Страница:
– Что вы, что вы, – замахал руками сконфуженный министр, – все гораздо проще. Ваш любимый лесоруб Кукс, которому овсянка и казематы надоели хуже горькой редьки («А я думал – горькая редька надоедает хуже овсянки», – признался Оттобальт непосредственно псу, грызущему свою кость под столом), прознал о подготовке к празднику и вот уже третий день предлагает свои услуги в качестве плотника и столяра. Дело это верное – мастер он серьезный, по работе истосковался, да и вообще один Кукс десятерых стоит. А поскольку денег ему платить не нужно, то, с одной стороны, мы имеем солидную экономию в средствах, а с другой – гуманное отношение к заключенному, о котором не стыдно будет сделать доклад на Ляситопном Мурчарейнике.
Король прекратил жевать.
Когда его величество прекращал жевать, это был верный признак напряжения всех духовных, умственных и физических сил. Кто сказал, что мужчина не может родить? Оттобальт как раз рождал мысль. Правда, родив, он не всегда успевал с ней познакомиться. Она взмывала куда-то ввысь, оставляя его в скорбном одиночестве, но с детьми всегда так. Рано или поздно они нас покидают.
В данном случае король титаническим усилием воли пытался вспомнить, что он когда-либо слышал о Ляситопном Мурчарейнике.
Марона понял, что разумнее прийти на помощь возлюбленному монарху и дать краткую справочку, чем после расхлебывать непредвиденные последствия. Ведь Оттобальт мог вполне идентифицировать Мурчарейник и как собрание самых отпетых разбойников со всего Вольхолла, и как слет передовых стражников и телохранителей, и как клуб добровольных отшельников и каторжан. А на самом деле Ляситопный Мурчарейник был передовой организацией, и современники гордились и диву давались, как могла до такого дойти человеческая мысль.
Страны, входящие в Мурчарейник, договорились о том, что человек – это не просто существо, а существо особенное. Они даже записали в уставе, что Всевысокий Душара как-то обмолвился первому из созданных им людей, что человек-де звучит гордо. И что в человеке все должно быть прекрасно: и обувь, и оружие, и имущество, и внешность – если получится. Поэтому человека нужно беречь почти как череполсяку, сюмрякачу или редчайшую куфантийскую зябрячу; уважать, как лысеющего выхухоля Хвадалгалопсу, и ценить, как самый редкий пыр-зик-сан.
Все это он и выпалил королю на одном дыхании, напомнив, что через два месяца представитель Упперталя должен будет докладывать на Мурчарейнике о том, как обстоят дела с любовью и уважением к человеку в его стране.
Его величество сказал, что, по правде говоря, следовало бы докладывать о любви и уважении к тете, но он понимает, что тетя Гедвига сидит в печенках не только у него, но и у остальных. Так что пусть будет лесоруб Кукс – он согласен.
Тут король вернулся к основному вопросу дня:
– Мастер, говоришь? – уточнил он.
– Великолепный, – подтвердил Марона. – Но дело в том, что за свою безупречную работу он требует выполнить его условия, и в этом, так сказать, вся трудность положения.
– Ну, чего он там хочет?
Марона натянуто улыбнулся:
– Да, в общем, сущий пустячок: вернуть ему его славный топорик, обеспечить необходимым количеством стройматериалов и каждый день выдавать по два бочонка вина плюс немного копченого мяса и хлеба. А самое главное – он требует тело тети, дабы согласно его размерам изготовить специальное антихрапное ложе для того, чтобы ее величество Гедвигу прямо на нем можно было поместить в центре нашего мероприятия. Вы ведь сами говорили, что она может проснуться в любой момент. Так вот, даже если проснется, придраться к чему-либо ей будет уже сложнее.
Король почесал бороду:
– Топорик, топорик… Кстати, где его топорик?
Такого вопроса Марона не ожидал. Он как раз готовился к длительным переговорам и репетировал самые веские и убедительные аргументы. Король, по обыкновению, застал его врасплох:
– Не знаю. Может, в музее…
– В музее! Такую вещь – и в музей! Вы что, не знаете, что из музея постоянно кто-то что-то тянет себе домой? Я всегда настаивал на том, чтобы особо ценные вещи клали сразу в сокровищницу.
Оттобальт встал из-за стола и прошелся к окну широким строевым шагом:
– Да, дело способно принять интересный оборот, если наш лесоруб что-то такое надумал.
Марона слегка покраснел:
– Ну что вы, ваше величество, в этом отношении Кукс – святой человек, он и девственницы пальцем не тронет. Разве что зарубить может.
Король мечтательно посмотрел в окно, прислушался к храпу, доносившемуся откуда-то сверху и сбоку, и произнес по слогам:
– Вот-вот, за-ру-бить.
Марона тоже прислушался к ощутимой вибрации. На столе слегка зазвенели пустые бокалы:
– Тут следует учитывать, что рыцари-бесумяки тоже понимают, что Нучипельская Дева может очнуться от своего сна в любой момент и спросить с них со всей строгостью магистра ордена. Охранять они ее будут как зеницу ока. И я могу их по-человечески понять.
Оттобальт ушел в себя и какое-то время молчал. Затем спросил безо всякой видимой связи с предыдущим:
– Сколько, говоришь, Кукс просит вина?
– Две бочки в день, ваше величество.
– Отлично, пусть будет две. И пусть гвардейцы с него глаз не спускают – время от времени. И скажите, что за антихрапное ложе я буду благодарен отдельно. Вплоть до того, что рассмотрю вопрос об овсянке на ближайшем же королевском совете.
Если бы в Дартском замке знали Шекспира…
Впрочем, мы уже неоднократно сетовали на то, что в Вольхолле как-то не слишком почитают этого прославленного драматурга. Строго говоря, здесь вообще не читают известных нам писателей. В Вольхолле свои классики.
Особенной популярностью пользуются «Базяки дремучего вумпы» (сколько бы ни твердили литературоведы, что это типично детское чтиво), а также мелодраматическая поэма «Плач по Лязбубской пилюкальче», авторство которой приписывалось двум, а то и трем десяткам гениев. Но ни в одном из указанных произведений не уделяется должного внимания природе. А зря.
Именно по этой причине участники описанных ниже событий не обратили внимания на кроткую молочно-белую луну, трудолюбиво светившую со звездного и ясного ночного неба и казавшуюся совершенно неуместной в данных обстоятельствах. Как бы ни прелестна и полна была она в этот час, но, увы, осталась незамеченной.
