Уэмбо Джозеф. Новые центурионы

   — А может, у меня не имелось другого выхода, как быть несчастным? Может, и не будет…
   — Может, и так, Рой. Может быть. Но в любом случае поступай, как считаешь лучшим для себя. Я уверена, что видеться нам придется часто, если, конечно, ты будешь заезжать за Бекки.
   — Вот в этом можешь не сомневаться.
   — Будь здоров, Рой.
   Он присел на заваленный бумагами стол и закурил, невзирая на мучившее его несварение и подозрения на открывающуюся язву. Закончив первую сигарету, он прикурил от тлеющего окурка вторую. Он знал, что огонь принесет желудку лишь новые страдания, ну так что ж, чем хуже — тем лучше. На миг в голове мелькнула мысль о новеньком, необстрелянном «смит-вессоне», который покоился на его бедре и не давал ни на секунду забыть о том, что он, Рой, впервые за свою карьеру полицейского выполняет задание, переодевшись в штатское, словно шпик. Только сейчас он осознал, до чего жаждал такого назначения, и, когда командир патрульной службы поинтересовался, нет ли у него желания выручить коллег и поработать месяц в полиции нравов, он тут же ухватился за предложение шефа.
   Немного полегчало, и он решил, что глупо — просто дурной вкус! — погружаться в размышления о «смит-вессоне», как он позволил это себе минуту назад. Все не так уж плохо. У него еще есть надежда.
   Ключ в замке повернулся, дверь резко распахнулась, и в комнату вошел незнакомый Рою лысеющий, кричаще одетый человек. Ремень с кобурой свисал через плечо, в руке бумажный пакет.
   — Привет, — сказал Рой, вставая и надеясь, что с лица его исчезли следы недавних слез.
   — Здорово, — сказал человек, протягивая руку. — Должно быть, ты из новеньких.
   — Рой Фелер. Я здесь всего на месяц, кого-то замещаю. Сегодня только третье мое дежурство.
   — Вот как? А я Фрэнк Гэнт. С понедельника был в отгулах. Да, я слыхал, что мы одолжились у патруля. — Кисть у него оказалась тяжелой, а рукопожатие — крепким. — Не знал, что тут кто-то есть. Обычно тот, кто приходит на дежурство первым, отпирает дверь.
   — Моя вина, — сказал Рой. — В следующий раз так и сделаю.
   — Вот и ладно. С остальными уже перезнакомился?
   — Да. С тобой лишь не встречался.
   — Выходит, отложил сливки напоследок, — улыбнулся Гэнт и положил бумажный пакет поверх металлического ящика с картотекой. — Мой ленч, — указал он на сверток. — А ты с собой не носишь?
   — Нет, обе ночи выкладывал за него денежки.
   — Лучше, пожалуй, приносить с собой, — сказал Гэнт. — Работая у нас, лишаешься массы преимуществ, ты еще убедишься в этом. Сняв свой синий костюмчик, ты сразу теряешь все дармовые кормушки. Приходится платить за жратву или таскать ее с собой. Я вот таскаю. Работать в «нравах» довольно накладно.
   — Похоже, я перейму твой опыт. Выбрасывать на ветер кучу денег — сейчас это не по мне.
   — Кучу не кучу, а кое-что придется, — сказал Гэнт, садясь за стол и раскрывая вахтенный журнал, чтобы внести в него запись за третье августа. — Нам вручают несколько монет в неделю и хотят, чтоб мы укладывались в эту сумму — слышишь, эта мелочь у них «суммой» называется, — только обычно мы спускаем ее в первый же вечер. Ну а после тратишь собственные бабки, иначе ведь и работа не выгорит. Что до меня, то я стараюсь тратить их как можно меньше. У меня пять малышей.
   — Полностью с тобой согласен, — сказал Рой.
   — Тебе еще ничего не выдавали?
   — Вчера в баре работали, копались в нарушениях закона по отпуску спиртного, — ответил Рой. — Заказал на два доллара, но фактически истратил пятерку. Недодали сдачу — три доллара.
