Тортлдав Гарри. Император для легиона

возвращения. Остальные гвардейцы атаковали Тронный зал, чтобы освободить
Алипию и использовать ее как знамя восстания. Но этой части плана не
суждено было осуществиться. Солдаты Ршаваса перехватили Каллин, когда она
возвращалась к своей госпоже. Ршавас лично допросил служанку и вскоре
вырвал у нее признание. "Она закричала незадолго до полуночи, - вспомнил
Марк слова Алипии, - а затем крики стихли, и тогда я поняла, что Авшару
все известно. Я не подозревала, что Ршавас - это Авшар, но была уверена,
что он не тот человек, который даст ей умереть под пытками прежде, чем
вытянет из нее все, что ему нужно".
Вероятно, спасители принцессы попали в ловушку, во всяком случае, ни
один из них не вернулся назад. Но недаром Зигабенос был участником
предыдущего переворота, возведшего на престол Гавраса. Опыт и врожденный
дар к интриге позволили ему принять верное решение. Из Великого Храма он
послал глашатаев в город с простым воззванием: "Всем идти к патриарху!"
Каждый, кто слышал речь Бальзамона, пересказывал ее по-своему. Трибун
думал об этом с сожалением. Он почти воочию видел Бальзамона на ступенях
Великого Храма, одетого, вероятно, в старый плащ монаха вместо богатых риз
патриарха со всеми регалиями - Бальзамон не любил пышность и для своей
высокой должности одевался более чем скромно. В миг наивысшего напряжения
Бальзамон, скорее всего, был на высоте. Факелы пылали в ночной темноте, а
внизу, у ступеней Храма, колыхалось море лиц, и все внимали слову
патриарха. И какими бы ни были подлинные слова Бальзамона, они в течение
каких-нибудь пятнадцати минут склонили горожан на сторону Туризина. Марк
был уверен, что вид Ортайяса Сфранцеза, связанного, как куль с мукой, и
дрожащего от страха, весьма помог перемене настроения горожан - так же,
как и бесчинства бандитов Ршаваса, которые грабили лавки видессианских
купцов и громили ремесленников.
Как только патриарх, владевший ораторским искусством в совершенстве,
воспламенил толпу, горожане взялись за дело всерьез.
- Я чувствую к Варданесу почти жалость, - сказал Виридовикс, вытирая
ладонью жир с подбородка: каким-то образом он ухитрился достать в голодном
городе жареную курицу. - Кукольник в конце концов обнаружил, что не может
обойтись без своих кукол.
После всего увиденного им в спальне над Тронным залом, в сердце Марка
не оставалось места для сожалений а Варданесе, но слова кельта попадали в
цель. Как и солдаты видессианской армии, жители столицы быстро поняли, что
Ортайяс наивен, слаб и не искушен в интриге, и находили, что он больше
развлекает их, чем раздражает. Поэтому Варданесу было непросто править
Империей, используя своего племянника как марионетку. Но старший Сфранцез,
хотя и был куда более опытным политиком, чем его племянник, не пользовался
любовью горожан. Как только Ортайяс лишился трона, Варданес не нашел
никого, кто подчинился бы ему, - ведь он не был Императором. Гонцы,
которых Севастос отправил к гвардейским отрядам, чтобы те подавили мятеж,
дезертировали или были убиты восставшими. Те, кто все-таки доставил
приказ, поняли, что никто из солдат ему не подчинится. Солдаты-видессиане
любили Варданеса не больше, чем их друзья-горожане, а наемники думали
больше о своей безопасности и корысти, чем о его жизни, полагая, что, сев
на престол, Гаврас будет платить им ту же цену. В конце концов у Сфранцеза
остались только бандиты Ршаваса, закоренелые грабители и убийцы. Они, как
и их господин, вызывали всеобщую ненависть, так что выбирать им особенно
не приходилось.
- Варданес получил по заслугам. В конце концов он сам превратился в
марионетку Авшара - куклу еще худшую, чем его племянник, - сказал трибун и
тут же подумал, что рыба, попавшая на крючок, - сравнение более удачное.
- Если это действительно Авшар, то понятно, почему Дукицез принял
такую ужасную смерть, - сказал Горгидас.
- А? Почему? - спросил Марк, с трудом подавляя зевоту. Два дня
непрерывных боев вымотали его настолько, что он уже не мог следить за
ходом рассуждений грека. Горгидас недовольно посмотрел на него: по мнению
врача, голова дана человеку для того, чтобы непрерывно думать.
