Встав на дороге, Самсонов сладко улыбнулся.
– Рад приветствовать вас, – пропел он и, завладев рукой Ларисы, долго и нежно мял ее ладонь. – Прекрасно выглядите. Что же вы так рано?
– Хотела немного размяться перед репетицией, – пришлось остановиться и даже изобразить подобие улыбки. – И еще хотела…
Самсонов, не дослушав, ухватив Ларису под локоть, потащил ее за собой в дальний угол фойе, где висели картины, отобранные для экспозиции лично главным режиссером: авангардная живопись вперемежку с реалистичными пейзажами. Тут же стояла скульптура «Плодородие», при виде которой хотелось стыдливо отвезти взгляд в сторону: обнаженные женщина и мужчина слились в экстазном поцелуе. Мужчина не на шутку возбужден и настроен очень решительно, он хочет взять женщину с тыла. Запрокинув ее голову назад, прижался грудью к женской спине, руками ухватил за интересные места. Самсонов, чмокая языком, мог подолгу простаивать возле этого экспоната.
– Хотел с вами полялякать, – прошептал он, хотя в фойе не было ни души, если не считать старухи билетерши, которая пересчитывала программки, не проданные накануне. – Понимаете ли, Лариса, сейчас очень важный момент не только в жизни театра, но и вашей судьбе. Намечается грандиозная постановка «Серебряный век», то есть «Золотой век». Именно золотой. Как вы знаете, утвержден окончательный вариант либретто. Дело идет к развязке. Так вот, хочу сказать, только все строго между нами: наши артисточки, эти старые мымры, пускают в ход все связи, чтобы получить роли. Понимаете?
– Чего тут не понять? Это я знаю.
– Мне кажется, на главную роль могли претендовать вы. Давно слежу за вами, вижу, как вы растете. Ну, в творческом плане.
– Спасибо за комплимент, – Лариса отступила на шаг, потому что Самсонов жарко дышал ей в лицо. Изо рта пахло какой-то дрянью, будто полчаса назад он закусывал водку луком и несвежими кильками. – Простите, я спешу. Мне в гримерку обещал позвонить один человек…
– Оставьте ваших ухажеров на десерт, с амурными делами всегда усеется.
– Это вовсе не амурные дела.
– Какая разница, – Самсонов заговорил еще тише, зажал ее локоть в своей холодной клешне. – Дам вам совет, хотя чужие советы никто не любит слушать. Надо бороться за себя. Не пускать это дело на самотек. Иначе скатитесь до массовки. Надо немедленно что-то предпринять. Серьезно поговорить с Поветкиным. Сейчас самое время сделать свой ход. Сильный.
– И как я должна бороться? Какой именно сильный ход надо сделать?
– Ну, знаете ли, вы не девочка, – Самсонов улыбнулся. Сделав это сообщение, взял многозначительную паузу. – Тактику и стратегию борьбы должны определить сами. Но и я слово замолвлю.
– Спасибо, Василий Иванович, не надо, – Лариса выдернула руку. – А я не сильна в интригах и подковерной борьбе. Если я достойна роли, я ее, возможно, получу. Если нет…
– Великое заблуждение, что талант сам пробьет себе дорогу, – покачал головой Самсонов. – Прорастет, как трава сквозь асфальт. На Руси столько талантов… Счета им нет. А пробиваются единицы. Короче, вы сейчас поднимитесь к главному режиссеру. Кажется, он хочет вам что-то сказать.
– Он меня вызывает?
– Вот именно, – Самсонов улыбнулся, радуясь, что нашлось подходящее слово. – Вызывает. Ждет.
***
Лариса выбралась из темного угла фойе, где ее зажал Самсонов, опасаясь, что этот прилипчивый тип снова остановит ее каким-нибудь вопросом, заспешила к лестнице. Чувство неловкости, оставшееся после странного разговора с Самсоновым, после его прозрачный намеков и советов бороться за себя, сделав какой-то ход, тянуло душу. На третьем административном этаже она остановилась, вспоминая, в какой стороне кабинет главного режиссера. Лариса всего лишь три-четыре раза посещала Поветкина в его конуре, всякий раз находила повод не задерживаться там дольше пяти минут. Она прошла темным коридором, едва не натолкнувшись на огромный сейф, свернула направо и, оказавшись в пустой приемной, постучала в дверь.
