Троицкий Андрей Борисович. Адская машина

   Когда разговор закончился, Афанасьев опустился на диван. Колени тряслись, казалось, он больше не сможет устоять на ногах.
   — Какое дерьмо, господи, — прошептал он. — Какое дерьмо...
   Пригород Чебоксар. 12 августа
   Ровно в восемь Афанасьев вышел из дома, дворами добрался до ближней улицы. Погода испортилась, похолодало, накрапывал мелкий дождь. Афанасьев остановил «Волгу», за рулем которой сидел молодой парень, как показалось, не совсем трезвый. Водитель, поторговавшись, согласился довезти Афанасьева до места.
   Пригородное шоссе оказалось плохо освещенной запущенной дорогой, а водитель навязчивым, бесцеремонным субъектом. Он без умолку травил какие-то скабрезные истории, выдуманные или реальные, не понять. Афанасьев отмалчивался, высматривая километровые столбики. На двадцать восьмом километре он велел водителю остановиться, расплатившись, вылез из пропахшего перегаром салона.
   Афанасьев зашагал по обочине в сторону Канаша, «Волга» развернулась и помчалась обратно в Чебоксары.
   Дождь усилился, время от времени мимо пролетали грузовики, обдавая одинокого пешехода водяными брызгами. Фасонные ботинки на гладкой кожаной подошве быстро промокли. Они скользили по мокрой глине, словно по льду, а портфель, в котором не было ничего, кроме небольшого пакета с деньгами, казался тяжелым, неудобно тянул руку. Афанасьев ждал, что какая-то машина догонит его и здесь, прямо на шоссе, состоится обмен.
   Но время шло, машины летели мимо. Афанасьев шагал и шагал, не останавливаясь. Душу терзали недобрые предчувствия, воображение рисовало картины одну страшнее другой. Афанасьев говорил себе, что, если он не спасет Трещалова, своего единственного старого друга, этого не сделает никто. Ни менты, ни спецслужбы, ни сам господь бог.
   Дождевые капли щекотали лицо, пиджак промок на плечах, Афанасьев, пошатываясь от усталости, брел вперед. Справа в низине светились огоньки то ли деревни, то ли дачного поселка. Слева близко к шоссе подступала темная стена лиственных деревьев.
   За поворотом шоссе огни деревни исчезли из виду. Афанасьев подумал, что сегодня ничего не получится, обмен не состоится, потому что преступники устроили ему проверку на вшивость. Не привел ли он ментов на хвосте, точно ли выполняет их указания?..
   Афанасьев был близок к тому, чтобы перейти на противоположную сторону дороги, поймать машину и отправиться обратно на съемную квартиру, которая сейчас казалась оазисом домашнего уюта. Но тут во внутреннем кармане зазвонил мобильник.
   — Слушаю!
   — Вы уже близко от цели, — ответил Стерн тихим вкрадчивым голосом. — Через пару сотен метров будет поворот на грунтовую дорогу. Там указатель, табличка: «Профилакторий для слепых и слабовидящих „Родник“. Сворачивайте и топайте дальше. Метров триста — пятьсот вперед.
   — Хорошо, я понял.
   Афанасьев зашагал веселее. Слава богу, ничего не отменяется.
   Через десять минут он свернул на темную дорогу, заросшую по обочинам кустарником и молодыми деревцами. В глубоких колеях стояла черная вода. Афанасьев шел по траве, стараясь не споткнуться в темноте, не полететь носом в грязь.
   Еще четверть часа он боролся с дорогой, темнотой и дождем. Дойдя до чахлой лесной посадки, он остановился.
   В лицо ударил свет автомобильных фар. Метрах в двадцати от него стоял какой-то темный фургон.
   Переложив портфель в правую руку, Афанасьев прикрыл глаза ладонью.
   — Это я, Александр, — крикнул из темноты человек. — Не бойтесь. Все в порядке.