- Разумеется, это была угроза или, что еще более вероятно, обещание.
Ты ведь отлично знаешь, что колдун ненавидит тебя с того дня, когда ты
сразился с ним на мечах в Палате Девятнадцати Диванов. Он хотел, чтобы под
нож ему попался ты, а не один из твоих солдат.
- Авшар ненавидит всех, - сказал Скаурус, упрямо не желая признавать,
что в словах Горгидаса была заключена неприятная правда. Быть личным
врагом такого могущественного и страшного человека, как Авшар, не очень-то
веселое дело. Трибун и прежде старался не думать об этом, а сейчас даже
обрадовался своей усталости - она притупила все его чувства, и страх в том
числе.


Все утро Марк уговаривал себя и все же не решился встретиться с
Хелвис, чтобы обсудить тот несомненный факт, что они остаются в Видессосе.
Он откладывал этот неприятный разговор так долго, как только мог, и
оставался с друзьями, пока веки не отяжелели от усталости. Холодный ночной
воздух не слишком взбодрил его, пока он шел к казарме, предназначенной для
семейных пар. Год назад римляне здесь не квартировали. Это помещение,
разделенное на комнаты, каморы использовали под конюшни, и трибун мог лишь
мечтать о том, чтобы новый Геркулес, запрудив реку, вычистил это здание,
как вычистил он конюшни царя Авгия. Хотя выбранный им дом был не таким
грязным, как остальные, трибун обрадовался, увидев, что Хелвис занята
уборкой комнаты - ее явно не удовлетворила работа легионеров.
- Здравствуй, - она коснулась губами его щеки. - Во время похода я
ничего не имела против пыли, но раз уж нам пришлось осесть. тут я ее не
потерплю.
В других обстоятельствах эти слова обрадовали бы трибуна, который и
сам любил чистоту и порядок, но в голосе Хелвис слышался вызов.
- Ведь мы остаемся, не так ли? - настаивала она.
Марку хотелось только одного: рухнуть на постель и тут же уснуть. Он
так устал, что спорить уже не мог, и лишь беспомощно развел руками.
- Да, по крайней мере, на некоторое время...
- Хорошо, - сказала Хелвис так резко, что он моргнул. - Я не слепая.
Было бы сумасшествием оставить Видессос в такую минуту.
Марк чуть не вскрикнул от радости. Он надеялся, что время, прожитое
вместе, поможет ей понять, как он привязан к этому месту. Однако Хелвис
еще не закончила говорить, и в голубых глазах ее сверкала сталь, когда она
продолжала:
- Но только на некоторое время, не больше. В следующем году мы
сделаем то, что должны сделать.
Не было никаких сомнений в том, что она имела в виду, но и этого ему
было вполне достаточно. Развивать тему не имело смысла - с окончанием
гражданской войны вопрос о дезертирстве отпадал сам собой. Скаурус сбросил
доспехи и мгновенно заснул.


С того момента, как Ортайяс Сфранцез был разгромлен, Туризин Гаврас
стал Автократором, и никто не оспаривал его права на трон. И все же в
глазах видессианского закона он не был полноценным Императорам, пока не
совершилась коронация. Гаврас только-только появился в городе, а
придворные уже окружили его роскошной толпой и взялись за подготовку
торжественной церемонии, причем справились со своей задачей в самое
короткое время. Туризин в свою очередь не спорил и не ругался с ними - он
слишком серьезно относился к титулу Императора, который считал своим по
праву наследования, чтобы рисковать.
Скауруса подняли с постели гораздо раньше обычного, после чего он
получил краткие инструкции по поводу того, как себя вести во время
церемонии, которая должна была вот-вот состояться.
Распоряжения взял на себя всезнающий евнух, который служил еще
Маврикиосу, а теперь с той же преданностью относился к его брату. Марку
предстояло идти во главе манипулы римлян, следующей за портшезом, в
котором Туризина доставят из дворца в Великий Храм Фоса, где Бальзамон
благословит и коронует Императора Видессоса.
С неподвижным, каменным лицом Туризин вышел из Палаты Девятнадцати
Диванов и медленно прошел вдоль почетной охрани. По обычаю, процессия
должна была выступить из Тронного зала, но там все еще шли
восстановительные работы, в которых принимал участие целый отряд
ремесленников, каменщиков, плотников и скульпторов. Во всем остальном
новый Автократор полностью следовал традиции. В этот день он отложил в
сторону одежду и вооружение воина и был облачен в традиционно украшенные
золотым шитьем и драгоценными камнями одеяния Императора. Его красные
сапоги были скрыты под длинным голубым плащом, а пояс усыпан самоцветами.
