Страница:
— Мне что, бросить тебе мазь? — подняв брови, спросила она.
Воин вошел в фургон и опустился на скамью — так, что Маскелль почти могла до него дотянуться. Однако она чувствовала, что продиктовано это не страхом, а просто осторожностью: так вела бы себя кошка, попавшая в незнакомый дом.
Маскелль придвинулась, взяла руку воина и смыла кровь. Он слегка вздрогнул от ее прикосновения — может быть, потому, что руки Маскелль были холодными. Его собственная кожа оказалась очень горячей; биение пульса на запястье вызвало в Маскелль неподобающее волнение. Она отметила, что воин очень опрятен: по крайней мере он был не более грязен, чем она сама после всех этих долгих дней, проведенных в дороге. Потом Маскелль вспомнила его ночное купание в барае, и это воспоминание совсем не помогло ей сосредоточиться на ране.
Она смущенно подумала, что в последний раз была так близко к мужчине два месяца назад, когда держала сына Растима, чтобы старая Мали могла вскрыть нарыв у того на бедре. А вообще… Маскелль не собиралась считать дни, но времени прошло очень много.
Воин молчал, и тишина заставила Маскелль заговорить:
— Как тебя зовут?
Он поднял глаза — зеленые, с золотистыми точками…
— Риан.
Такая готовность сообщить свое имя оказалась для Маскелль неожиданностью; она вытаращила глаза на воина, и тот улыбнулся, явно понимая, что удивил ее. Снова удивил! Кляня в душе свою неуместную впечатлительность, Маскелль продолжала:
— И все? Ни фамильного имени, ни клана? — Если она помнила правильно, синтанцы использовали в качестве наименования клана имя владыки их земель.
Риан повернул голову, и Маскелль заметила в мочке его правого уха по крайней мере четыре прокола. Она знала, что в Синтане количество серег в ухе говорит о высоте положения в военной касте, но что означает именно это число, известно ей не было. Риан положил ножны с сири рядом с собой на скамью. Раньше Маскелль считала, что никаких украшений на мече нет; теперь же, на близком расстоянии, она заметила на рукояти и опоясывающем ее кольце множество углублений, явно не нанесенных вражеским клинком: когда-то там крепились камни или золотые фигурки. Пришлось ли Риану за долгий путь продать все, что имело хоть какую-то ценность, или все знаки его ранга были тщательно сняты?
«Может быть, и то, и другое», — подумала Маскелль.
Риан носил на шее амулет — маленький диск из полупрозрачного белого камня с выложенной бирюзой руной на выцветшей голубой тесьме. Должно быть, амулет много значил для воина, раз тот сохранил его, расставшись со всеми остальными украшениями.
«Не очень-то много ты из всего этого почерпнула, — с насмешкой сказала себе Маскелль. — Твои познания по части обычаев народов за пределами Империи могли бы быть и более основательными».
Впрочем, она ведь никогда не предполагала, что ей придется странствовать в далеких краях.
— В Синтане все много проще, — сказал Риан.
— Если там все настолько лучше, зачем ты оказался здесь?
— Я не говорил, что лучше, — только проще.
Маскелль выпустила руку Риана, но тепло его тела, казалось, прилипло к ее пальцам. Она вынула лист таны из узелка, лежавшего рядом с баночкой, и намазала его сладко пахнущей мазью. Риан следил за ее действиями с озадаченным выражением лица.
— А мое имя ты узнать не хочешь? — спросила Маскелль.
— Я его знаю. Тебя зовут Маскелль.
На мгновение она ощутила озноб.
— Откуда это тебе известно?
Риан совсем не выглядел виноватым; он бросил на Маскелль взгляд, к которому она стала уже привыкать — «что случилось с твоей сообразительностью?» — и терпеливо объяснил:
— Ты на это имя откликаешься, когда остальные его выкрикивают.
— Ох… — «Идиотка!» — сказала себе Маскелль. — Остальные — это «Великий странствующий театр Корриаден» из Ариада.
— Но сама ты — из Дувалпура.
— Да. — Маскелль снова взяла воина за руку, приложила к ране намазанный мазью лист и прибинтовала чистой тряпицей. Ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не поддаться искушению объяснить: листья таны сами по себе обладают целительным действием, — уверенность Риана, что Маскелль не знает, что делает, была столь же ощутима, как влага в воздухе. Наверняка он дает это почувствовать намеренно…
Воин взглянул на ее посох.
— Что делает Голос Предков на Великой Дороге в обществе бродячих кукловодов?
— Они не кукловоды. — Риан взглянул на марионеток, свешивающихся с потолка, выразительно подняв бровь. — По крайней мере не обычные кукловоды, — объяснила Маскелль, чувствуя себя по-дурацки.
Когда она посмотрела на Риана, он ответил ей все тем же насмешливым взглядом. Он совсем ее не боялся — сохранял осторожность, но не боялся. Может быть, все дело в невежестве, но ведь называл же он ее волшебницей, а по поверьям Синтана в этом случае бояться ему следовало…
— Почему ты последовал за мной? Ты ведь избегал появляться на Великой Дороге, верно? Так почему же ты явился на Лужайку и рискнул попасться храмовым стражникам?
Риан заговорил так, словно не слышал ни одного сказанного ею слова:
— Если того парня послали не жрецы, то кто?
С тех пор как Маскелль много лет назад покинула Дувалпур, никто еще не обращался к ней с такой прямотой. Те, кто верил в ее личину странствующей монахини Кошана, выражали ей почтение, положенное служительнице Предков, находящейся под покровительством властей Небесной Империи и храмов. Те же, кто знал, чем на самом деле она является, боялись ее. Даже Растим и старая Мали, ее лучшие друзья среди ариаденцев, никогда не задавали ей вопросов может быть, потому, что их ужасали возможные ответы. Уже очень давно никто не говорил Маскелль, что она ошибается, никто даже не позволял себе намекнуть, что ее решения — не самые лучшие. Так что теперь, разговаривая с Рианом, Маскелль обнаружила, что широко улыбается.
— Жрецы тут ни при чем. Одна из самых святых обязанностей ордена Кошана — служить Голосам. Вот почему главный жрец предложил мне свое гостеприимство, хотя знал, чем это ему грозит — и со стороны собственных служителей, и со стороны того, кто послал несчастного парня.