Поветкин, сидевший за письменным столом, поднялся навстречу, и, позабыв развязные манеры, галантно усадил Ларису в кресло. И, заняв свое место, рассеяно спросил, пришла она по делу или просто поболтать о жизни и творчестве. Демидова лишь пожала плечами: «болтать»с главным режиссером ей не по чину. Этой привилегией попеременно пользовались две-три актрисы труппы. По слухам, разговоры о жизни и творчестве происходят на режиссерском диване и часто заканчиваются слезами и даже вызовом «скорой помощи».
– Кажется, это вы хотели меня видеть, – Лариса, положив сумочку на колени, стала терзать пальцами тонкий кожаный ремешок. – Самсонов попросил меня подняться.
– Ах, да, – Поветкин шлепнул себя ладонью по лбу. – Конечно, я запамятовал. Не голова, а решето. Знаете ли, зачитался Петраркой, и напрочь забыл обо всех земных делах.
Поветкин ткнул пальцем в покрытый тонким слоем пыли томик Франческо Петрарки, лежавший на углу стола. Кажется, книгу не открывали с тех давних пор, как она здесь валяется.
– Знаете ли, я отношу себя той к тонкой прослойки нашей интеллигенции, которая еще изредка читает классиков. Иногда в даже первоисточнике. Между прочим, философы эпохи Возрождения – моя слабость.
Лариса надолго замолчала. Кажется, о философах она уже слышала, а перебивать Поветкина наводящими вопросами дело неблагодарное. Режиссер любил говорить и не любил, когда кто-то из посетителей открывает рот. Нужно набраться терпения, Поветкин немного почешет языком, и сам перескочит на нужную тему. Главреж неожиданно замолчал, открыв блокнот, перевернул несколько страниц.
– Вы читали либретто и сценарий «Золотого века»? – спросил он.
– Разумеется.
– И как вам все это понравилось? У меня есть некоторые сомнения. Творческий человек не может жить без сомнений, иначе он не личность, а кусок навоза. Если наши сомнения совпадут, что ж, мне надо делать выводы. Ну, только откровенно.
– По-моему все очень живо и оригинально, – сказала Лариса, зная, что уже обидела главного. Его идеи можно назвать потрясающими или гениальными, все остальные оценки – оскорбление. Но раз уж просил как на духу, – пусть получит. – Сочетание классического балета с мюзиклом, – это интересно. Но, мне кажется… Кажется, что костюмы, декорации, сама постановка – немного архаична. Все эти золоченые кареты, напомаженные парики, танцовщицы в длинных платьях, стилизованных под костюмы знати девятнадцатого века… Не знаю, от этого веет скукой. Нужна супер современная тема. Другие декорации. Да и либретто надо переработать. И, конечно же, современные музыкальные аранжировки…
– Х-м, вы очень строги ко мне, – Поветкин не взорвался от негодования, только снисходительно усмехнулся. – Современные аранжировки и костюмы – это пошлость. Признак умственной и духовной деградации нашего общества. Убожество…
Лариса украдкой поглядывала на часы, висевшие у входной двери, секундная стрелка пробегала круг за кругом, минута тянула за собой другую минуту. В гримерку ей должен позвонить Элвис, который отправился в лесничество на поиски Бобрика, и давно должен был вернуться, но сам куда-то пропал. Самое время закруглять разговор, но Поветкин раздухарился не на шутку. Забыв о своей новой постановке, он вернулся к философам эпохи Возрождения, затем перешел на античную драму, оттуда свернул к современному театру, заявив, что его кризис был предопределен еще лет двадцать назад. Прицепился к своему коллеге, поставившему нашумевший в Москве мюзикл.
