Уэмбо Джозеф. Новые центурионы

   Теперь смех, казалось, рвал комнату на части, Рой густо покраснел и выругался от досады. Это несправедливо, думал он, ужасно несправедливо. И совсем не смешно. Пусть я немного тщеславен, знаю, за мной это водится, да не тщеславней же других!..
   — Кстати, Фелер, вам с Лайтом надо бы держать ухо востро да поменьше хлопать ресницами на своем участке: тот проныра опять нас клюнул сегодня ночью, так что рано или поздно — по-моему, скорее рано, чем поздно, — он кому-нибудь точно задаст жару.
   — Снова оставил свою визитку? — спросил Лайт, напарник Роя на весь месяц. Этот сутулый негр, отслуживший в полиции уже полных два года, для Роя был совершенной загадкой. Похоже, когда их пути разойдутся, с этим длинным типом (Лайт был лишь самую малость выше его самого) не будет так, как бывало до сих пор с другими неграми: Рой не станет поддерживать с ним никаких отношений.
   — На этот раз он выложил ее прямо на чертов кухонный стол, — сухо произнес Билкинс и пробежал ручищей по круглой лысине, не переставая попыхивать искусанной трубкой. — Чтоб было понятно, о чем мы толкуем, повторяю для новеньких: за последние два месяца сукин сын только в одном Девяносто девятом квадрате совершил пятнадцать квартирных краж. И при этом даже ни разу никого не разбудил, за исключением единственного случая, когда какой-то паренек, только-только перед тем вернувшийся домой и не успевший еще толком заснуть, раскрыл глаза и тут же получил металлической пепельницей в челюсть, а грабитель сиганул в окно, разбив при этом стекло и подняв переполох. Его визитка — кучка дерьма, которой он щедро разгружается на самом видном месте.
   — Зачем ему это? — спросил Блэнден, кучерявый юноша с большими круглыми глазами. Энергичный мальчик, а для салаги чересчур энергичный, подумал Рой. И подумал о том, что акт испражнения и есть, очевидно, та самая «реакция триумфа», о которой упоминает Конрад Лоренц, — все равно что поведение гуся, надувшего грудь и захлопавшего крыльями. Все объясняется очень просто, размышлял Рой, обычная биологическая реакция. Я мог бы прочесть им лекцию на эту тему.
   — Кто его знает! — пожал плечами Билкинс. — Так поступают многие грабители. Совершенно обычная штука, все равно что заказ товара по почте, приходящий без всякого опоздания. Вероятно, этим они выражают свое презрение к обывателям, закону да и всему остальному тоже, так я себе представляю. Но в любом случае засранец есть засранец, и, по-моему, было б просто чудесно, если б как-то ночью проснулся кто из хозяев, схватил бы дробовик и хорошенько прицелился в него, сидящего на корточках на кухонном столе, вспотевшего от натуги, а после — бабах! — и устроил бы ему дыру пошире, дыра для засранца — первое дело.
   — На него по-прежнему никаких данных? Как с описанием? — спросил Рой, все еще страдая от необоснованного замечания Билкинса о зеркале. Ну хватит, сказал он себе, надо быть выше чужой глупости.
   — Ничего нового. Мужчина, негр, лет тридцать — тридцать пять, среднего телосложения, носит завивку — вот и вся информация.
   — Ну, прямо настоящий сердцеед, — сказал Такер.
   — Жаль только, что его мамаша не пожелала вовремя подмыться, — сказал Билкинс. — Ну ладно, скажу по секрету, что последние три минуты проверял ваш внешний вид. Выглядите вы, ребята, как огурчики, молодцы, только вот Уайти Дункан решил засушить на своем галстуке всю подливку из-под жаркого.
   — Разве? — спросил Уайти, озабоченно глядя на короткий галстук, смешно вздымаемый брюшком. За год оно опухло дюйма на три, на глазок прикинул Рой. Слава небесам, ему больше не нужно работать с Уайти в паре.