Риан вытаращил на нее глаза. Маскелль с удовлетворением подумала, что наконец-то ей удалось его поразить, хотя она и не была уверена, что именно произвело на него такое впечатление.
— Ты монахиня? — спросил он.
— Когда-то была. Теперь — нет. — Маскелль притворилась удивленной вопросом; впрочем, она сомневалась, что притворилась достаточно убедительно.
— Дают ли Голоса обет целомудрия?
— Нет. — Маскелль уже открыла рот, чтобы объяснить порядки ордена Кошана и то, как Голоса, будучи избранными, становятся выше обычных жрецов, но в этот момент Риан поцеловал ее.
Их прервал настойчивый стук в стенку фургона. Маскелль отстранилась от Риана и заметила глаз, боязливо заглядывающий в шелку. Голос Растима проговорил:
— Прости меня.
Маскелль поднялась и откинула занавес.
— Что, что, что?
Растим сделал шаг назад и показал в сторону пристани.
— Стражники все еще наблюдают за нами, — тревожно прошептал он.
Маскелль проследила за его взглядом и действительно заметила нескольких стражников на крыльце здания, с виду занятых ленивой болтовней. Выбравшись на подножку и оглядевшись, она увидела, что люди с фонарями в руках расположились и между лагерем малиндийцев и фургонами актеров, а также на опушке леса. Риан, прислонившись к стенке фургона рядом с Маскелль, протянул:
— Они совсем потеряли бы рассудок, если после всего случившегося не приглядывали бы за нами.
— Верно, — согласилась Маскелль, стараясь не отвлекаться на прикосновение к ее бедру теплого тела. — Но зато никто больше этой ночью не проникнет в лагерь, Растим.
— Об этом я догадался, спасибо тебе, — выдавил Растим сквозь стиснутые зубы. — Но есть кое-что еще.
«Ох, проклятые ариаденцы!» — подумала Маскелль, прислоняясь лбом к шершавому дереву фургона.
— Ну так скажи мне, в чем дело, Растим.
Растим бросил опасливый взгляд на Риана, потом, понизив голос, сообщил:
— Оно стучит.
— Что?.. — Маскелль нахмурилась. — Ах это! Конечно, стучит. У проклятой куклы инстинкт — когда поднимать шум.
— Боюсь, стражники услышат, — уточнил Растим.
— Да, теперь я поняла.
Риан переводил взгляд с Маскелль на Растима и обратно.
— Что услышат? Маскелль вздохнула.
— Ладно. Пойдем и попытаемся что-нибудь сделать. Риан спрыгнул с подножки следом за Маскелль и тоже направился к фургону Растима. Еще в нескольких шагах от него Маскелль услышала стук. Если злобная марионетка начнет стучать чуть громче, это и правда переполошит стражников.
Фирак и Тераза стояли рядом с подвешенным к днищу фургона ящиком. Маскелль, сложив руки на груди, с отвращением посмотрела на него. Медленные мерные удары несли в себе что-то похоронное. Маскелль взглянула на остановившегося рядом с ней Риана. Она не была уверена: видел он выходку куклы во время представления или к тому времени уже отправился выслеживать появившуюся из реки тварь.
— Это марионетка, — сказала она.
Риан, нахмурясь, взглянул на ящик, потом снова поднял глаза на Маскелль.
— Она шевелится.
— Ну, обычно они так не делают, конечно, — с безнадежным вздохом пробормотал Растим и почесал в затылке. — Однако…
— На марионетку наложено проклятие, — закончила за него Маскелль, зная, как долго Растим добирался бы до сути дела. Жители некоторых провинций, в которых ариаденцы давали представления, бывали так поражены видом марионеток, что не сразу улавливали тот факт, что двигаться куклы способны только под управлением актеров-людей; Маскелль подумала было, что такое же заблуждение могут питать и синтанцы, но Риан явно понимал, что к чему. — Нам нужно заставить ее утихомириться. — Стук уже стал громче.
— Можно обернуть ящик одеялами, — предложила Тераза. — Или начать бить в барабаны — они заглушат стук.
— И снова всех перебудить? — фыркнул Растим. — Да торговцы нас убьют и кто станет их за это винить?
— Маскелль, ты не можешь что-нибудь сделать? — встревоженно спросил Фирак.
— Это та марионетка, что сама вышла на сцену во время представления? не отставал Риан.
— Да. — Маскелль потерла лоб. Если она употребит свою силу, тем самым она только привлечет совершенно нежелательное внимание речных и лесных духов; и так вероятность новых нападений этой ночью была достаточно высока.
Риан сложил руки на груди.
— Если ты объяснишь мне, почему на куклу наложено проклятие, я скажу тебе, как прекратить стук.
Все вытаращили на него глаза. Маскелль, подняв брови, вопросительно посмотрела на Растима. Тот с сомнением пожал плечами: он явно не думал, что Риан в силах выполнить обещанное.
— Труппа выступала в Корваленте, — сказала Маскелль, — и актеры услышали разговоры о правителе Акавире. Во всей провинции его считали мелочным тираном.
Риан посмотрел на Растима, который пробормотал себе под нос:
— Я-то думал тогда, что это всего лишь болтовня.
— Ариаденцы относятся к своим правителям, — продолжала Маскелль, — с меньшим почтением, чем в других местах, и у них принято публично высмеивать их на празднествах. Чувство юмора считается очень важным для любого обладающего властью чиновника. Поэтому однажды вечером, чтобы поразвлечь зрителей, они заменили имя одного действующего лица пьесы — выжившего из ума судьи — на Акавира. Шутка удалась, зрители остались очень довольны. Но догадайся, кто накануне прибыл в тот самый город, где выступали ариаденцы!
Актеры начали переминаться с ноги на ногу, Тераза вздохнула.
— Стук продолжается! — напомнил Растим.
Риан покачал головой, словно жалея о том, что присоединился к ариаденцам.
— Опустите ящик в воду. Она заглушит стук. Маскелль потерла переносицу. «Прекрасно! Какой же дурой я себя чувствую!»
Риан и сам не понимал всех преимуществ предложенного решения. Вода не только сделает стук тише, она окажется непреодолимым препятствием для злой силы проклятия.
