Тортлдав Гарри. Император для легиона

театральные туфли, одинаково годившиеся на правую и на левую ногу. Но
Скаурус не в состоянии был подражать намдаленскому барону. Несмотря на
теплое чувство, почти влечение, к Алипии Гавре, он все же не был готов к
тому, чтобы расстаться с Хелвис. Разумеется, они иногда ссорились,
случалось и весьма серьезно, но несмотря на ссоры и расхождения во
взглядах до окончательного разрыва дело не доходило. Да и кроме того, у
них был сын, Дости...
- Мы скучаем без вас, мой господин, - церемониймейстер приветствовал
Марка таким низким поклоном, что тот чуть не споткнулся об него. Но
римлянин почти не слушал. Для человека, который называет себя "выживающим
в любых обстоятельствах", у него был необыкновенный дар усложнять свою
жизнь.

13

- Пусть Фос испепелит этого дерзкого изменника Бурафоса, превратит
его в тысячи обрубков и поджарит каждый из них на костре из сушеного
дерьма! - взорвался Туризин Гаврас.
Император стоял на выходящей к Видессианскому морю крепостной стене и
наблюдал, как тонула одна из его галер. Еще две жались к берегу, а за ними
по пятам следовали корабли мятежного дрангариоса. В воде виднелись головы
моряков, которые прыгали с тонущего корабля и цеплялись за доски и обломки
судна. Не всем суждено было доплыть до берега: черные плавники акул уже
развернулись в их сторону.
- Ну почему у меня нет достаточно умных адмиралов, чтобы они не
плавали против ветра? - Гаврас раздраженно рубанул рукой воздух. -
Двухлетний пацан управляет своими корабликами лучше, чем эти олухи!
Вместе с другими офицерами, стоящими рядом с Императором, Скаурус
наблюдал за морским сражением, стараясь сохранять невозмутимый вид. Он
понимал ярость Туризина. Ономагулос на западном берегу Бычьего Брода
командовал куда более слабой армией, чем та, что была у Гавраса. Но какое
это имело значение, если Император не мог пересечь пролив и схватиться со
своим противником?
- Если бы к вашим услугам были корабли Княжества... - начал было
Аптранд, но яростный взгляд Туризина заставил намдалени умолкнуть. Дракс
посмотрел на своего соплеменника так, будто считал его абсолютным
болваном. Все отлично знали, что император, часто не без причины,
подозревал островитян в двойной игре, и глаза барона вопрошали: зачем
сердить Гавраса без особой нужды?
Злой, как попавший в ловушку медведь, Туризин резко повернулся к
Марку.
- Я полагаю, тебе самое время допечь меня своими просьбами об
освобождении Леймокера.
- Совсем нет, Ваше Величество, - сказал трибун невинно. - Если бы вы
хотели меня выслушать, вы бы давно уже это сделали.
Правая рука Марка ужасно чесалась, рана заживала так быстро, что
Горгидас вытащил из нее все скрепки-фибулы за день до этого разговора.
Прикосновение металла к коже было не болезненным, но крайне неприятным, и
трибун вздрагивал при одном воспоминании об этом.
Туризин снова перевел горящий взор на Бычий Брод. Только изломанные
доски плавали там, где совсем недавно была его галера; корабли Бурафоса
возобновили патрулирование. Император пожевал губами и ворчливо спросил:
- Что я выиграю, освободив Леймокера? После того, как я столько
времени продержал его под замком, он наверняка примкнет к моим врагам.
Неожиданно голос в защиту Леймокера подал Метрикес Зигабенос. Офицер
гвардейцев питал глубокое уважение к старому моряку, не раз
демонстрировавшему во время правления Сфранцезов, как порядочный человек
может сохранить свою честь даже на службе у подлецов.
- Если он поклянется вам в верности, то будет держать свое слово.
Тарон Леймокер честный человек и верит в то, что предателей и
клятвопреступников ожидает лед Скотоса.
