Страница:
Маховский, не вызывая лифта, пошел вверх по лестнице. Колчин с саквояжем двинулся за ним. Жильцы спали, в подъезде было тихо. На площадке третьего этажа Маховский остановился перед дверью двенадцатой квартиры, нажал кнопку звонка.
Открыли сразу. Видимо, охранник, ожидая врачей, уже топтался в прихожей.
Охранником оказался тридцатилетний кавказец, довольно смазливый, с короткой стрижкой.
Кавказец настороженно глянул на Колчина, на саквояж в его руке, словно почувствовал душевное беспокойство.
— Где больной? Что случилось? — деловито спросил Маховский.
— Пожалуйста, сюда. — Кавказец пошел по коридору, показывая дорогу. — Знаете, он поужинал, включил телевизор. Час назад выпил чаю.
— Чаю? — Маховский удивленно вскинул брови. — Поздновато.
— Он всегда пьет чай часов в двенадцать.
Охранник провел гостей в большую изолированную комнату окнами на улицу. Под полутемной, под старину, люстрой стоял круглый стол, накрытый розовой скатертью. На столе — чайные чашки, открытая коробка шоколадных конфет и скомканная салфетка.
В углу, на разобранном диване, лежал пожилой мужчина, накрытый клетчатым шерстяным пледом. Из-под пледа доносились тихие, едва слышные стоны.
Маховский пододвинул стул к дивану, присел на краешек. Кавказец встал у изголовья, потормошил больного за плечо.
— Слышите, это я, Муратбек. Доктор пришел.
Колчин остановился за спиной Маховского, взглянул на часы. Уже четыре минуты, как они вошли в квартиру. Время тает, как сливочный пломбир в жару. Больной застонал, выпростал из-под пледа руки.
Маховский на несколько секунд потерял дар речи, потом откашлялся в кулак, поправил очки и снизу вверх посмотрел на Колчина. На диване, под клетчатым пледом, лежал не Евгений Людович, а совершенно незнакомый человек, тоже кавказец, лет сорока с гаком.
— Задыхаюсь, — прошептал кавказец по-польски. — Не могу больше, умираю...
— Сейчас, сейчас, — растерянно произнес Маховский. Но он явно не мог скрыть замешательства и растерянности. — Сейчас... Как имя больного?
— Его зовут Ахмед Будунов. — Муратбек говорил по-польски медленно, опасаясь, что врач может его неправильно понять. — Он находится в Варшаве по гостевому приглашению. Страховки нет. Но если нужны деньги, мы готовы заплатить, сколько надо. Понимаете?
— Да-да, — кивнул Маховский. — Разумеется, страховки у него нет...
Колчин резким движением расстегнул замок саквояжа, выхватил пистолет, бросил чемоданчик на пол, шагнул к Муратбеку и приставил ствол к горлу.
— Где Людович? — прорычал он. — Руки вверх, сука! Ну, быстро!
Охранник стал медленно поднимать руки. Свободной рукой Колчин расстегнул его пиджак, сдернул с плеч. Под пиджаком Колчин увидел подплечную кобуру и торчащую из нее рукоятку пистолета.
— Где Людович? — повторил вопрос Колчин.
— Помогите, умираю. — Ахмед Будунов заворочался на диване. — Помогите же мне!
Колчин хотел что-то ответить, но тут Муратбек резко опустил правую руку, норовя ударить локтем в переносицу Колчина. Одновременно он отпрянул на полшага назад, тем самым уйдя с линии огня. Колчин успел пригнуть голову. Локоть Муратбека ударил ему в лоб.
Теряя равновесие, Колчин отступил к столу, позволив противнику развернуться. Удар в челюсть был такой силы, что в глазах Колчина потемнело.
Падая на спину, Колчин успел дважды выстрелить. Первая пуля отколола от потолка кусок штукатурки. Вторая — поразила экран телевизора.
Маховский приподнялся, пытаясь вынуть из-под себя стул и хватить им по голове Муратбека. Но тут на диване заворочался неожиданно пришедший в себя Ахмед. Он сунул руку под подушку, вытащил пистолет и направил ствол в грудь Маховского. Тот застыл в оцепенении.
Колчин упал на пол, но, к счастью, не потерял сознание. Он вдруг увидел грозно нависшую над ним фигуру Муратбека. Колчин успел выстрелить первым.
А в это время Ахмед выстрелил в грудь Маховского. И в голову.
Колчин успел вскочить на ноги и несколько раз выстрелить в человека, лежащего на диване. Ахмед Будунов откинулся на подушку и захрипел...
Неуверенно переступая с ноги на ногу, Колчин коснулся ладонью разбитого затылка. Пальцы в крови, но рана, в сущности, пустяковая. Вытерев руку о белый халат, он склонился над неподвижным Маховским. «Скорая помощь» поляку была уже не нужна...
Колчин вышел в коридор. Слева — прихожая и узкий коридор, ведущий в кухню. Справа — просторный холл, в который выходят две двери, одна напротив другой. Та, что справа, — окнами на улицу. Значит, это спальня. Слева соответственно дверь в кабинет Людовича. Колчин сделал несколько неуверенных шагов вперед, остановился и принюхался. В коридоре явственно пахло гарью.
Колчин посмотрел на часы: операция должна была завершиться уже десять минут назад. А она, по существу, еще не начиналась. Главное — не дергаться, внушал себе Колчин. Он заглянул в ванную комнату, туалет, небольшую подсобку, заваленную коробками и мебельной рухлядью. Никого!
Запах гари в коридоре стал острее.
Наконец Колчин остановился перед дверью кабинета, дернул вниз латунную ручку. Заперто.
— Выходите, Людович! Слышите меня? Я гарантирую вам безопасность. Но вам лучше выйти самому...
Ответа не последовало. Колчин отступил на шаг, выстрелил в замочную скважину и толкнул ногой дверь. Шагнув вперед, свободной рукой нашарил на стене выключатель, зажег верхний свет. Никого!
Письменный двухтумбовый стол, персидский ковер на полу, кресло, книжные полки — вот и вся обстановка. Колчин подскочил к столу, один за другим выдвинул ящики. Ничего интересного. Какие-то журналы, книги в мягкой обложке, квитанции, стопка оплаченных счетов, сколотых скрепкой.
Возможно, Людович прячется в спальне. Колчин вышел в коридор. Пронзительная трель звонка в прихожей пригвоздила его к месту.
— Черт подери! — прошептал он, похолодев.
На цыпочках, стараясь не издать ни единого звука, он прокрался в прихожую, выглянул в глазок. Случилось худшее из того, что могло случиться.
С другой стороны двери стояли двое дюжих мужчин в белых халатах. Врач и санитар. За их спинами две женщины, лысый старикашка в полосатой пижаме, а сверху по лестнице спускался еще какой-то господин. Видимо, это были жильцы, разбуженные среди ночи пистолетными выстрелами. И, надо думать, кто-то наверняка уже успел вызвать пожарных и полицейских, которые будут здесь через минуту-другую.
