Страница:
Потом они приступили к беседе.
– Простите, что не поднимаю жалюзи. Летом они всегда опущены из-за жары. Для потолка это вредно. И еще из-за комаров. – Она помолчала и прибавила: – Хотя, думается, в такую засуху комаров не так уж и много.
Вскоре горничная принесла на подносе охлажденный чай и бисквиты. Когда девушка зажгла настольную лампу, Тротти заметил, что рисунок на фарфоровых тарелках был копией фрески на потолке.
– Я навещаю сына только два раза в год, – сказала старая дама, маленькими глотками отхлебывая чай. – Он живет на Сицилии, там он и родился. Летом он уезжает оттуда, спасаясь от жары, вот я и провожу с ним и его детьми пару недель в Доломитовых Альпах. – Слово «дети» вызвало у нее улыбку.
– На Рождество мы все выбираемся на Пантеллерию.
– Вы жили на Сицилии, синьора?
– Сорок пять лет. Но как только умер муж, я оттуда уехала. Вернулась в свой родной город жить с братом. Но и он – упокой Господи его душу! – несколько лет тому назад умер. А я одна-одинешенька должна справляться с этим невыносимым домом. – Она опустила чашку. – Иной раз я думаю, насколько права синьорина Беллони, живя в маленькой комнатушке. Гораздо практичнее. И слуги не нужны. – Словно в подтверждение искренности своих слов, она положила руку на грудь, прикрытую блузкой и петлями бус. – Я люблю Лоредану – свою горничную, – как собственную дочь. Но иногда я чувствую, что все-таки лучше быть одной.
– Конечно, – сочувственно произнес Тротти и кивнул.
– Одной, наедине только со своими воспоминаниями. – Она поставила чашку на стоявший рядом с креслом круглый одноногий столик. – Я прожила замечательную жизнь, такую замечательную жизнь!
– Мне кажется, вы очень любили Розанну.
– Вы ведь ее знали, комиссар. Вы знаете, каким она была прекрасным человеком. Прекрасным и очень добрым. – Синьорина Изелла пожала плечами. – Жаль, что она никогда не была замужем. Ведь семья – муж и дети – дают женщине такое удовлетворение.
– Она любила повторять, что ее семья – ученики.
Синьора Изелла окинула Боатти быстрым взглядом.
– Детей она действительно любила. Но бедняга испытывала ужас перед мужчинами. Дикий ужас.
– Не из-за своих ли религиозных убеждений?
– Религиозных убеждений?
– Кажется, она была из свидетелей Иеговы?
– Свидетелей Иеговы, комиссар? – Опровергающий жест рукой с длинными белыми пальцами. – Такая же добрая католичка, как мы с вами.
Тротти кивнул, хотя в церкви он не был с тех пор, как венчались Пьоппи и Нандо.
(С тех пор, кстати, он больше не видел и Аньезе. Аньезе, жена Тротти, во время венчания сидела рядом, но не успела закончиться основная часть церемонии, как она исчезла в компании какой-то молодой американки).
– Синьорина Беллони была привлекательной женщиной, – сказал Тротти. – И у нее не могло быть недостатка в мужчинах, которые хотели бы связать с ней свою судьбу.
– Розанна была очаровательной, очаровательной женщиной.
Тротти деликатно откашлялся:
– Я рискую показаться бесцеремонным, но…
Синьора Изелла перевела свой водянистый взгляд на лицо Тротти.
– Комиссар, вы полицейский. И, полагаю, должны выполнять свой долг…
Улыбка осветила лицо Тротти.
– Розанна была моложе меня года на два. Мы оба росли в годы фашизма, хотя встретились лишь недавно. Не хочется об этом думать, но вполне можно представить ее в те дни в форме «молодой итальянки». Ведь был же я молодым «баллилой».
Старая женщина заметно содрогнулась:
– О том времени я стараюсь не вспоминать. Для моего дорогого мужа то были несчастные, очень несчастные годы.
Молчание.
– Действительно, годы были плохие. Но я, как и Розанна, был тогда молод. И нам не с чем было сравнивать.
– Мой дорогой муж во время войны знал Муссолини. Врун, болтун и выскочка из Эмилии. И трус к тому же.
Боатти сидел в желтоватом круге света, падавшем на него от настольной лампы. Тротти не мог отделаться от впечатления, что, загородив нижнюю часть своего лица рукой, он улыбается.
– Синьора, вспомнить о фашизме меня заставили слова Розанны, которая как-то сказала мне, что в те два десятилетия – в те два несчастных десятилетия – люди хотя бы во что-то верили. Сегодня люди не признают вообще никаких ценностей.
– Розанна была прекрасным человеком. Но иногда чересчур наивным.
– Я слыхал… – Тротти замялся, – я слыхал, что она как-то чуть было не вышла замуж.
– Ничего подобного. – Синьора Изелла скрестила руки на груди.
Вновь неловкое молчание.
– Разумеется, у нее был мужчина.
– Мужчина, синьора?
– Я могу вам об этом рассказать, комиссар. Теперь, когда ее больше нет, едва ли я кому-нибудь сделаю больно, если сообщу вам, что у нее был мужчина.
– Любовник?
– Я этого не говорила.
– Друг?
– Толстенький коротышка, южанин.
– Как его звали, синьора?
– Не сицилиец – у сицилийцев перемешана норманнская и арабская кровь. Это красивая порода людей. Даже крестьяне.
– Кто был этот человек?
– Коротышка из Салерно. – Старая дама неодобрительно поджала губы. – Мне он сразу не понравился. Лизоблюд – вы, наверное, с такими сталкивались. Из тех, кто распахивает перед тобой двери, расшаркивается, целует ручку и вместо совершенных глаголов использует несовершенные. Но нос держит по ветру, так и норовит разнюхать, чего ты стоишь и что с тебя можно поиметь.
– Вы с ним встречались?
– Пару раз, когда Розанна жила на улице Мантуи. Она представила его как учителя из своей школы. А рассказала о нем гораздо позже. Мне было странно увидеть в ее доме мужчину, и, разумеется, я сразу же кое-что заподозрила.
– Кое-что заподозрили?
– Он явно был ей не пара.
– И что же вы заподозрили?
– Семейство Беллони не из бедных.
– А кто этот человек? Где он живет?
– Он, верно, надеялся с помощью Розанны прибрать к рукам все состояние семейства. А когда у него это не выгорело, он переключился на ее сестру. – Синьора Изелла слегка содрогнулась. – Как сутенер, паразитирующий на женщине из-за денег.
– Как его зовут?
– Вроде отца Розанны, точнее, ее отчима. Тот тоже был южанином и женился на богатой женщине, чтобы прибрать к рукам ее денежки.
