Тортлдав Гарри. Император для легиона

Скаурус!
Марк подавил жгучее желание дать ему пинка под зад. Неужели
видессиане никогда не научатся произносить это слово правильно?..
- О, дурень, во имя света Фоса, я знаю, кто они такие! - прорычал
Император, все еще не привыкший к дворецкому этикету.
Дворецкий поднялся и широко разинул рот, увидев, что трибун все еще
стоит на ногах. Алипия была из императорской семьи, и в ее жилах текла та
же кровь, что и у Гавраса, но почему этот чужеземец удостоен такой
привилегии?
- Не обращай внимания, Кабасилиас, - обратился к нему Туризин. - Мой
брат разрешал ему это, и я тоже разрешаю. В большинстве случаев он
заслуживает такой чести.
Кабасилиас поклонился и, пятясь, ушел, но его кривившиеся губы ясно
свидетельствовали о полном несогласии с таким пренебрежением к
императорскому сану.
- Ну, эпаптэс и командир Скаурус, как там поживают наши любезные
чернильные души? - Гаврас приподнял бровь и взглянул на трибуна. - Все еще
покупают себе грифельные доски, украшенные золотом, и счеты с костяшками
из рубинов и серебра?
- Что касается досок и счетов, то подобных растрат мною не
обнаружено, однако прочее мне не так легко выяснить.
Марк рассказал Императору о потерянном налоговом документе, подумав,
что лучше начать с легкого разговора, чтобы затем уже плавно перейти к
трудному, из-за которого он, собственно, и явился.
- Я думал, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы не приходить сюда
с такой чепухой, - нетерпеливо сказал Туризин, едва дослушав трибуна. -
Если тебе угодно, можешь послать донесение Баанесу, только не трать мое
время на эту чушь.
Скаурус терпеливо выслушал Императора. Как и Маврикиос, его младший
брат ценил прямоту. Марк приступил к главной, волновавшей его теме. Но
едва он упомянул имя Тарона Леймокера, Туризин вскочил с трона и закричал
громовым голосом:
- Нет, клянусь навозной бородой Скотоса! Неужели и ты стал
предателем?
Его гневный голос заполнил Тронный зал; дворецкий от неожиданности
выронил красивую толстую свечу, которую держал в руке. Свеча потухла.
Ругательство, произнесенное тонким голосом евнуха, эхом отозвалось на
проклятия Туризина. Муниций просунул голову в полуоткрытую дверь, чтобы
узнать, не случилось ли чего.
- Именно вы говорили мне, что Леймокер не способен на ложь, -
настаивал Марк. Будь на его месте человек, родившийся в Империи, он уже
отступил бы.
- Да, я говорил это и чуть не заплатил жизнью за свою глупость, -
возразил Туризин. - А теперь ты хочешь, чтобы я опять сунул себе змею за
пазуху, чтобы она смогла укусить меня, на этот раз смертельно. Пусть гниет
под землей и молится Фосу, чтобы смерть пришла к нему скорее.
- Дядя, я думаю, что ты неправ, - произнесла молчавшая до этой минуты
Алипия. - Единственное доброе чувство ко мне во время правления Сфранцезов
- видит Фос, я мало видела тогда доброты! - исходило от Леймокера. Если не
считать его драгоценных кораблей, он сущий ребенок и понимает в политике
не больше, чем приемный сын Марка.
Трибун моргнул, услышав, что она говорит о Мальрике и запросто
называет его самого по имени. Такое обращение принято только между очень
близкими друзьями, хотя принцессе, возможно, не знаком этот римский
обычай.
- Ты ведь знаешь, что я говорю правду, дядя, - продолжала Алипия. -
Сколько лет ты знаешь Леймокера? Больше пяти, не так ли? Тебе известно,
что он за человек. Неужели ты действительно думаешь, что он может вести
двойную игру?
