Страница:
Он пригасил лампу, повернулся и, не произнеся больше ни слова, полез вниз по лестнице.
Гален тихо посидел какое-то время, размышляя над тем, в какой мере эта короткая встреча помогла ему понять смысл происходящего. Его первой идеей было сжечь два только что предъявленных тайному агенту письма и нынешней же ночью уйти из замка, имея на руках крайне важное — и предельно опасное — донесение Дэвина. И все же, поразмыслив, он решил еще некоторое время подождать. Покинуть замок глубокой ночью было бы куда подозрительней, чем спокойно выйти при свете дня, а ведь через пару часов уже должно было взойти солнце.
От этого решения было уже куда легче перейти к следующему. Наверняка он навлечет на себя куда меньшие подозрения, если задержится в замке еще на день и вновь поработает у Гильгамера. И тогда вечером он сможет преспокойно выйти из замка — и все подумают, будто он отправляется в трактир. У Галена хватило смекалки сообразить, что одной из причин принятого им решения задержаться в замке стало известие о том, что здесь имеются и другие древние камни с письменами. Его мысли постоянно возвращались к этому, как он ни заставлял себя мыслить сугубо рационально. Ему необходимо было увидеть этот камень или эти камни! И если ему это удастся, у него появится еще одна причина уйти на север как можно скорее. Чем больше он думал над этим, тем сильнее привлекал его этот план. Письма он запрячет так, что никто и никогда их не найдет. И если он подойдет к делу со всей осторожностью, то никакой опасности для него и не возникнет. В конце концов, археологи наверняка задержатся в городе еще на пару дней, так что он вполне может употребить это время для решения двойной задачи: и оказанное ему доверие оправдает, и кое-что полезное дополнительно узнает. «Похоже, пора чуток опередить батьку в пекле», — подумал он, мысленно перефразировав слова Пайка. И после этого улегся спать. Проспал до рассвета, пока его не разбудил доносящийся снизу стук копыт. Так или иначе, утро развеяло часть страхов, которые внушил ему Дэвин.
Гильгамер что-то удовлетворенно буркнул по поводу раннего прихода своего переписчика и тут же выложил перед ним на столе целую гору бумаг, после чего, объявив о том, что у него важные дела, удалился. Гален испытал сильнейшее искушение обыскать комнату — особенно книжные полки, — но вовремя передумал и усилием воли заставил себя приняться за работу. Он понадеялся на то, что позже сумеет под каким-нибудь предлогом отлучиться и как следует осмотреть все во внутреннем дворе. К полудню он уже переписал и разобрал по стопкам все, что было нужно, но Гильгамер так и не появился. Он взял чистый лист бумаги и принялся, дурачась, черкать всякие каракули. И вдруг обнаружил, что переписывает загадочные письмена с камня, найденного в башне. И вновь уставился на них, пытаясь хоть что-нибудь понять.
О
Л
Д
У
Н
К
З
А
О
И
Д
Р
Н
Р
О
Я
С
Т
Я
Д
Четвертый столбец по вертикали складывался в единственное осмысленное слово. Но такое слово едва ли могло бы содержаться в письменах — и поэтому он отбросил его. Кроме того, чтение по вертикали превращало последний ряд в откровенную бессмыслицу. А вот первая строчка по горизонтали весьма заинтересовала его. Если поднять в начало первого ряда первую букву из второго и закончить на последней, то возникало слово «колдун», которое, на слух Галена, звучало куда более многообещающе, чем слово, получившееся по вертикали. Так или иначе, применяя тот же метод к другим строчкам, он все равно ничего не добился. «Да и что там, — подумал он, — возможно, внешний вид письмен не имеет никакого значения. Может быть, код заключается в том, что одни буквы проставлены вместо совершенно иных…
Эти размышления были прерваны возвращением Гильгамера. Гален попытался было спрятать свои рисунки, но третий постельничий оказался проворнее.
— Это что такое? — негодующе взмахнув рукой, воскликнул он. — Тратишь попусту рабочее время, а?
— Но я уже справился с работой, — запротестовал Гален.
— И решил немного потрудиться на себя самого, — заметил Гильгамер, так и не убрав выставленную вперед руку.
Гален, примиряясь с неизбежным, подал ему листок со своими каракулями. Его наниматель поглядел на выстроенные в столбик буквы, повертел листок так и сяк, затем, будучи явно озадачен, недоуменно покачал головой.
— Ради всего святого, что должна означать вся эта тарабарщина? — спросил он.
— Эти буквы вырезаны на камне, который я извлек из-под соли, — прямо ответил Гален, решив, что некоторая осторожность в его рассказе не окажется излишней. — А один из археологов говорил, что у барона Ярласа есть похожий камень. — Гильгамер ничего не ответил, поэтому Гален решил поднажать. — И я понадеялся на то, что ему, возможно, захочется купить и мой тоже.
— Купить! — Гильгамер рассмеялся. — Если барон Ярлас положит глаз на какую-нибудь вещь, то ее владелец, если он, конечно, достаточно мудр, поспешит расстаться с ней добровольно. А уж если ему захочется вознаградить тебя, то первым делом следует поблагодарить его за великую милость.
— Понятно. — Гален смущенно потупился.
— Так или иначе, все это кажется мне сущей чепухой, — продолжил третий постельничий. — И ума не приложу, с чего бы ему могло такое понадобиться.
— А тот камень, что у него здесь, вы видели? — спросил Гален.
— Нет. — Гильгамер бросил листок на стол. Он явно потерял интерес к каракулям подчиненного. — Этим занимается Хакон.
— Постельничий?
— Первый постельничий, — с непонятной интонацией уточнил Гильгамер. — И тому, кто слишком заинтересуется им, не поздоровится.
«Ты уже не первый, кто говорит мне об этом», — подумал Гален, чувствуя, что, вопреки всем доводам здравого смысла, его все сильнее и сильнее тянет к этой таинственной особе. Казалось, в замке все тропы ведут Хакону. Но Гильгамер не пожелал распространяться на эту тему. Более того, он отправил своего писца восвояси.
— А после обеда мне прийти? — взволнованно поинтересовался Гален; ему вовсе не хотелось так быстро лишиться доступа к таким важным для себя вещам.
— Разумеется, — ответил Гильгамер. — К тому времени для тебя появится много работы.