Сюда скорее бы подошла погода, описанная Шекспиром в «Короле Лире», акт третий. Вот кто был настоящим мастером своего дела. Шекспир, разумеется, а не Лир.
Но мы отвлеклись…
Вначале ночь была даже тихая. Если, конечно, можно назвать тишиной легкий шелест листьев, обдуваемых теплым ветерком, и громоподобный храп королевы-тети Гедвиги, прочно утвержденной на полунаклонном антихрапном троне-ложе, созданном гением и золотыми руками небезызвестного лесоруба Кукса.
Сам создатель этого шедевра примостился рядом, у подножия трона, привалившись спиной к пустой бочке из-под вина. На его давно не бритом лице мелькала блаженная улыбка, а крупный нос подергивался, как хобот пьяного тапира, и выводил сложные фиоритуры. Откровенно говоря, лесоруб Кукс не только был похож на пьяного тапира, но и на самом деле пьян в стельку.
Вокруг этой необычной парочки, напоминавшей в лунном свете мраморные статуи влюбленных, которыми любят уродовать парки, аккуратным каре расположился отряд верных рыцарей-бесумяков. Он и придавал строгость и завершенность этой композиции – как визуально, так и с точки зрения музыкального сопровождения. Ибо лесоруб Кукс – как это свойственно самонадеянным смертным – переоценил свои (довольно-таки большие) возможности и упился уже первой бочкой. А второй сосуд с амброзией… то есть вином из божественных гарбульзиков достался бдительной тетиной охране, каковая и нализалась до зеленых чертиков в глазах и полной невменяемости.
Утратив ориентацию в пространстве, они застыли, словно звучащие колонны, опираясь не столько на двуручные мечи, сколько на невероятное чувство долга, не изменившее им даже в этот миг.
Славный Оттобальт, которому около восьми часов вечера слуги принесли радостную весть о завершении работы над антихрапным ложем, спал в своей опочивальне. Мы были бы рады продолжить, заявив, что спал он сном праведника, однако любовь к точности заставляет нас отказаться от этого намерения.
Спал король крайне неспокойно.
Снилась ему дражайшая тетушка, но как-то еще более странно, чем всегда. Такие сны, сказал бы искушенный Мулкеба, Всевысокий Душара посылает нам как испытание перед концом света, чтобы попривыкли немножко.
Нучипельская Дева-Избавительница скакала в ночной рубашке и колпаке верхом на голубоглазом язьдрембопе. В правой руке она сжимала кочергу, и этой кочергой отчаянно размахивала, побуждая к атаке отряд верных бесумяков. Атаковали они ни много ни мало – неприступный Дартский замок, за стенами которого засел он, Оттобальт, в окружении последних солдат своей гвардии.
Обливаясь холодным потом и бормоча: «Заприте ворота! Скорее заприте ворота!» – его величество наконец проснулся. Он подскочил в постели, чувствуя, как вибрируют все мускулы, а по спине стекает предательская холодная струйка.
Перекошенные физиономии фанатиков-бесумяков еще какое-то время метались по самым темным углам опочивальни. Яркий лунный свет заливал центр комнаты.
«Полнолуние», – догадался Оттобальт, собираясь списать свой кошмар на ни в чем не повинное ночное светило. Однако дело осложнилось тем, что сон прошел, а вот тарарам и кошмар никуда не делись. В замке и наяву творилось нечто невообразимое – крик, топот, странное рычание, лязг и прочие безобразия. Грохот стоял такой, что король как бы слегка пожалел, что не досмотрел свой сон до конца.
Сто к одному, что тетя взяла бы замок с первого же приступа. Ну и что? Зато это было бы во сне. А теперь вот кто-то наверняка взял замок или еще что похуже, но уже не проснешься и не вздохнешь с облегчением. Надо разбираться.
Король тяжко вздохнул и приступил к разбирательству.
Для привлечения внимания нерадивых слуг к своей персоне Оттобальт использовал несколько предметов: трещотку, тиморский гонг, мелодичные колокольчики из загадочной страны Ярва-Яани, а также дикие вопли, издаваемые собственной луженой глоткой. Справедливости ради нужно отметить, что на слуг действовало только последнее из упомянутых средств, а все прочие скорее доставляли наслаждение самому монарху, который не был чужд и меломанских радостей.
Такое состояние мы обычно определяем как триумф надежды над опытом.
Король ухватился за трещотку и какое-то время энергично размахивал ею. Возможно, она и производила какие-то звуки, но слишком уж жалкие в общем хоре. Во всяком случае, даже Оттобальту не удалось наверняка определить, слышно ли ее на расстоянии.
Последовательный во всяком серьезном деле, он попытал счастья и с тиморским гонгом, и с колокольчиками. Последние звучали особенно тихо и незаметно.
Дикий вой, изданный королем напоследок, мог разогнать все фамильные привидения и приблудившихся призраков, если бы ранее их не распугал кошмар, царивший во внутреннем дворе.
Другой бы, более слабый духом, человек сдался и пал под натиском непреодолимых обстоятельств. Другой, но не потомок Хеннертов. Задумавшись, король залез под кровать и вытащил оттуда сундучок с самыми важными вещами. Из сундучка он извлек предмет, напомнивший бы любой домашней хозяйке мясорубку, а любому начальнику штаба Гражданской обороны – сирену. Впрочем, ни домохозяйки, ни начальника штаба среди знакомых Оттобальта отродясь не водилось, и потому он полагал предмет простым подарком на память от демонических драконорыцарей.
На предмете виднелась загадочная надпись: «ALARM ZUMMER, erzeugen im Deutschland. Hamburg, 1940».
Тут мы вынуждены несколько отвлечься от происходящего и объясниться с недоуменным читателем.
Сирену спер хозяйственный Клаус в первые часы пребывания на Восточном фронте. Правда, находясь в состоянии того жестокого похмелья, о котором потом с трепетом рассказывают внукам, он принял Аларм Зуммер за машинку для набивания патронов в пулеметную ленту. Ну и что с того, что эти два предмета абсолютно непохожи? В том состоянии, в котором пребывал Клаус, это все равно было не более чем темное пятно с торчащей сбоку ручкой. И это самое нечто он и стащил, радостно хихикая и дивясь своей предусмотрительности и ловкости.