   — Такова уж наша судьба, — вздохнул Гэнт. — Работенка, конечно, что надо, и, коли ты не привык сидеть сложа руки, тебе она придется по душе, беда только с этими негодяями, что не желают раскошелиться ровно настолько, насколько оно для пользы дела необходимо.
   — Остаться здесь на постоянку я б не отказался. Может, появился бы шанс показать, на что гожусь.
   — Это уж точно, — сказал Гэнт, открывая пухлую картонную папку и перелистывая какие-то бланки, в которых Рой научился уже узнавать заявления о нарушении общественной морали. — Долго работаешь в Центральном? По-моему, я тебя раньше не видал.
   — Всего несколько месяцев. Пришел туда из Ньютонского.
   — Из самых джунглей, а? Держу пари, ты рад, что вырвался оттуда.
   — Хотелось перемены, чего-то нового.
   — Когда уносишь ноги из Ньютона, любая перемена — к лучшему. Прежде я тоже там работал, только до того, как началась эта возня за гражданские права. Раз уж ниггеру обещают рай на земле, там уже по-человечески не поработаешь. Никогда туда не вернусь.
   — Это очень сложная проблема, — сказал Рой, закуривая новую сигарету. Он потер ладонью пылающий желудок и выпустил через нос облачко дыма.
   — В Центральном у нас тоже есть свои наседки, но не слишком много. Большей частью они толкутся по Ист-Сайду и новостройкам, да еще кое-кто слоняется поблизости. А в деловой части города им неинтересно: многовато бизнеса и индустрии.
   — Если хочешь, я помогу тебе с писаниной, — сказал Рой, начиная раздражаться и чувствуя себя не в своей тарелке. Так всегда с ним случалось, когда кто-то принимался рассуждать в том же духе о неграх.
   — Да нет, ни к чему. Это старые заявления, подошла очередь проверить, что по ним предпринято. Обычно ума не приложишь, что тут писать. Ты лучше просмотри регистрационную книгу по проституции. С клиентурой ознакомиться не помешает. Или почитай рапорта, чтобы знать, за что у нас тут арестовывают. Успел уже словить какую-нибудь шлюшку?
   — Нет, вчера сели на хвост одной парочке, но потом упустили. Пока что в основном по барам промышляем. Взяли какого-то бармена за то, что обслужил алкаша, вот и все аресты за два дня.
   — Не печалься, Гэнт опять с вами, так что теперь поработаем.
   — Ты случаем не сержант? — спросил Рой, отчетливо понимая, что все еще не может с точностью определить, кто тут простые полицейские, а кто начальство. Атмосфера здесь была совсем непринужденной и отличалась от той, к которой он привык в патруле.
   — О дьявол, да нет же, — рассмеялся Гэнт. — Конечно, мне следовало им стать, да вот не сдал проклятого экзамена. Вот уже четырнадцать лет валяю дурака и никак не сподоблюсь повыситься. Я такой же обыкновенный полицейский, как и ты.
   — Никак не разберусь в здешней структуре, — улыбнулся Рой.
   — Сколько времени служишь?
   — Три года почти, — ответил Рой и тут же испугался, что Гэнт припрет его к стене, заставив считать месяцы: два года и три месяца явно не дотягивали до «почти трех лет».
   — В «нравах» все иначе, правда? Зовешь сержанта по имени и все такое. Большая разница, если сравнивать с патрулем, а? У нас тут все равны. Работа того требует. А она у нас тонкая. Приходится якшаться с самым разным людом. Видишь грех во всех его разновидностях, какие только мог вообразить, и даже в таких, которых себе и представить-то прежде не мог. Обычный срок работы в этом дерьме — полтора года. Слишком много сучьей грязи да подлости — в том, что видишь, и в том, какую жизнь ведешь. Слоняешься всю ночь по барам, пьянствуешь и увиваешься за бабьем. Ты женат?
   — Нет, — сказал Рой, и резкий спазм заставил его вновь схватиться за живот.