– Он просто сраный ублюдок, – крикнул Поветкин, порываясь вскочить с кресла. – Грязный подонок и крысятник, который тырит у своих коллег. Увел все идеи моей прошлой постановки. Вытащил их, как кошелек из кармана слепой старухи. Тварь… Выдать мои идеи за свои, до такого мог опуститься только этот сукин сын…
Лариса перестала слушать. Отвернувшись к окну, стала разглядывать старинный особняк через улицу, рабочие монтировали леса вокруг здания. Кажется, намечается грандиозная реконструкция, которая доделает то, что не успело сделать время: окончательно уничтожит памятник.
***
Когда до лесничества оставалось километров десять, раздолбанная асфальтовая дорога кончилась, дальше пошла хорошо укатанная грунтовка, окруженная лесом. На такой дороге мотоцикл пошел живее, Элвис прибавил ходу, потом перещелкнул на пару передач ниже, мотор в сто двадцать лошадей мягко отзывался на газ на низких оборотах и прекрасно ускорялся на средних. Мотоцикл пролетел километра три по прямой, дальше дороге начала петлять, пошла вниз. Закладывая виражи на малых оборотах, не рискуя чиркнуть подножками о придорожные камешки, можно просто наслаждаться мощным переднем тормозом и прекрасным сцеплением шин с грунтом, немного раскисшим после вчерашнего дождя.
Теперь справа, сколько хватало взгляда, тянулось заросшее бурьяном поле, а слева, за дорожной канавой, подпирали небо влажные ели. У поворота на лесничество, съехав на обочину, стоял милицейский «уазик», чуть поодаль мотоцикл «Урал»с коляской, раскрашенной в ментовские канареечные цвета. Притормозив, Элвис бросил взгляд на машину, внутри никого. И рядом ни души. В эту глушь милиция не заезжала, Элвис подумал, что в районе проводят рейд на браконьеров, менты полазают вдоль речных протоков, выпишут пару штрафов и надолго исчезнут. Проехав еще полкилометра, он тормознул на повороте, чтобы пропустить бежевую «Волгу»с затемненными стеклами и милицейским пропуском за лобовым стеклом. Что-то многовато понаехало блюстителей законности для простого рейда, кажется, дело вовсе не в браконьерах.
До дома Рыбникова оставалось меньше километра, когда навстречу попался мужик в телогрейке и сапогах с обрезанными голенищами. Надвинув на лоб козырек серой кепчонки, он, опираясь на палку, брел краем дороги, глядя себе под ноги. Элвис остановился, вылез из седла, установил мотоцикл на боковую подставку. Достал из кармана кожаной жилетки сигареты, стянув с головы бейсболку, повесил ее на руль. Мужик тоже остановился, без всякого интереса глянул на спортивную Ямаху и надолго задержал взгляд на физиономии Элвиса, будто разглядел на его лбу китайские иероглифы.
– Далеко путь держим? – Элвис протянул дядьке раскрытую пачку.
– До дома топаю, – мужик охотно угостился, вытянув две сигаретки, одну заложил за ухо, про запас, вторую прикурил. Пустив дым, спросил. – А ты откуда будешь?
– Из Москвы. К вашему лесничему приехал, к Рыбникову.
– А, вот оно что. А я подумал, ты к другу. На свадьбу его позвать.
– На какую еще свадьбу? – Элвис подумал, что мужик датый, поэтому порет всякую хрень. – А чего это к вам ментов столько понаехало?
– Какой ты любопытный, – хитро усмехнувшись, мужичок ниже надвинул на лоб козырек кепки. – Ты вот что, малый… Если ты к Рыбникову приехал, попал не по адресу. Поворачивай оглобли и дуй отсюда прямо в город.
– В город? – удивился Элвис, принюхиваясь. Кажется, свежим перегаром от мужика не пахло. – С чего это?