Судя по лицам соседей и врачей, люди настроены весьма решительно. До прибытия полицейских они никого не выпустят за порог, мало того, сами постараются взломать дверь и проникнуть в квартиру.
— Эй, откройте! Что там у вас происходит?
В дверь забарабанили тяжелые кулаки. Колчин набросил на дверь цепочку и стал отступать к спальне, прикидывая варианты дальнейших действий. Голоса на лестнице сделались громче.
— Здесь пахнет дымом! Вы подожжете дом! Откройте немедленно — или мы выбьем дверь!
Видимо, врач и санитар навалились на дверь плечами. Заскрипели петли, посыпалась штукатурка. Колчин побежал в конец коридора, к спальне. Дважды выстрелил в замок, ударил в дверь ногой. Ввалившись в комнату, включил свет и тут же закашлялся. Спальня была окутана дымом. Но и за дымовой завесой можно разглядеть, что она пуста. На журнальном столике перед креслом — большая чашка с крепким чаем. Колчин опустил в чашку палец. Горячий. Но Людовича след простыл. Нет, не может быть...
Колчин упал на колени, заглянул под кровать, подскочил к подоконнику, раздвинул тяжелые пыльные гардины, закрывавшие окна.
Вернулся к кровати. Глаза слезились от дыма, щипало в носу. В углу спальни стояла большая почерневшая от копоти эмалированная миска, в которой уже догорали, превращаясь в пепел, листки бумаги. Колчин вывалил содержимое миски на пол и стал копаться в дымящейся золе, стараясь найти хоть одну уцелевшую бумажку. Пепел обжег пальцы, рассыпался.
Куда же делся этот чертов Людович?!
Теперь и отсюда, из спальни, можно было услышать крики и удары ног по входной двери. Весь дом проснулся и гудел, как улей. И Колчину, пожалуй, уже не спастись, не вырваться из этой западни. Он распахнул окно, перевесившись через подоконник, глянул вниз. Слишком высоко, чтобы прыгать. Под окном нет карниза, на который можно встать и, двигаясь вдоль стены, добраться до водосточной трубы, чтобы по ней спуститься на тротуар.
Но ведь Людович каким-то образом испарился из комнаты. Колчин подскочил к четырехстворчатому бельевому шкафу, распахнул первую створку. Полки снизу доверху забиты стопками постельного белья, полотенцами и глажеными сорочками. Он распахнул средние дверцы, сбросил на пол висящие на вешалках костюмы и плащи. К задней стенке был привинчен металлический крючок. С какой целью, интересно? И что можно на него повесить? Шнурки от ботинок?
Колчин потянул крючок вправо. Лист фанеры сдвинулся легко. Все ясно — задняя стенка шкафа маскировала дверь в стене, ведущую на черную лестницу. Впереди — темный глухой коридор. Колчин слышал тяжелые глухие удары по входной двери. Он отвинтил глушитель от пистолета, сунул оружие в карман, глушитель бросил на пол. Стянул с себя белый халат в бурых подтеках крови. Бросил его на кровать.
Пригнув голову, Колчин вошел в шкаф, прикрыл за собой дверцы, задвинул заднюю стенку. Вытащил из кармана зажигалку, повернул колесико. В свете слабого огонька увидел узкие стены коридора, сделал несколько шагов вперед, уперся в низкую дверь. Скрипнули ржавые петли, и Колчин очутился на маленькой площадке: вниз, в темноту уходила железная винтовая лестница.
Светя зажигалкой, Колчин стал осторожно спускаться вниз. Лестница кончилась, Колчин сделал пару шагов вперед, нашарил дверную ручку. К счастью, Людович в спешке так и не запер дверь на ключ.
Через секунду Колчин оказался во внутреннем дворе дома. Метрах в десяти от него, у первого подъезда, задрав кверху головы, несколько зевак молча глазели на окна третьего этажа, ожидая развития событий. Даже дождь не стал им помехой.
Никто не взглянул вслед незнакомому человеку.
Колчин неторопливо свернул в арку, вышел на улицу. И тут раздался вой полицейской сирены. Но Колчин уже открыл водительскую дверцу «шевроле», мысленно поблагодарив покойного Маховского за то, что тот не вытащил ключи из замка зажигания.
— Кристалл, отправить, — сказал Колчин.
— Вижу тебя, — сказал Буряк. — Что случилось?
— Операция провалена.
— Уезжай. Я приеду позже. Пока останусь здесь.
Колчин завел машину, и микроавтобус тронулся с места и свернул в первый же переулок.
Глава пятая
Глава шестая
Открыли сразу. Видимо, охранник, ожидая врачей, уже топтался в прихожей.
Охранником оказался тридцатилетний кавказец, довольно смазливый, с короткой стрижкой.
Кавказец настороженно глянул на Колчина, на саквояж в его руке, словно почувствовал душевное беспокойство.
— Где больной? Что случилось? — деловито спросил Маховский.
— Пожалуйста, сюда. — Кавказец пошел по коридору, показывая дорогу. — Знаете, он поужинал, включил телевизор. Час назад выпил чаю.
— Чаю? — Маховский удивленно вскинул брови. — Поздновато.
— Он всегда пьет чай часов в двенадцать.
Охранник провел гостей в большую изолированную комнату окнами на улицу. Под полутемной, под старину, люстрой стоял круглый стол, накрытый розовой скатертью. На столе — чайные чашки, открытая коробка шоколадных конфет и скомканная салфетка.
В углу, на разобранном диване, лежал пожилой мужчина, накрытый клетчатым шерстяным пледом. Из-под пледа доносились тихие, едва слышные стоны.
Маховский пододвинул стул к дивану, присел на краешек. Кавказец встал у изголовья, потормошил больного за плечо.
— Слышите, это я, Муратбек. Доктор пришел.
Колчин остановился за спиной Маховского, взглянул на часы. Уже четыре минуты, как они вошли в квартиру. Время тает, как сливочный пломбир в жару. Больной застонал, выпростал из-под пледа руки.
Маховский на несколько секунд потерял дар речи, потом откашлялся в кулак, поправил очки и снизу вверх посмотрел на Колчина. На диване, под клетчатым пледом, лежал не Евгений Людович, а совершенно незнакомый человек, тоже кавказец, лет сорока с гаком.
— Задыхаюсь, — прошептал кавказец по-польски. — Не могу больше, умираю...
— Сейчас, сейчас, — растерянно произнес Маховский. Но он явно не мог скрыть замешательства и растерянности. — Сейчас... Как имя больного?
