Страница:
Медленно проезжая мимо пацанов, Серж перехватил несколько слов из разговора, чуть ли не целиком состоящего из сцеживаемой сквозь зубы испанской матерной брани. Он вспомнил о книжках, утверждавших чистый формализм, своего рода обрядовый характер испанских оскорблений, в которых «акт» лишь подразумевается, да и то весьма косвенным образом. Но в родственном ему неофициальном мексиканском наречии все совсем иначе, подумал он. Мексиканское ругательство и просто не слишком изысканное выражение вгонит в краску даже свой английский эквивалент. Выходит, испанской брани чиканос дали второе рождение.
Серж решил уже было, что Блэкберн заснул, когда вдруг в десять минут одиннадцатого оператор из Центральной произнес:
— Всем холленбекским бригадам, а также Четыре-А-Сорок три: подозреваемый четыре-восемьдесят-четыре только что покинул Бруклин-авеню, дом двадцать-три-одиннадцать, и бегом направился на восток по Бруклин-авеню, затем на юг по Сото. Его приметы: мужчина, мексиканец; возраст: тридцать пять — сорок; рост: пять футов восемь — пять футов десять дюймов; вес: сто шестьдесят — сто семьдесят фунтов; волосы черные; одет в грязную красную водолазку с коротким рукавом, штаны цвета хаки, при себе имеет гипсовую статуэтку.
Когда поступил сигнал, Серж и Блэкберн как раз приближались к Сент-Луисской. Огибая то место, где было совершено воровство, Серж у входа в магазин увидел дежурную машину. Один полицейский сидел внутри в освещенном салоне, другой беседовал в магазине с владельцем.
Припарковавшись на минутку рядом с дежурным автомобилем, Серж прочел оконную вывеску: «Религиозные товары Luz del Dia»[38].
— И что он свистнул? — окликнул он незнакомого полицейского, явно из числа салаг.
— Религиозную статуэтку, сэр, — ответил молодой, вероятно полагая, что они с Блэкберном стоят этого «сэр», если уж вырядились в гражданское. По крайней мере, довольно подумал Серж, мой сонный напарник открыл глаза. А что касается новобранцев, так нет ничего отвратительнее, чем разрушать их иллюзии слишком быстро.
Он выехал на Сото и принялся скользить взглядом в разные стороны. Потом повернул на восток к Первой и севернее на Мэттьюз и тут увидел субъекта в красной водолазке, который направлялся к центру города. Описание свидетельница дала замечательное, только вот позабыла самую малость — сказать, что он вдрызг пьян.
— Идет, — сказал Серж.
— Кто?
— Подозреваемый четыре-восемьдесят-четыре из «религиозного» магазинчика. Он и есть. Погляди.
— Ага, должно быть, он, — сказал Блэкберн, освещая покачивающуюся фигуру фонарем. Пьяница закрыл лицо руками.
Серж притормозил в нескольких футах от него, и оба полицейских вышли из машины.
— Где статуэтка? — спросил Блэкберн.
— У меня ничего нету, сэр, — сказал обрюзгший тип со слезящимися глазами. Сотни пинт выпитого вина превратили красный свитер в лиловый.
— Я этого парня знаю, — сказал Блэкберн. — Ну-ка, ну-ка… Эдди… Эдди — как там тебя?
— Эдуардо Онофре Эскуэр, — ответил человек, рискованно покачнувшись. — Пдипп… припоминаю вас, сэр. Уж столько раз вы вязали меня за пьянки.
— Точно. Испокон веков Эдди был почетным алкоголиком Бруклин-авеню. Где же ты пропадал, Эдди?
— В последний раз загудел в тюй… в тюрьму на целый год. В нашей сидел, в окружной.
— Год? За пьянство?
— Кабы за пьянки!.. Мелкое воровство, сэр. Позаимствовал две пары дамских чулочек, чтобы обменять на бутылек.
— И сейчас промышляешь той же чертовщиной, — сказал Блэкберн с укоризной. — Тебе известно, что даже мелкая кража, совершенная вторично, превращает тебя в рецидивиста. На сей раз пойдешь совсем по другой статье.
— Прошу вас, сэр, — захныкал Эдди. — Не вяжите меня, а лучше отпустите.
— Полезай-ка, Эдди, в машину, — сказал Серж. — Покажешь, где ты ее швырнул.
— Пожалуйста, не вяжите меня, — повторил Эдди, когда Серж завел мотор и направился на восток по Мичиган-стрит.
— Куда держим путь, Эдди? — спросил он.
— Не бросал я ее, сэр. Когда разглядел, что это такое, просто поставил перед Божьей церковью.
Осветив фонариком ступени серого строения на Брид-стрит, Блэкберн выхватил из темноты белую мантию и черный капюшон над черным лицом Блаженного Мартина де Порреса.
— Как увидал, кто он такой есть, сразу же и поставил на ступеньки церкви.
— Никакая она не церковь, — сказал Блэкберн. — Это синагога.
— Да кто б ни была, там вон и поставил, чтоб священник, значит, нашел, — пояснил Эдди. — Прошу вас, сэр, не надо меня вязать. Ей-Богу, сейчас же прямиком пойду в свою каморку, если вы, понятно, дадите мне такую возможность. Подсобите мне, сэр, и я больше никогда не стану воровать. Клянусь своей мамашей.
— Что скажешь, напарник? — спросил Серж, ухмыляясь.
— Да ну его к дьяволу. Наше дело — подростки, верно? — спросил Блэкберн. — А Эдди что-то не очень похож на подростка.
— Отправляйся домой, Эдди, — сказал Серж, потянувшись через сиденье и отперев заднюю дверцу.
— Премного благодарен, сэр, — сказал Эдди. — Спасибо вам. Я пошел.
Он споткнулся о бордюр, но удержался на ногах, выпрямился и пошел, шатаясь, по тротуару. Серж подобрал со ступенек синагоги статуэтку.
— Благодарю вас, сэр, — крикнул Эдди через плечо. — Я и знать не знал, что беру. Как перед Богом клянусь, святого бы красть не стал.
— Перекусить не желаешь? — спросил Блэкберн после того, как они вернули черного Мартина в магазин, объяснив владельцу, что нашли его в целости и сохранности на тротуаре в двух кварталах отсюда и что, возможно, вор попался совестливый, потому толком и не сумел украсть Мартина де Порреса. Хозяин сказал:
— Quizds, quizas. Quie'n sabe?[39] Мы любим думать, что и у вора есть душа.