— Только не в реку! — Текучая вода подошла бы лучше всего, но Маскелль вовсе не хотелось, чтобы река в своем теперешнем состоянии познакомилась с проклятием Акавира; к тому же им нужно было утром двинуться в путь не задерживаясь. Стоячая вода со временем утратит способность противостоять проклятию, но труппа получит передышку и сможет покинуть окрестности пристани до того, как марионетка найдет новый способ натравить на них стражников.
— Если мы освободим ящик одной из самых больших кукол и наполним его водой, внутрь можно будет поместить ящик с Гизаром. — Все ящики были промазаны дегтем и обиты внутри промасленным шелком, чтобы марионетки не намокали от дождя; такая емкость достаточно долго удерживала бы воду.
Вынуть из ящика большую марионетку было нетрудно, но вот наполнить ящик водой оказалось сложнее — по крайней мере так думали ариаденцы. Место для водопоя, отведенное для их быков, находилось ярдах в двадцати от фургонов ближе к зданию пристани. Животных уже давно напоили и привязали неподалеку.
Растим и Гардик наполнили большой ящик водой, а остальные с пением чтобы заглушить непрекращающийся стук — отнесли туда ящик с Гизаром. Фирак даже принялся стучать по крышке, отбивая ритм.
Маскелль, оставшаяся у фургона Растима, покачала головой. Если раньше стражники могли счесть актеров слегка сумасшедшими, то теперь они получили достаточные доказательства этому. Риан прислонился к стенке рядом с Маскелль.
— Они чересчур стараются, — прокомментировал он действия ариаденцев. Было слишком темно, чтобы Маскелль могла разглядеть выражение его лица, но сардоническая нотка в голосе воина не оставляла сомнений в его взгляде на происходящее.
— Они всегда чересчур стараются. Такова уж их актерская природа.
— Почему ты путешествуешь с ними? Маскелль искоса взглянула на Риана.
— Я повстречалась с ними в Корваленте.
Фирак и Киллия сделали вид, будто споткнулись, и ящик с Гизаром угодил в воду, обрызгав Растима и остальных. Стражники, наблюдавшие эту сцену с крыльца пристани, только обменялись взглядами.
«Должно быть, остолбенели от изумления», — подумала Маскелль.
— На том представлении, которое так обидело правителя Акавира? спросил Риан.
— Да. Я была среди зрителей. — Акавир не желал слушать никаких оправданий, и Маскелль пришлось его немножко припугнуть, чтобы воспрепятствовать насилию. Еще одно небольшое нарушение клятвы… Может быть, Предки сочтут его мелочью; и хорошо было бы, чтобы они не заметили, какое удовольствие доставило то происшествие Маскелль.
«Да только вряд ли!» — подумала она.
Риан продолжал пристально смотреть на Маскелль.
— Он хотел перебить актеров. Так что проклятие оказалось уступкой с его стороны, — пояснила она.
Ариаденцы медленно несли обратно к фургонам большой ящик, готовые немедленно запеть, если стук все-таки будет слышен, однако вода замечательно заглушила шум. Маскелль не сомневалась: у актеров наготове запутанное объяснение их действий, если кто-нибудь спросит. Она подняла глаза к небу в бессловесной мольбе к Предкам.
«Которые, должно быть, покатываются со смеху».
— Ариаденцы ужасно все преувеличивают. Можно подумать, что наложенное на куклу проклятие — чуть ли не конец света, — продолжала Маскелль. Она помолчала, стараясь придумать предлог снова заманить Риана в свой фургон. И к тому же внимание стражников к происходящему в лагере актеров — проблема, особенно учитывая неугомонность Гизара. Опустить ящик с ним в воду было хорошей мыслью, но это годилось лишь как временная экстренная мера — пока зловредное создание не придумает новой пакости.
— Зачем они едут в Дувалпур? — продолжал расспрашивать Риан.
— Чтобы снять с марионетки проклятие. — Маскелль внимательно посмотрела на Риана и добавила: — Я сама держу туда путь, потому что меня позвал Посланник Небес.
Риан переступил с ноги на ногу.
— И ты решила, что никто не станет искать тебя в труппе бродячих актеров.
— Так и вышло, всю дорогу из Корвалента все было спокойно, хотя до того у меня было достаточно неприятностей. — Маскелль вздохнула. Темные духи, преследующие ее, растерялись оттого, что вокруг оказалось так много других людей, — они привыкли к тому, что она путешествует в одиночку. Только теперь они снова ее нашли. — Так что я тащу их за собой и для их пользы, и для собственной, нравится им это или нет.
Риан заговорил не сразу:
— Но почему ты не пользуешься своей магией?
Маскелль про себя улыбнулась. Ночь была полна тревоги, ветер шумел в деревьях, река неслась мимо пристани…
— Я не могу использовать то, что мне не принадлежит, — ответила она и пошла прочь.
ГЛАВА 4
Воин вошел в фургон и опустился на скамью — так, что Маскелль почти могла до него дотянуться. Однако она чувствовала, что продиктовано это не страхом, а просто осторожностью: так вела бы себя кошка, попавшая в незнакомый дом.
Маскелль придвинулась, взяла руку воина и смыла кровь. Он слегка вздрогнул от ее прикосновения — может быть, потому, что руки Маскелль были холодными. Его собственная кожа оказалась очень горячей; биение пульса на запястье вызвало в Маскелль неподобающее волнение. Она отметила, что воин очень опрятен: по крайней мере он был не более грязен, чем она сама после всех этих долгих дней, проведенных в дороге. Потом Маскелль вспомнила его ночное купание в барае, и это воспоминание совсем не помогло ей сосредоточиться на ране.
Она смущенно подумала, что в последний раз была так близко к мужчине два месяца назад, когда держала сына Растима, чтобы старая Мали могла вскрыть нарыв у того на бедре. А вообще… Маскелль не собиралась считать дни, но времени прошло очень много.
Воин молчал, и тишина заставила Маскелль заговорить:
— Как тебя зовут?
Он поднял глаза — зеленые, с золотистыми точками…
— Риан.
Такая готовность сообщить свое имя оказалась для Маскелль неожиданностью; она вытаращила глаза на воина, и тот улыбнулся, явно понимая, что удивил ее. Снова удивил! Кляня в душе свою неуместную впечатлительность, Маскелль продолжала:
— И все? Ни фамильного имени, ни клана? — Если она помнила правильно, синтанцы использовали в качестве наименования клана имя владыки их земель.
