Тропов Иван. Крысолов

   Стас врезал кулаком в пластиковый бок ларька.
   Черт возьми!
   Самое обидное – это даже не то, что использовали как марионетку.
   Но Арни! Арни-то ведь не понимает, что его тоже просто используют! Он же по-настоящему привязался к ним, этим “друзьям”… Может быть, даже полюбил. Считает их своими единственными настоящими друзьями. Такими, которых не бросит ни за что. Даже если дядя Стас, который ему и за папу, и за маму, и за бабушек с дедушками, навсегда уедет из города…
   Сволочи.
   Ну да что с них взять… Они же почти все из военных лабораторий. А этот-то 1-С уж точно. А какой же еще быть рукотворной твари из военных лабораторий, как не холодной и расчетливой. Других не держим…
   Если для этого 1-С дружба и признательность и существуют, то лишь как ярлычки на ниточках чужих душ. За которые можно дергать, добиваясь своих целей.
   Все верно. Так и должно быть.
   Стас взвесил на руке мобильный, прикидывая, куда бы его швырнуть – так, чтобы уж разлетелся так разлетелся, с грохотом и в крошку…
   Трубка включилась. Без звонка, без нажатия на клавишу приема.
   Видно, чьи-то умелые пальцы – тонкие и чувствительные пальцы, каким мог бы позавидовать нейрохирург, – покопались в электронных потрохах и что-то там подправили.
   – Крысолов, пока вы не разбили аппарат, одну минутку внимания. Это важно.
   Ужасно хотелось грохнуть телефон об асфальт, но Стас сдержался.
   Еще какой-го подвох?.. Еще не все сюрпризы кончились?..
   – Мне ужасно жаль, что вы все так восприняли. Но поскольку моим извинениям вы все равно не поверите, по крайней мере, сейчас, то я скажу лишь одно. Вы проделали огромную работу, чтобы добыть для нас секвенсор. Вы даже не представляете, насколько он нам необходим… Впрочем, не о том речь. Я не уверен, что могу сделать для вас столько же. Но кое-что я постарался сделать.
   – Ты уже сделал все, что только мог… – пробормотал Стас.
   Не столько для него – глупо ожидать, что слова могут переубедить этого 1-С. Лишь для того, чтобы сбросить напряжение. Пара душевных струнок натянулась так, что вот-вот готова была порваться…
   Голос в трубке не обратил на слова внимания. Спокойно и монотонно договорил:
   – Постарайтесь быть в отеле “Северный” сегодня около десяти утра. Номер шестьсот пять.
   – Что там?
   Стас усмехнулся. Интересно, что, по мнению этого 1-С, может значить для Крысолова больше, чем Арни? Неужели деньги? Какая-нибудь очень дорогая побрякушка, завалявшаяся в подземельях Кремля, когда оттуда вывозили все эти гохраны и золотые палаты…
   – А вот будьте там, и узнаете.
   Связь оборвалась. Без гудков отбоя, без всего. Словно Стас сам оборвал связь.
   Но экран светился. “10:00. “Северный”. 605”.
   И все пропало, сменившись ярлычком “сохранено в памяти”. Потом растворился и ярлычок, осталась лишь стандартная заставка с циферблатом часов.
   Восемь двадцать. Если ехать в этот “Северный”, то надо собираться сейчас. Пока дойдет до спальных районов, пока отыщет какую-нибудь брошенную при эвакуации колымагу, пока заставит ее ехать, пока доберется до северо-западного сектора Пригорода… В упор.
   Только стоит ли?
   Зачем?
   Ничего не хотелось. Хотелось сесть вот тут же, прямо на асфальт. И пропасть. Раствориться. Чтобы не было. Ничего. Ни этого пустого города, ни крыс, ни жгучей, бессильной ярости за обманутого Арни, который считает этих расчетливых тварей своими настоящими друзьями, – и вдвойне, втройне жгучей оттого, что с этим ничего, совсем ничего нельзя поделать!
   С Арни ни встретиться, ни поговорить – пока его “друзья” сами не захотят этого и не разрешат. Найти, где они сейчас, – они, контролирующие море цивильных крыс, – невозможно. Не-воз-мож-но.