   — Сами проститутки никого не прельщают, по крайней мере вряд ли это им удастся, когда ты успел уже покрутиться в их обществе и узнать их достаточно хорошо. Но по тем же барам шныряет множество сексапильных смазливых задниц, одинокого бабья в поисках приключений, ну, знаешь, просто любительниц-дилетанток и разных подстилок, ну а мы, ясное дело, тоже там вечно околачиваемся. Тут уже попахивает соблазном. Единственное, что требует от нас сержант Джакович, — не заводить любовных интрижек во время работы. Если уж встретилась какая-нибудь очаровашка, назначать свидание следует только на дни отгулов. Джейк говорит, что, если подловит кого в пивной болтающимся с красоткой, уж лучше пусть она окажется профессиональной шлюхой, не то он вышвырнет нас из отдела коленкой под зад.
   — Я как раз сейчас развожусь, так что мне пока не до женщин, — сказал Рой и понадеялся, что Гэнт спросит его, когда намечается последнее разбирательство, или выскажет хотя бы на сей счет какое-либо соображение. Рой вдруг ощутил страстное желание говорить об этом — с кем угодно, с любым, — возможно, что и Гэнту доводилось проходить через все это. Среди полицейских таких людей хватает.
   — Округ хорошо знаешь, Рой? — спросил Гэнт, вызвав у него разочарование.
   — Еще бы.
   — Тогда можешь изучить вон ту карту со значками, — сказал Гэнт, неопределенно махнув рукой на стену и начиная заполнять отчет, который позже, Рой это знал, будет перепечатан и подшит к исковому заявлению.
   — Чем мы сегодня займемся, шлюхами?
   — Ага, ими самыми. Надо бы обстряпать несколько арестов. Давненько что-то нам ничего стоящего не попадалось. Может, какие голубые объявятся. Когда в журнале недостает записей, мы промышляем по этим мальчикам. Так проще всего.
   Рой услышал голоса, и в дверь вошел Филлипс, смуглый юноша с непокорными волосами и жесткими колючими усами.
   — Всем привет, — объявил он, швырнув на стол футляр из-под бинокля. Под мышкой он держал «болтушку» — переносную рацию.
   — Ты что, прямо из торговой палаты? Или из кабельного телевидения? — спросил Гэнт. — Намечается крупная сделка?
   — Может быть, — сказал Филлипс, кивая Рою. — Вчера, когда мы уже собирались разойтись по домам, сюда позвонил тот головорез-стукач, с которым работает Зигги, и сказал, что в «Пещере» сегодня будут крутить порнуху. Не мешает проверить это гнездышко.
   — Дьявол, да ведь тамошний бармен, Микки, знает любого из нас как облупленного. Особо там не поработаешь. Я успел у них стольких повязать, что меня они признают, даже если я явлюсь туда переодетый гориллой.
   — Для притона, где посетители если не психи, так чокнутые, костюм гориллы — наряд идеальный.
   — Бывал в «Пещере»? — спросил Гэнт у Роя.
   — Тот голубой бордель, что на Главной? — Рой вспомнил, как в первую же ночь в Центральном ездил туда усмирять драку.
   — Да, только там не одни голубые. Хватает и лесбиянок, и садистов, и мазохистов, и наркош, и шлюх, и мошенников, и темных личностей, от проституток-карманщиц до убийц, — уголовнички на любой вкус, причем у каждого свои причуды. Кто бы потрудился там заместо нас, а, Филлипс?
   — А ты не догадываешься? — сказал тот и улыбнулся Рою.
   — Вот-вот, — сказал Гэнт. — Тебя в здешних краях никто покамест опознать не может.
   — Однажды я уже заглядывал туда в форме, — сказал Рой, отправляться в одиночку в «Пещеру» ему отнюдь не улыбалось.
   — В форме ты просто безликий самец, выкрашенный в синий цвет, — сказал Гэнт. — А в цивильной одежде никто тебя и не узнает. Послушай, Филлипс, я думаю, старина Рой прекрасно с этим справится.
   — Угу, голубенькие пупсики кинутся на такого блондинчика, как мухи на мед, — сказал Филлипс и издал смешок.