   От фургона отделилась темная фигура. Остановилась посередине дороги, в двух шагах от переднего бампера. В руках у человека то ли охотничье ружье, то ли карабин.
   — Я не боюсь, — крикнул в ответ Афанасьев, чувствуя, как вибрирует, дрожит правое колено. — Где Николай?
   — Он здесь, — ответил Стерн, не двигаясь с места. — Деньги при вас?
   Вместо ответа Афанасьев поднял портфель.
   — Тогда начнем, — отозвался Стерн. — Мой человек выведет Николая. Передаст его вам и проверит деньги. Стойте на месте и не дергайтесь. Держите руки перед собой, чтобы я их видел.
   — Добро. — Голос Афанасьева сорвался.
   Он увидел, как из темноты вынырнули две человеческие фигуры. Афанасьев не мог видеть лица людей, только темные контуры человеческих фигур на фоне слепящего света фар. Но угадал, что первым идет Трещалов, живой и, кажется, относительно невредимый.
   За ним, отстав на полшага, двигался среднего роста худощавый парень в спортивном костюме и бейсболке. Длинный козырек надвинут на лоб так, что лица не разглядеть. Трещалов держал руки за спиной, шел неуверенно, слегка покачиваясь.
   — Стой, — крикнул Стерн. — Ни шагу дальше.
   Ватутин остановил пленника, дернув его за воротник пиджака. Шагнув к Афанасьеву, выдернул из руки портфель. Затем снова отступил в темноту, расстегнул замок, присев на корточки. Повернув раскрытый портфель к свету, запустил в него обе лапы, долго копался, считая и пересчитывая деньги.
   За несколько минут глаза Афанасьева привыкли к свету, он рассмотрел Трещалова. Костюм его был таким грязным, что выглядел хуже рабочей спецовки и болтался на плечах, как на вешалке. За несколько дней заточения Трещалов сильно похудел. Щеки запали, нос заострился. На подбородке и скулах кровоподтеки и ссадины. В довершение всего на лице блуждала какая-то совершенно идиотическая улыбочка. Судя по этой улыбочке, Трещалов вполне доволен жизнью, этим вот дождем, грязью и, главное, своим положением униженного, избитого раба, чья жизнь подвешена на тонком волоске, готовом вот-вот оборваться.
   — Капуста, кажется, настоящая, — крикнул Ватутин. — Порядок.
   — Порядок. — Трещалов механически повторил последнее услышанное слово.
   Ватутин поднялся, застегнул портфель и зашагал обратной дорогой к фургону. Афанасьев, не зная, можно ли ему приблизиться к пленнику, или следует и дальше стоять столбом, месил грязь, переминался с ноги на ногу и тосковал душой. Пусть эти твари уедут, — решил он. А там уж... А там уж сами разберемся.
   В эту минуту он был уверен, что добром дело не кончится, и ждал любого подвоха. Между тем парень с портфелем залез на водительское место, хлопнул дверцей. Заработал двигатель «Газели».
   Афанасьев достал из кармана носовой платок и вытер мокрое лицо. Второй мужик, видимо главный, назвавшийся Александром, распахнул дверцу. Господи, кажется, они уезжают.
   В последнюю секунду этот главный вдруг передумал залезать в кабину.
   Ослепленный фарами, Афанасьев не видел того, что происходит возле фургона. Только услышал два тихих сухих хлопка. Затем вторая дверца закрылась и фургон дал задний ход.
   Трещалов пошатнулся, присел на одно колено и боком повалился в дорожную грязь. Афанасьев сделал несколько шагов вперед, наклонился над другом. Фары больше не светили на дорогу, фургон развернулся, мигнул задними фонарями и укатил в сторону профилактория «Родник». Афанасьев сгреб пиджак Трещалова, потащил тело к обочине, но поскользнулся, сам упал задом в грязь. Поднявшись, ухватил друга за кисти рук, поволок на траву. В эту минуту отупевшему от переживаний Афанасьеву казалось очень важным вытащить Трещалова на обочину.
