Страница:
Я посмотрел на фотографию в медальоне. Она была сделана несколько лет назад. Матрос лет восемнадцати — он мог бы послужить моделью для любого плаката с приглашением во флот — смеялся в объектив, одной рукой обнимая Алису. Я представил себе, как это было: «Дамы и господа, подходите! Всего двадцать центов за снимок, и доллар за медальон с цепочкой. Вот вы, двое — молодость бывает только раз. Не упустите случай».
Я смотрел на снимок.
Она смотрела на снимок.
Она опять прошептала мне на ухо:
— Я хочу ребенка — для Джорджа.
Мы встали и пошли ко мне. У лестницы я сказал:
— Очень важно, чтобы Джордж не узнал. В этом весь смысл. Делия не проговорится?
— Нет.
— Вы уверены?
— Да. Делия понимает, как это важно. Она мне сколько раз говорила.
— Алиса, я не знаю вашей фамилии, и вы не знаете моей. Мы больше не будем встречаться. — Она кивнула. — Два раза за нынешний вечер вы были на волоске. Вы можете ходить к «Маме Карлотте» — меня там больше не будет.
Через два часа мы вернулись на площадь. Она заглянула за угол, как будто мы ограбили банк. Шепнула: «Кино кончилось» — и захихикала.
Я оставил ее в подъезде и пошел за такси. Я спросил шофера, сколько стоит доехать до Перекрестка первой мили.
— Пятьдесят центов, — ответил он.
Я вернулся и дал ей полдоллара и двадцать центов.
— А что вы скажете — где вы были?
— Как называется это место, где пели гимны?
Я сказал ей.
— Я постою здесь на углу, пока вы не уедете.
Она поцеловала кончики пальцев и приложила к моей щеке.
— Я, пожалуй, не возьму эту картинку Атлантик-Сити.
Она отдала мне пресс-папье. Потом пошла было к такси, но вернулась и сказала:
— Мне ведь больше не будет по ночам одиноко, правда?
И уехала.
Я вдруг подумал: «Конечно, с Пенелопой рядом все эти двадцать лет рос Телемах».
Я смотрел на снимок.
Она смотрела на снимок.
Она опять прошептала мне на ухо:
— Я хочу ребенка — для Джорджа.
Мы встали и пошли ко мне. У лестницы я сказал:
— Очень важно, чтобы Джордж не узнал. В этом весь смысл. Делия не проговорится?
— Нет.
— Вы уверены?
— Да. Делия понимает, как это важно. Она мне сколько раз говорила.
— Алиса, я не знаю вашей фамилии, и вы не знаете моей. Мы больше не будем встречаться. — Она кивнула. — Два раза за нынешний вечер вы были на волоске. Вы можете ходить к «Маме Карлотте» — меня там больше не будет.
Через два часа мы вернулись на площадь. Она заглянула за угол, как будто мы ограбили банк. Шепнула: «Кино кончилось» — и захихикала.
Я оставил ее в подъезде и пошел за такси. Я спросил шофера, сколько стоит доехать до Перекрестка первой мили.
— Пятьдесят центов, — ответил он.
Я вернулся и дал ей полдоллара и двадцать центов.
— А что вы скажете — где вы были?
— Как называется это место, где пели гимны?
Я сказал ей.
— Я постою здесь на углу, пока вы не уедете.
Она поцеловала кончики пальцев и приложила к моей щеке.
— Я, пожалуй, не возьму эту картинку Атлантик-Сити.
Она отдала мне пресс-папье. Потом пошла было к такси, но вернулась и сказала:
— Мне ведь больше не будет по ночам одиноко, правда?
И уехала.
Я вдруг подумал: «Конечно, с Пенелопой рядом все эти двадцать лет рос Телемах».
12. «ОЛЕНИЙ ПАРК»
Эту главу можно было бы назвать «Шаман, или Le Medecin malgre lui» [84].
Однажды я нашел в моем ящике на почте записку с просьбой позвонить по телефону некоей миссис Йене Скил по такому-то номеру, в любой день с трех до четырех.
— Миссис Скил, с вами говорит мистер Норт.
— Добрый день, мистер Норт. Спасибо, что позвонили. Друзья с большой похвалой отзывались о том, как вы читаете детям и взрослым. Не найдется ли у вас время почитать по-французски с моей дочерью Элспет и сыном Артуром? Элспет семнадцать лет, она милая, умная девочка. Нам пришлось забрать ее из школы, потому что она страдает мигренями. Она скучает по школе и особенно по урокам французской литературы. Мои дети учились в Нормандии и в Женеве. Оба хорошо говорят и читают по-французски. Они обожают басни Лафонтена и хотят прочесть с вами всю книгу… Да, у нас есть несколько экземпляров… Да, в начале дня нам очень удобно… С одиннадцати до половины первого, понедельник, среда и пятница — да. Можно послать за вами машину?.. Ах, вы предпочитаете на велосипеде… Мы живем в «Оленьем парке» — вы знаете, где это?.. Хорошо! Значит, можно сказать детям, что завтра вы будете?.. Благодарю вас.
«Олений парк» знали все. Отец нынешнего мистера Скила, датчанин, был судовладельцем. Он создал свой «Олений парк» не в подражание знаменитому копенгагенскому, а как любовное напоминание о нем. Я часто слезал с велосипеда перед высокой чугунной решеткой, охватывавшей широкий луг, который упирался в низкий утес над морем. Под роскошными ньюпортскими деревьями мелькнет, бывало, то олень, то кролик, то павлин — но, увы, Лафонтен! — ни лисицы, ни волка, ни даже осла.
Миссис Скил встретила меня в холле. «Элегантность» — слишком пышное слово для такого совершенства. Она была в сером шелковом платье, с серыми жемчугами на шее и в ушах. Изысканность, прелесть — но и что-то еще: мука, скрытая под стоическим самообладанием.
— Вы найдете мою дочь на веранде. По-моему, ей будет приятнее, если вы представитесь сами… Мистер Норт, если вы вдруг заметите, что она утомилась, вы не могли бы под каким-нибудь предлогом прекратить урок? Артур вам поможет.
Дочь — вся в мать; только там было страдание, а здесь — еще и крайняя бледность. Я обратился к ней по-французски.
— Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски? Говорить я устаю. — Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. — Смотрите! Вон мой брат.
Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет одиннадцати, карабкавшегося по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это был живой веснушчатый американский мальчик, каких часто изображают на бакалейных календарях рядом со стихотворением Уиттьера. Его звали Галопом, потому что второе имя у него было Гэллоп и потому что он очень быстро говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел к нам и резко остановился. Нас представили, и мы важно обменялись рукопожатиями.
— Мы ведь уже знакомы, Галоп, — сказал я.
— Да, сэр.