   Вошли остальные члены дежурной команды. Симеоне и Ранатти были не только напарниками, но и соседями, а потому ездили на работу вместе. Сержант Джакович появился последним. Пока все рассаживались за длинным столом в кабинете, где царил полный хаос, и занимались писаниной, Рой на правах профана, не свыкшегося с установившейся практикой службы в команде «нравов», почитывал рапорты по произведенным арестам. За исключением Гэнта и Джаковича, которых можно было без особого преувеличения назвать людьми пожилыми, его новые коллеги были сплошь молодыми ребятами, немногим старше его самого. Одевались все примерно одинаково: яркие хлопчатобумажные рубашки навыпуск и удобные брюки тоже из хэбэ. Такие не обидно испачкать или разорвать, когда лезешь, к примеру, на дерево или ползешь вдоль темной ограды. Рой это испробовал прошлой ночью, преследуя проститутку с клиентом до дома последнего, где они надеялись пошалить, но только Рой с напарником их все равно упустили: едва те исчезли в подъезде тусклого и выцветшего жилого дома, как какой-то длинный негр с химической завивкой, без сомнения выставленный там в качестве дозорного, вычислил обоих полицейских. Рой обратил внимание, что у всех его товарищей туфли на мягкой резиновой или рифленой подошве, с такой подметкой легко подкрасться, подглядеть или по самый лоб засунуть нос в чужие дела. Рой так до конца и не уверился в том, что хотел бы получить сюда назначение на целых восемнадцать месяцев: он уважал чужие тайны. И подозревал, что от такой секретной слежки попахивает фашизмом. И полагал, что люди, черт бы их побрал, заслуживают доверия и что среди них, о чем бы там ни твердили циничные полицейские, паршивцев — ничтожная малость. Тут он вспомнил замечание — или предостережение? — Дороти о том, что ему никогда по-настоящему не нравилась его работа, но, дьявольщина, чего ж ему еще нужно? — подумал он, работа в «нравах» обещает быть просто захватывающей. По крайней мере с месяц.
   — Рой, неси-ка сюда те рапорта, — позвал его Джакович, отодвигая в сторонку свой стул. — Может, тебе будет полезнее сесть вот тут и заодно с чтением этого вранья послушать и другую муть.
   — Что еще за вранье? — спросил Ранатти, красивый юноша с глазами с поволокой, носивший поверх тенниски перевернутую вверх тормашками кобуру. Его темно-синяя рубашка с длинными рукавами аккуратно висела на спинке стула, и Ранатти частенько проверял, не сползла ли она на пол.
   — Сержант думает, что мы иногда преувеличиваем при составлении рапортов, — пояснил Симеоне Рою. Розовощекий, чуть лопоухий, он выглядел еще моложе Ранатти.
   — Мне бы не стоило этого говорить, — сказал Джакович. — Но на деле Руби Шэннон я проверил дюжину оперативников, и вы, ребята, оказались единственными, от кого хоть изредка был какой-то толк.
   — Ну что ты ноешь, Джейк, мы же завели на нее дело, ведь так? — просиял Ранатти.
   — Так-то оно так, — сказал Джакович, бросив осторожный взгляд сперва на Ранатти, а потом на Симеоне. — Только вот она сообщила мне, что вы ее накололи. Вам известно, что наш лейтенант не желает связываться с арестами по ложному обвинению.
   — Ф-уф, никакое оно не ложное, Джейк, — сказал Симеоне, — просто она не устояла перед стариной Россо.
   Он ткнул пальцем в сторону ухмыляющегося Ранатти.
   — Да, выглядит и впрямь смешно, — сказал Джакович. — Обычно ей ничего не стоит за целый квартал унюхать полицейского, а вот Ранатти, видите ли, ее одурачил. Чушь, посмотрите-ка на него: чистый легавый, только что вернувшийся с патрулирования.