— Его зовут Ахмед Будунов. — Муратбек говорил по-польски медленно, опасаясь, что врач может его неправильно понять. — Он находится в Варшаве по гостевому приглашению. Страховки нет. Но если нужны деньги, мы готовы заплатить, сколько надо. Понимаете?
— Да-да, — кивнул Маховский. — Разумеется, страховки у него нет...
Колчин резким движением расстегнул замок саквояжа, выхватил пистолет, бросил чемоданчик на пол, шагнул к Муратбеку и приставил ствол к горлу.
— Где Людович? — прорычал он. — Руки вверх, сука! Ну, быстро!
Охранник стал медленно поднимать руки. Свободной рукой Колчин расстегнул его пиджак, сдернул с плеч. Под пиджаком Колчин увидел подплечную кобуру и торчащую из нее рукоятку пистолета.
— Где Людович? — повторил вопрос Колчин.
— Помогите, умираю. — Ахмед Будунов заворочался на диване. — Помогите же мне!
Колчин хотел что-то ответить, но тут Муратбек резко опустил правую руку, норовя ударить локтем в переносицу Колчина. Одновременно он отпрянул на полшага назад, тем самым уйдя с линии огня. Колчин успел пригнуть голову. Локоть Муратбека ударил ему в лоб.
Теряя равновесие, Колчин отступил к столу, позволив противнику развернуться. Удар в челюсть был такой силы, что в глазах Колчина потемнело.
Падая на спину, Колчин успел дважды выстрелить. Первая пуля отколола от потолка кусок штукатурки. Вторая — поразила экран телевизора.
Маховский приподнялся, пытаясь вынуть из-под себя стул и хватить им по голове Муратбека. Но тут на диване заворочался неожиданно пришедший в себя Ахмед. Он сунул руку под подушку, вытащил пистолет и направил ствол в грудь Маховского. Тот застыл в оцепенении.
Колчин упал на пол, но, к счастью, не потерял сознание. Он вдруг увидел грозно нависшую над ним фигуру Муратбека. Колчин успел выстрелить первым.
А в это время Ахмед выстрелил в грудь Маховского. И в голову.
Колчин успел вскочить на ноги и несколько раз выстрелить в человека, лежащего на диване. Ахмед Будунов откинулся на подушку и захрипел...
Неуверенно переступая с ноги на ногу, Колчин коснулся ладонью разбитого затылка. Пальцы в крови, но рана, в сущности, пустяковая. Вытерев руку о белый халат, он склонился над неподвижным Маховским. «Скорая помощь» поляку была уже не нужна...
Колчин вышел в коридор. Слева — прихожая и узкий коридор, ведущий в кухню. Справа — просторный холл, в который выходят две двери, одна напротив другой. Та, что справа, — окнами на улицу. Значит, это спальня. Слева соответственно дверь в кабинет Людовича. Колчин сделал несколько неуверенных шагов вперед, остановился и принюхался. В коридоре явственно пахло гарью.
Колчин посмотрел на часы: операция должна была завершиться уже десять минут назад. А она, по существу, еще не начиналась. Главное — не дергаться, внушал себе Колчин. Он заглянул в ванную комнату, туалет, небольшую подсобку, заваленную коробками и мебельной рухлядью. Никого!
Запах гари в коридоре стал острее.
Наконец Колчин остановился перед дверью кабинета, дернул вниз латунную ручку. Заперто.
— Выходите, Людович! Слышите меня? Я гарантирую вам безопасность. Но вам лучше выйти самому...
Ответа не последовало. Колчин отступил на шаг, выстрелил в замочную скважину и толкнул ногой дверь. Шагнув вперед, свободной рукой нашарил на стене выключатель, зажег верхний свет. Никого!
Письменный двухтумбовый стол, персидский ковер на полу, кресло, книжные полки — вот и вся обстановка. Колчин подскочил к столу, один за другим выдвинул ящики. Ничего интересного. Какие-то журналы, книги в мягкой обложке, квитанции, стопка оплаченных счетов, сколотых скрепкой.
Возможно, Людович прячется в спальне. Колчин вышел в коридор. Пронзительная трель звонка в прихожей пригвоздила его к месту.
— Черт подери! — прошептал он, похолодев.
На цыпочках, стараясь не издать ни единого звука, он прокрался в прихожую, выглянул в глазок. Случилось худшее из того, что могло случиться.
С другой стороны двери стояли двое дюжих мужчин в белых халатах. Врач и санитар. За их спинами две женщины, лысый старикашка в полосатой пижаме, а сверху по лестнице спускался еще какой-то господин. Видимо, это были жильцы, разбуженные среди ночи пистолетными выстрелами. И, надо думать, кто-то наверняка уже успел вызвать пожарных и полицейских, которые будут здесь через минуту-другую.
Судя по лицам соседей и врачей, люди настроены весьма решительно. До прибытия полицейских они никого не выпустят за порог, мало того, сами постараются взломать дверь и проникнуть в квартиру.
— Эй, откройте! Что там у вас происходит?
В дверь забарабанили тяжелые кулаки. Колчин набросил на дверь цепочку и стал отступать к спальне, прикидывая варианты дальнейших действий. Голоса на лестнице сделались громче.
— Здесь пахнет дымом! Вы подожжете дом! Откройте немедленно — или мы выбьем дверь!
Видимо, врач и санитар навалились на дверь плечами. Заскрипели петли, посыпалась штукатурка. Колчин побежал в конец коридора, к спальне. Дважды выстрелил в замок, ударил в дверь ногой. Ввалившись в комнату, включил свет и тут же закашлялся. Спальня была окутана дымом. Но и за дымовой завесой можно разглядеть, что она пуста. На журнальном столике перед креслом — большая чашка с крепким чаем. Колчин опустил в чашку палец. Горячий. Но Людовича след простыл. Нет, не может быть...
Колчин упал на колени, заглянул под кровать, подскочил к подоконнику, раздвинул тяжелые пыльные гардины, закрывавшие окна.
Вернулся к кровати. Глаза слезились от дыма, щипало в носу. В углу спальни стояла большая почерневшая от копоти эмалированная миска, в которой уже догорали, превращаясь в пепел, листки бумаги. Колчин вывалил содержимое миски на пол и стал копаться в дымящейся золе, стараясь найти хоть одну уцелевшую бумажку. Пепел обжег пальцы, рассыпался.
Куда же делся этот чертов Людович?!
Теперь и отсюда, из спальни, можно было услышать крики и удары ног по входной двери. Весь дом проснулся и гудел, как улей. И Колчину, пожалуй, уже не спастись, не вырваться из этой западни. Он распахнул окно, перевесившись через подоконник, глянул вниз. Слишком высоко, чтобы прыгать. Под окном нет карниза, на который можно встать и, двигаясь вдоль стены, добраться до водосточной трубы, чтобы по ней спуститься на тротуар.