   — Я видел его прошлым вечерком в «Пристанище сестры Мэйбелл», что на Центральной авеню, — сказал Сэм Такер, посмотрев на Уайти с нежной улыбкой. — В день получки он приходит на работу на пару часиков пораньше и, чтобы подкрепиться на всю катушку, скорей бежит к сестрице Мэйбелл.
   — На кой черт Уайти деньги, когда он и так с голодухи не помрет? — выкрикнул голос сзади, вызвав смешки.
   — Кто это сказал? — спросил Билкинс. — Чаевых и дармовую закуску мы не принимаем. Кто, черт его дери, это сказал? — Затем обернулся к Такеру. — По-твоему, Уайти что-то замышляет? Скажи нам, Сэм. Неужто он решил приударить за Мэйбелл?
   — По-моему, он изо всех сил пытался выдюжить, лейтенант, вроде как сдать экзамен, — ответил Такер. — Сидел там в окружении десятка-другого черных рож и был заляпан соусом жаркого от бровей до самого подбородка. Черт, да вам в целый век не представить себе этой физиономии, розовой и свежей, как у молоденького поросенка. Мое мнение такое — экзамен сдавал. Да и кто в наши дни не хочет заделаться черным!
   Билкинс пыхтел трубкой и выпускал серые клубы дыма, блуждая бездонными глазами по комнате. Казалось, он был удовлетворен тем, что у всех здесь хорошее настроение; по своему опыту Рой знал: Билкинс ни за что не отправит их на утреннее дежурство, пока не рассмешит или не заставит взбодриться как-то иначе. Однажды Рой подслушал, как лейтенант внушал молодому сержанту, что нет, мол, такого человека, которого следовало бы муштровать на военный манер перед тем, как отправить дежурить на улицу с полуночи до девяти утра. Такого человека нет и быть не может. Только вот, размышлял Рой, не слишком ли мягок Билкинс: его дежурства отнюдь не отличались высоким процентом арестов, или врученных повесток в суд, или чего-нибудь в том же духе, разве что славились всеобщим прекрасным настроением — более чем сомнительное преимущество на полицейской службе. Полицейская работа — дело серьезное, рассуждал Рой. А клоунам самое место в цирке.
   — Сядешь за руль или будешь «учетчиком»? — спросил Лайт, когда с перекличкой было покончено, и Рой догадался, что напарник предпочитает вести машину: прошлой ночью он уже сидел за баранкой, а значит, отлично знал, что нынче очередь Роя. Но коли спросил, выходит, надеялся, что тот ее уступит. К тому же Лайт испытывал определенную неловкость оттого, что Рой не в пример ему умел безукоризненно составить любой рапорт, так что в его присутствии для Лайта было сущим наказанием следить за вахтенным журналом и сочинять донесения, а именно это входило в обязанности «пассажира».
   — Если хочешь шоферить, я займусь писаниной, — ответил Рой.
   — Поступай, как тебе по душе, — сказал Лайт, зажав меж зубов сигарету. Рой часто думал о том, что чернее негра он, пожалуй, никогда не видал. Такой черный, что не понять, где кончается шевелюра и начинается щека.
   — Ты же хочешь сесть за руль, ведь так?
   — Я — как ты.
   — Так хочешь или нет?
   — Ладно уж, я поведу, — ответил Лайт, а Рой в раздражении подумал: вот и началась ночка. Если есть в человеке изъян, какого черта он в том не признается, будто можно от него избавиться беготней от правды! Он надеялся, что своей прямотой и откровенностью помог Лайту распознать хотя бы некоторые из «приемов самозащиты», которыми тот так часто пользовался. Этот юноша стал бы куда счастливее, если б знал себя чуть лучше, думал Рой. Несмотря на то что Лайту было двадцать пять, на два года больше, чем Рою, тот привык считать его за младшего. Наверно, все дело в том, что я учился в колледже, подумал он, потому и повзрослел раньше многих других.