   — Нет, ты послушай, Джейк, — сказал Ранатти. — Мы в самом деле подцепили ее на крючок совершенно законным образом. Честно говорю. Я обработал ее в своем неподражаемом стиле: прикинулся лощеным молоденьким итальяшкой, не вылезающим из бильярдных, она и клюнула. Думать не думала, что я из «нравов».
   — Настораживает и кое-что еще: совсем не похоже на Руби идти по шесть-сорок-семь-А, — сказал Джакович. — Эй, Россо, она что, тебя потискала?
   — Клянусь, как перед Богом, она поиграла моей бибикалкой, — сказал Ранатти, вздымая в небеса короткопалую и толстую десницу. — Прежде чем я одел ее кулачки в железо, она своими пальчиками — большим и указательным — успела дважды заставить ее продудеть.
   — Ни одному из вас, мерзавцев, не верю, — сказал Джакович хихикающим юношам. — На прошлой неделе мы с лейтенантом Фрэнсисом объезжали тусовки местных шлюх, а на углу Пятой улицы и Стэнфорд-стрит остановились и поболтали с Руби. В разговоре она упомянула «миловидного итальяшку», «глазастого легаша», что оформил ее по ложному обвинению. Она утверждает, что положила тебе руку на колено, а ты в момент арестовал ее за распутное поведение.
   — Послушай, босс, я распутен от колена и выше. Разве не слышал про горячую кровь латинян?
   Все рассмеялись, и Джакович обернулся к Рою.
   — Я пытаюсь втолковать этим парням, чтобы они прекратили пробавляться ложными обвинениями. Наш лейтенант очень щепетилен и не признает ничего, кроме самых что ни на есть законных арестов. Если проститутка не говорит тех нужных слов, после которых ты мог бы действовать решительно, или если в ее потискиваниях да щекотке нет должного непотребства, в таком случае нет и основания для законного задержания.
   — А что, если она трясет тебя за ствол, Джейк? — спросил Симеоне, закуривая толстую сигару, которая смотрелась комично в пухлых детских губах. — Если она это делает, я говорю, что она заслуживает ареста за распутное поведение. Рапорт можно чуточку и приукрасить.
   — Черт тебя подери, Сим, никаких приукрашиваний! Это я и стараюсь вбить тебе в башку. Послушайте, я ведь тоже не гвоздь цирковой программы, а всего лишь один из клоунов. Босс говорит, чтоб мы выполняли полицейскую работу честно и не сворачивали с прямой дорожки.
   — О'кей, Джейк, но «нравы» — это особая полицейская работа, — сказал Гэнт, впервые вступая в разговор.
   — Послушайте, — сказал Джакович в раздражении. — Вы что, и вправду хотите пересажать всех шлюх? Коли так, тогда лезьте вон из кожи, чтобы состряпать фальшивый рапорт, и потом лжесвидетельствуйте в суде, добиваясь обвинения. Но такая игра не стоит свеч. Проститутки неистребимы. Они будут всегда. Зачем же рисковать своей работой из-за паршивого вранья, к тому же уголовно наказуемого? И раз уж я об этом заговорил, босс иногда бывает малость не в себе и может защемить тот хвост, что вы, к примеру, выставляете под окном у гнездышка, где проститутка будто бы за десять монет предлагает парню сеанс на французский манер, а ваши уши умудряются про то прослышать.
   — Ну и что? — спросил Симеоне, теперь уже без улыбки. — На прошлой неделе мы так одну и застукали. Что-нибудь не так?
   — Лейтенант рассказал мне, что не поленился подрулить к одному из жилых домов, где какая-то команда вот таким же образом словила какую-то девицу. Он не говорил, что это был ты, Сим, зато сказал, что чертов дом с той самой стороны, откуда, как предполагается, подслушали ее наши доблестные полицейские, не имеет окон. Сплошной бетон.
