Страница:
Утверждали, что Пульхерия – дитя любви дракона-извращенца и какой-то невинной девственницы либо напротив – девственницы-извращенки и невинного дракона, но что дело нечисто, были уверены все. В самом деле, может ли родиться у нормальных родителей такой вот кошмарчик? К тому же никто в мире не видел Пульхерию Сиязбовну ребенком. Утверждали, что она так и появилась на свет – старушкой в платочке и валеночках.
Без колдовства просто обойтись не могло, и хотя старушенция лихо управлялась своими силами безо всяких там заклинаний и ворожбы, пострадавшие утверждали, что она навела на них неизвестные чары.
Словом, любой малолетка в Вольхолле знал, что от Пульхерии Сиязбовны нужно бежать сломя голову.
Однако Салонюк малолеткой не был. Более того, он еще не решил – галлюцинация это или всамделишная кикимора, а потому оставался на месте и пучил глаза.
Жабодыщенко тоже обрел неподвижность египетских сфинксов, замерев в неудобной позе. К нему и направила все свои стопы, если позволительно так выразиться, бодрая старушенция. Приблизившись к окаменевшему Миколе, она деловито поинтересовалась:
– Милок, ты почем брал такие сапожки?
Жабодыщенко обеими руками схватился за голову:
– Ой мамо! Що з вами кляти фашисты зробыли!
Змеебабушка оторвалась от созерцания партизанских сапожек и недовольно зашипела, как шипит всякая женщина, которой нетактично намекнули на ее возраст:
– Какая я тебе мама, я еще в девки гожусь!
Жабодыщенко, как и положено в таких случаях, торопливо перекрестился:
– Свят, свят, свят.
Но ничто на свете не могло обескуражить партизана Перукарникова. Подумаешь, ползает тут бабка в платочке и со змеиным хвостом. Так они же все такие – взять, к примеру, перукарниковскую тещу. Нет, та чувствительно хуже, хоть и с нормальным количеством рук и ног. Но жить не с руками или ногами, а с характером, а характер у тещи Перукарникова был специфический, сложный. Скажем так: Вольхоллу определенно повезло, что здесь водилась Пульхерия Сиязбовна, а не Евдокия Феофиловна. Приблизительно таков был ход мыслей Перукарникова, кое-какие рассуждения мы добавили от себя, а сказал он вот что:
– Насчет девок, мамаша, это вы, конечно, хватили. К тому же наш Микола ими не очень-то и интересуется: ему больше по душе смачный кусок сала с чесноком, да с соленым огурчиком, да под стакан хорошей горилки. Да еще пирог бы с грибками… Черт, а вкусно же звучит.
При упоминании о сале и огурчиках ожил Жабодыщенко. Смачно проглотил слюну и поинтересовался:
– Послухайте, ма… – он предусмотрительно осекся на полуслове, – як вас там величать, а нема у вас трошечки чего съестного, горилки там, сала чи картопли?
Когда великий стратег Салонюк увидел, что его бойцы оживленно общаются с галлюцинацией, он допустил, что это все-таки не плод воображения, а обычная кикимора. Иначе как бы ее видели другие? Как видим, иногда Салонюк ловил все буквально на лету.
Потрясая пистолетом, он заорал:
– Жабодыщенко, швыдко видийди вид бабуси – вона мабуть ядовитая!
Пульхерия поправила платочек одной парой ручек, вытерла рот второй и кокетливо замахала на Тараса третьей:
– Жаль, такой видный, а, наверное, нежанатый ходит.
Маметов тихо подошел к Салонюку и потеребил его за рукав (Тарас подпрыгнул на месте от неожиданности). Сына солнечной Азии волновал единственный неразрешимый вопрос:
– Командира, однако, зверя или человека?
Салонюк вполоборота развернулся к своему бойцу. За этим вообще нужен глаз да глаз, иначе вздохнуть не успеешь, а отряд уже кишмя кишит какими-то тварями. Маметов был славен своей любовью к зверушкам и постоянно рассказывал, как дома у мамы живет павлин, какие-то уточки, ежик с ушками, тушканчики… Словом, маметовский замысел Салонюк разгадал в два счета:
– Спокийно, Маметов, цю гыдоту до Ташкента брать не дозволю! Ясненько?
Тем временем достопочтенная Пульхерия Сиязбовна присмотрелась к Салонюку, и последний показался ей личностью вполне достойной и интересной. Мы уже упоминали выше о великой цели. Так вот, великой целью Пульхерии Сиязбовны был крепкий и счастливый брак, но не с каким-нибудь там шалопаем, а с представительным и умным мужчиной средних лет. Салонюк вполне подходил под это описание, и она решила перебраться к нему поближе.
– Ты тут за старшого, что ли? – уточнила она социальный статус своего избранника.
Тарас гордо выпятил грудь. Приятно, когда даже какая-то кикимора сразу признает в тебе качества, которые сделали тебя главным. Ясно, что незаурядность его личности видна невооруженным глазом.
– За старшого, – с достоинством подтвердил он.
Пульхерия пытливо сощурилась:
– Не жанатый?
Салонюк почуял какой-то подвох:
– Жанатый и партийный, ще вопросы е?
Пульхерия разочарованно покрутила головой и, поправив платок под подбородком, продолжила заговорщическим голосом:
– На тот берег здесь переправы не ищи. Езжай трямзипуфом вниз по реке. За поворотом сойдете – так безопаснее.
Салонюк заподозрил неладное:
– А чого це вы, матуся, такие заботливые до нас?
Надо сказать, что сердце Пульхерии Сиязбовны никогда не бывало разбито. Вот оказалось, к примеру, что избранник принадлежит другой, а она и в ус не дует. Если нельзя достичь великой цели, то можно перейти ко второму и третьему пунктам программы и совместить приятное с полезным.
Пульхерия алчно оглядела партизанский скарб:
– Лицо у тебя, милок, доброе, сердце – щедрое, а в мешке за спиной, поди, што пригодное и для меня найдется.
Салонюк попихал локтем висевший на спине вещмешок, и для верности поправил лямки. Затем предусмотрительно – как свойственно всем великим стратегам – отступил на шаг назад.
– Ну чому це всим нравится мой мешок? Вси думають, шо я його на соби вид великой радости пхаю од самых Белохаток. Руки, можно сказать, прочь од мого мешка!
Последнее восклицание относилось непосредственно к шустрой Пульхерии Сиязбовне, которая плавно обползала Тараса с левого фланга, протягивая все шесть ручек к желанной вещи. От окрика она вздрогнула и обиделась:
– Негоже быть таким жадным и скупым, когда тебя дама просит. Мне отказывать нельзя… («На сносях, что ли?» – не удержался Перукарников.) А ну давай посмотрим, что у тебя там есть!