Риан повернул голову, и Маскелль заметила в мочке его правого уха по крайней мере четыре прокола. Она знала, что в Синтане количество серег в ухе говорит о высоте положения в военной касте, но что означает именно это число, известно ей не было. Риан положил ножны с сири рядом с собой на скамью. Раньше Маскелль считала, что никаких украшений на мече нет; теперь же, на близком расстоянии, она заметила на рукояти и опоясывающем ее кольце множество углублений, явно не нанесенных вражеским клинком: когда-то там крепились камни или золотые фигурки. Пришлось ли Риану за долгий путь продать все, что имело хоть какую-то ценность, или все знаки его ранга были тщательно сняты?
«Может быть, и то, и другое», — подумала Маскелль.
Риан носил на шее амулет — маленький диск из полупрозрачного белого камня с выложенной бирюзой руной на выцветшей голубой тесьме. Должно быть, амулет много значил для воина, раз тот сохранил его, расставшись со всеми остальными украшениями.
«Не очень-то много ты из всего этого почерпнула, — с насмешкой сказала себе Маскелль. — Твои познания по части обычаев народов за пределами Империи могли бы быть и более основательными».
Впрочем, она ведь никогда не предполагала, что ей придется странствовать в далеких краях.
— В Синтане все много проще, — сказал Риан.
— Если там все настолько лучше, зачем ты оказался здесь?
— Я не говорил, что лучше, — только проще.
Маскелль выпустила руку Риана, но тепло его тела, казалось, прилипло к ее пальцам. Она вынула лист таны из узелка, лежавшего рядом с баночкой, и намазала его сладко пахнущей мазью. Риан следил за ее действиями с озадаченным выражением лица.
— А мое имя ты узнать не хочешь? — спросила Маскелль.
— Я его знаю. Тебя зовут Маскелль.
На мгновение она ощутила озноб.
— Откуда это тебе известно?
Риан совсем не выглядел виноватым; он бросил на Маскелль взгляд, к которому она стала уже привыкать — «что случилось с твоей сообразительностью?» — и терпеливо объяснил:
— Ты на это имя откликаешься, когда остальные его выкрикивают.
— Ох… — «Идиотка!» — сказала себе Маскелль. — Остальные — это «Великий странствующий театр Корриаден» из Ариада.
— Но сама ты — из Дувалпура.
— Да. — Маскелль снова взяла воина за руку, приложила к ране намазанный мазью лист и прибинтовала чистой тряпицей. Ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не поддаться искушению объяснить: листья таны сами по себе обладают целительным действием, — уверенность Риана, что Маскелль не знает, что делает, была столь же ощутима, как влага в воздухе. Наверняка он дает это почувствовать намеренно…
Воин взглянул на ее посох.
— Что делает Голос Предков на Великой Дороге в обществе бродячих кукловодов?
— Они не кукловоды. — Риан взглянул на марионеток, свешивающихся с потолка, выразительно подняв бровь. — По крайней мере не обычные кукловоды, — объяснила Маскелль, чувствуя себя по-дурацки.
Когда она посмотрела на Риана, он ответил ей все тем же насмешливым взглядом. Он совсем ее не боялся — сохранял осторожность, но не боялся. Может быть, все дело в невежестве, но ведь называл же он ее волшебницей, а по поверьям Синтана в этом случае бояться ему следовало…
— Почему ты последовал за мной? Ты ведь избегал появляться на Великой Дороге, верно? Так почему же ты явился на Лужайку и рискнул попасться храмовым стражникам?
Риан заговорил так, словно не слышал ни одного сказанного ею слова:
— Если того парня послали не жрецы, то кто?
С тех пор как Маскелль много лет назад покинула Дувалпур, никто еще не обращался к ней с такой прямотой. Те, кто верил в ее личину странствующей монахини Кошана, выражали ей почтение, положенное служительнице Предков, находящейся под покровительством властей Небесной Империи и храмов. Те же, кто знал, чем на самом деле она является, боялись ее. Даже Растим и старая Мали, ее лучшие друзья среди ариаденцев, никогда не задавали ей вопросов может быть, потому, что их ужасали возможные ответы. Уже очень давно никто не говорил Маскелль, что она ошибается, никто даже не позволял себе намекнуть, что ее решения — не самые лучшие. Так что теперь, разговаривая с Рианом, Маскелль обнаружила, что широко улыбается.
— Жрецы тут ни при чем. Одна из самых святых обязанностей ордена Кошана — служить Голосам. Вот почему главный жрец предложил мне свое гостеприимство, хотя знал, чем это ему грозит — и со стороны собственных служителей, и со стороны того, кто послал несчастного парня.
Риан вытаращил на нее глаза. Маскелль с удовлетворением подумала, что наконец-то ей удалось его поразить, хотя она и не была уверена, что именно произвело на него такое впечатление.
— Ты монахиня? — спросил он.
— Когда-то была. Теперь — нет. — Маскелль притворилась удивленной вопросом; впрочем, она сомневалась, что притворилась достаточно убедительно.
— Дают ли Голоса обет целомудрия?
— Нет. — Маскелль уже открыла рот, чтобы объяснить порядки ордена Кошана и то, как Голоса, будучи избранными, становятся выше обычных жрецов, но в этот момент Риан поцеловал ее.
Их прервал настойчивый стук в стенку фургона. Маскелль отстранилась от Риана и заметила глаз, боязливо заглядывающий в шелку. Голос Растима проговорил:
— Прости меня.
Маскелль поднялась и откинула занавес.
— Что, что, что?
Растим сделал шаг назад и показал в сторону пристани.
— Стражники все еще наблюдают за нами, — тревожно прошептал он.
Маскелль проследила за его взглядом и действительно заметила нескольких стражников на крыльце здания, с виду занятых ленивой болтовней. Выбравшись на подножку и оглядевшись, она увидела, что люди с фонарями в руках расположились и между лагерем малиндийцев и фургонами актеров, а также на опушке леса. Риан, прислонившись к стенке фургона рядом с Маскелль, протянул:
— Они совсем потеряли бы рассудок, если после всего случившегося не приглядывали бы за нами.
— Верно, — согласилась Маскелль, стараясь не отвлекаться на прикосновение к ее бедру теплого тела. — Но зато никто больше этой ночью не проникнет в лагерь, Растим.
— Об этом я догадался, спасибо тебе, — выдавил Растим сквозь стиснутые зубы. — Но есть кое-что еще.