   ...«Газель» двигалась по темной проселочной грунтовке. Проехали унылое двухэтажное здание профилактория для слабовидящих, отделенное от дороги забором из металлической сетки. Окна были погашены, хрипло лаяла собака. Свет фар выхватывал из темноты стволы деревьев, близко подступавших к дороге, темные контуры заброшенной животноводческой фермы, покосившиеся телеграфные столбы.
   Долго молчали. Когда проехали какую-то утонувшую в грязи деревеньку, Сева Ватутин заговорил:
   — Надо было и второго кончить.
   — Какой ты кровожадный, — усмехнулся Стерн.
   — Мы же свидетеля оставили. И вообще...
   — Свидетель из него никакой, — спокойно ответил Стерн. — О нас он не знает ничего. А кончать его нельзя. Этот Афанасьев — друг и компаньон покойного. Теперь все подозрения падут на него. Как правило, с партнером по бизнесу расправляется другой партнер...
   — Да, вы правы, — согласился Ватутин. — Ему не позавидуешь.
   — Короче, у ментов к Афанасьеву будет много вопросов. Я бы на месте Афанасьева бежал из города.
   — Это как?
   — Закопал бы труп Трещалова в ближнем лесу, сам руками могилу бы вырыл. Взял билет на самолет — и тю-тю. И постарался забыть сегодняшний вечер, как самый страшный кошмар. А иначе сам знаешь, что ему светит. А сказке о каком-то фургоне, о выкупе менты не поверят. Все знают, что Трещалов стоит куда дороже пятидесяти штук.

Глава седьмая

   Афанасьев доволок Трещалова до обочины.
   На относительно сухом ровном месте, у кустов бузины, разросшихся у кювета, остановился. Вспомнил, что в кармане мобильный телефон. Он вытащил трубку, ткнул пальцем в одну кнопку, в другую... И задумался. Раздумье длилось несколько коротких секунд, Афанасьев опустил трубку обратно в карман.
   Вызывать «скорую» и ментов — верное самоубийство.
   Трещалову уже не поможешь, это ясно. Он явно не жилец. Тут самое время о себе подумать, ведь труп, ясное дело, захотят повесить на него, на Афанасьева. Менты долго копаться, разбираться в деталях не станут. Сфабрикуют дело, предъявят обвинение... Не отмажешься, только истратишь на адвокатов целое состояние.
   — Сейчас, потерпи, — прошептал Афанасьев, опустился на корточки, расстегнул пиджак. На всякий случай обыскал карманы Трещалова, но нашел лишь клочок бумаги, вырванный из школьной тетрадки, да несколько сломанных спичек. Афанасьев хотел перевернуть раненого на живот, но передумал. В этой темноте он вряд ли разглядит, куда вошли пули, слепые ранения или сквозные. Да и пользы от такой информации — с гулькин нос.
   — Сейчас, сейчас, — бормотал Афанасьев. — Я помогу... Потерпи немного. Сейчас...
   Трещалов открыл рот, стал давиться хриплыми клокочущими гортанными звуками. Показалось, что раненый что-то пытается сказать. Афанасьев опустился на колени, стараясь разобрать слова, но услышал только хрипы. И еще Трещалов пытался высунуть изо рта язык, красный, какой-то плоский и тонкий, словно раздавленный каблуком. Афанасьев поморщился, решив, что Трещалова пытали, пассатижами раздавили его язык.
   Трещалов снова закашлялся, стал давиться кровью, и изо рта выскочил, упал на траву окровавленный пластиковый пакетик. В такие герметичные прозрачные пакетики в некоторых банках упаковывают новые пластиковые карточки, которые выдают клиентам. Афанасьев взял пакетик, вытер его о пиджак Трещалова. Внутри — сложенный в несколько раз листок бумаги. Видимо, записка.