– Кто был любовником Розанны?
– Я никогда не говорила, что Розанна и этот тип были любовниками.
– Кто он?
– По-моему, он ушел с работы вскоре после того, как Марию-Кристину поместили в приют. Уехал куда-то в Лигурию – то ли в Вентимилью, то ли в Империю, а может быть, и в Сан-Ремо. Уехал с сыном.
– Его имя, синьора?
– И вы думаете, что через столько лет я смогу его вспомнить? Имя ничтожного коротышки из Салерно? – Она усмехнулась, поглядев на Боатти, и отхлебнула чаю.
Ее редкие седые волосы были слегка подсинены.
– Это была домработница. Она приходит два раза в неделю.
Одна рука лейтенанта Пизанелли покоилась на рулевом колесе. Другой он приглаживал свои длинные прямые волосы, обрамлявшие лысую макушку.
– Слишком сексуальный голос для домработницы. Акцент вроде латиноамериканский.
– Займись-ка лучше своими делами.
– Как вам будет угодно, комиссар. А домой вам я звонить больше не буду.
Тротти откинулся на пассажирском сиденье.
– Это тебе Ева сказала, где меня искать?
– Ева-домработница? – Пизанелли пытался подавить улыбку. – С такой домработницей и я бы не прочь познакомиться.
День клонился к вечеру, но было еще очень жарко. Леденцы у Тротти кончились, и его слегка подташнивало. После сладкого чая синьоры Изеллы осталось горькое чувство. Теперь Тротти охватила усталость; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. Но когда за рулем сидел Пизанелли, он предпочитал глядеть в оба. С регулярными интервалами мимо них проносились огромные щиты, выстроившиеся, словно охранники, вдоль рисовых полей и рекламирующие продукцию городских скорняков и кастрюли из нержавеющей стали.
Купол собора и обстроенные лесами башни на площади Леонардо остались позади на западе.
Пизанелли включил радио и настроил его на станцию, передававшую классическую музыку. «Борис Годунов». Когда автомобиль проезжал под каким-нибудь мостом или катился вдоль высоких кирпичных заборов, музыка пропадала.
Они добирались в Гарласко проселочными дорогами. Время от времени Пизанелли обгонял велосипедистов и грузовики с уединенных ферм.
– Спасибо тебе.
– За что, комиссар?
– За то, что заехал за мной. От этого Боатти меня уже начало мутить.
– Но настроен он, кажется, очень дружелюбно?
– Боатти хочет писать книгу.
– О чем?
– О работе полиции.
Пизанелли захохотал.
– И поэтому он вас разыскал?
– Ему хочется написать о смерти Розанны.
– А я думал, что он журналист. – Пизанелли взглянул на Тротти. – Похоже, он вам не нравится?
Они ехали по однообразной сельской местности. Над полями, между землей и небом, висела тусклая дымка. Летняя зелень начала уже буреть. Тротти не мог отделаться от чувства, что дождя вообще никогда больше не будет. Глобальное потепление, дыра в озоновом слое…
Жара, и в самом деле, стояла невыносимая. Веки у Тротти отяжелели. Он опустил стекло в надежде устроить сквозняк.
Сильно пахнуло навозом, и от этого запаха Тротти взбодрился больше, чем от слабого дуновения ветерка.
– Почему он вам не нравится?
– Он жалеет, что Розанна умерла слишком глупо.
– Но, вне всякого сомнения, он был сильно к ней привязан.
– Пиза, а ты никогда не замечал, что самые гуманные и благородные убеждения исповедуют марксисты и благочестивые христиане – люди, которые, как правило, отличаются крайним эгоцентризмом?
– Боатти, как и Итальянская коммунистическая партия, давным-давно перестал быть марксистом.
– Похоже, он не слишком-то опечален смертью Розанны.
– У иных и мать умрет, а они и не всхлипнут. Но это же не значит, что они совсем не страдают.
– Весьма глубокое наблюдение.
– Благодарствую за сарказм.
Тротти повернул голову и взглянул на Пизанелли:
– Хорошо, что ты меня оттуда вытащил. – Он положил руку на плечо Пизанелли. – Хотя не уверен, что начальник квестуры будет от этого в восторге.
– У него есть дела и поважнее, чем вести за мной слежку. – Пизанелли пожал плечами. – Город вымер, и я, как и все порядочные люди, могу позволить себе небольшой отпуск. Меня звал с собой Чиприани – какие-то нелегальные переселенцы в Маласпине. – Пизанелли убрал с руля руку и сделал непристойный жест. – Да мне-то плевать. Мы пытались колонизировать Африку, а теперь африканцы колонизируют нас. Африканцы, южане и Общий рынок.
– Ты как будто манифест для Ломбардской лиги сочиняешь.
– Не люблю, когда меня заставляют слишком много работать на Меренду, – сказал Пизанелли с горечью в голосе. – Ему не понравилось, когда вчера ночью он увидел нас на Сан-Теодоро вместе.
– Раз тебе не по душе южане, в полиции тебе делать нечего.
– А денек-то что надо, комиссар. И дождя опять нет. Город вымер, кроме Меренды и его приятелей из отдела убийств. – Пизанелли махнул рукой в сторону рисовых полей, высохших канав и длинных рядов подпорок. – Давайте лучше наслаждаться путешествием, забудем о квестуре.
– И о прокурорше из Рима с красивыми ногами?
– Лучше расскажите мне о Еве-домработнице, комиссар. У нее ножки хорошие? Она что, бразильянка?
– Да, пора тебе жениться.
Пизанелли хотел было что-то возразить, но внимание его привлек трактор «ламборгини» в облаке пыли. Он снизил скорость и обогнал его, что-то невнятно про себя пробормотав.
– Тебе нужно отдохнуть, Пиза. С женой – не с какой-нибудь девочкой, а с настоящей женщиной. Жена, отдых – и не исключено, что и волосы перестанут вылезать.
– Я уже все перепробовал.
– Ты насчет волос или жены?
– Почему вам не нравится Боатти, комиссар?
– Мне не нравится «Борис Годунов». Русские никогда не сочиняли таких мелодий, как Верди, Леонкавалло или Пуччини.
– Почему вам не нравится Боатти?
Тротти повернул голову:
– Я не говорил, что он мне не нравится.
– Вы что-нибудь узнали от него о Беллони?
– Он и впрямь хочет писать книгу о работе полиции.
Пизанелли улыбнулся:
– А что, собственно, знает комиссар Тротти о работе полиции? Вы случайно не сказали ему, что он мочится против ветра?