«Ох, проклятые ариаденцы!» — подумала Маскелль, прислоняясь лбом к шершавому дереву фургона.
— Ну так скажи мне, в чем дело, Растим.
Растим бросил опасливый взгляд на Риана, потом, понизив голос, сообщил:
— Оно стучит.
— Что?.. — Маскелль нахмурилась. — Ах это! Конечно, стучит. У проклятой куклы инстинкт — когда поднимать шум.
— Боюсь, стражники услышат, — уточнил Растим.
— Да, теперь я поняла.
Риан переводил взгляд с Маскелль на Растима и обратно.
— Что услышат? Маскелль вздохнула.
— Ладно. Пойдем и попытаемся что-нибудь сделать. Риан спрыгнул с подножки следом за Маскелль и тоже направился к фургону Растима. Еще в нескольких шагах от него Маскелль услышала стук. Если злобная марионетка начнет стучать чуть громче, это и правда переполошит стражников.
Фирак и Тераза стояли рядом с подвешенным к днищу фургона ящиком. Маскелль, сложив руки на груди, с отвращением посмотрела на него. Медленные мерные удары несли в себе что-то похоронное. Маскелль взглянула на остановившегося рядом с ней Риана. Она не была уверена: видел он выходку куклы во время представления или к тому времени уже отправился выслеживать появившуюся из реки тварь.
— Это марионетка, — сказала она.
Риан, нахмурясь, взглянул на ящик, потом снова поднял глаза на Маскелль.
— Она шевелится.
— Ну, обычно они так не делают, конечно, — с безнадежным вздохом пробормотал Растим и почесал в затылке. — Однако…
— На марионетку наложено проклятие, — закончила за него Маскелль, зная, как долго Растим добирался бы до сути дела. Жители некоторых провинций, в которых ариаденцы давали представления, бывали так поражены видом марионеток, что не сразу улавливали тот факт, что двигаться куклы способны только под управлением актеров-людей; Маскелль подумала было, что такое же заблуждение могут питать и синтанцы, но Риан явно понимал, что к чему. — Нам нужно заставить ее утихомириться. — Стук уже стал громче.
— Можно обернуть ящик одеялами, — предложила Тераза. — Или начать бить в барабаны — они заглушат стук.
— И снова всех перебудить? — фыркнул Растим. — Да торговцы нас убьют и кто станет их за это винить?
— Маскелль, ты не можешь что-нибудь сделать? — встревоженно спросил Фирак.
— Это та марионетка, что сама вышла на сцену во время представления? не отставал Риан.
— Да. — Маскелль потерла лоб. Если она употребит свою силу, тем самым она только привлечет совершенно нежелательное внимание речных и лесных духов; и так вероятность новых нападений этой ночью была достаточно высока.
Риан сложил руки на груди.
— Если ты объяснишь мне, почему на куклу наложено проклятие, я скажу тебе, как прекратить стук.
Все вытаращили на него глаза. Маскелль, подняв брови, вопросительно посмотрела на Растима. Тот с сомнением пожал плечами: он явно не думал, что Риан в силах выполнить обещанное.
— Труппа выступала в Корваленте, — сказала Маскелль, — и актеры услышали разговоры о правителе Акавире. Во всей провинции его считали мелочным тираном.
Риан посмотрел на Растима, который пробормотал себе под нос:
— Я-то думал тогда, что это всего лишь болтовня.
— Ариаденцы относятся к своим правителям, — продолжала Маскелль, — с меньшим почтением, чем в других местах, и у них принято публично высмеивать их на празднествах. Чувство юмора считается очень важным для любого обладающего властью чиновника. Поэтому однажды вечером, чтобы поразвлечь зрителей, они заменили имя одного действующего лица пьесы — выжившего из ума судьи — на Акавира. Шутка удалась, зрители остались очень довольны. Но догадайся, кто накануне прибыл в тот самый город, где выступали ариаденцы!
Актеры начали переминаться с ноги на ногу, Тераза вздохнула.
— Стук продолжается! — напомнил Растим.
Риан покачал головой, словно жалея о том, что присоединился к ариаденцам.
— Опустите ящик в воду. Она заглушит стук. Маскелль потерла переносицу. «Прекрасно! Какой же дурой я себя чувствую!»
Риан и сам не понимал всех преимуществ предложенного решения. Вода не только сделает стук тише, она окажется непреодолимым препятствием для злой силы проклятия.
— Только не в реку! — Текучая вода подошла бы лучше всего, но Маскелль вовсе не хотелось, чтобы река в своем теперешнем состоянии познакомилась с проклятием Акавира; к тому же им нужно было утром двинуться в путь не задерживаясь. Стоячая вода со временем утратит способность противостоять проклятию, но труппа получит передышку и сможет покинуть окрестности пристани до того, как марионетка найдет новый способ натравить на них стражников.
— Если мы освободим ящик одной из самых больших кукол и наполним его водой, внутрь можно будет поместить ящик с Гизаром. — Все ящики были промазаны дегтем и обиты внутри промасленным шелком, чтобы марионетки не намокали от дождя; такая емкость достаточно долго удерживала бы воду.
Вынуть из ящика большую марионетку было нетрудно, но вот наполнить ящик водой оказалось сложнее — по крайней мере так думали ариаденцы. Место для водопоя, отведенное для их быков, находилось ярдах в двадцати от фургонов ближе к зданию пристани. Животных уже давно напоили и привязали неподалеку.
Растим и Гардик наполнили большой ящик водой, а остальные с пением чтобы заглушить непрекращающийся стук — отнесли туда ящик с Гизаром. Фирак даже принялся стучать по крышке, отбивая ритм.
Маскелль, оставшаяся у фургона Растима, покачала головой. Если раньше стражники могли счесть актеров слегка сумасшедшими, то теперь они получили достаточные доказательства этому. Риан прислонился к стенке рядом с Маскелль.
— Они чересчур стараются, — прокомментировал он действия ариаденцев. Было слишком темно, чтобы Маскелль могла разглядеть выражение его лица, но сардоническая нотка в голосе воина не оставляла сомнений в его взгляде на происходящее.
— Они всегда чересчур стараются. Такова уж их актерская природа.
— Почему ты путешествуешь с ними? Маскелль искоса взглянула на Риана.
— Я повстречалась с ними в Корваленте.