   Афанасьев хотел было распечатать пакетик, вытащить бумажку. Но передумал. Слишком темно, и еще этот проклятый дождь. Афанасьев сунул пакетик во внутренний карман пиджака и взглянул на Трещалова.
   Тот уже не дышал.
   Мокрое от дождя лицо было бледным и напряженным. Афанасьев нагнулся, ухватил покойника за запястье, поволок тело в придорожный кювет. Через десять минут все закончилось. Труп лежал в воде на дне кювета, кое-как забросанный жухлой травой и наспех наломанными ветками кустарника.
   Афанасьева трясло, как в ознобе, он плохо соображал, что происходит, но ноги сами уносили его все дальше и дальше от того страшного места, где только что хладнокровно и расчетливо убили человека. Афанасьев часто оступался и падал, но тут же вскакивал, отталкиваясь руками от земли. И шагал дальше, прибавляя ходу, будто земля горела под ногами. Через пять минут он увидел огоньки шоссе и указатель поворота на профилакторий «Родник». Еще через четверть часа удалось остановить попутную машину, грузовик, идущий в сторону Чебоксар.
   Водитель недобро глянул на ночного пассажира, грязного, промокшего до нитки, решив про себя, что в кабину залез опустившийся ханыга, норовящий проехаться на халяву. И потребовал деньги за проезд вперед. Пассажир, на удивление, оказался совершенно трезвым, вытащил толстый бумажник и дал пятисотенную купюру.
   — Что-то случилось? — угрюмо спросил водитель.
   — Ничего. — Афанасьев клацал зубами. — Вот поскользнулся. В лужу упал.
   Он добрался до съемной квартиры около полуночи. По дороге купил водки, на закуску банку рыбных консервов и несколько яблок. Хозяин, открыв дверь, внимательно рассматривал постояльца, пока тот снимал испорченные ботинки и раздевался до трусов.
   — Где это ты так уделался? — спросил старик. — Обидел кто?
   — Нет. Сам в грязь упал, — повторил Афанасьев свое наивное объяснение. — Ну, испачкался малость.
   — Хороша малость! — проворчал хозяин.
   Афанасьев принял душ и кое-как простирнул в «Лотосе» грязные брюки. Натянул чистые майку и трусы, заперся в комнате, свинтил бутылочную пробку и в один прием осушил стакан водки. Не тратя время на возню с консервами, закусил кислым незрелым яблоком.
   Задернув шторы, он уселся к столу, достал из кармана пластиковый пакетик. Видимо, этот пакетик случайно завалялся в кармане Трещалова, похитители не обратили внимания на бесполезную мелочь, а пленник, предчувствуя трагический финал, нашел вещице применение. Устроил герметичный контейнер для записки, которую держал за щекой. И выплюнул в последние секунды жизни.
   Афанасьев аккуратно открыл пакетик, вытянул из него сложенную в несколько раз и исписанную с обеих сторон половинку тетрадной странички. Расправил бумагу на столе. Странно, записка написана чернилами необычного цвета, темно-бордовыми. Буквы пляшут, почерк очень мелкий, неровный, но сам текст разобрать можно.
   Афанасьев склонился над столом, дважды перечитал письмо.
   «Здравствуй, Виталий. Не уверен, что это письмо попадет тебе в руки, но я должен его написать. Нет времени и возможности рассказывать подробно о моих злоключениях, поэтому сразу к делу. Трудно поверить, но меня похитил, убив охранников, всего лишь один человек. Знаю его имя — Юрий. Очевидно, бандит опытный, матерый. Позавчера к нему присоединился какой-то молодой отморозок из бывших зэков по имени Сева, который только что освободился из колонии. Они затевают какое-то преступление, но что именно, не имею понятия. Этот молодчик называет моего похитителя по кличке — Стерн.