– Скорее всего, у Розанны Беллони действительно был любовник, – любовник, которого она, сама того не ведая, делила с сестрой. Южанин, положивший глаз на состояние семейства. А синьор Боатти в данный момент находится в начальной школе Джероламо Кардано, пытаясь что-нибудь разузнать об этом человеке. Человек этот некогда там тоже преподавал.
– Любовник? – Улыбка медленно сошла с лица Пизанелли. – Деньги Розанны после ее смерти переходят к ближайшим родственникам – Марии-Кристине и другим ее братьям и сестрам.
У Берегуардо они повернули налево, и через несколько минут машина загромыхала по мосту через По.
– А знаете, – сказал Пизанелли, – если, как утверждает доктор, Розанну Беллони убили в воскресенье днем, то во всем доме тогда никого не было.
Тротти взглянул на Пизанелли.
– О точном времени смерти с уверенностью можно говорить только после вскрытия.
– Главный вход в воскресенье был закрыт. Можно предположить, что незадолго до смерти Розанна была в доме одна.
– Когда вскрытие, Пиза?
Пизанелли оторвал правую руку от руля и растопырил пальцы.
– На верхнем этаже – никого: ваш приятель Боатти уехал с женой к родственникам в Верчелли. На первом этаже – лавка. Она принадлежит синьору Синьорони и его жене. Небольшой магазин канцелярских товаров, обслуживающий конторы и школы в квартале Сан-Теодоро. Магазин был закрыт, а потому ни синьора Синьорони, ни кого-либо другого в лавке или в складских помещениях за ней быть не могло.
– А вот синьора Изелла была уверена, что Розанна Беллони на выходные уехала.
– Куда?
– Обычно она навещала своего брата – своего сводного брата – в Фодже.
На лице Пизанелли расцвела самодовольная улыбка:
– Покуда вы, комиссар, прохлаждались на речке и ели ризотто, я выполнял кое-какие поручения – ваши же поручения.
– Slofu [20]– и очень дорого.
– Что? – Пизанелли нахмурил брови.
– Slofu – так говорит Боатти. В противоположность fasfu. [21]
– Fast food, – произнес Пизанелли, поправив Тротти.
– Да называй как хочешь, а за тарелку ризотто Боатти выложил больше, чем я зарабатываю в месяц.
– Пора бы нам зарплату прибавить. – Пизанелли пригладил сбоку волосы. – Мне уже приходится отказываться от ленча.
– Из тебя когда-нибудь выйдет хороший полицейский.
Пизанелли посмотрел на Тротти.
– Двенадцать лет я от вас это слышу. – В его голосе слышалась обида. Он перевел взгляд обратно на дорогу. – Днем главный вход в том доме на Сан-Теодоро всю неделю остается открытым. Его запирают только на ночь и по воскресеньям. Если кто-нибудь звонит, нужно спуститься вниз и отпереть дверь. Автоматического замка там нет.
– А это означает, что у убийцы Розанны был собственный ключ от главного входа.
– Или, комиссар?
– Или же убийцу пригласили заранее.
– Из вас когда-нибудь получится хороший полицейский, комиссар.
– Когда-нибудь.
– Кто живет на втором этаже?
– Его целиком занимает семейство Роберти.
– Кто эти Роберти?
– Они живут на втором этаже уже больше двадцати лет – с тех самых пор, когда доктор Роберти учился здесь в университете. Он защитил здесь диссертацию и уехал в Турин или куда-то еще.
– Куда-то еще?
– Доктор Роберти жил в Турине, но работал еще и в Варезе. Он из богатой семьи и мог позволить себе снимать квартиру на Сан-Теодоро.
– Зачем ему это было нужно?
– Он надеялся, что ему предложат интернатуру в городской больнице. В конце 60-х женился и с тех пор наезжает сюда примерно раз в месяц. Иногда прочтет лекцию-другую в университете.
– Где ты все это раскопал, Пизанелли?
– А почему вам не нравится Боатти, комиссар?
– Пизанелли, почему ты никогда не отвечаешь на мои вопросы?
– Какие еще вопросы?
– На все те вопросы, что я тебе задаю.
– А я вас спросил, почему вам не нравится Боатти. – Пизанелли чувствовал себя задетым. – И до сих пор жду ответа.
Тротти мрачно улыбнулся.
– Я не отвечаю на ваши вопросы? – обиженным тоном переспросил Пизанелли. – Про вскрытие? Когда будет вскрытие Беллони?
– К примеру.
– Завтра утром, в одиннадцать, – Меренда тоже хочет прийти.
– Спасибо, Пиза.
– А почему вам не нравится Боатти, комиссар?
Тротти молчал.
– Вы на него осерчали, потому что он не изображает страданий. А он правда заплатил за вас в ресторане?
– Как-нибудь, Пизанелли, я сделаю ризотто с лягушачьими лапками и накормлю тебя им до отвала. Будешь тогда говорить про свои slofu и fasfu.
– А вы познакомите меня с Евой-домработницей?
– Откуда ты все разузнал о Роберти?
– Комиссар, почему вы никогда не отвечаете на мои вопросы?
– Откуда ты все разузнал о Роберти?
Вздох.
– Я сходил на Сан-Теодоро и кое с кем поговорил.
– Какая у Роберти специальность?
– Везде много старух, которые коротают время за полузашторенными окнами и всегда рады поделиться своими знаниями с привлекательным молодым офицером полиции. А поскольку, как известно, я наделен и известной чуткостью, и поистине женской интуицией…
– Фаллократ ты. Как и все прочие в квестуре.
Пизанелли сдвинул брови и сосредоточил внимание на дороге.
– Так что дальше, Пизанелли?
– А вы не забыли одну вещь, комиссар?
Тротти пожал плечами.
– Вы помните, как меня любила бригадир Чуффи? И вам прекрасно известно, что фаллократом она меня не считала.
– Бригадир Чуффи мертва, – сказал Тротти холодно. – Какая специальность у Роберти, Пиза?
– Дерматология и ВБ.
– Что?
– Венерические болезни. – Лицо Пизанелли озарилось неторопливой мальчишеской улыбкой. – Года два назад в ту квартиру переселилась дочка Роберти.
– Почему?
– Она учится в университете. Изучает науку о человеческой коммуникации.
– А почему не в Турине?
Пизанелли помотал головой, отчего его длинные волосы выбились из-под воротника рубашки.
– За огромную квартиру в центре одного из самых дорогих на всем полуострове городов Роберти двадцать с лишним лет платит по расценкам 60-х годов. А город наш дорогой потому, что в нем, считается, один из лучших итальянских университетов.
– Считается?