— Тебя и здесь так зовут?
— Да, сэр. Элспет зовет.
— Мне нравится. Можно и мне тебя так звать?
— Да, сэр.
— Ты тоже любишь басни?
— Мы с ним очень увлекаемся животными. Галоп часами наблюдает за приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок и рачков и дал им прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе.
— Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно давно их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они хоть и коротки, но значительны; скромны, но совершенны. Попробуем разобраться, как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем начнем, будьте добры, позвольте мне немного освоиться в вашем красивом парке — и с вашими друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка?
Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла:
— Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку?
— Да, мисс Элспет.
Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки образовали небольшой поселок; павлины владели вольером, часть которого служила и зимним убежищем.
— Может, нам захватить печенья?
— Смотритель кормит их несколько раз в день. От нас им ничего не надо. Лучше — так.
Олени следили за нашим приближением, потом медленно подошли поближе.
— Лучше не протягивать руки, пока они первые до нас не дотронутся. — Вскоре олени очутились перед нами, рядом с нами, между нами и позади нас. Мы прогуливались вместе. Даже оленята, лежавшие в тени дерева, поднялись на ноги и присоединились к шествию. Старые начали нас задевать и чуть-чуть подталкивать.
— Больше всего они любят, когда с ними разговаривают. По-моему, в их жизни главное — глаза, уши и нос. Какая у тебя красивая дочка, Жаклина. Я помню тебя такой же маленькой. Смотри, чтобы она не упала со скалы, как ты. Помнишь, тебе пришлось ходить в лубках и как они тебе не нравились?.. А-а, мсье Байяр, рога у вас растут быстро. Они любят, когда их гладят по рожкам. Рожки, наверно, чешутся, когда обрастают бархатом. Кролики тоже ждут, когда мы к ним зайдем. Они держатся подальше от оленей. Копыт не любят. Фигаро, какой ты красавчик! Олени скоро отойдут от нас — общество людей их утомляет… Видите, уже отходят… А четвертого июля на них смотреть жалко. Конечно, в них никто не стрелял, но у них, наверно, в крови память об охотниках — как вы думаете, может так быть?.. Еще рано, мы не увидим, как играют кролики. Когда восходит луна, они носятся как сумасшедшие.
— Мадемуазель, почему олени нас подталкивают?
— Мне кажется… может быть… Вы меня извините, если я на минутку присяду? Садитесь, пожалуйста, тоже. Галоп вам расскажет, что мы об этом думаем.
Я уже заметил, что по всему лугу расставлены парами бамбуковые кресла с широкими подлокотниками — в детстве я видел такие в Китае. Мы сели. Галоп ответил за сестру:
— Мы думаем, что надо вспомнить их врагов. У нас в передней есть картина…
— По-моему, это Ландсир.
— …Олени и лани сбились в кучу, а их окружают волки. До того как на земле появились люди с ружьями, врагами оленей были волки и, может, люди с копьями и дубинами. Олени, конечно, теряли своих, но защищались, как там — вроде стеной из рогов. Они не любят, когда их ласкают и гладят; они любят держаться вместе. У кроликов по-другому. Заяц стучал по земле — предупреждал, что мы идем. Но если рядом нет укрытия, они застывают — «прикидываются мертвыми». У них и на земле есть враги, но больше всего они боятся ястребов. А ястребы охотятся в одиночку. И так, и так, олени и кролики теряют своих…
— То, что я называю «заложники судьбы».
— Но они делают что могут для своего народа.
Элспет посмотрела на меня.
— Как вам кажется, правильно мы думаем?
Я посмотрел на нее с улыбкой:
— Я ваш ученик. Я хочу вас послушать.
— Ну, я только начинаю, пробую думать. Я стараюсь понять, почему природа такая жестокая и все же такая чудесная. Галоп, расскажи мистеру Норту, что ты видишь в озерке.
Галоп ответил с неохотой:
— Каждый день война. Это… это ужасно.
— Мистер Норт, — сказала Элспет, — почему должно быть так? Разве Бог не любит мир?
— Нет, он, конечно, любит. Но поговорим об этом позже.
— Вы не забудете?
— Нет… Мадемуазель, вы когда-нибудь видели оленей в диком — ну, в естественном — состоянии?
— Как же! У моей тети Венедикты есть домик в Адирондакских горах. Она всегда нас приглашает летом. Там можно встретить оленей, и лис, и даже медведей. И никаких заборов и клеток. Они на воле! И такие красивые!
— Этим летом вы поедете?
— Нет… Отец не любит, чтобы мы туда ездили. Кроме того, я не… я не совсем здорова.
— А что еще вы обсуждаете из жизни животных?
— Вчера мы долго говорили, почему у птиц природа поместила глаза по сторонам головы.
— И почему, — добавил Галоп, — у многих зверей голова пригнута к земле.
— Мы любим всякие ПОЧЕМУ, — сказала его сестра.
— И что вы решили?
Галоп, взглянув на сестру, избавил ее от труда отвечать:
— Мы знаем, что травоядным животным надо смотреть под ноги, на растения, а птицам надо бояться врагов со всех сторон; но мы удивляемся, почему природа не могла устроить лучше — ну, как глаза у рачков в моем озерке.
— Думать потому трудно, — промолвила его сестра, — что надо думать о многих вещах сразу.
У нее была с собой книга басен. Книга упала с широкого подлокотника. (Или она ее столкнула?) Мы оба наклонились за ней. Наши руки встретились, и каждая потянула в свою сторону. Элспет судорожно вздохнула и зажмурила глаза. Потом открыла и, заглянув в мои, сказала с необычайной прямотой:
— Галоп говорит, что ваши ученики в казино говорят, будто у вас электрические руки.
Я, наверное, вспыхнул — и разозлился на себя за это.
— Это чепуха, конечно. Совершенная бессмыслица.
Чертовщина! Проклятье!
В Ньюпорте время от времени идет дождь. Случался он и в те два утренних часа, когда я обучал детей теннису в казино. Я никогда не занимался больше чем с четырьмя сразу — остальные ученики играли друг с другом на соседних кортах. Мы прятались от дождя в комнатах за галереей для зрителей. Ученики мои, в возрасте от восьми до четырнадцати лет, являли собой очень приятное зрелище — все в чистом, белом, воспитанные, брызжущие молодостью и энергией. Они окружали меня с криками: «Мистер Норт, расскажите нам еще о Китае!» или: «Расскажите нам еще что-нибудь вроде „Ожерелья“ — я помню, как они примолкли и огорчались, слушая этот рассказ Мопассана. Зоркий Билл Уэнтворт — сам отец и дед — прекрасно знал, что дети в этом возрасте обожают сидеть на полу. Он расстилал парусину вокруг „учительского кресла“. Галоп, хоть и не был моим учеником, присоединялся к кружку, и даже игроки старшего возраста нерешительно придвигали свои стулья. Именно там я впервые узрел Элоизу Фенвик и ради ее прекрасных глаз и ушек пересказал рассказ Чосера о соколе. А для Галопа я рассказал об открытии Фабра: как оса парализует личинку или гусеницу, а потом откладывает в нее яйца, чтобы она вскармливала будущее насекомое. Не Руссо ли заметил, что главная задача раннего образования — развить в ребенке способность удивляться?