Император с силой ударил кулаком позолоченный подлокотник старинного
трона, и тот, не привыкший к такому жестокому обращению, застонал в знак
протеста. Туризин подался вперед, чтобы придать своим словам еще больше
силы.
- Человек, которого я знал, не мог нарушить слова. Но Леймокер сделал
это, и значит, я совсем его не знал. От кого больше зла - от того, кто
показывает свою подлость всему миру, или от того, кто скрывает ее до
случая, чтобы выплеснуть на доверчивых дураков?
- Хороший вопрос для жреца, - кивнула Алипия, - но не слишком
уместный, если Леймокер невиновен.
- Я _б_ы_л _т_а_м_, девочка, я дрался с наемниками и видел свеженькие
золотые Сфранцезов в кошельках убийц. Пусть твой Леймокер объяснит, откуда
они взялись, и тогда я отпущу его на свободу.
Император засмеялся, но в его горьком смехе прозвучала боль. Марк
знал, что бесполезно возражать ему в эту минуту; уверенный в том, что был
предан человеком, которого считал честным, Гаврас не мог согласиться ни с
одним доводом в его защиту.
- Благодарю вас, по крайней мере, за то, что выслушали меня, - сказал
трибун. - Я дал слово, что расскажу вам все, о чем он просил.
- В таком случае, ты только напрасно потерял время.
- Я этого не думаю.
- Бывают минуты, чужеземец, когда ты испытываешь мое терпение, -
сказал Император с опасной ноткой в голосе.
Скаурус встретил его взгляд, подавив вспыхнувший в нем на мгновение
страх. Многое в том положении, которое он занимал в Видессосе, держалось
на том, чтобы не дать императорской власти согнуть себя. Человеку,
родившемуся в республиканском Риме, это давалось проще, чем видессианину,
но столкнуться лицом к лицу с разгневанным Туризином - и не уступить, не
опустить глаз - для этого нужно было иметь мужественное сердце.
Гаврас тяжело и разочарованно вздохнул.
- Кабасилиас! - позвал он, и дворецкий появился рядом с ним еще до
того, как его имя перестало отдаваться эхом в высоком Тронном зале.
Император резко мотнул головой в сторону своей племянницы и трибуна,
предоставив Кабасилиасу самостоятельно решать, какой именно смысл вложен в
это простое движение.
Дворецкий сделал все, что было в его силах, однако его поклоны и
пышные фразы, казалось, только подчеркивали грубость Императора.
Придворные повытягивали шеи, размышляя о том, много ли потеряли посетители
в глазах Императора. Вероятно, многим кажется, что я впал в немилость,
подумал Марк и засмеялся беззвучным смехом - фатализм, достойный халога.
Когда они вновь проходили через Великие ворота, Алипия остановилась,
чтобы поговорить с легионерами, после чего направилась к императорскому
дворцу.
Скаурус пошел к себе, чтобы продиктовать письма Баанесу Ономагулосу;
почерк Пандхелиса был куда более разборчивым, чем его собственный. После
того как дело было закончено, он облегченно улыбнулся и двинулся к
казарме.
Но хорошее настроение трибуна длилось недолго. Навстречу ему с
кувшином вина в руке и улыбкой ожидания на лице шел Виридовикс. Кельт
весело помахал Марку рукой и нырнул в маленькую дверь, ведущую в другое
крыло дворца. Может быть, я все-таки должен был утопить его, сердито
подумал трибун. Неужели Виридовикс не понимает, что играет с огнем?
Осторожностью он был наделен в той же мере, в какой Тарон Леймокер -
хитростью. Что он будет делать дальше? Попросит у Туризина ключи от его
спальни? Скаурус поежился и решил даже в шутку не произносить этих слов -
Виридовикс мог пошутить подобным образом с самим Императором.
Несмотря на то что кельт ушел, его приятель Ариг все еще находился в
казарме. Он снова разговаривал с Горгидасом; грек что-то записывал.
- Кто же тогда лечит ваших больных? - оторвавшись от своих записей,
спросил врач.