Блэкберн предложил старику сигарету и сказал:
— Верить, что и среди них есть приличные ребята, — это наш долг, правильно я понимаю, сеньор? Юнцам вроде моих здешних companeros[40] — тем ничего не нужно, плевать на все. Но когда они немного повзрослеют, ну вот как мы с вами, тут-то им и нужна хоть какая вера, совсем немного, а?
Старик кивнул, сделал затяжку и произнес:
— Истинная правда, сеньор.
— Ты как, созрел для жратвы? — спросил Серж у Блэкберна.
Минуту тот молчал, потом сказал:
— Серж, подбросишь меня до участка?
— Чего ради?
— Хочу позвонить. А ты, как поешь, заедешь за мной.
Какого хрена теперь делать? — размышлял Серж. У этого парня столько личных проблем, сколько не набиралось ни у одного напарника из тех, с кем он прежде работал.
— Думаю позвонить своей жене, — сказал Блэкберн.
— Разве вы не в разводе? — спросил Серж и тут же пожалел об этом: с таких вот невинных на первый взгляд вопросов и начинаются мрачные исповеди о супружеских тайнах.
— Так-то оно так, только я хочу разузнать, нельзя ли мне вернуться домой. Ну какой смысл мне жить в холостяцкой конуре? Мне уж сорок два. Скажу ей, что мы сдюжим, была бы только вера.
Ага, цветочки уже распустились, подумал Серж, жди теперь ягодок. Черный Мартин испробовал свои чары на старом рогоносце.
Он высадил Блэкберна перед участком и покатил обратно к Бруклину, решив угостить себя настоящей мексиканской кухней. Carnitas[41] — вот это будет в самый раз, на Бруклине можно было найти пару местечек, где настоящие «carnitas по-мичоакански» отпускались полицейским за полцены.
Тут он вспомнил о ресторанчике мистера Розалеса. Он не заглядывал туда уже несколько месяцев, а ведь там была Мариана, раз от разу все хорошевшая. Как-нибудь, пожалуй, можно будет пригласить ее в кино. Он понял вдруг, что не назначал свидания мексиканкам со школьных времен.
Войдя в ресторан, он не сразу увидал Мариану. Обычно он захаживал сюда один-два раза в месяц, но в последнее время все никак не удавалось: то тридцатидневный отпуск, то упорные попытки Блэкберна соблазнить какую-то официантку в заведении для автомобилистов в деловой части города (которая в свой черед проявляла необъяснимый интерес к старине Стэну и потчевала их горячими сосисками, гамбургерами, а иногда и копченой говядиной — все это благодаря любезности ничего не подозревавшего хозяина).
— А-а, сеньор Дуран, — сказал мистер Розалес, подавая Сержу знак рукой проследовать в кабинку. — Давненько не виделись. Как поживаете? Неужели болели?
— Отпуск, мистер Розалес, — ответил Серж. — Не слишком я припозднился с обедом?
— Что вы, нет, конечно. Carnitas? У меня теперь новая кухарка из Гванахуато. Вкуснейшие готовит barbacoa[42].
— Может, заказать что попроще? Ну, например, такос. И, пожалуйста, кофе, мистер Розалес.
— Стало быть, такос?
— Да, перцу побольше.
— Сию минуту, сеньор Дуран, — сказал мистер Розалес и направился в кухню.
Серж подождал немного, но вместо Марианы кофе поднесла другая девушка, постарше той да покостлявей. Официанткой она была совсем неопытной и, наполняя чашку, пролила жидкость на стол.
Покуда она не вернулась с такос, Серж покуривал да отхлебывал кофе. Оказалось, он не так голоден, как думал, хотя такос, приготовленные новой кухаркой и ничуть не уступавшие тем, что стряпала прежняя, вроде бы должны были раззадорить его аппетит. С крошечных ломтиков свинины счищены малейшие капельки жира, лук тщательно пропущен через терку, мясо окроплено чилантро. А что касается пряного соуса — вкуснее он вообще никогда ничего не ел. И все же не настолько он был голоден, чтобы насладиться всем этим сполна.
Расправляясь с первым такос, он поймал взгляд мистера Розалеса, и маленький человечек сейчас же заспешил к его столу.
— Еще немного кофе? — спросил он.
— Нет, все и так замечательно. Я как раз вспомнил о Мариане. Ума не приложу, куда она запропастилась? Новая работа?
— Нет, что вы, — засмеялся тот. — Просто дела мои пошли в гору, так что теперь у меня две официантки. А ее я послал в продовольственный: вышло все молоко на сегодня. Скоро она вернется.
— Как ее английский? Продвигается?
— Вы будете удивлены. Очень уж она у нас смышленая. Уже болтает похлеще меня.
— Ваш английский превосходен, мистер Розалес.
— Благодарю вас. А как ваш испанский, сеньор? Что-то мне не доводилось слышать, чтобы вы на нем говорили. Пока не узнал вашего имени, принимал вас за англоамериканца. Может, вы и впрямь англо-американец, да только наполовину? Или чистокровный испанец?
— А вот и она, — сказал Серж, испытывая искреннее облегчение оттого, что Мариана прервала их разговор. В руках она держала две огромные сумки. Ногой прикрыв за собой дверь и по-прежнему не замечая Сержа, она двинулась вперед. Он потянулся и завладел одной из сумок.
— Сеньор Дуран! — воскликнула она, черные глаза заблестели. — Как здорово видеть вас!
— Как здорово слушать твой прекрасный английский, — улыбнулся Серж и, помогая ей донести до кухни молоко, кивнул мистеру Розалесу.
Вернувшись за стол, он принялся энергично уплетать за обе щеки. Мариана надела передник и подошла к нему со свежей порцией кофе.
— Еще парочку такос, Мариана, — сказал он, с одобрением отмечая про себя, что она набрала несколько фунтов и плавно и неуклонно шла к своей женственности.
— Вы голоден сегодня, сеньор Дуран? Нам вас не хватало.
— Я голоден сегодня, Мариана, — ответил он. — И мне вас не хватало тоже.
Она улыбнулась и возвратилась на кухню. Как я мог забыть эту чистую и белозубую улыбку? — с удивлением размышлял он. Это просто поразительно — суметь забыть ее. То же тонкое, изящное лицо, широкий лоб; та же верхняя губа, чуть длиннее, чем надо бы; черные, полные жизни глаза с тяжелыми ресницами. Все тот же лик мадонны. Он знал, несмотря на то, что так долго внушал ему мир, в нем жив еще крохотный фитилек желания, и вот теперь он, этот фитилек, разгорается докрасна в пламя. И гасить огонь Серж не станет спешить: жар его так приятен…
Когда Мариана принесла вторую тарелку с такос, он коснулся ее пальцев.