Я не испытывал потребности ласкать окружавших меня детей. Я сам не люблю, когда меня трогают, но детям непременно надо гладить, трепать, щекотать и даже стукать старшего, который завоевал их доверие. Когда ливень кончался, меня тащили в разные стороны: кто на корты, кто назад — остаться и рассказать еще одну историю, потому что «трава мокрая». И один ребенок за другим объявлял, что у меня «электрические» руки, что с моих рук слетают искры. Я относился к этому строго. Я запрещал такие разговоры. «Глупости! Я больше не желаю это слышать». В один прекрасный день это перешло всякие границы. Когда они толпой ринулись на корт, девятилетнюю Аду Николс отбросили в сторону; она ударилась головой о столб и потеряла сознание. Я наклонился над ней, раздвинул волосы на том месте, где была шишка, и несколько раз произнес ее имя. Она открыла глаза, потом снова закрыла. Вся компания смотрела на нее с тревогой. Бормоча: «Еще! Еще!» — она притянула мои руки к своему лбу. Она бессмысленно улыбалась. Наконец она радостно проговорила: «Меня загипностизировали» — и затем: «Я — ангел». Я поднял ее и перенес в кабинет Билла Уэнтворта, который часто служил пунктом первой помощи. С этого часа я стал гораздо более строгим и деловитым тренером. Никаких рассказов «дядюшки Теофила». Никакого месмеризма.
Но слухи про Аду распространились.
В первой главе я уже говорил читателю, что обладаю неким даром, который не желаю признавать. Я неоднократно разнимал рассвирепевших собак; я мог успокоить обезумевшую лошадь. Во время войны, да и в мирной жизни, в барах и тавернах мне достаточно было положить руки на плечи задиристых людей и прошептать им несколько слов, чтобы установился мир. Иррациональное, необъяснимое меня не интересует. Я не мистик. Кроме того, я уже понял, что этот дар — «подлинный» он или нет — неизменно вынуждает меня выступать в роли, попахивающей мошенничеством и самозванством. Читатель знает, что я не чужд самозванства, но я желаю прибегать к обману тогда, когда мне хочется, а не тогда, когда меня вынуждают. Я хочу вносить в жизнь дух игры, а не верховодить другими. Не делать их смешными в моих собственных глазах.
И вот злосчастная басня о моих «электрических руках» опять всплыла в «Оленьем парке», в присутствии необыкновенной страдающей девушки и мальчика с острым умом.
ЧЕРТОВЩИНА!
ПРОКЛЯТЬЕ!
Два урока мы читали «Басни» и разбирали их по французской системе, называемой l'explication de texte [85].
Я готовился к занятиям до полуночи. Припомнил все литературоведческие банальности: с каким искусством автор возвышает обыденную речь до поэзии; какой энергии добивается, вставляя короткий стих между длинными (многие выдающиеся современники Лафонтена это осуждали); сколько иронии несет здесь героический александрийский стих; как выразительна простота концовок, где поэт выводит мораль.
Перед третьим уроком меня встретил один Галоп и сказал, что у сестры сегодня мигрень и она не сможет спуститься.
— Ну, а мы, Галоп, будем заниматься?
— Сэр, когда Элспет плохо… я не могу думать о книжках и всяких вещах. Мама просила передать, что мы заплатим, как всегда.
Я пристально посмотрел на него. Он действительно был очень огорчен.
— Галоп, может быть, тебя немного развлечет, если ты уделишь мне полчаса и покажешь свое озерко?
— Конечно, сэр. Элспет тоже хотела, чтобы я вам показал… сэр… — Он оглянулся на дом, что-то прикидывая. — Надо спуститься со скалы за домом смотрителя. Отец у себя, а он не хочет, чтобы я занимался озерком. Он… он хочет, чтобы я занимался делом, — ну, стал судовладельцем.
Мы пошли окольным путем, чуть ли не крадучись. Спускаясь к воде, я спросил его:
— Галоп, ты учишься в военной школе?
— Нет, сэр.
— Тогда почему ты величаешь меня «сэром»?
— Отец любит, чтобы я его так звал. Его отец был датским графом. Сам он не граф, потому что он американец, но он любит, когда важные люди зовут его «граф». И он хочет, чтобы мы с Элспет были похожи на его отца и мать.
— А, так вы должны быть настоящими леди и джентльменом?
— Да, с… с…
— У тебя бывают головные боли?.. Нет?.. Извини, что задаю столько вопросов. Сейчас ты мне все расскажешь про это озерко. А твоя тетя Бенедикта тоже — настоящая графиня?
— Ну, нет уж. Она нам все позволяет.
Мы встали на колени у озерка. Мы видели, как раскрываются, встречая прилив, анемоны; видели, как зловеще притаились в своих пещерах раки. Он показал мне чудеса защитной окраски: утонувшие палочки — не палочки, гальку — не гальку. Он показал мне, с какой яростью крохотная рыбка бьется за свою икру с хищниками во много раз больше ее. Я тоже воспрял духом от этого потока чудес. И одним из них был маленький профессор. Через полчаса я попросил его проводить меня к выходу. Когда мы встали, я сказал:
— Спасибо, сэр. Меня давно так не волновало соприкосновение с наукой — с тех пор, как я читал «Путешествие на корабле „Бигль“.
— Мы считаем, что это самая лучшая книга на свете.
На лугу олени окружили нас, как будто все время нас дожидались. Они подталкивали меня и даже пихали из стороны в сторону. Я остановился и поговорил с ними по-французски. Галоп стоял в стороне и наблюдал. Когда мы пошли дальше, он сказал:
— Со мной они так не делают, и даже со смотрителем — то есть гораздо меньше. Только с вами и с Элспет… Они знают, что у вас электрические руки.
— Галоп! Галоп! Ты же ученый. Ты же знаешь, что этого не бывает.
— Сэр, у природы много тайн, правда?
Я не ответил. У выхода я спросил, не кажется ли ему, что сестре стало немного лучше. Он посмотрел на меня. Он старался не заплакать:
— Они говорят, что ей скоро ехать в Бостон на операцию.
Я попрощался с ним за руку, потом положил ему руку на плечо.