Фирак и Киллия сделали вид, будто споткнулись, и ящик с Гизаром угодил в воду, обрызгав Растима и остальных. Стражники, наблюдавшие эту сцену с крыльца пристани, только обменялись взглядами.
«Должно быть, остолбенели от изумления», — подумала Маскелль.
— На том представлении, которое так обидело правителя Акавира? спросил Риан.
— Да. Я была среди зрителей. — Акавир не желал слушать никаких оправданий, и Маскелль пришлось его немножко припугнуть, чтобы воспрепятствовать насилию. Еще одно небольшое нарушение клятвы… Может быть, Предки сочтут его мелочью; и хорошо было бы, чтобы они не заметили, какое удовольствие доставило то происшествие Маскелль.
«Да только вряд ли!» — подумала она.
Риан продолжал пристально смотреть на Маскелль.
— Он хотел перебить актеров. Так что проклятие оказалось уступкой с его стороны, — пояснила она.
Ариаденцы медленно несли обратно к фургонам большой ящик, готовые немедленно запеть, если стук все-таки будет слышен, однако вода замечательно заглушила шум. Маскелль не сомневалась: у актеров наготове запутанное объяснение их действий, если кто-нибудь спросит. Она подняла глаза к небу в бессловесной мольбе к Предкам.
«Которые, должно быть, покатываются со смеху».
— Ариаденцы ужасно все преувеличивают. Можно подумать, что наложенное на куклу проклятие — чуть ли не конец света, — продолжала Маскелль. Она помолчала, стараясь придумать предлог снова заманить Риана в свой фургон. И к тому же внимание стражников к происходящему в лагере актеров — проблема, особенно учитывая неугомонность Гизара. Опустить ящик с ним в воду было хорошей мыслью, но это годилось лишь как временная экстренная мера — пока зловредное создание не придумает новой пакости.
— Зачем они едут в Дувалпур? — продолжал расспрашивать Риан.
— Чтобы снять с марионетки проклятие. — Маскелль внимательно посмотрела на Риана и добавила: — Я сама держу туда путь, потому что меня позвал Посланник Небес.
Риан переступил с ноги на ногу.
— И ты решила, что никто не станет искать тебя в труппе бродячих актеров.
— Так и вышло, всю дорогу из Корвалента все было спокойно, хотя до того у меня было достаточно неприятностей. — Маскелль вздохнула. Темные духи, преследующие ее, растерялись оттого, что вокруг оказалось так много других людей, — они привыкли к тому, что она путешествует в одиночку. Только теперь они снова ее нашли. — Так что я тащу их за собой и для их пользы, и для собственной, нравится им это или нет.
Риан заговорил не сразу:
— Но почему ты не пользуешься своей магией?
Маскелль про себя улыбнулась. Ночь была полна тревоги, ветер шумел в деревьях, река неслась мимо пристани…
— Я не могу использовать то, что мне не принадлежит, — ответила она и пошла прочь.
ГЛАВА 4
Риан проводил Маскелль взглядом. Он проделал дальний путь — еще более дальний оттого, что не знал, где этот путь закончится. За время путешествия по низовьям реки ему встречались неизвестные опасные животные, разбойники, ядовитые растения, странные племена с непонятными обычаями. За ним охотились дикари, обитатели непроходимых джунглей, его преследовали десятифутовые нелетающие хищные птицы, живущие в холмах, его чуть не утопил непрекращающийся дождь; дождь довел его до того, что он готов был бы продать собственное тело за сухую одежду, если бы только нашелся покупатель. Путешествие почти закончилось в схватке с теми подонками — пьяными пиратами… Однако вместо гибели его ждала встреча с женщиной, достойной того, чтобы за ней следовать.
Это оказалась женщина, для которой проклятие, заставляющее куклу из раскрашенного дерева ходить по собственной воле, — всего лишь небольшая неприятность. Риан хорошо знал, что представляют собой жрецы-шаманы Синтана. Но она спасла ему жизнь, да и терять ему было нечего.
«Теперь ничего не имеет значения, не забывай. Ты ведь пожертвовал честью», — напомнил он себе.
Эта женщина хоть призналась, что она — могущественная волшебница; другие жрецы Кошана, которых Риан видел с тех пор, как пересек границу Империи, не отличались здравым смыслом.
Предводитель ариаденцев вернулся, удостоверившись, что с куклой в ящике все в порядке, и теперь стоял, с мрачным видом глядя на Риана. Поскольку он был на целых два фута ниже ростом, того это не особенно испугало.
— Не знаю, кто ты такой, но будь осторожен. Она — важная персона в Небесной Империи, очень могущественная.
Риан покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
«Да неужели?»
Если бы он перестал замечать столь очевидные вещи, ему ничего бы не оставалось, как выкопать себе могилу и попросить маленького актера забросать его землей.
— Что собой представляет Карающий и чем его Голос отличается от других Голосов Предков? — Риан не раз слышал, как Карающим стращают детей в провинции Гидале; а с тех пор, как он пересек границу самой Империи, это имя звучало все чаще и чаще; однако Риану никто так и не объяснил, кто это такой; не знал он и что Карающий имеет Голос. Кушоритский язык Риан выучил в портовом городе — нужно было объясняться с торговцами, которые пересекали Синтан по пути к далеким горам и часто приносили важные вести о том, что затевают местные князьки. Он знал язык достаточно, чтобы объясниться, когда этого требовали повседневные дела, но тонкостями языка не овладел и не мог сказать, страшатся ли люди Карающего, поклоняются ли ему или и то, и другое разом.
Растим посмотрел на Риана с подозрением, словно опасался ловушки.
— О чем это ты говоришь?
— Ты слышал, что я сказал. Жрецам в большом храме она говорила, что была Голосом Карающего. Что она имела в виду?
Лицо ариаденца застыло, потом на нем появилось выражение искренности и правдивости, на основании чего Риан заключил, что услышит сейчас особенно большую ложь. Маленький актер его не разочаровал. Растим оглянулся, словно опасаясь, что его подслушают — как будто остальные ариаденцы не глазели с любопытством из всех фургонов, — и шепотом сообщил:
— Карающий — это демон, самый страшный из всех. Риан со скучающим видом пожал плечами, зная, что этим в наибольшей мере разозлит коротышку.