— Хочу послушать, как ты говоришь по-английски, — сказал он.
— Что вы желаете меня сказать, сеньор? — засмеялась она застенчиво.
— Для начала перестань называть меня сеньором. Ты же знаешь мое имя, верно?
— Я его знаю.
— Тогда назови.
— Серхио.
— Серж.
— Это слово мне не произнести. Конец очень грубый и трудный. А Серхио — мягкое и легкое произносить. Пробуйте сам!
— Сер-хее-оу.
— Ой, как смешно звучит. Ты не можешь сказать Серхио? — Она засмеялась. — Серхио. Два звука. Не больше.
— Ясное дело, — улыбнулся он. — Серхио — так звала меня мама.
— Ясное? — опять засмеялась она. — Я знала, ты сможешь сказать. Но зачем не говорите никогда по-испански?
— Забыл. — На лице его еще играла улыбка, и он подумал: ну как тут не скалиться! Этот ребенок восхитителен… — Голубка, — сказал он.
— Что это — «голубка»?
— Уна палома.
— Но ведь такое мое имя. Мариана Палома.
— Оно идет тебе. Ты маленькая голубка.
— Не очень я маленькая. Просто ты большой.
— А в твоей стране такие большие есть?
— Много нет, — сказала она.
— Сколько тебе, Мариана? Девятнадцать?
— Точено.
— Скажи: точно.
— Точено.
— Точно.
— Точ-ч-ч-но.
Оба рассмеялись, и Серж сказал:
— Хочешь, я научу тебя говорить правильно? «Точно» и «да» — эти слова говорить легко.
— Я хочу научить все английские слова, — ответила она, и Серж ощутил стыд: глаза ее были невинны, она не поняла. Потом он подумал: ради всего святого, если ему вдруг мало Паулы (а это почти невероятно) — что ж, на ней свет клином не сошелся, девчонок на его век хватит. Но если он вскружит голову глупенькому ребенку, что это доказывает? Неужели был он одинок так долго, что единственной целью его жизни сделалась забота о собственных удовольствиях?
И все же он сказал:
— Ты ведь не работаешь по воскресеньям, верно?
— Воскресенье — нет.
— Может, сходим куда-нибудь? Пообедаем? Или пойдем в театр? Хоть раз видела настоящее представление? С музыкой?
— Ты хочешь, я пошла с тобой? De veras?[43]
— Лишь бы мистер Розалес тебя отпустил.
— Он отпускает меня куда угодно вместе с тобой. Он думает, ты человек хороший. Ты не шутишь?
— Не шучу. Так куда мы отправимся?
— На озеро. Мы можем отправляться на озеро? После обеда? Я возьму с собой еда. Я никогда не видела озеро в эта страна.
— О'кей, значит, пикник, — засмеялся он. — Когда люди берут с собой еду и отправляются на озеро, мы называем это пикник.
— Еще одно трудное слово, — сказала она.
Настала суббота. Серж уже несколько раз подумывал о том, чтобы позвонить мистеру Розалесу и отменить их загородную прогулку. Он никогда не переоценивал своих нравственных качеств. И совершенно отчетливо понимал, что всегда относился к таким людям, которые предпочитают жить без особых забот, «помаленьку», поступать, как полегче да поприятнее, и уж коли по своему желанию он может выбирать между какой-нибудь женщиной, книгой или кино, да еще по меньшей мере единожды в месяц имеет возможность напиться от души, — он считал, что жизнь складывается как нельзя лучше и что он сам себе хозяин. Но теперь кое-что изменилось: предметом его вожделения стала девчонка… Дело не в том, что он внезапно сделался Дон Кихотом, размышлял Серж. Просто в попытке овладеть этим младенцем (ничего не видавшим, не познавшим и не успевшим в своей короткой, но непростой жизни, младенцем, которому он, Серж, когда сидит в своем приобретенном всего год назад «корвете», сидит, накинув на плечи яркую спортивную куртку, подаренную ему, как и многие другие дорогие вещи, Паулой, — этому младенцу сам он должен казаться кем-то заветным и особенным), — в этой его попытке не было ничего, кроме излишней, бессмысленной и варварской жестокости. Я становлюсь дегенератом, подумал он. Через три года мне стукнет тридцать. В кого я умудрюсь превратиться к тому времени, можно лишь догадываться.
Чтобы спокойно проспать субботнюю ночь, он дал себе торжественный обет ни при каких обстоятельствах не поддаваться низкому соблазну и не обижать девочки, опекаемой старым добряком, никогда и ничем ему не насолившим. К тому же — тут он криво усмехнулся, — стоит только прознать про то мистеру Розалесу, и холленбекским полицейским больше не придется рассчитывать на бесплатную жратву в его заведении. А дармовщинку, как ни крути, отыскать куда сложнее, чем баб — даже если кто-то из них и впрямь окажется Мадонной из Гвадалахары.
Он подобрал ее у ресторана: в это воскресенье она должна была отработать два часа с десяти, в полдень вместо нее заступала сменщица. Казалось, мистер Розалес от души рад видеть их вместе. Ее хозяйственная сумка, которую она называла «толстеньким мешочком», была полна различных яств. Когда они тронули, мистер Розалес помахал им рукой. Серж проверил, полон ли бак. Предстояло проделать весь долгий путь до Эрроухедского озера: уж если ей хочется озера, он предоставит ей лучшее из озер, а при виде домов, то озеро окружающих, эти лучистые черные глазки распахнутся так широко, что куда там серебряным песо!
— Я не знала, что ты точено приедешь, — улыбнулась она.
— Почему ты так говоришь?
— Ты всегда шутишь с сеньором Розалесом, и с другой девушкой, и со мной. Я подумала, может, то была шутка.
— Но ведь ты все равно приготовилась, так?
— Хотя я думала, может, то была шутка. Но я сходила на очень раннюю мессу и приготовила еду.
— Что за еда? Что-нибудь мексиканское?
— Claro. Я же Mexicana?[44] Нет?
— Да-да. — Он рассмеялся. — Ты muy Mexicana[45].
— А ты совсем американец. Не могу поверить, что тебя могут звать Серхио Дуран.
— Случается, я и сам не могу поверить, голубка.