Салонюк слабо отпихивал бабушку дулом пистолета:
– Пишла, пишла, старая! Ось причепилась! Я тоби не Жабодыщенко, я идейный, военный та партийный лидер – личность неприкосновенная!
Змеебабушка, извиваясь всем телом, ползла за отступающим Салонюком и тихо шипела сквозь зубы:
– Я тебе верный путь указала, а ты думаешь спасибом отделаться? От меня так просто не уйдешь.
– Красива ползет, однако, – восхищенно сказал Маметов. – Зверя, да?
Салонюк понял, что с этой стороны ни помощи, ни сочувствия он скорее всего не дождется. Как мы уже упоминали, бывали у него минуты полного озарения. Поэтому он обратил свой страдальческий лик к самым толковым членам отряда и возопил так, что у них зазвенело в ушах:
– Перукарников, Сидорчук! Чого вы стоите стовпами? Вашого командира насылують, а вам хоть бы хны! Немедленно приймить меры.
Змеебабушка остановилась, присматриваясь к наступавшему на нее Перукарникову:
– Вот вы, мужики, все такие: чуть шо – и сразу за других прячетесь. А когда я была молода…
Впечатлительный Жабодыщенко при этих словах снова перекрестился:
– Свят, свят, свят.
Сидорчук оскалился в нехорошей улыбке:
– Парубки тоди проходу не давали? Так кожна баба каже, вси жинки однакови.
Внимательно послушав беседу, Маметов снова подергал Салонюка за рукав:
– Командира, не зверя, точно?
Тот раздраженно оттолкнул его руку:
– Видчепись, ще тебе тут не хватало со своим зоопарком!
Пульхерия Сиязбовна поняла, что имеет дело с людьми неблагодарными, противными, жадными и вообще недостойными ни любви, ни уважения. Расставаться со своим имуществом они не желали, озолотить ее или порадовать каким-нибудь подарочком по доброй воле не собирались – словом, производили самое отвратительное впечатление.
Змеебабушка показала чудесные острые зубки и обратилась к Перукарникову и Сидорчуку, которые живой стеной загородили от приставучей кикиморы родного командира:
– Нехорошо, нехорошо, мальчики. Такие представительные ребята, а бедную бабушку ни за что обижаете: ничем не угостили, ничего путного не дали, подношения толкового не сделали – никакой пользы от вас нет. Чему вас только в детстве учили?
Салонюк орлиным взором окинул поле будущего боя и увидел, что его боец – Микола Жабодыщенко – одиноко и как-то отрешенно стоит в стороне от проблемы, то есть от Пульхерии Сиязбовны, которая сейчас визгливо отчитывала других партизан.
– Жабодыщенко, – решительно скомандовал Тарас, – скорише будуй плот! – Он с ужасом оглянулся на Пульхерию, – Чи трямзипуф, як в народи кажуть, бо вид цего страху мы николы не збавимось!
Перукарников деликатно предостерег:
– А вы не боитесь, товарищ Салонюк, что эта трогательная дама пожелает с нами поехать? На плоту деваться некуда – вода, вода, кругом вода, – пропел он. – Тогда мы точно от нее не отделаемся.
Салонюк откровенно запаниковал:
– Що ты таке кажешь? Мени и так погано!
Перукарников пожал плечами:
– Ну не стрелять же в нее из автомата, только потому что она такой уродилась. Не по-партизански это, не по-коммунистически… Конечно, бабця – тот еще пережиток скорбного и тяжелого прошлого, потому что в советской стране такое вот уродиться никак не могло.
– На себя погляди, пугало, – огрызнулась Пульхерия. – Печеньица бы лучше предложил, мясца бы, денежку, там, другую.
Хитроумный Сидорчук произнес сладким голосом:
– Мамо, а не пора вам вже до хаты, до дому, мабуть, батькы заждалысь?
Пульхерия даже ухом не повела:
– У всех людей дети как дети – родителям помогают, пользу приносят, а вы что себе думаете?!
Сидорчук усмехнулся:
– Мы вже доросли диты, не треба нам мораль читать. Мы тоже можемо ответить лекцией про межнародну ситуацию та пролетарський интернационализм. Та и запытать, а що вы лично зробылы, щоб приблизить час победы на фашистськими оккупантами? Чи записались вы добровольцем? Чи виддалы кровни гроши на танк чи пушку?
Само собой разумеется, что Пульхерия не поняла доброй половины того, что вещал этот чудной человек. Однако слово «отдали» остро резануло ей слух. Пульхерия Сиязбовна не любила отдавать так же сильно, как любила брать.
Обиженная, она заголосила еще громче:
– Ты мне не груби! Какой большой вырос, а стоишь и сутулишься, старших не уважаешь, почтения не проявляешь: не хочешь бабушке сказать, что у тебя в торбе есть.
Перукарников рассмеялся, показав белые зубы:
– Нам простительно: мы дети леса, партизаны, а это почти что бандиты, только идейно выдержанные, на защите родины.
– Ну шо вин несе?! – разволновался Салонюк. – Народни массы подумають, шо так воно и е.
Пульхерия несколько недоумевала. Обычные ее жертвы к этому времени уже теряли всякую волю к сопротивлению, выглядели жалко и подавленно и были готовы делиться всем, что у них есть. Ну, встречались иногда и очень сильные личности, не без того. Однако чтобы их было сразу несколько… Змеебабушка раздраженно подергала кончиком хвоста и предприняла следующую атаку:
– Ни стыда ни совести. Плохо вы кончите, вот что я вам скажу. Такие, как вы, по кривой дорожке ходят да быстро спотыкаются. Ох-хо-хо, вот так повырастают беспризорниками, потом старшим огрызаются, родителей позорют.
Жабодыщенко внезапно заинтересовался:
– Звыняйте мене, мату ею, за дурный вопрос, а хто ваши батьки та де вони зараз?
Пульхерия даже растерялась на секунду, но затем зашипела с удвоенной яростью:
– А не твое собачье дело! Молод еще, чтоб такие вопросы задавать незнакомым людям, молоко на губах не обсохло. Ты вон лучше на себя погляди, весь грязный, непричесанный, небритый, мать дома, поди, всю извел такими вот вопросами, а теперь ко мне пристаешь!
Сидорчук поддержал боевого товарища:
– Чого це вы так разлютылысь? Мыкола добрый вопрос задав, до того нам всим интересно, хто ваши батьки.