– Мы, итальянцы, – простодушные жертвы собственной риторики. Стоит тебе несколько раз что-нибудь повторить, и ты сам начинаешь в это верить. Не исключено, что это лучший университет в Италии.
– Правда, что итальянские университеты не дотягивают до международных стандартов?
– Лучший университет далеко не всегда хороший университет.
– Поэтому ты и бросил свою медицинскую учебу?
Пизанелли не ответил. Он помолчал и сказал:
– Италия – единственная страна в Европейском сообществе, где окончание университета еще не дает человеку права работать по своей специальности. Хочешь стать доктором философии – отправляйся за границу.
– А правда, что Ломбардская лига хочет, чтобы в каждой провинции Ломбардии был свой университет?
– Похоже, вы думаете, комиссар Тротти, что я голосую за Ломбардскую лигу?
– За нее голосует больше двадцати процентов населения. А если учесть еще тех, кто переехал сюда с юга и голосует против, то получится, что за Ломбардскую лигу выступает около сорока процентов коренного населения Ломбардии.
– Так или иначе, а в большинстве провинций Ломбардии уже есть свои университеты. И голосуют за Ломбардскую лигу не для того, чтобы рядом с домом тебе построили университет. – Пизанелли снова пробежал рукой по волосам. – Если бы Розанна Беллони отремонтировала свой дом, а потом стала бы сдавать квартиры студентам, она могла бы иметь с них в десять раз больше денег, чем с Роберти.
– Кто тебе все это рассказал, Пиза?
– Маленькая старушка в церкви св. Теодоро. Я подкупил ее свечкой для алтаря. И еще подарил ей старый потрепанный экземпляр «Нигрициа». Прямо беда со всеми этими «беженцами», наводнившими наши города своими товарами. О христианских миссиях в черной Африке никто больше и не заикается.
– Почему Розанна не стала сдавать эту квартиру студентам?
– Деньги ее не интересовали.
– Если деньги человека не интересуют, скорее всего, они у него есть.
– Семейство Беллони не из бедных. У них есть земля и другая собственность. Но сейчас им приходится раскошеливаться на содержание этой сестры в Гарласко.
– Тот, у кого есть деньги, под матрасом их не держит.
– А кто сказал, что синьорина Беллони держала деньги под матрасом?
– Ты сам предположил, что мотивом ее убийства было ограбление.
– Ее мать была из старой буржуазной семьи и имела связь с одним из местных банков – с банком Сан-Джованни. Его директор – ее близкий родственник. Беллони была не из тех, кто держит деньги дома. Ровно столько, сколько ей нужно на неделю.
– Расскажи мне о дочери Роберти.
– Что рассказать?
– Она единственный человек, кого сейчас можно застать в этой квартире?
Пизанелли помотал головой.
– Возможно, она и осталась на лето в городе, чтобы подготовиться к экзаменам. Студенты ведь толкутся в городе круглый год. Но в августе большинство из них разъезжаются по домам.
– Она порядочная девушка?
Какой-то миг Пизанелли, казалось, колебался.
– Ну?
– Мой осведомитель – из тех, кто сидит у чана со святой водой и перебирает четки. Старое поколение, до сих пор искренне убежденное, что католики не должны участвовать в выборах, а мессу нужно проводить на латинском языке.
Синий дорожный указатель возвестил, что до Гарласко осталось пять километров.
– Она вся в черном, а тот, на ком одежда от Бенеттона, – воплощение сатаны. Из тех благочестивых христиан, кто жалел переселенцев, пока те не начали оккупировать наш город. Из тех, кто до сих пор думает, что добропорядочная девушка ездит верхом не иначе, как в дамском седле.
– Так что?
– Шлюха. По мнению благочестивой христианки, дочь Роберти – шлюха, которая каждую ночь меняет мужиков.
Наступал вечер, а жара все не спадала. Тротти поежился.
Здание санатория стояло на вершине небольшого холма, сбегавшего своими склонами прямо к По. Вода в этой верхней части реки, напитанная альпийскими источниками, была сравнительно чистой, так как не успевала еще смешаться с промышленными стоками из Милана. В благородной архитектуре здания, выстроенного в начале XIX века неким благородным аристократом, удачно сочетались австрийский и итальянский стили. Широкий фасад из красного кирпича доминировал над раскинувшейся вокруг однообразной сельской местностью.
Отъехав от стариков метров на двести, Пизанелли повернул налево, и автомобиль покатился по длинной аллее. Негоревшая в этот час вывеска сообщала о близости «Каза Патрициа».
По другую сторону въезда в аллею было установлено белое изваяние Девы Марии, обнимавшей голову своего мертвого Сына. На статуе от частых туманов и загрязненных дождей долины По образовались пятна.
Аллея была обсажена каштанами, под которыми стояло несколько скамеек. В тени сидели и стояли старики, не обратившие на проехавшую машину никакого внимания. Минуло пять, и зной наконец начал спадать.
На лобовом стекле автомобиля образовался желтоватый налет от разбившихся насекомых.
Перед зданием Пизанелли остановился, припарковав машину за старым белым фургоном «фиат». Усталости Тротти больше не чувствовал. Они поднялись на крыльцо и через новую, автоматически раскрывшуюся стеклянную дверь вошли внутрь.
В прохладном воздухе стоял запах паркетного лака, лекарств и старческой мочи.
– Извините, я бы хотел видеть директора.
У сидевшей за столом девушки было миловидное простодушное личико. С косметикой под глазами она явно переборщила, ярко-красная помада на губах размазалась. Поверх оранжевой тенниски на ней был надет белый спенсер, украшавший ее плоскую грудь надписью: «Лучшая компания».
Она оторвала глаза от журнала «Висто», положила его на стол и улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны.
– Я – комиссар Тротти.
Она подняла телефонную трубку.
– Не могли бы вы…
Тротти силой вернул ее руку с трубкой на место:
– Комиссар Тротти из уголовной полиции. Мне нужен директор. Срочно.
Девица закрыла журнал – она читала статью «Какао Меравильяо», – встала, проговорила: «Пройдемте» и без лишних слов, решительно сжав губы, повела полицейских по длинному коридору. Туфли были ей велики, и, чтобы они не болтались, она шла, неестественно выгнув спину. Пизанелли не отрывал глаз от белой юбки и слишком массивных для ее узкого тела бедер. Следом за ней мужчины поднялись по покрытой ковром лестнице и подошли к темной лакированной двери. Девушка постучала, вошла и, сказав несколько неразборчивых слов сидевшему внутри человеку, пригласила к нему Тротти и Пизанелли.
– Простите, что не поднимаю жалюзи. Летом они всегда опущены из-за жары. Для потолка это вредно. И еще из-за комаров. – Она помолчала и прибавила: – Хотя, думается, в такую засуху комаров не так уж и много.