   Но телефон разбивать не надо. Это хоть какая-то ниточка к Арни…
   Стас сунул телефон в карман.
   Ноги несли вперед, непонятно куда…
   Пустынная площадь, арка впереди. Под ней виднелась разбитая “норка”. Теперь ее не скоро отсюда уберут…
   Ларьки, ларьки, ларьки… И ни души.
   Лишь шум ветра в ушах. И сквозь этот шум…
   Стас нахмурился, крутанулся назад – кажется, к шуму ветра примешалось еще что-то позади, не то едва слышные шаги, не то шелест одежды от быстрых движений…
   Но не успел. В затылок ударило, с хрустом швырнуло в темноту.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   Однако это уже становится мерзкой традицией. Чуть что – сразу по голове.
   И руки опять где-то за спиной, прижатые одна к другой…
   Нет. На этот раз хуже. Никаких мягких кресел и теплого древесного запаха. На этот раз ничком, и под щекой холодный асфальт.
   И еще боль в затылке. И все вокруг как-то колышется, пляшет, словно это палуба корабля или платформа карусели…
   И голоса. Кружатся где-то рядом, как мотыльки.
   – Соседние ларьки обыскал?
   Знакомый, чертовски знакомый женский голос. Бавори.
   – Да, – мужской, низкий. Пауза.
   – Ничего, – снова мужской голос. Словно извиняясь.
   Это тот ее здоровяк-приятель, что ли? Вот куда Топкий так шустро убежал с крыши торгового центра. Предупредить Бавори. И, похоже, еще и радиомаркер прилепил куда-то на плащ. Уж больно быстро они его нашли.
   Точно-точно. Вот почему в гараже не осталось ни одного сканера.
   Да только теперь-то что – раньше надо было соображать! Пока дома был, пока можно было переодеться и избежать этой милой встречи. Которая, похоже, станет последней. А теперь… Эх, тормоз, тормоз…
   – Ну и черт с ним… – голос Бавори. – Пихай его в машину.
   – А секвенсор?
   – К черту секвенсор! Пихай его в машину!
   – Не сходи с ума…
   – Пихай его в машину! Пихай его!
   – Ладно, ладно… Только не заводись…
   Щека оторвалась от асфальта. Тело потянуло куда-то вверх, перевернуло, ноги потащились по асфальту. Стас попытался встать, но ноги тоже оказались скованы.
   По макушке чем-то тюкнуло, ноги стало сгибать, за спиной и снизу что-то мягкое, поскрипывающее кожей. В нос – табачный запах. Не очень резкий и с каким-то странным ароматом, не имеющим к табаку ни малейшего отношения. Женские сигаретки какие-то…
   – Давай, давай! – прямо в ухо голос Бавори. Стас наконец-то набрался сил и открыл глаза. Перед глазами скользнула бледная рука, кожаный ру­кав… Хлопнула дверца, и тут же тихо заурчал мотор.
   – Эй! Стой! А я?
   Теперь голос прилетал откуда-то слева, с той стороны, где сидела Бавори. Боковое стекло на ее дверце было приспущено.
   К окну справа приник мужской силуэт. Тот парень, что был в закусочной. – Дернул ручку, но дверца была заперта. А потом ручка и вовсе выскользнула у него из-под пальцев – машина рванула с места.
   – Стой! Меня же здесь сожрут! Здесь же одни крысы! Стой!!!
   – Значит, сожрут… – пробормотала Бавори.
   Не оборачиваясь, не глядя в зеркало заднего вида и не переставая давить на акселератор. “Итальянка” мягко, но уверенно набирала скорость, словно решила оторваться от земли. Пулей понеслась по боковым улочкам Выставки, вывернула на площадь перед главной аркой, выскользнула на проспект.
   Совершенно пустой до самого горизонта. Ни машин, ни трупов.
   То ли военные здесь вовремя успели отступить, то ли этот 1-С и не стремился перебить как можно больше солдат, не желал морей крови, а лишь добивался наибольшего эффекта. И того, что случилось на Красной площади, было уже достаточно. Похоже, дальше военных просто гнали.