Пульхерия сверкнула глазками:
– И ты туда же, негодник! Постыдился бы у бабушки такое спрашивать! То, что ты еще не выучил, я уже забыть успела.
Салонюк тревожно выглянул из-за широкой спины Перукарникова:
– Выдно, що кума пирогы пикла, бо и ворота в тисти.
Змеебабушка взъярилась:
– Ты мне поязви, поязви! За старшого здесь поставленный, а спрятался, как малец под стол!
Салонюк философски отвечал:
– Каждый командир в лихую годину повинен держать себе в руках та ховатыся в якой-небудь фортеци.
Сиязбовна, напирая на Перукарникова, грозила ему крохотными кулачками:
– Вот я до тебя доберусь, ох доберусь!
Сидорчук, приходя на помощь другу, ее утихомиривал:
– Спокийно, мамо, спокийно, мы не в очереди за ковбасой!
Перукарников едва не свалился в реку, отступая от доведенной до белого каления змеебабушки:
– Вам бы против фашистских танков применить свой неистовый натиск, так Красной Армии и делать было бы нечего на фронте.
Сиязбовна стучала хвостом по земле, шипела и сучила всеми парами ножек:
– Ты мне поостри, пошути! Мал еще распоряжаться, где мне напор применять!
Тут и случилось самое неожиданное. Обычно изо всех бойцов партизанского отряда Микола Жабодыщенко был самым миролюбивым, потому что всякие там схватки с врагами, сражения и борьба отвлекали от отдыха и вкусной, здоровой пищи. Нельзя сказать, что характер у него был кроткий и незлобивый, но для решительных действий ему требовалась очень серьезная причина.
Появление Пульхерии Сиязбовны ввергло его в замешательство гораздо сильнее, нежели его друзей. Если кто и мог противостоять вредной змеебабушке в открытом бою, то скорее всего Перукарников или Сидорчук. Поэтому все несказанно удивились, когда Жабодыщенко, поплевав на ладони, ухватил кикимору за извивающийся хвост и потащил ее в сторону папоротников, приговаривая:
– Мамо, вам так нервувать не можна, бо припадок зробыться, чи щось таке. Вы отдохните трохы.
Пульхерия завизжала:
– Ой-ой-ой! А ну, оставь мой хвост в покое, у меня поясница болит! Со мной произведение сделаться может!
Салонюк снова высунулся из-за спин Перукарникова и Сидорчука:
– Жабодыщенко, тикай гэть, поки вона не вкусыла!
Микола же, краснея и слегка попыхивая, отвечал:
– Не вкусить, я по цим дилам специалист, ще в дитинстве у лису змий ловив.
Салонюк, тревожно озираясь то на Перукарникова, то на Сидорчука, не унимался:
– Шо вин каже, ну шо вин каже? Яке дитинство, який лис, це ж тоби не вужик, це велетеньска кикимора! Скорише видчепись вид ней!
Маметов заглянул командиру в лицо и понимающе закивал:
– Однако, зверя, моя быть права?
Салонюк ответил молящим взглядом, которому позавидовал бы любой шекспировский персонаж:
– Маметов! Уйди от греха подальше, бо вбью, як Тарас Бульба – свого сына!
Как ни наивен был узбекский боец, но и он умел улавливать ноты недовольства в голосе своего командира. Он отбежал в заросли папоротника и с безопасного расстояния закричал:
– Все, все, моя никто не мешать!
Сидорчук поглядел-поглядел на это светопреставление (в музее он как-то видел картину «Святой Георгий со змеем». Чего святой Георгий не поделил с бедным Змеем Горынычем, он не знал, однако выглядело это приблизительно так же, как и борьба Жабодыщенко с кикиморой. Бывает же такое!) и обеспокоился:
– Микола, тикай, бо у нее вже очи червони, зараз укусить!
Жабодыщенко, уже багровый от нечеловеческого напряжения, продолжал волочь в лес извивающуюся Пульхерию:
– Клин клином вышибають, зараз я сердитый! У мене вид бабусиной балаканины ухудшилось пищеварение, я цих дурнуватых баек ще в дитинстви наслухався, бо у мене и бабусь, и дидусив, и вчителив було багато.
Пульхерия сообразила, что угрозы тут не помогут. Пора переходить к уговорам:
– Прекрати издеваться над бабушкой, – взмолилась она, – оставь мой хвост в покое, у меня радикулит, я старый больной человек! Я никому не желаю зла, отпусти меня! Я вам еще пригожусь!
Салонюк нахмурился:
– Що вона цим хоче сказать? Щось тут недобре.
Сидорчук с невинным видом, так что осталось загадкой, шутил он тогда или нет, предположил:
– Може, вона и е маты фюрера, я завжды ее такою себе представлял. – Он помолчал несколько секунд, затем, как бы оправдываясь, добавил: – Стара несчастна жинка, трохы балакуча.
Салонюк еще сильнее нахмурился и вгляделся в облик Пульхерии:
– Та ни, портретного сходства нема.
Из папоротников высунулась голова Маметова:
– Товарища командира, можна Маметов мама-фюрер чай угощать?
Перукарников с Сидорчуком приготовились ловить Салонюка за руки, если тот начнет убивать Маметова, но он ответил на удивление спокойно:
– Прыгощай, якщо есть желание, та скажить Жабодыщенко, шоб кинчав дурня валять та починав строить плот, бо дотемна не успиемо видчалиты.
С этими словами он развернулся и заторопился вниз, к реке, чтобы умыться и поразмышлять в тишине, не потому ли Ганнибал мучился в Альпах со слонами, что у него в армии был такой же любитель животных, как Маметов. Дело в том, что Салонюк был по самую макушку набит историческими сведениями из жизни великих стратегов.
А еще – поведаем мы по большому секрету, ибо эти мысли строго наказуемы – где-то в самой глубине души Тарас мечтал встретить хотя бы одного немца. И хотя он не признался бы в этом даже под угрозой расстрела, но что-то подсказывает нам, что после папуасов, коммивояжеров и Пульхерии Сиязбовны немецко-фашистские захватчики показались бы ему родными людьми.
Глава, целиком посвященная проблемам здорового сна
Кажется, ничто не способно остановить неспешное передвижение дневного светила по небосклону, течение могучего Зелса к бескрайнему морю, полет мысли влюбленного, думающего о своей нареченной, а также беспробудный сон королевы-тети Гедвиги, почтившей своим прибытием королевство Упперталь и его столицу – великий город Дарт.