Вскоре горничная принесла на подносе охлажденный чай и бисквиты. Когда девушка зажгла настольную лампу, Тротти заметил, что рисунок на фарфоровых тарелках был копией фрески на потолке.
– Я навещаю сына только два раза в год, – сказала старая дама, маленькими глотками отхлебывая чай. – Он живет на Сицилии, там он и родился. Летом он уезжает оттуда, спасаясь от жары, вот я и провожу с ним и его детьми пару недель в Доломитовых Альпах. – Слово «дети» вызвало у нее улыбку.
– На Рождество мы все выбираемся на Пантеллерию.
– Вы жили на Сицилии, синьора?
– Сорок пять лет. Но как только умер муж, я оттуда уехала. Вернулась в свой родной город жить с братом. Но и он – упокой Господи его душу! – несколько лет тому назад умер. А я одна-одинешенька должна справляться с этим невыносимым домом. – Она опустила чашку. – Иной раз я думаю, насколько права синьорина Беллони, живя в маленькой комнатушке. Гораздо практичнее. И слуги не нужны. – Словно в подтверждение искренности своих слов, она положила руку на грудь, прикрытую блузкой и петлями бус. – Я люблю Лоредану – свою горничную, – как собственную дочь. Но иногда я чувствую, что все-таки лучше быть одной.
– Конечно, – сочувственно произнес Тротти и кивнул.
– Одной, наедине только со своими воспоминаниями. – Она поставила чашку на стоявший рядом с креслом круглый одноногий столик. – Я прожила замечательную жизнь, такую замечательную жизнь!
– Мне кажется, вы очень любили Розанну.
– Вы ведь ее знали, комиссар. Вы знаете, каким она была прекрасным человеком. Прекрасным и очень добрым. – Синьорина Изелла пожала плечами. – Жаль, что она никогда не была замужем. Ведь семья – муж и дети – дают женщине такое удовлетворение.
– Она любила повторять, что ее семья – ученики.
Синьора Изелла окинула Боатти быстрым взглядом.
– Детей она действительно любила. Но бедняга испытывала ужас перед мужчинами. Дикий ужас.
– Не из-за своих ли религиозных убеждений?
– Религиозных убеждений?
– Кажется, она была из свидетелей Иеговы?
– Свидетелей Иеговы, комиссар? – Опровергающий жест рукой с длинными белыми пальцами. – Такая же добрая католичка, как мы с вами.
Тротти кивнул, хотя в церкви он не был с тех пор, как венчались Пьоппи и Нандо.
(С тех пор, кстати, он больше не видел и Аньезе. Аньезе, жена Тротти, во время венчания сидела рядом, но не успела закончиться основная часть церемонии, как она исчезла в компании какой-то молодой американки).
– Синьорина Беллони была привлекательной женщиной, – сказал Тротти. – И у нее не могло быть недостатка в мужчинах, которые хотели бы связать с ней свою судьбу.
– Розанна была очаровательной, очаровательной женщиной.
Тротти деликатно откашлялся:
– Я рискую показаться бесцеремонным, но…
Синьора Изелла перевела свой водянистый взгляд на лицо Тротти.
– Комиссар, вы полицейский. И, полагаю, должны выполнять свой долг…
Улыбка осветила лицо Тротти.
– Розанна была моложе меня года на два. Мы оба росли в годы фашизма, хотя встретились лишь недавно. Не хочется об этом думать, но вполне можно представить ее в те дни в форме «молодой итальянки». Ведь был же я молодым «баллилой».
Старая женщина заметно содрогнулась:
– О том времени я стараюсь не вспоминать. Для моего дорогого мужа то были несчастные, очень несчастные годы.
Молчание.
– Действительно, годы были плохие. Но я, как и Розанна, был тогда молод. И нам не с чем было сравнивать.
– Мой дорогой муж во время войны знал Муссолини. Врун, болтун и выскочка из Эмилии. И трус к тому же.
Боатти сидел в желтоватом круге света, падавшем на него от настольной лампы. Тротти не мог отделаться от впечатления, что, загородив нижнюю часть своего лица рукой, он улыбается.
– Синьора, вспомнить о фашизме меня заставили слова Розанны, которая как-то сказала мне, что в те два десятилетия – в те два несчастных десятилетия – люди хотя бы во что-то верили. Сегодня люди не признают вообще никаких ценностей.
– Розанна была прекрасным человеком. Но иногда чересчур наивным.
– Я слыхал… – Тротти замялся, – я слыхал, что она как-то чуть было не вышла замуж.
– Ничего подобного. – Синьора Изелла скрестила руки на груди.
Вновь неловкое молчание.
– Разумеется, у нее был мужчина.
– Мужчина, синьора?
– Я могу вам об этом рассказать, комиссар. Теперь, когда ее больше нет, едва ли я кому-нибудь сделаю больно, если сообщу вам, что у нее был мужчина.
– Любовник?
– Я этого не говорила.
– Друг?
– Толстенький коротышка, южанин.
– Как его звали, синьора?
– Не сицилиец – у сицилийцев перемешана норманнская и арабская кровь. Это красивая порода людей. Даже крестьяне.
– Кто был этот человек?
– Коротышка из Салерно. – Старая дама неодобрительно поджала губы. – Мне он сразу не понравился. Лизоблюд – вы, наверное, с такими сталкивались. Из тех, кто распахивает перед тобой двери, расшаркивается, целует ручку и вместо совершенных глаголов использует несовершенные. Но нос держит по ветру, так и норовит разнюхать, чего ты стоишь и что с тебя можно поиметь.
– Вы с ним встречались?
– Пару раз, когда Розанна жила на улице Мантуи. Она представила его как учителя из своей школы. А рассказала о нем гораздо позже. Мне было странно увидеть в ее доме мужчину, и, разумеется, я сразу же кое-что заподозрила.
– Кое-что заподозрили?
– Он явно был ей не пара.
– И что же вы заподозрили?
– Семейство Беллони не из бедных.
– А кто этот человек? Где он живет?
– Он, верно, надеялся с помощью Розанны прибрать к рукам все состояние семейства. А когда у него это не выгорело, он переключился на ее сестру. – Синьора Изелла слегка содрогнулась. – Как сутенер, паразитирующий на женщине из-за денег.
– Как его зовут?
– Вроде отца Розанны, точнее, ее отчима. Тот тоже был южанином и женился на богатой женщине, чтобы прибрать к рукам ее денежки.
– Кто был любовником Розанны?
– Я никогда не говорила, что Розанна и этот тип были любовниками.
– Кто он?