Вопрос показался Аригу скучным. Он почесался под туникой и равнодушно
ответил:
- Шаманы отгоняют злых духов и демонов. Что касается легких ран и
болезней, то старые женщины знают какие-то травы. Спроси меня о войне, и я
расскажу тебе куда больше... - Кочевник хлопнул себя по бедру, на котором
висела кривая сабля.
К ним подошел Квинт Глабрио. Центурион улыбнулся, махнул рукой
Горгидасу, не желая прерывать его беседу, и обратился к Марку:
- Хорошо, что ты здесь. Двое моих солдат ссорятся, и я не могу
докопаться, из-за чего они переругались. Может быть, ты их утихомиришь?
- Сомневаюсь, раз даже ты не смог этого сделать, - сказал трибун, но
все же пошел с Глабрио.
Легионеры стояли с напряженными лицами. Марк предупредил, чтобы они
не позволяли взаимной неприязни отразиться на их службе. Они кивнули в
знак согласия, но Скаурус не был настолько наивен, чтобы его могло
обмануть их притворное смирение; если младший центурион не сумел излечить
болезнь, то короткое вмешательство трибуна едва ли возымеет какое-нибудь
действие; формально они, во всяком случае, предупреждены.
Когда он вернулся в казарму, Ариг уже исчез. Горгидас работал над
своими заметками, стирая отдельные слова и вписывая на их место что-то
новое.
- Виридовикс, наверное, подумал, что ты хочешь украсть его друга, -
сказал трибун.
- Какое мне дело до того, что подумает этот верзила? - ответил
Горгидас равнодушно, но не сумел скрыть раздражения. Иногда Виридовикс
поступал так, что друзьям хотелось сломать ему шею, но все-таки, несмотря
ни на что, они оставались его друзьями. - По крайней мере, кочевник может
кое-чему научить меня.
В голосе грека прозвучала горечь. Марк знал, что тот продолжал
встречаться с Нейпосом и другими жрецами, все еще пытаясь обучиться их
искусству, но пока безрезультатно. Неудивительно, что все свое внимание он
обратил теперь на историю - медицина уже не могла приносить ему прежнего
удовлетворения.


Скаурус зевнул и потянулся под теплым шерстяным одеялом. Ровное
дыхание Хелвис, лежавшей рядом с ним, свидетельствовало о том, что она уже
спит. Ее рука покоилась у него на груди. Мальрик спал справа от нее, а
Дости сопел в своей колыбельке, но дыхание его было хриплым - малыш
простудился, и Марк, засыпая, подумал о том, как бы ему самому не
заболеть. Однако заснуть трибуну не удалось: что-то тревожило его, не
давало покоя. Он перебрал в уме события прошедшего дня. Была ли его вина в
том, что Император не простил Тарона Леймокера? Туризин был близок к тому,
чтобы сдаться, но Марк не рассчитывал выиграть эту битву, он с самого
начала настроился на поражение. А был ли у него шанс победить?
Он снова вспомнил голос Алипии Гавры, когда та разговаривала с
легионерами у Великих ворот. Что бы принцесса ни знала об их обычаях,
понял внезапно Скаурус, она, несомненно, умела правильно произносить
римские имена.

12

Трибун чихнул. Гай Филипп посмотрел на него с отвращением.
- Ты что же, все еще не отделался от этой проклятой простуды?
- Прилипла и не проходит, - пожаловался Марк, вытирая нос. Глаза у
него слезились, а голова, казалось, распухла до невероятных размеров. -
Недели две прошло, как я ее подцепил, а?
- Не меньше. Такое всегда случается, когда пацан заболевает.
До безобразия здоровый, Гай Филипп прикончил свой утренний завтрак,
состоящий из тарелки каши, и сделал добрый глоток вина.
- А-ах, как хорошо! - Он расплылся в улыбке и погладил себя по
животу.
У Скауруса не было аппетита, а насморк начисто отбил у него обоняние.