   Не давая прийти в себя, но и не стараясь извести под корень…
   Вокруг было пусто-пусто. Так пусто, как бывало только в центральном районе. Наверно, во всем городе не осталось никого, кроме них и того мужика, брошенного на площади перед ларьком.
   Бавори оторвалась от дороги, повернулась.
   Убрала с руля правую руку, сдернула с лица полоски пластыря. Скомкала, швырнула под ноги…
   Стас невольно поморщился.
   Хирурги, конечно, это уберут. Деньги у нее есть, так что уберут. Но это с лица. А в голове-то все, конечно же, останется. И то, как она получила эти следы. И те секунды перед зеркалом, когда впервые…
   – Ну что? Нравится?
   Можно было бы, конечно, попытаться вывернуться. Поиграть словами и подловатой “техникой влияния”. Обхитрить, успокоить… Но она сама дрессировщик, и неплохой. С ней этот фокус не пройдет.
   Да и зачем, зачем? К чему?
   Вырваться от нее все равно не получится. Со скованными-то руками и ногами…
   Не получится. И, похоже, месть будет долгой. В конце будет смерть, это несомненно, но сначала будет месть. Долгая и с фантазией.
   Может быть, уж лучше сразу?.. Впереди все равно нет ничего такого, ради чего стоило бы бороться…
   Если уж ради чего-то и стоит побороться, так это ради того, чтобы вывести ее из себя. Сейчас, в первые минуты, пока она зла, очень зла, пока обладание тем, что искала три дня без передышки, будоражит, пока кровь бурлит.
   Потом, когда она чуть свыкнется с тем, что птичка наконец-то в ее руках, первое возбуждение пройдет и останется лишь холодная месть.
   А сейчас, в первые минуты, можно хотя бы попытаться… Пока кровь горяча – довести ее до кипения… Может быть, смерть будет быстрой. Легкой.
   – Что молчишь?.. – Бавори сказала это тихо. Почти спокойно. Если бы не ее глаза… Стас усмехнулся:
   – По-моему, ты прелесть. Тебе бы еще поперечные стежки удлинить, а потом все раскрасить помадой. Был такой старый клип, про какого-то фетишиста, там у женщин на щеках были шрамы, раскрашенные под улыбку…
   С руля слетела и вторая рука Бавори. Вспорхнула, как шустрая птичка – и обе ее руки метнулась, словно голодные вороны…
   Стас дернулся в сторону. Закрыл глаза, отвернул лицо, сжался, выставив плечо. Удары сыпались один за другим. В плечо, в бок, в руку, в грудь… А вот когтями по шее – глубоко. Всеми четырьмя когтями, хорошими такими когтями, как у животного.
   Машину повело, но удары не кончались. Значит, сумел… Довольно простой трюк на самом-то деле. Не открывая глаз, Стас ждал последнего удара.
   Налетев на бортик тротуара на такой скорости, машина и сама взлетит, как птица. И, вращаясь, как потерявшая контроль ракета, влетит в стену какого-нибудь дома…
   Удары прекратились. Машина, завизжав шинами, мелко завиляла из стороны в сторону, но все же выровнялась.
   Стас открыл глаза.
   Сжав руль – пальцы побелели, темно-синие ногти на их фоне были почти черными, – Бавори сверлила взглядом лобовое стекло. Сбросила скорость.
   – Сволочь… Сволочь… Сволочь… Распоротой шее было тепло. Тепло от собственной крови. Но где-то сбоку. Ничего серьезно не задето. От такого не умирают.
   – Вывести меня из себя решил? – Бавори улыбнулась. Снова повернулась к нему. Глаза расширились, словно она закапала в них по ампуле белладонны. – Нет, мальчик, не получится. Быстрой смерти захотел? Не дождешься. Будешь гнить в клетке. В маленькой клетке, скрючившись в три погибели. И каждый день я буду отрезать от тебя по кусочку и скармливать моей милой Карме. Ты ей понравишься.