Но ведь Людович каким-то образом испарился из комнаты. Колчин подскочил к четырехстворчатому бельевому шкафу, распахнул первую створку. Полки снизу доверху забиты стопками постельного белья, полотенцами и глажеными сорочками. Он распахнул средние дверцы, сбросил на пол висящие на вешалках костюмы и плащи. К задней стенке был привинчен металлический крючок. С какой целью, интересно? И что можно на него повесить? Шнурки от ботинок?
Колчин потянул крючок вправо. Лист фанеры сдвинулся легко. Все ясно — задняя стенка шкафа маскировала дверь в стене, ведущую на черную лестницу. Впереди — темный глухой коридор. Колчин слышал тяжелые глухие удары по входной двери. Он отвинтил глушитель от пистолета, сунул оружие в карман, глушитель бросил на пол. Стянул с себя белый халат в бурых подтеках крови. Бросил его на кровать.
Пригнув голову, Колчин вошел в шкаф, прикрыл за собой дверцы, задвинул заднюю стенку. Вытащил из кармана зажигалку, повернул колесико. В свете слабого огонька увидел узкие стены коридора, сделал несколько шагов вперед, уперся в низкую дверь. Скрипнули ржавые петли, и Колчин очутился на маленькой площадке: вниз, в темноту уходила железная винтовая лестница.
Светя зажигалкой, Колчин стал осторожно спускаться вниз. Лестница кончилась, Колчин сделал пару шагов вперед, нашарил дверную ручку. К счастью, Людович в спешке так и не запер дверь на ключ.
Через секунду Колчин оказался во внутреннем дворе дома. Метрах в десяти от него, у первого подъезда, задрав кверху головы, несколько зевак молча глазели на окна третьего этажа, ожидая развития событий. Даже дождь не стал им помехой.
Никто не взглянул вслед незнакомому человеку.
Колчин неторопливо свернул в арку, вышел на улицу. И тут раздался вой полицейской сирены. Но Колчин уже открыл водительскую дверцу «шевроле», мысленно поблагодарив покойного Маховского за то, что тот не вытащил ключи из замка зажигания.
— Кристалл, отправить, — сказал Колчин.
— Вижу тебя, — сказал Буряк. — Что случилось?
— Операция провалена.
— Уезжай. Я приеду позже. Пока останусь здесь.
Колчин завел машину, и микроавтобус тронулся с места и свернул в первый же переулок.
Глава пятая
Чувашия, поселок Сосновка. 10 августа
С половины десятого утра Стерн дежурил на конечной остановке автобуса, напротив ворот исправительно-трудового лагеря. Всеволод, сын покойного Василича, писал отцу, что его лагерный срок заканчивается именно сегодня. Просил Ватутина ждать его здесь, на автобусной остановке, ровно в полдень, купив кроссовки и спортивный костюм.
Стерн устроился на скамейке, делая вид, что читает местную газету.
На самом деле он внимательно наблюдал за проходной — большой кирпичной будкой возле ворот лагеря, вернее, за железной дверью с глазком и надписью «Посторонним вход воспрещен». Через эту самую дверь должен выйти Ватутин-младший. И еще со скамейки была видна высокая закопченная труба котельной, пыльные кусты акации, разросшиеся перед высоким металлическим забором, покрашенным серой масляной краской. Зрелище невеселое.
По дороге между зоной и автобусной остановкой время от времени проезжали машины, поднимая клубы пыли. Становилось жарко. Стерн встал, зашел в сельский магазин, что по правую руку от остановки. Чай и водку здесь не подавали, чтобы вольнонаемным неповадно было тащить их в лагерь для перепродажи зэкам. На прилавке лежали заветренная вареная колбаса, банки дешевых рыбных консервов, кирпичики черного хлеба, сок в пакетах.
Купив минералки, Стерн направился к своей стоявшей в сторонке «Газели». Включив радио, стал медленно, глоток за глотком, пить воду.
Всеволода Ватутина выпустили из проходной с часовым опозданием. Не двигаясь с места, Стерн наблюдал из кабины за парнем, одетым как привокзальный бомж. Куцый пиджачок, синие бесформенные брюки, стоптанные ботинки. В руках парня — целлофановый паркет с надписью «Мальборо».
Ватутин-младший медленно перешел дорогу. Автобус отвалил от остановки десять минут назад, следующего рейса ждать больше часа. Ватутин стал изучать расписание. На его лице не читалось никаких эмоций: ни радости от встречи с волей, ни разочарования. Видимо, и не больно-то он рассчитывал, что папаша сорвется с места и помчится встречать его в эту тмутаракань.
Стерн взял пакет, лежавший на пассажирском сиденье, вышел из машины и неторопливо побрел навстречу Ватутину. Парень наблюдал за незнакомцем настороженно, прищурив холодные серые глаза, словно ожидая какого-то подвоха.
— Ты Всеволод Ватутин? — спросил Стерн.
— Возможно. А вы кто будете?
— Я — товарищ твоего отца, — сказал Стерн. — Вместе работали в аэропорту Быково на грузовом терминале.
— Отца оттуда выгнали. По сокращению.
— А вот я не стал дожидаться, пока меня турнут, сам ушел. — Стерн ухмыльнулся и подмигнул Ватутину. — Меня зовут Заславский Юрий Анатольевич.
— Никогда не слышал от отца этого имени, — ответил Ватутин.
— Но ты можешь называть меня просто Стерн. Для краткости.
— Как называть? Стерн — это что, кликуха?
— Скажем так, псевдоним. Или прозвище. Я к нему привык.
Ватутин почесал коротко стриженный затылок. На блатного этот мужик явно не тянул, ни по прикиду, ни по повадкам. А кликуху имеет. Странно.
— Я про тебя много чего слышал, — продолжил Стерн. — От папаши твоего. И фотографии твои он мне показывал. Но я представлял тебя немного... другим. Мне казалось, ты посолиднее, поплотнее.
— На казенных харчах не больно-то разжиреешь. — Ватутин большим пальцем показал себе за спину, на ворота колонии.
Пытаясь победить недоверие парня, Стерн шагнул к нему, похлопал по плечу:
— Не грусти пацан, все дерьмо для тебя уже кончилось. — И протянул парню пакет с вещами. — Зайди за остановку, переоденься. В письме ты просил отца подобрать тебе кое-что из одежды. Вот шмотки. Полный комплект.
— А где отец? Почему приехали вы, а не он? — угрюмо спросил Ватутин-младший.
— Потом все расскажу. Иди, переодевайся. А старье, что на тебе, брось в пакет и оставь его тут, чтобы с собой не тащить.
Ватутин взял пакет, заглянул в него. Действительно, вещи новые, то, что просил. Он недоверчиво и удивленно покосился на Стерна, но зашел за будку остановки, через пять минут вернулся. В синем костюме «Найк» с сиреневыми и черными вставками, кожаных кроссовках «Пума» и синей бейсболке Всеволод Ватутин вполне мог сойти за спортсмена.