   Я не имею возможности оказывать активное сопротивление. Меня держат на цепи, часто заклеивают рот, ни днем, ни ночью не снимают с рук браслеты. Я потерял счет времени, не знаю, какой сейчас день и час. Меня все время пичкают какими-то таблетками, колют героин и снотворное, от которого слон вырубится. Минуты просветления выпадают все реже. Сейчас я сижу в сортире на унитазе, четвертый раз на дню симулирую расстройство желудка. Мои руки скованы браслетами. Но здесь есть бумага, тетрадные листы, которыми подтираются.
   Я спрятал в воротнике рубашки половинку бритвы и несколько спичек. Бритвой я режу предплечье и макаю в кровь заточенные спички. Знаю, что живым из этой переделки мне не выйти. Возможно, все закончится уже сегодня. Эти суки получат свои деньги, а я свою пулю.
   Мое последнее желание таково. В милицию не обращайся ни в коем случае — без толку! Лучше подключи опытных парней из нашей службы безопасности. Пусть они найдут Стерна и этого Севу. Что делать дальше, ты знаешь. Перед тем как эти гады сдохнут, пусть почувствуют, что такое настоящая боль. Спустить с них живых шкуру или отрезать яйца — наказание слишком мягкое. Пусть подыхают медленно, долго и страшно.
   Сейчас эти ублюдки снимают частный дом где-то на окраине Чебоксар, где именно, не знаю. Дом одноэтажный с мансардой, железная двускатная крыша покрашена ярко-желтой краской, вокруг участка деревянный глухой забор зеленого цвета, на углу забора скворечник. Это все, что я видел. Они пользуются фургоном «Газель», темно-коричневым. Номера московские, первые цифры 3 и 7. Здесь они собираются прожить несколько дней. Если действовать быстро, без промедления, наши парни все успеют. Думаю, найти эту падаль будет не так уж трудно.
   Прощай. Жене это письмо не показывай.
   Твой друг Ник. Трещалов».
   Афанасьев встал из-за стола, снова запечатал записку в пакетик, плеснул в стакан водки. Он долго бродил по комнате, наливался яростью, сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Сейчас он не сомневался, что сотрудники службы безопасности сумеют выследить и найти похитителей и убийц Трещалова.
   В своей записке Трещалов дает описание дома, где проживают бандиты. Не так уж много в городе домов с броскими желтыми крышами. Кроме того, Трещалов указывает две цифры автомобильного номера, марку и цвет фургона... Короче говоря, зацепки есть. А дальше, когда преступники будут найдены, с ними разберутся по-свойски. Без ментов.
   Тут Афанасьев вспомнил, что еще не позвонил жене. После исчезновения Трещалова и убийства его телохранителей Ирина, как пуганая ворона, куста боится. Она не знает, куда пропал муж, наверняка ищет его, обзванивает знакомых, плачет, накручивает себя.
   Вздохнув, Афанасьев достал мобильник, набрал номер домашнего телефона. Пропустив надрывные крики жены мимо ушей, сухо сообщил, что домой сегодня не вернется, потому что наклевывается важное мероприятие. Подробности расскажет при встрече. Ирина разрыдалась в трубку.
   — Ты опять у этой своей сучки? — прокричала она в трубку. — У этой Ленки? Елены Петровны, что б ей пусто было! Мужика холостого найти себе не может. Похотливая тварь! Гадина!..
   — Да не у нее, не у нее! — заорал в ответ Афанасьев. — У меня тут такие дела творятся! Такие дела, что волосы на жопе дыбом... А ты, дура, о Ленке вспомнила.
   — Тогда где же ты? Где творятся дела?
   — Где? Где? — Афанасьев выдал матерную тираду, последнее слово которой рифмуется со словом «где». Потом добавил: — Я в Чебоксарах. Вот где!
   И тут же осознал, что сморозил глупость. Вот что делают с нормальным человеком чрезвычайные обстоятельства, водка и бабская истерика. Домашний номер Афанасьева наверняка слушают менты. А он сказал... Боже...