— Что за чушь ты несешь! Жрецы Кошана не верят в демонов. Это знаем даже мы в Синтане, лицедей. — Никто на самом деле не мог быть уверен в том, что представляет собой религия Кошана, но было известно, чем она не является: жрецы храмов презирали грубый культ, распространившийся в некоторых дальних провинциях, жители которых поклонялись демонам, верили в колдовство и приносили кровавые жертвы ради милостей сверхъестественных существ. Странность заключалась в том, что храмы Кошана в этих провинциях совсем не старались выкорчевать суеверия, как делали это жрецы Диала; жрецы Кошана игнорировали поклонение демонам с равнодушием, более убийственным, чем любые нападки.
Растим бросил на Риана недовольный взгляд.
— Ну ладно, ладно! Это какой-то кошанский идол, дух невезения — что-то в этом роде.
— Невезения? — скептически переспросил Риан, хотя и подумал, что Растим, пожалуй, на сей раз говорит правду — по крайней мере такую, какой она ему представляется.
— Невезения и всяких несчастий, да. А еще он мстит людям. И вершит правосудие. В любой разумной религии его назвали бы демоном. Они все собираются вместе и бросают жребий — кто будет его Голосом. Символ Карающего вырезают у порога каждой двери каждого храма — чтобы отпугнуть других демонов.
Последнее было необъяснимо, но вполне в духе Кошана, а потому скорее всего соответствовало действительности. Риан набрал в легкие воздуха, чтобы продолжать расспросы, но издалека донесся голос Маскелль:
— Растим, мы не можем здесь оставаться. Женщина стояла у полупогасшего костра, сложив руки на груди и глядя во тьму.
— Этого я и боялся, — пробормотал Растим и двинулся к ней.
Маскелль нетерпеливо отбросила с лица черные волосы, и в свете костра Риан заметил зигзаги и петли кошанской татуировки у нее на лбу.
— Мы должны сегодня же ночью добраться до Илсат Кео, — сказала Маскелль. — Иначе у нас будут новые неприятности.
— Что от этого пользы? — покачал толовой Растим. — Там будет так же плохо, как и здесь.
— Только не там. Илсат Кео — храм Карающего.
— Ох… — прошептал Растим, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Риан заметил, что возможное обращение к защите Карающего совсем не оставляет того равнодушным, как маленький актер пытался изобразить это раньше. Возможно, ариаденцы все же больше верили в демоническую природу Карающего…
Маскелль посмотрела на затянутое облаками небо.
— Когда выедем на дорогу, перенесите тело в мой фургон.
С ворчанием, хотя и не слишком громким, актеры начали собираться в дорогу. Они явно так боялись проклятой куклы, что Риан понял: та делала вещи и похуже, чем просто выйти на сцену во время представления или постучать в стенку ящика. Из них всех только Растим обнаруживал признаки страха перед посещением храма Карающего; правда, остальные, похоже, мало что знали о Кошане. Как и сам Риан…
До того как он переправился через реку, Риан избегал заходить в любые селения, опасаясь охотников, которых наследник владетеля мог послать даже в земли Империи. Однажды ночью, вскоре после того как он пересек границу, он набрел на маленький заброшенный храм. Из-за проливного дождя и усталости Риан рискнул переночевать на каменном полу под взглядами сотен лиц, высеченных на стенах. Утром он заметил то, что изнеможение и темнота помешали ему увидеть ночью: храм был безлюден, но чисто выметен; на полу не было ни помета птиц, ни даже опавших листьев. Риан понял, что здание вовсе не заброшено, и поспешил покинуть его, чтобы не повстречаться с кошанским монахом-отшельником, заботящимся о храме.
Помогая ариаденцам запрягать быков, Риан следил за стражниками, которые, в свою очередь, следили за актерами. Хозяин пристани в халате вышел на балкон и недовольно посмотрел на отъезжающих, но никто не попытался им помещать. То ли стражникам не хотелось заниматься проблемой, которая с отбытием труппы разрешалась сама собой, то ли хозяин пристани опасался нового столкновения с Маскелль. Из болтовни рыбаков, которую слышал Риан, было ясно: все считают, что в первый раз победа осталась за ней. Как только караван покинул площадку перед пристанью, фургон Маскелль, которым правила старая Мали, выехал вперед. Было так темно, что, хоть на каждом фургоне и висел фонарь, ариаденцу по имени Фирак пришлось идти перед упряжкой, освещая дорогу факелом. Ветер стих, на джунгли опустилась странная тишина, очень не нравившаяся Риану. Холодный воздух все еще был полон влаги, но дождь не возобновился, и без его шума молчание леса казалось неестественным. Это, конечно, были не настоящие джунгли: Риан знал, что всюду вокруг разбросаны фермы и небольшие селения, а полоса деревьев скрывает обработанные поля, и все же ощущение было такое, словно фургоны едут сквозь первозданную чащобу.
Риан прошел немного обратно по дороге — до места, куда не доставал свет фонарей, потом вернулся и встал рядом с Маскелль, которая, опираясь на посох, смотрела, как мимо по грязной обочине ползут фургоны.
Это оказалась женщина, для которой проклятие, заставляющее куклу из раскрашенного дерева ходить по собственной воле, — всего лишь небольшая неприятность. Риан хорошо знал, что представляют собой жрецы-шаманы Синтана. Но она спасла ему жизнь, да и терять ему было нечего.
«Теперь ничего не имеет значения, не забывай. Ты ведь пожертвовал честью», — напомнил он себе.
Эта женщина хоть призналась, что она — могущественная волшебница; другие жрецы Кошана, которых Риан видел с тех пор, как пересек границу Империи, не отличались здравым смыслом.
Предводитель ариаденцев вернулся, удостоверившись, что с куклой в ящике все в порядке, и теперь стоял, с мрачным видом глядя на Риана. Поскольку он был на целых два фута ниже ростом, того это не особенно испугало.
— Не знаю, кто ты такой, но будь осторожен. Она — важная персона в Небесной Империи, очень могущественная.
Риан покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
«Да неужели?»
Если бы он перестал замечать столь очевидные вещи, ему ничего бы не оставалось, как выкопать себе могилу и попросить маленького актера забросать его землей.