— Мне нравится это имя. — Она улыбнулась, и Серж подумал: на что она точно не похожа, так это на поникший цветок. Свою головку она держит высоко и смотрит тебе прямо в глаза тогда даже, когда от смущения заливается буйным румянцем.
— А мне нравится твое красное платье. И нравятся твои распущенные волосы, нравится, что они такие длинные.
— Официантке нельзя так носить свои волосы. Иногда я подумаю, что мне следовает постричься, как американские девушки.
— Ни за что! — сказал он. — Ты не американская девушка. Тебе хочется быть американской девушкой?
— Только иногда, — ответила она, серьезно на него поглядев, и они помолчали. Молчание это нельзя было назвать неловким. Время от времени она расспрашивала его, что за местечко они проехали или что это за странное здание вон там. Он искренне изумлялся, когда она вдруг, заприметив вдоль Сан-Бернардинской автострады какой-нибудь цветок, докладывала ему его название. Английское название.
Потом она опять его удивила, заявив:
— Я люблю цветы и растения так сильно, что сеньор Розалес говорил, мне, возможно, следовает вместо языка изучать ботанику.
— Изучать, — поразился он. — Где?
— Я начинаю колледж в сентябре, — улыбнулась она. — Учительница по английским урокам говорит, что мое английское чтение хорошее и что я тоже буду очень отлично говорить, когда начну учиться в колледже.
— Колледже! — повторил он. — Но малышки приезжают сюда из Мексики не для того, чтобы поступать в колледж. Это замечательно! Я очень рад за тебя.
— Спасибо, — улыбнулась она. — Я счастлива, что угодила тебе. Моя учительница говорит, я могу добиться успеха, пусть у меня нету очень много образования, зато я читаю и пишу очень отлично по-испански. Моя мама тоже была очень отличный читатель и имела хорошее образование перед тем, как вышла замуж за моего бедного отца, который не имел его вообще.
— Твоя мама жива?
— Нет. Вот уже три года.
— А отец?
— О да, он большой и сильный. И всегда очень бодрый. Но уже не так, как когда мама еще не умерла. У меня десять маленьких сестров. Я заработаю деньги и буду посылать каждой, одной за другой, если они не переженятся прежде, чем я деньги заработаю.
— Ты честолюбивая девушка.
— А что это такое?
— У тебя много сил и желания преуспеть.
— Это еще ничего не значит.
— Выходит, ты займешься ботаникой?
— Я буду изучать английский и испанский, — ответила она. — А лет через четыре могу стать учительницей или переводчицей, и даже раньше, если здорово натружусь, и буду тогда работать в суде. Ботаника — это так, мечета… Можешь ты меня представлять образованной женщиной?
— Я не могу представить тебя женщиной вообще, — сказал он, разглядывая ее молодое спелое тело. — Для меня ты всего только маленькая голубка.
— Ах, Серхио, — засмеялась она, — ты понабрал такие вещи из книжек. Мы еще не были друзьями, и я следила за тобой, когда прислуживала тебе и твоему companero, другому полицейскому. Ты вечно таскал книжки в кармане твоего френча и читал во время еды. В настоящей жизни нет места для маленьких голубок. Ты должен быть сильный и очень страшно работать. Но, несмотря на это, мне нравится слышать тебя говорящим, что я голубка.
— Тебе всего девятнадцать, — сказал он.
— Мексиканская девушка становится женщиной гораздо раньше. Я женщина, Серхио.
И снова они ехали молча, и Серж испытывал глубокое наслаждение, наслаждаясь ее наслаждением от мелькавших мимо виноградников, городков, которые сам он едва замечал.
Увидев озеро, Мариана была поражена именно так, как он и ожидал. Он взял напрокат моторную лодку и в течение целого часа показывал ей особняки Эрроухеда. Он знал, что при виде такой роскоши она потеряет дар речи.
— Но их так много! — воскликнула она. — Должно быть, здесь так много богатых.
— Их много, — сказал он. — И мне никогда не стать одним из них.
— Но ведь это не важно, — сказала она и, пока он выводил лодку из глубины, чуть придвинулась к нему. Яркое солнце, отражаясь от поверхности воды, било ему в глаза. Он надел солнечные очки, и она стала похожа на изваяние из темной бронзы, ветер играл ее темно-каштановыми волосами, на расстояние локтя отбрасывая их назад и обнажая тонкую впадинку на шее. Когда они покончили с ленчем, было уже четыре часа. Солнце по-прежнему пекло, согревая каменистый холмик у дальнего берега, обнаруженный Сержем когда-то в компании с другой, той, что любила пикники и обожала заниматься любовью на свежем воздухе.
— Я думал, ты прихватила с собой что-нибудь из мексиканской кухни, — сказал Серж, расправляясь с пятым кусочком нежнейшего цыпленка и запивая его клубничной газировкой, охладившейся в пластмассовом ведерке со льдом на дне хозяйственной сумки.
— Я слыхала, американцы берут с собой на пик-ник polio frito[46], — засмеялась она. — Мне сказали, все американцы на то и рассчитывают.
— Вкуснятина, — вздохнул он, думая о том, что давненько не пил клубничной содовой. В который раз он подивился тому, что клубника является любимым лакомством мексиканцев, так что у любого радушного хозяина в восточном Лос-Анджелесе всегда найдется лишняя коробка с клубничным пломбиром или фруктовым мороженым.
— Сеньора Розалес желала, чтобы я захватила с собой для тебя chicharrones[47] с пивом, но я не захватила, потому что думала, тебе лучше понравится другое.
— Я в восторге от твоего ленча, Мариана, — улыбнулся он, уж и не помня, когда в последний раз едал такие сочные и хрустящие свиные шкварки. Ему пришло в голову, что chicharrones с пивом он не пробовал ни разу в жизни: когда их готовила мать, он был еще слишком мал для пива. Ему вдруг ужасно захотелось съесть несколько chicharrones и выпить стаканчик студеного пивка. Человеку вечно чего-то недостает, запретный плод сладок, подумал он, наблюдая за собиравшей утварь Марианой. Бумажные тарелки аккуратно сложены в запасную сумку. Через несколько минут никто и не поймет, что здесь кто-то обедал. На все мастерица, размышлял он, а в этом красном платье и черных сандалиях смотрится просто ослепительно. У нее красивые пальчики на ногах и восхитительные ступни, смуглые и гладкие, как и все ее тело. Что-то остро кольнуло в его груди, когда он вспомнил обо «всем ее теле» и об обете воздержания, данном им той самой личности, уважать которую сейчас он расположен был менее всего.