— Ну как? — спросил он, обезоруженно улыбнувшись.
— Уже лучше, — одобрил Стерн.
— Может, вмажем? Ну ради такого дела?
— Еще успеем, — покачал головой Стерн. — Вон моя «Газель». Тут до Чебоксар полтора часа езды. Там найдем приличный кабак, посидим. Или у тебя другие планы? Ты отцу писал, что заочница ждет в Питере. Туда хочешь намылиться?
— Да нет, это все несерьезно, вилами на воде писано...
— Тогда садись в машину.
В полупустом зале ресторана «Серебряное копытце» засиделись за полночь.
Стриптиз здесь показывали только по выходным, а в будние дни выступали какие-то местные лабухи, перекричать которых порой не было никакой возможности. Пробелы развлекательной программы компенсировали вполне сносные лангеты со сложным гарниром и местная водка, надо сказать довольно сносная.
Главные слова уже были сказаны, серьезный мужской разговор по существу уже состоялся по дороге в Чебоксары.
Стерн рассказал Севе, что его отец скончался несколько дней назад, похороны прошли вчера на кладбище в Малаховке. По Стерну выходило, что Василич был серьезно болен. Диагноз врачей оказался смертным приговором: цирроз печени, причем на последней стадии.
Однако Василич все же умер не от цирроза. Бог послал ему быструю смерть: ночью, в темноте, Василич пошел по малой нужде и не заметил, что крышка погреба осталась открытой. Сорвавшись вниз, он сломал позвоночник о ступеньки деревянной лестницы.
Ватутин-младший вытер ладонью пару скупых слезинок. «Но почему же батя ни разу не написал мне о болезни?» — спросил он. «А ты на его месте как бы поступил? — вздохнул Стерн. — Сын на зоне. Чем поможешь?» Какое-то время оба молчали. Сидевший за рулем Стерн вытащил из кармана несколько цветных фотографий, протянул карточки Ватутину.
«Последние снимки живого Василича, — горестно вздохнул он. — Я часто к нему заходил в последнее время, чуть ли не каждый день. Лекарства покупал, дорогущие... Надеюсь, они продлили ему жизнь на несколько месяцев». — «Наверное, много денег ушло на эти пилюли? — спросил Ватутин-младший. — Сколько я вам должен?» — «А сколько ты сможешь отдать?» — усмехнулся Стерн.
Парень насупился, долго молчал, потом произнес: «Возможно, мой отец был не лучшим человеком на свете. Но он был моим отцом».
...В полутемном зале ресторана стало тихо. Посетители почти разошлись, водка Всеволода не брала, а Стерн так и вовсе пил по полрюмки.
— Я обещал твоему отцу, что позабочусь о тебе, когда его не станет, — наконец сказал он. — И нашел одно дело, на котором мы сможем хорошо заработать.
Ватутин машинально сунул руку во внутренний карман куртки, нащупал справку об освобождении и усмехнулся.
— Заработать? — переспросил он. — Это сколько же? Штуку, две?
— Много, очень много, — ответил Стерн.
— Тысяч десять зеленых?
— Ну, скажем, тысяч сто. А то и больше.
— Сто тысяч баксов? — вылупил глаза Ватутин. — Наликом? На двоих?
— Нет, это будут твои личные деньги. Моя доля больше, и это справедливо.
— Мокруха?
— За рядовую мокруху такие бабки не платят.
— Что я должен делать? — заглянул в глаза Стерну. — Нет, я не то говорю. Я буду делать все, что вы скажете. Кроме того, с меня должок. Вы помогали отцу. Лекарства и все такое. Я свои долги не забываю.
— Не спеши, потом сочтемся, — ответил Стерн.
— Так что надо делать?
— Усеки правило: не задавай лишних вопросов.
— Как скажете.
— Ты заканчивай ужин да сними какую-нибудь телку, вон видишь у входа стоят, глаза на нас пялят. Расслабься. А завтра утром приходи по этому адресу.
На клочке бумаги Стерн написал адрес старухи, у которой он снял дом. Положил на стол несколько крупных купюр и поднялся.
С половины десятого утра Стерн дежурил на конечной остановке автобуса, напротив ворот исправительно-трудового лагеря. Всеволод, сын покойного Василича, писал отцу, что его лагерный срок заканчивается именно сегодня. Просил Ватутина ждать его здесь, на автобусной остановке, ровно в полдень, купив кроссовки и спортивный костюм.
Стерн устроился на скамейке, делая вид, что читает местную газету.
На самом деле он внимательно наблюдал за проходной — большой кирпичной будкой возле ворот лагеря, вернее, за железной дверью с глазком и надписью «Посторонним вход воспрещен». Через эту самую дверь должен выйти Ватутин-младший. И еще со скамейки была видна высокая закопченная труба котельной, пыльные кусты акации, разросшиеся перед высоким металлическим забором, покрашенным серой масляной краской. Зрелище невеселое.
По дороге между зоной и автобусной остановкой время от времени проезжали машины, поднимая клубы пыли. Становилось жарко. Стерн встал, зашел в сельский магазин, что по правую руку от остановки. Чай и водку здесь не подавали, чтобы вольнонаемным неповадно было тащить их в лагерь для перепродажи зэкам. На прилавке лежали заветренная вареная колбаса, банки дешевых рыбных консервов, кирпичики черного хлеба, сок в пакетах.
Купив минералки, Стерн направился к своей стоявшей в сторонке «Газели». Включив радио, стал медленно, глоток за глотком, пить воду.
Всеволода Ватутина выпустили из проходной с часовым опозданием. Не двигаясь с места, Стерн наблюдал из кабины за парнем, одетым как привокзальный бомж. Куцый пиджачок, синие бесформенные брюки, стоптанные ботинки. В руках парня — целлофановый паркет с надписью «Мальборо».
Ватутин-младший медленно перешел дорогу. Автобус отвалил от остановки десять минут назад, следующего рейса ждать больше часа. Ватутин стал изучать расписание. На его лице не читалось никаких эмоций: ни радости от встречи с волей, ни разочарования. Видимо, и не больно-то он рассчитывал, что папаша сорвется с места и помчится встречать его в эту тмутаракань.
Стерн взял пакет, лежавший на пассажирском сиденье, вышел из машины и неторопливо побрел навстречу Ватутину. Парень наблюдал за незнакомцем настороженно, прищурив холодные серые глаза, словно ожидая какого-то подвоха.
— Ты Всеволод Ватутин? — спросил Стерн.
— Возможно. А вы кто будете?
— Я — товарищ твоего отца, — сказал Стерн. — Вместе работали в аэропорту Быково на грузовом терминале.
— Отца оттуда выгнали. По сокращению.
