Уайли Джонатан. Владычица снов. Книга первая

   Ребекка часто пыталась вообразить себя на месте того незримого игрока, с которым состязался монах, ломая себе голову над тем, какой ход следовало бы сделать сейчас черными фигурами. Она даже пробовала подсказать ему тот или иной ход, для чего, закрыв глаза, представляла себе, будто ее рука появляется на картине и передвигает фигуру с места на место. Однажды ее тайное желание и впрямь исполнилось — и девочка, затаив дыхание и ощущая бешеный стук собственного сердца, уставилась, не веря своим глазам, на доску, на которой произошла как бы подсказанная ею перемена. Однако это больше никогда не повторилось; более того, придя в следующий раз в заветную комнату, она обнаружила на доске совершенно незнакомую ей позицию.
   Угаданный и подсказанный ход заключался в продвижении простого пехотинца на одно поле. Она бессчетное число раз пыталась повторить этот ход, равно как и старалась угадать и подсказать ходы более сильными фигурами, но после единственной удачной «подсказки» ничто больше не развивалось согласно ее замыслам и намерениям. Ребекка не понимала, происходит ли это потому, что ей неизвестны правила, по которым ходят сильные и во многом загадочные фигуры, или же потому, что все ходы в разыгрываемой на картине партии предопределены с самого начала. В конце концов, она пришла к выводу, что ее единственная удачная «подсказка», связанная с продвижением простого пехотинца, была не более чем случайностью.
   Она поинтересовалась у Рэдда, не знает ли он что-нибудь о других разновидностях игры, именуемой шахматами, однако ничего не добилась. Он сказал лишь, что за многовековую историю игры та, бесспорно, обзавелась многими разновидностями, но лично ему на сей счет ничего не известно.
   — А использовались когда-нибудь в шахматной игре в качестве фигур статуэтки животных? — спросила она однажды.
   — По-моему, нет, — ответил Рэдд. — А почему ты об этом спрашиваешь?
   — Ну, знаешь ли, даже люди, воюя друг с другом, не обходятся без помощи зверей, — отговорилась девочка. — Рыцари ведь ездят на лошадях. А бойцовые псы, бойцовые медведи?
   — Наверное, так оно и есть. Но мы уже так давно, так невероятно давно ни с кем не воюем. Слава вышней милости.
   — Об этом я знаю. Но я читала старинные книги про войну, — возразила Ребекка. — Люди тогда даже драконов использовали, — неосторожно добавила она.
   — Драконы — это сказочные существа, — строго осадил ее Рэдд. — Их нет и никогда не было. Почему ты забиваешь свою милую головку подобным вздором?
   Ребекка, поняв, что допустила промашку, прикусила язычок.
   — Так доиграем мы эту партию или нет?
   Голос наставника все еще звучал сердито. Девочка кивнула и после недолгого размышления сделала ход, который, как она понимала, рано или поздно должен был обернуться ее поражением.
 
   Теперь Ребекка стала старше, стала умнее, она в какой-то мере научилась держать язык за зубами. Стоя перед портретом отца, она предалась воспоминаниям и на протяжении какого-то времени не обращала на картину никакого внимания.
   Нет ни малейшего шанса на то, что и этой картине суждено претерпевать чудесные превращения, уныло подумала она, и тут же ее охватило страстное желание вновь нанести визит своему монаху. За годы, прошедшие после чудесной находки, очарование, исходящее от картины, несколько ослабло, и девушка теперь приходила в Восточную башню заметно реже, чем раньше. В какой-то мере это было связано с невольно испытываемой ею обидой: ведь проведя перед картиной столько времени, она так и не сумела найти ключ к ее волшебству, да и не думала, что приближается к разгадке тайны. Монах и разыгрываемая им партия оставались для нее разрешимой загадкой. Другой причиной некоторого охлаждения к картине послужила мысль о том, что если ей самой и суждено найти в собственной жизни какой-то смысл, то произойдет это благодаря ее личным успехам и усилиям, а вовсе не с помощью древнего холста.