   Идя через стоянку к дежурной машине, Рой заметил, как перед участком, на зеленом газоне, остановился новенький «бьюик». Из него выпорхнула молоденькая женщина с роскошным бюстом и заспешила прямо в участок. Подружка какого-нибудь полицейского, подумал он. Была она не особенно хороша, но в этих краях любая белая девушка способна привлечь внимание, а потому сразу несколько полицейских повернули головы, чтобы получше ее рассмотреть. Внезапно Рой ощутил страстную тоску по свободе, по беззаботным вольностям первых студенческих лет, когда он еще не был знаком с Дороти. И с чего это он вбил себе в башку, что они подходят друг другу? Кто такая Дороти? Секретарша в страховой конторе, тогда еще вчерашняя ученица, с грехом пополам получившая диплом лишь после того, как великодушный директор школы отменил занятия по математике. Рой знал ее с незапамятных времен, и знал слишком хорошо. Детская любовь — это чушь, пригодная разве что для слащавых журналов со сказками о кинозвездах. Романтическая чепуха, с горечью подумал он, на смену которой с тех самых пор, как Дороти забеременела Бекки, пришли перебранки, страдания да муки. Но Боже, до чего он любил Бекки! Льняными волосами и голубизной глаз она пошла в него, своего отца. И была удивительно, неправдоподобно смышлена. Даже их детский врач признал: необыкновенный ребенок. В этой ее поразительной понятливости, в самом ее зачатии чувствовалась какая-то насмешка, окончательно утвердившая его в мысли, что женитьба на Дороти, женитьба в столь юном возрасте, когда жизнь еще обещала так много прекрасных открытий, была ошибкой…
   И все же — у него была Бекки, чуть ли не с самого своего появления на свет доказавшая ему, что есть иная жизнь, ни на что не похожая, неповторимая в своей наполненности до краев переживаниями, которые, как он себе признался, только и могут быть любовью. Впервые в жизни он любил без всяких сомнений и без причины, и, когда держал на руках свою дочь и видел в ее глазах — весенних фиалках на чистой воде — свое отражение, ему казалось, он никогда не сможет уйти от Дороти, потому что не сможет покинуть это нежное, боготворимое им создание. Да и чем измерить то ощущение блаженного покоя, которое приходило всегда и мгновенно, стоило ей прижаться крошечной белой щекой к его собственной?
   — Хочешь кофе? — спросил Лайт, когда они отъехали от участка, но Рой не успел ответить: голос оператора передал вызов на угол Седьмой и Центральной. Он выслушал сообщение Лайта и записал адрес и время, когда его принял. Он проделал все это автоматически, ни на мгновенье не переставая думать о Бекки. Что-то уж слишком легка для него становилась эта работа. Он мог справляться с ней, включив на «полицейскую волну» десятую часть своего сознания.
   — Это тут, — сказал Лайт, развернувшись на перекрестке у Седьмой улицы. — Похож на тряпичника.
   — Тряпичник и есть, — сказал Рой с отвращением, посветив фонариком на распростертую фигуру, дрыхнувшую на тротуаре. Штаны спереди залиты мочой, вниз по тротуару тянется извилистая струйка. За двадцать футов смердит рвотой и дерьмом. Где-то в скитаниях потерян ботинок, бывший парой вот этой печальной рвани, выдающей себя за обувь. Лохмотья фетровой шляпы, похищенной, как видно, с головы титана, выбиваются из-под подмявшей их физиономии. Лайт огрел пьянчугу дубинкой по подметке, и тут же руки того заскребли по бетону, а голая ступня заскоблила под собой, но через миг он вновь затих, словно уже отыскал в своей постели мягкое, уютное, безопасное местечко и теперь мог снова расслабиться и забыться сном законченного алкоголика.
   — Проклятые алкаши, — сказал Лайт и ударил сильнее по подметке башмака. — И обоссался, и обрыгался, и один несчастный Боже знает, что он еще успел. И даже не забыл во всем этом искупаться. Не собираюсь я его таскать.
   — Наши намерения полностью совпадают, — сказал Рой.