– По-моему, он ушел с работы вскоре после того, как Марию-Кристину поместили в приют. Уехал куда-то в Лигурию – то ли в Вентимилью, то ли в Империю, а может быть, и в Сан-Ремо. Уехал с сыном.
– Его имя, синьора?
– И вы думаете, что через столько лет я смогу его вспомнить? Имя ничтожного коротышки из Салерно? – Она усмехнулась, поглядев на Боатти, и отхлебнула чаю.
Ее редкие седые волосы были слегка подсинены.
Борис Годунов
– Ответил женский голос, комиссар.– Это была домработница. Она приходит два раза в неделю.
Одна рука лейтенанта Пизанелли покоилась на рулевом колесе. Другой он приглаживал свои длинные прямые волосы, обрамлявшие лысую макушку.
– Слишком сексуальный голос для домработницы. Акцент вроде латиноамериканский.
– Займись-ка лучше своими делами.
– Как вам будет угодно, комиссар. А домой вам я звонить больше не буду.
Тротти откинулся на пассажирском сиденье.
– Это тебе Ева сказала, где меня искать?
– Ева-домработница? – Пизанелли пытался подавить улыбку. – С такой домработницей и я бы не прочь познакомиться.
День клонился к вечеру, но было еще очень жарко. Леденцы у Тротти кончились, и его слегка подташнивало. После сладкого чая синьоры Изеллы осталось горькое чувство. Теперь Тротти охватила усталость; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. Но когда за рулем сидел Пизанелли, он предпочитал глядеть в оба. С регулярными интервалами мимо них проносились огромные щиты, выстроившиеся, словно охранники, вдоль рисовых полей и рекламирующие продукцию городских скорняков и кастрюли из нержавеющей стали.
Купол собора и обстроенные лесами башни на площади Леонардо остались позади на западе.
Пизанелли включил радио и настроил его на станцию, передававшую классическую музыку. «Борис Годунов». Когда автомобиль проезжал под каким-нибудь мостом или катился вдоль высоких кирпичных заборов, музыка пропадала.
Они добирались в Гарласко проселочными дорогами. Время от времени Пизанелли обгонял велосипедистов и грузовики с уединенных ферм.
– Спасибо тебе.
– За что, комиссар?
– За то, что заехал за мной. От этого Боатти меня уже начало мутить.
– Но настроен он, кажется, очень дружелюбно?
– Боатти хочет писать книгу.
– О чем?
– О работе полиции.
Пизанелли захохотал.
– И поэтому он вас разыскал?
– Ему хочется написать о смерти Розанны.
– А я думал, что он журналист. – Пизанелли взглянул на Тротти. – Похоже, он вам не нравится?
Они ехали по однообразной сельской местности. Над полями, между землей и небом, висела тусклая дымка. Летняя зелень начала уже буреть. Тротти не мог отделаться от чувства, что дождя вообще никогда больше не будет. Глобальное потепление, дыра в озоновом слое…
Жара, и в самом деле, стояла невыносимая. Веки у Тротти отяжелели. Он опустил стекло в надежде устроить сквозняк.
Сильно пахнуло навозом, и от этого запаха Тротти взбодрился больше, чем от слабого дуновения ветерка.
– Почему он вам не нравится?
– Он жалеет, что Розанна умерла слишком глупо.
– Но, вне всякого сомнения, он был сильно к ней привязан.
– Пиза, а ты никогда не замечал, что самые гуманные и благородные убеждения исповедуют марксисты и благочестивые христиане – люди, которые, как правило, отличаются крайним эгоцентризмом?
– Боатти, как и Итальянская коммунистическая партия, давным-давно перестал быть марксистом.
– Похоже, он не слишком-то опечален смертью Розанны.
– У иных и мать умрет, а они и не всхлипнут. Но это же не значит, что они совсем не страдают.
– Весьма глубокое наблюдение.
– Благодарствую за сарказм.
Тротти повернул голову и взглянул на Пизанелли:
– Хорошо, что ты меня оттуда вытащил. – Он положил руку на плечо Пизанелли. – Хотя не уверен, что начальник квестуры будет от этого в восторге.
– У него есть дела и поважнее, чем вести за мной слежку. – Пизанелли пожал плечами. – Город вымер, и я, как и все порядочные люди, могу позволить себе небольшой отпуск. Меня звал с собой Чиприани – какие-то нелегальные переселенцы в Маласпине. – Пизанелли убрал с руля руку и сделал непристойный жест. – Да мне-то плевать. Мы пытались колонизировать Африку, а теперь африканцы колонизируют нас. Африканцы, южане и Общий рынок.
– Ты как будто манифест для Ломбардской лиги сочиняешь.
– Не люблю, когда меня заставляют слишком много работать на Меренду, – сказал Пизанелли с горечью в голосе. – Ему не понравилось, когда вчера ночью он увидел нас на Сан-Теодоро вместе.
– Раз тебе не по душе южане, в полиции тебе делать нечего.
– А денек-то что надо, комиссар. И дождя опять нет. Город вымер, кроме Меренды и его приятелей из отдела убийств. – Пизанелли махнул рукой в сторону рисовых полей, высохших канав и длинных рядов подпорок. – Давайте лучше наслаждаться путешествием, забудем о квестуре.
– И о прокурорше из Рима с красивыми ногами?
– Лучше расскажите мне о Еве-домработнице, комиссар. У нее ножки хорошие? Она что, бразильянка?
– Да, пора тебе жениться.
Пизанелли хотел было что-то возразить, но внимание его привлек трактор «ламборгини» в облаке пыли. Он снизил скорость и обогнал его, что-то невнятно про себя пробормотав.
– Тебе нужно отдохнуть, Пиза. С женой – не с какой-нибудь девочкой, а с настоящей женщиной. Жена, отдых – и не исключено, что и волосы перестанут вылезать.
– Я уже все перепробовал.
– Ты насчет волос или жены?
– Почему вам не нравится Боатти, комиссар?
– Мне не нравится «Борис Годунов». Русские никогда не сочиняли таких мелодий, как Верди, Леонкавалло или Пуччини.
– Почему вам не нравится Боатти?
Тротти повернул голову:
– Я не говорил, что он мне не нравится.
– Вы что-нибудь узнали от него о Беллони?
– Он и впрямь хочет писать книгу о работе полиции.
Пизанелли улыбнулся:
– А что, собственно, знает комиссар Тротти о работе полиции? Вы случайно не сказали ему, что он мочится против ветра?
– Скорее всего, у Розанны Беллони действительно был любовник, – любовник, которого она, сама того не ведая, делила с сестрой. Южанин, положивший глаз на состояние семейства. А синьор Боатти в данный момент находится в начальной школе Джероламо Кардано, пытаясь что-нибудь разузнать об этом человеке. Человек этот некогда там тоже преподавал.