   Тем не менее, нынешний визит молодого художника и неизбежное разочарование его работой разбередили в душе девушки былые желания. Развернувшись на каблучках, она вышла на балкон, опоясывающий картинную галерею со всех четырех сторон, и прошла по нему до лестницы. В ходе этой прогулки она миновала несколько поколений своих предков — властительных баронов с женами и детьми, — равно как и бесчисленные полотна, на которых были запечатлены важнейшие события из истории ее рода: сражения, свадьбы, прием королевских посланников. Едва удостоив их взглядом, Ребекка спустилась по лестнице на первый этаж и, отворив тяжелую дубовую дверь, прошмыгнула в Восточную башню. Она то и дело настороженно оглядывалась по сторонам, чтобы убедиться в том, что за ней никто не наблюдает.
   На нижних ярусах Южной башни размещался главный оружейный склад всего замка; здесь было холодно и темно. Слабый свет, просачивающийся сверху, заставлял слабо поблескивать лезвия мечей, круги щитов и наконечники копий, но Ребекка хорошо знала дорогу и никакая иллюминация ей не требовалась. Она быстро добралась до каменной лестницы, которая спиралью шла с первого этажа до смотровой площадки, и начала восхождение.
   На верхних ярусах здесь практически ничего не было, что же касается пауков, летучих мышей и сов, то Ребекка не обращала на них никакого внимания. Поднявшись примерно на две трети высоты лестницы, она осторожно приоткрыла заветную дверь — осторожно, потому что ей было отлично известно, что несмазанные петли этой двери всегда страшно скрипят. Убедившись в том, что и здесь ее никто не подкарауливает, Ребекка выбралась в коридор, оснащенный бойницами, идущий вдоль восточного крыла южной стены замка. Защищенная от нескромных взоров двумя практически глухими каменными стенами, Ребекка порадовалась тому, что дело складывается столь удачно. Хотя стены сильно обветшали, а кое-где и обкрошились, они все еще оставались довольно прочными и массивными, в особенности это относилось к внутренней стене, так что девушку скорее могли бы увидеть из-под стен замка, нежели изнутри. Чтобы дополнительно обезопасить себя, Ребекка преодолела искушение посмотреть сверху на отцовские покои и на примыкающие к кухне огороды, которые отделяли Восточную башню от остальных строений замка и его угодий.
   Ребекка прошла коридором до угла, повернула налево и оказалась прямо перед обитой железом дверью, ведущей собственно в башню. Быстро проверила, не побывал ли здесь кто-нибудь за время, прошедшее со времени ее предыдущего визита. Нет, нить, закрепленная в верхней части двери, оставалась в целости и сохранности. Значит, ее тайник никто не потревожил. Сняв нить с двери, девушка прошла в башню. Едва она закрыла за собой дверь, как воцарилась кромешная тьма, но это ее не испугало и не остановило. Поднявшись на два марша по крутой деревянной лестнице (вот здесь, правда, ей вновь понадобилась осторожность), она попала в верхний зал башни. Здесь было светло: в зале имелось несколько узких окон и круглое отверстие в крыше. Повсюду царил какой-то затхлый запах, который Ребекка уже успела хорошо запомнить.
   Половицы угрожающе заскрипели под ногами девушки, когда она прошла по залу, прокладывая себе дорогу среди скопившейся здесь старой рухляди, но Ребекка знала, что путешествие не сулит никаких неприятностей, если только она не ступит на пятачок прямо под отверстием в крыше, где из-за потоков дождя пол совсем прохудился. Пыль и паутина, как всегда, за время, прошедшее после ее последнего визита, успели еще больше расширить свои владения, но в остальном все оставалось более или менее по-прежнему. Ребекка некогда потратила много времени на то, чтобы хоть как-то отчистить и разобрать находящиеся в этой комнате предметы, и хотя ей так и не удалось найти здесь что-нибудь столь же интересное, как волшебная картина, каждая из хранившихся тут вещей поведала ей свою историю. Здесь нашлись старые платья, обветшавшие и полуистлевшие, деревянный меч и деревянная же лошадка-качалка, тщательно и искусно расписанная, хотя краски, разумеется, давным-давно выцвели. Здесь имелась корзина, полная восковых свечей, и эта находка оказалась для Ребекки весьма кстати, хотя она и пользовалась этими свечами с великою осторожностью, понимая, что льющийся из Восточной башни свет непременно вызовет в замке серьезные подозрения. В одном углу кое-как была составлена пришедшая в полную негодность мебель, тогда как в другом хранилась горшечная утварь, причем сложили ее так неловко и неумело, что некоторые горшки и миски практически слиплись друг с дружкой. А самой волнующей находкой стали для Ребекки две книги в кожаных переплетах, но они же принесли ей и самое горькое разочарование, потому что отсырели и обветшали настолько, что она с трудом смогла лишь разлепить страницы, а о том, чтобы прочитать их, не могло быть и речи. Ребекке даже не удалось разобрать названия. Имелась здесь и причудливая коллекция деревянных трубок, которые, как она предположила, могли оказаться музыкальными инструментами, два небольших колокола и несколько стеклянных сосудов, в которых хранились разноцветные порошки. Список ее находок был обширен, однако ничто не шло ни в какое сравнение с ее первым открытием.