Во время обеденного перерыва Гален зашел на конюшню, забрал из потайного места письма, собрал нехитрые пожитки и прихватил почему-то разволновавшегося Кусаку. Сегодня после обеда он в последний раз отправится в замок и попытается сделать и выяснить все, что сможет, но после этого ему придется исчезнуть. И было только разумно заранее прихватить с собой все свои вещи — а главное, последнее письмо Дэвина, чтобы оно, по крайней мере, не попало в чужие руки.
Его сердце чуть из груди не выпрыгнуло, когда он проходил через главные ворота, но стражники пропустили его, не удостоив и взглядом. Он быстрым шагом направился в тот захудалый трактир на боковой улочке, в котором уже останавливался месяц назад, и снял там комнату. Распорядившись о том, чтобы не забывали кормить Кусаку, он поспешил обратно в замок. Правда, какое-то время в комнате на постоялом дворе он потратил на то, чтобы спрятать письмо Дэвина понадежнее, и теперь оно преспокойно лежало под половицей под кроватью. В последний момент Гален завернул в тряпицу вместе с ним почти все свои деньги, которые у него еще оставались. Остальные пожитки, включая камень и книгу, он оставил прямо на столе в номере, письмо, которое он доставил и показал Дэвину, уже давным-давно было сожжено, зато другое, адресованное Хакону, он положил себе за пазуху.
— Ты опоздал.
Таковы были единственные слова, которыми Галена встретил Гильгамер. На стол уже были выложены целые вороха бумаг и несколько толстых папок. Гален в унынии посмотрел на них.
— А не лучше ли мне сначала разнести по адресатам то, что уже сделано утром? — без особенной надежды в голосе спросил он.
Гильгамер молча посмотрел на него, и Гален волей-неволей принялся за работу.
Прилагая особое рвение, юноша управился с заданием за два часа с небольшим. Гильгамер скептически воспринял подобные темпы, но не нашел в его трудах никаких изъянов. Не желая утруждать себя заготовлением новой порции бумаг, третий постельничий предпочел использовать парня в качестве посыльного. Галену были вручены несколько стопок документов, каждая из которых была стянута бечевкой и снабжена именем адресата, затем ему на словах объяснили, кого и где искать.
— Полагаешь, ты все запомнил? — осведомился третий постельничий.
Гален кивнул, Гильгамер кинул ему монетку и наказал явиться к нему завтра с утра. Отыскивая первого адресата, Гален мысленно молил не столкнуться ненароком ни с Дэвином, ни с тем чиновником, в кабинет которого он недавно ввалился. Но все сошло вполне гладко, да и дальше дело пошло без сучка без задоринки, а документы, которые надлежало доставить первому постельничему, Гален приберег на самый конец. Он твердо вознамерился испытать свой шанс.
В конце концов у него в руках осталась лишь одна стопка бумаг, адресованная человеку по имени Ярсон, который был одним из помощников Хакона. Передав Ярсону бумаги, он извлек из-за пазухи запечатанное письмо и со всей смелостью, на которую оказался способен, попросил разрешения вручить его лично. Ярсон, жирный писец с мучнистого цвета лицом, посмотрел сперва на печать, а потом на самого Галена с плохо скрытым недоверием. Тем не менее он приказал Галену пройти в соседнюю комнату и подождать.
Эта комната оказалась совсем маленькой. И в ней совсем не было мебели, лишь несколько ковров на стенах. Окон здесь тоже не было, только еще три двери помимо той, через которую вошел сюда Гален. Одна из этих дверей была распахнута, и Гален не удержался от искушения заглянуть в нее. Комната за дверью была большой и просторной. Строго говоря, это был зал, заполненный великолепным собранием произведений искусства. Статуи, картины, гобелены, богато инкрустированные щиты. Стены украшали дорогие мечи и прочее инкрустированное каменьями оружие, тогда как предметы помельче были разложены по столам или размещены на стендах. Это была подлинная сокровищница, но внимание Галена целиком поглотил один-единственный экспонат. Круглую плиту белоснежного мрамора он заметил, едва бросив взгляд в зал, и, поколебавшись лишь мгновение, шагнул в дверь. Быстро оглядевшись по сторонам, Гален направился прямо к камню.
Буквы были расположены в тех же сочетаниях, что и на камнях, которые он уже видел: пять строк по нескольку букв, в середке меньше, чем по краям. И этот набор букв представлялся совершенно бессмысленным, но Гален всмотрелся в глубоко высеченные строчки, сразу же решив заучить их наизусть.
Е
Н
М
А
Г
С
Т
А
П
А
Я
П
Т
Ж
У
Р
Т
У
Ь
Т
Загадка по-прежнему не разгадывалась.
«Ну и что теперь?» — подумал он.
Внезапно задрожав от страха, он понял, что кто-то смотрит на него сзади. Он медленно повернулся и встретился взглядом с гипнотизирующими глазами похожего на живой скелет монаха.
— Меня зовут Хакон, — сообщило привидение. — Ты мне что-то принес?
Глава 48
Гален тихо посидел какое-то время, размышляя над тем, в какой мере эта короткая встреча помогла ему понять смысл происходящего. Его первой идеей было сжечь два только что предъявленных тайному агенту письма и нынешней же ночью уйти из замка, имея на руках крайне важное — и предельно опасное — донесение Дэвина. И все же, поразмыслив, он решил еще некоторое время подождать. Покинуть замок глубокой ночью было бы куда подозрительней, чем спокойно выйти при свете дня, а ведь через пару часов уже должно было взойти солнце.
От этого решения было уже куда легче перейти к следующему. Наверняка он навлечет на себя куда меньшие подозрения, если задержится в замке еще на день и вновь поработает у Гильгамера. И тогда вечером он сможет преспокойно выйти из замка — и все подумают, будто он отправляется в трактир. У Галена хватило смекалки сообразить, что одной из причин принятого им решения задержаться в замке стало известие о том, что здесь имеются и другие древние камни с письменами. Его мысли постоянно возвращались к этому, как он ни заставлял себя мыслить сугубо рационально. Ему необходимо было увидеть этот камень или эти камни! И если ему это удастся, у него появится еще одна причина уйти на север как можно скорее. Чем больше он думал над этим, тем сильнее привлекал его этот план. Письма он запрячет так, что никто и никогда их не найдет. И если он подойдет к делу со всей осторожностью, то никакой опасности для него и не возникнет. В конце концов, археологи наверняка задержатся в городе еще на пару дней, так что он вполне может употребить это время для решения двойной задачи: и оказанное ему доверие оправдает, и кое-что полезное дополнительно узнает. «Похоже, пора чуток опередить батьку в пекле», — подумал он, мысленно перефразировав слова Пайка. И после этого улегся спать. Проспал до рассвета, пока его не разбудил доносящийся снизу стук копыт. Так или иначе, утро развеяло часть страхов, которые внушил ему Дэвин.