Ножны были столь же великолепны, но Марк обратил внимание на то, что
необходимого для церемонии драгоценного меча в них не было. На боку
Туризина висела его обычная сабля, обмотанная кожаными ремнями потертую
рукоять которой покрывали пятна пота. Туника Императора, ярко-красного
цвета, была расшита золотом. Поверх нее было наброшено еще одно одеяние из
мягкой белоснежной шерсти, застегнутое у подбородка золотой фибулой.
Голова Императора была обнажена.
Намдалени, видессианские солдаты, моряки, каморы, горожане опустились
при приближении Туризина на колени, а затем и распростерлись на земле,
признавая его своим повелителем. Марк, привыкший к республиканскому
римскому строю, не мог последовать этому обычаю. Он и его солдаты низко
поклонились Императору, но так и не унизили себя, простираясь перед ним по
земле. На мгновение Туризин-человек выглянул из-за маски
Туризина-Императора.
- Упрямый ублюдок, - пробормотал он сквозь зубы так тихо, что только
трибун мог его услышать. Затем он двинулся дальше и уселся в украшенный
голубой и золотой росписью портшез, сделанный специально для коронации.
Метрикес Зигабенос и семеро его солдат несли кресло, на котором
восседал Император, гордые тем доверием, которое заслужили, подняв мятеж
против Ортайяса. Сам Зигабенос стоял справа от носилок. Это был человек с
тонким, худым лицом, крепким острым подбородком и густой васпураканской
бородой. На спине у него висел большой бронзовый щит овальной формы. Марк
не видел еще таких щитов у видессиан, но ему объяснили, что в церемонии
щит этот играет особую роль.
- Все готовы? - спросил Гаврас.
Зигабенос вежливо кивнул.
- Тогда вперед, - сказал Император.
Дюжина светлых шелковых зонтиков раскрылась перед носилками
Императора. По знаку Зигабеноса солдаты встали с колен, подняли портшез
Туризина. Они шли медленно, следуя за носителями зонтов и громогласным
герольдом через дворцовый парк к площади Паламас.
- Склонитесь перед Туризином Гаврасом, Автократором Видессоса! -
проревел герольд, обращаясь к огромной разноцветной толпе.
Горожане, как и придворные, хорошо знали, что нужно делать,
- Да здравствует Туризин-победитель! - закричали они, приветствуя
нового Императора, затем следовали древние слова радости, ведущие свое
начало еще от старовидессианских литургий Фоса.
- Всепобеждающий! Ты всемогущий! - гремело вокруг, пока императорская
процессия двигалась к площади.
Марка удивляло воодушевление горожан. Насколько он знал, жители
столицы бросались глазеть на любое представление и в то же время готовы
были скорее отвернуться, чем признать, что потрясены увиденным. Но через
несколько секунд он понял, в чем дело: дворцовые слуги стали бросать в
толпу пригоршни золотых и серебряных монет. Видессиане уже предвкушали
добычу, положенную им при смене власти, трибун же об этой немаловажной
части церемонии не подозревал.
- Ага, монеты из настоящего золота! Ура Туризину Гаврасу! - крикнул
кто-то в восторге, попробовав монету на зуб и оценив ее качество.
Радостные вопли стали еще громче. Однако Скаурус знал, что васпураканские
копи, откуда Туризин брал золото для чеканки монет, сейчас находятся в
руках каздов, и подумал, что очень скоро монеты снова станут скверного
качества. Впрочем, когда вокруг раздаются рукоплескания тысяч людей, не
время для таких мрачных мыслей.
- _У_р_а _р_и_н_л_я_м_а_м_! - услышал трибун чей-то крик и увидел в
толпе Арсабера, стоявшего, как каланча, среди дородных зажиточных купцов
Один из них, с усмешкой подумал Марк, вернется домой с облегченным поясом
- его кошелек, вероятно, уже прилип к ловким пальцам великана.
Еще громче кричали на Средней улице, куда вскоре свернула, процессия.
Из каждого окна трехэтажного, занимаемого чиновниками здания выглядывали
два-три лица.
- Ты только погляди на эти проклятые чернильные души, наверное, они
думают, что он закусит ими за обедом, - сказал Гай Филипп. - Надеюсь,
впрочем, он так и поступит.