– А с того, что все трупы в морг свезли, в город. И Рыбникова туда доставили и всех остальных, кого вчера тут постреляли. И Бурмистров, ну, охотник, при котором я проводником состою, тоже в город отправили. Только живого. На него было совершено бандитское нападение.
Мужик многозначительно поднял вверх коричневый от табака указательный палец. После долгого общения с ментами и прокурорами он здорово обогатил свой словарный запас.
– Бандитское нападение? – переспросил Элвис.
– С целью завладения оружием и боеприпасами. Так следователь сказал. И я у них, у милиционеров, тоже вроде свидетеля.
– То есть как это? – Элвис чувствовал себя сбитым с толку. – Ни хрена не понимаю.
Теперь Элвис видел, как из-за поворота дороги появились две мента. Переговариваясь, они медленно приближались к собеседникам. Один из ментов, долговязый прапор, снял с плеча укороченный автомат Калашникова, поправил ремень и перевесил оружие на другое плечо. Другой мент тоже остановился, наклонившись, завязал шнурок на ботинке и двинулся дальше.
– Не понимаешь? – мужик бросил окурок и сквозь зубы сплюнул на дорогу. – Ну, я свидетель по уголовному делу. Потому что я многих видел. Ну, фигурантов. Почитай, всех. Ну, кого убили. Говорил с ними как с тобой сейчас говорю. Меня скоро тоже в район повезут. По второму кругу показания снимать. Уже не в милиции, в прокуратуре. Такие дела. Понял?
Элвис хотел ответить, что ни черта не понял, но успел рта раскрыть. Мужик неожиданно отступил на пару шагов, качнулся на каблуках и неожиданно рванулся вперед, на Элвиса. Толкнув его в грудь, сделал подножку. Задумчивый Элвис, не ожидавший такого поворота событий, не успел даже отступить в сторону. Он тяжело грохнулся на дорогу спиной, через мгновение мужик оказался сидящим на его груди. Размахнувшись, влепил Элвису кулаком под левый глаз.
– Хрена ты делаешь?
Элвис выпучил глаза и получил кулаком в правое ухо. Он попытался подняться, стряхнуть с себя этого идиота. Но мужик сдавил его грудь жилистыми ногами, и пальцами, словно вырезанными из дубовой колоды, вцепился в горло.
– Я держу его, – заорал мужик во всю глотку. – Держу… Давай скорей. Вяжи суку. Ну, скорее…
Менты, которые едва плелись по обочине, неожиданно рванули вперед, сбросив с плеч автоматы. Элвис ухватил мужика за плечи двумя руками, резко потянул вниз на себя. Приподнявшись, снизу верх ударил его лбом в лицо. Затем навернул кулаком в горло. Помогая себе бедрами, свалил мужика на бок, пару раз крепко навернул ему по физиономии.
– Лежать… Не двигаться… Лежать, тварь…
Менты кричали на бегу и махали автоматами. Но Элвис уже ничего не слушал. Вскочив на ноги, шагнул к мотоциклу. Чтобы вскочить в седло, завести движок и совершить крутой разворот на узкой дороге, нужно всего несколько секунд. Он успеет. Мужик стал на карачки, кровь из разбитых губ и носа, стекала на подбородок, капала на землю. Дядька зарычал, как цепной пес, оттолкнувшись ногами и руками от грунта, бросился на Элвиса, повиснув у него на ноге, вцепился в бедро мертвой хваткой. Элвис, ухватив противника за волосы, рванул назад его голову назад и влепил кулаком в левое ухо. Кепка слетела с головы, после тяжелого удара дядька, кажется, вырубился, но почему-то продолжал сжимать ногу Элвиса своими клешнями, повиснув на ней, как неподъемная гиря, не давал сделать шага.
Время было упущено, уйти не удалось. Менты с раскрасневшимися я об бега мордами оказались рядом. Элвис занес кулак для последнего сокрушительного удара в ухо своего обидчика. Но тут кто-то налетел сзади, влепил резиновой дубиной поперек спины, по почкам. Вторым мощным ударом по затылку свалил Элвиса с ног. Чей-то сапог врезался в ребра, второй удар сапога пришелся по лицу, чуть выше брови. Из последних сил Элвис оттолкнулся ладонями от земли, стараясь подняться. И снова дважды огреб дубиной по спине и затылку. Свет померк, наступили непроглядные сумерки.