— Да… Да… У природы много тайн. Спасибо за напоминание. — Я наклонился к нему и сказал: — Одну ты скоро увидишь. Твоей сестре станет лучше. Зарубите себе на носу, доктор Скил: зрение у вашей сестры в полном порядке и она может спуститься со ступенек вашей веранды, не теряя равновесия.
На следующем занятии Элспет выглядела гораздо лучше. Она вызвалась продекламировать басню, которую выучила наизусть. Я взглянул на брата — понял ли он значение этого успеха. Он понял.
Она сказала:
— Галоп, скажешь мистеру Норту, о чем мы вчера решили попросить?
— Мы с сестрой решили, что нам больше неохота читать басни… Нет, они нам очень нравятся, но теперь нам неохота… Нам кажется, они на самом деле не про животных; они про людей, а нам с сестрой не нравится, когда на животных…
Он посмотрел на нее. Она сказала:
— …Смотрят как на людей. Мы перечли десять самых знаменитых басен и подчеркнули места, где Лафонтен на самом деле присматривается к лисице, к голубю и вороне… и оказалось, их очень мало. Нет, он замечательный, но вы велели Галопу читать Фабра. И мама выписала книги из Нью-Йорка — не знаю, читали ли мы что-нибудь лучше.
Наступило молчание.
С легким жестом, намекающим на самоустранение, я сказал:
— Ну, чтобы читать Фабра, я вам не нужен.
— Мистер Норт, мы с вами поступили не совсем честно. Галоп убедил маму попросить вас, чтобы вы с нами читали. Галоп хотел, чтобы я с вами познакомилась. Вообще-то мы хотим, чтобы вы просто приходили и разговаривали с нами. Вы не откажетесь? Мы будем делать вид, будто читаем Лафонтена.
Я серьезно смотрел на них, по-прежнему с таким видом, как будто собираюсь встать.
Она храбро добавила:
— И он хочет, чтобы вы положили руки мне на голову. Он рассказал мне про Аду Николс. А у меня почти все время — такая боль… Вы положите мне руки на лоб?
Галоп смотрел на меня еще напряженней, еще настойчивей.
— Мисс Элспет, не годится мне это делать без разрешения вашей медицинской сестры.
Как и прежде, она поманила мисс Чалмерс, и та подошла. Я встал и спустился с веранды на несколько ступенек. Я услышал слова мисс Чалмерс о том, что… «даме неприлично… не могу взять на себя ответственность за такое неподобающее поведение… Вы моя пациентка, и я не хочу, чтобы вы возбуждались… Но если вы настаиваете, вы должны спросить у своей матери. Если она спросит меня, я должна сказать, что решительно не одобряю… Мне кажется, эти занятия вам очень вредят, мисс Элспет».
Мисс Чалмерс удалилась, кипя негодованием. Галоп встал и ушел в дом. Он долго отсутствовал. Я решил, что маме впервые рассказывают о происшествии с Адой Николс. Пока мы ждали, я спросил Элспет, в какой школе она училась и нравилось ли ей там. Она назвала один из самых знаменитых пансионов.
— Все время надо помнить, как ты должна себя вести. Все равно что в клетке — дрессируют, чтобы ты стала дамой… как лошадей вальсу учат… В горах у тети Бенедикты можно встретить настоящего оленя, на воле. Когда олень прыгает, нет ничего на свете красивей, а эти олени никогда по-настоящему и не прыгали. Тут ни места, ни причины нет, чтобы прыгать, правда?.. Мистер Норт, вам когда-нибудь снится, что вы в тюрьме?
— Да, снится. Хуже сна не придумаешь.
— На будущий год отец хочет, чтобы меня, как у них говорится, «вывезли в свет». По-моему, это — не вывезти, а увезти от него. Девочки в школе рассказывали про рождественские и пасхальные каникулы — три бала в вечер и чаепития с танцами… молодые люди стоят стеной и все время на тебя смотрят. Как в зоопарке — правда? Только подумаешь об этом, и голова начинает болеть. А отец хочет, чтобы я звалась «графиней Скил».
— А вы не пробовали о чем-нибудь думать, чтобы отогнать эти кошмары?
— Я пробовала — о музыке… а потом о книгах, которые мы с Галопом читали, но… — Она приложила ладонь ко лбу.
— Мисс Элспет, я не буду дожидаться разрешения вашей матери. Мисс Чалмерс живет в очень тесной клетке. Я положу вам руку на лоб. — И я встал.
В этот миг появился Галоп. Он направился прямо к мисс Чалмерс и что-то ей сообщил; потом подошел к нашему столу:
— Мама сказала, что вы можете приложить руки ко лбу Элспет на несколько минут.
Что делать?
Изображать шарлатана.
Элспет закрыла глаза и опустила голову.
Я поднялся и деловито сказал:
— Пожалуйста, смотрите на небо, мисс Элспет, и не закрывайте глаза. Галоп, ты можешь приложить руки к правой стороне ее лба. — Сам я осторожно приложил ладони к левой стороне. Заглянув сверху в ее раскрытые глаза, я улыбнулся и сделал одновременно две вещи: усилием воли направил в кончики пальцев «некую энергию» и самым невыразительным тоном стал произносить: — Смотрите на облако… Постарайтесь почувствовать, как земля медленно поворачивается под нами…
Ее руки потянулись к моим запястьям. Глаза у нее сами собой закрывались. Она улыбалась. Она прошептала:
— Так умирают, да? Я умираю?
— Нет, вы ощущаете, как поворачивается земля. Теперь говорите все, что придет на ум… Дайте мне правую руку. — Я сжал ее руку между ладонями. — Говорите все, что взбредет на ум.
— О, mon professeur. Давайте уедем втроем. У меня есть деньги и украшения, которые мне подарили. У тети Бенедикты дом в Адирондакских горах. Она звала приезжать в любое время. Мы убежим тайком от всех. Галоп говорит, что не знает, как это устроить, но вдвоем вы бы придумали. Если меня отвезут в Бостон, меня там убьют. Я не боюсь умереть, но не хочу умирать по их правилам. Мистер Норт, я хочу умереть по-вашему. Разве нет у человека права умереть так, как он хочет?
Я прервал ее, сжав ее руку посильнее:
— Вы поедете в Бостон, но операцию отложат. Головные боли постепенно будут проходить. Остаток лета вы проведете в доме вашей тети Бенедикты. — Затем я заговорил по-французски: — Скажите, пожалуйста, только медленно: «Да, господин учитель». Помните: вас слушают облака, океан и деревья.
Медленно: «Oui, monsieur le professeur». Затем громче: «Oui, monsieur le professeur!»