   — Проклятье, — сказал Гэнт, внезапно поднявшись и широко зашагав через всю комнату к свертку с ленчем, из которого вытащил новую сигарету. — Он что, этот трахнутый мальчишка-лейтенант, считает, что здесь у нас дискуссионный клуб при колледже с расписанными раз и навсегда вшивыми правилами игры? Я никогда прежде на него не капал и не жаловался, Джейк, но знаешь, как-то ночью он спросил меня, не пил ли я спиртного? Нет, ты слышишь?! Спросить у «нрава», не пил ли он! Я ответил, да, лейтенант, мать твою, как по-вашему, чем это я должен заниматься, когда промышляю в каком-нибудь баре? Тогда он меня спрашивает, всегда ли мы платим за выпивку и не принимаем ли бесплатных сандвичей от тех владельцев баров, которым известно, что мы из легавых? Он хочет видеть здесь стадо благочестивых трезвенников, прикалывающих денежки на обед к нижнему белью. Если этот хрен не уймется, я увольняюсь из команды.
   — Да успокойся ты. О Боже, — произнес Джакович, с опаской косясь на дверь. — Он наш босс. Надо проявлять хоть немного лояльности.
   — Этот парень своего не упустит, Джейк, — сказал Симеоне. — Пуп готов себе надорвать, лишь бы стать самым молоденьким капитаном в нашем деле. Бутончик расцветает. За такими вот бутончиками нужен глаз да глаз, иначе они используют нас заместо навоза, чтоб сподручней цвести было.
   Джакович беспомощно взглянул на Роя, и тот уже абсолютно точно знал, что позже сержант будет увещевать его хранить полное молчание и не выносить из этой комнаты прозвучавшие в ней жалобы и сетования. Несчастный же он будет начальник, если позволит всему вот так закончиться, подумал Рой. Ему не следовало доводить до такого, но, уж коли довел, сейчас он должен поставить их на место. Нравится это или нет, но лейтенант был здесь старшим офицером, командиром. Поменяйся Рой вдруг с ним местами — и спаси Господь сержанта, разрешающего оскорблять своего командира.
   — Эй вы, мятежники, давайте поговорим о чем-нибудь другом, — нервно объявил Джакович, срывая с носа очки и принимаясь их протирать, хоть в этом не было ни малейшей необходимости.
   — Слыхали, скольких морячков повязали за эти выходные «нравы» из Голливудского? — спросил Симеоне, и Рою показалось, что Джакович испытал истинное облегчение, когда беседа перешла в иное русло.
   — А что у них там, в Голливуде? — поинтересовался Гэнт.
   — А что всегда? — спросил Симеоне. — Местечко кишмя кишит гомиками. Я слышал, за этот уик-энд двадцать морячков арестовали по голубому делу. Собираются уведомить генерала в Пендлтоновской учебке.
   — Сейчас обмочу себе штаны, — сказал Гэнт. — Я тоже служил в армии, но в то время все было иначе. А нынче даже морские пехотинцы сделались другими.
   — Точно. Я слыхал, там уже стольких голубей словили, что самые толстые шишки в Пендлтоновском лагере боятся, как бы их кто не засек жующими бананы, — сказал Ранатти. — И теперь они грызут их боком, все равно что кукурузные початки.
   — Кому-нибудь из вас посчастливилось уже работать по иску в «Риджент армз»? — спросил Джакович.
   — Может, используем нашего одолженного? — сказал Ранатти, кивая на Роя. — По-моему, забраться в этот притон — единственный выход. Мы уже раз туда прокрались. Я приставил лестницу к балкону второго этажа и поглядел на комнату, где забавляются те две шлюшки, только вот не смог подобраться близко к окну.
   — Беда в том, что им подавай особеньких, — сказал Симеоне. — Думаю, какой-нибудь посыльный, а может, даже двое работают с ними заодно и засылают к ним наверх девчонок. Зарегистрируйся, Рой, в гостинице, и мы сумеем что-нибудь подстроить.
   — Рой слишком молод, — сказал Гэнт. — Нам нужен старичок, вроде меня, да только я там уже столько времени кручусь, что какая-нибудь из тех шлюх меня узнает почти наверняка. Как насчет тебя, Джейк? Ты уже не юн и выглядишь вполне состоятельно: преуспевающий мужчина. Устроим тебе загородное развлечение и что-нибудь выясним между делом.