Миновав несколько кварталов, застроенных государственными зданиями,
процессия повернула к Великому Храму Фоса. Золотые шары на его шпилях
сияли в ярких лучах утреннего солнца. Двор Великого Храма был переполнен
солдатами и горожанами в еще большей степени, чем площадь Паламас. Жрецы и
солдаты составили плотную цепь и оттеснили людей в сторону, давая
процессии возможность пройти к святыне и не позволяя толпе затопить все
вокруг. На вершине лестницы, за которой высилась громада храма, стоял
Бальзамон.
Патриарх был толстым лысым человеком, наделенным острым умом и
большой силой воли, но Скаурус только сейчас осознал, какой огромной
властью и популярностью обладает в Видессосе этот человек. Ортайяс
Сфранцез был не первым, кого Бальзамон сумел скинуть с престола, а каким
по счету Императором, при котором жил патриарх, будет Туризин? Третьим?
Пятым?
Метрикес Зигабенос и его стражи несли Гавраса сквозь толпу, которая
постепенно затихала. В сопровождении почетного караула солдаты подняли
кресло Императора на лестницу и поставили на две ступеньки ниже патриарха.
Носильщики опустили кресло. Туризин спустился на ступени. Зигабенос снял
со спины щит и положил его перед Туризином. Тот ступил на щит - толстая
бронза даже не прогнулась. Марк двинулся вперед в сопровождении других
командиров, которым была оказана эта честь. Среди них были: адмирал
Элизайос Бурафос, Лаон Пакимер, Аптранд, сын Дагобера, и еще один
намдалени, которого трибун не знал, - высокий мрачный человек с очень
светлыми глазами, которые не выдавали ни одной его мысли. Скаурус
предположил, что это, вероятно, великий барон Дракс, включенный, возможно,
в число участников церемонии для того, чтобы показать: наемники все еще
нужны Империи, хотя повелитель у нее теперь другой. Зигабенос между тем
продолжал церемонию. Сняв с пояса золотой обруч, он протянул его Гаврасу.
Следуя обычаю, Туризин отказался принять его. Зигабенос снова предложил, и
Туризин снова отказался. В третий раз Гаврас наклонил голову в знак
согласия. Зигабенос возложил золотой обруч на голову Туризина и громко
провозгласил:
- Туризин Гаврас, я возлагаю на тебя титул Автократора!.
Этого момента ждали Скаурус и другие офицеры. Они наклонились и
подняли щит вместе со стоящим во весь рост Императором на свои плечи.
Затихшая было в ожидании толпа взорвалась криками:
- Всепобеждающий Туризин! Всепобеждающий!
Баанес Ономагулос едва не оступился, неловко опершись на искалеченную
ногу, когда офицеры медленно опускали Туризина на землю, но стоявшие рядом
Дракс и Марк приняли щит на свои плечи гак мягко, что он даже не
шелохнулся.
- Спокойно, старый друг, все уже позади, - сказал Баанесу Гаврас,
спускаясь со щита на землю.
Ономагулос прошептал слова извинения. Скаурус был рад, что оба воина,
которые обычно недолюбливали друг друга и часто и зло спорили, наконец
проявили вежливость. Это казалось хорошим предзнаменованием.
Как только Гаврас сошел со щита, Бальзамон, тоже одетый в роскошные
одежды, спустился вниз, чтобы приветствовать его. Патриарх не встал перед
Императором на колени - в Великом Храме его власть была почти такой же,
как власть Императора. Он низко поклонился Туризину, и его седая борода
коснулась золотого обруча - второй положенной по церемонии императорской
короны, которую он держал на голубой подушке из мягкого шелка. Когда
патриарх выпрямился, его живые глаза бросили на сопровождающих Туризина
быстрый взгляд из-под черных бровей. Взгляд этот, иронический и веселый,
на мгновение задержался на Скаурусе. Трибун вздрогнул от неожиданности -
неужели Бальзамон подмигнул ему? Он уже ловил этот взгляд как-то раз в
Храме, во время литургии Бальзамона в прошлом году. Но нет, этого не могло
быть, ему, вероятно, только почудилось... И все же... И все же он, как и
прежде, не мог быть полностью уверен. Патриарх быстро отвел глаза, полез в
карман и вынул маленький серебряный флакон.
- Не самое худшее из творений Фоса - карманы, - заметил он.
Первые ряды солдат могли услышать его, вторые - навряд ли. Затем его
мягкий тенор заполнил пространство. Молодой жрец стоял рядом с патриархом,
чтобы в случае надобности громко повторять его слова народу, но в этом не
было необходимости.