- И кроме того, - сказал Марк, с удовольствием вступая в разговор, -
какая разница, если он и предаст нас? У врага больше опытных моряков, чем
у нас. Мы ничем не рискуем, ничего не имея. Тогда как с помощью
Леймокера... - Марк замолчал, давая Туризину возможность обдумать
приведенные доводы.
Император хмыкнул, задумчиво подергал себя за бороду и промолчал.
Теперь он уже не взрывался, как это случалось прежде, при одном лишь
упоминании об освобождении Леймокера. Воля Туризина была крепчайшим
гранитом, подумал трибун, но капля и камень точит.


- Думаешь, он выпустит его на свободу? - спросила Хелвис вечером того
же дня, выслушав рассказ Скауруса о разговоре с Императором. - Поздравляю,
ты добился своего.
- Наверное. Но если, оказавшись на свободе, он изменит Туризину, ему
до конца своих дней придется хлебать тюремную баланду. Да и мне Гаврас
попомнит мое заступничество.
- Этого не случится. Леймокер честный человек, - убежденно сказала
Хелвис.
Марк уважал и ценил ее мнение; она жила в Видессосе куда дольше, чем
он, и знала многое о его вождях. Более того, сказанное ею только
подтверждало всеобщее мнение о брошенном в тюрьму адмирале, однако, когда
трибун попытался расспросить Хелвис о Леймокере, она не стала продолжать
разговора. В этом было что-то необычное, Хелвис любила поговорить о
политике.
- Что-нибудь случилось? - спросил наконец Марк. Подумав о том, что,
возможно, она каким-то образом догадалась о растущем влечении между ним и
Алипией Гаврой, он ужаснулся предстоящей сцене.
Вместо ответа Хелвис сняла юбку и улыбнулась.
- Прошу прощения, дорогой, но мои мысли заняты другим. Я подсчитываю,
когда родится ребенок. Похоже, это случится в следующем году, около
праздника Дня Зимы.
Марк молчал так долго, что радость в ее глазах погасла.
- Разве ты недоволен? - резко спросила она.
- Ну, конечно же, доволен, - ответил трибун, и это было правдой.
Слишком много богатых и знатных римлян были бездетными, а "любили" их
только жаждущие наследства стервятники. - Ты просто ошеломила меня, я
никак не ожидал такого сюрприза.
Он подошел к жене и поцеловал ее, а потом легонько ткнул под ребра.
Она вскрикнула.
- Ты любишь такие фокусы, а? - обвиняющим тоном сказал он. - Точно
так же ты сделала, когда носила Дости.
Услышав свое имя, малыш проснулся и заплакал. Хелвис скорчила рожицу,
поднялась и распеленала малыша.
- Ты промочил штанишки или просто соскучился без меня? - Она взяла
сына на руки и через несколько минут убаюканный малыш сладко засопел.
- Это случается теперь не слишком часто, - Марк посмотрел на спящего
Дости и вздохнул. - Мне снова придется привыкать просыпаться пять раз за
ночь. Почему бы тебе не родить сразу трехлетнего парня и тем избавить нас
от хлопот и забот?
В ответ Хелвис легонько стукнула его кулаком. Он обнял жену
осторожно, помня о ее беременности и своей раненой руке. Она помогла ему
снять с себя одежду. Но даже когда они лежали рядом, перед глазами трибуна
стояла Алипия Гавра и он вспоминал теплое прикосновение ее губ. Только
теперь он понял, почему так долго молчал, услышав от Хелвис о будущем
ребенке. Понял он и еще кое-что и негромко рассмеялся.
- В чем дело, дорогой? - спросила она, коснувшись его щеки.
- Да так, ерунда.
Он не мог сказать ей, что понял, почему время от времени она называла
его именем своего покойного мужа.


- Ну-ка, дай мне взглянуть на нее, - велел Горгидас Марку на
следующее утро. Тот отдал салют, словно легионер, принявший приказ к
исполнению, и протянул руку врачу. Края раны были все еще воспаленными и
красными, их покрывала сухая коричневая корка. Но Горгидас удовлетворенно
хмыкнул.