   Картина, приставленная к стене, размещалась в самом сухом углу помещения; ее деревянная рама скорее походила на футляр, а сам холст был прикрыт плотной черной тканью. Даже когда солнечные лучи падали прямо на полотно (а именно так и обстояло дело сейчас), никто не мог бы догадаться о том, что в комнате спрятана волшебная тайна.
   И как всегда, на Ребекку обрушилась волна смешанных чувств — страх, волнение и восторг, — когда, присев на корточки, она протянула руку и осторожно сняла с холста черный покров. Монах испытующе уставился на нее, и это выражение и эта улыбка были ей хорошо знакомы, но шумный вздох девушки вызвали не они, а залитая ослепительными лучами полуденного солнца шахматная доска. И дело было не только в том, что позиция на доске резко изменилась, такого Ребекке не доводилось наблюдать еще ни разу, — изменилась сама доска. Ряды через один сместились на полклетки вбок, так что хорошо знакомый образ шахматной доски бесследно исчез. Черные и белые поля теперь тянулись зазубренными полосами, а края доски превратились в изломанную линию. Так могли бы выглядеть зубчатые стены самой башни, если бы ее повалили набок.
   — Что это значит? — не удержавшись, прошептала Ребекка.
   Ей необходимо было осмыслить новое положение. Но ответа девушка так и не получила, а загадочная улыбка на устах у монаха скоро начала раздражать ее.
   — Не знаю, чему это ты так радуешься, — бросила она ему. — Я не сомневаюсь, что разбила бы тебя в пух и прах, если бы только знала правила, но ты так и не удосужился ничего объяснить, не так ли? Тебе нравится мучить меня, жестокий, бессовестный…
   На язык подвернулись несколько непочтительных слов, но даже сейчас, в полном одиночестве, она не осмелилась произнести их вслух.
   Внезапно почувствовав себя полной идиоткой, Ребекка закрыла глаза и попыталась успокоиться. Какой смысл бранить картину? Да и вообще, что она тут делает?
   Девушка вновь открыла глаза и не смогла, как ни старалась, удержаться от крика. На мгновение Ребекке показалось, будто сердце у нее в груди перестало биться, но оно тут же напомнило о себе бешеным стуком.
   Монах исчез. На его месте сидело таинственное и безобразное существо, кожа которого отливала багровым, а руки заканчивались зловещими когтями. Из широко разинутой пасти торчали острые зубы и длинный черный язык. Желтые глаза над длинным, как у крысы, носом пристально смотрели на Ребекку.
   Черно-белая доска опустела. Все фигуры сгрудились на столе рядом с ней, причем многие из них были повалены набок, словно их разом смели одним резким и грубым взмахом.
   Чудовище смотрело на девушку с выражением, которое можно было наполовину истолковать как адскую насмешку, а наполовину — как чисто человеческую злобу. «Какие тебе еще правила», — казалось, внушало оно Ребекке.
   Трясущейся рукой Ребекка потянулась к холсту. Ему хотелось всего лишь закрыть омерзительный образ, но страх сделал ее неуклюжей, и картина, издав громкий стук, рухнула на пол вместе с деревянным футляром. В ужасе уставившись на изнанку холста, Ребекка по наитию поняла, что ей довелось столкнуться со смертельной опасностью. Мышцы ее онемели и вышли из повиновения; вдобавок ей показалось, будто она падает или проваливается, словно черные глубины башни, находившиеся у нее под ногами, пытались засосать ее целиком.
   Девушка отчаянно старалась не упасть в обморок. И когда она уже почти потеряла сознание, знакомый голос у нее за спиной произнес:
   — Уж мне-то следовало знать, в какой крысиной норе искать тебя. Ну почему ты так упорствуешь в том, чтобы сделать мою жизнь совершенно невыносимой?