Король Оттобальт не был великим мыслителем и потому не смог бы внятно изложить суть открытия, которое ему удалось сделать на днях. Так что попытаемся за него. «Совет, – сказал бы Оттобальт, – это то, чего мы просим, когда знаем ответ, но он нам не нравится».
Это открытие повелитель Упперталя совершил в связи с тем, что неоднократно просил, требовал и буквально вымогал советы у своих подданных, но никто из них не смог его утешить. Поэтому появление главного министра Мароны Оттобальт воспринял без особого воодушевления. И даже приблизительно угадал, с чем пожаловал его верный слуга.
Дабы как-то облегчить своему доброму народу тяготы проживания в одном городе с королевой, король принял твердое решение не скупиться и как следует отметить день Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи. С этой целью из подвалов выкатывали бочонки с вином, на королевской кухне – а также во всех кабачках, харчевнях и пекарнях Дарта – готовилось несметное количество снеди к празднику; а на главной площади плотники должны были соорудить длинные столы и лавки, чтобы всем хватило места.
И Оттобальт небезосновательно полагал, что тот длиннющий свиток, который Марона стыдливо прятал за спину, – это список расходов, которые министр сейчас будет умолять сократить до минимума. А сэкономленные средства отложить на черный день.
Этим Марона напоминал Оттобальту запасливого зверька череполсяку. Сейчас они стали крайне редкими, и буресийцы призывали всех в Вольхолле не допустить окончательного исчезновения очаровательных созданий. Что и говорить – череполсяки были действительно милы, однако в естественных условиях абсолютно беспомощны. Они рыли глубокие норки со многими ходами, где, по идее, должны были пережидать суровые зимы. Однако предусмотрительные череполсяки так набивали норки запасами, что для них самих там не оставалось места. В теплые зимы звери еще выживали, но в холодные не выдерживали – и с каждым годом их поголовье сокращалось.
Его величество был искренне уверен в том, что главного министра Марону, словно домашнего череполсяку, нужно иногда придержать за хвост, чтобы не погубил себя своими суперэкономическими методами.
Однако сегодня Марона выглядел не как человек, озабоченный расходами, но как тот, кому пришел в голову гениальный план. Собственно, так оно и было.
– Приятного аппетита, ваше величество, – вежливо сказал министр прямо в заливное из североморской рыбы дремлюги.
Прослышав от демонических драконорыцарей, что в рыбе содержится какая-то хитрая штуковина, облегчающая процесс мышления, король объявил, что теперь будет чаще питаться полезным продуктом. Повар Ляпнямисус загрустил, ибо его впервые обязали готовить не по вдохновению, но по расписанию, и, чтобы не ошибиться с непривычки, он вывесил прямо над очагом большой кусок пергамента с заметкой на память: выпусютник и туматюк – рыбные дни.
– Урр, – ответил король, облизывая пальцы.
– Ваше величество, – министр не стал разводить лишний политес, – тут вот вы подписали указ на подряд плотников, дабы соорудить нужное количество скамей, столов и помостов для праздника.
Король облизал палец:
– Ну подписал, и что теперь?
Приятно, когда в мире есть люди, не изменяющие своим привычкам ни при каких условиях. Верный себе, Марона начал:
– А дело в том, что это критически нарушает баланс нашей казны. Того гляди, мы докатимся до того, что придется брать взаймы у Милосердского Всевольхоллского фонда казначеев, и тогда уже точно о мульчапликах останется только вспоминать. Подсократить бы что-нибудь.
Король аккуратно извлек изо рта косточку:
– А ты представляешь, Марона, что будет, если среди всего этого, – и он многозначительно оглядел трапезную, – тетя возьмет да и проснется?
На миг представив себе это зрелище, Оттобальт был вынужден подкрепиться изрядным глотком вина.
– Народу, – продолжил он, – полно, а мест не хватает, столов мало, лицедеям и тем выступить негде! Мало того что я на свой страх и риск не объявляю ежегодный прибацуйчик, так еще и Вадрузею с Матрусеей неправильно отмечаю – да она меня со свету сживет!
Пустой кубок грюкнулся о стол, и стоявший за спиной у короля слуга кинулся наполнять его живительной влагой.
Марона в нерешительности потоптался на месте, но идея о том, что экономика должна быть экономной, родилась одновременно с ним, и за эту идею ему было и жизни не жаль. Если впоследствии она и была провозглашена кем-то другим, то это был чистейшей воды плагиат.
– Понимаю всю меру вашего негодования, ваше величество, потому и хочу предложить некий план, который поможет нам сохранить финансовую стабильность (король застыл, не донеся кусок рыбы до рта) и в то же самое время угодить нашей драгоценной королеве-тете, в какое бы время она ни соизволила проснуться.
Оттобальт снова пришел в движение и занялся дремлюгой:
– Излагай.
Марона засуетился, роясь в принесенных пергаментах:
– Я тут на всякий случай захватил подсчеты и выкладки с самым подробным изложением, так что вы можете детально изучить…
Оттобальт, тихо урча от наслаждения, уплетал белоснежную мякоть рыбы. Министра он слушал вполуха. Король был наивен, прост и безыскусен, как любое дитя природы, но здравый смысл у него все же имелся. И он прекрасно изучил своих подданных. Мулкеба – тот, к примеру, всегда ссылался на крыс и погрызенные ими книги, а когда не помогало, сотворял чудо-другое на скорую руку.
Сереион норовил удрать на какую-нибудь войну, а если подходящей войны не находилось, демонстрировал безупречную выправку, чем всегда мог растопить сердце своего короля.
Марона же вечно тыкал ему под нос какие-то бесконечные цифирьки и буковки, в которых, кроме него, ни один человек все равно не смог бы разобраться. Знал же, подлец, что его величество поверит на слово.
– Опять авантюра?
– Авантюры не по моей части, – поджал губы первый министр.
– Я знаю. Они как-то сами нам на голову сваливаются, э?
– Я служу вашему величеству верой и правдой вот уже…
– Не надо математики. Служишь, и служи себе дальше.
– Пытаюсь.
– Ну? – Король попытался вникнуть в суть дела.
Марона деловито зашуршал пергаментом:
– Вкратце мой план сводится к тому, чтобы не тратить деньги и ресурсы зря, а изыскать скрытые резервы. Резервов у нас достаточно, но мы их преступно игнорируем либо транжирим.
– И что в резерве? – против воли заинтересовался Оттобальт.
– О-о, в резерве… – мечтательно протянул Марона. – Тут вот какая загогулина получается – без вашего содействия эту машину не заставишь заработать. Только вы и можете запустить этот механизм.
Оттобальт лукаво улыбнулся:
– Кому-то зубы вышибить, или череп подарить, или на поединок вызвать?