- Воспаления и заражения нет. Хорошо заживает, - констатировал грек.
- Твой бальзам отлично помогает, хотя кусается чертовски больно, -
буркнул Марк. Горгидас заливал раны бальзамом, который называл барбарум.
Это была разведенная водой смесь смолы, масла, уксуса, листьев мяты и
подорожника. Трибун морщился каждый раз, когда врач накладывал повязку,
пропитанную этим составом, не позволявшим ране воспалиться и загнить.
Горгидас снова хмыкнул, пропустив похвалу мимо ушей, - ничто не
трогало его с тех пор, как погиб Квинт Глабрио.
- Ты не знаешь, когда Император собирается послать свое посольство в
Аршаум?
- Не очень скоро. Корабли Бурафоса топят всех, кто высовывает нос из
города. А зачем тебе?
Грек мрачно посмотрел на него. Он сильно осунулся и постарел за
последнее время. Его худощавость превратилась в худобу, а надо лбом справа
он срезал прядь волос в знак траура по Глабрио.
- Зачем? - эхом отозвался Горгидас. - Нет ничего проще, чем ответить
на этот вопрос. Я хочу поехать в Аршаум. - Он плотно сжал губы и, не
моргнув, ответил на прямой взгляд Скауруса.
- Ты не можешь этого сделать, - быстро сказал трибун.
- Почему же? Как ты собираешься остановить меня? - Голос грека стал
опасно спокойным.
- Я могу приказать тебе остаться.
- Можешь ли ты это сделать по закону? Неплохой вопрос для римских
чиновников - вот бы они потолковали! Я служу в легионе, это верно, но
являюсь ли я частью его? Мне думается, нет, во всяком случае, не больше,
чем сапожник или булочник, работающий по договору. Но я ни то и ни другое.
Так что тебе придется заковать меня в цепи, иначе я откажусь выполнять
твой приказ.
- Но почему? - беспомощно спросил Марк. Он, конечно, не собирался
заковывать Горгидаса в цепи. И дело было даже не в том, что грек был его
другом. Марк знал, что Горгидас упрям и заставлять его делать то, чего он
делать не хочет, - пустая трата времени и сил.
- Нетрудно найти ответ и на этот вопрос. Я планирую добавить к моей
"Истории" записки об обычаях и религии аршаумов, и мне нужно знать больше,
чем хочет или может сообщить Ариг. Этнографию, как мне кажется, легче
изучать на месте.
Горечь этих слов дала Скаурусу ключ, который он тщетно пытался найти.
- Ты думаешь, медицина не стоит того, чтобы остаться ради нее? А как
же те из нас, которых ты вылечил? Некоторых ты ставил на ноги по
пять-шесть раз! Как же это? - Он показал на свою раненую руку.
- Ну и что с того? Ну заживет, так почему бы ей и не заживать на
таком-то здоровяке, - пожал плечами грек. В своем отвращении к себе он не
хотел замечать успехов, которые приносили его знания и опыт. -
Видессианский целитель смог бы залатать ее в течение нескольких минут
вместо полутора недель, и ему не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы она
не воспалилась.
- Если он действительно смог бы это сделать, - возразил Марк. -
Некоторые болезни и раны они исцелять не могут. К тому же, излечивая
других, они теряют чересчур много духовной и физической энергии. Но ты
всегда делаешь все, что можешь.
- Все, что могу. Это не слишком-то много. Я делал все, что в моих
силах, но Муниций был бы сейчас мертв, и Публий Флакк, и Котилий Руф и -
боги знают, сколько еще? Какой из меня врач, если я даже не могу понять,
какие силы дали им возможность выжить? - В глазах грека стояла печаль. -
Мы оба были свидетелями моей неудачи, верно?
- Так что же, ты спрячешься в степи и даже не будешь пытаться?