   Стас перестал закрываться плечом. Поерзал в кресле, усаживаясь удобнее.
   В голове было пусто. И в эту пустоту лезли какие-то совершенно дурацкие мысли. Интересно, кто такая эта Карма? Собака?
   Вряд ли… Эта спятившая сучка любит крупных зверей, парнокопытных. Но они мясо не едят…
   Ах да, у нее же есть баскеры. Там были одни самцы, кажется. Но почему бы не быть и одной сучке? Для дома, для семьи…
   Стас поежился.
   И постарался говорить сладко. Сладко-сладко:
   – Всю жизнь мечтал. Чтобы только я и две милые дамочки. Одна из которых с двумя улыбками. Нет, почему с двумя? Это в том старом клипе было две, а у нашей домохозяйки улыбок будет три…
   У Бавори вырвался звук, похожий даже не на крик и не на вопль – какое-то рычание с всхлипом. Руки слетели с руля, метнулись к Стасу.
   Но на этот раз Стас не отвернулся и не сжался. Смотрел на дорогу.
   Где-то на востоке простокваша чуть расступилась и из нее вынырнуло солнце. Словно чтобы улыбнуться – на­последок…
   И в его лучах впереди на дороге блеснули машины. На левых полосах замер какой-то старый грузовик, потертый и грязный. Справа, забравшись одним колесом на тротуар, легковая. Что-то белоснежное, сверкающее в розовых лучах солнца.
   Левее грузовика разделительные бортики отрезали от встречной полосы. Справа у тротуара тоже не проскользнуть – автобусная остановка.
   Бавори тоже заметила солнечные зайчики. Взглянула в лобовое стекло. Замерла.
   Стас почти физически почувствовал, как она принимала решение. Заняться экзекуцией или управлять машиной. Несущейся точно на ту беленькую…
   Глаза смотрели на дорогу, а скрюченные пальцы висели в воздухе, все еще тянулись к шее…
   Затем ноги вжали тормоз, а руки рванулись на руль.
   Вихляя и визжа покрышками, “итальянка” остановилась. В каких-то пяти метрах от бампера белоснежного “пежо”.
   За лобовым стеклом виднелся лишь подголовник пассажирского кресла, зеркало заднего вида, а вместо руля и водителя – полоса из трех пластиковых прямоугольников. Большая планшетка, разложенная до предела и установленная прямо на приборный щиток, закрывала почти все лобовое стекло. То ли водитель читал новости, то ли смотрел что-то развлекательное. Ноль внимания. Кажется, даже не заметил, что чуть не погиб миг назад.
   Бавори опять не то взвыла, не то зарычала. Рванула крышку бардачка, выдернула оттуда пистолет и вылетела из машины. Обежала капот “итальянки”, наискосок рванула к капоту “пежо”, обходя машину со стороны водителя. Левой рукой дернула дверцу, правой уже впихивая туда руку с пистолетом…
   По ушам ударил грохот.
   Бавори отбросило от машины. Снова грохот – и еще один невидимый удар ей в живот, от которого Бавори согнулась пополам. Упала.
   В окне “пежо” планшетка пришла в движение. Ее очень аккуратно складывали. Наконец отложили на боковое сиденье, и показалось лицо и огромный лоб, переходящий в выбритый череп.
   Из машины вылез Чистюля. Шагнул к Бавори. Вышиб пистолет из ее руки, потом, очень аккуратно, носком ноги перевернул ее с бока на спину.
   Поглядел.
   Наконец сунул свой пистолет куда-то под плащ. Осторожно пихнул Бавори носком, снова перевернул на живот, нагнулся и провел рукой по поясу ее кожаной куртки. Что-то нащупал и выщипнул из пояса, словно блоху.
   А может, блоха и есть. Электронная.
   Точно. Чистюля достал маленькую коробочку, в каких хранят маркеры, и что-то положил туда. И пошел наискосок, через дорогу к “итальянке”, заходя слева.
   Забрался на водительское сиденье. Повеяло чем-то свежим и ягодным, какой-то северной ягодой.