Кто-то, усевшись на его спину, закрутил руки, кто-то защелкнул на запястье стальные браслеты. Медленно вылезая из глубокого нокдауна, он приподнял голову, увидел свои документы, бумажник и пачку сигарет, лежавшую на обочине. Значит, его уже прошмонали, выпотрошили карманы. Сквозь кровь, заливавшую глаза, Элвис видел четырех ментов, стоявших над ним, и того мужика с разбитой мордой. Дядька вел себя странно. Он отступал на середину дороги, глядел по сторонам, беспокойно потирал ладони, вздыхал, отступая назад. И неожиданно бросался вперед, попадая в руки ментов. Он норовил пнуть лежавшего человека сапогом под ребра или вдарить подметкой по лицу, но мешали милиционеры. Один раз попытка удалась, мужик, вырвавшись из объятий милиционеров, ударил Элвиса носком сапога в бок.
– Он это, – кричал мужик, брызгая кровавыми соплями. – Тот самый гад. Он вчера вечером удрал на мотоцикле. И девку свою увез. Я этот мотоцикл из миллиона узнаю. И эту морду поганую тоже. Тварь такая… Только посмотрите, что он со мной сделал. Изувечил честного человека… Убийца, тварь…
– Ты ничего не путаешь? – кто-то из ментов поставил подметку сапога на спину Элвиса, точно между лопаток, больно надавил каблуком на позвоночник. – Ну, может, обознался ты, Василий Палыч… Время позднее было. А он на мотоцикле. Раз – и нету.
– У меня глаза как у совы, – затряс головой мужик. – Мы сидели у костра. Ваши милиционеры вместе с майором. И еще тот плешивый из прокуратуры. А мы с Матвеичем как раз с краю, ближе всех к дороге. И тут эту сволочуга вывела из сарая мотоцикл. Мы за разговором и не услышали ничего. А он мотор завел и мимо нас пролетел, как ветер. Я первый наперерез кинулся… Но тут разве догонишь. У, гадина…
Мужик вздохнул, отступил назад, сделав вид, что успокоился, остыл, но в следующее мгновение снова рванулся вперед, норовя напоследок приложить Элвиса сапогом. И снова попал в руки ментов.
– Да успокойся же ты… Взяли же его… Успокойся, а то и на тебя браслеты наденем.
– Пустите, – крикнул мужик, вырываясь. – Не трогайте меня. Мне насрать, что вы при погонах и званиях. Он мне, гнида, нос сломал. И два зуба передних как не было. А ему две царапины, так? Пусти… Дай хоть приласкаю эту суку напоследок…
Увидев, что Элвис открыл глаза, дядька крикнул:
– Ну, чего вылупился, паскуда? Приехал, да? Что потерял здесь? Зачем вернулся, мразь поганая? Слышь, ребята, он вещественные доказательства хотел похерить. Ну, теперь не уйдешь, зараза.
Мужик снова кинулся вперед, и, оказавшись в руках ментов, понял, что сапогом Элвиса не достать. Тогда он плюнул на лежавшего человека, собрал во рту побольше слюны пополам с кровью и снова плюнул. Элвис отвернулся, хотел только одного: чтобы это представление поскорее кончилось. Он подумал, что после вчерашнего кипеша со стрельбой Бобрик и Ленка сумели выбраться отсюда на мотоцикле, – это ясно. Наверное, сейчас они в безопасности. От этой мысли стало легче на душе.
Глава тринадцатая
Лариса вернулась к действительности, когда Поветкин перестал сыпать ругательствами и, переключившись на другую тему, рукой чертил в воздухе кривые линии. Демидова, упустив нить разговора, теперь не могла понять, о чем идет речь. Оставалось лишь согласно кивать головой и глупо улыбаться.