— А вот я не стал дожидаться, пока меня турнут, сам ушел. — Стерн ухмыльнулся и подмигнул Ватутину. — Меня зовут Заславский Юрий Анатольевич.
— Никогда не слышал от отца этого имени, — ответил Ватутин.
— Но ты можешь называть меня просто Стерн. Для краткости.
— Как называть? Стерн — это что, кликуха?
— Скажем так, псевдоним. Или прозвище. Я к нему привык.
Ватутин почесал коротко стриженный затылок. На блатного этот мужик явно не тянул, ни по прикиду, ни по повадкам. А кликуху имеет. Странно.
— Я про тебя много чего слышал, — продолжил Стерн. — От папаши твоего. И фотографии твои он мне показывал. Но я представлял тебя немного... другим. Мне казалось, ты посолиднее, поплотнее.
— На казенных харчах не больно-то разжиреешь. — Ватутин большим пальцем показал себе за спину, на ворота колонии.
Пытаясь победить недоверие парня, Стерн шагнул к нему, похлопал по плечу:
— Не грусти пацан, все дерьмо для тебя уже кончилось. — И протянул парню пакет с вещами. — Зайди за остановку, переоденься. В письме ты просил отца подобрать тебе кое-что из одежды. Вот шмотки. Полный комплект.
— А где отец? Почему приехали вы, а не он? — угрюмо спросил Ватутин-младший.
— Потом все расскажу. Иди, переодевайся. А старье, что на тебе, брось в пакет и оставь его тут, чтобы с собой не тащить.
Ватутин взял пакет, заглянул в него. Действительно, вещи новые, то, что просил. Он недоверчиво и удивленно покосился на Стерна, но зашел за будку остановки, через пять минут вернулся. В синем костюме «Найк» с сиреневыми и черными вставками, кожаных кроссовках «Пума» и синей бейсболке Всеволод Ватутин вполне мог сойти за спортсмена.
— Ну как? — спросил он, обезоруженно улыбнувшись.
— Уже лучше, — одобрил Стерн.
— Может, вмажем? Ну ради такого дела?
— Еще успеем, — покачал головой Стерн. — Вон моя «Газель». Тут до Чебоксар полтора часа езды. Там найдем приличный кабак, посидим. Или у тебя другие планы? Ты отцу писал, что заочница ждет в Питере. Туда хочешь намылиться?
— Да нет, это все несерьезно, вилами на воде писано...
— Тогда садись в машину.
В полупустом зале ресторана «Серебряное копытце» засиделись за полночь.
Стриптиз здесь показывали только по выходным, а в будние дни выступали какие-то местные лабухи, перекричать которых порой не было никакой возможности. Пробелы развлекательной программы компенсировали вполне сносные лангеты со сложным гарниром и местная водка, надо сказать довольно сносная.
Главные слова уже были сказаны, серьезный мужской разговор по существу уже состоялся по дороге в Чебоксары.
Стерн рассказал Севе, что его отец скончался несколько дней назад, похороны прошли вчера на кладбище в Малаховке. По Стерну выходило, что Василич был серьезно болен. Диагноз врачей оказался смертным приговором: цирроз печени, причем на последней стадии.
Однако Василич все же умер не от цирроза. Бог послал ему быструю смерть: ночью, в темноте, Василич пошел по малой нужде и не заметил, что крышка погреба осталась открытой. Сорвавшись вниз, он сломал позвоночник о ступеньки деревянной лестницы.
Ватутин-младший вытер ладонью пару скупых слезинок. «Но почему же батя ни разу не написал мне о болезни?» — спросил он. «А ты на его месте как бы поступил? — вздохнул Стерн. — Сын на зоне. Чем поможешь?» Какое-то время оба молчали. Сидевший за рулем Стерн вытащил из кармана несколько цветных фотографий, протянул карточки Ватутину.
«Последние снимки живого Василича, — горестно вздохнул он. — Я часто к нему заходил в последнее время, чуть ли не каждый день. Лекарства покупал, дорогущие... Надеюсь, они продлили ему жизнь на несколько месяцев». — «Наверное, много денег ушло на эти пилюли? — спросил Ватутин-младший. — Сколько я вам должен?» — «А сколько ты сможешь отдать?» — усмехнулся Стерн.
Парень насупился, долго молчал, потом произнес: «Возможно, мой отец был не лучшим человеком на свете. Но он был моим отцом».
...В полутемном зале ресторана стало тихо. Посетители почти разошлись, водка Всеволода не брала, а Стерн так и вовсе пил по полрюмки.
— Я обещал твоему отцу, что позабочусь о тебе, когда его не станет, — наконец сказал он. — И нашел одно дело, на котором мы сможем хорошо заработать.
Ватутин машинально сунул руку во внутренний карман куртки, нащупал справку об освобождении и усмехнулся.
— Заработать? — переспросил он. — Это сколько же? Штуку, две?
— Много, очень много, — ответил Стерн.
— Тысяч десять зеленых?
— Ну, скажем, тысяч сто. А то и больше.
— Сто тысяч баксов? — вылупил глаза Ватутин. — Наликом? На двоих?
— Нет, это будут твои личные деньги. Моя доля больше, и это справедливо.
— Мокруха?
— За рядовую мокруху такие бабки не платят.
— Что я должен делать? — заглянул в глаза Стерну. — Нет, я не то говорю. Я буду делать все, что вы скажете. Кроме того, с меня должок. Вы помогали отцу. Лекарства и все такое. Я свои долги не забываю.
— Не спеши, потом сочтемся, — ответил Стерн.
— Так что надо делать?
— Усеки правило: не задавай лишних вопросов.
— Как скажете.
— Ты заканчивай ужин да сними какую-нибудь телку, вон видишь у входа стоят, глаза на нас пялят. Расслабься. А завтра утром приходи по этому адресу.
На клочке бумаги Стерн написал адрес старухи, у которой он снял дом. Положил на стол несколько крупных купюр и поднялся.
Глава шестая
Чебоксары. 12 августа
Виталий Афанасьев, близкий друг и компаньон Трещалова по бизнесу, прибыл в Чебоксары поздним утром. Он выполнил все условия похитителей, которые содержались на дискете, переданной преступниками через юную Настю Сенину.
Афанасьев вылетел из Москвы втайне от знакомых и сослуживцев, о своем неожиданном отъезде он не предупредил ни начальника службы охраны, ни даже жену Ирину. В своем послании похитители предупреждали: если факт передачи денег будет предан огласке, если об этом узнают менты, Трещалов умрет.
Поэтому некоторые меры безопасности, которые следовало предпринять, показались ему не лишними. А вдруг сотрудники РУБОПа прослушивают его телефон? Афанасьев вышел из дома в Самотечном переулке, поймал такси и долго петлял по центральным улицам. Затем нырнул в метро и проехал несколько остановок, сделав пересадку, вышел на станции «Академическая», снова поймал машину. Афанасьев заехал в большой торговый центр, повертелся в гуще людей, позавтракал в закусочной быстрого обслуживания.