– Любовник? – Улыбка медленно сошла с лица Пизанелли. – Деньги Розанны после ее смерти переходят к ближайшим родственникам – Марии-Кристине и другим ее братьям и сестрам.
У Берегуардо они повернули налево, и через несколько минут машина загромыхала по мосту через По.
– А знаете, – сказал Пизанелли, – если, как утверждает доктор, Розанну Беллони убили в воскресенье днем, то во всем доме тогда никого не было.
Тротти взглянул на Пизанелли.
– О точном времени смерти с уверенностью можно говорить только после вскрытия.
– Главный вход в воскресенье был закрыт. Можно предположить, что незадолго до смерти Розанна была в доме одна.
– Когда вскрытие, Пиза?
Пизанелли оторвал правую руку от руля и растопырил пальцы.
– На верхнем этаже – никого: ваш приятель Боатти уехал с женой к родственникам в Верчелли. На первом этаже – лавка. Она принадлежит синьору Синьорони и его жене. Небольшой магазин канцелярских товаров, обслуживающий конторы и школы в квартале Сан-Теодоро. Магазин был закрыт, а потому ни синьора Синьорони, ни кого-либо другого в лавке или в складских помещениях за ней быть не могло.
– А вот синьора Изелла была уверена, что Розанна Беллони на выходные уехала.
– Куда?
– Обычно она навещала своего брата – своего сводного брата – в Фодже.
На лице Пизанелли расцвела самодовольная улыбка:
– Покуда вы, комиссар, прохлаждались на речке и ели ризотто, я выполнял кое-какие поручения – ваши же поручения.
– Slofu [20]– и очень дорого.
– Что? – Пизанелли нахмурил брови.
– Slofu – так говорит Боатти. В противоположность fasfu. [21]
– Fast food, – произнес Пизанелли, поправив Тротти.
– Да называй как хочешь, а за тарелку ризотто Боатти выложил больше, чем я зарабатываю в месяц.
– Пора бы нам зарплату прибавить. – Пизанелли пригладил сбоку волосы. – Мне уже приходится отказываться от ленча.
– Из тебя когда-нибудь выйдет хороший полицейский.
Пизанелли посмотрел на Тротти.
– Двенадцать лет я от вас это слышу. – В его голосе слышалась обида. Он перевел взгляд обратно на дорогу. – Днем главный вход в том доме на Сан-Теодоро всю неделю остается открытым. Его запирают только на ночь и по воскресеньям. Если кто-нибудь звонит, нужно спуститься вниз и отпереть дверь. Автоматического замка там нет.
– А это означает, что у убийцы Розанны был собственный ключ от главного входа.
– Или, комиссар?
– Или же убийцу пригласили заранее.
– Из вас когда-нибудь получится хороший полицейский, комиссар.
– Когда-нибудь.
Роберти
Сон у Тротти как рукой сняло.– Кто живет на втором этаже?
– Его целиком занимает семейство Роберти.
– Кто эти Роберти?
– Они живут на втором этаже уже больше двадцати лет – с тех самых пор, когда доктор Роберти учился здесь в университете. Он защитил здесь диссертацию и уехал в Турин или куда-то еще.
– Куда-то еще?
– Доктор Роберти жил в Турине, но работал еще и в Варезе. Он из богатой семьи и мог позволить себе снимать квартиру на Сан-Теодоро.
– Зачем ему это было нужно?
– Он надеялся, что ему предложат интернатуру в городской больнице. В конце 60-х женился и с тех пор наезжает сюда примерно раз в месяц. Иногда прочтет лекцию-другую в университете.
– Где ты все это раскопал, Пизанелли?
– А почему вам не нравится Боатти, комиссар?
– Пизанелли, почему ты никогда не отвечаешь на мои вопросы?
– Какие еще вопросы?
– На все те вопросы, что я тебе задаю.
– А я вас спросил, почему вам не нравится Боатти. – Пизанелли чувствовал себя задетым. – И до сих пор жду ответа.
Тротти мрачно улыбнулся.
– Я не отвечаю на ваши вопросы? – обиженным тоном переспросил Пизанелли. – Про вскрытие? Когда будет вскрытие Беллони?
– К примеру.
– Завтра утром, в одиннадцать, – Меренда тоже хочет прийти.
– Спасибо, Пиза.
– А почему вам не нравится Боатти, комиссар?
Тротти молчал.
– Вы на него осерчали, потому что он не изображает страданий. А он правда заплатил за вас в ресторане?
– Как-нибудь, Пизанелли, я сделаю ризотто с лягушачьими лапками и накормлю тебя им до отвала. Будешь тогда говорить про свои slofu и fasfu.
– А вы познакомите меня с Евой-домработницей?
– Откуда ты все разузнал о Роберти?
– Комиссар, почему вы никогда не отвечаете на мои вопросы?
– Откуда ты все разузнал о Роберти?
Вздох.
– Я сходил на Сан-Теодоро и кое с кем поговорил.
– Какая у Роберти специальность?
– Везде много старух, которые коротают время за полузашторенными окнами и всегда рады поделиться своими знаниями с привлекательным молодым офицером полиции. А поскольку, как известно, я наделен и известной чуткостью, и поистине женской интуицией…
– Фаллократ ты. Как и все прочие в квестуре.
Пизанелли сдвинул брови и сосредоточил внимание на дороге.
– Так что дальше, Пизанелли?
– А вы не забыли одну вещь, комиссар?
Тротти пожал плечами.
– Вы помните, как меня любила бригадир Чуффи? И вам прекрасно известно, что фаллократом она меня не считала.
– Бригадир Чуффи мертва, – сказал Тротти холодно. – Какая специальность у Роберти, Пиза?
– Дерматология и ВБ.
– Что?
– Венерические болезни. – Лицо Пизанелли озарилось неторопливой мальчишеской улыбкой. – Года два назад в ту квартиру переселилась дочка Роберти.
– Почему?
– Она учится в университете. Изучает науку о человеческой коммуникации.
– А почему не в Турине?
Пизанелли помотал головой, отчего его длинные волосы выбились из-под воротника рубашки.
– За огромную квартиру в центре одного из самых дорогих на всем полуострове городов Роберти двадцать с лишним лет платит по расценкам 60-х годов. А город наш дорогой потому, что в нем, считается, один из лучших итальянских университетов.
– Считается?
– Мы, итальянцы, – простодушные жертвы собственной риторики. Стоит тебе несколько раз что-нибудь повторить, и ты сам начинаешь в это верить. Не исключено, что это лучший университет в Италии.