Когда майор фон Морунген ощутил в себе достаточно сил, чтобы бранить своих подчиненных, то первым делом он выбранил Клауса за то, что тот понапихивал в машину кучу ненужных предметов, из-за чего внутри стало еще более тесно. Выбрасывать же новехонькую – хоть и абсолютно бесполезную – вещь не позволила знаменитая немецкая бережливость. Так бы и проездила бедная сирена мертвым грузом по всем русским и вольхоллским дорогам, но случился однажды в жизни экипажа «Белого дракона» незабываемый Мумзьнямский танцевальный вечер на десять мифических персон с громоподобным бумбитрямом в финале.
Питейная программа вечера была столь обширна, хозяева столь гостеприимны, а нехватка мифических персон столь ощутима, что доблестные танкисты очень быстро дошли до той стадии, которой они достигали всего несколько раз в жизни и исключительно в «Синей жирафе».
Дитрих фон Морунген так никогда и не вспомнил, как именно он представил Аларм Зуммер – как одну из недостающих мифических персон или как свой вариант бумбитряма. Да и бог с ней, с точностью в деталях. К черту детали. Главное, что восхищенный Оттобальт утром второго дня самозабвенно крутил ручку этой адской машинки – и это привело к тому, что немцы, впавшие в сон, по глубине напоминающий летаргический, встали все как один. Они плохо соображали и порывались отстреливаться от собак и собутыльников, а Генрих все норовил развернуть замковую башню, чтобы пальнуть как следует по кому-то, кто пригрезился ему в похмельном угаре, – но его величество радовался от души.
Поэтому, когда «Белый дракон» двинулся в свой исторический поход за Граалем (в данном случае – Белохатками), пришедший в чувство майор понял, что может убить нескольких зайцев одним выстрелом: доставить удовольствие союзнику, освободить место в танке, а также избавиться от ненужной вещи, один взгляд на которую вызывал у него резкий приступ идиосинкразии.
Словом, король стал счастливым обладателем взаправдашнего демонического предмета, к которому обращался почтительным шепотом.
Прижав Аларм Зуммер к животу, Оттобальт несколько раз провернул сопротивляющуюся ручку. Демонический предмет издал пронзительный воющий звук, еще более ужасный, нежели те, что доносились снаружи. Будто бы грозный морской змей Вапонтих почувствовал внезапное родство душ с мартовскими котами и принялся подражать им в силу отмеренных ему возможностей и талантов. У Оттобальта мурашки побежали по спине. Но ему нравилось крутить упрямую рукоятку, да и цель была достигнута. Вряд ли бы нашелся во всем Дарте тот глухой, который не слышал этого воя.
Спустя пару минут за дверью послышался топот и взволнованные голоса:
– Беда, беда! Нападение!
– Спасите! Помогите!
– Злокумсые канчуленяки! Злокумсые канчуленяки в замке!
– Канчуленяки?! Где? Как они сюда попали?
– Выносите столовое серебро и золото! Соблюдайте спокойствие!
– А-а-а!!! Мамочка, а-а-а…
– Канчуленяки в королевской опочивальне!!!
– Скорее спасайте короля!
– Стража, за мной! – раздался хорошо поставленный голос, и король с удовольствием отметил, что Сереион уже на месте, собран и спокоен, готов действовать. Да что там говорить – это же Сереион. Этим все сказано.
– Сюда, сюда!
– Туда, там! О!
– Все воют и воют… как сильзяшные пичкамуты! С десятка два будет!
– Луки на-а-а-а изготовку! Мечи о-о-о-бнажить! К битве товьсь!
Многострадальная дверь королевской опочивальни уже один раз в этом месяце подвергалась бешеному натиску гвардейцев и стражников – и, чего греха таить, не выдержала. Пала, можно сказать, будто обычная дверца в чулан, где рачительная хозяйка прячет свое кусьяльное варенье. После печального инцидента (причиной которому было вторжение ведьмы Свахереи на седласой забаске) недовольный король приказал строителям соорудить препятствие помощнее и посолиднее. Оттобальт как в воду глядел, предвидя, что верные подданные не оставят его в покое. И верно: новая дверь затрещала, заскрипела, затряслась.
Что и говорить – строители дело свое знали и работали на славу. Гвардейцам на сей раз пришлось нелегко, но чувство долга звало их на помощь возлюбленному повелителю, и что им какие-то двери? Они крепости брали шутя.
Еще одно усилие – и две дюжины гвардейцев, возглавляемых Сереионом, ввалились в спальню к королю многоруким и многоногим копошащимся монстром. Нельзя сказать, что представшая их взорам картина как-то соответствовала сцене кровавой битвы, которую они уже видели внутренним взором. Но ни смертельно опасных канчуленяк, ни мартовского трепетного Вапонтиха, ни, на худой конец, злоумышленников с кривыми кинжалами в зубах не узрели эти достойные сыны Упперталя.
Тихая спокойная комнатка. Очаровательные шторки в цветочек, словно паруса, надуваемые теплым ветерком. Милые сердцу безделушки – коробочки, статуэтки, мягкий пуфик, застывший у стены. Небольшой натюрмортик из продуктов питания – фрукты, мясо и хлеб на золотом подносике, кувшин-другой с прохладительным и взбодрительным: Хеннерты всегда были не прочь покушать, и время суток в этом случае не имело ни малейшего значения. Короли, они вообще выше обстоятельств.
Сгорбившийся Оттобальт в мягком ночном колпаке с помпончиком сидел на постели в обнимку с Аларм Зуммером, притаившись, словно боялся спугнуть редкого зверя. Он искоса взирал на притихшую толпу своих воинов.
Гвардейцы растерянно осмотрелись.
В комнате воцарилось гробовое молчание, но не тишина: со двора по-прежнему доносились ужасный рев и ворчание.
Первым заговорил Сереион:
– Ваше величество, ради Всевысокого Душары, извините меня за этот кавардак! – Он небрежно указал себе за спину. – Слугам прислышались злокумсые канчуленяки у вас в покоях. С два десятка примерно… Честно говоря, я и сам слышал какие-то страшные и смутно знакомые звуки, но не предполагал, что нарушу сон и покой вашего величества.
В этом месте Сереион сделал паузу и придал лицу виновато-почтительное выражение.
Затем обернулся к своим солдатам и знаком приказал им покинуть опочивальню. Обрадованные возможностью оставить поле несостоявшейся битвы, осторожно переступая через обломки бедной двери, гвардейцы неслышными тенями выскользнули в коридор.
– Еще раз простите, ваше величество, – уточнил Сереион.