   — Давай вставай, чертов алкаш, подъем! — сказал Лайт и пригнулся, чтобы нащупать толстыми костяшками коричневых указательных пальцев углубления за ушами пьянчужки. Зная, как силен его напарник, Рой инстинктивно съежился, когда увидел, как тот крепко сдавил хрупкие косточки. Пьяница взвизгнул и ухватился за Лайтовы кулаки. Вцепившись в могучие предплечья полицейского, мгновенно, как подброшенный пружиной, вырос во весь рост. Разобрав, что перед ним мулат, Рой удивился: определить расу тряпичника обычно никогда не удавалось.
   — Ты сделал мне больно, — сказал пьянчужка. — Ты, ты, ты…
   — Никто не собирался делать тебе больно, — сказал Лайт, — да только никто не собирался и таскать за собой твою вонючую задницу. Пошли.
   Он отпустил его, и тот мягко шлепнулся на тротуар, навалившись на острый локоть. Когда они не помнят, что такое сытная еда, размышлял Рой, когда тела их носят на себе болячки, оставленные на них зубами крыс да бездомных кошек, что грызли покрытую язвами плоть, пока они вот так часами валялись на свалках земной преисподней, когда они похожи вот на этого, — кто тогда может с точностью сказать, насколько близки они к смерти?
   — Ого, мы еще и в перчатках? — спросил Лайт, склонился над пьяницей и тронул его за руку. Рой направил луч фонаря тому на колени. Лайт тут же отпрянул в ужасе. — Рука. Черт, я ее коснулся.
   — Ну и что?
   — Да ты взгляни на эту руку!
   Сперва Рой решил, что перед ним вывернутая наизнанку перчатка, свисающая с кончиков пальцев. Затем увидел на правой руке израненное мясо, клочьями облепившее всю пятерню. Розовый мускул и сухожилие выглядывали наружу, и на какую-то минуту Рою показалось, что с этим типом приключилась жуткая история, несчастный случай, заживо содравший с него кожу, но тут он заметил, что на второй руке начался настоящий процесс распада: плоть была будто обглодана и разваливалась, как на разлагающемся трупе. Да ведь он давно уже мертвец, просто сам того не знает! Рой двинулся к машине и распахнул дверцу.
   — По мне, хуже нету, чем влезать во все эти хлопоты с регистрацией бродячего алкаша и устройством его в тюремную палату при городской больнице, — сказал Рой, — но боюсь, что иначе наш парень отдаст концы.
   — Что иначе, что так, — пожал плечами Лайт. — Полиция небось уже лет двадцать не дает ему помереть, да что из того? По-твоему, всякий раз мы оказываем ему услугу? Если б только какой-нибудь полицейский оставил его спокойненько тут полеживать, со всем этим давно было б покончено.
   — Так-то оно так, но мы приняли вызов, — сказал Рой. — Кто-то доложил, что он тут валяется. Мы не можем отсюда смыться, бросив его.
   — Знаю. О своих задницах мы должны позаботиться.
   — Ты все равно бы его тут не оставил, верно?
   — Его подсушат да пропишут ему девяносто суток, а после он снова окажется здесь, как раз ко Дню Благодарения. И в конце концов здесь же, на улице, подохнет. И какое имеет значение, когда это произойдет?
   — Ты бы его не оставил, — Рой натянуто улыбнулся. — Ты же не такой бездушный, а, Лайт? Он все-таки человек, а не собака.
   — Это правда? — спросил Лайт у пьяницы, который тупо уставился из-под синих век на Роя. В уголках его глаз застыла гнойная корка. — Ты и впрямь человек? — не отступался Лайт, легко похлопывая дубинкой по подметке его башмака. — Ты уверен, что не собака?
   — Да, собака, — забрюзжал пьянчужка; от удивления, что он еще в состоянии говорить, полицейские переглянулись. — Я собака. Я пес. Гав-гав-гав! Мать вашу!..
   — Будь я проклят, — усмехнулся Лайт, — но, может, ты и заслужил свое спасение.