Горгидас моргнул, но ответил:
- Не стыди меня, чтобы я остался, Скаурус.
Трибун густо покраснел, рассердившись, что грек так легко раскусил
его.
- В Риме я был неплохим врачом, а здесь просто пародия на целителя.
Если у меня есть хотя бы небольшой талант историка, возможно, я смогу
оставить после себя что-нибудь стоящее. Нет, правда, Марк, - сказал он, и
трибуна это тронуло до глубины души: врач никогда еще не называл его по
имени. - Вам всем будет гораздо лучше с каким-нибудь жрецом-целителем. Ты
и так пострадал более чем достаточно из-за моей неуклюжести.
Было ясно, что Горгидас не изменит своего решения. Хватаясь за
последнюю соломинку, Марк спросил:
- Если ты оставишь нас, с кем же будет ругаться Виридовикс?
- На этот раз ты близок к цели, - признался Горгидас и, к удивлению
Марка, улыбнулся. - Мне будет не хватать рыжего бандита, несмотря на всю
его наглость. Но и это неважно: Гай Филипп может ругаться с ним до своего
смертного часа.
- Пусть будет так, - побежденный, Скаурус развел руками. - В первый
раз я радуюсь тому, что Бурафос примкнул к мятежникам. Его корабли не
только вынуждают тебя остаться с нами подольше, но и дают тебе время
поразмыслить над своим решением.
- Не думаю, чтобы я изменил его. Я отправился бы туда даже если бы...
если бы все было иначе. - Грек помолчал. - Бесполезность - малоприятная
вещь. А теперь, с твоего позволения, я должен идти. Гавтруз обещал
рассказать мне легенды своего народа о завоевании Татагуша. Сопоставить их
с документами видессианских историков будет весьма любопытно, ты не
находишь?
Каким бы ни был ответ Марка, грек не стал его дожидаться.


Весь превратившись во внимание, трибун стоял справа от императорского
трона. В этой церемонии почетное место занимал Бальзамон, сидевший рядом с
Императором. Каким-то образом духовному отцу Видессоса даже в богатых
одеждах из голубого шелка, расшитого золотыми нитями, удавалось выглядеть
сущим бродягой. Темная, пронизанная серебром борода не добавляла патриарху
величия, беспорядочно спускаясь на грудь, она скрывала вышитый жемчугом
воротник.
Слева от Императора стояла Алипия Гавра, одетая настолько скромно,
насколько это позволял протокол церемонии. Скаурус не видел ее уже больше
двух недель с той памятной встречи в дворцовом парке; дважды он просил об
аудиенции и дважды не получал никакого ответа. Он почти боялся встретиться
с принцессой глазами, но та кивнула ему.
Комитта Рангаве, не имевшая официального статуса жены, вынуждена была
стоять в толпе придворных у длинной колоннады Тронного зала. В этом море
жирных лиц ее худое, хищно-красивое лицо выделялось, как голова сокола
среди стаи голубей.
Увидев римлянина, она быстро метнула взгляд в сторону, желая отыскать
Виридовикса, и Марк порадовался, что того нет рядом.
Легкий шум ожидания наполнял зал. Великие ворота, закрытые после того
как придворные собрались, медленно раскрылись, и в проеме показался
высокий мужчина. Его силуэт четко вырисовывался на фоне яркого солнечного
света, хлынувшего в зал из парка. Широкие уверенные шаги его казались
неуместными здесь, чуждыми этому залу, привыкшему к мягкой поступи
чиновников и скользящей походке евнухов. Тарон Леймокер был одет в чистую
одежду, висевшую на нем, как на вешалке: за время заключения он сильно
похудел. Несколько дней свободы не успели еще согнать с лица бывшего
адмирала серую бледность, появившуюся за долгие месяцы вдали от солнечного
света. Чисто вымытые волосы и борода все еще не были подстрижены. Скаурус
слыхал, что он отказался от услуг цирюльника, заявив: "Пусть Гаврас увидит
меня таким, каким я был". Больше, насколько знал трибун, Леймокеру пока ни
от чего отказываться не пришлось - ни одного соглашения заключено не было.