Король, все это время сидевший молча, вдруг откашлялся и заговорил хриплым голосом, будто включенный в сеть радиоприемник:
– Живу, понимаешь, как в глугабрахских лесах: никого не дозовешься, не докричишься, когда нужно.
Сереион попытался аккуратно приставить на прежнее место остатки дверей, но его попытка не увенчалась успехом. Он вздохнул, оглядев дело рук своих бравых подчиненных, развернулся к Оттобальту и выпрямился по стойке «смирно», готовый хоть до утра внимать родному монарху:
– Виноват, ваше величество. Больше не повторится, ваше величество. – И после паузы добавил: – Дверь нужно будет укрепить еще основательнее. В целях безопасности.
– А если слугам опять чего привидится? – уныло спросил Оттобальт. – Или в самом деле какая конфузия случится, и мне действительно будет нужна помощь.
– Выставим! – бодро отвечал командир гвардейцев. – Чтобы наши орлы – и не выломали какую-то там дверь. Да мы от всего Ландсхута камня на камне не оставили, не то что, осмелюсь заметить, от вашей спаленки.
– Камня на камне – не надо, – торопливо уточнил король. – За службу спасибо, но меру знать тоже полезно.
Затем король предпринял несколько разнообразных действий. Прежде всего с нескрываемым почтением оглядел Аларм Зуммер – ишь какого переполоху наделал – и осторожно положил его на низенький столик возле постели. Затем спустил ноги вниз и начал осторожно нащупывать мягкие ночные пантуфли.
– Мне снился кошмар, я проснулся – действительно кошмар. Что у нас происходит лунной ночью? Эпидемия? Я слышал, бывают такие чудики, которые при полной луне по крышам и башням шастают… Доложи обстановку по всей форме.
Сереион тревожно переступил с ноги на ногу:
– Не знаю, как и рассказать, мой повелитель…
– Начни с начала, – неожиданно здраво посоветовал король. – Потом перейди к середине и заверши концом. Говорят, так проще всего.
Сереион позволил себе улыбнуться.
– Все как всегда, ваше величество, – начал он. – То есть как обычно, без происшествий, – это стало центральной частью его речи. Он задумался и рискнул завершить следующим пассажем: – В пределах допустимого.
Король оторвался от окна, в которое только что глядел с нескрываемым интересом, и устремил испытующий взор на своего верного воина:
– Вот ЭТО ты считаешь допустимым?
Сереион обшарил спальню встревоженным взглядом, даже приподнял над головой светильник, пытаясь рассмотреть, что могло притаиться на потолке.
– Простите, ваше великолепие, не понял.
Король на удивление спокойно поманил гвардейца к окну и сам тоже уставился во двор:
– Что там происходит такого, что подо мной дрожит даже постель? Ты хочешь сказать, что так работает антихрапный трон Кукса? А если это землетрясение, то отчего из замка не выносят ценные вещи, включая меня? Это, по-вашему, нормальное поведение?
Сереион побледнел и стал оправдываться:
– Не знаю даже, как доложить вашему величеству…
Король сделал проницательное и задумчивое лицо:
– Да уж как-нибудь доложи.
Сереион потер влажный лоб:
– Ваш любимый лесоруб Кукс…
Король занервничал:
– Что мой любимый лесоруб Кукс? Он превратился в огнедышащего и танцующего дракона и теперь пляшет нечто воинственно-зажигательное во внутреннем дворе моего замка?
Гвардеец стал потихоньку заикаться:
– Если быть абсолютно точным, вашу тетю Гедвигу…
Когда короля к тому вынуждали, он бывал просто великолепен: сколько сарказма, сколько горечи, сколько беспощадной остроты. Правда, почти всегда в такие моменты на горизонте не видно было и следов придворного летописца, а потому блеск королевского остроумия не был задокументирован.
– Превратился в тетю? – съязвил Оттобальт. – Именно поэтому храп теперь звучит с удвоенной силой – ты это хочешь сказать?
Неожиданно взгляд Сереиона просветлел:
– Вы, как всегда, почти правы, ваше величество.
Король разочаровался. По правде говоря, он рассчитывал на несколько иной результат. Вот так остришь-остришь, а кто это оценит? Потом войдешь в историю как скудоумный и грубый человек, чуждый эдакой легкости и изящества. Обидно, между прочим.
– Ну же, хоть ты не придумывай глупостей, – попытался он урезонить верного гвардейца.
Сереион замялся:
– К сожалению, это правда. Никто не решался беспокоить вас, когда вы наконец заснули… – Тут его речь стала вовсе невразумительной, ибо весть, которую он должен был сообщить обожаемому монарху, и впрямь была какой-то… такой. Положение в замке сложилось не то чтобы безнадежное или трагичное, но щекотливое.
Сереион даже попытался в отчаянии взлохматить волосы. Правда, на нем был стальной шлем с пышным плюмажем, но в отчаянии человек способен взлохматить что угодно.
Оттобальт понял, что больше не выдержит:
– Не томи, выкладывай поскорей!
Гвардеец набрал полную грудь воздуха:
– В общих чертах все обстояло так: Кукс, сработав антихрапное ложе, изрядно напился и – чего никто не ожидал – повалился рядом с оным и сам захрапел так, что с лихвой компенсировал вашу несколько нейтрализованную тетю. Одним словом, полный аврал.
Оттобальт хотел что-то спросить, но обнаружил, что утратил дар речи и способен выражать свое отношение к происходящему лишь гримасами, словно горестный сюмрякача, наступивший себе на хвост:
– Э-э-э… – несколько туманно сообщил его величество.
– Ох-хо-хо, – поддержал Сереион.
– А-а-а?.. – уточнил король.
– У-ух, – отвечал Серерион.
– О-о-о, – предположил несчастный монарх.
– О! О! – подчеркнул гвардеец.
– Ну знаешь! – возмутился Оттобальт, вновь обретая бесценный дар общения на вербальном уровне.
Сереион прояснил ситуацию:
– Все боятся его трогать по двум причинам: во-первых, он ваш любимец, во-вторых, сумасшедший – того и гляди, зарубит спросонья своим топором и не заметит, а что с него возьмешь? Ко всему прочему рядом с тетей спит не только он, но и вертикально стоящий строй не менее безумного караула рыцарей-бесумяков. Они же учились по тетиной книжке, так что я даже берусь предугадать их реакцию. Словом, если не зарубит один безумец, так прибьют остальные в припадке фанатичного рвения. Вот такие дела.