   Рой обнаружил, что устройство бродяги в больницу общего типа в качестве пациента-заключенного представляло собой процедуру чрезвычайно усложненную, необходимым образом включавшую: остановку в Центральной приемной больнице, поездку в линкольн-хайтскую тюрьму с имуществом задержанного, что в данном случае означало пригоршню отрепьев, обреченных на сожжение в печи, а также получение медицинских карт из тюремной клиники, в качестве же достойного финала — бумажную волокиту в тюремной палате обшей больницы. К 3:30, когда Лайт вел машину назад к участку, Рой уже окончательно обессилел. Они притормозили у пирожковой на углу Слосон и Бродвея и заказали по чашке очень горячего и очень скверного кофе, запив им бесплатные пончики. Услышав голос оператора из динамика, Лайт выругался и запустил пустым бумажным стаканчиком через всю пирожковую в мусорное ведро.
   — Семейная ссора в четыре утра. Сукин сын.
   — Я бы тоже с удовольствием начхал на все это, — кивнул Рой. — Чертовски проголодался, а эти пончики сейчас мне все равно что пара трюфелей для динозавра. Мне бы пожрать чего-нибудь стоящего.
   — Обычно мы терпим до семи часов, — сказал Лайт, тронув с места и не дав Рою спокойно проглотить остатки кофе.
   — Знаю, как не знать, — сказал Рой. — В том-то и беда с этим проклятым утренним дежурством. Завтракаешь в семь утра. Потом идешь домой и укладываешься спать, а когда просыпаешься, на дворе уже сумерки и набивать кишку нет никакой охоты, поэтому ты снова просто завтракаешь, а после, где-нибудь часиков в одиннадцать, перед тем как отправиться на работу, закусываешь парочкой яиц. Господи, я завтракаю три раза на день!
   Лайту семейный дебош удалось усмирить наипростейшим способом: затребовав документы мужа, он связался с отделом расследований и установил, что имеются целых два предписания задержать данную личность за нарушения правил уличного движения. Когда они забирали «данную личность» из дома, жена, которая, кстати, сама их и вызвала, жалуясь на понесенные от мужа побои, умоляла теперь не арестовывать ее хозяина. Когда они усадили его в машину, она сперва обругала полицейских, а потом заверила своего незадачливого супруга:
   — Как-нибудь раздобуду деньги, и тебя выпустят под залог. Я добьюсь твоего освобождения, малыш.
   К тому времени, как были выполнены все формальности с их новым клиентом и можно было снова возвращаться в район патрулирования, стрелки показывали почти пять.
   — Хочешь кофе? — спросил Лайт.
   — У меня расстройство желудка.
   — У меня тоже. Каждое утро одно и то же. Гадство, и в нору зарываться поздновато.
   Рой был доволен. Он ненавидел «зарываться в нору», что означало спрятать машину на какой-нибудь унылой аллее или укромной автостоянке и забыться судорожной безумной полудремой полицейского утренней смены. Такой полусон скорее изнашивал нервы, чем успокаивал их. Однако, если Лайт все же «зарывался в нору», Рой никогда не возражал. Он просто сидел там, не в силах уснуть, лишь изредка погружаясь в дремоту, и думал о будущем и о Бекки, которую вырвать из грез о грядущем было так же невозможно, как и из собственного сердца.
   Часы показывали 8:30, и Рой с трудом боролся с сонливостью. Утреннее солнце уже начало обжигать его слезящиеся глаза, машина уже мчалась в участок, они уже готовились сдать смену и разойтись по домам, как вдруг раздались позывные: сработала сигнализация телефонной компании, подозрение на ограбление.
   — Тринадцать-А-Сорок один, вас понял, — ответил Рой. Чтобы сирена не заглушала радио, он поднял оконное стекло, и зря, ибо они были почти у цели и Лайт сирену решил не включать. — Тревога ложная, как считаешь? — нервно спросил Рой, пока Лайт стремительно сворачивал направо, лавируя по запруженной в этот час общественным транспортом дороге. Внезапно Рой сбросил с плеч всю свою вялость.