– Это река, в это лодка, которую уносит бурным течением, – пел главреж. – Левый берег – это болотистая низина, привлекательная лишь издали. Кустики, деревца, травянистые поляны… Но прибиться к левому берегу – все равно что погибнуть. Там сплошные топи, неопределенность, там бушуют смерчи и ураганы.
Чтобы наглядно проиллюстрировать свою мысль о бушующих ураганах, Поветкин набрал в легкие побольше воздуха и сдул со стола на пол платежную ведомость.
– Ну, это, сами понимаете, я фигурально. Правый берег – не так привлекателен внешне. Каменистая почва, валуны, поросшие мхом. Но именно этот берег – символ надежности. У пристани, в тихой заводи можно встать на прикол и забыть об опасном течении реки, о болотистом левом береге, обо всем на свете. Главное в жизни человека – определенность, устойчивость. Понимаете?
– В общем и целом, – кивнула Лариса, стараясь сообразить, о какой лодке, реке и берегах идет речь. – Но не совсем. В смысле, насчет левого берега не все дошло.
– Черт, эта привычка изъясняться витиевато, образное мышление… Оно меня когда-нибудь погубит. Что ж, давайте напрямик. Левый берег – это жизнь вне нашего театра или вечное прозябание на вторых ролях. Неопределенность, бытовая неустроенность и все такое.
– А что, меня собираются уволить?
– Ни боже мой, – главреж прижал ладони к груди. – Но, позвольте, я закончу. Итак, берег правый – это дружба с первыми лицами коллектива, – Поветкин покашлял в кулак и непроизвольно покосился на диван, застеленный видавшим виды покрывалом. – Правый берег – это самые завидные роли, о каких молодая актриса, то есть, наша лодка, пока что плывущая по течению, не могла и мечтать. Это прочное положение в театре и многие другие блага, которые не валятся с неба на простых смертных. Но лодке нужно сделать свой нелегкий выбор. Нужно понять и решить: к какому берегу прибиться. И это не принуждение, не голая корысть. Это осознанный и, главное, добровольный выбор. Тем более что распределение ролей уже на носу. Все решится не сегодня, так завтра. Теперь понимаете?
– Вот теперь, кажется, понимаю, – усмехнулась Лариса. – Если тебе нужно перетрахаться, нечего тут распинаться. В театре полно всяких лодок, шлюпок и прочего. Только пальцем поманить – приплывут. На твою тихую пристань. Вот эту вот вонючую помойку.
Лариса показала пальцем на диван.
– Фу, как вульгарно: перетрахаться, – улыбка сползла с лица режиссера, как чулок с женской ножки. Поветкин брезгливо поморщился. – Вы меня расстраиваете. До глубины души.
Лариса поднялась на ноги так резко, что едва не уронила стул. Шагнула к двери, но шустрый Поветкин уже вырос на ее пути.
– Впрочем, я сам во всем виноват, – пролепетал он. – Ничего толком не могу объяснить. Черт побери, где мои манеры? Где умение обращать с лучшими представителями прекрасного пола? Я такой неуклюжий, такой беспомощный и косноязычный. Сибирский валенок, тюфяк… И после этого за глаза меня еще называют ловеласом. Господи… Это просто смешно. Кто распускает эти гнусные слухи? Не иначе как Самсонов. Больше некому. Ладно, с ним я еще разберусь. Для начала вставляю ему хорошую трехлитровую клизму. Нет, трех литров мало будет. Нужно ведро, не меньше. Это не для того, чтобы промыть его говнистые кишки. Чтобы мозги встали на место. Вот вечно так. Хочешь как лучше…
– Если хотите как лучше, уйдете с дороги, – Лариса заглянула в глаза главрежа. – И разрешите мне закрыть дверь с другой стороны.