Глава 3

   Заклятие не сработало, и Ребекка с огромным облегчением ощутила, как все ее тело расслабляется до бесформенной студенистой массы.
   — Ну же! — не унималась только что появившаяся здесь гостья. — Кончай валять дурака! Мне нужна твоя помощь!
   «А мне твоя», — подумала Ребекка; голова у нее по-прежнему кружилась. Вслух же она сказала:
   — Эмер, я так рада тебя видеть!
   Нечто в голосе девушки, должно быть, выдало ее подлинное чувство, потому что подруга и впрямь поспешила к ней на помощь.
   — В чем дело, Бекки? С тобой все в порядке?
   Голос Эмер прозвучал нежно и взволнованно, она обняла Ребекку за плечи.
   — Уведи меня отсюда… от всего этого, — еле-еле пролепетала Ребекка.
   С помощью Эмер она кое-как поднялась на ноги, девушки пробрались в дальний угол комнаты и уселись на обломки того, что некогда было кроватью.
   — С самого начала, еще когда ты первый раз затащила меня в эту комнату, я поняла, что дело добром не кончится, — посетовала Эмер. — Пыль, тьма — ничего удивительного в том, что тебе что-то померещилось!
   Хотя слова ее и звучали осуждающе, голос дышал добротой и любовью.
   — Не померещилось, — прошептала Ребекка. — Было на самом деле.
   — Ну так расскажи.
   Это прозвучало требованием, а никак не просьбой. Ребекка, повернувшись лицом к подруге, посмотрела ей в глаза, потом потупилась и, наконец, отвернулась. На лице у Эмер было ясно написано, что она не намерена терпеть подобные глупости без каких бы то ни было объяснений, и Ребекка по достоинству оценила серьезность ее намерений. С другой стороны, Ребекка понимала, что, услышав ее рассказ, Эмер отреагирует на него либо саркастическим смехом и предельно язвительными замечаниями, либо в свою очередь примется безудержно разглагольствовать о чем-нибудь подобном на полном серьезе, но у дочери барона так или иначе не было другого выбора, кроме как поступить именно так, как от нее требовали.
   — Картина опять изменилась, — пояснила она.
   — Вот уж никогда бы не подумала!
   — Но на этот раз совершенно по-другому, — продолжала Ребекка, собравшись с силами и придав своему голосу тон определенного раздражения.
   Эмер улыбнулась:
   — И как же именно?
   Ребекка с максимально возможной здравостью описала ей перекосившуюся доску и таинственное, явно злобное существо, появившееся вместо монаха. Она говорила об этом с такой верой в собственные слова, что Эмер сразу же посерьезнела. Правда, всей этой серьезности ей ненадолго хватило.
   — Господи, Бекки. Нянюшка, должно быть, опять подмешала тебе в молоко какого-нибудь снадобья.
   — Ничего подобного, и ты прекрасно знаешь это, — яростно возразила Ребекка, но тоже не смогла сдержать улыбку. В какую бы ситуацию она ни попадала, подруга всегда ухитрялась насмешить ее. Так, деля на двоих радости и горе, они выросли в старинном замке — родном доме обеих девушек.
   — Может быть, и так, — задумчиво протянула Эмер. — Больно уж ты добродетельная девица, что бы придумывать такие истории, как бы ни заботилась о тебе нянюшка. Мне стоит, пожалуй, и самой посмотреть на картину.
   — Не надо!
   Ребекка хотела, было, удержать подругу за руку, но Эмер оказалась для нее чересчур проворной. Ребекка зажмурилась, не желая хотя бы даже мельком увидеть вновь это отвратительное существо, не желая смотреть на картину и из другого конца комнаты.
   — А ты знаешь, что на оборотной стороне что-то написано? — пару мгновений спустя, спросила у нее Эмер.
   — Нет.
   Ребекка открыла глаза. Вопреки всему, открытие, сделанное подругой, заинтересовало ее.
   — Почти ничего не видно. И все же… К… А… В… А… Н… Каван. Это имя художника. Интересно, почему он не подписал картину где положено?
   — А может быть, это вовсе не имя художника?
   Произнеся вопрос, Ребекка тут же снова зажмурилась, потому что Эмер подняла картину с пола и приставила ее к стене.
   — По-моему, она ничуть не изменилась. — В голосе у Эмер послышались нотки разочарования. — Подойди — сама увидишь.