Покончив с уборкой, она присела рядом с ним, подтянула кверху колени, сложила на них руки, а подбородок пристроила на руки.
— Знаешь, что я скажу? — спросила она, не отрывая глаз от воды.
— Что же?
— Я никогда не видела озера. Ни здесь, ни в Мексике. Только в кино… Это мое первое озеро, которое я вижу по-настоящему.
Серж решил уже было, что Блэкберн заснул, когда вдруг в десять минут одиннадцатого оператор из Центральной произнес:
— Всем холленбекским бригадам, а также Четыре-А-Сорок три: подозреваемый четыре-восемьдесят-четыре только что покинул Бруклин-авеню, дом двадцать-три-одиннадцать, и бегом направился на восток по Бруклин-авеню, затем на юг по Сото. Его приметы: мужчина, мексиканец; возраст: тридцать пять — сорок; рост: пять футов восемь — пять футов десять дюймов; вес: сто шестьдесят — сто семьдесят фунтов; волосы черные; одет в грязную красную водолазку с коротким рукавом, штаны цвета хаки, при себе имеет гипсовую статуэтку.
Когда поступил сигнал, Серж и Блэкберн как раз приближались к Сент-Луисской. Огибая то место, где было совершено воровство, Серж у входа в магазин увидел дежурную машину. Один полицейский сидел внутри в освещенном салоне, другой беседовал в магазине с владельцем.
Припарковавшись на минутку рядом с дежурным автомобилем, Серж прочел оконную вывеску: «Религиозные товары Luz del Dia»[38].
— И что он свистнул? — окликнул он незнакомого полицейского, явно из числа салаг.
— Религиозную статуэтку, сэр, — ответил молодой, вероятно полагая, что они с Блэкберном стоят этого «сэр», если уж вырядились в гражданское. По крайней мере, довольно подумал Серж, мой сонный напарник открыл глаза. А что касается новобранцев, так нет ничего отвратительнее, чем разрушать их иллюзии слишком быстро.
Он выехал на Сото и принялся скользить взглядом в разные стороны. Потом повернул на восток к Первой и севернее на Мэттьюз и тут увидел субъекта в красной водолазке, который направлялся к центру города. Описание свидетельница дала замечательное, только вот позабыла самую малость — сказать, что он вдрызг пьян.
— Идет, — сказал Серж.
— Кто?
— Подозреваемый четыре-восемьдесят-четыре из «религиозного» магазинчика. Он и есть. Погляди.
— Ага, должно быть, он, — сказал Блэкберн, освещая покачивающуюся фигуру фонарем. Пьяница закрыл лицо руками.
Серж притормозил в нескольких футах от него, и оба полицейских вышли из машины.
— Где статуэтка? — спросил Блэкберн.
— У меня ничего нету, сэр, — сказал обрюзгший тип со слезящимися глазами. Сотни пинт выпитого вина превратили красный свитер в лиловый.
— Я этого парня знаю, — сказал Блэкберн. — Ну-ка, ну-ка… Эдди… Эдди — как там тебя?
— Эдуардо Онофре Эскуэр, — ответил человек, рискованно покачнувшись. — Пдипп… припоминаю вас, сэр. Уж столько раз вы вязали меня за пьянки.
— Точно. Испокон веков Эдди был почетным алкоголиком Бруклин-авеню. Где же ты пропадал, Эдди?
— В последний раз загудел в тюй… в тюрьму на целый год. В нашей сидел, в окружной.
— Год? За пьянство?
— Кабы за пьянки!.. Мелкое воровство, сэр. Позаимствовал две пары дамских чулочек, чтобы обменять на бутылек.
— И сейчас промышляешь той же чертовщиной, — сказал Блэкберн с укоризной. — Тебе известно, что даже мелкая кража, совершенная вторично, превращает тебя в рецидивиста. На сей раз пойдешь совсем по другой статье.
— Прошу вас, сэр, — захныкал Эдди. — Не вяжите меня, а лучше отпустите.
— Полезай-ка, Эдди, в машину, — сказал Серж. — Покажешь, где ты ее швырнул.
— Пожалуйста, не вяжите меня, — повторил Эдди, когда Серж завел мотор и направился на восток по Мичиган-стрит.
— Куда держим путь, Эдди? — спросил он.
— Не бросал я ее, сэр. Когда разглядел, что это такое, просто поставил перед Божьей церковью.
Осветив фонариком ступени серого строения на Брид-стрит, Блэкберн выхватил из темноты белую мантию и черный капюшон над черным лицом Блаженного Мартина де Порреса.
— Как увидал, кто он такой есть, сразу же и поставил на ступеньки церкви.
— Никакая она не церковь, — сказал Блэкберн. — Это синагога.
— Да кто б ни была, там вон и поставил, чтоб священник, значит, нашел, — пояснил Эдди. — Прошу вас, сэр, не надо меня вязать. Ей-Богу, сейчас же прямиком пойду в свою каморку, если вы, понятно, дадите мне такую возможность. Подсобите мне, сэр, и я больше никогда не стану воровать. Клянусь своей мамашей.
— Что скажешь, напарник? — спросил Серж, ухмыляясь.
— Да ну его к дьяволу. Наше дело — подростки, верно? — спросил Блэкберн. — А Эдди что-то не очень похож на подростка.
— Отправляйся домой, Эдди, — сказал Серж, потянувшись через сиденье и отперев заднюю дверцу.
— Премного благодарен, сэр, — сказал Эдди. — Спасибо вам. Я пошел.
Он споткнулся о бордюр, но удержался на ногах, выпрямился и пошел, шатаясь, по тротуару. Серж подобрал со ступенек синагоги статуэтку.
— Благодарю вас, сэр, — крикнул Эдди через плечо. — Я и знать не знал, что беру. Как перед Богом клянусь, святого бы красть не стал.
— Перекусить не желаешь? — спросил Блэкберн после того, как они вернули черного Мартина в магазин, объяснив владельцу, что нашли его в целости и сохранности на тротуаре в двух кварталах отсюда и что, возможно, вор попался совестливый, потому толком и не сумел украсть Мартина де Порреса. Хозяин сказал:
— Quizds, quizas. Quie'n sabe?[39] Мы любим думать, что и у вора есть душа.
Блэкберн предложил старику сигарету и сказал:
— Верить, что и среди них есть приличные ребята, — это наш долг, правильно я понимаю, сеньор? Юнцам вроде моих здешних companeros[40] — тем ничего не нужно, плевать на все. Но когда они немного повзрослеют, ну вот как мы с вами, тут-то им и нужна хоть какая вера, совсем немного, а?