Без колдовства просто обойтись не могло, и хотя старушенция лихо управлялась своими силами безо всяких там заклинаний и ворожбы, пострадавшие утверждали, что она навела на них неизвестные чары.
Словом, любой малолетка в Вольхолле знал, что от Пульхерии Сиязбовны нужно бежать сломя голову.
Однако Салонюк малолеткой не был. Более того, он еще не решил – галлюцинация это или всамделишная кикимора, а потому оставался на месте и пучил глаза.
Жабодыщенко тоже обрел неподвижность египетских сфинксов, замерев в неудобной позе. К нему и направила все свои стопы, если позволительно так выразиться, бодрая старушенция. Приблизившись к окаменевшему Миколе, она деловито поинтересовалась:
– Милок, ты почем брал такие сапожки?
Жабодыщенко обеими руками схватился за голову:
– Ой мамо! Що з вами кляти фашисты зробыли!
Змеебабушка оторвалась от созерцания партизанских сапожек и недовольно зашипела, как шипит всякая женщина, которой нетактично намекнули на ее возраст:
– Какая я тебе мама, я еще в девки гожусь!
Жабодыщенко, как и положено в таких случаях, торопливо перекрестился:
– Свят, свят, свят.
Но ничто на свете не могло обескуражить партизана Перукарникова. Подумаешь, ползает тут бабка в платочке и со змеиным хвостом. Так они же все такие – взять, к примеру, перукарниковскую тещу. Нет, та чувствительно хуже, хоть и с нормальным количеством рук и ног. Но жить не с руками или ногами, а с характером, а характер у тещи Перукарникова был специфический, сложный. Скажем так: Вольхоллу определенно повезло, что здесь водилась Пульхерия Сиязбовна, а не Евдокия Феофиловна. Приблизительно таков был ход мыслей Перукарникова, кое-какие рассуждения мы добавили от себя, а сказал он вот что:
– Насчет девок, мамаша, это вы, конечно, хватили. К тому же наш Микола ими не очень-то и интересуется: ему больше по душе смачный кусок сала с чесноком, да с соленым огурчиком, да под стакан хорошей горилки. Да еще пирог бы с грибками… Черт, а вкусно же звучит.
При упоминании о сале и огурчиках ожил Жабодыщенко. Смачно проглотил слюну и поинтересовался:
– Послухайте, ма… – он предусмотрительно осекся на полуслове, – як вас там величать, а нема у вас трошечки чего съестного, горилки там, сала чи картопли?
Когда великий стратег Салонюк увидел, что его бойцы оживленно общаются с галлюцинацией, он допустил, что это все-таки не плод воображения, а обычная кикимора. Иначе как бы ее видели другие? Как видим, иногда Салонюк ловил все буквально на лету.
Потрясая пистолетом, он заорал:
– Жабодыщенко, швыдко видийди вид бабуси – вона мабуть ядовитая!
Пульхерия поправила платочек одной парой ручек, вытерла рот второй и кокетливо замахала на Тараса третьей:
– Жаль, такой видный, а, наверное, нежанатый ходит.
Маметов тихо подошел к Салонюку и потеребил его за рукав (Тарас подпрыгнул на месте от неожиданности). Сына солнечной Азии волновал единственный неразрешимый вопрос:
– Командира, однако, зверя или человека?
Салонюк вполоборота развернулся к своему бойцу. За этим вообще нужен глаз да глаз, иначе вздохнуть не успеешь, а отряд уже кишмя кишит какими-то тварями. Маметов был славен своей любовью к зверушкам и постоянно рассказывал, как дома у мамы живет павлин, какие-то уточки, ежик с ушками, тушканчики… Словом, маметовский замысел Салонюк разгадал в два счета:
– Спокийно, Маметов, цю гыдоту до Ташкента брать не дозволю! Ясненько?
Тем временем достопочтенная Пульхерия Сиязбовна присмотрелась к Салонюку, и последний показался ей личностью вполне достойной и интересной. Мы уже упоминали выше о великой цели. Так вот, великой целью Пульхерии Сиязбовны был крепкий и счастливый брак, но не с каким-нибудь там шалопаем, а с представительным и умным мужчиной средних лет. Салонюк вполне подходил под это описание, и она решила перебраться к нему поближе.
– Ты тут за старшого, что ли? – уточнила она социальный статус своего избранника.
Тарас гордо выпятил грудь. Приятно, когда даже какая-то кикимора сразу признает в тебе качества, которые сделали тебя главным. Ясно, что незаурядность его личности видна невооруженным глазом.
– За старшого, – с достоинством подтвердил он.
Пульхерия пытливо сощурилась:
– Не жанатый?
Салонюк почуял какой-то подвох:
– Жанатый и партийный, ще вопросы е?
Пульхерия разочарованно покрутила головой и, поправив платок под подбородком, продолжила заговорщическим голосом:
– На тот берег здесь переправы не ищи. Езжай трямзипуфом вниз по реке. За поворотом сойдете – так безопаснее.
Салонюк заподозрил неладное:
– А чого це вы, матуся, такие заботливые до нас?
Надо сказать, что сердце Пульхерии Сиязбовны никогда не бывало разбито. Вот оказалось, к примеру, что избранник принадлежит другой, а она и в ус не дует. Если нельзя достичь великой цели, то можно перейти ко второму и третьему пунктам программы и совместить приятное с полезным.
Пульхерия алчно оглядела партизанский скарб:
– Лицо у тебя, милок, доброе, сердце – щедрое, а в мешке за спиной, поди, што пригодное и для меня найдется.
Салонюк попихал локтем висевший на спине вещмешок, и для верности поправил лямки. Затем предусмотрительно – как свойственно всем великим стратегам – отступил на шаг назад.
– Ну чому це всим нравится мой мешок? Вси думають, шо я його на соби вид великой радости пхаю од самых Белохаток. Руки, можно сказать, прочь од мого мешка!
Последнее восклицание относилось непосредственно к шустрой Пульхерии Сиязбовне, которая плавно обползала Тараса с левого фланга, протягивая все шесть ручек к желанной вещи. От окрика она вздрогнула и обиделась:
– Негоже быть таким жадным и скупым, когда тебя дама просит. Мне отказывать нельзя… («На сносях, что ли?» – не удержался Перукарников.) А ну давай посмотрим, что у тебя там есть!
Салонюк слабо отпихивал бабушку дулом пистолета:
– Пишла, пишла, старая! Ось причепилась! Я тоби не Жабодыщенко, я идейный, военный та партийный лидер – личность неприкосновенная!