   Ребекка приоткрыла глаза и бросила быстрый взгляд на картину. Солнечные лучи по-прежнему падали на полотно, и даже через всю просторную комнату сразу же стало понятно, что монах вернулся на картину и вид у него был столь же задумчивый, как и обычно. Да и доска приобрела прежние очертания, превратившись в правильный черно-белый квадрат, а фигуры оказались расставлены в исходное положение как бы для новой партии.
   «Но что это за партия, — сокрушенно подумала Ребекка. — И что это за игра? И играю ли я в нее или всего лишь являюсь одной из расставленных на доске фигур?» Задрожав всем телом, она отвела взгляд от картины.
   Эмер была единственной, с кем Ребекка поделилась своей тайной, но это не произвело на подругу особенного впечатления, более того, Эмер отнеслась к волшебным свойствам картины весьма скептически. Она пристально всматривалась в полотно, когда на нее находило соответствующее настроение, и хотя, по ее собственным словам, время от времени и улавливала на холсте какие-то перемены, волнение, испытываемое в связи с этим Ребеккой, ее ничуть не охватывало. Эмер излагала свою точку зрения примерно такими словами: «Ну, хорошо, картина меняется, ну и что с того? Все равно она как была, так и остается только картиной. Она ничего не может сделать, она ничего не в силах изменить в реальном мире. Так чего ради ломать голову? Жизнь постоянно предлагает человеку вызовы куда более насущные и интересные».
   — Так с тобой все в порядке, Бекки? — спросила она и сейчас, вернувшись на разломанную кровать к подруге.
   — Она опять изменилась, — слабым голосом повторила та.
   — Вот и прекрасно, — отметила Эмер. — Этот новенький, судя по твоему описанию, не больно-то мне понравился бы.
   — Ты мне не веришь, правда?
   В больших глазах Ребекки заблестели слезы.
   — Разумеется, я тебе верю, — спокойно возразила Эмер. — Но сейчас это существо исчезло. Так что забудь о нем. — Она сделала паузу. — Да и вообще это место не для тебя. Погляди только по сторонам — сколько здесь всякой никому не нужной рухляди! Ничего удивительного, что тебе…
   — Но оно полно воспоминания, надежд… мечтаний и сновидений, — кротко пояснила Ребекка. — Иногда я это просто чувствую.
   Эмер сделала круглые глаза.
   — Вот об этом-то я тебе и твержу! Мечтания, сновидения и кошмары! Прошу тебя, Бекки, не ходи сюда больше одна. Клянусь, что не будь меня, а ведь я стою обеими ногами на земле, ты бы уже давным-давно воспарила на небеса.
   — Подобно ангелу, — уточнила Ребекка с самым невинным видом, улыбаясь образам, вызванным у нее в душе словами подруги.
   — Тоже мне ангел! Белокурый цыпленок — вот ты кто, — осадила ее Эмер. — И мозги у тебя, можно считать, почти что куриные. — Она обрадовалась, что к Ребекке возвращается всегдашнее хорошее настроение, и, уже не таясь, ухмыльнулась во весь рот. — Кроме того, — продолжила она, — у меня тут возникли кое-какие проблемы и мне может понадобиться твоя помощь.
   — Только не это! Что ты опять натворила?
   — Только не надо разговаривать со мной тоном великомученицы, — фыркнула Эмер. — И тебе прекрасно известно, что я занимаюсь всем этим только для того, чтобы внести хоть немного разнообразия в твою унылую несчастную жизнь.
   Подружка изо всех сил старалась говорить не хуже оскорбленной праведницы, но легкая дрожь зеленых глаз выдавала ее с головой.
   — Ладно, давай выкладывай, — смирилась со своей участью Ребекка.
 
   Эмер приходилась дочерью Рэдду и была его единственным ребенком. Она была всего на месяц моложе Ребекки и заменяла ей сестру, которой у той никогда не было. Две девочки, а потом девушки росли вместе в уединенной обители замка Крайнего Поля, деля друг с дружкой радости и печали. Кое в чем они походили друг на друга, но различий было куда больше.