Король почувствовал, что ему следует попрочнее утвердиться на земле, а то уже в глазах темнеет. Он сел, точнее, не сел, а свалился в удобное кресло:
– А если попросить лекаря Мублапа воскурить какие-нибудь успокоительные дымки? Помнится мне, он проделывал нечто подобное.
– Мублап уехал на съезд докторов, посвященный дырнальным проблемам, – напомнил Сереион.
Его величество совершенно отчетливо понял, отчего он так ненавидит дырнальные проблемы.
Король прекратил жевать.
Когда его величество прекращал жевать, это был верный признак напряжения всех духовных, умственных и физических сил. Кто сказал, что мужчина не может родить? Оттобальт как раз рождал мысль. Правда, родив, он не всегда успевал с ней познакомиться. Она взмывала куда-то ввысь, оставляя его в скорбном одиночестве, но с детьми всегда так. Рано или поздно они нас покидают.
В данном случае король титаническим усилием воли пытался вспомнить, что он когда-либо слышал о Ляситопном Мурчарейнике.
Марона понял, что разумнее прийти на помощь возлюбленному монарху и дать краткую справочку, чем после расхлебывать непредвиденные последствия. Ведь Оттобальт мог вполне идентифицировать Мурчарейник и как собрание самых отпетых разбойников со всего Вольхолла, и как слет передовых стражников и телохранителей, и как клуб добровольных отшельников и каторжан. А на самом деле Ляситопный Мурчарейник был передовой организацией, и современники гордились и диву давались, как могла до такого дойти человеческая мысль.
Страны, входящие в Мурчарейник, договорились о том, что человек – это не просто существо, а существо особенное. Они даже записали в уставе, что Всевысокий Душара как-то обмолвился первому из созданных им людей, что человек-де звучит гордо. И что в человеке все должно быть прекрасно: и обувь, и оружие, и имущество, и внешность – если получится. Поэтому человека нужно беречь почти как череполсяку, сюмрякачу или редчайшую куфантийскую зябрячу; уважать, как лысеющего выхухоля Хвадалгалопсу, и ценить, как самый редкий пыр-зик-сан.
Все это он и выпалил королю на одном дыхании, напомнив, что через два месяца представитель Упперталя должен будет докладывать на Мурчарейнике о том, как обстоят дела с любовью и уважением к человеку в его стране.
Его величество сказал, что, по правде говоря, следовало бы докладывать о любви и уважении к тете, но он понимает, что тетя Гедвига сидит в печенках не только у него, но и у остальных. Так что пусть будет лесоруб Кукс – он согласен.
Тут король вернулся к основному вопросу дня:
– Мастер, говоришь? – уточнил он.
– Великолепный, – подтвердил Марона. – Но дело в том, что за свою безупречную работу он требует выполнить его условия, и в этом, так сказать, вся трудность положения.
– Ну, чего он там хочет?
Марона натянуто улыбнулся:
– Да, в общем, сущий пустячок: вернуть ему его славный топорик, обеспечить необходимым количеством стройматериалов и каждый день выдавать по два бочонка вина плюс немного копченого мяса и хлеба. А самое главное – он требует тело тети, дабы согласно его размерам изготовить специальное антихрапное ложе для того, чтобы ее величество Гедвигу прямо на нем можно было поместить в центре нашего мероприятия. Вы ведь сами говорили, что она может проснуться в любой момент. Так вот, даже если проснется, придраться к чему-либо ей будет уже сложнее.
Король почесал бороду:
– Топорик, топорик… Кстати, где его топорик?
Такого вопроса Марона не ожидал. Он как раз готовился к длительным переговорам и репетировал самые веские и убедительные аргументы. Король, по обыкновению, застал его врасплох:
– Не знаю. Может, в музее…
– В музее! Такую вещь – и в музей! Вы что, не знаете, что из музея постоянно кто-то что-то тянет себе домой? Я всегда настаивал на том, чтобы особо ценные вещи клали сразу в сокровищницу.
Оттобальт встал из-за стола и прошелся к окну широким строевым шагом:
– Да, дело способно принять интересный оборот, если наш лесоруб что-то такое надумал.
Марона слегка покраснел:
– Ну что вы, ваше величество, в этом отношении Кукс – святой человек, он и девственницы пальцем не тронет. Разве что зарубить может.
Король мечтательно посмотрел в окно, прислушался к храпу, доносившемуся откуда-то сверху и сбоку, и произнес по слогам:
– Вот-вот, за-ру-бить.
Марона тоже прислушался к ощутимой вибрации. На столе слегка зазвенели пустые бокалы:
– Тут следует учитывать, что рыцари-бесумяки тоже понимают, что Нучипельская Дева может очнуться от своего сна в любой момент и спросить с них со всей строгостью магистра ордена. Охранять они ее будут как зеницу ока. И я могу их по-человечески понять.
Оттобальт ушел в себя и какое-то время молчал. Затем спросил безо всякой видимой связи с предыдущим:
– Сколько, говоришь, Кукс просит вина?
– Две бочки в день, ваше величество.
– Отлично, пусть будет две. И пусть гвардейцы с него глаз не спускают – время от времени. И скажите, что за антихрапное ложе я буду благодарен отдельно. Вплоть до того, что рассмотрю вопрос об овсянке на ближайшем же королевском совете.
Если бы в Дартском замке знали Шекспира…
Впрочем, мы уже неоднократно сетовали на то, что в Вольхолле как-то не слишком почитают этого прославленного драматурга. Строго говоря, здесь вообще не читают известных нам писателей. В Вольхолле свои классики.
Особенной популярностью пользуются «Базяки дремучего вумпы» (сколько бы ни твердили литературоведы, что это типично детское чтиво), а также мелодраматическая поэма «Плач по Лязбубской пилюкальче», авторство которой приписывалось двум, а то и трем десяткам гениев. Но ни в одном из указанных произведений не уделяется должного внимания природе. А зря.
Именно по этой причине участники описанных ниже событий не обратили внимания на кроткую молочно-белую луну, трудолюбиво светившую со звездного и ясного ночного неба и казавшуюся совершенно неуместной в данных обстоятельствах. Как бы ни прелестна и полна была она в этот час, но, увы, осталась незамеченной.
Сюда скорее бы подошла погода, описанная Шекспиром в «Короле Лире», акт третий. Вот кто был настоящим мастером своего дела. Шекспир, разумеется, а не Лир.
Но мы отвлеклись…
Вначале ночь была даже тихая. Если, конечно, можно назвать тишиной легкий шелест листьев, обдуваемых теплым ветерком, и громоподобный храп королевы-тети Гедвиги, прочно утвержденной на полунаклонном антихрапном троне-ложе, созданном гением и золотыми руками небезызвестного лесоруба Кукса.