— Что собой представляет Карающий и чем его Голос отличается от других Голосов Предков? — Риан не раз слышал, как Карающим стращают детей в провинции Гидале; а с тех пор, как он пересек границу самой Империи, это имя звучало все чаще и чаще; однако Риану никто так и не объяснил, кто это такой; не знал он и что Карающий имеет Голос. Кушоритский язык Риан выучил в портовом городе — нужно было объясняться с торговцами, которые пересекали Синтан по пути к далеким горам и часто приносили важные вести о том, что затевают местные князьки. Он знал язык достаточно, чтобы объясниться, когда этого требовали повседневные дела, но тонкостями языка не овладел и не мог сказать, страшатся ли люди Карающего, поклоняются ли ему или и то, и другое разом.
Растим посмотрел на Риана с подозрением, словно опасался ловушки.
— О чем это ты говоришь?
— Ты слышал, что я сказал. Жрецам в большом храме она говорила, что была Голосом Карающего. Что она имела в виду?
Лицо ариаденца застыло, потом на нем появилось выражение искренности и правдивости, на основании чего Риан заключил, что услышит сейчас особенно большую ложь. Маленький актер его не разочаровал. Растим оглянулся, словно опасаясь, что его подслушают — как будто остальные ариаденцы не глазели с любопытством из всех фургонов, — и шепотом сообщил:
— Карающий — это демон, самый страшный из всех. Риан со скучающим видом пожал плечами, зная, что этим в наибольшей мере разозлит коротышку.
— Что за чушь ты несешь! Жрецы Кошана не верят в демонов. Это знаем даже мы в Синтане, лицедей. — Никто на самом деле не мог быть уверен в том, что представляет собой религия Кошана, но было известно, чем она не является: жрецы храмов презирали грубый культ, распространившийся в некоторых дальних провинциях, жители которых поклонялись демонам, верили в колдовство и приносили кровавые жертвы ради милостей сверхъестественных существ. Странность заключалась в том, что храмы Кошана в этих провинциях совсем не старались выкорчевать суеверия, как делали это жрецы Диала; жрецы Кошана игнорировали поклонение демонам с равнодушием, более убийственным, чем любые нападки.
Растим бросил на Риана недовольный взгляд.
— Ну ладно, ладно! Это какой-то кошанский идол, дух невезения — что-то в этом роде.
— Невезения? — скептически переспросил Риан, хотя и подумал, что Растим, пожалуй, на сей раз говорит правду — по крайней мере такую, какой она ему представляется.
— Невезения и всяких несчастий, да. А еще он мстит людям. И вершит правосудие. В любой разумной религии его назвали бы демоном. Они все собираются вместе и бросают жребий — кто будет его Голосом. Символ Карающего вырезают у порога каждой двери каждого храма — чтобы отпугнуть других демонов.
Последнее было необъяснимо, но вполне в духе Кошана, а потому скорее всего соответствовало действительности. Риан набрал в легкие воздуха, чтобы продолжать расспросы, но издалека донесся голос Маскелль:
— Растим, мы не можем здесь оставаться. Женщина стояла у полупогасшего костра, сложив руки на груди и глядя во тьму.
— Этого я и боялся, — пробормотал Растим и двинулся к ней.
Маскелль нетерпеливо отбросила с лица черные волосы, и в свете костра Риан заметил зигзаги и петли кошанской татуировки у нее на лбу.
— Мы должны сегодня же ночью добраться до Илсат Кео, — сказала Маскелль. — Иначе у нас будут новые неприятности.
— Что от этого пользы? — покачал толовой Растим. — Там будет так же плохо, как и здесь.
— Только не там. Илсат Кео — храм Карающего.
— Ох… — прошептал Растим, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Риан заметил, что возможное обращение к защите Карающего совсем не оставляет того равнодушным, как маленький актер пытался изобразить это раньше. Возможно, ариаденцы все же больше верили в демоническую природу Карающего…
Маскелль посмотрела на затянутое облаками небо.
— Когда выедем на дорогу, перенесите тело в мой фургон.
С ворчанием, хотя и не слишком громким, актеры начали собираться в дорогу. Они явно так боялись проклятой куклы, что Риан понял: та делала вещи и похуже, чем просто выйти на сцену во время представления или постучать в стенку ящика. Из них всех только Растим обнаруживал признаки страха перед посещением храма Карающего; правда, остальные, похоже, мало что знали о Кошане. Как и сам Риан…
До того как он переправился через реку, Риан избегал заходить в любые селения, опасаясь охотников, которых наследник владетеля мог послать даже в земли Империи. Однажды ночью, вскоре после того как он пересек границу, он набрел на маленький заброшенный храм. Из-за проливного дождя и усталости Риан рискнул переночевать на каменном полу под взглядами сотен лиц, высеченных на стенах. Утром он заметил то, что изнеможение и темнота помешали ему увидеть ночью: храм был безлюден, но чисто выметен; на полу не было ни помета птиц, ни даже опавших листьев. Риан понял, что здание вовсе не заброшено, и поспешил покинуть его, чтобы не повстречаться с кошанским монахом-отшельником, заботящимся о храме.
Помогая ариаденцам запрягать быков, Риан следил за стражниками, которые, в свою очередь, следили за актерами. Хозяин пристани в халате вышел на балкон и недовольно посмотрел на отъезжающих, но никто не попытался им помещать. То ли стражникам не хотелось заниматься проблемой, которая с отбытием труппы разрешалась сама собой, то ли хозяин пристани опасался нового столкновения с Маскелль. Из болтовни рыбаков, которую слышал Риан, было ясно: все считают, что в первый раз победа осталась за ней. Как только караван покинул площадку перед пристанью, фургон Маскелль, которым правила старая Мали, выехал вперед. Было так темно, что, хоть на каждом фургоне и висел фонарь, ариаденцу по имени Фирак пришлось идти перед упряжкой, освещая дорогу факелом. Ветер стих, на джунгли опустилась странная тишина, очень не нравившаяся Риану. Холодный воздух все еще был полон влаги, но дождь не возобновился, и без его шума молчание леса казалось неестественным. Это, конечно, были не настоящие джунгли: Риан знал, что всюду вокруг разбросаны фермы и небольшие селения, а полоса деревьев скрывает обработанные поля, и все же ощущение было такое, словно фургоны едут сквозь первозданную чащобу.
Риан прошел немного обратно по дороге — до места, куда не доставал свет фонарей, потом вернулся и встал рядом с Маскелль, которая, опираясь на посох, смотрела, как мимо по грязной обочине ползут фургоны.