Мы не шевелились целую минуту. Меня охватила непреодолимая слабость. Я сомневался, донесут ли меня ноги до двери и до велосипеда. Я снял руки с головы Элспет. Я сделал Галопу знак оставаться на месте и, шатаясь, побрел к выходу. Я мельком увидел мисс Чалмерс — она смотрела на свою пациентку, не двигаясь с места. Дворецкий и слуги смотрели из окна гостиной. Они проводили меня взглядом. Я два раза упал с велосипеда. На дороге мне трудно было держаться правой стороны.
Прошли суббота и воскресенье. В понедельник, в одиннадцать часов утра я позвонил в дверь «Оленьего парка». Я был готов отказаться от работы, но хотел, чтобы меня уволили. В дверях дворецкий сообщил мне, что миссис Скил ждет меня на веранде. Я поклонился ей. Она протянула мне руку со словами:
— Присядьте, пожалуйста, мистер Норт.
Я сел, не сводя глаз с ее лица.
— Мистер Норт, в первый раз, когда я вам звонила по телефону, я была не совсем откровенна. Я не сказала вам всей правды. Моя дочь Элспет тяжело больна. Последние месяцы мы каждые две недели возим ее в Бостон, к доктору Боско, на осмотр и рентген. Доктор опасается, что у нее опухоль в мозгу, но некоторые симптомы его озадачивают. Вы, наверно, заметили, что расстройства речи у нее нет, хотя ей больно, если она повышает голос. На зрение, ни чувство равновесия у нее не нарушены. У нее бывают выпадения памяти, но это можно объяснить бессонницей и лекарствами, которые ей дают.
— Она держалась за подлокотники, словно за спасательный круг. — Доктор Боско решил оперировать ее на следующей неделе. Он хочет, чтобы в четверг она легла в больницу… Дочери кажется, что в этом нет нужды. Она убеждена, что вы способны ее вылечить… Конечно, ассистент доктора мог бы сделать ей укол и ее бы увезли в Бостон… как… как «мумию», по ее выражению. Она говорит, что будет сражаться с ним «как с драконом». Можете себе представить, какое это огорчение для всего дома.
Однажды я нашел в моем ящике на почте записку с просьбой позвонить по телефону некоей миссис Йене Скил по такому-то номеру, в любой день с трех до четырех.
— Миссис Скил, с вами говорит мистер Норт.
— Добрый день, мистер Норт. Спасибо, что позвонили. Друзья с большой похвалой отзывались о том, как вы читаете детям и взрослым. Не найдется ли у вас время почитать по-французски с моей дочерью Элспет и сыном Артуром? Элспет семнадцать лет, она милая, умная девочка. Нам пришлось забрать ее из школы, потому что она страдает мигренями. Она скучает по школе и особенно по урокам французской литературы. Мои дети учились в Нормандии и в Женеве. Оба хорошо говорят и читают по-французски. Они обожают басни Лафонтена и хотят прочесть с вами всю книгу… Да, у нас есть несколько экземпляров… Да, в начале дня нам очень удобно… С одиннадцати до половины первого, понедельник, среда и пятница — да. Можно послать за вами машину?.. Ах, вы предпочитаете на велосипеде… Мы живем в «Оленьем парке» — вы знаете, где это?.. Хорошо! Значит, можно сказать детям, что завтра вы будете?.. Благодарю вас.
«Олений парк» знали все. Отец нынешнего мистера Скила, датчанин, был судовладельцем. Он создал свой «Олений парк» не в подражание знаменитому копенгагенскому, а как любовное напоминание о нем. Я часто слезал с велосипеда перед высокой чугунной решеткой, охватывавшей широкий луг, который упирался в низкий утес над морем. Под роскошными ньюпортскими деревьями мелькнет, бывало, то олень, то кролик, то павлин — но, увы, Лафонтен! — ни лисицы, ни волка, ни даже осла.
Миссис Скил встретила меня в холле. «Элегантность» — слишком пышное слово для такого совершенства. Она была в сером шелковом платье, с серыми жемчугами на шее и в ушах. Изысканность, прелесть — но и что-то еще: мука, скрытая под стоическим самообладанием.
— Вы найдете мою дочь на веранде. По-моему, ей будет приятнее, если вы представитесь сами… Мистер Норт, если вы вдруг заметите, что она утомилась, вы не могли бы под каким-нибудь предлогом прекратить урок? Артур вам поможет.
Дочь — вся в мать; только там было страдание, а здесь — еще и крайняя бледность. Я обратился к ней по-французски.
— Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски? Говорить я устаю. — Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. — Смотрите! Вон мой брат.
Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет одиннадцати, карабкавшегося по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это был живой веснушчатый американский мальчик, каких часто изображают на бакалейных календарях рядом со стихотворением Уиттьера. Его звали Галопом, потому что второе имя у него было Гэллоп и потому что он очень быстро говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел к нам и резко остановился. Нас представили, и мы важно обменялись рукопожатиями.
— Мы ведь уже знакомы, Галоп, — сказал я.
— Да, сэр.
— Тебя и здесь так зовут?
— Да, сэр. Элспет зовет.
— Мне нравится. Можно и мне тебя так звать?
— Да, сэр.
— Ты тоже любишь басни?
— Мы с ним очень увлекаемся животными. Галоп часами наблюдает за приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок и рачков и дал им прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе.
— Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно давно их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они хоть и коротки, но значительны; скромны, но совершенны. Попробуем разобраться, как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем начнем, будьте добры, позвольте мне немного освоиться в вашем красивом парке — и с вашими друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка?
Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла:
— Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку?
— Да, мисс Элспет.
Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки образовали небольшой поселок; павлины владели вольером, часть которого служила и зимним убежищем.
— Может, нам захватить печенья?
— Смотритель кормит их несколько раз в день. От нас им ничего не надо. Лучше — так.
Олени следили за нашим приближением, потом медленно подошли поближе.
— Лучше не протягивать руки, пока они первые до нас не дотронутся. — Вскоре олени очутились перед нами, рядом с нами, между нами и позади нас. Мы прогуливались вместе. Даже оленята, лежавшие в тени дерева, поднялись на ноги и присоединились к шествию. Старые начали нас задевать и чуть-чуть подталкивать.
— Больше всего они любят, когда с ними разговаривают. По-моему, в их жизни главное — глаза, уши и нос. Какая у тебя красивая дочка, Жаклина. Я помню тебя такой же маленькой. Смотри, чтобы она не упала со скалы, как ты. Помнишь, тебе пришлось ходить в лубках и как они тебе не нравились?.. А-а, мсье Байяр, рога у вас растут быстро. Они любят, когда их гладят по рожкам. Рожки, наверно, чешутся, когда обрастают бархатом. Кролики тоже ждут, когда мы к ним зайдем. Они держатся подальше от оленей. Копыт не любят. Фигаро, какой ты красавчик! Олени скоро отойдут от нас — общество людей их утомляет… Видите, уже отходят… А четвертого июля на них смотреть жалко. Конечно, в них никто не стрелял, но у них, наверно, в крови память об охотниках — как вы думаете, может так быть?.. Еще рано, мы не увидим, как играют кролики. Когда восходит луна, они носятся как сумасшедшие.