- Склони голову, - сказал Бальзамон Гаврасу, и Автократор видессиан
повиновался. Патриарх открыл серебряный флакон и вылил несколько капель
священного масла на голову Императора. Они были золотистыми в лучах
солнца. Скаурус уловил сладкий и пряный аромат, напоминающий запах алоэ.
- Как Фос озаряет нас своими лучами, - объявил Бальзамон, - так пусть
и благодать его коснется тебя вместе с этим маслом.
- Да будет так, - серьезно сказал Туризин.
Все еще держа корону в левой руке, Бальзамон коснулся головы
Туризина. Он произносил слова молитвы видессиан, толпа многократно
усиливала и множила их, повторяя за ним:
- Мы благословляем тебя, Фос, Повелитель Правды и Добра, великий
защитник и покровитель, простирающий свою длань над нашими головами и
глядящий на нас с милосердием. Ты следишь за тем, чтобы добро всегда
побеждало. Пусть же вечно будет длиться твое могущество и сила.
- Аминь, - закончил он молитву.
Марк услышал, как намдалени добавил:
- И за это мы заложим наши собственные души.
Аптранд произнес эти слова твердо, но Дракс промолчал. Скаурус
удивленно посмотрел на него - неужели барон принял веру Империи? Он видел
как губы Дракса беззвучно повторяют те же слова, и подумал, почему барон
делает это: из вежливости к патриарху, из чувства повиновения? Всеобщий
"аминь", к счастью, затопил эти проявления ереси, не хватало еще испортить
коронацию религиозной склокой, подумал Марк.
Бальзамон поднял корону - обруч из чистого золота, украшенный
сапфирами, жемчугом и рубинами - и возложил ее на склоненную голову
Туризина Гавраса поверх первой, возложенной Зигабеносом. Толпа внизу
глубоко вздохнула. Коронация свершилась. Новый Автократор правил теперь
Видессосом. Шепот быстро стих, и народ приготовился слушать речь
Бальзамона.
Перед тем как заговорить, патриарх выдержал паузу.
- Итак, друзья мои, мы сделали ошибку, но, к счастью, сумели ее
исправить. Престол - это всего лишь несколько позолоченных досок, покрытых
бархатом, но сказано ведь, что он возвышает и делает повелителем любого,
кто сидит на нем. Престол обладает магией еще более могущественной, чем
та, которую изучают в Академии. Так гласят древние манускрипты, хотя,
садясь на мой собственный престол, я этого не ощущаю. - Он слегка поднял
одну из своих густых бровей, как бы намекая слушателям, чтобы они не
отнеслись слишком серьезно к его последним словам. - Но иногда приходится
выбирать - не между злом и добром, а между злом и злом, еще более худшим.
Без Автократора, каким бы он ни был, Империя оказалась бы подобием тела,
лишенного головы.
Марк вспомнил о жуткой смерти Маврикиоса и содрогнулся Он пришел сюда
из республиканского Рима и сильно сомневался в правоте патриарха, но
Видессос, напомнил себе трибун, был Империей достаточно долгое время,
чтобы все его жители уверовали в необходимость императорской власти.
- Когда новый Император садится на трон, всегда появляется надежда,
независимо от того, насколько неуклюж новый повелитель, - продолжал
Бальзамон - Ведь советники могут стать его мозгом, помочь ему в управлении
страной и таким образом придать форму тому, что без них было бы пустым
местом.
- Фосу хорошо известно, что у Ортайяса нет своих мозгов! - выкрикнул
кто-то в толпе.
Все громко засмеялись. Марк тоже хмыкнул, понимая, что Бальзамон идет
по лезвию ножа, пытаясь оправдать перед народом свои действия - и, что еще
более важно, стремясь обелить себя в глазах Туризина Гавраса.
Патриарх вернулся к своей аналогии:
- Но в этом мозгу была опухоль, разъедающая его, и я поздно узнал а
ней. Но, к счастью, не слишком поздно. Мы попытались исправить сделанную
ошибку, и плоды этих трудов перед нами.
Он повернулся к Туризину, поклонился и прошептал:
- Теперь твоя очередь.
С вежливой улыбкой Император посмотрел поверх толпы.
- Несмотря на все свои красивые речи, Ортайяс Сфранцез знает о войне
только одно: как убегать с поля боя, а о власти - только то, как украсть
ее, пока законный повелитель отсутствует. Если бы Сфранцез оставался на
престоле еще хотя бы несколько лет, то даже старый Стробилос показался бы
вам в сравнении с ним прекрасным человеком. В том случае, разумеется, если
проклятые казды не захватили бы город, что представляется мне значительно
более вероятным.