Если милицейский хвост и был, то Афанасьев наверняка сумел оторваться от преследования.
Только после этого он поехал в аэропорт и взял билет до Чебоксар. В портфеле Афанасьева лежали две смены нижнего белья, две сорочки, бритвенные и туалетные принадлежности. На самом дне портфеля лежал пакет с деньгами: пятьдесят тысяч зеленых сотенными купюрами.
Будучи человеком наивным, он был уверен, что жизнь его друга сейчас зависит от того, как точно Афанасьев выполнит условия преступников.
Начиная всю эту рискованную операцию, Афанасьев волновался до дрожи в руках. В самолете успокаивал себя, как мог: все пройдет нормально, Трещалов вернется в Москву живым и здоровым и вскоре это трагическое происшествие забудется. Лично Афанасьеву ничего не грозит. Он избавился от милицейского хвоста, привез деньги и, если смотреть на вещи трезво, без эмоций, заслужил что-то вроде поощрения, благодарности похитителей.
Но предательское волнение не проходило.
В Чебоксарах Афанасьев не стал регистрироваться в гостинице, тем самым выполнив еще одно требование преступников. Сорвав с фонарного столба рукописное объявление о сдаче комнаты, отправился на городскую окраину, зашел в старый трехэтажный дом. Коротко переговорил с хозяином, маленьким вертлявым пенсионером с козлиной бородкой. Осмотрел комнату, грязную и запущенную, настоящую крысиную дыру, с окном, выходящим в темный двор с большим и ржавым мусорным контейнером посередине. Вытащил из бумажника деньги и заплатил за двое суток постоя, втайне надеясь, что уже завтра унесет отсюда ноги.
Подавив чувство животной брезгливости, он лег на продавленный бугристый диван, подложив руки под голову, и стал ждать звонка на свой мобильный телефон.
Время тянулось медленно, занять себя было решительно нечем. Афанасьев развлекался, слушая, как через распахнутое настежь окно в комнату влетают истошные детские крики, женский плач, хриплые мужские голоса. За стеной возился хозяин квартиры, не ко времени затеявший то ли перестановку мебели, то ли ремонт. Ветер колыхал клейкие ленты от мух, прилепленные к стеклянному плафону, заменявшему люстру.
Волнение прошло, Афанасьев чувствовал усталость, хотелось, чтобы эта история закончилась как можно скорее.
Время уже близилось к ужину, но Афанасьеву, с утра не проглотившему ни крошки, почему-то есть вовсе не хотелось. Отвернувшись к стене, он разглядывал мелкий незамысловатый рисунок обоев: травка, цветочки и мелкие райские птички, похожие на безусых тараканов. Телефон зазвонил в тот момент, когда Афанасьев потерял надежду переговорить с похитителями нынешним вечером. Мысленно он готовил себя к бесконечно долгим часам ожидания.
Подскочив с дивана, он прижал трубку к уху.
— Вы на месте? — Мужчина говорил приятным спокойным баритоном. — Меня зовут Александр. Я тот самый человек, который передал вам дискету с инструкциями.
— Я уж думал, вы не объявитесь.
— С приездом. Хорошо устроились? — оборвал Афанасьева Стерн.
— Лучше некуда. Снял комнату с роскошным видом на помойку.
— Недолго осталось страдать. Обмен состоится сегодня. Ориентировочно в девять вечера. Вы должны сделать вот что...
— Я ничего не стану делать, пальцем о палец не ударю, — выпалил Афанасьев, — пока вы не выполните свое обещание. Я должен поговорить с Колей Трещаловым по телефону. Должен убедиться, что он жив. Иначе наш разговор не будет иметь продолжения.
— Не волнуйтесь, он жив.
— Я повторяю: ничего не выйдет, если я немедленно не переговорю с Николаем. Иначе... иначе я немедленно уеду из города, но сначала обращусь в милицию. Это мое последнее слово.
— Хорошо. Сейчас вы с ним поговорите.
В мембране что-то зашипело, затрещало. Сквозь эти помехи прорвался голос Трещалова.
— Виталик, это ты? Ты здесь?
— Да-да. Здесь. Я приехал за тобой. — Прижимая трубку к уху, Афанасьев заметался по комнате. — У тебя все в порядке? С тобой сносно обращаются?
В ответ на эти серьезные и важные вопросы Трещалов почему-то рассмеялся. Весело и естественно, без истерического надрыва. Будто услышал байку или анекдот.
— Николай, я сказал что-то смешное? — Афанасьев остановился посередине комнаты, зацепившись волосами за клейкую ленту от мух. — Ты как? Ты в порядке?
— Я-то? — переспросил Трещалов и снова засмеялся: — Ха-ха-ха!. В порядке. В полном порядке!
— Коля, над тобой издеваются? Тебя бьют, пытают? Скажи.
— Меня, пытают? — Трещалов продолжал ржать. — Нет, меня здесь кормят. Сегодня давали сырые яйца и сок. Настоящий яблочный сок. Очень вкусный. Тебе нравится сок?
— Коля, ты пьян?
— Пьян? — снова переспросил Трещалов, помолчал пару секунд и залился смехом. — Пьян... Ха-ха-ха. Пьян... Я пьян...
В трубке раздался треск, и трубку снова взял похититель:
— Убедились? С вашим другом все в порядке. Я, как сумел, скрасил его досуг. Он бодр, весел и, кажется, не тяготится своим положением. Впрочем, сегодня он станет свободным человеком. Неприятное приключение скоро закончится. Вам остается выполнить наши инструкции.
— Слушаю вас, — вздохнул Афанасьев.
После странного разговора с Трещаловым, его беспричинного диковатого смеха на душе остался тяжелый мутный осадок. Но эмоции так и остаются эмоциями. Главное, что человек жив. Остальное — мелочи.
— В восемь вечера вы покинете квартиру. Поймаете такси и выедете из города в северном направлении, в сторону Канаша. Остановитесь на двадцать восьмом километре, прямо возле столбика. Отпустите машину. А сами идите дальше по обочине шоссе. Не забудьте захватить деньги. Думаю, что дурные мысли вас не посещают. Но на всякий случай предупреждаю: если что-то пойдет не так, Трещалов умрет уже сегодняшним вечером...
Виталий Афанасьев, близкий друг и компаньон Трещалова по бизнесу, прибыл в Чебоксары поздним утром. Он выполнил все условия похитителей, которые содержались на дискете, переданной преступниками через юную Настю Сенину.
Афанасьев вылетел из Москвы втайне от знакомых и сослуживцев, о своем неожиданном отъезде он не предупредил ни начальника службы охраны, ни даже жену Ирину. В своем послании похитители предупреждали: если факт передачи денег будет предан огласке, если об этом узнают менты, Трещалов умрет.