Бывший адмирал подошел к императорскому трону, остановился и взглянул
прямо в лицо Туризину. При видессианском дворе, где этикет имел такое
огромное значение, подобный взгляд был верхом грубости. Марк услышал, как
в абсолютной тишине трещат факелы. Затем медленно, исполненный
достоинства, Леймокер распростерся перед своим сувереном.
- Поднимись, поднимись, - нетерпеливо сказал Туризин. В этом тоже
было грубейшее нарушение этикета - для таких случаев существовали
определенные, заранее предписанные формулы, и пренебрежение ими повергло
придворных в отчаяние.
Леймокер поднялся.
Император заговорил, и каждое слово отдавало привкусом горечи:
- Я снимаю с тебя обвинение в заговоре против нашей особы. Все твои
имения, состояние и права снова возвращаются тебе.
В толпе придворных послышался глубокий вздох. Леймокер снова начал
опускаться на колени, но Туризин остановил его движением руки.
- Надеюсь, мы придем к соглашению, - начал он, скорее как торговец,
приступающий к заключению трудной сделки, чем как Автократор видессиан;
Леймокер подался вперед. - Что ты скажешь о том, чтобы поступить ко мне на
службу в качестве дрангариоса моего флота и выступить против Бурафоса и
Ономагулоса?
Марк отметил про себя, что императорское "мы" тут же исчезло из речи
Туризина.
- Почему же к тебе, а не к ним?
Тюрьма не отучила Леймокера от его прямоты. Придворные отшатнулись,
услышав столь ясную и смелую речь, болезненно резанувшую их слух. Но
Император казался довольным, и ответ его был таким же прямым:
- Потому что я не тот человек, который нанимает на службу убийц.
- Нет, вместо этого ты бросаешь невинных людей в тюрьму.
Толстый церемониймейстер, стоящий среди высших придворных, побелел и,
казалось, был близок к обмороку. Туризин сидел с каменным, непроницаемым
лицом и, скрестив руки на груди, ждал окончательного ответа. Наконец
Леймокер склонил голову, спутанные светлые волосы закрыли его лицо.
- Великолепно! - выдохнул Туризин. Теперь он был похож на игрока,
выбросившего "солнца". Он кивнул Бальзамону. - Патриарх благословит твою
клятву верности.
Он едва не замурлыкал: для такого религиозного человека, как Тарон
Леймокер, подобная клятва была бы крепче, чем железные кандалы. Бальзамон
шагнул вперед и вытащил из кармана своего широкого плаща маленькую книгу
священного писания Фоса. Но дрангариос отмахнулся от него; голос моряка,
привыкший перекрикивать шум ветра, заполнил зал:
- Нет, Гаврас, я не стану присягать тебе.
На мгновение все замерли. Взгляд Императора стал жестким и холодным.
- А что же тогда, Леймокер? - спросил он, и голос его звучал опасно.
- Ты думаешь, мне хватит одного твоего согласия?
В тоне Туризина слышалась насмешка, но адмирал ответил ему вполне
серьезно:
- Да, клянусь Фосом, иначе чего же стоит твое прощение? Я буду
служить тебе, я буду твоим человеком, но не твоей собакой. Если ты не
доверяешь мне, не застегнув на моей шее ошейник с шипами клятвы, тогда
лучше брось меня назад в тюрьму и прокляни навеки.
Леймокер замолчал, ожидая решения Гавраса. Его гордость доказывала,
что он будет считать себя правым независимо от того, какой выбор сделает
Император. Краска залила лицо Туризина. Руки его телохранителей сжались на
копьях. Были Автократоры, которые ответили бы на подобный вызов приказом
немедленно казнить обидчика, за долгие годы Бальзамон повидал немало
подобных примеров.
- Ваше Величество, позвольте мне... - быстро сказал патриарх просящим
тоном.