В казарму широким шагом вошел Виридовикс, неотразимый в своем
роскошном плаще из шкур рыжих лисиц. Он закусил острыми бараньими
колбасками и кашей, налил себе вина и опустился в кресло рядом с трибуном
и старшим центурионом.
- Доброго вам утра! - Кельт высоко поднял кружку.
- И тебе тоже, - ответил Марк, окинув кельта испытующим взглядом. -
По какому поводу такое великолепие с утра пораньше?
- Для некоторых, может, это и утро, дорогой мой Скаурус, а кое для
кого еще только конец ночи. И чудесной ночи, к слову сказать, - подмигнул
он.
Марк промычал что-то невразумительное. Обычно ему нравились
хвастливые россказни Виридовикса, но с тех пор как тот загулял с Комиттой
Рангаве, он предпочитал слышать о его похождениях как можно меньше. Кислое
выражение на лице Гая Филиппа тоже не слишком ободрило Виридовикса - Марк
был уверен, что старший центурион завидует кельту, но скорее умрет, чем
признается в этом. Кельт, впрочем, ничуть не смутился и, шумно отхлебнув
большой глоток вина, заметил:
- Поверите ли вы, что эта шлюха имела наглость _п_р_и_к_а_з_а_т_ь
мне, чтобы я бросил всех остальных моих подруг и развлекался только с ней!
Не попросить, заметьте, а приказать! И чтобы я даже не пикнул! Ну какова
наглость у девки! А ведь я еще делю ее с прежним дружком... - Он откусил
кусок от колбаски, скривился от острого привкуса и отпил еще вина.
- Делишь ее с кем? - спросил Гай Филипп, удивившись тому, что кельт
не назвал имени соперника.
- Какая разница? - быстро сказал Марк. Чем меньше людей узнают о
подвигах Виридовикса, тем больше времени потребуется на то, чтобы слухи о
них дошли до Туризина. Даже кельт, видимо, сообразил это и замолчал. Но
его сообщение о словах Комитты не на шутку обеспокоило трибуна.
- Что же ты сказал своей даме? - поинтересовался он.
- То, что сказал бы ей любой кельтский вождь, разумеется, - чтобы она
убиралась ко всем чертям. Ни одна девка не смеет со мной так
разговаривать.
- О-ох, только не это, - выдохнул Марк. Он сжал ладонями
раскалывающуюся голову. Зная горячий нрав, мстительность и заносчивость
Комитты, безмерно кичащейся своим высоким происхождением, он вообще
удивлялся, что Виридовикс еще цел и мог рассказывать им о случившемся. -
Ну, и что же она ответила тебе?
- Она начала ругаться, но я выбил из нее дурь, как хороший копейщик.
- Виридовикс с наслаждением потянулся. Трибун взглянул на него с
изумлением, переходящим в ужас. Если это правда, то галл действительно
могучий копейщик.
Кельт дожевал мясо, выковырял из зубов кусочек кости и сыто рыгнул.
- Ну что ж, - сказал он, - если парень гуляет по ночам, как кот, то
днем он должен спать. С вашего позволения, я... - кельт поднялся, допил
вино и, весело насвистывая, отправился на покой.
- С меня хватит твоих "не обращай внимания!" и "какая разница", -
заявил Гай Филипп, как только Виридовикс скрылся. - Ты не белеешь, как
рыбье мясо, из-за пустяков. Что случилось?
Оглянувшись по сторонам, Марк рассказал центуриону о новой подруге
кельта и получил немало удовольствия при виде того, как у ветерана отвисла
челюсть.
- Юпитер Всемогущий, - промолвил наконец центурион. - Этот парень не
играет по мелочи, а? - Он подумал еще с минуту и добавил: - С этим уже
ничего не поделаешь, пусть ходит к ней сколько ему влезет. Но я скорее
опустил бы свою игрушку на острый меч, чем подошел бы к этой дамочке. Так
оно было бы безопаснее.