Гильгамер что-то удовлетворенно буркнул по поводу раннего прихода своего переписчика и тут же выложил перед ним на столе целую гору бумаг, после чего, объявив о том, что у него важные дела, удалился. Гален испытал сильнейшее искушение обыскать комнату — особенно книжные полки, — но вовремя передумал и усилием воли заставил себя приняться за работу. Он понадеялся на то, что позже сумеет под каким-нибудь предлогом отлучиться и как следует осмотреть все во внутреннем дворе. К полудню он уже переписал и разобрал по стопкам все, что было нужно, но Гильгамер так и не появился. Он взял чистый лист бумаги и принялся, дурачась, черкать всякие каракули. И вдруг обнаружил, что переписывает загадочные письмена с камня, найденного в башне. И вновь уставился на них, пытаясь хоть что-нибудь понять.
О
Л
Д
У
Н
К
З
А
О
И
Д
Р
Н
Р
О
Я
С
Т
Я
Д
Четвертый столбец по вертикали складывался в единственное осмысленное слово. Но такое слово едва ли могло бы содержаться в письменах — и поэтому он отбросил его. Кроме того, чтение по вертикали превращало последний ряд в откровенную бессмыслицу. А вот первая строчка по горизонтали весьма заинтересовала его. Если поднять в начало первого ряда первую букву из второго и закончить на последней, то возникало слово «колдун», которое, на слух Галена, звучало куда более многообещающе, чем слово, получившееся по вертикали. Так или иначе, применяя тот же метод к другим строчкам, он все равно ничего не добился. «Да и что там, — подумал он, — возможно, внешний вид письмен не имеет никакого значения. Может быть, код заключается в том, что одни буквы проставлены вместо совершенно иных…
Эти размышления были прерваны возвращением Гильгамера. Гален попытался было спрятать свои рисунки, но третий постельничий оказался проворнее.
— Это что такое? — негодующе взмахнув рукой, воскликнул он. — Тратишь попусту рабочее время, а?
— Но я уже справился с работой, — запротестовал Гален.
— И решил немного потрудиться на себя самого, — заметил Гильгамер, так и не убрав выставленную вперед руку.
Гален, примиряясь с неизбежным, подал ему листок со своими каракулями. Его наниматель поглядел на выстроенные в столбик буквы, повертел листок так и сяк, затем, будучи явно озадачен, недоуменно покачал головой.
— Ради всего святого, что должна означать вся эта тарабарщина? — спросил он.
— Эти буквы вырезаны на камне, который я извлек из-под соли, — прямо ответил Гален, решив, что некоторая осторожность в его рассказе не окажется излишней. — А один из археологов говорил, что у барона Ярласа есть похожий камень. — Гильгамер ничего не ответил, поэтому Гален решил поднажать. — И я понадеялся на то, что ему, возможно, захочется купить и мой тоже.
— Купить! — Гильгамер рассмеялся. — Если барон Ярлас положит глаз на какую-нибудь вещь, то ее владелец, если он, конечно, достаточно мудр, поспешит расстаться с ней добровольно. А уж если ему захочется вознаградить тебя, то первым делом следует поблагодарить его за великую милость.
— Понятно. — Гален смущенно потупился.
— Так или иначе, все это кажется мне сущей чепухой, — продолжил третий постельничий. — И ума не приложу, с чего бы ему могло такое понадобиться.
— А тот камень, что у него здесь, вы видели? — спросил Гален.
— Нет. — Гильгамер бросил листок на стол. Он явно потерял интерес к каракулям подчиненного. — Этим занимается Хакон.
— Постельничий?
— Первый постельничий, — с непонятной интонацией уточнил Гильгамер. — И тому, кто слишком заинтересуется им, не поздоровится.
«Ты уже не первый, кто говорит мне об этом», — подумал Гален, чувствуя, что, вопреки всем доводам здравого смысла, его все сильнее и сильнее тянет к этой таинственной особе. Казалось, в замке все тропы ведут Хакону. Но Гильгамер не пожелал распространяться на эту тему. Более того, он отправил своего писца восвояси.
— А после обеда мне прийти? — взволнованно поинтересовался Гален; ему вовсе не хотелось так быстро лишиться доступа к таким важным для себя вещам.
— Разумеется, — ответил Гильгамер. — К тому времени для тебя появится много работы.
Во время обеденного перерыва Гален зашел на конюшню, забрал из потайного места письма, собрал нехитрые пожитки и прихватил почему-то разволновавшегося Кусаку. Сегодня после обеда он в последний раз отправится в замок и попытается сделать и выяснить все, что сможет, но после этого ему придется исчезнуть. И было только разумно заранее прихватить с собой все свои вещи — а главное, последнее письмо Дэвина, чтобы оно, по крайней мере, не попало в чужие руки.
Его сердце чуть из груди не выпрыгнуло, когда он проходил через главные ворота, но стражники пропустили его, не удостоив и взглядом. Он быстрым шагом направился в тот захудалый трактир на боковой улочке, в котором уже останавливался месяц назад, и снял там комнату. Распорядившись о том, чтобы не забывали кормить Кусаку, он поспешил обратно в замок. Правда, какое-то время в комнате на постоялом дворе он потратил на то, чтобы спрятать письмо Дэвина понадежнее, и теперь оно преспокойно лежало под половицей под кроватью. В последний момент Гален завернул в тряпицу вместе с ним почти все свои деньги, которые у него еще оставались. Остальные пожитки, включая камень и книгу, он оставил прямо на столе в номере, письмо, которое он доставил и показал Дэвину, уже давным-давно было сожжено, зато другое, адресованное Хакону, он положил себе за пазуху.
— Ты опоздал.
Таковы были единственные слова, которыми Галена встретил Гильгамер. На стол уже были выложены целые вороха бумаг и несколько толстых папок. Гален в унынии посмотрел на них.
— А не лучше ли мне сначала разнести по адресатам то, что уже сделано утром? — без особенной надежды в голосе спросил он.
Гильгамер молча посмотрел на него, и Гален волей-неволей принялся за работу.