   — Каким ветром тебя занесло в Чебоксары? — кричала в трубку Ирина. — Ты меня слышишь, Виталий? Почему молчишь?
   — Дома поговорим! — рявкнул Афанасьев. — По телефону нельзя.
   Он нажал кнопку отбоя. А может, его телефон чистый, подумал он, может, никакой милицейской прослушки и нет? Возможно, сам Афанасьев пугает себя пустыми выдумками. Если так себя накручивать, недолго угодить в дурдом с диагнозом паранойя.
   Афанасьев махнул еще стакан водки, открыл банку лосося в томате, заглотнул консервы прямо с ножа и немного успокоился, даже повеселел.
   Повесив на спинку кровати выстиранные брюки, расстелил на диване короткую детскую простынку, выключил свет и, растянувшись во весь рост, заснул мертвым сном.
   На следующий день Афанасьев вылетел в столицу первым же рейсом. Спускаясь с трапа на летное поле, он сразу же приметил серую «Волгу» с затемненными стеклами, стоявшую внизу. В душе шевельнулось беспокойство. Через несколько секунд к нему подошли трое мужчин в штатском, предъявив удостоверения сотрудников РУБОПа, усадили на заднее сиденье автомобиля, крепко сжали плечами с обеих сторон и увезли на Шаболовку.
   В центральном РУБОПе его обыскали, выудили из кармана предсмертную записку Трещалова, а затем сунули Афанасьева в одиночную камеру изолятора временного содержания.
   Два долгих часа пленник мерил шагами тесное пространство одиночки, ожидая вызова на допрос. Наконец дверь камеры открылась, через лабиринты коридоров Афанасьева провели к автозаку и повезли неизвестно куда. «В переполненную Бутырку или в Матросскую тишину?» — гадал Афанасьев.
   Оказалось, в Лефортовский следственный изолятор. Допрос задержанного проводил не какой-то там капитан милиции, а генерал внешней разведки Антипов и двое высоких чинов из ФСБ.

Глава восьмая

   Чебоксары. 14 августа
   День выдался хлопотным и очень жарким.
   Накануне Стерн купил у пожилого частника подержанный, но приличного вида грузовик «МАЗ». Кабина темно-зеленого цвета, вместительный кузов, синий тент из прочного синтетического материала. Документы у нотариуса оформлять не стал, сказал прежнему владельцу машины, что спешит по делам в Алапаевск, где подвернулась очень выгодная халтура. Все бумаги якобы выправит позже, когда вернется из рейса, а пока нужна лишь письменная доверенность на управление транспортным средством.
   На ночь Стерн оставил «МАЗ» на платной автостоянке. Сегодня до обеда он проторчал на городской автобазе, где два слесаря с раннего утра осматривали грузовик, искали возможные неисправности, но ничего серьезного не наковыряли. Только отрегулировали развал колес и поменяли рулевые тяги. Впрочем, и старые могли бы еще послужить. Стерн расплатился со слесарями, сел за руль и, выехав из ворот автобазы, направился к дому старухи Клюевой.
   Не доехав до места километра полтора, остановил «МАЗ» у магазина «Хозтовары», купил две лопаты, лом и кирку. Забросив покупки в кузов, дальше пошел пешком. Подгонять «МАЗ» к дому Клюевой не следует: хоть сама бабка и полуслепая, но кто-нибудь из соседей может запомнить номер машины. Так, на всякий случай. Есть такие дотошные. Через калитку в глухом заборе он зашел на участок.
   Ватутин дремал на железной кровати, накрыв лицо застиранной марлей, спасаясь от злых августовских мух. Заслышав скрип половиц, проснулся, сел на кровати и уставился на Стерна мутными спросонья глазами.
   Стерн остановился в дверях, прислонившись плечом к косяку.
   — Ну ты как, готов к великим свершениям? — спросил он.
   Ватутин потянулся, растопырив локти в стороны.
   — Готов. Как всегда.