Трибун покачал головой - в глубине души он был полностью согласен с
Гаем Филиппом.


Весна подступала все ближе, и Скаурус все меньше времени проводил с
налоговыми документами. Большая часть бумаг прибыла после сбора урожая, и
к тому времени, когда дни стали длиннее, он уже закончил работу с ними.
Трибун сознавал, что его проверку видессианских чиновников нельзя назвать
идеальной: Бюрократы Видессоса были слишком многочисленны и хитры для
любого одиночки, тем более чужеземца, чтобы их можно было по-настоящему
контролировать. И все же он считал, что сделал много полезного и в
императорскую казну поступило значительно больше доходов, чем поступало
обычно. Совершал Марк и ошибки, избежать которых, рассуждая задним умом,
было не так уж трудно.
Однажды Пикридиос Гуделес ужаснул его, появившись в конторе с
массивным золотым перстнем, в котором светился громадный изумруд. Гуделес
держался так тщеславно и сверкал своим изумрудом в лицо трибуну столь
откровенно, что Марк был уверен - перстень куплен чиновником на украденные
из налогов деньги. Гуделес почти не пытался это скрывать, но Марк,
несмотря на тщательные расчеты, не мог обнаружить утечки финансов ни по
одной ведомости. Гуделес промучил его несколько дней, а потом, все еще
поглядывая свысока, показал римлянину хитрую уловку, которую использовал,
ловко жонглируя цифрами.
- Поскольку эту хитрость использовал я сам, не вижу смысла оставлять
столь удобную щелку для какого-нибудь клерка. Это отразилось бы на моих
собственных доходах.
Более или менее искренне Марк поблагодарил его и ничего не сказал о
перстне: он явно проиграл схватку с бюрократом. Они по-прежнему были "как
бы друзьями", проявляя уважение к опыту и знаниям друг друга.
Скаурус все реже приходил в свой кабинет, расположенный в левом крыле
Тронного зала, и порой ему даже не хватало сухого и точного ума чиновника,
его умения вовремя съязвить и открыть очередную канцелярскую тайну.
Вскоре только один важный документ остался в списке дел трибуна -
налоговый лист из Кибистры. Ономагулос игнорировал его первый запрос, и
Скаурус послал второй, более резкий.
- Тебе придется долго ждать, пока эхо откликнется на твои крики, -
предупредил его Гуделес.
- Почему? - раздраженно спросил Марк.
Чиновник не мог поднять брови, поскольку их скрывали падавшие на лоб
густые волосы, но так дернул лицом, что римлянин почувствовал себя
глупцом.
- Это, видишь ли, было сумасшедшее время, и каждый использовал его
как мог и умел, - туманно намекнул Гуделес.
Скаурус хлопнул себя ладонью по лбу, раздраженный тем, что упустил
такую очевидную причину. После Марагхи Ономагулос отсиживался в Кибистре,
и, вероятно, ни один из его счетов не выдержал бы подробной проверки.
Вопрос оказался не столь мелким, как представлялось Марку поначалу,
Туризин наверняка заинтересуется им.


Так и вышло. Императорский эдикт, отправленный в Гарсавру, был таким
суровым, что оставалось лишь удивляться, как не растрескался пергамент, на
котором он был написан. К этому времени, однако, Марку было уже не до
бумаг, готовясь к летней кампании, он много занимался с солдатами. Гоняя
легионеров и тренируясь вместе с ними, Скаурус с радостью видел, как
исчезает брюшко, приобретенное им во время зимнего безделья, - римских
полевых занятий было достаточно, чтобы согнать жирок с любого. Примкнувшие
к легионерам видессиане и васпуракане постоянно ворчали, как это и
положено солдатам, за что Гай Филипп, разумеется, мучил их еще больше,
поскольку не выносил жалоб. Что касается Скауруса, то он приступил к
тренировкам с таким энтузиазмом, какого не чувствовал с того дня, как сам
присоединился к легиону. Оружие было сделано вдвое более тяжелым, чем
настоящее, и солдаты отрабатывали удары на соломенных чучелах до тех пор,
пока руки не начинали отваливаться. Большое внимание уделялось колющим
ударам мечом и тяжелым деревянным щитам, а также атакам и отступлениям в
битве с воображаемым противником.