Поэтому некоторые меры безопасности, которые следовало предпринять, показались ему не лишними. А вдруг сотрудники РУБОПа прослушивают его телефон? Афанасьев вышел из дома в Самотечном переулке, поймал такси и долго петлял по центральным улицам. Затем нырнул в метро и проехал несколько остановок, сделав пересадку, вышел на станции «Академическая», снова поймал машину. Афанасьев заехал в большой торговый центр, повертелся в гуще людей, позавтракал в закусочной быстрого обслуживания.
Если милицейский хвост и был, то Афанасьев наверняка сумел оторваться от преследования.
Только после этого он поехал в аэропорт и взял билет до Чебоксар. В портфеле Афанасьева лежали две смены нижнего белья, две сорочки, бритвенные и туалетные принадлежности. На самом дне портфеля лежал пакет с деньгами: пятьдесят тысяч зеленых сотенными купюрами.
Будучи человеком наивным, он был уверен, что жизнь его друга сейчас зависит от того, как точно Афанасьев выполнит условия преступников.
Начиная всю эту рискованную операцию, Афанасьев волновался до дрожи в руках. В самолете успокаивал себя, как мог: все пройдет нормально, Трещалов вернется в Москву живым и здоровым и вскоре это трагическое происшествие забудется. Лично Афанасьеву ничего не грозит. Он избавился от милицейского хвоста, привез деньги и, если смотреть на вещи трезво, без эмоций, заслужил что-то вроде поощрения, благодарности похитителей.
Но предательское волнение не проходило.
В Чебоксарах Афанасьев не стал регистрироваться в гостинице, тем самым выполнив еще одно требование преступников. Сорвав с фонарного столба рукописное объявление о сдаче комнаты, отправился на городскую окраину, зашел в старый трехэтажный дом. Коротко переговорил с хозяином, маленьким вертлявым пенсионером с козлиной бородкой. Осмотрел комнату, грязную и запущенную, настоящую крысиную дыру, с окном, выходящим в темный двор с большим и ржавым мусорным контейнером посередине. Вытащил из бумажника деньги и заплатил за двое суток постоя, втайне надеясь, что уже завтра унесет отсюда ноги.
Подавив чувство животной брезгливости, он лег на продавленный бугристый диван, подложив руки под голову, и стал ждать звонка на свой мобильный телефон.
Время тянулось медленно, занять себя было решительно нечем. Афанасьев развлекался, слушая, как через распахнутое настежь окно в комнату влетают истошные детские крики, женский плач, хриплые мужские голоса. За стеной возился хозяин квартиры, не ко времени затеявший то ли перестановку мебели, то ли ремонт. Ветер колыхал клейкие ленты от мух, прилепленные к стеклянному плафону, заменявшему люстру.
Волнение прошло, Афанасьев чувствовал усталость, хотелось, чтобы эта история закончилась как можно скорее.
Время уже близилось к ужину, но Афанасьеву, с утра не проглотившему ни крошки, почему-то есть вовсе не хотелось. Отвернувшись к стене, он разглядывал мелкий незамысловатый рисунок обоев: травка, цветочки и мелкие райские птички, похожие на безусых тараканов. Телефон зазвонил в тот момент, когда Афанасьев потерял надежду переговорить с похитителями нынешним вечером. Мысленно он готовил себя к бесконечно долгим часам ожидания.
Подскочив с дивана, он прижал трубку к уху.
— Вы на месте? — Мужчина говорил приятным спокойным баритоном. — Меня зовут Александр. Я тот самый человек, который передал вам дискету с инструкциями.
— Я уж думал, вы не объявитесь.
— С приездом. Хорошо устроились? — оборвал Афанасьева Стерн.
— Лучше некуда. Снял комнату с роскошным видом на помойку.
— Недолго осталось страдать. Обмен состоится сегодня. Ориентировочно в девять вечера. Вы должны сделать вот что...
— Я ничего не стану делать, пальцем о палец не ударю, — выпалил Афанасьев, — пока вы не выполните свое обещание. Я должен поговорить с Колей Трещаловым по телефону. Должен убедиться, что он жив. Иначе наш разговор не будет иметь продолжения.
— Не волнуйтесь, он жив.
— Я повторяю: ничего не выйдет, если я немедленно не переговорю с Николаем. Иначе... иначе я немедленно уеду из города, но сначала обращусь в милицию. Это мое последнее слово.
— Хорошо. Сейчас вы с ним поговорите.
В мембране что-то зашипело, затрещало. Сквозь эти помехи прорвался голос Трещалова.
— Виталик, это ты? Ты здесь?
— Да-да. Здесь. Я приехал за тобой. — Прижимая трубку к уху, Афанасьев заметался по комнате. — У тебя все в порядке? С тобой сносно обращаются?
В ответ на эти серьезные и важные вопросы Трещалов почему-то рассмеялся. Весело и естественно, без истерического надрыва. Будто услышал байку или анекдот.
— Николай, я сказал что-то смешное? — Афанасьев остановился посередине комнаты, зацепившись волосами за клейкую ленту от мух. — Ты как? Ты в порядке?
— Я-то? — переспросил Трещалов и снова засмеялся: — Ха-ха-ха!. В порядке. В полном порядке!
— Коля, над тобой издеваются? Тебя бьют, пытают? Скажи.
— Меня, пытают? — Трещалов продолжал ржать. — Нет, меня здесь кормят. Сегодня давали сырые яйца и сок. Настоящий яблочный сок. Очень вкусный. Тебе нравится сок?
— Коля, ты пьян?
— Пьян? — снова переспросил Трещалов, помолчал пару секунд и залился смехом. — Пьян... Ха-ха-ха. Пьян... Я пьян...
В трубке раздался треск, и трубку снова взял похититель:
— Убедились? С вашим другом все в порядке. Я, как сумел, скрасил его досуг. Он бодр, весел и, кажется, не тяготится своим положением. Впрочем, сегодня он станет свободным человеком. Неприятное приключение скоро закончится. Вам остается выполнить наши инструкции.
— Слушаю вас, — вздохнул Афанасьев.
После странного разговора с Трещаловым, его беспричинного диковатого смеха на душе остался тяжелый мутный осадок. Но эмоции так и остаются эмоциями. Главное, что человек жив. Остальное — мелочи.
— В восемь вечера вы покинете квартиру. Поймаете такси и выедете из города в северном направлении, в сторону Канаша. Остановитесь на двадцать восьмом километре, прямо возле столбика. Отпустите машину. А сами идите дальше по обочине шоссе. Не забудьте захватить деньги. Думаю, что дурные мысли вас не посещают. Но на всякий случай предупреждаю: если что-то пойдет не так, Трещалов умрет уже сегодняшним вечером...