   — Наверно, — проворчал Лайт. — Какая-нибудь новенькая кассирша запустила потайную сигнализацию и даже не заметила. Но только это местечко уже обчищали раза два или три, и, между прочим, все по утрам. В последний раз бандюга стрелял в какого-то клерка.
   — Но ведь рано утром там особо деньжатами не разживешься, — сказал Рой. — Мало кто приходит туда чуть свет, чтобы оплатить счета.
   — Здешние громилы и за десять долларов поджарят тебя на сковородке, — сказал Лайт и резко свернул к обочине. Рой понял, что они приехали. Его напарник припарковал машину в пятидесяти футах от входа в здание, чей вестибюль уже заполнялся народом, желавшим оплатить коммунальные счета. Все клиенты, так же, впрочем, как и большинство сотрудников, были негры.
   Рой заметил, что какие-то два типа у кассы обернулись и проследили за тем, как он входил в парадную дверь. Лайт отправился перекрыть боковой вход, Рою теперь было самое время шагнуть к тем двум. Они двинулись к выходу прежде еще, чем он успел пересечь половину вестибюля, и были уже у самой двери, когда до него дошло, что, кроме них, здесь и подозревать-то некого: одни женщины да супружеские пары, кое-кто с детьми.
   Он подумал о том, в какую глупую они с Лайтом попадут историю, если тревога окажется ложной, и так сейчас полно болтовни про то, что черным невозможно и шагу ступить в собственном гетто без того, чтобы к ним не пристали белые полицейские, и уж кому-кому, а ему приходилось наблюдать за тем, что он называл про себя чрезмерной полицейской энергичностью. Но как бы то ни было, а он знал, что этих двух окликнуть обязан и должен быть готов ко всякому: в конце концов, сигнализация-то сработала. Он решил дать им выйти на тротуар и заговорить с ними там. Из-за окошек, где сидели кассиры, никто не подал ему никакого знака. Тревога ложная, и сомневаться тут нечего, но заговорить с ними он обязан.
   — Стоять! — приказал Лайт, приблизившись бесшумно сзади и нацелив пистолет в спину мужчине в черной кожаной куртке и зеленой шляпе с короткими полями, как раз изготовившемуся толкнуть вертящуюся дверь. — Лучше не тронь ее, браток, — посоветовал Лайт.
   — В чем дело? — спросил тот, что стоял ближе к Рою, и потянулся левой рукой к брючному карману.
   — Эй ты, лучше замри, не то отстрелю тебе зад, — прошипел Лайт, и тот резко задрал руку кверху.
   — Какого хрена? — спросил другой, одетый в коричневый свитер, и Рой подумал: такой же темнокожий, как сам Лайт, почти такой же. Только совсем не такой страшный. На Лайта сейчас и смотреть-то жутко.
   Рой услыхал, как одна за другой хлопнули четыре автомобильные дверцы, тут же к парадному входу заспешили трое полицейских в форме, еще один подошел к боковой двери, в которую входил перед тем Лайт.
   — Обыщите их, — сказал Лайт, когда обоих типов вытолкали на улицу, а сам вместе с Роем направился через вестибюль к кассам. — Кто из вас нажал на кнопку? — обратился он к собравшимся в кружок сотрудницам, большинство из которых и понятия не имело о том, что что-то произошло, пока не увидало ринувшихся к двери полицейских.
   — Я, — сказала щуплая блондинка, стоявшая за три окошка от места, где вертелись до этого те двое.
   — Они что, хотели вас ограбить? Так хотели или нет? — спросил Лайт в нетерпении.
   — Да вроде нет, — ответила женщина. — Но я узнала того, что в шляпе. Один из тех, что обчистили нас в июне. Наставил свой пистолет и обчистил мое окошко. Я б его где угодно признала. Когда увидела его сегодня утром, сразу нажала на кнопку, чтоб вы поскорее приехали. Может, мне просто стоило вам позвонить…
   — Вряд ли, пожалуй, в таких делах лучше уж пользоваться кнопкой, — усмехнулся Лайт. — Только не нужно на нее давить слишком часто, к примеру, когда вам захочется, чтобы мы арестовали какого-нибудь пьяницу на улице.