- Это тяжелая работа, - сказал Гагик Багратони во время одной из
тренировок. Васпураканский накхарар все еще командовал своими
соплеменниками, но научился ругаться на ломаной латыни так же искусно и
затейливо, как и на своем более беглом видессианском. - Настоящая война,
вероятно, принесет нам некоторое облегчение.
- В этом-то вся и штука, - согласился Гай Филипп.
Багратони застонал и мотнул головой, стряхивая капли пота. Ему было
уже далеко за сорок, и упражнения давались нелегко, однако он тренировался
с суровой настойчивостью, стремясь усталостью заглушить терзавшую его душу
боль. Солдаты его не отставали от командира, выказывая силу духа и
дисциплинированность, заслуживавшие одобрение и восхищение римлян.
Единственное, что приводило горцев в ужас, - это плавание. Реки на их
родине большую часть года стояли пересохшими и даже во время паводков были
не глубже ручьев. После многих усилий они все же выучились плавать, но так
и не смогли наслаждаться водой, как римляне, для которых искупаться в
конце тяжелого дня было и развлечением, и отдыхом.
Еще труднее оказалось одолевать премудрости римской военной науки
видессианам. Как минимум дюжину раз Марк слышал крик какого-нибудь
римлянина:
- Острие, черт побери, острие! Чума на это лезвие! Оно все равно
никуда не годится!
Имперские солдаты клялись только колоть, но каждый раз принимались за
свое и пытались наносить римскими гладиями рубящие удары. Большинство из
них были некогда кавалеристами и привыкли рубить саблей. Наносить короткие
колющие удары римским мечом было противно всем их правилам. Более
терпеливый, чем большинство его солдат, Квинт Глабрио объяснял:
- Независимо от того, насколько сильно ты ударишь лезвием, доспехи
защитят твоего противника от ранения, но даже плохо нанесенный колющий
удар может убить. Кроме того, нанося колющий удар, ты не открываешься, и
враг не имеет возможности тебя ударить. Часто случается так, что ты в
состоянии убить противника еще до того, как он заметит, что ты нападаешь.
Кивнув головой в знак согласия, видессиане делали как им было
сказано, пока, войдя в азарт, не забывали, чему их учили.
Были, конечно, и такие бойцы, для которых римская дисциплина и муштра
вообще ничего не значили. Виридовикс, например, был столь же умелым,
опытным и опасным бойцом, как Скаурус, но кельт, в отличие от трибуна,
явно не вписывался в ровные ряды манипул. Даже Гай Филипп сдался и признал
бесполезность своих попыток сделать из него легионера.
- Я рад, что он, по крайней мере, на нашей стороне, - сказал как-то
раз старший центурион.
Другим одиноким волком был Зеприн Красный. Его могучий двойной топор
не походил на копья и мечи легионеров точно так же, как его бешеный
темперамент на их выучку и слаженность. И если Виридовикс смотрел на битву
как на развлечение и потеху, где можно блеснуть своей удалью, то для
халога она была лишь еще одним испытанием Богов.
- Божественные девы несут своим повелителям на щитах души тех, кто
сражался и погиб мужественно; кровью врагов я построю себе лестницу на
небо, - бормотал он, пробуя ногтем острие своего топора. Никто не спорил с
ним, хотя любому видессианину самого низкого пошиба слова эти
представлялись чудовищной ересью.