Старик кивнул, сделал затяжку и произнес:
— Истинная правда, сеньор.
— Ты как, созрел для жратвы? — спросил Серж у Блэкберна.
Минуту тот молчал, потом сказал:
— Серж, подбросишь меня до участка?
— Чего ради?
— Хочу позвонить. А ты, как поешь, заедешь за мной.
Какого хрена теперь делать? — размышлял Серж. У этого парня столько личных проблем, сколько не набиралось ни у одного напарника из тех, с кем он прежде работал.
— Думаю позвонить своей жене, — сказал Блэкберн.
— Разве вы не в разводе? — спросил Серж и тут же пожалел об этом: с таких вот невинных на первый взгляд вопросов и начинаются мрачные исповеди о супружеских тайнах.
— Так-то оно так, только я хочу разузнать, нельзя ли мне вернуться домой. Ну какой смысл мне жить в холостяцкой конуре? Мне уж сорок два. Скажу ей, что мы сдюжим, была бы только вера.
Ага, цветочки уже распустились, подумал Серж, жди теперь ягодок. Черный Мартин испробовал свои чары на старом рогоносце.
Он высадил Блэкберна перед участком и покатил обратно к Бруклину, решив угостить себя настоящей мексиканской кухней. Carnitas[41] — вот это будет в самый раз, на Бруклине можно было найти пару местечек, где настоящие «carnitas по-мичоакански» отпускались полицейским за полцены.
Тут он вспомнил о ресторанчике мистера Розалеса. Он не заглядывал туда уже несколько месяцев, а ведь там была Мариана, раз от разу все хорошевшая. Как-нибудь, пожалуй, можно будет пригласить ее в кино. Он понял вдруг, что не назначал свидания мексиканкам со школьных времен.
Войдя в ресторан, он не сразу увидал Мариану. Обычно он захаживал сюда один-два раза в месяц, но в последнее время все никак не удавалось: то тридцатидневный отпуск, то упорные попытки Блэкберна соблазнить какую-то официантку в заведении для автомобилистов в деловой части города (которая в свой черед проявляла необъяснимый интерес к старине Стэну и потчевала их горячими сосисками, гамбургерами, а иногда и копченой говядиной — все это благодаря любезности ничего не подозревавшего хозяина).
— А-а, сеньор Дуран, — сказал мистер Розалес, подавая Сержу знак рукой проследовать в кабинку. — Давненько не виделись. Как поживаете? Неужели болели?
— Отпуск, мистер Розалес, — ответил Серж. — Не слишком я припозднился с обедом?
— Что вы, нет, конечно. Carnitas? У меня теперь новая кухарка из Гванахуато. Вкуснейшие готовит barbacoa[42].
— Может, заказать что попроще? Ну, например, такос. И, пожалуйста, кофе, мистер Розалес.
— Стало быть, такос?
— Да, перцу побольше.
— Сию минуту, сеньор Дуран, — сказал мистер Розалес и направился в кухню.
Серж подождал немного, но вместо Марианы кофе поднесла другая девушка, постарше той да покостлявей. Официанткой она была совсем неопытной и, наполняя чашку, пролила жидкость на стол.
Покуда она не вернулась с такос, Серж покуривал да отхлебывал кофе. Оказалось, он не так голоден, как думал, хотя такос, приготовленные новой кухаркой и ничуть не уступавшие тем, что стряпала прежняя, вроде бы должны были раззадорить его аппетит. С крошечных ломтиков свинины счищены малейшие капельки жира, лук тщательно пропущен через терку, мясо окроплено чилантро. А что касается пряного соуса — вкуснее он вообще никогда ничего не ел. И все же не настолько он был голоден, чтобы насладиться всем этим сполна.
Расправляясь с первым такос, он поймал взгляд мистера Розалеса, и маленький человечек сейчас же заспешил к его столу.
— Еще немного кофе? — спросил он.
— Нет, все и так замечательно. Я как раз вспомнил о Мариане. Ума не приложу, куда она запропастилась? Новая работа?
— Нет, что вы, — засмеялся тот. — Просто дела мои пошли в гору, так что теперь у меня две официантки. А ее я послал в продовольственный: вышло все молоко на сегодня. Скоро она вернется.
— Как ее английский? Продвигается?
— Вы будете удивлены. Очень уж она у нас смышленая. Уже болтает похлеще меня.
— Ваш английский превосходен, мистер Розалес.
— Благодарю вас. А как ваш испанский, сеньор? Что-то мне не доводилось слышать, чтобы вы на нем говорили. Пока не узнал вашего имени, принимал вас за англоамериканца. Может, вы и впрямь англо-американец, да только наполовину? Или чистокровный испанец?
— А вот и она, — сказал Серж, испытывая искреннее облегчение оттого, что Мариана прервала их разговор. В руках она держала две огромные сумки. Ногой прикрыв за собой дверь и по-прежнему не замечая Сержа, она двинулась вперед. Он потянулся и завладел одной из сумок.
— Сеньор Дуран! — воскликнула она, черные глаза заблестели. — Как здорово видеть вас!
— Как здорово слушать твой прекрасный английский, — улыбнулся Серж и, помогая ей донести до кухни молоко, кивнул мистеру Розалесу.
Вернувшись за стол, он принялся энергично уплетать за обе щеки. Мариана надела передник и подошла к нему со свежей порцией кофе.
— Еще парочку такос, Мариана, — сказал он, с одобрением отмечая про себя, что она набрала несколько фунтов и плавно и неуклонно шла к своей женственности.
— Вы голоден сегодня, сеньор Дуран? Нам вас не хватало.
— Я голоден сегодня, Мариана, — ответил он. — И мне вас не хватало тоже.
Она улыбнулась и возвратилась на кухню. Как я мог забыть эту чистую и белозубую улыбку? — с удивлением размышлял он. Это просто поразительно — суметь забыть ее. То же тонкое, изящное лицо, широкий лоб; та же верхняя губа, чуть длиннее, чем надо бы; черные, полные жизни глаза с тяжелыми ресницами. Все тот же лик мадонны. Он знал, несмотря на то, что так долго внушал ему мир, в нем жив еще крохотный фитилек желания, и вот теперь он, этот фитилек, разгорается докрасна в пламя. И гасить огонь Серж не станет спешить: жар его так приятен…
Когда Мариана принесла вторую тарелку с такос, он коснулся ее пальцев.
— Хочу послушать, как ты говоришь по-английски, — сказал он.