   – Чего дурака-то валял? Зачем злил ее так? Вы там, – Чистюля кивнул головой назад, – чуть на дом не налетели, как кобель на сучку… Боялся, что я не получил письма? Или думал, не успею – не найду? Зря. На Чистюлю можно рассчитывать…
   Письмо? Какое еще письмо?
   Стас молча глядел на Чистюлю.
   Рассудок нашептывал, что стало только хуже – Чистюля ведь на Графа работает. А у Графа счетов к нему еще больше, чем у Бавори. Дело даже не в двух сожженных фермах. Граф начнет пытать, где секвенсор. А секвенсор…
   Секвенсор теперь у “друзей” Арни. Но рассказать об этом Графу… Про разумную мартышку? Которая следит за новостями? Умеет пользоваться планшеткой? Обвела Крысолова вокруг пальца? И которая на самом-то деле командует всеми крысами Старого Города?..
   Не поверят. Ни за что. И значит, стало только еще хуже. Потому что Чистюлю не доведешь до белого каления, как Бавори. Этот довезет к Графу. И там уж мало не покажется…
   Но это – рассудок. А внутри, где-то на уровне живота, растягивался, исчезал тугой комок. И где-то за всеми этими рассуждениями крепло ощущение, что мир перестал быть пропастью, в которую можно только падать…
   Почему-то Чистюля располагал к себе. По всему выходило, что сейчас он должен работать на Графа, но почему-то не верилось, что Чистюля потащит его к Графу.
   Или хотелось, чтобы верилось?..
   – Будешь? – Чистюля достал коробочку с жевательными подушечками.
   Стас кивнул. Немного никотина синапсам не помешает. Плетутся, как лягушки, на которых два состава разгружали…
   Попытался протянуть руку, но протянулись обе. В на­ручниках.
   Чистюлю это не смутило. В его пальцах уже была не только коробочка с жевательными подушечками, но и что-то блестящее. Не то ключ, не то отмычка. Наручники упали вниз.
   Чистюля вручил Стасу коробочку с жвачкой и кивнул вниз:
   – Ноги вытяни.
   Стас прижался к двери со своей стороны, развернулся, как мог, чтобы Чистюля достал и до скованных лодыжек.
   Упали и вторые наручники. Стас наконец-то уселся нормально. Покрутил запястьями. Вытряхнул из коробочки пару подушечек.
   Рот наполнился чудным ароматом той северной ягоды. А может, и не ягоды, может, это память плутует… Но хорошо.
   То ли от этой свежести, то ли от никотина, но в голове посвежело. Еще бы понять, что в мире творится. На Графа Чистюля работает? И просто прикидывается добрячком, чтобы проще было выпытать про секвенсор?
   Или свою игру ведет?
   И еще – о каком письме речь…
   Чистюля прищурился, разглядывая Стаса. И вдруг ухмыльнулся. Самым мальчишеским образом.
   – Так это не твое письмо?.. Эх ты, дрессировщик! – Чистюля, ухмыляясь, помотал головой, словно не мог поверить. – Так вы что же, так и не вскрылись с этой мартышкой? Так до самого конца и не понял, кто это?
   Сотрясаясь в беззвучном смехе, Чистюля опять помотал головой, отказываясь верить.
   – Эх, Крысолов, Крысолов… Я-то решил, что ты все понял и вы с мартышкой вскрылись. Письмо-то было от твоего имени, твоей электронной подписью зашифровано…
   Стас скрипнул зубами.
   Черт возьми! Сволочная мартышка! Так вот почему планшетка норовила разрядиться, даже когда не работала! Как же, не работала… Стоило отлучиться – и Серый за ней, получается, все время сидел, когда мог?
   Ну да. Вот отчего эти утренние слабости, когда приходилось его оставлять одного…
   А он по сети ползал. Новости смотрел. Кому-то в Старом Городе приказы передавал. Личные файлы изучал. Письма рассылал…
   Чистюля перестал скалиться. Сказал вдруг совершенно серьезно:
   – Золотое у тебя сердце, Крысолов…
   – Ну да! – тут же отозвался Стас. – Золотое. Как клю­чик… И хозяин у этого золотого сердца… Тоже как Буратино…
   – Ладно, не прибедняйся. Я же знаю, отчего ты стал Крысоловом.