— Мадемуазель, почему олени нас подталкивают?
— Мне кажется… может быть… Вы меня извините, если я на минутку присяду? Садитесь, пожалуйста, тоже. Галоп вам расскажет, что мы об этом думаем.
Я уже заметил, что по всему лугу расставлены парами бамбуковые кресла с широкими подлокотниками — в детстве я видел такие в Китае. Мы сели. Галоп ответил за сестру:
— Мы думаем, что надо вспомнить их врагов. У нас в передней есть картина…
— По-моему, это Ландсир.
— …Олени и лани сбились в кучу, а их окружают волки. До того как на земле появились люди с ружьями, врагами оленей были волки и, может, люди с копьями и дубинами. Олени, конечно, теряли своих, но защищались, как там — вроде стеной из рогов. Они не любят, когда их ласкают и гладят; они любят держаться вместе. У кроликов по-другому. Заяц стучал по земле — предупреждал, что мы идем. Но если рядом нет укрытия, они застывают — «прикидываются мертвыми». У них и на земле есть враги, но больше всего они боятся ястребов. А ястребы охотятся в одиночку. И так, и так, олени и кролики теряют своих…
— То, что я называю «заложники судьбы».
— Но они делают что могут для своего народа.
Элспет посмотрела на меня.
— Как вам кажется, правильно мы думаем?
Я посмотрел на нее с улыбкой:
— Я ваш ученик. Я хочу вас послушать.
— Ну, я только начинаю, пробую думать. Я стараюсь понять, почему природа такая жестокая и все же такая чудесная. Галоп, расскажи мистеру Норту, что ты видишь в озерке.
Галоп ответил с неохотой:
— Каждый день война. Это… это ужасно.
— Мистер Норт, — сказала Элспет, — почему должно быть так? Разве Бог не любит мир?
— Нет, он, конечно, любит. Но поговорим об этом позже.
— Вы не забудете?
— Нет… Мадемуазель, вы когда-нибудь видели оленей в диком — ну, в естественном — состоянии?
— Как же! У моей тети Венедикты есть домик в Адирондакских горах. Она всегда нас приглашает летом. Там можно встретить оленей, и лис, и даже медведей. И никаких заборов и клеток. Они на воле! И такие красивые!
— Этим летом вы поедете?
— Нет… Отец не любит, чтобы мы туда ездили. Кроме того, я не… я не совсем здорова.
— А что еще вы обсуждаете из жизни животных?
— Вчера мы долго говорили, почему у птиц природа поместила глаза по сторонам головы.
— И почему, — добавил Галоп, — у многих зверей голова пригнута к земле.
— Мы любим всякие ПОЧЕМУ, — сказала его сестра.
— И что вы решили?
Галоп, взглянув на сестру, избавил ее от труда отвечать:
— Мы знаем, что травоядным животным надо смотреть под ноги, на растения, а птицам надо бояться врагов со всех сторон; но мы удивляемся, почему природа не могла устроить лучше — ну, как глаза у рачков в моем озерке.
— Думать потому трудно, — промолвила его сестра, — что надо думать о многих вещах сразу.
У нее была с собой книга басен. Книга упала с широкого подлокотника. (Или она ее столкнула?) Мы оба наклонились за ней. Наши руки встретились, и каждая потянула в свою сторону. Элспет судорожно вздохнула и зажмурила глаза. Потом открыла и, заглянув в мои, сказала с необычайной прямотой:
— Галоп говорит, что ваши ученики в казино говорят, будто у вас электрические руки.
Я, наверное, вспыхнул — и разозлился на себя за это.
— Это чепуха, конечно. Совершенная бессмыслица.
Чертовщина! Проклятье!
В Ньюпорте время от времени идет дождь. Случался он и в те два утренних часа, когда я обучал детей теннису в казино. Я никогда не занимался больше чем с четырьмя сразу — остальные ученики играли друг с другом на соседних кортах. Мы прятались от дождя в комнатах за галереей для зрителей. Ученики мои, в возрасте от восьми до четырнадцати лет, являли собой очень приятное зрелище — все в чистом, белом, воспитанные, брызжущие молодостью и энергией. Они окружали меня с криками: «Мистер Норт, расскажите нам еще о Китае!» или: «Расскажите нам еще что-нибудь вроде „Ожерелья“ — я помню, как они примолкли и огорчались, слушая этот рассказ Мопассана. Зоркий Билл Уэнтворт — сам отец и дед — прекрасно знал, что дети в этом возрасте обожают сидеть на полу. Он расстилал парусину вокруг „учительского кресла“. Галоп, хоть и не был моим учеником, присоединялся к кружку, и даже игроки старшего возраста нерешительно придвигали свои стулья. Именно там я впервые узрел Элоизу Фенвик и ради ее прекрасных глаз и ушек пересказал рассказ Чосера о соколе. А для Галопа я рассказал об открытии Фабра: как оса парализует личинку или гусеницу, а потом откладывает в нее яйца, чтобы она вскармливала будущее насекомое. Не Руссо ли заметил, что главная задача раннего образования — развить в ребенке способность удивляться?
Я не испытывал потребности ласкать окружавших меня детей. Я сам не люблю, когда меня трогают, но детям непременно надо гладить, трепать, щекотать и даже стукать старшего, который завоевал их доверие. Когда ливень кончался, меня тащили в разные стороны: кто на корты, кто назад — остаться и рассказать еще одну историю, потому что «трава мокрая». И один ребенок за другим объявлял, что у меня «электрические» руки, что с моих рук слетают искры. Я относился к этому строго. Я запрещал такие разговоры. «Глупости! Я больше не желаю это слышать». В один прекрасный день это перешло всякие границы. Когда они толпой ринулись на корт, девятилетнюю Аду Николс отбросили в сторону; она ударилась головой о столб и потеряла сознание. Я наклонился над ней, раздвинул волосы на том месте, где была шишка, и несколько раз произнес ее имя. Она открыла глаза, потом снова закрыла. Вся компания смотрела на нее с тревогой. Бормоча: «Еще! Еще!» — она притянула мои руки к своему лбу. Она бессмысленно улыбалась. Наконец она радостно проговорила: «Меня загипностизировали» — и затем: «Я — ангел». Я поднял ее и перенес в кабинет Билла Уэнтворта, который часто служил пунктом первой помощи. С этого часа я стал гораздо более строгим и деловитым тренером. Никаких рассказов «дядюшки Теофила». Никакого месмеризма.