— Что вы желаете меня сказать, сеньор? — засмеялась она застенчиво.
— Для начала перестань называть меня сеньором. Ты же знаешь мое имя, верно?
— Я его знаю.
— Тогда назови.
— Серхио.
— Серж.
— Это слово мне не произнести. Конец очень грубый и трудный. А Серхио — мягкое и легкое произносить. Пробуйте сам!
— Сер-хее-оу.
— Ой, как смешно звучит. Ты не можешь сказать Серхио? — Она засмеялась. — Серхио. Два звука. Не больше.
— Ясное дело, — улыбнулся он. — Серхио — так звала меня мама.
— Ясное? — опять засмеялась она. — Я знала, ты сможешь сказать. Но зачем не говорите никогда по-испански?
— Забыл. — На лице его еще играла улыбка, и он подумал: ну как тут не скалиться! Этот ребенок восхитителен… — Голубка, — сказал он.
— Что это — «голубка»?
— Уна палома.
— Но ведь такое мое имя. Мариана Палома.
— Оно идет тебе. Ты маленькая голубка.
— Не очень я маленькая. Просто ты большой.
— А в твоей стране такие большие есть?
— Много нет, — сказала она.
— Сколько тебе, Мариана? Девятнадцать?
— Точено.
— Скажи: точно.
— Точено.
— Точно.
— Точ-ч-ч-но.
Оба рассмеялись, и Серж сказал:
— Хочешь, я научу тебя говорить правильно? «Точно» и «да» — эти слова говорить легко.
— Я хочу научить все английские слова, — ответила она, и Серж ощутил стыд: глаза ее были невинны, она не поняла. Потом он подумал: ради всего святого, если ему вдруг мало Паулы (а это почти невероятно) — что ж, на ней свет клином не сошелся, девчонок на его век хватит. Но если он вскружит голову глупенькому ребенку, что это доказывает? Неужели был он одинок так долго, что единственной целью его жизни сделалась забота о собственных удовольствиях?
И все же он сказал:
— Ты ведь не работаешь по воскресеньям, верно?
— Воскресенье — нет.
— Может, сходим куда-нибудь? Пообедаем? Или пойдем в театр? Хоть раз видела настоящее представление? С музыкой?
— Ты хочешь, я пошла с тобой? De veras?[43]
— Лишь бы мистер Розалес тебя отпустил.
— Он отпускает меня куда угодно вместе с тобой. Он думает, ты человек хороший. Ты не шутишь?
— Не шучу. Так куда мы отправимся?
— На озеро. Мы можем отправляться на озеро? После обеда? Я возьму с собой еда. Я никогда не видела озеро в эта страна.
— О'кей, значит, пикник, — засмеялся он. — Когда люди берут с собой еду и отправляются на озеро, мы называем это пикник.
— Еще одно трудное слово, — сказала она.
Настала суббота. Серж уже несколько раз подумывал о том, чтобы позвонить мистеру Розалесу и отменить их загородную прогулку. Он никогда не переоценивал своих нравственных качеств. И совершенно отчетливо понимал, что всегда относился к таким людям, которые предпочитают жить без особых забот, «помаленьку», поступать, как полегче да поприятнее, и уж коли по своему желанию он может выбирать между какой-нибудь женщиной, книгой или кино, да еще по меньшей мере единожды в месяц имеет возможность напиться от души, — он считал, что жизнь складывается как нельзя лучше и что он сам себе хозяин. Но теперь кое-что изменилось: предметом его вожделения стала девчонка… Дело не в том, что он внезапно сделался Дон Кихотом, размышлял Серж. Просто в попытке овладеть этим младенцем (ничего не видавшим, не познавшим и не успевшим в своей короткой, но непростой жизни, младенцем, которому он, Серж, когда сидит в своем приобретенном всего год назад «корвете», сидит, накинув на плечи яркую спортивную куртку, подаренную ему, как и многие другие дорогие вещи, Паулой, — этому младенцу сам он должен казаться кем-то заветным и особенным), — в этой его попытке не было ничего, кроме излишней, бессмысленной и варварской жестокости. Я становлюсь дегенератом, подумал он. Через три года мне стукнет тридцать. В кого я умудрюсь превратиться к тому времени, можно лишь догадываться.
Чтобы спокойно проспать субботнюю ночь, он дал себе торжественный обет ни при каких обстоятельствах не поддаваться низкому соблазну и не обижать девочки, опекаемой старым добряком, никогда и ничем ему не насолившим. К тому же — тут он криво усмехнулся, — стоит только прознать про то мистеру Розалесу, и холленбекским полицейским больше не придется рассчитывать на бесплатную жратву в его заведении. А дармовщинку, как ни крути, отыскать куда сложнее, чем баб — даже если кто-то из них и впрямь окажется Мадонной из Гвадалахары.
Он подобрал ее у ресторана: в это воскресенье она должна была отработать два часа с десяти, в полдень вместо нее заступала сменщица. Казалось, мистер Розалес от души рад видеть их вместе. Ее хозяйственная сумка, которую она называла «толстеньким мешочком», была полна различных яств. Когда они тронули, мистер Розалес помахал им рукой. Серж проверил, полон ли бак. Предстояло проделать весь долгий путь до Эрроухедского озера: уж если ей хочется озера, он предоставит ей лучшее из озер, а при виде домов, то озеро окружающих, эти лучистые черные глазки распахнутся так широко, что куда там серебряным песо!
— Я не знала, что ты точено приедешь, — улыбнулась она.
— Почему ты так говоришь?
— Ты всегда шутишь с сеньором Розалесом, и с другой девушкой, и со мной. Я подумала, может, то была шутка.
— Но ведь ты все равно приготовилась, так?
— Хотя я думала, может, то была шутка. Но я сходила на очень раннюю мессу и приготовила еду.
— Что за еда? Что-нибудь мексиканское?
— Claro. Я же Mexicana?[44] Нет?
— Да-да. — Он рассмеялся. — Ты muy Mexicana[45].
— А ты совсем американец. Не могу поверить, что тебя могут звать Серхио Дуран.
— Случается, я и сам не могу поверить, голубка.
— Мне нравится это имя. — Она улыбнулась, и Серж подумал: на что она точно не похожа, так это на поникший цветок. Свою головку она держит высоко и смотрит тебе прямо в глаза тогда даже, когда от смущения заливается буйным румянцем.
— А мне нравится твое красное платье. И нравятся твои распущенные волосы, нравится, что они такие длинные.
— Официантке нельзя так носить свои волосы. Иногда я подумаю, что мне следовает постричься, как американские девушки.