Сам создатель этого шедевра примостился рядом, у подножия трона, привалившись спиной к пустой бочке из-под вина. На его давно не бритом лице мелькала блаженная улыбка, а крупный нос подергивался, как хобот пьяного тапира, и выводил сложные фиоритуры. Откровенно говоря, лесоруб Кукс не только был похож на пьяного тапира, но и на самом деле пьян в стельку.
Вокруг этой необычной парочки, напоминавшей в лунном свете мраморные статуи влюбленных, которыми любят уродовать парки, аккуратным каре расположился отряд верных рыцарей-бесумяков. Он и придавал строгость и завершенность этой композиции – как визуально, так и с точки зрения музыкального сопровождения. Ибо лесоруб Кукс – как это свойственно самонадеянным смертным – переоценил свои (довольно-таки большие) возможности и упился уже первой бочкой. А второй сосуд с амброзией… то есть вином из божественных гарбульзиков достался бдительной тетиной охране, каковая и нализалась до зеленых чертиков в глазах и полной невменяемости.
Утратив ориентацию в пространстве, они застыли, словно звучащие колонны, опираясь не столько на двуручные мечи, сколько на невероятное чувство долга, не изменившее им даже в этот миг.
Славный Оттобальт, которому около восьми часов вечера слуги принесли радостную весть о завершении работы над антихрапным ложем, спал в своей опочивальне. Мы были бы рады продолжить, заявив, что спал он сном праведника, однако любовь к точности заставляет нас отказаться от этого намерения.
Спал король крайне неспокойно.
Снилась ему дражайшая тетушка, но как-то еще более странно, чем всегда. Такие сны, сказал бы искушенный Мулкеба, Всевысокий Душара посылает нам как испытание перед концом света, чтобы попривыкли немножко.
Нучипельская Дева-Избавительница скакала в ночной рубашке и колпаке верхом на голубоглазом язьдрембопе. В правой руке она сжимала кочергу, и этой кочергой отчаянно размахивала, побуждая к атаке отряд верных бесумяков. Атаковали они ни много ни мало – неприступный Дартский замок, за стенами которого засел он, Оттобальт, в окружении последних солдат своей гвардии.
Обливаясь холодным потом и бормоча: «Заприте ворота! Скорее заприте ворота!» – его величество наконец проснулся. Он подскочил в постели, чувствуя, как вибрируют все мускулы, а по спине стекает предательская холодная струйка.
Перекошенные физиономии фанатиков-бесумяков еще какое-то время метались по самым темным углам опочивальни. Яркий лунный свет заливал центр комнаты.
«Полнолуние», – догадался Оттобальт, собираясь списать свой кошмар на ни в чем не повинное ночное светило. Однако дело осложнилось тем, что сон прошел, а вот тарарам и кошмар никуда не делись. В замке и наяву творилось нечто невообразимое – крик, топот, странное рычание, лязг и прочие безобразия. Грохот стоял такой, что король как бы слегка пожалел, что не досмотрел свой сон до конца.
Сто к одному, что тетя взяла бы замок с первого же приступа. Ну и что? Зато это было бы во сне. А теперь вот кто-то наверняка взял замок или еще что похуже, но уже не проснешься и не вздохнешь с облегчением. Надо разбираться.
Король тяжко вздохнул и приступил к разбирательству.
Для привлечения внимания нерадивых слуг к своей персоне Оттобальт использовал несколько предметов: трещотку, тиморский гонг, мелодичные колокольчики из загадочной страны Ярва-Яани, а также дикие вопли, издаваемые собственной луженой глоткой. Справедливости ради нужно отметить, что на слуг действовало только последнее из упомянутых средств, а все прочие скорее доставляли наслаждение самому монарху, который не был чужд и меломанских радостей.
Такое состояние мы обычно определяем как триумф надежды над опытом.
Король ухватился за трещотку и какое-то время энергично размахивал ею. Возможно, она и производила какие-то звуки, но слишком уж жалкие в общем хоре. Во всяком случае, даже Оттобальту не удалось наверняка определить, слышно ли ее на расстоянии.
Последовательный во всяком серьезном деле, он попытал счастья и с тиморским гонгом, и с колокольчиками. Последние звучали особенно тихо и незаметно.
Дикий вой, изданный королем напоследок, мог разогнать все фамильные привидения и приблудившихся призраков, если бы ранее их не распугал кошмар, царивший во внутреннем дворе.
Другой бы, более слабый духом, человек сдался и пал под натиском непреодолимых обстоятельств. Другой, но не потомок Хеннертов. Задумавшись, король залез под кровать и вытащил оттуда сундучок с самыми важными вещами. Из сундучка он извлек предмет, напомнивший бы любой домашней хозяйке мясорубку, а любому начальнику штаба Гражданской обороны – сирену. Впрочем, ни домохозяйки, ни начальника штаба среди знакомых Оттобальта отродясь не водилось, и потому он полагал предмет простым подарком на память от демонических драконорыцарей.
На предмете виднелась загадочная надпись: «ALARM ZUMMER, erzeugen im Deutschland. Hamburg, 1940».
Тут мы вынуждены несколько отвлечься от происходящего и объясниться с недоуменным читателем.
Сирену спер хозяйственный Клаус в первые часы пребывания на Восточном фронте. Правда, находясь в состоянии того жестокого похмелья, о котором потом с трепетом рассказывают внукам, он принял Аларм Зуммер за машинку для набивания патронов в пулеметную ленту. Ну и что с того, что эти два предмета абсолютно непохожи? В том состоянии, в котором пребывал Клаус, это все равно было не более чем темное пятно с торчащей сбоку ручкой. И это самое нечто он и стащил, радостно хихикая и дивясь своей предусмотрительности и ловкости.
Когда майор фон Морунген ощутил в себе достаточно сил, чтобы бранить своих подчиненных, то первым делом он выбранил Клауса за то, что тот понапихивал в машину кучу ненужных предметов, из-за чего внутри стало еще более тесно. Выбрасывать же новехонькую – хоть и абсолютно бесполезную – вещь не позволила знаменитая немецкая бережливость. Так бы и проездила бедная сирена мертвым грузом по всем русским и вольхоллским дорогам, но случился однажды в жизни экипажа «Белого дракона» незабываемый Мумзьнямский танцевальный вечер на десять мифических персон с громоподобным бумбитрямом в финале.