Змеебабушка, извиваясь всем телом, ползла за отступающим Салонюком и тихо шипела сквозь зубы:
– Я тебе верный путь указала, а ты думаешь спасибом отделаться? От меня так просто не уйдешь.
– Красива ползет, однако, – восхищенно сказал Маметов. – Зверя, да?
Салонюк понял, что с этой стороны ни помощи, ни сочувствия он скорее всего не дождется. Как мы уже упоминали, бывали у него минуты полного озарения. Поэтому он обратил свой страдальческий лик к самым толковым членам отряда и возопил так, что у них зазвенело в ушах:
– Перукарников, Сидорчук! Чого вы стоите стовпами? Вашого командира насылують, а вам хоть бы хны! Немедленно приймить меры.
Змеебабушка остановилась, присматриваясь к наступавшему на нее Перукарникову:
– Вот вы, мужики, все такие: чуть шо – и сразу за других прячетесь. А когда я была молода…
Впечатлительный Жабодыщенко при этих словах снова перекрестился:
– Свят, свят, свят.
Сидорчук оскалился в нехорошей улыбке:
– Парубки тоди проходу не давали? Так кожна баба каже, вси жинки однакови.
Внимательно послушав беседу, Маметов снова подергал Салонюка за рукав:
– Командира, не зверя, точно?
Тот раздраженно оттолкнул его руку:
– Видчепись, ще тебе тут не хватало со своим зоопарком!
Пульхерия Сиязбовна поняла, что имеет дело с людьми неблагодарными, противными, жадными и вообще недостойными ни любви, ни уважения. Расставаться со своим имуществом они не желали, озолотить ее или порадовать каким-нибудь подарочком по доброй воле не собирались – словом, производили самое отвратительное впечатление.
Змеебабушка показала чудесные острые зубки и обратилась к Перукарникову и Сидорчуку, которые живой стеной загородили от приставучей кикиморы родного командира:
– Нехорошо, нехорошо, мальчики. Такие представительные ребята, а бедную бабушку ни за что обижаете: ничем не угостили, ничего путного не дали, подношения толкового не сделали – никакой пользы от вас нет. Чему вас только в детстве учили?
Салонюк орлиным взором окинул поле будущего боя и увидел, что его боец – Микола Жабодыщенко – одиноко и как-то отрешенно стоит в стороне от проблемы, то есть от Пульхерии Сиязбовны, которая сейчас визгливо отчитывала других партизан.
– Жабодыщенко, – решительно скомандовал Тарас, – скорише будуй плот! – Он с ужасом оглянулся на Пульхерию, – Чи трямзипуф, як в народи кажуть, бо вид цего страху мы николы не збавимось!
Перукарников деликатно предостерег:
– А вы не боитесь, товарищ Салонюк, что эта трогательная дама пожелает с нами поехать? На плоту деваться некуда – вода, вода, кругом вода, – пропел он. – Тогда мы точно от нее не отделаемся.
Салонюк откровенно запаниковал:
– Що ты таке кажешь? Мени и так погано!
Перукарников пожал плечами:
– Ну не стрелять же в нее из автомата, только потому что она такой уродилась. Не по-партизански это, не по-коммунистически… Конечно, бабця – тот еще пережиток скорбного и тяжелого прошлого, потому что в советской стране такое вот уродиться никак не могло.
– На себя погляди, пугало, – огрызнулась Пульхерия. – Печеньица бы лучше предложил, мясца бы, денежку, там, другую.
Хитроумный Сидорчук произнес сладким голосом:
– Мамо, а не пора вам вже до хаты, до дому, мабуть, батькы заждалысь?
Пульхерия даже ухом не повела:
– У всех людей дети как дети – родителям помогают, пользу приносят, а вы что себе думаете?!
Сидорчук усмехнулся:
– Мы вже доросли диты, не треба нам мораль читать. Мы тоже можемо ответить лекцией про межнародну ситуацию та пролетарський интернационализм. Та и запытать, а що вы лично зробылы, щоб приблизить час победы на фашистськими оккупантами? Чи записались вы добровольцем? Чи виддалы кровни гроши на танк чи пушку?
Само собой разумеется, что Пульхерия не поняла доброй половины того, что вещал этот чудной человек. Однако слово «отдали» остро резануло ей слух. Пульхерия Сиязбовна не любила отдавать так же сильно, как любила брать.
Обиженная, она заголосила еще громче:
– Ты мне не груби! Какой большой вырос, а стоишь и сутулишься, старших не уважаешь, почтения не проявляешь: не хочешь бабушке сказать, что у тебя в торбе есть.
Перукарников рассмеялся, показав белые зубы:
– Нам простительно: мы дети леса, партизаны, а это почти что бандиты, только идейно выдержанные, на защите родины.
– Ну шо вин несе?! – разволновался Салонюк. – Народни массы подумають, шо так воно и е.
Пульхерия несколько недоумевала. Обычные ее жертвы к этому времени уже теряли всякую волю к сопротивлению, выглядели жалко и подавленно и были готовы делиться всем, что у них есть. Ну, встречались иногда и очень сильные личности, не без того. Однако чтобы их было сразу несколько… Змеебабушка раздраженно подергала кончиком хвоста и предприняла следующую атаку:
– Ни стыда ни совести. Плохо вы кончите, вот что я вам скажу. Такие, как вы, по кривой дорожке ходят да быстро спотыкаются. Ох-хо-хо, вот так повырастают беспризорниками, потом старшим огрызаются, родителей позорют.
Жабодыщенко внезапно заинтересовался:
– Звыняйте мене, мату ею, за дурный вопрос, а хто ваши батьки та де вони зараз?
Пульхерия даже растерялась на секунду, но затем зашипела с удвоенной яростью:
– А не твое собачье дело! Молод еще, чтоб такие вопросы задавать незнакомым людям, молоко на губах не обсохло. Ты вон лучше на себя погляди, весь грязный, непричесанный, небритый, мать дома, поди, всю извел такими вот вопросами, а теперь ко мне пристаешь!
Сидорчук поддержал боевого товарища:
– Чого це вы так разлютылысь? Мыкола добрый вопрос задав, до того нам всим интересно, хто ваши батьки.
Пульхерия сверкнула глазками:
– И ты туда же, негодник! Постыдился бы у бабушки такое спрашивать! То, что ты еще не выучил, я уже забыть успела.
Салонюк тревожно выглянул из-за широкой спины Перукарникова:
– Выдно, що кума пирогы пикла, бо и ворота в тисти.
Змеебабушка взъярилась:
– Ты мне поязви, поязви! За старшого здесь поставленный, а спрятался, как малец под стол!