— Ни за что! — сказал он. — Ты не американская девушка. Тебе хочется быть американской девушкой?
— Только иногда, — ответила она, серьезно на него поглядев, и они помолчали. Молчание это нельзя было назвать неловким. Время от времени она расспрашивала его, что за местечко они проехали или что это за странное здание вон там. Он искренне изумлялся, когда она вдруг, заприметив вдоль Сан-Бернардинской автострады какой-нибудь цветок, докладывала ему его название. Английское название.
Потом она опять его удивила, заявив:
— Я люблю цветы и растения так сильно, что сеньор Розалес говорил, мне, возможно, следовает вместо языка изучать ботанику.
— Изучать, — поразился он. — Где?
— Я начинаю колледж в сентябре, — улыбнулась она. — Учительница по английским урокам говорит, что мое английское чтение хорошее и что я тоже буду очень отлично говорить, когда начну учиться в колледже.
— Колледже! — повторил он. — Но малышки приезжают сюда из Мексики не для того, чтобы поступать в колледж. Это замечательно! Я очень рад за тебя.
— Спасибо, — улыбнулась она. — Я счастлива, что угодила тебе. Моя учительница говорит, я могу добиться успеха, пусть у меня нету очень много образования, зато я читаю и пишу очень отлично по-испански. Моя мама тоже была очень отличный читатель и имела хорошее образование перед тем, как вышла замуж за моего бедного отца, который не имел его вообще.
— Твоя мама жива?
— Нет. Вот уже три года.
— А отец?
— О да, он большой и сильный. И всегда очень бодрый. Но уже не так, как когда мама еще не умерла. У меня десять маленьких сестров. Я заработаю деньги и буду посылать каждой, одной за другой, если они не переженятся прежде, чем я деньги заработаю.
— Ты честолюбивая девушка.
— А что это такое?
— У тебя много сил и желания преуспеть.
— Это еще ничего не значит.
— Выходит, ты займешься ботаникой?
— Я буду изучать английский и испанский, — ответила она. — А лет через четыре могу стать учительницей или переводчицей, и даже раньше, если здорово натружусь, и буду тогда работать в суде. Ботаника — это так, мечета… Можешь ты меня представлять образованной женщиной?
— Я не могу представить тебя женщиной вообще, — сказал он, разглядывая ее молодое спелое тело. — Для меня ты всего только маленькая голубка.
— Ах, Серхио, — засмеялась она, — ты понабрал такие вещи из книжек. Мы еще не были друзьями, и я следила за тобой, когда прислуживала тебе и твоему companero, другому полицейскому. Ты вечно таскал книжки в кармане твоего френча и читал во время еды. В настоящей жизни нет места для маленьких голубок. Ты должен быть сильный и очень страшно работать. Но, несмотря на это, мне нравится слышать тебя говорящим, что я голубка.
— Тебе всего девятнадцать, — сказал он.
— Мексиканская девушка становится женщиной гораздо раньше. Я женщина, Серхио.
И снова они ехали молча, и Серж испытывал глубокое наслаждение, наслаждаясь ее наслаждением от мелькавших мимо виноградников, городков, которые сам он едва замечал.
Увидев озеро, Мариана была поражена именно так, как он и ожидал. Он взял напрокат моторную лодку и в течение целого часа показывал ей особняки Эрроухеда. Он знал, что при виде такой роскоши она потеряет дар речи.
— Но их так много! — воскликнула она. — Должно быть, здесь так много богатых.
— Их много, — сказал он. — И мне никогда не стать одним из них.
— Но ведь это не важно, — сказала она и, пока он выводил лодку из глубины, чуть придвинулась к нему. Яркое солнце, отражаясь от поверхности воды, било ему в глаза. Он надел солнечные очки, и она стала похожа на изваяние из темной бронзы, ветер играл ее темно-каштановыми волосами, на расстояние локтя отбрасывая их назад и обнажая тонкую впадинку на шее. Когда они покончили с ленчем, было уже четыре часа. Солнце по-прежнему пекло, согревая каменистый холмик у дальнего берега, обнаруженный Сержем когда-то в компании с другой, той, что любила пикники и обожала заниматься любовью на свежем воздухе.
— Я думал, ты прихватила с собой что-нибудь из мексиканской кухни, — сказал Серж, расправляясь с пятым кусочком нежнейшего цыпленка и запивая его клубничной газировкой, охладившейся в пластмассовом ведерке со льдом на дне хозяйственной сумки.
— Я слыхала, американцы берут с собой на пик-ник polio frito[46], — засмеялась она. — Мне сказали, все американцы на то и рассчитывают.
— Вкуснятина, — вздохнул он, думая о том, что давненько не пил клубничной содовой. В который раз он подивился тому, что клубника является любимым лакомством мексиканцев, так что у любого радушного хозяина в восточном Лос-Анджелесе всегда найдется лишняя коробка с клубничным пломбиром или фруктовым мороженым.
— Сеньора Розалес желала, чтобы я захватила с собой для тебя chicharrones[47] с пивом, но я не захватила, потому что думала, тебе лучше понравится другое.
— Я в восторге от твоего ленча, Мариана, — улыбнулся он, уж и не помня, когда в последний раз едал такие сочные и хрустящие свиные шкварки. Ему пришло в голову, что chicharrones с пивом он не пробовал ни разу в жизни: когда их готовила мать, он был еще слишком мал для пива. Ему вдруг ужасно захотелось съесть несколько chicharrones и выпить стаканчик студеного пивка. Человеку вечно чего-то недостает, запретный плод сладок, подумал он, наблюдая за собиравшей утварь Марианой. Бумажные тарелки аккуратно сложены в запасную сумку. Через несколько минут никто и не поймет, что здесь кто-то обедал. На все мастерица, размышлял он, а в этом красном платье и черных сандалиях смотрится просто ослепительно. У нее красивые пальчики на ногах и восхитительные ступни, смуглые и гладкие, как и все ее тело. Что-то остро кольнуло в его груди, когда он вспомнил обо «всем ее теле» и об обете воздержания, данном им той самой личности, уважать которую сейчас он расположен был менее всего.
Покончив с уборкой, она присела рядом с ним, подтянула кверху колени, сложила на них руки, а подбородок пристроила на руки.
— Знаешь, что я скажу? — спросила она, не отрывая глаз от воды.
— Что же?
— Я никогда не видела озера. Ни здесь, ни в Мексике. Только в кино… Это мое первое озеро, которое я вижу по-настоящему.