Прилагая особое рвение, юноша управился с заданием за два часа с небольшим. Гильгамер скептически воспринял подобные темпы, но не нашел в его трудах никаких изъянов. Не желая утруждать себя заготовлением новой порции бумаг, третий постельничий предпочел использовать парня в качестве посыльного. Галену были вручены несколько стопок документов, каждая из которых была стянута бечевкой и снабжена именем адресата, затем ему на словах объяснили, кого и где искать.
— Полагаешь, ты все запомнил? — осведомился третий постельничий.
Гален кивнул, Гильгамер кинул ему монетку и наказал явиться к нему завтра с утра. Отыскивая первого адресата, Гален мысленно молил не столкнуться ненароком ни с Дэвином, ни с тем чиновником, в кабинет которого он недавно ввалился. Но все сошло вполне гладко, да и дальше дело пошло без сучка без задоринки, а документы, которые надлежало доставить первому постельничему, Гален приберег на самый конец. Он твердо вознамерился испытать свой шанс.
В конце концов у него в руках осталась лишь одна стопка бумаг, адресованная человеку по имени Ярсон, который был одним из помощников Хакона. Передав Ярсону бумаги, он извлек из-за пазухи запечатанное письмо и со всей смелостью, на которую оказался способен, попросил разрешения вручить его лично. Ярсон, жирный писец с мучнистого цвета лицом, посмотрел сперва на печать, а потом на самого Галена с плохо скрытым недоверием. Тем не менее он приказал Галену пройти в соседнюю комнату и подождать.
Эта комната оказалась совсем маленькой. И в ней совсем не было мебели, лишь несколько ковров на стенах. Окон здесь тоже не было, только еще три двери помимо той, через которую вошел сюда Гален. Одна из этих дверей была распахнута, и Гален не удержался от искушения заглянуть в нее. Комната за дверью была большой и просторной. Строго говоря, это был зал, заполненный великолепным собранием произведений искусства. Статуи, картины, гобелены, богато инкрустированные щиты. Стены украшали дорогие мечи и прочее инкрустированное каменьями оружие, тогда как предметы помельче были разложены по столам или размещены на стендах. Это была подлинная сокровищница, но внимание Галена целиком поглотил один-единственный экспонат. Круглую плиту белоснежного мрамора он заметил, едва бросив взгляд в зал, и, поколебавшись лишь мгновение, шагнул в дверь. Быстро оглядевшись по сторонам, Гален направился прямо к камню.
Буквы были расположены в тех же сочетаниях, что и на камнях, которые он уже видел: пять строк по нескольку букв, в середке меньше, чем по краям. И этот набор букв представлялся совершенно бессмысленным, но Гален всмотрелся в глубоко высеченные строчки, сразу же решив заучить их наизусть.
Е
Н
М
А
Г
С
Т
А
П
А
Я
П
Т
Ж
У
Р
Т
У
Ь
Т
Загадка по-прежнему не разгадывалась.
«Ну и что теперь?» — подумал он.
Внезапно задрожав от страха, он понял, что кто-то смотрит на него сзади. Он медленно повернулся и встретился взглядом с гипнотизирующими глазами похожего на живой скелет монаха.
— Меня зовут Хакон, — сообщило привидение. — Ты мне что-то принес?
Глава 48
Гален, не произнеся ни слова, передал письмо, пальцы его при этом слегка дрожали. Думал он сейчас единственно о глупости собственного поведения и о советах, которыми столь безрассудно пренебрег. Столкнувшись лицом к лицу с таким невероятным противником, он понял, насколько глупа и непростительна была его недавняя смелость. От Хакона исходила холодная ядовитая сила, и Гален с опозданием понял, что впутался в по-настоящему скверную историю. Мысленно он поклялся себе, что, если ему удастся выйти из нынешней переделки живым, впредь он никогда не станет искушать судьбу настолько идиотским образом. «Никаких подвигов!» Сегодня же вечером он покинет Риано — если, конечно, ему предоставят хотя бы малейший шанс.
Хакон осмотрел письмо, тщательно проверил печать, но не распечатал.
— Как к тебе это попало?
Его хриплый голос показался Галену шипением большой змеи. Бледные глаза тоже напоминали змеиные.
Гален, запинаясь, порой замолкая и то и дело отводя глаза в сторону, чтобы не встречаться слишком надолго с гипнотизирующим взглядом монаха, начал рассказ. Поведал о гибели Дрейна и о том, как его несчастный приятель успел проболтаться другу о письме, которое должен был передать. На собственный слух Галена, его слова прозвучали явной ложью, однако Хакон оставался совершенно невозмутимым.
— Дрейн оказался глупцом, — разочарованно отметил Хакон, когда Галену все же удалось довести свой рассказ до конца. — С другой стороны, ты выжал из несчастья, случившегося с твоим товарищем, все, что возможно. И за это тебя следует вознаградить.
Костлявая рука исчезла в складках сутаны, Гален услышал звон монет.
— Нет… — внезапно выпалил он.
Лицо Хакона озарила таинственная усмешка.
— Но ведь ты наверняка рассчитывал…
— Я сделал это в память о друге, — быстро ответил Гален, уже несколько освоившийся с жутковатым собеседником. — И я не хотел…
— Похвальные, вне всякого сомнения, чувства, — все с тою же ухмылкой скорее не на лице, а на черепе прохрипел Хакон. — Но, пожалуйста, возьми это за труды.
Он протянул руку, и когда Гален сделал то же самое, в ладонь ему опустился маленький камень-камея голубого цвета. В предзакатном свете из высоких окон зала камень заблестел и отбросил холодное свечение на кожу Галена. В самом прикосновении камня к руке чувствовалось что-то тревожащее.
— Благодарю вас, мой господин, — пробормотал он.
— По-настоящему драгоценным его назвать нельзя, — хмыкнул Хакон. — Но девку-другую он тебе охмурить поможет.
«Да откуда тебе знать о таких делах?» — мысленно удивился Гален, но тут же заставил себя не думать о таком несущественном вздоре. Ум ему сейчас необходимо было использовать по-другому.
— А как ты сюда попал? — внезапно спросил Хакон, вновь заставив Галена предельно насторожиться.
— Дверь… была открыта… — запинаясь, начал он. — И я увидел все эти чудесные… вещи… — Не удержавшись, он бросил взгляд на мрамор с высеченными на нем письменами, но тут же отвернулся и мысленно выругал себя за неосторожность. — Прошу прощения. Я… не хотел быть таким бесцеремонным.