   Обе носили волосы до плеч или чуть длиннее, но белокурые, с золотистым отливом волосы Ребекки ниспадали естественной благородной волной, тогда как волосы Эмер были скорее белесыми и ничуть не волнистыми. Обе они были стройными девушками среднего роста, но фигура Эмер отличалась несколько большей округлостью или, вернее, округлостями, что она, в зависимости от настроения, считала то благословением, то проклятием. Природа наградила их обоих чистой, матовой кожей, благородная белизна которой в случае Ребекки весьма выигрышно контрастировала с огромными васильково-синими глазами на изящном, в форме сердечка, лице. А глубоко посаженные изумрудно-зеленые глаза Эмер вечно сверкали насмешливыми искорками, как будто она в любое мгновение была готова расхохотаться. Короче говоря, Ребекка отличалась ошеломляющей, почти невероятной красотой, тогда как Эмер, согласно ее собственным словам, была куда заурядней, хотя, на свой лад, тоже очень и очень привлекательной. И именно она, а вовсе не Ребекка, имела право хвастаться победами на любовном поприще.
   К тому же девушки различались не только внешне. Строго говоря, их характеры следовало бы назвать прямо противоположными. Даже совсем еще крошечными девчушками они своим поведением заслужили у челяди замка прозвища «милашки» и «разбойницы». И когда они стали взрослыми девушками, прежние различия полностью сохранились. Ребекка — по меньшей мере, на сторонний взгляд — была тихой осторожной, благовоспитанной и ко всему на свете старалась относиться с предельной серьезностью. Само собой, смеялась она ничуть не менее звонко, чем кто бы то ни было другой, и над абсурдными шутками, которые порой выкидывает жизнь, и над грубоватыми остротами подруги, но сама девушка редко рассказывала что-нибудь смешное, да и вообще не любила что-нибудь рассказывать. Ее стройное тело часто сотрясали сильные чувства, но внешне она всегда оставалась абсолютно невозмутимой. Эмер, напротив, совсем не умела скрытничать. Своевольная и безоглядная, она была преисполнена решимости извлечь из каждого мгновения жизни максимум возможных удовольствий и умела увидеть смешную сторону буквально во всем — даже когда объектом насмешек доводилось становиться ей самой.
   Девушки сызмала тянулись друг к другу при всех своих различиях. Обусловленных, в частности, как разницей в общественном положении между наследницей барона и всех его владений и дочерью преданного слуги, так и степенями свободы, которую каждой из них предоставляли отцы. Часто они спорили, ссорились, разругивались, чуть ли не навсегда, но узы дружбы, связующие их, перевешивали любые слова, которые были произнесены или могли быть произнесены, и каждая из них с радостью пожертвовала бы всем на свете ради счастья подруги.
   Крепость их дружбы объяснялась, возможно, двумя причинами. Во-первых, обе были на редкость умны и начитанны — что рассматривалось большинством женщин Эрении, особенно из знати, как никому не нужная роскошь, — и каждая из них, остынув от очередного спора, умела взглянуть на ту или иную проблему глазами подруги. И то, что они пользовались собственным умом и знаниями для достижения совершенно противоположных целей, ничуть не мешало девушкам ценить друг в друге эти замечательные качества.
   Второй — и еще более важной — причиной их дружбы и близости послужило то обстоятельство, что обе подруги потеряли матерей в весьма раннем возрасте и выросли под опекой отцов, которые — пусть и каждый по-своему — абсолютно не понимали собственных дочерей. На огне этого недопонимания и была выкована и закалена дружба, превратившаяся в итоге в нерасторжимые узы.
   Именно эти узы и позволяли девушкам разговаривать друг с другом о таких вещах, о каких они не осмелились бы заговорить ни с кем другим.
 
   — Рассказывай, — потребовала Ребекка.
   Заранее улыбаясь тому, что ей предстояло услышать, она почувствовала, как уходят только что пережитые шок и испуг. Общение с Эмер превращало мир в нечто более осязаемое и непосредственное, сводя все проблемы к уровню, на котором с чем угодно можно легко управиться, и, как правило, заставляя Ребекку позабыть все заботы, причем улыбка, казалось, поднималась из самых глубин души.
   — Ну, так что ты на этот раз натворила?
   — Ничего! Клянусь, ничего, — запротестовала Эмер. — Ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться, — чуть более спокойным голосом добавила она после некоторого размышления.
   — Но?..
   — Но, возможно, не все поняли бы меня правильно.
   — Например, твой отец?
   — Ты, как всегда, улавливаешь самую суть.
   Эмер отвесила подруге насмешливо-почтительный поклон.
   — Ну, так что же ты натворила?
   Ребекке уже хотелось смеяться и в то же время не терпелось выслушать очередную историю.