– Правда, что итальянские университеты не дотягивают до международных стандартов?
– Лучший университет далеко не всегда хороший университет.
– Поэтому ты и бросил свою медицинскую учебу?
Пизанелли не ответил. Он помолчал и сказал:
– Италия – единственная страна в Европейском сообществе, где окончание университета еще не дает человеку права работать по своей специальности. Хочешь стать доктором философии – отправляйся за границу.
– А правда, что Ломбардская лига хочет, чтобы в каждой провинции Ломбардии был свой университет?
– Похоже, вы думаете, комиссар Тротти, что я голосую за Ломбардскую лигу?
– За нее голосует больше двадцати процентов населения. А если учесть еще тех, кто переехал сюда с юга и голосует против, то получится, что за Ломбардскую лигу выступает около сорока процентов коренного населения Ломбардии.
– Так или иначе, а в большинстве провинций Ломбардии уже есть свои университеты. И голосуют за Ломбардскую лигу не для того, чтобы рядом с домом тебе построили университет. – Пизанелли снова пробежал рукой по волосам. – Если бы Розанна Беллони отремонтировала свой дом, а потом стала бы сдавать квартиры студентам, она могла бы иметь с них в десять раз больше денег, чем с Роберти.
– Кто тебе все это рассказал, Пиза?
– Маленькая старушка в церкви св. Теодоро. Я подкупил ее свечкой для алтаря. И еще подарил ей старый потрепанный экземпляр «Нигрициа». Прямо беда со всеми этими «беженцами», наводнившими наши города своими товарами. О христианских миссиях в черной Африке никто больше и не заикается.
– Почему Розанна не стала сдавать эту квартиру студентам?
– Деньги ее не интересовали.
– Если деньги человека не интересуют, скорее всего, они у него есть.
– Семейство Беллони не из бедных. У них есть земля и другая собственность. Но сейчас им приходится раскошеливаться на содержание этой сестры в Гарласко.
– Тот, у кого есть деньги, под матрасом их не держит.
– А кто сказал, что синьорина Беллони держала деньги под матрасом?
– Ты сам предположил, что мотивом ее убийства было ограбление.
– Ее мать была из старой буржуазной семьи и имела связь с одним из местных банков – с банком Сан-Джованни. Его директор – ее близкий родственник. Беллони была не из тех, кто держит деньги дома. Ровно столько, сколько ей нужно на неделю.
– Расскажи мне о дочери Роберти.
– Что рассказать?
– Она единственный человек, кого сейчас можно застать в этой квартире?
Пизанелли помотал головой.
– Возможно, она и осталась на лето в городе, чтобы подготовиться к экзаменам. Студенты ведь толкутся в городе круглый год. Но в августе большинство из них разъезжаются по домам.
– Она порядочная девушка?
Какой-то миг Пизанелли, казалось, колебался.
– Ну?
– Мой осведомитель – из тех, кто сидит у чана со святой водой и перебирает четки. Старое поколение, до сих пор искренне убежденное, что католики не должны участвовать в выборах, а мессу нужно проводить на латинском языке.
Синий дорожный указатель возвестил, что до Гарласко осталось пять километров.
– Она вся в черном, а тот, на ком одежда от Бенеттона, – воплощение сатаны. Из тех благочестивых христиан, кто жалел переселенцев, пока те не начали оккупировать наш город. Из тех, кто до сих пор думает, что добропорядочная девушка ездит верхом не иначе, как в дамском седле.
– Так что?
– Шлюха. По мнению благочестивой христианки, дочь Роберти – шлюха, которая каждую ночь меняет мужиков.
Кубок Мира
У дороги на крашеной скамейке сидели под яркими солнечными лучами два старика. На обоих поверх полосатых пижам были надеты широкие пальто. Они по очереди курили один сигаретный окурок. Над их головами поднималась вверх тонкая голубоватая струйка дыма.Наступал вечер, а жара все не спадала. Тротти поежился.
Здание санатория стояло на вершине небольшого холма, сбегавшего своими склонами прямо к По. Вода в этой верхней части реки, напитанная альпийскими источниками, была сравнительно чистой, так как не успевала еще смешаться с промышленными стоками из Милана. В благородной архитектуре здания, выстроенного в начале XIX века неким благородным аристократом, удачно сочетались австрийский и итальянский стили. Широкий фасад из красного кирпича доминировал над раскинувшейся вокруг однообразной сельской местностью.
Отъехав от стариков метров на двести, Пизанелли повернул налево, и автомобиль покатился по длинной аллее. Негоревшая в этот час вывеска сообщала о близости «Каза Патрициа».
По другую сторону въезда в аллею было установлено белое изваяние Девы Марии, обнимавшей голову своего мертвого Сына. На статуе от частых туманов и загрязненных дождей долины По образовались пятна.
Аллея была обсажена каштанами, под которыми стояло несколько скамеек. В тени сидели и стояли старики, не обратившие на проехавшую машину никакого внимания. Минуло пять, и зной наконец начал спадать.
На лобовом стекле автомобиля образовался желтоватый налет от разбившихся насекомых.
Перед зданием Пизанелли остановился, припарковав машину за старым белым фургоном «фиат». Усталости Тротти больше не чувствовал. Они поднялись на крыльцо и через новую, автоматически раскрывшуюся стеклянную дверь вошли внутрь.
В прохладном воздухе стоял запах паркетного лака, лекарств и старческой мочи.
– Извините, я бы хотел видеть директора.
У сидевшей за столом девушки было миловидное простодушное личико. С косметикой под глазами она явно переборщила, ярко-красная помада на губах размазалась. Поверх оранжевой тенниски на ней был надет белый спенсер, украшавший ее плоскую грудь надписью: «Лучшая компания».
Она оторвала глаза от журнала «Висто», положила его на стол и улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны.
– Я – комиссар Тротти.
Она подняла телефонную трубку.
– Не могли бы вы…
Тротти силой вернул ее руку с трубкой на место:
– Комиссар Тротти из уголовной полиции. Мне нужен директор. Срочно.
Девица закрыла журнал – она читала статью «Какао Меравильяо», – встала, проговорила: «Пройдемте» и без лишних слов, решительно сжав губы, повела полицейских по длинному коридору. Туфли были ей велики, и, чтобы они не болтались, она шла, неестественно выгнув спину. Пизанелли не отрывал глаз от белой юбки и слишком массивных для ее узкого тела бедер. Следом за ней мужчины поднялись по покрытой ковром лестнице и подошли к темной лакированной двери. Девушка постучала, вошла и, сказав несколько неразборчивых слов сидевшему внутри человеку, пригласила к нему Тротти и Пизанелли.