— Любопытство — свойство вполне понятное, — невозмутимо произнес первый постельничий. — Но надеюсь, тебе не пришло в голову что-нибудь отсюда украсть. Мой господин не склонен проявлять милосердие к тем, кто покушается на его имущество.
Гален горячо запротестовал, уверяя, что он и в мыслях такого не держал. В эти минуту ему хотелось лишь одного — убраться из сокровищницы подальше, убежать от его грозного стража. Хакон безучастно выслушал его объяснения.
— Темнеет, — только и сказал монах после долгой пренеприятной паузы. А когда Гален ничего не ответил на это, добавил: — А что, твой друг сказал тебе слова пароля?
— Э… луна уже высоко, — сокрушенно начал Гален. Он уже и сам не понимал, правильно ведет себя или нет. — Так что пойду-ка я спать…
Хакон кивнул.
— Вот и ступай, — тихо велел он.
Пару мгновений Гален не мог поверить собственным ушам. Неужели смертельная игра в кошки-мышки закончилась? Следует ли ему истолковать слова первого постельничего буквально? Гален никак не рассчитывал, что спасение окажется столь простым.
Страх взял верх над нерешительностью — и вот, учтиво поклонившись, он вышел из комнаты. А затем помчался по лабиринту коридоров, стремясь лишь к одному — оказаться подальше оттуда, где на него нагнали такой страх.
Хакон проводил юношу задумчивым взором, а затем переключил внимание на полученное письмо. Распечатал его, неторопливо прочитал, одобрительно покивал, а затем вновь сложил и по привычке сунул в карман. Бесцветные глаза монаха уставились на круглый медальон белоснежного мрамора, с тем же бесстрастным видом он просмотрел таинственные письмена. Подняв правую руку, Хакон щелкнул пальцами. Вдали — и как бы в ответ ему — ударил колокол. Он поднял мраморный диск, взвесил его на руках и вдруг уставился на него загоревшимися глазами. В зал вошел еще один монах и приблизился к своему господину.
— Рэлиэль, замерь для меня ауру этого диска, — распорядился Хакон.
Вновь пришедший с явной неохотой принял камень, на лице у него читалось откровенное отвращение.
— Как вам известно, мне это никогда не нравилось, — сказал он. — Но сейчас он вроде бы поспокойней, его мощь явно снизилась.
— Он изменился? — резко спросил Хакон.
— Да, если «память» исправна.
Хакон забрал у него камень.
— Но откуда такой интерес? — обращаясь скорее к самому себе, пробормотал Хакон. — И у кого? У простого посыльного? Это очень странно! Сколько всего в этой комнате — а ему подавай именно диск!
Он вытянул руку с диском перед собой, а затем резко убрал ее. На мгновение камень завис в воздухе, задрожал, словно балансируя между двумя противоборствующими силами. И с грохотом упал на каменный пол и разбился на множество осколков. Рэлиэль отпрыгнул подальше, чтобы его не поранили острые обломки, но Хакон даже не шевельнулся.
Надо было прислушаться к твоей интуиции, — хрипло проговорил он. — Обломки уничтожить, да так, чтобы следа не осталось! — Он описал рукой круг по воздуху — и разбросанные по полу обломки зашевелились и, как живые, собрались воедино. — И найти мне этого парня.
Рэлиэль, уже начавший собирать обломки, прервал это занятие и посмотрел на Хакона.
— Какого парня?
— Посыльного. Далеко он уйти не мог, — ответил Хакон. — Да и «маячок» на нем.
Рэлиэль поспешил исполнить приказ господина.
Гален промчался по коридорам самым своим быстрым шагом, отчаянным усилием воли заставляя себя не пуститься бегом. Он чуть было не заблудился, но в конце концов справился и с маршрутом, и с разогнанными паникой мыслями. Он беззвучно молился о том, чтобы его дикая глупость не привела его к гибели, теперь он поражался, с какой стати столь рискованные действия могли показаться ему возможными или хотя бы многообещающими. И поклялся собственной жизнью, что никогда больше не пойдет на такой риск.
«Только бы удалось пройти мимо поста на выходе из внутреннего двора», — мысленно причитал он.
Но и это прошло беспрепятственно — и Гален почувствовал невероятное облегчение. Немного вернув былую самоуверенность, он вошел на кухню. Теперь до окончательного спасения было рукой подать…
И тут его окликнули. Но он так спешил, только о бегстве и думая, что едва не столкнулся с девушкой, преградившей ему дорогу.
— Передал письмо? — спросила Бет.
— Да.
Гален бросил взгляд через плечо. Пока за ним никто не гнался.
— Хочешь поесть?
— Нет. Мне надо идти.
Бет явно разочаровалась, тем не менее ей удалось улыбнуться.
— А это что? — Она указала на вещицу, которую Гален сжимал в кулаке.
Гален поглядел на голубую гемму, о существовании которой успел начисто позабыть.
— Это мне подарили за доставку письма, — торопливо пояснил он. — Это тебе.
Он передал ей камень, и глаза Бет радостно вспыхнули.
— Какой красивый! Это и правда мне?
— Я человек слова.
Гален вновь бросил взгляд через плечо. Бет обняла его и поцеловала, не обращая внимания на то, что он никак не отзывается на ласку.
— Мне надо идти, — отчаянно взмолился он.
— Но почему?
Она прильнула к нему еще плотнее.
— Надо.
Нежно, но решительно Гален отстранил девушку, шмыгнул мимо нее и чуть ли не бегом бросился вон из кухни. Бет проводила его взглядом, удивление и печаль набежали на ее хорошенькое лицо, потом она перевела взгляд на камень у себя на ладони. Тот мерцал, окрашивая и ее пальцы в голубой цвет.
Гален прошел по двору, горько сожалея о том, что у него нет глаз на затылке; ему неудержимо хотелось пуститься бегом, а на спине, между лопатками, отчаянно зудело. Как и всегда, главные ворота оказались закрыты, а у небольшой дверцы в одной из гигантских створок стояли несколько стражников. Гален подошел к ним, сердце у него бешено колотилось, оставалось надеяться только на то, что в уже наступивших сумерках ему удастся скрыть собственную нервозность.