Салонюк философски отвечал:
– Каждый командир в лихую годину повинен держать себе в руках та ховатыся в якой-небудь фортеци.
Сиязбовна, напирая на Перукарникова, грозила ему крохотными кулачками:
– Вот я до тебя доберусь, ох доберусь!
Сидорчук, приходя на помощь другу, ее утихомиривал:
– Спокийно, мамо, спокийно, мы не в очереди за ковбасой!
Перукарников едва не свалился в реку, отступая от доведенной до белого каления змеебабушки:
– Вам бы против фашистских танков применить свой неистовый натиск, так Красной Армии и делать было бы нечего на фронте.
Сиязбовна стучала хвостом по земле, шипела и сучила всеми парами ножек:
– Ты мне поостри, пошути! Мал еще распоряжаться, где мне напор применять!
Тут и случилось самое неожиданное. Обычно изо всех бойцов партизанского отряда Микола Жабодыщенко был самым миролюбивым, потому что всякие там схватки с врагами, сражения и борьба отвлекали от отдыха и вкусной, здоровой пищи. Нельзя сказать, что характер у него был кроткий и незлобивый, но для решительных действий ему требовалась очень серьезная причина.
Появление Пульхерии Сиязбовны ввергло его в замешательство гораздо сильнее, нежели его друзей. Если кто и мог противостоять вредной змеебабушке в открытом бою, то скорее всего Перукарников или Сидорчук. Поэтому все несказанно удивились, когда Жабодыщенко, поплевав на ладони, ухватил кикимору за извивающийся хвост и потащил ее в сторону папоротников, приговаривая:
– Мамо, вам так нервувать не можна, бо припадок зробыться, чи щось таке. Вы отдохните трохы.
Пульхерия завизжала:
– Ой-ой-ой! А ну, оставь мой хвост в покое, у меня поясница болит! Со мной произведение сделаться может!
Салонюк снова высунулся из-за спин Перукарникова и Сидорчука:
– Жабодыщенко, тикай гэть, поки вона не вкусыла!
Микола же, краснея и слегка попыхивая, отвечал:
– Не вкусить, я по цим дилам специалист, ще в дитинстве у лису змий ловив.
Салонюк, тревожно озираясь то на Перукарникова, то на Сидорчука, не унимался:
– Шо вин каже, ну шо вин каже? Яке дитинство, який лис, це ж тоби не вужик, це велетеньска кикимора! Скорише видчепись вид ней!
Маметов заглянул командиру в лицо и понимающе закивал:
– Однако, зверя, моя быть права?
Салонюк ответил молящим взглядом, которому позавидовал бы любой шекспировский персонаж:
– Маметов! Уйди от греха подальше, бо вбью, як Тарас Бульба – свого сына!
Как ни наивен был узбекский боец, но и он умел улавливать ноты недовольства в голосе своего командира. Он отбежал в заросли папоротника и с безопасного расстояния закричал:
– Все, все, моя никто не мешать!
Сидорчук поглядел-поглядел на это светопреставление (в музее он как-то видел картину «Святой Георгий со змеем». Чего святой Георгий не поделил с бедным Змеем Горынычем, он не знал, однако выглядело это приблизительно так же, как и борьба Жабодыщенко с кикиморой. Бывает же такое!) и обеспокоился:
– Микола, тикай, бо у нее вже очи червони, зараз укусить!
Жабодыщенко, уже багровый от нечеловеческого напряжения, продолжал волочь в лес извивающуюся Пульхерию:
– Клин клином вышибають, зараз я сердитый! У мене вид бабусиной балаканины ухудшилось пищеварение, я цих дурнуватых баек ще в дитинстви наслухався, бо у мене и бабусь, и дидусив, и вчителив було багато.
Пульхерия сообразила, что угрозы тут не помогут. Пора переходить к уговорам:
– Прекрати издеваться над бабушкой, – взмолилась она, – оставь мой хвост в покое, у меня радикулит, я старый больной человек! Я никому не желаю зла, отпусти меня! Я вам еще пригожусь!
Салонюк нахмурился:
– Що вона цим хоче сказать? Щось тут недобре.
Сидорчук с невинным видом, так что осталось загадкой, шутил он тогда или нет, предположил:
– Може, вона и е маты фюрера, я завжды ее такою себе представлял. – Он помолчал несколько секунд, затем, как бы оправдываясь, добавил: – Стара несчастна жинка, трохы балакуча.
Салонюк еще сильнее нахмурился и вгляделся в облик Пульхерии:
– Та ни, портретного сходства нема.
Из папоротников высунулась голова Маметова:
– Товарища командира, можна Маметов мама-фюрер чай угощать?
Перукарников с Сидорчуком приготовились ловить Салонюка за руки, если тот начнет убивать Маметова, но он ответил на удивление спокойно:
– Прыгощай, якщо есть желание, та скажить Жабодыщенко, шоб кинчав дурня валять та починав строить плот, бо дотемна не успиемо видчалиты.
С этими словами он развернулся и заторопился вниз, к реке, чтобы умыться и поразмышлять в тишине, не потому ли Ганнибал мучился в Альпах со слонами, что у него в армии был такой же любитель животных, как Маметов. Дело в том, что Салонюк был по самую макушку набит историческими сведениями из жизни великих стратегов.
А еще – поведаем мы по большому секрету, ибо эти мысли строго наказуемы – где-то в самой глубине души Тарас мечтал встретить хотя бы одного немца. И хотя он не признался бы в этом даже под угрозой расстрела, но что-то подсказывает нам, что после папуасов, коммивояжеров и Пульхерии Сиязбовны немецко-фашистские захватчики показались бы ему родными людьми.
Глава, целиком посвященная проблемам здорового сна
– Итак, – спрашивает врач, – вы утверждаете, что каждую ночь вам снится страшное чудовище, которое кричит, бьет вас половником и всячески издевается. Но, надеюсь, когда вы просыпаетесь, оно исчезает?
– В том-то и вся беда, доктор. Оно кричит: «Просыпайся, бездельник! Пора вести детей в школу!»
Кажется, ничто не способно остановить неспешное передвижение дневного светила по небосклону, течение могучего Зелса к бескрайнему морю, полет мысли влюбленного, думающего о своей нареченной, а также беспробудный сон королевы-тети Гедвиги, почтившей своим прибытием королевство Упперталь и его столицу – великий город Дарт.
Король Оттобальт не был великим мыслителем и потому не смог бы внятно изложить суть открытия, которое ему удалось сделать на днях. Так что попытаемся за него. «Совет, – сказал бы Оттобальт, – это то, чего мы просим, когда знаем ответ, но он нам не нравится».