   – Да?
   – Да. Знаю я все про твоего Арни…
   Стас открыл рот, но так ничего и не сказал.
   – Ладно, расслабься… Не заложу. Ни Графу, ни кому еще… Стас наконец-то обрел дар речи.
   – Откуда ты знаешь?
   – А кому ты фургонами фрукты возил? Крысам, что ли? Это ты Рубаковым можешь рассказывать…
   Ну да… Все верно. Фрукты.
   А потом его Граф нанял. Дело было в Марго, но Граф наверняка не удержался и рассказал и кое-что еще. Или Чистюля сам из него незаметно выпытал всякие мелочи, которых ему не хватало для полной и окончательной классификации парня по кличке Крысолов. Наверняка Чистюля собирает инфу на всех более-менее значимых обитателей Старого Города…
   Ну вот он и узнал. И про пожар, и про то, из-за чего вышла ссора, – про все. И про маленького гориллу, к которому сопливый Крысолов привязался так, будто это не зверь, а маленький человечек…
   – Маленький человечек в шкуре чудовища… – пробормотал Чистюля.
   Стас вздрогнул. Посмотрел на Чистюлю в упор.
   – Да ладно… У меня самого девчонка такая… Девять лет… Никому не покажешь. Все мило улыбаются и сюсю­кают. И поскорее стараются забыть. Она молчит всегда, два слова в день если скажет, и то хорошо. Но глаза…
   Чистюля отвернулся, уставился в окно левой дверцы.
   Стас сообразил, что не может жевать. Вместо того чтобы двигаться – челюсти до боли стиснуты. Заставил себя расслабить мышцы.
   Ага… Так вот почему он влез во все это. Работа работой, но не в ней дело. Даже после письма с предложением неплохо заработать никто не полезет в Старый Город, когда его штурмует армия и где хозяйничают модифицированные крысы…
   Стоп.
   – Подожди! А ты-то откуда все это знаешь? Ты с ними тоже пересекался? – Стас помолчал, борясь с собой, но все-таки не удержался: – Он тебя тоже использовал как-то?..
   Чистюля ухмыльнулся:
   – Да нет, Крысолов. Даже не мечтай. Это тебя можно вот так вот… Это ты у нас парень с золотым сердцем. А я так… Погулять вышел. У меня только третий глаз.
   – Третий глаз?
   – Да. Никогда не видел? На индийских картинках ри­суют. Как изнутри головы идет луч, обшаривает мир вокруг.
   – Зрение помимо глаз…
   – Да нет. Это для всяких кришнаитов, может, зрение… Зачем мне третий глаз для зрения, когда у меня для зрения и так уже два есть? Нет, третий глаз не для зрения. Для замечания.
   Стас шумно втянул воздух. Издевается, гад! Метафоры у него, понимаешь, блин!
   Умный, зараза… Пижон.
   Но ведь просчитывает-то он все в самом деле здорово. С этим не поспоришь. Так что есть отчего пижонить…
   Черт возьми! Да он же еще тогда, две недели назад все знал! Ну да, точно! Все знал еще тогда.
   Кто-то вот за две недели ничего разглядеть не смог, а Чистюля уже тогда все знал. То-то он Серому подмигивал как старому знакомому.
   Или все-таки врет? Пыль в глаза пускает, пижон?
   – Врешь ты, Чистюля. Не бывает таких людей. Но Чистюля не обиделся.
   – И людей не бывает, и зверей таких не бывает, – с самым согласным видом кивнул он. – Вообще никого нет… Думать надо, вот что. Думать, а не просто глазами хлопать. И учить матчасть. Учить матчасть надо, без этого никуда.
   – Матчасть… Кстати про матчасть. Что такое Один Це? Один дефис Це.
   – Это его так зовут?
   – Да. Что это?
   – Дикие люди… Знаешь, была такая Вторая мировая война? Сто лет назад, с вермахтом когда воевали. Так у них в штабе должности шли по индексам. Один Це – это старший офицер разведки.