Дракс из Намдалена и его офицеры несколько раз приходили на
тренировочное поле, чтобы понаблюдать за упражнениями римлян. Умелые
выпады и стремительные маневры легионеров поразили барона:
- Клянусь Богом-Игроком, я жалею, что этот ублюдок Сфранцез не
предупредил меня, с какими солдатами мне предстоит сражаться. Я думал, мои
всадники пройдут сквозь ваши ряды, как нож сквозь масло, и мы разобьем
Туризина за один час. - Он грустно покачал головой. - А вышло совершенно
наоборот.
- Вы тоже дали нам жару, - возвратил ему комплимент трибун.
Дракс все еще оставался для него загадкой. Он был опытным воином, но
человеком невероятно скрытным. Он был вежлив и обладал хорошими манерами,
но лицо у него всегда оставалось столь непроницаемым, что ему мог
позавидовать даже лошадиный барыга.
- Он напоминает мне Варданеса Сфранцеза с выбритым затылком, - сказал
Гай Филипп после того, как островитянин ушел, однако Марку это показалось
преувеличением. Что бы ни скрывала маска Дракса, вряд ли под ней таилась
холодная, расчетливая жестокость Севастоса.
Как бы ни восхищался намдалени легионерами, старший центурион был все
еще недоволен.
- Они еще слишком мягкотелые, - пожаловался он. - Им требуется
несколько дней настоящего марша, чтобы окончательно выбраться из зимней
спячки.
- Давай тогда так и сделаем, - предложил Марк, подумав, что если уж
его солдатам необходимо размяться, то ему это и подавно не помешает...
- Назавтра полная походная выкладка, - услышал он приказ Гая Филиппа
и вой римлян, подражавших воплям ослов.
Полная выкладка легионера составляла не менее трети веса его тела. Не
считая оружия и походного неприкосновенного запаса, она включала: кружку,
ложку, нож, запасную одежду в маленькой корзинке, часть палатки, колья для
палисада или хворост для костра, пилу, лопату или серп и заготовки
провианта. Неудивительно, что легионеры часто называли себя мулами.


Марк взял с телеги большое красное яблоко и бросил сидевшему с
вожжами в руках видессианину медную монетку, засмеявшись при виде его
изумления.
- Наверное, этот лопух подумал, что ты хочешь позавтракать им самим,
- заметил Виридовикс.
Марш строем с обязательным равнением на флангах был для римлян делом
привычным, каждый из них автоматически держал свое место в строю манипулы.
Солдаты, примкнувшие к легиону в Видессосе и Васпуракане, старались
подражать римлянам, но у них не было достаточно практики. Новички уставали
быстрее, и все же никто из них не отстал и не выпадал из строя, как бы ни
болели ноги. Мозоли были сущим пустяком по сравнению с гневом Гая Филиппа
и наказанием, которое он обрушивал на отстающего. Кроме того, солдаты
совершенно не желали подвергаться насмешкам.
Фостис Апокавкос, первый из всех видессиан, кто стал легионером, шел
между двумя римлянами, слегка согнувшись под тяжестью вещевого мешка и
вооружения. Его длинное лицо дрогнуло в улыбке, когда он отдал салют
Скаурусу. Трибун ответил ему улыбкой. Он уже почти забыл о том, что
Апокавкос не был римлянином. На руках бывшего крестьянина стоял знак
легиона. Узнав о его значении, Апокавкос настоял, чтобы и ему поставили
это клеймо на обе руки. Но Скаурус не настаивал на том, чтобы его примеру
следовали другие вступившие в легион новички.
К полудню трибун почувствовал, что вполне доволен собой. В груди у
него, казалось, лежал кусок горячего железа, а ноги болели при каждом
шаге, но он шел в ногу со своими солдатами. Он не думал, что легионеры
пройдут сорок километров, то есть сделают хороший дневной марш, и все же
они были не так уж далеки от этого. Легион миновал пригороды, жавшиеся к
стенам Видессоса, и вышел к полям и поселкам. Пшеница, виноградники и леса
начинали уже зеленеть. Многие птицы вернулись из теплых краев, и вокруг
слышалось их щебетание. Над солдатами низко пролетела черная птица,