Это открытие повелитель Упперталя совершил в связи с тем, что неоднократно просил, требовал и буквально вымогал советы у своих подданных, но никто из них не смог его утешить. Поэтому появление главного министра Мароны Оттобальт воспринял без особого воодушевления. И даже приблизительно угадал, с чем пожаловал его верный слуга.
Дабы как-то облегчить своему доброму народу тяготы проживания в одном городе с королевой, король принял твердое решение не скупиться и как следует отметить день Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи. С этой целью из подвалов выкатывали бочонки с вином, на королевской кухне – а также во всех кабачках, харчевнях и пекарнях Дарта – готовилось несметное количество снеди к празднику; а на главной площади плотники должны были соорудить длинные столы и лавки, чтобы всем хватило места.
И Оттобальт небезосновательно полагал, что тот длиннющий свиток, который Марона стыдливо прятал за спину, – это список расходов, которые министр сейчас будет умолять сократить до минимума. А сэкономленные средства отложить на черный день.
Этим Марона напоминал Оттобальту запасливого зверька череполсяку. Сейчас они стали крайне редкими, и буресийцы призывали всех в Вольхолле не допустить окончательного исчезновения очаровательных созданий. Что и говорить – череполсяки были действительно милы, однако в естественных условиях абсолютно беспомощны. Они рыли глубокие норки со многими ходами, где, по идее, должны были пережидать суровые зимы. Однако предусмотрительные череполсяки так набивали норки запасами, что для них самих там не оставалось места. В теплые зимы звери еще выживали, но в холодные не выдерживали – и с каждым годом их поголовье сокращалось.
Его величество был искренне уверен в том, что главного министра Марону, словно домашнего череполсяку, нужно иногда придержать за хвост, чтобы не погубил себя своими суперэкономическими методами.
Однако сегодня Марона выглядел не как человек, озабоченный расходами, но как тот, кому пришел в голову гениальный план. Собственно, так оно и было.
– Приятного аппетита, ваше величество, – вежливо сказал министр прямо в заливное из североморской рыбы дремлюги.
Прослышав от демонических драконорыцарей, что в рыбе содержится какая-то хитрая штуковина, облегчающая процесс мышления, король объявил, что теперь будет чаще питаться полезным продуктом. Повар Ляпнямисус загрустил, ибо его впервые обязали готовить не по вдохновению, но по расписанию, и, чтобы не ошибиться с непривычки, он вывесил прямо над очагом большой кусок пергамента с заметкой на память: выпусютник и туматюк – рыбные дни.
– Урр, – ответил король, облизывая пальцы.
– Ваше величество, – министр не стал разводить лишний политес, – тут вот вы подписали указ на подряд плотников, дабы соорудить нужное количество скамей, столов и помостов для праздника.
Король облизал палец:
– Ну подписал, и что теперь?
Приятно, когда в мире есть люди, не изменяющие своим привычкам ни при каких условиях. Верный себе, Марона начал:
– А дело в том, что это критически нарушает баланс нашей казны. Того гляди, мы докатимся до того, что придется брать взаймы у Милосердского Всевольхоллского фонда казначеев, и тогда уже точно о мульчапликах останется только вспоминать. Подсократить бы что-нибудь.
Король аккуратно извлек изо рта косточку:
– А ты представляешь, Марона, что будет, если среди всего этого, – и он многозначительно оглядел трапезную, – тетя возьмет да и проснется?
На миг представив себе это зрелище, Оттобальт был вынужден подкрепиться изрядным глотком вина.
– Народу, – продолжил он, – полно, а мест не хватает, столов мало, лицедеям и тем выступить негде! Мало того что я на свой страх и риск не объявляю ежегодный прибацуйчик, так еще и Вадрузею с Матрусеей неправильно отмечаю – да она меня со свету сживет!
Пустой кубок грюкнулся о стол, и стоявший за спиной у короля слуга кинулся наполнять его живительной влагой.
Марона в нерешительности потоптался на месте, но идея о том, что экономика должна быть экономной, родилась одновременно с ним, и за эту идею ему было и жизни не жаль. Если впоследствии она и была провозглашена кем-то другим, то это был чистейшей воды плагиат.
– Понимаю всю меру вашего негодования, ваше величество, потому и хочу предложить некий план, который поможет нам сохранить финансовую стабильность (король застыл, не донеся кусок рыбы до рта) и в то же самое время угодить нашей драгоценной королеве-тете, в какое бы время она ни соизволила проснуться.
Оттобальт снова пришел в движение и занялся дремлюгой:
– Излагай.
Марона засуетился, роясь в принесенных пергаментах:
– Я тут на всякий случай захватил подсчеты и выкладки с самым подробным изложением, так что вы можете детально изучить…
Оттобальт, тихо урча от наслаждения, уплетал белоснежную мякоть рыбы. Министра он слушал вполуха. Король был наивен, прост и безыскусен, как любое дитя природы, но здравый смысл у него все же имелся. И он прекрасно изучил своих подданных. Мулкеба – тот, к примеру, всегда ссылался на крыс и погрызенные ими книги, а когда не помогало, сотворял чудо-другое на скорую руку.
Сереион норовил удрать на какую-нибудь войну, а если подходящей войны не находилось, демонстрировал безупречную выправку, чем всегда мог растопить сердце своего короля.
Марона же вечно тыкал ему под нос какие-то бесконечные цифирьки и буковки, в которых, кроме него, ни один человек все равно не смог бы разобраться. Знал же, подлец, что его величество поверит на слово.
– Опять авантюра?
– Авантюры не по моей части, – поджал губы первый министр.
– Я знаю. Они как-то сами нам на голову сваливаются, э?
– Я служу вашему величеству верой и правдой вот уже…
– Не надо математики. Служишь, и служи себе дальше.
– Пытаюсь.
– Ну? – Король попытался вникнуть в суть дела.
Марона деловито зашуршал пергаментом:
– Вкратце мой план сводится к тому, чтобы не тратить деньги и ресурсы зря, а изыскать скрытые резервы. Резервов у нас достаточно, но мы их преступно игнорируем либо транжирим.
– И что в резерве? – против воли заинтересовался Оттобальт.
– О-о, в резерве… – мечтательно протянул Марона. – Тут вот какая загогулина получается – без вашего содействия эту машину не заставишь заработать. Только вы и можете запустить этот механизм.
Оттобальт лукаво улыбнулся:
– Кому-то зубы вышибить, или череп подарить, или на поединок вызвать?