   — Тогда слушай. Мы уезжаем из города сегодня. Сейчас я на грузовике съезжу в одно место и заберу товар. Ты бери сумку с оружием и вторую сумку с вещами. Стволы сверху присыпь мелкой картошкой. Спускайся вниз по улице к хозяйственному магазину. Там я тебя подберу через два часа. Но перед этим возьми тряпку, намочи ее мыльной водой и сотри отпечатки наших пальцев с мест, где они могли остаться. Сортир, ванная, кухня... Везде пройдись тряпкой.
   — Это еще зачем? Кто нас тут станет искать?
   — Оставь свои умные вопросы при себе. Просто делай, что я говорю. Затем иди к фургону «Газель», помой его снаружи и изнутри. Хорошенько помой. Мы оставим его здесь, на бабкином участке.
   — Оставим бабке почти новую машину? — округлил глаза Ватутин.
   — Совершенно верно. Оставим бабке машину. Пусть ездит на здоровье. Авось все столбы посшибает. Все понял?
   — Но ведь тачку продать можно...
   Ватутин-младший поднял взгляд на Стерна, и ему сразу же как-то расхотелось задавать новые вопросы. Стерн начинал злиться.
   — Куда хоть уезжаем?
   — В Пермь. Это часов семь-восемь езды. Живо, начинай!
   К складу «Амфора», где хранилась взрывчатка, замаскированная под мороженую рыбу, Стерн приехал в начале четвертого. Он оставил грузовик на стоянке возле ворот, прошел на вахту и по внутреннему телефону позвонил директору Альтовой. Трубку долго не снимали, наконец Стерн, уже окончательно потерявший терпение, услышал высокий мужской голос:
   — Рябов слушает.
   Через минуту выяснилось, что Альтовой сегодня нет на месте, на делах остался ее заместитель Константин Иванович Рябов. Получив в проходной пропуск, Стерн прошел на территорию базы, дошагал до административного корпуса. Дальше, за зданием конторы, тянулись унылые приземистые складские сооружения. Кое-как оштукатуренные, с двускатными железными крышами, черными вентиляционными трубами, похожими на горелые бревна.
   В кабинете директора за письменным столом сидел щуплый мужичок в скромном сером костюмчике и кричаще-безвкусном галстуке, желтом в черный горох. Рябов усадил Стерна на стул, потряс в руках сифон с газированной водой и предложил гостю стаканчик воды. Стерн не стал отказываться. Выпив газировки, теплой, отдающей железом, он перешел к делу. Объяснил Рябову, что договор на хранение окуня в брикетах истекает еще не скоро. Однако на товар нашлись покупатели, а потому забрать рыбу нужно уже сегодня.
   Стерн положил перед Рябовым накладные. Тот, низко наклонившись над столом, зашелестел бумажками.
   — Действительно, окунь... на складе... — сказал он с некоторой заминкой. — Но появилось небольшое... затруднение.
   Стерн насторожился, заерзал на стуле. Он не любил заминок и затруднений.
   — Окунь в брикетах хранился в дальней морозильной камере склада номер три...
   — В каком смысле «хранился»? А сейчас где мой окунь?
   — Да не волнуйтесь вы, чудак-человек, цела ваша рыба. — Рябов показал Стерну мелкие желтые зубы. — Цела. Куда она денется с охраняемой территории? У нас за последний год ни единого случая кражи нет. Однажды, правда, украли ящик масла весового. Сорок килограмм как корова языком слизала. Но и тот нашли. Грузчики масло у забора закопали, готовились ночью вынести, но не успели. Наши охранники проявили бдительность... Газировочки еще не хотите?
   — Слушайте, что вы мне голову морочите с вашей газировкой? С вашим маслом? Я хочу получить рыбу. Всего-навсего. Я заплатил за две с половиной недели, но не требую с вас деньги назад. Мне нужен только мой окунь.
   Рябов, выражая искренность и чистоту своих помыслов, прижал ладони к желтому в горох галстуку.