   — Нет-нет, что вы. Эта кнопка для экстренных случаев, я знаю.
   — Чем они тут занимались? — спросил Лайт у смазливой мексиканки, работавшей за той самой стойкой, где Рой впервые заметил тех типов.
   — Ничем, просто платили по счету, — ответила та. — Больше ничего.
   — Вы уверены насчет того парня? — спросил Лайт у робкой блондинки.
   — Абсолютно, сэр, — сказала она.
   — Что ж, хорошо сработано, — сказал Лайт. — Как вас зовут? Вероятно, вас скоро вызовут наши сыщики, спецы по ограблениям.
   — Филлис Трент.
   — Благодарю вас, мэм, — сказал Лайт и зашагал длинными шагами по вестибюлю, Рой последовал за ним.
   — Хочешь, чтоб мы их забрали с собой? — спросил полицейский, стоя у своей дежурной машины. Он, как видно, только что заступил на дневную смену. На тех двоих уже были надеты наручники.
   — Попал в самую точку, — ответил Лайт. — Мы свое отпахали. Так что, приятель, сам понимаешь, спешим домой. Кстати, а что вон у того красавчика в левом кармане? Очень уж ему хотелось туда залезть.
   — Еще бы. Пара косяков, перетянутых эластиком, да в кармане рубашки пакет из-под сандвичей, а в пакете том щепотка марихуаны.
   — Вот как? Кто бы мог подумать. Я уж было решил, что у него там пушка. Стоило этой заднице живее шевелить рукой, и я бы совсем перестал в том сомневаться. Сейчас бы он полоскался в святой реке Иордан.
   — Скорее, в Стиксе, — улыбнулся полицейский, распахивая дверцу перед типом в черной кожаной куртке, к чьему туалету теперь добавились еще и наручники.
   Они ехали в участок, а Рой все внушал себе, что не нужно принимать эту историю слишком близко к сердцу, однако чувствовал, что Лайт не особо счастлив тем, как он повел себя в вестибюле. В конце концов Рой не выдержал:
   — Как ты догадался, что то были они, а, Лайт? Может, кассирша помогла? Ну, там, как-нибудь подмигнула или еще что?
   — Да нет, — ответил Лайт, не переставая жевать фильтр своей сигареты, в то время как машина мчалась по Центральной авеню на север. — Там ведь больше и подумать было не на кого, или тебе оно иначе показалось?
   — Все это так, да только мы-то были уверены, что тревога ложная.
   — Почему ты их сразу не остановил, зачем меня дожидался, ответь-ка, Фелер? Они почти уже вон выбрались. И чего это ради ты не вытащил из кобуры револьвер?
   — Мы же не знали наверняка, что они преступники, — повторил Рой, чувствуя, как его захлестывает гнев.
   — Но ведь они оказались преступниками, и, если б та стриженая шляпа на эту прогулку тоже прихватила с собой свою железную игрушку, ты бы, Фелер, лежал сейчас на том полу брюхом кверху, тебе хотя бы это ясно?
   — Дьявол тебя возьми, Лайт, я не какой-нибудь салага. Просто не считал, что в данной ситуации так уж необходимо хвататься за пушку, только и всего.
   — Давай-ка, Фелер, не будем напускать туману, нам с тобой работать целый месяц. Скажи мне откровенно, будь они белые, ты бы небось действовал куда шустрее и решительнее?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Я имею в виду, что ты чертовски заботлив и пуще всего на свете боишься хоть чем обидеть черных, боишься настолько, что, по-моему, готов рисковать своей чертовой жизнью и в придачу моей собственной, лишь бы не выглядеть белым громилой-штурмовиком, шарящим по карманам какого-нибудь черного в каком-нибудь общественном месте на глазах у какой-нибудь толпы, сплошь состоящей из каких-нибудь черных рож. Что ты на это скажешь?