И вдруг у него за спиной раздался какой-то шум. Стражники тут же уставились туда, и юноше пришлось, пересилив себя, поступить точно так же. Любое другое поведение выглядело бы подозрительным. Из цитадели вышли несколько воинов, двое из них волочили по мостовой безжизненную человеческую фигуру. Когда они подошли к воротам, Гален обмер, однако никто из воинов не обратил на него внимания, даже столкнувшись нос к носу. Отвращение солдат к делу, которым они вынуждены были заниматься, подчеркивалось тем, как они тащили тело, держа его за щиколотки, тогда как голова жертвы с хрустом билась по булыжникам двора, а руки волоклись следом. Дэвин, разумеется, был уже мертв, но пятна крови по всему его телу и гримаса, навсегда застывшая на лице, говорили о том, что смерть его не была ни быстрой, ни безболезненной. Проводив его глазами, юноша почувствовал, что его подташнивает. И отчаяние вспыхнуло у него в груди с новой силой.
— На плаху, — сообщил один из только что подошедших воинов.
— Ну, этот уже оттрепыхался, — заметил стражник.
— Все равно. Привяжем и пусть гниет у всех на виду, — равнодушно обронил воин.
Под любопытными взорами стражников вся группа прошла сквозь малые ворота. Гален простоял несколько мгновений, обливаясь холодным потом и судорожно сглатывая слюну. В конце концов он кое-как собрался с духом и подошел к выходу. Ему даже удалось поздороваться со знакомым стражником более или менее спокойным голосом. Ухмыльнувшись, стражники пропустили его, и как раз в этот миг из глубины двора донеслось:
— Запереть ворота!
Со стороны кухни к ним бегом приближались еще несколько воинов.
Гален рванулся к порогу, где начиналось царство свободы, но тут ему на плечо опустилась тяжелая рука.
— Не спеши так, сынок. Кое-кому хочется потолковать с тобой.
В подвале царила кромешная тьма. В этом мраке воображение разыгрывалось еще сильнее, порождая все новые и новые ужасы. Сырой камень стен и скользкая грязь на полу делали любые попытки хоть как-то устроиться совершенно бессмысленными. Гален и сам не знал, сколько времени он уже торчит в этой Богом забытой дыре. Время потеряло какое бы то ни было значение. Дневной свет сюда не просачивался, да и тишину ничто не нарушало.
Время от времени остававшаяся для юноши невидимой лампа высвечивала контуры массивной двери, преграждавшей единственный выход из паскудной темницы. Затем дверь чуть-чуть приоткрывали и в образовавшуюся щель просовывали миски с водой и похлебкой. Гален с нетерпением дожидался этих минут, представлявшихся ему единственным доказательством того, что он все еще жив, да к тому же и не ослеп. Какое-то время он кричал, орал, взывал к невидимым мучителям и пытался урезонить их, но ответа так и не дождался, и юноша в конце концов смирился с этим и почти машинально поглощал пищу, не обращая внимания даже на то, что ест.
В первые часы (или дни?) заключения Галена допросили двое пришедших к нему людей. Они наорали на него, избили, самым тщательным образом обыскали одежду и все укромные уголки его тела. Их сопровождал и третий, время от времени задававший одни и те же вопросы тонким, но хриплым голосом, сам звук которого повергал юношу в трепет. Гален свел сознательную ложь к необходимому минимуму, честно рассказав мучителям о письме, о гибели Дрейна, о знакомстве с Гильгамером и о работе, выполненной по его поручению, о Бет и о буквах, высеченных на белоснежном мраморе. Он постоянно утверждал, что знать не знает никакого Дэвина, и невольно радовался тому, что, выполнив последний наказ тайного агента, так и не прочел полученное от него письмо. Пребывая в страхе и растерянности, Гален несколько раз был на волосок от того, чтобы его приперли к стенке, однако ему всегда удавалось вывернуться и настоять на правдивости своих россказней. Да и безумие его пока не охватывало.
Допрос провели дважды, после чего мучители, казалось, начисто позабыли о Галене. Его предоставили самому себе, наедине с болью и страхом, наедине с раскаянием в собственной непростительной глупости. Во внешнем мире проходили день за днем, а в узилище Галена время остановилось. Иногда он думал о том, скоро ли его мучители забудут о нем окончательно и перестанут его кормить, обрекая тем самым на голодную смерть. Порой такая перспектива представлялась ему чуть ли не заманчивой.
Единственным спасением был сон, но и тот приходил к нему лишь в результате полного изнеможения. А иногда сновидения бывали еще более чудовищными, чем явь. Ему снились разлагающиеся мертвецы, снилось залитое кровью и искаженное страшной гримасой лицо Дэвина. «Я здесь в опасности», — твердил ему во сне тайный агент. И юноше так сдавливали руки, что Гален кричал от боли. Затем только что невыносимые пожатия становились вялыми и холодными, и воспоминанием о них оставались только тоска и отчаяние. Он видел перед собой буквы с мраморной плиты, слившиеся воедино и окончательно утратившие смысл, которого он так и не сумел распознать, — и все же он понимал, что не имеет права забыть их. Но каждый раз, когда он пытался запечатлеть их в сознании, образ начинал меняться, а потом исчезал вовсе, и Галену чудился голос, взывающий к нему: «Речь идет о самой жизни и смерти и даже о чем-то большем». И другой голос — чуть более спокойный, но столь же настойчивый, внушал ему: «В следующий раз запомни буквы…» Он видел и другие ряды букв — пять строчек по нескольку символов, но это были не те сочетания, которые он успел увидеть наяву.
Хакон осмотрел письмо, тщательно проверил печать, но не распечатал.
— Как к тебе это попало?
Его хриплый голос показался Галену шипением большой змеи. Бледные глаза тоже напоминали змеиные.
Гален, запинаясь, порой замолкая и то и дело отводя глаза в сторону, чтобы не встречаться слишком надолго с гипнотизирующим взглядом монаха, начал рассказ. Поведал о гибели Дрейна и о том, как его несчастный приятель успел проболтаться другу о письме, которое должен был передать. На собственный слух Галена, его слова прозвучали явной ложью, однако Хакон оставался совершенно невозмутимым.
— Дрейн оказался глупцом, — разочарованно отметил Хакон, когда Галену все же удалось довести свой рассказ до конца. — С другой стороны, ты выжал из несчастья, случившегося с твоим товарищем, все, что возможно. И за это тебя следует вознаградить.
Костлявая рука исчезла в складках сутаны, Гален услышал звон монет.
— Нет… — внезапно выпалил он.
Лицо Хакона озарила таинственная усмешка.
— Но ведь ты наверняка рассчитывал…
— Я сделал это в память о друге, — быстро ответил Гален, уже несколько освоившийся с жутковатым собеседником. — И я не хотел…
— Похвальные, вне всякого сомнения, чувства, — все с тою же ухмылкой скорее не на лице, а на черепе прохрипел Хакон. — Но, пожалуйста, возьми это за труды.