- Нет, - ответил Туризин, и Марк в который уже раз убедился,
насколько велика в этом зале власть формальностей. В личных покоях
Бальзамон закатил бы глаза и пустился в спор, здесь же он поклонился и
замолчал. Только Леймокер оставался спокойным - он черпал силы в
воспоминании о том, что уже вынес. Император все еще был недоволен, но
уважение к смелости и прямоте адмирала вытеснило гнев.
- Хорошо, будь по-твоему.
Он не стал тратить времени на угрозы или предупреждения, которые
ничего не значили для Леймокера. Адмирал, такой же быстрый, как и Гаврас,
поклонился, намереваясь покинуть зал.
- Куда это ты так скоро? - остановил его Туризин, и подозрительные
нотки вновь послышались в его голосе.
- К докам, разумеется. Где же еще должен находиться твой дрангариос?
Леймокер не обернулся и даже не замедлил шага. Если бы он мог, то
хлопнул бы Великими воротами, уходя из зала, подумал Скаурус. Оба они -
адмирал и Император, - одинаково упрямые, сумели перевернуть видессианские
церемонии с ног на голову. Выходя из Тронного зала, придворные сокрушенно
качали головами, вспоминая сцены, проходившие куда более гладко.
- Задержись, - велел Туризин Марку, когда тот уже собрался уходить. -
У меня есть дело для тебя.
- Да, повелитель?
- Можешь не таращить на меня свои невинные голубые глаза, - зарычал
Император. - Если они и очаровывают девок, то на меня все равно не
подействуют.
Марк увидел, что Алипия Гавра дернула уголком рта и отвернулась.
- Ты больше всех настаивал на том, чтобы этот белобрысый ханжа был
выпущен на свободу. Теперь гляди за ним в оба. Если он начнет хотя бы
дышать тяжелее обычного, я должен об этом знать. Понял?
- Да. - Римлянин ожидал подобного приказа.
- Только "да"? - Император пронзил его яростным взглядом, но момент
был упущен, и ему не удалось выместить на Скаурусе свой гнев. - Ладно,
убирайся отсюда.
Марк шел к казарме легионеров, когда его остановила Алипия Гавра.
- Я хочу попросить у тебя прощения. С моей стороны было некрасиво
делать вид, будто я не получала твоих просьб об аудиенции.
- Ситуация была довольно необычной, - ответил трибун. Он не мог
разговаривать так свободно, как бы ему хотелось. На дороге было много
людей и некоторые уже оборачивались, видя капитана наемников, гуляющего
рядом с племянницей Автократора видессиан.
- Это самое меньшее, что можно сказать. - Алипия тоже старалась
говорить двусмысленными фразами, и Марк подумал, что скорее всего она
специально решилась побеседовать с ним на людях, в официальной обстановке.
- Я надеюсь, - сказал он, тщательно подбирая слова, - что вы не
думаете, будто я... м-м... использовал ситуацию в корыстных целях.
Принцесса внимательно посмотрела на него.
- Офицер нашел бы в ней немало выгод и преимуществ. Но я умею
угадывать в людях фальшь и не думаю, чтобы ты был корыстолюбивым
человеком. - Она опустила голову и тут же вновь поглядела на трибуна. - А
как насчет твоего маленького сына? И семьи, которую ты создал с тех пор,
как прибыл в Видессос? На пиру ты выглядел вполне счастливым со своей
дамой.
Скаурус прикусил губу. Ему было неприятно слышать, как девушка
повторяет его собственные мысли.
- И вы говорите, что не видите меня насквозь! - воскликнул он в
полном замешательстве.
Алипия улыбнулась и сделала движение, словно собираясь взять трибуна
за руку, но, вспомнив о том, где они находятся, остановилась.
- Если бы все эти мысли не были у тебя в голове, чтобы их можно было
прочитать, - мягко сказала она, - то ситуация эта... м-м-м... никогда бы и
не возникла.