Питейная программа вечера была столь обширна, хозяева столь гостеприимны, а нехватка мифических персон столь ощутима, что доблестные танкисты очень быстро дошли до той стадии, которой они достигали всего несколько раз в жизни и исключительно в «Синей жирафе».
Дитрих фон Морунген так никогда и не вспомнил, как именно он представил Аларм Зуммер – как одну из недостающих мифических персон или как свой вариант бумбитряма. Да и бог с ней, с точностью в деталях. К черту детали. Главное, что восхищенный Оттобальт утром второго дня самозабвенно крутил ручку этой адской машинки – и это привело к тому, что немцы, впавшие в сон, по глубине напоминающий летаргический, встали все как один. Они плохо соображали и порывались отстреливаться от собак и собутыльников, а Генрих все норовил развернуть замковую башню, чтобы пальнуть как следует по кому-то, кто пригрезился ему в похмельном угаре, – но его величество радовался от души.
Поэтому, когда «Белый дракон» двинулся в свой исторический поход за Граалем (в данном случае – Белохатками), пришедший в чувство майор понял, что может убить нескольких зайцев одним выстрелом: доставить удовольствие союзнику, освободить место в танке, а также избавиться от ненужной вещи, один взгляд на которую вызывал у него резкий приступ идиосинкразии.
Словом, король стал счастливым обладателем взаправдашнего демонического предмета, к которому обращался почтительным шепотом.
Прижав Аларм Зуммер к животу, Оттобальт несколько раз провернул сопротивляющуюся ручку. Демонический предмет издал пронзительный воющий звук, еще более ужасный, нежели те, что доносились снаружи. Будто бы грозный морской змей Вапонтих почувствовал внезапное родство душ с мартовскими котами и принялся подражать им в силу отмеренных ему возможностей и талантов. У Оттобальта мурашки побежали по спине. Но ему нравилось крутить упрямую рукоятку, да и цель была достигнута. Вряд ли бы нашелся во всем Дарте тот глухой, который не слышал этого воя.
Спустя пару минут за дверью послышался топот и взволнованные голоса:
– Беда, беда! Нападение!
– Спасите! Помогите!
– Злокумсые канчуленяки! Злокумсые канчуленяки в замке!
– Канчуленяки?! Где? Как они сюда попали?
– Выносите столовое серебро и золото! Соблюдайте спокойствие!
– А-а-а!!! Мамочка, а-а-а…
– Канчуленяки в королевской опочивальне!!!
– Скорее спасайте короля!
– Стража, за мной! – раздался хорошо поставленный голос, и король с удовольствием отметил, что Сереион уже на месте, собран и спокоен, готов действовать. Да что там говорить – это же Сереион. Этим все сказано.
– Сюда, сюда!
– Туда, там! О!
– Все воют и воют… как сильзяшные пичкамуты! С десятка два будет!
– Луки на-а-а-а изготовку! Мечи о-о-о-бнажить! К битве товьсь!
Многострадальная дверь королевской опочивальни уже один раз в этом месяце подвергалась бешеному натиску гвардейцев и стражников – и, чего греха таить, не выдержала. Пала, можно сказать, будто обычная дверца в чулан, где рачительная хозяйка прячет свое кусьяльное варенье. После печального инцидента (причиной которому было вторжение ведьмы Свахереи на седласой забаске) недовольный король приказал строителям соорудить препятствие помощнее и посолиднее. Оттобальт как в воду глядел, предвидя, что верные подданные не оставят его в покое. И верно: новая дверь затрещала, заскрипела, затряслась.
Что и говорить – строители дело свое знали и работали на славу. Гвардейцам на сей раз пришлось нелегко, но чувство долга звало их на помощь возлюбленному повелителю, и что им какие-то двери? Они крепости брали шутя.
Еще одно усилие – и две дюжины гвардейцев, возглавляемых Сереионом, ввалились в спальню к королю многоруким и многоногим копошащимся монстром. Нельзя сказать, что представшая их взорам картина как-то соответствовала сцене кровавой битвы, которую они уже видели внутренним взором. Но ни смертельно опасных канчуленяк, ни мартовского трепетного Вапонтиха, ни, на худой конец, злоумышленников с кривыми кинжалами в зубах не узрели эти достойные сыны Упперталя.
Тихая спокойная комнатка. Очаровательные шторки в цветочек, словно паруса, надуваемые теплым ветерком. Милые сердцу безделушки – коробочки, статуэтки, мягкий пуфик, застывший у стены. Небольшой натюрмортик из продуктов питания – фрукты, мясо и хлеб на золотом подносике, кувшин-другой с прохладительным и взбодрительным: Хеннерты всегда были не прочь покушать, и время суток в этом случае не имело ни малейшего значения. Короли, они вообще выше обстоятельств.
Сгорбившийся Оттобальт в мягком ночном колпаке с помпончиком сидел на постели в обнимку с Аларм Зуммером, притаившись, словно боялся спугнуть редкого зверя. Он искоса взирал на притихшую толпу своих воинов.
Гвардейцы растерянно осмотрелись.
В комнате воцарилось гробовое молчание, но не тишина: со двора по-прежнему доносились ужасный рев и ворчание.
Первым заговорил Сереион:
– Ваше величество, ради Всевысокого Душары, извините меня за этот кавардак! – Он небрежно указал себе за спину. – Слугам прислышались злокумсые канчуленяки у вас в покоях. С два десятка примерно… Честно говоря, я и сам слышал какие-то страшные и смутно знакомые звуки, но не предполагал, что нарушу сон и покой вашего величества.
В этом месте Сереион сделал паузу и придал лицу виновато-почтительное выражение.
Затем обернулся к своим солдатам и знаком приказал им покинуть опочивальню. Обрадованные возможностью оставить поле несостоявшейся битвы, осторожно переступая через обломки бедной двери, гвардейцы неслышными тенями выскользнули в коридор.
– Еще раз простите, ваше величество, – уточнил Сереион.
Король, все это время сидевший молча, вдруг откашлялся и заговорил хриплым голосом, будто включенный в сеть радиоприемник:
– Живу, понимаешь, как в глугабрахских лесах: никого не дозовешься, не докричишься, когда нужно.
Сереион попытался аккуратно приставить на прежнее место остатки дверей, но его попытка не увенчалась успехом. Он вздохнул, оглядев дело рук своих бравых подчиненных, развернулся к Оттобальту и выпрямился по стойке «смирно», готовый хоть до утра внимать родному монарху:
– Виноват, ваше величество. Больше не повторится, ваше величество. – И после паузы добавил: – Дверь нужно будет укрепить еще основательнее. В целях безопасности.