Но слухи про Аду распространились.
В первой главе я уже говорил читателю, что обладаю неким даром, который не желаю признавать. Я неоднократно разнимал рассвирепевших собак; я мог успокоить обезумевшую лошадь. Во время войны, да и в мирной жизни, в барах и тавернах мне достаточно было положить руки на плечи задиристых людей и прошептать им несколько слов, чтобы установился мир. Иррациональное, необъяснимое меня не интересует. Я не мистик. Кроме того, я уже понял, что этот дар — «подлинный» он или нет — неизменно вынуждает меня выступать в роли, попахивающей мошенничеством и самозванством. Читатель знает, что я не чужд самозванства, но я желаю прибегать к обману тогда, когда мне хочется, а не тогда, когда меня вынуждают. Я хочу вносить в жизнь дух игры, а не верховодить другими. Не делать их смешными в моих собственных глазах.
И вот злосчастная басня о моих «электрических руках» опять всплыла в «Оленьем парке», в присутствии необыкновенной страдающей девушки и мальчика с острым умом.
ЧЕРТОВЩИНА!
ПРОКЛЯТЬЕ!
Два урока мы читали «Басни» и разбирали их по французской системе, называемой l'explication de texte [85].
Я готовился к занятиям до полуночи. Припомнил все литературоведческие банальности: с каким искусством автор возвышает обыденную речь до поэзии; какой энергии добивается, вставляя короткий стих между длинными (многие выдающиеся современники Лафонтена это осуждали); сколько иронии несет здесь героический александрийский стих; как выразительна простота концовок, где поэт выводит мораль.
Перед третьим уроком меня встретил один Галоп и сказал, что у сестры сегодня мигрень и она не сможет спуститься.
— Ну, а мы, Галоп, будем заниматься?
— Сэр, когда Элспет плохо… я не могу думать о книжках и всяких вещах. Мама просила передать, что мы заплатим, как всегда.
Я пристально посмотрел на него. Он действительно был очень огорчен.
— Галоп, может быть, тебя немного развлечет, если ты уделишь мне полчаса и покажешь свое озерко?
— Конечно, сэр. Элспет тоже хотела, чтобы я вам показал… сэр… — Он оглянулся на дом, что-то прикидывая. — Надо спуститься со скалы за домом смотрителя. Отец у себя, а он не хочет, чтобы я занимался озерком. Он… он хочет, чтобы я занимался делом, — ну, стал судовладельцем.
Мы пошли окольным путем, чуть ли не крадучись. Спускаясь к воде, я спросил его:
— Галоп, ты учишься в военной школе?
— Нет, сэр.
— Тогда почему ты величаешь меня «сэром»?
— Отец любит, чтобы я его так звал. Его отец был датским графом. Сам он не граф, потому что он американец, но он любит, когда важные люди зовут его «граф». И он хочет, чтобы мы с Элспет были похожи на его отца и мать.
— А, так вы должны быть настоящими леди и джентльменом?
— Да, с… с…
— У тебя бывают головные боли?.. Нет?.. Извини, что задаю столько вопросов. Сейчас ты мне все расскажешь про это озерко. А твоя тетя Бенедикта тоже — настоящая графиня?
— Ну, нет уж. Она нам все позволяет.
Мы встали на колени у озерка. Мы видели, как раскрываются, встречая прилив, анемоны; видели, как зловеще притаились в своих пещерах раки. Он показал мне чудеса защитной окраски: утонувшие палочки — не палочки, гальку — не гальку. Он показал мне, с какой яростью крохотная рыбка бьется за свою икру с хищниками во много раз больше ее. Я тоже воспрял духом от этого потока чудес. И одним из них был маленький профессор. Через полчаса я попросил его проводить меня к выходу. Когда мы встали, я сказал:
— Спасибо, сэр. Меня давно так не волновало соприкосновение с наукой — с тех пор, как я читал «Путешествие на корабле „Бигль“.
— Мы считаем, что это самая лучшая книга на свете.
На лугу олени окружили нас, как будто все время нас дожидались. Они подталкивали меня и даже пихали из стороны в сторону. Я остановился и поговорил с ними по-французски. Галоп стоял в стороне и наблюдал. Когда мы пошли дальше, он сказал:
— Со мной они так не делают, и даже со смотрителем — то есть гораздо меньше. Только с вами и с Элспет… Они знают, что у вас электрические руки.
— Галоп! Галоп! Ты же ученый. Ты же знаешь, что этого не бывает.
— Сэр, у природы много тайн, правда?
Я не ответил. У выхода я спросил, не кажется ли ему, что сестре стало немного лучше. Он посмотрел на меня. Он старался не заплакать:
— Они говорят, что ей скоро ехать в Бостон на операцию.
Я попрощался с ним за руку, потом положил ему руку на плечо.
— Да… Да… У природы много тайн. Спасибо за напоминание. — Я наклонился к нему и сказал: — Одну ты скоро увидишь. Твоей сестре станет лучше. Зарубите себе на носу, доктор Скил: зрение у вашей сестры в полном порядке и она может спуститься со ступенек вашей веранды, не теряя равновесия.
На следующем занятии Элспет выглядела гораздо лучше. Она вызвалась продекламировать басню, которую выучила наизусть. Я взглянул на брата — понял ли он значение этого успеха. Он понял.
Она сказала:
— Галоп, скажешь мистеру Норту, о чем мы вчера решили попросить?
— Мы с сестрой решили, что нам больше неохота читать басни… Нет, они нам очень нравятся, но теперь нам неохота… Нам кажется, они на самом деле не про животных; они про людей, а нам с сестрой не нравится, когда на животных…
Он посмотрел на нее. Она сказала:
— …Смотрят как на людей. Мы перечли десять самых знаменитых басен и подчеркнули места, где Лафонтен на самом деле присматривается к лисице, к голубю и вороне… и оказалось, их очень мало. Нет, он замечательный, но вы велели Галопу читать Фабра. И мама выписала книги из Нью-Йорка — не знаю, читали ли мы что-нибудь лучше.
Наступило молчание.
С легким жестом, намекающим на самоустранение, я сказал:
— Ну, чтобы читать Фабра, я вам не нужен.
— Мистер Норт, мы с вами поступили не совсем честно. Галоп убедил маму попросить вас, чтобы вы с нами читали. Галоп хотел, чтобы я с вами познакомилась. Вообще-то мы хотим, чтобы вы просто приходили и разговаривали с нами. Вы не откажетесь? Мы будем делать вид, будто читаем Лафонтена.
Я серьезно смотрел на них, по-прежнему с таким видом, как будто собираюсь встать.
Она храбро добавила:
— И он хочет, чтобы вы положили руки мне на голову. Он рассказал мне про Аду Николс. А у меня почти все время — такая боль… Вы положите мне руки на лоб?