Они подошли к развилке дороги.
- Я думаю, нам нужно идти сейчас в разные стороны, - сказала девушка
и повернула к цветущим вишневым деревьям, скрывающим императорскую
резиденцию.
- Да, на некоторое время наши пути разошлись, - пробормотал Марк.


- Нет, ты только посмотри, что за работу дал мне Гаврас! - выкрикнул
Тарон Леймокер. - Почему он сразу не посоветовал мне повеситься на крюке в
камере, когда я был уже готов сделать это. Вероятно, думал, что веревка
оборвется, - и был прав!
Адмирал с отвращением взглянул на Неорезианский порт, располагавшийся
в северной части города, которую Скаурус почти не знал. Римляне однажды
занимались патрулированием в районе порта Контоскалион. Оттуда же, из
южного порта Видессоса они отправились в поход против каздов. Но по
сравнению с Неорезианским, названным в память давно умершего префекта
города, который руководил его постройкой, Контоскалион казался игрушечным.
В Неорезианском порту стояли сотни кораблей, целый лес высоких мачт
поднимался в небо. Многие из них, однако, принадлежали неуклюжим торговым
судам и крохотным рыбачьим баркасам, подобным тому, на котором отправился
в плавание Марк, когда армия Туризина переправлялась через Бычий Брод.
Груз и команда давным-давно находились на берегу, поскольку корабли эти
оказались запертыми в Видессосе флотом Бурафоса. Адмирал отплыл к Питиосу
с лучшей частью имперского флота и сумел удержать ее под своим
командованием, когда присоединился к мятежнику Ономагулосу. Из боевых
кораблей у Леймокера осталась дюжина галер и десяток более мелких судов.
Рыбачьи шхуны и баркасы в счет не шли. Таким образом у дрангариоса
кораблей было в три раза меньше, чем у Бурафоса, к тому же лучшие
корабельные команды и опытнейшие капитаны тоже оказались на стороне
мятежников.
- Что же теперь делать? - спросил Марк, обеспокоенный задачей,
поставленной Императором перед адмиралом.
Дав выплеснуться отчаянию, Леймокер стал вглядываться в море, - но не
в маленькие волны, бьющие о берег, а в бесконечную даль на горизонте.
Выйдя из задумчивости, он медленно повернулся к трибуну.
- Во имя света Фоса, я и вправду не знаю, с чего начать. Прежде всего
мне нужно осмотреться и понять, что к чему, сообразить, какие произошли
перемены с тех пор, как меня сняли с корабля. Все здесь идет другим курсом
и выглядит очень странно.
По правилам видессианской шашечной игры захваченные шашки могли быть
использованы против их первоначального владельца и в течение одной партии
по нескольку раз переходили от игрока к игроку. Видессианские шашки очень
напоминали игру, в которую они сейчас играли.
Увидев тревогу на лице трибуна, Леймокер хлопнул его по плечу.
- Никогда не теряй надежды, - серьезно произнес он. - Независимо от
того, насколько сильным кажется ураган, когда-нибудь он стихает. Скотос
оставляет людям отчаяние, и это одна из его самых коварных ловушек.


В римской казарме затихли последние чистые звуки лютни. Шквал
аплодисментов заглушил крики "Браво!". Сенпат Свиодо отложил в сторону
свой инструмент, на его красивом худощавом лице появилась улыбка. Он
поднял стакан с вином и отсалютовал им своей аудитории.
- Это было просто великолепно, - сказала Хелвис. - Мы словно наяву
увидели горы Васпуракана. Фос дал тебе великий талант. Если бы ты не был
солдатом, твоя музыка сделала бы тебя богачом.
- Еще мальчишкой я хотел сбежать из дома с бродячими музыкантами,
которые играли на одном из праздников в усадьбе моего отца, - смущенно
признался Сенпат.
- Почему же ты этого не сделал?
- Отец узнал и выпорол меня ремнем. Он имел на это право, пусть Фос