Поветкин подумал, что в следующую секунду может запросто получить коленом между ног, а к удару он в данный момент совсем не готов. Вздохнул и отступил в сторону, разрешив Ларисе выйти из кабинета. Ничуть не расстроенный итогом беседы, Эдуард Павлович, повесил на спинку стула пиджак в мелкую клеточку и пружинистыми шагами прошелся по кабинету, словно тигр по цирковой арене. Остановился, выглянул в окно. На небе собирались низкие грозовые облака.
– Никуда ты не денешься, сучка, – прошептал Поветкин. – Повертишь жопой и сама прибежишь. Еще прощения попросишь. Еще в ногах будешь валяться, поганка. Колени в кровь сотрешь, по полу будешь ползать.
Поветкин почесал затылок и добавил:
– И землю жрать.
***
Лариса Демидова дошагала до лестницы, спустилась вниз, открыв дверь гримерки, уселась перед зеркалом, достала из сумочки мятую пачку сигарет. Последний раз она курила, кажется, месяц назад, после трудного разговора с одним мужчиной, к которому она давно неравнодушна. Впрочем, эта любовь без взаимности… И сейчас подходящий случай пустить дым и немного успокоиться. Лариса безуспешно поискала в подзеркальнике зажигалку, взяла спички с соседнего столика.
– Вот же, блин, везет, – сказала Лариса своему отражению в зеркале. – Финал и занавес. Теперь можно губы не раскатывать, роль в новой постановке не дадут. Черт, этот Поветкин… Насквозь гнилой мужик. Гнилой и червивый.
Лариса замолчала, стряхнув пепел в пустую склянку из-под грима. Хотелось заплакать, но слез не было. А ведь в последний месяц все складывалось как нельзя лучше. Театральный телеграф стучал, что Лариса ходит среди фавориток Поветкина и, весьма возможно, главреж даст ей главную роль в новой постановке. Иринка Оганянц и Люба Ремизова неожиданно впали в немилость. Пару недель назад Лариса получила свой персональный столик в гримерке, хотя девчонки из кордебалета переодевались и марафетилась в общей комнате, Демидову чуть ли не силком перетащил сюда Василий Иванович Самсонов, шепнув, что это распоряжение главного и отказаться, проявив солидарность с подругами, никак нельзя. Режиссер не поймет, обидится на всю оставшуюся жизнь. И сделает выводы.
Неделю назад в коридоре ее остановила Любка Ремизова. «Быть тебе примадонной, – Любка горько усмехнулась. – Разведка донесла, что на столе главного два дня подряд лежали твои фотографии. Что ж, жизнь течет. Я, старая кляча, свое отпахала. Пора молодым впрягаться». И заспешила куда-то, не дождавшись ответа. Значит, роль, действительно, светила. А что теперь? Лариса раздавила недокуренную сигарету. Полный мрак и безнадега.
– Лодка, плывущая по течению, – сказала Лариса. – Какой образ придумал. Сволочь он все-таки, гад последний…
***
Над дачным поселком «Красная нива»плыла прозрачная тишина, которую изредка нарушал далекий гул электричек и гудки скорых поездов. Краснопольский, свернув на улицу Плеханова, на холостом ходу прокатил еще пару сотен метров и, съехав с дороги, остановив БМВ впритирку к глухому забору. Он выбрался из машины, тихо хлопнув дверцей, остановился и полной грудью вдохнул воздух, пропитанный ароматом старых сосен, ранней осени и дождя. Дух такой, что голова кружится.
Краснопольский хорошо знал секрет старой калитки, просунув руку в узкий зазор между кирпичным столбиком и досками, отодвинул внутреннюю задвижку и, чуть прихрамывая на больную ногу, двинулся по тропинке к старому дому с большой летней террасой и мансардой, крытой потемневшим от времени шифером. У ворот стоял Ленд Ровер с ручным управлением и новенький Мерседес. На джипе хозяин дачи воровской положенец Сергей Павлович Исаев, он же Фанера, ездил сам, на мерсе его изредка вывозил в город водитель Боря. Высокие сосны шептались о чем-то важном, в жестяных желобах журчала вода.