   — Было бы неплохо, — сказал Джакович, пробежав пальцами по редеющим черным волосам. — Но босс не любит, когда сержанты слишком часто выходят на охоту. Придется разведать, что у него на уме.
   — В меблированных комнатах Кларка дело тоже кипит вовсю, — сказал Ранатти. — В номерах шестом, седьмом и восьмом кровати превратились в парники. Вчера мы с Симом отметились там, пробыли меньше часа, но за это время бригада из трех проституток пропустила то ли дюжину, то ли чертову дюжину клиентов. Клиенты шли один за другим, а поскольку они еще прежде, чем попасть в парничок, регистрировались как постояльцы, местечко стало золотым дном.
   — Один парничок — уже золотое дно, — кивнул Джакович. — Из него еще много чего может вырасти.
   — Эта тройка и в самом деле трудится в поте лица. Даже не побеспокоятся сменить простыни, — сказал Ранатти.
   — А раньше была такая тихая заводь — мечта обывателя, — сказал Гэнт. — Всякий раз, когда мне везло, я назначал там после работы свидание. Ужасно, что проституция проникла и туда. Хозяин притона — милый старичок.
   — Слишком много денег кроется в пороке, — сказал Джакович, обегая взглядом каждого из них. — Кого угодно могут развратить.
   — Эй, а вы слыхали, ребята, что натворил Харуэлл в уборной Гартуэйтского театра? — спросил Симеоне.
   — Харуэлл — это полицейский дневной смены, — пояснил Джакович Рою. — Такой же псих, как Симеоне и Ранатти. У каждого из нас свой крест.
   — Что он сделал на сей раз? — спросил Гэнт, заканчивая терзать каракулями желтый лист стандартной бумаги.
   — Он работал в уборной по поступившей от тамошнего директора жалобе. Так вот, просверлил он, значит, по новенькой смотровой дырочке в стенках между туалетами, а сам плюхнулся, не спуская штанов, толстым задом на последний стульчак, просто сидел там и покуривал свою огромную сигару. Не успел он докурить ее до конца, как входит какой-то голубь и идет прямиком к дыре, что тот расковырял, и сует в нее под нос старине Харуэллу свой конец. Лопес наблюдал за происходящим, спрятавшись за решеткой кондиционера, что в восточной стене, и, поскольку мы добились от директора оставлять в сортире все двери нараспашку, отбивая у голубей охоту устраивать там насест, Лопес видел все, как на ладони. Он сказал, что, когда тот парень пропихнул шланг в дыру, старина Харуэлл стряхнул пепел с сигары, подул на ее кончик и, стоило тому раскраснеться, сунул тому типу куда следует. Говорит, когда они оттуда уходили, голубь валялся на полу и визжал благим матом.
   — Этот выродок настоящий псих, — проворчал Джакович. — То был его второй поход на дело. Не вызывает он у меня доверия. Выродок и псих.
   — Слыхали про дырку в дамской гардеробной в универмаге Блумфильда? — спросил Ранатти. — Ну, в которую один болван, мнящий себя остряком, воткнул свою штуку, а она возьми да вылези с той стороны, где как раз переодевалась какая-то старушенция. А та, не долго думая, всадила в нее шляпную булавку, так что сукин сын покорно ждал, приколотый к собственной веселой штуке, пока не приехала полиция.
   — Я так давно слышу этот анекдот, что готов подстричь ему бороду, — сказал Филлипс. — По-моему, его в свое время сочинил какой-то легавый-балагур.
   — Не знаю, не знаю, но история с Харуэллом — чистая правда, — сказал Симеоне. — Ее мне Лопес рассказал. Говорил, еле ноги унесли. Харуэлл хотел еще окольцевать того голубя. Нет, вы можете себе это представить: чуть было к чертям собачьим не спалил парню конец, так еще хочет засадить его в тюрягу? Лопес сказал ему: «Давай-ка лучше отсюда сматываться, чтобы голубок никогда не дознался, что это его полицейский клюнул».