– А если слугам опять чего привидится? – уныло спросил Оттобальт. – Или в самом деле какая конфузия случится, и мне действительно будет нужна помощь.
– Выставим! – бодро отвечал командир гвардейцев. – Чтобы наши орлы – и не выломали какую-то там дверь. Да мы от всего Ландсхута камня на камне не оставили, не то что, осмелюсь заметить, от вашей спаленки.
– Камня на камне – не надо, – торопливо уточнил король. – За службу спасибо, но меру знать тоже полезно.
Затем король предпринял несколько разнообразных действий. Прежде всего с нескрываемым почтением оглядел Аларм Зуммер – ишь какого переполоху наделал – и осторожно положил его на низенький столик возле постели. Затем спустил ноги вниз и начал осторожно нащупывать мягкие ночные пантуфли.
– Мне снился кошмар, я проснулся – действительно кошмар. Что у нас происходит лунной ночью? Эпидемия? Я слышал, бывают такие чудики, которые при полной луне по крышам и башням шастают… Доложи обстановку по всей форме.
Сереион тревожно переступил с ноги на ногу:
– Не знаю, как и рассказать, мой повелитель…
– Начни с начала, – неожиданно здраво посоветовал король. – Потом перейди к середине и заверши концом. Говорят, так проще всего.
Сереион позволил себе улыбнуться.
– Все как всегда, ваше величество, – начал он. – То есть как обычно, без происшествий, – это стало центральной частью его речи. Он задумался и рискнул завершить следующим пассажем: – В пределах допустимого.
Король оторвался от окна, в которое только что глядел с нескрываемым интересом, и устремил испытующий взор на своего верного воина:
– Вот ЭТО ты считаешь допустимым?
Сереион обшарил спальню встревоженным взглядом, даже приподнял над головой светильник, пытаясь рассмотреть, что могло притаиться на потолке.
– Простите, ваше великолепие, не понял.
Король на удивление спокойно поманил гвардейца к окну и сам тоже уставился во двор:
– Что там происходит такого, что подо мной дрожит даже постель? Ты хочешь сказать, что так работает антихрапный трон Кукса? А если это землетрясение, то отчего из замка не выносят ценные вещи, включая меня? Это, по-вашему, нормальное поведение?
Сереион побледнел и стал оправдываться:
– Не знаю даже, как доложить вашему величеству…
Король сделал проницательное и задумчивое лицо:
– Да уж как-нибудь доложи.
Сереион потер влажный лоб:
– Ваш любимый лесоруб Кукс…
Король занервничал:
– Что мой любимый лесоруб Кукс? Он превратился в огнедышащего и танцующего дракона и теперь пляшет нечто воинственно-зажигательное во внутреннем дворе моего замка?
Гвардеец стал потихоньку заикаться:
– Если быть абсолютно точным, вашу тетю Гедвигу…
Когда короля к тому вынуждали, он бывал просто великолепен: сколько сарказма, сколько горечи, сколько беспощадной остроты. Правда, почти всегда в такие моменты на горизонте не видно было и следов придворного летописца, а потому блеск королевского остроумия не был задокументирован.
– Превратился в тетю? – съязвил Оттобальт. – Именно поэтому храп теперь звучит с удвоенной силой – ты это хочешь сказать?
Неожиданно взгляд Сереиона просветлел:
– Вы, как всегда, почти правы, ваше величество.
Король разочаровался. По правде говоря, он рассчитывал на несколько иной результат. Вот так остришь-остришь, а кто это оценит? Потом войдешь в историю как скудоумный и грубый человек, чуждый эдакой легкости и изящества. Обидно, между прочим.
– Ну же, хоть ты не придумывай глупостей, – попытался он урезонить верного гвардейца.
Сереион замялся:
– К сожалению, это правда. Никто не решался беспокоить вас, когда вы наконец заснули… – Тут его речь стала вовсе невразумительной, ибо весть, которую он должен был сообщить обожаемому монарху, и впрямь была какой-то… такой. Положение в замке сложилось не то чтобы безнадежное или трагичное, но щекотливое.
Сереион даже попытался в отчаянии взлохматить волосы. Правда, на нем был стальной шлем с пышным плюмажем, но в отчаянии человек способен взлохматить что угодно.
Оттобальт понял, что больше не выдержит:
– Не томи, выкладывай поскорей!
Гвардеец набрал полную грудь воздуха:
– В общих чертах все обстояло так: Кукс, сработав антихрапное ложе, изрядно напился и – чего никто не ожидал – повалился рядом с оным и сам захрапел так, что с лихвой компенсировал вашу несколько нейтрализованную тетю. Одним словом, полный аврал.
Оттобальт хотел что-то спросить, но обнаружил, что утратил дар речи и способен выражать свое отношение к происходящему лишь гримасами, словно горестный сюмрякача, наступивший себе на хвост:
– Э-э-э… – несколько туманно сообщил его величество.
– Ох-хо-хо, – поддержал Сереион.
– А-а-а?.. – уточнил король.
– У-ух, – отвечал Серерион.
– О-о-о, – предположил несчастный монарх.
– О! О! – подчеркнул гвардеец.
– Ну знаешь! – возмутился Оттобальт, вновь обретая бесценный дар общения на вербальном уровне.
Сереион прояснил ситуацию:
– Все боятся его трогать по двум причинам: во-первых, он ваш любимец, во-вторых, сумасшедший – того и гляди, зарубит спросонья своим топором и не заметит, а что с него возьмешь? Ко всему прочему рядом с тетей спит не только он, но и вертикально стоящий строй не менее безумного караула рыцарей-бесумяков. Они же учились по тетиной книжке, так что я даже берусь предугадать их реакцию. Словом, если не зарубит один безумец, так прибьют остальные в припадке фанатичного рвения. Вот такие дела.
Король почувствовал, что ему следует попрочнее утвердиться на земле, а то уже в глазах темнеет. Он сел, точнее, не сел, а свалился в удобное кресло:
– А если попросить лекаря Мублапа воскурить какие-нибудь успокоительные дымки? Помнится мне, он проделывал нечто подобное.
– Мублап уехал на съезд докторов, посвященный дырнальным проблемам, – напомнил Сереион.
Его величество совершенно отчетливо понял, отчего он так ненавидит дырнальные проблемы.