   Вот, значит, что такое 1-С… Вот откуда взялся Серый.
   Точнее, для чего. Стас глядел в лобовое стекло, на укутанное в белесую муть небо.
   Наверно, это должно было быть смешно, но почему-то смешно не было. 1-С… Военные биоинженеры были чернушные ребята, должно быть, раз так решили назвать зверюгу, созданную с повышенным уровнем интеллекта. Кодом вермахтовского штабного офицера.
   Только жизнь та еще шутница. Уделала тех шутников-самоучек так, что мало не показалось. Им и в страшном сне не могло присниться, что Серый, их пробирочный 1-С, будет работать по специальности. Да не где-нибудь, а в центре Старого Города… То есть тогда еще Москвы…
   Если и есть тут что-то забавное, то лишь то, что ничего удивительного во всем этом нет.
   Тут даже не нужно большого ума, чтобы понять, как Серый убежал из военных лабораторий. Просто в какой-то момент перестал расти над собой и потихоньку стал “неудачным образцом”. С повышенной охраны его сняли. Но Серый-то и не думал становиться неудачным образцом. Наоборот. Просто стал умнее своих дрессировщиков. Вот и легко перехитрил их. И убежал…
   Человек привык думать, что он умнее животных. Привык к этому на уровне мозжечка. И даже когда делает животное, которое должно стать умнее его самого, все равно. Без разницы. Старые стереотипы никуда не пропадают. Лишь отступают, но всегда готовы вернуться.
   Это непривычно, даже как-то унизительно относиться к шерстяной зверюшке как к кому-то, кто умнее тебя. Гораздо умнее…
   Немудрено, что Серый их одурачил…
   Стас сморщился. Их! А какой дурак общался с Серым две недели – и так до самого конца и не понял, кто парадом командует?
   А еще…
   Стас почувствовал, что краснеет.
   Если бы его обхитрил только Серый. Если бы только Серый… А Роммель?!
   Крысолов, блин… Вот почему Роммель тогда спал рядышком с Серым, а не с липовым хозяином! Роммель-то ведь все знал. И просто играл. Будто подчиняется большому хозяину Крысолову. А сам, получается, все время умудрялся косить глазом на Серого. И Крысолов, этот великий дрес­сировщик, даже не заметил… Не заметил, что Роммель – крыса! – его вокруг пальца обвел. Как бычка-однолетку…
   Тьфу!
   Хотя…
   Ведь, пожалуй, тогда… В ларьке, когда наконец-то затащили этот чертов секвенсор и присели отдохнуть… Чего Серый метался по комнате, словно места себе не находил? И глядел так странно…
   Может быть, он… Как это Чистюля говорит – хотел “вскрыться”? Может такое быть?
   Да нет, нет. Не надо судить его привычными мерками. Его разум куда жестче человеческого.
   Не надо наступать второй раз на одни и те же грабли. Очень хотелось бы убедить себя, что внутри Серый добрый, белый и пушистый. И что ему, может быть, было даже противно использовать втемную еще более доброго, белого и пушистого Крысолова, такого глупенького и доверчивого…
   Стас передернул плечами и выплюнул жвачку в дверной кармашек для мусора.
   Так, а у этого 1-С еще же кто-то был, кажется… Он же называл. Как там…
   – А Один А? – спросил Стас.
   – Штабной офицер оперативного управления.
   Штабные офицеры-наци, разведчики-наци… И Рубаков с этой доктриной Дёница. Который тоже наци. Весь свет на этих наци клином сошелся, что ли?..
   Стоп. А если…
   – Подожди-ка! – сказал Чистюля. – А у них там разве не одна мартышка заправляет?
   – Что?..
   – Я говорю, при чем тут Один А? У крыс что, не один шимпанзе командует?
   – Теперь один. Братишка его умер… По крайней мере,
   он так сказал.
   – Умер, значит… А, ну да. Правильно. – Чистюля вздохнул и покивал сам себе. – Секвенсор… Вот, значит, зачем…