Галоп смотрел на меня еще напряженней, еще настойчивей.
— Мисс Элспет, не годится мне это делать без разрешения вашей медицинской сестры.
Как и прежде, она поманила мисс Чалмерс, и та подошла. Я встал и спустился с веранды на несколько ступенек. Я услышал слова мисс Чалмерс о том, что… «даме неприлично… не могу взять на себя ответственность за такое неподобающее поведение… Вы моя пациентка, и я не хочу, чтобы вы возбуждались… Но если вы настаиваете, вы должны спросить у своей матери. Если она спросит меня, я должна сказать, что решительно не одобряю… Мне кажется, эти занятия вам очень вредят, мисс Элспет».
Мисс Чалмерс удалилась, кипя негодованием. Галоп встал и ушел в дом. Он долго отсутствовал. Я решил, что маме впервые рассказывают о происшествии с Адой Николс. Пока мы ждали, я спросил Элспет, в какой школе она училась и нравилось ли ей там. Она назвала один из самых знаменитых пансионов.
— Все время надо помнить, как ты должна себя вести. Все равно что в клетке — дрессируют, чтобы ты стала дамой… как лошадей вальсу учат… В горах у тети Бенедикты можно встретить настоящего оленя, на воле. Когда олень прыгает, нет ничего на свете красивей, а эти олени никогда по-настоящему и не прыгали. Тут ни места, ни причины нет, чтобы прыгать, правда?.. Мистер Норт, вам когда-нибудь снится, что вы в тюрьме?
— Да, снится. Хуже сна не придумаешь.
— На будущий год отец хочет, чтобы меня, как у них говорится, «вывезли в свет». По-моему, это — не вывезти, а увезти от него. Девочки в школе рассказывали про рождественские и пасхальные каникулы — три бала в вечер и чаепития с танцами… молодые люди стоят стеной и все время на тебя смотрят. Как в зоопарке — правда? Только подумаешь об этом, и голова начинает болеть. А отец хочет, чтобы я звалась «графиней Скил».
— А вы не пробовали о чем-нибудь думать, чтобы отогнать эти кошмары?
— Я пробовала — о музыке… а потом о книгах, которые мы с Галопом читали, но… — Она приложила ладонь ко лбу.
— Мисс Элспет, я не буду дожидаться разрешения вашей матери. Мисс Чалмерс живет в очень тесной клетке. Я положу вам руку на лоб. — И я встал.
В этот миг появился Галоп. Он направился прямо к мисс Чалмерс и что-то ей сообщил; потом подошел к нашему столу:
— Мама сказала, что вы можете приложить руки ко лбу Элспет на несколько минут.
Что делать?
Изображать шарлатана.
Элспет закрыла глаза и опустила голову.
Я поднялся и деловито сказал:
— Пожалуйста, смотрите на небо, мисс Элспет, и не закрывайте глаза. Галоп, ты можешь приложить руки к правой стороне ее лба. — Сам я осторожно приложил ладони к левой стороне. Заглянув сверху в ее раскрытые глаза, я улыбнулся и сделал одновременно две вещи: усилием воли направил в кончики пальцев «некую энергию» и самым невыразительным тоном стал произносить: — Смотрите на облако… Постарайтесь почувствовать, как земля медленно поворачивается под нами…
Ее руки потянулись к моим запястьям. Глаза у нее сами собой закрывались. Она улыбалась. Она прошептала:
— Так умирают, да? Я умираю?
— Нет, вы ощущаете, как поворачивается земля. Теперь говорите все, что придет на ум… Дайте мне правую руку. — Я сжал ее руку между ладонями. — Говорите все, что взбредет на ум.
— О, mon professeur. Давайте уедем втроем. У меня есть деньги и украшения, которые мне подарили. У тети Бенедикты дом в Адирондакских горах. Она звала приезжать в любое время. Мы убежим тайком от всех. Галоп говорит, что не знает, как это устроить, но вдвоем вы бы придумали. Если меня отвезут в Бостон, меня там убьют. Я не боюсь умереть, но не хочу умирать по их правилам. Мистер Норт, я хочу умереть по-вашему. Разве нет у человека права умереть так, как он хочет?
Я прервал ее, сжав ее руку посильнее:
— Вы поедете в Бостон, но операцию отложат. Головные боли постепенно будут проходить. Остаток лета вы проведете в доме вашей тети Бенедикты. — Затем я заговорил по-французски: — Скажите, пожалуйста, только медленно: «Да, господин учитель». Помните: вас слушают облака, океан и деревья.
Медленно: «Oui, monsieur le professeur». Затем громче: «Oui, monsieur le professeur!»
Мы не шевелились целую минуту. Меня охватила непреодолимая слабость. Я сомневался, донесут ли меня ноги до двери и до велосипеда. Я снял руки с головы Элспет. Я сделал Галопу знак оставаться на месте и, шатаясь, побрел к выходу. Я мельком увидел мисс Чалмерс — она смотрела на свою пациентку, не двигаясь с места. Дворецкий и слуги смотрели из окна гостиной. Они проводили меня взглядом. Я два раза упал с велосипеда. На дороге мне трудно было держаться правой стороны.
Прошли суббота и воскресенье. В понедельник, в одиннадцать часов утра я позвонил в дверь «Оленьего парка». Я был готов отказаться от работы, но хотел, чтобы меня уволили. В дверях дворецкий сообщил мне, что миссис Скил ждет меня на веранде. Я поклонился ей. Она протянула мне руку со словами:
— Присядьте, пожалуйста, мистер Норт.
Я сел, не сводя глаз с ее лица.
— Мистер Норт, в первый раз, когда я вам звонила по телефону, я была не совсем откровенна. Я не сказала вам всей правды. Моя дочь Элспет тяжело больна. Последние месяцы мы каждые две недели возим ее в Бостон, к доктору Боско, на осмотр и рентген. Доктор опасается, что у нее опухоль в мозгу, но некоторые симптомы его озадачивают. Вы, наверно, заметили, что расстройства речи у нее нет, хотя ей больно, если она повышает голос. На зрение, ни чувство равновесия у нее не нарушены. У нее бывают выпадения памяти, но это можно объяснить бессонницей и лекарствами, которые ей дают.
— Она держалась за подлокотники, словно за спасательный круг. — Доктор Боско решил оперировать ее на следующей неделе. Он хочет, чтобы в четверг она легла в больницу… Дочери кажется, что в этом нет нужды. Она убеждена, что вы способны ее вылечить… Конечно, ассистент доктора мог бы сделать ей укол и ее бы увезли в Бостон… как… как «мумию», по ее выражению. Она говорит, что будет сражаться с ним «как с драконом». Можете себе представить, какое это огорчение для всего дома.