Он протянул руку, и когда Гален сделал то же самое, в ладонь ему опустился маленький камень-камея голубого цвета. В предзакатном свете из высоких окон зала камень заблестел и отбросил холодное свечение на кожу Галена. В самом прикосновении камня к руке чувствовалось что-то тревожащее.
— Благодарю вас, мой господин, — пробормотал он.
— По-настоящему драгоценным его назвать нельзя, — хмыкнул Хакон. — Но девку-другую он тебе охмурить поможет.
«Да откуда тебе знать о таких делах?» — мысленно удивился Гален, но тут же заставил себя не думать о таком несущественном вздоре. Ум ему сейчас необходимо было использовать по-другому.
— А как ты сюда попал? — внезапно спросил Хакон, вновь заставив Галена предельно насторожиться.
— Дверь… была открыта… — запинаясь, начал он. — И я увидел все эти чудесные… вещи… — Не удержавшись, он бросил взгляд на мрамор с высеченными на нем письменами, но тут же отвернулся и мысленно выругал себя за неосторожность. — Прошу прощения. Я… не хотел быть таким бесцеремонным.
— Любопытство — свойство вполне понятное, — невозмутимо произнес первый постельничий. — Но надеюсь, тебе не пришло в голову что-нибудь отсюда украсть. Мой господин не склонен проявлять милосердие к тем, кто покушается на его имущество.
Гален горячо запротестовал, уверяя, что он и в мыслях такого не держал. В эти минуту ему хотелось лишь одного — убраться из сокровищницы подальше, убежать от его грозного стража. Хакон безучастно выслушал его объяснения.
— Темнеет, — только и сказал монах после долгой пренеприятной паузы. А когда Гален ничего не ответил на это, добавил: — А что, твой друг сказал тебе слова пароля?
— Э… луна уже высоко, — сокрушенно начал Гален. Он уже и сам не понимал, правильно ведет себя или нет. — Так что пойду-ка я спать…
Хакон кивнул.
— Вот и ступай, — тихо велел он.
Пару мгновений Гален не мог поверить собственным ушам. Неужели смертельная игра в кошки-мышки закончилась? Следует ли ему истолковать слова первого постельничего буквально? Гален никак не рассчитывал, что спасение окажется столь простым.
Страх взял верх над нерешительностью — и вот, учтиво поклонившись, он вышел из комнаты. А затем помчался по лабиринту коридоров, стремясь лишь к одному — оказаться подальше оттуда, где на него нагнали такой страх.
Хакон проводил юношу задумчивым взором, а затем переключил внимание на полученное письмо. Распечатал его, неторопливо прочитал, одобрительно покивал, а затем вновь сложил и по привычке сунул в карман. Бесцветные глаза монаха уставились на круглый медальон белоснежного мрамора, с тем же бесстрастным видом он просмотрел таинственные письмена. Подняв правую руку, Хакон щелкнул пальцами. Вдали — и как бы в ответ ему — ударил колокол. Он поднял мраморный диск, взвесил его на руках и вдруг уставился на него загоревшимися глазами. В зал вошел еще один монах и приблизился к своему господину.
— Рэлиэль, замерь для меня ауру этого диска, — распорядился Хакон.
Вновь пришедший с явной неохотой принял камень, на лице у него читалось откровенное отвращение.
— Как вам известно, мне это никогда не нравилось, — сказал он. — Но сейчас он вроде бы поспокойней, его мощь явно снизилась.
— Он изменился? — резко спросил Хакон.
— Да, если «память» исправна.
Хакон забрал у него камень.
— Но откуда такой интерес? — обращаясь скорее к самому себе, пробормотал Хакон. — И у кого? У простого посыльного? Это очень странно! Сколько всего в этой комнате — а ему подавай именно диск!
Он вытянул руку с диском перед собой, а затем резко убрал ее. На мгновение камень завис в воздухе, задрожал, словно балансируя между двумя противоборствующими силами. И с грохотом упал на каменный пол и разбился на множество осколков. Рэлиэль отпрыгнул подальше, чтобы его не поранили острые обломки, но Хакон даже не шевельнулся.
Надо было прислушаться к твоей интуиции, — хрипло проговорил он. — Обломки уничтожить, да так, чтобы следа не осталось! — Он описал рукой круг по воздуху — и разбросанные по полу обломки зашевелились и, как живые, собрались воедино. — И найти мне этого парня.
Рэлиэль, уже начавший собирать обломки, прервал это занятие и посмотрел на Хакона.
— Какого парня?
— Посыльного. Далеко он уйти не мог, — ответил Хакон. — Да и «маячок» на нем.
Рэлиэль поспешил исполнить приказ господина.
Гален промчался по коридорам самым своим быстрым шагом, отчаянным усилием воли заставляя себя не пуститься бегом. Он чуть было не заблудился, но в конце концов справился и с маршрутом, и с разогнанными паникой мыслями. Он беззвучно молился о том, чтобы его дикая глупость не привела его к гибели, теперь он поражался, с какой стати столь рискованные действия могли показаться ему возможными или хотя бы многообещающими. И поклялся собственной жизнью, что никогда больше не пойдет на такой риск.
«Только бы удалось пройти мимо поста на выходе из внутреннего двора», — мысленно причитал он.
Но и это прошло беспрепятственно — и Гален почувствовал невероятное облегчение. Немного вернув былую самоуверенность, он вошел на кухню. Теперь до окончательного спасения было рукой подать…
И тут его окликнули. Но он так спешил, только о бегстве и думая, что едва не столкнулся с девушкой, преградившей ему дорогу.
— Передал письмо? — спросила Бет.
— Да.
Гален бросил взгляд через плечо. Пока за ним никто не гнался.
— Хочешь поесть?
— Нет. Мне надо идти.
Бет явно разочаровалась, тем не менее ей удалось улыбнуться.
— А это что? — Она указала на вещицу, которую Гален сжимал в кулаке.
Гален поглядел на голубую гемму, о существовании которой успел начисто позабыть.
— Это мне подарили за доставку письма, — торопливо пояснил он. — Это тебе.
Он передал ей камень, и глаза Бет радостно вспыхнули.
— Какой красивый! Это и правда мне?
— Я человек слова.
Гален вновь бросил взгляд через плечо. Бет обняла его и поцеловала, не обращая внимания на то, что он никак не отзывается на ласку.
— Мне надо идти, — отчаянно взмолился он.