Туризин не был прирожденным оратором, и речи его не отличались
красотой. Как и Маврикиос, он говорил прямо и просто, как привык говорить
в походах и сражениях. Для жителей столицы, слышавших немало длинных и
продуманных речей, это, однако, было непривычным и дало положительный
эффект.
- Я не стану давать вам много обещаний, - продолжал он. - Мы сидим
сейчас в большой куче грязи. Я сделаю все, что смогу, чтобы вытащить нас
оттуда в целости и сохранности. Но я скажу вам вот что, и пусть Фос
услышит мои слова, - вам не придется бранить меня всякий раз, когда вы
увидите мое лицо на золотой монете.
Это обещание вызвало громкие рукоплескания. Скверные золотые монеты
Ортайяса не принесли юному Сфранцезу всенародной любви. Скаурус, однако,
подумал о том, что Туризину трудно будет выполнить свое обещание. Если
чиновники, чернильные души Видессоса, обладавшие огромной властью, не
сумели сделать качество императорских денег высоким, то как сделает это
обыкновенный солдат, каким в действительности был Гаврас?
- И еще одно, последнее, - сказал Император. - Я знаю, что вначале
город принял Ортайяса за неимением ничего лучшего, а потом вы шли за ним
по принуждению, поскольку у него были солдаты. Хорошо. Я не желаю слушать
тех, кто станет обвинять людей, поддерживавших не того, кого "нужно".
Легкий ропот одобрения пробежал по толпе. Марк слышал о доносчиках,
бывших в Риме во время гражданской войны между Марием и Суллой, о
репрессиях, которые устраивали обе враждующие стороны. Он с одобрением
подумал о здравом уме Гавраса и ждал уже, что Император сейчас предупредит
возможных заговорщиков, но Гаврас сказал только:
- На этом я, пожалуй, и закончу. Пусть это станет последним словом. А
если вы хотите услышать пустые, ничего не стоящие речи, что же - в таком
случае Ортайяс подходил вам больше.
Наблюдая за медленно расходящейся толпой, явно не до конца
удовлетворенной речью Туризина, Гай Филипп сказал:
- Он должен был пригрозить им гневом Фоса в случае неповиновения.
Марк, понимавший видессиан лучше, чем его старший офицер, покачал
головой. Ряды вооруженных солдат на ступенях Великого Храма были куда
более серьезным предупреждением заговорщикам, чем самые свирепые слова.
Прямая угроза со стороны нового Автократора могла вызвать недовольство, и
Гаврас был достаточно умен, чтобы понимать это. Он куда хитрее, чем
кажется на первый взгляд, подумал Скаурус с удовольствием.


- Что же мы будем с ним делать? - прозвучал безжалостный и злой голос
Комитты Рангаве. - Мы должны наказать его так, чтобы бунтовщикам неповадно
было устраивать мятежи еще лет пятьдесят. Выжечь ему глаза горячим
железом, отсечь уши, руки и ноги, а то, что останется, сжечь на площади
Быка!
Туризин, все еще в роскошных императорских одеждах, присвистнул от
восхищения, которое вызвали в нем кровожадность и жестокость его
любовницы.
- Ну, Ортайяс, как ты смотришь на такое будущее? В конце концов, тебя
этот разговор тоже касается, верно?
Он усмехался не слитком приятно для поверженного соперника. Руки
Ортайяса были крепко связаны за спиной, справа и слева от него сидело по
солдату из отряда Зигабеноса. Все трое размещались на диване в библиотеке
патриарха. После слов Комитты Ортайяс съежился и выглядел таким несчастным
и запуганным, будто хотел спрятаться под этим диваном. Скаурус никогда не
считал этого юного аристократа достойным человеком, и даже внешность его
казалась крайне непредставительной: уж слишком тот был худым и неуклюжим,
а чахлая бородка, отращиваемая для солидности, невольно вызывала
снисходительную улыбку. Сфранцез был одет в тонкую льняную рубашку,
спутанные волосы падали на грязное испуганное лицо, словом, вид его
возбуждал в трибуне скорее жалость, чем ненависть. Голос Ортайяса дрожал,
когда он ответил:
- Если бы я победил, то обращался бы с тобой иначе.
- Возможно, - признал Гаврас. - У тебя бы духа не хватило на такое.
Подсунуть втихаря сильнодействующий яд показалось бы тебе более
приемлемым.
Тишину библиотеки наполнило одобрительное гудение: Комитта,