— Но почему?
Она прильнула к нему еще плотнее.
— Надо.
Нежно, но решительно Гален отстранил девушку, шмыгнул мимо нее и чуть ли не бегом бросился вон из кухни. Бет проводила его взглядом, удивление и печаль набежали на ее хорошенькое лицо, потом она перевела взгляд на камень у себя на ладони. Тот мерцал, окрашивая и ее пальцы в голубой цвет.
Гален прошел по двору, горько сожалея о том, что у него нет глаз на затылке; ему неудержимо хотелось пуститься бегом, а на спине, между лопатками, отчаянно зудело. Как и всегда, главные ворота оказались закрыты, а у небольшой дверцы в одной из гигантских створок стояли несколько стражников. Гален подошел к ним, сердце у него бешено колотилось, оставалось надеяться только на то, что в уже наступивших сумерках ему удастся скрыть собственную нервозность.
И вдруг у него за спиной раздался какой-то шум. Стражники тут же уставились туда, и юноше пришлось, пересилив себя, поступить точно так же. Любое другое поведение выглядело бы подозрительным. Из цитадели вышли несколько воинов, двое из них волочили по мостовой безжизненную человеческую фигуру. Когда они подошли к воротам, Гален обмер, однако никто из воинов не обратил на него внимания, даже столкнувшись нос к носу. Отвращение солдат к делу, которым они вынуждены были заниматься, подчеркивалось тем, как они тащили тело, держа его за щиколотки, тогда как голова жертвы с хрустом билась по булыжникам двора, а руки волоклись следом. Дэвин, разумеется, был уже мертв, но пятна крови по всему его телу и гримаса, навсегда застывшая на лице, говорили о том, что смерть его не была ни быстрой, ни безболезненной. Проводив его глазами, юноша почувствовал, что его подташнивает. И отчаяние вспыхнуло у него в груди с новой силой.
— На плаху, — сообщил один из только что подошедших воинов.
— Ну, этот уже оттрепыхался, — заметил стражник.
— Все равно. Привяжем и пусть гниет у всех на виду, — равнодушно обронил воин.
Под любопытными взорами стражников вся группа прошла сквозь малые ворота. Гален простоял несколько мгновений, обливаясь холодным потом и судорожно сглатывая слюну. В конце концов он кое-как собрался с духом и подошел к выходу. Ему даже удалось поздороваться со знакомым стражником более или менее спокойным голосом. Ухмыльнувшись, стражники пропустили его, и как раз в этот миг из глубины двора донеслось:
— Запереть ворота!
Со стороны кухни к ним бегом приближались еще несколько воинов.
Гален рванулся к порогу, где начиналось царство свободы, но тут ему на плечо опустилась тяжелая рука.
— Не спеши так, сынок. Кое-кому хочется потолковать с тобой.
В подвале царила кромешная тьма. В этом мраке воображение разыгрывалось еще сильнее, порождая все новые и новые ужасы. Сырой камень стен и скользкая грязь на полу делали любые попытки хоть как-то устроиться совершенно бессмысленными. Гален и сам не знал, сколько времени он уже торчит в этой Богом забытой дыре. Время потеряло какое бы то ни было значение. Дневной свет сюда не просачивался, да и тишину ничто не нарушало.
Время от времени остававшаяся для юноши невидимой лампа высвечивала контуры массивной двери, преграждавшей единственный выход из паскудной темницы. Затем дверь чуть-чуть приоткрывали и в образовавшуюся щель просовывали миски с водой и похлебкой. Гален с нетерпением дожидался этих минут, представлявшихся ему единственным доказательством того, что он все еще жив, да к тому же и не ослеп. Какое-то время он кричал, орал, взывал к невидимым мучителям и пытался урезонить их, но ответа так и не дождался, и юноша в конце концов смирился с этим и почти машинально поглощал пищу, не обращая внимания даже на то, что ест.
В первые часы (или дни?) заключения Галена допросили двое пришедших к нему людей. Они наорали на него, избили, самым тщательным образом обыскали одежду и все укромные уголки его тела. Их сопровождал и третий, время от времени задававший одни и те же вопросы тонким, но хриплым голосом, сам звук которого повергал юношу в трепет. Гален свел сознательную ложь к необходимому минимуму, честно рассказав мучителям о письме, о гибели Дрейна, о знакомстве с Гильгамером и о работе, выполненной по его поручению, о Бет и о буквах, высеченных на белоснежном мраморе. Он постоянно утверждал, что знать не знает никакого Дэвина, и невольно радовался тому, что, выполнив последний наказ тайного агента, так и не прочел полученное от него письмо. Пребывая в страхе и растерянности, Гален несколько раз был на волосок от того, чтобы его приперли к стенке, однако ему всегда удавалось вывернуться и настоять на правдивости своих россказней. Да и безумие его пока не охватывало.
Допрос провели дважды, после чего мучители, казалось, начисто позабыли о Галене. Его предоставили самому себе, наедине с болью и страхом, наедине с раскаянием в собственной непростительной глупости. Во внешнем мире проходили день за днем, а в узилище Галена время остановилось. Иногда он думал о том, скоро ли его мучители забудут о нем окончательно и перестанут его кормить, обрекая тем самым на голодную смерть. Порой такая перспектива представлялась ему чуть ли не заманчивой.
Единственным спасением был сон, но и тот приходил к нему лишь в результате полного изнеможения. А иногда сновидения бывали еще более чудовищными, чем явь. Ему снились разлагающиеся мертвецы, снилось залитое кровью и искаженное страшной гримасой лицо Дэвина. «Я здесь в опасности», — твердил ему во сне тайный агент. И юноше так сдавливали руки, что Гален кричал от боли. Затем только что невыносимые пожатия становились вялыми и холодными, и воспоминанием о них оставались только тоска и отчаяние. Он видел перед собой буквы с мраморной плиты, слившиеся воедино и окончательно утратившие смысл, которого он так и не сумел распознать, — и все же он понимал, что не имеет права забыть их. Но каждый раз, когда он пытался запечатлеть их в сознании, образ начинал меняться, а потом исчезал вовсе, и Галену чудился голос, взывающий к нему: «Речь идет о самой жизни и смерти и даже о чем-то большем». И другой голос — чуть более спокойный, но столь же настойчивый, внушал ему: «В следующий раз запомни буквы…» Он видел и другие ряды букв — пять строчек по нескольку символов, но это были не те сочетания, которые он успел увидеть наяву.