Умно, думает Фрэнк. Они придут пешком. Места тут много, можно напасть сразу со всех сторон. Он устраивается поудобнее, кладет револьвер на подоконник – он готов выстрелить в первую же голову, которая покажется ему на глаза.
   Голова показывается, но он не стреляет.
   Потому что это голова Донны.

87

   – Джилл у них, – говорит Донна.
   – Что?
   – Фрэнк, извини. Джилл у них.
   Кажется, Фрэнк не слушает ее, пока она рассказывает, что произошло. Но он слышит слова, понимает их, хотя в голове у него стучит и стучит: Джилл у них. Джилл у них. Джилл у них. Джилл у них.
   Твоя вера.
   Твоя надежда.
   Твоя любовь.
   Твоя жизнь.
   Твое дитя.
   – Завтра утром, – говорит Донна. – В четыре часа. У пирса в Оушн-Бич. У тебя не должно быть оружия. Принеси пакет. Ты знаешь, о каком пакете речь?
   – Да.
   – Ты отдаешь им пакет, а они отдадут мне Джилл. Тебя они заберут с собой, Фрэнк.
   Он кивает.
   – Давно ты с ними?
   – Всю жизнь, – отвечает Донна. – Мне было пятнадцать. Отец – пьяница. Он постоянно бил меня. Но это не самое худшее из того, что он делал. Тони Джекс положил этому конец. Вытащил меня. Фрэнк, он спас меня.
   Когда она ему надоела, он нашел ей работу и мужа, рассказывает она Фрэнку.
   – Потом Джей умер. Мне было грустно, но это не разбило мне сердце. На самом деле я не любила его. К Тони я не вернулась, но всегда чувствовала себя его должницей. Фрэнк, ты меня поймешь. По его поручению я приглядывала за тем, что происходит в Сан-Диего, и это всё.
   – Ты отдала им мою дочь.
   – Я не знала, – рыдая, говорит Донна. – Я думала, они просто хотят поговорить с ней. Я не знала, что они собираются пойти… на такое.
   – Передай им, что я буду. И принесу пакет. И пойду с ними. Если увижу Джилл, если увижу ее живой и здоровой.
   Фрэнк знает, что они не отпустят Джилл. Знает, что они убьют ее. Пожалуйста, Господи, пожалуйста, пусть она будет еще жива.
   Пожалуйста, дай мне хотя бы маленькую надежду на ее спасение.

88

   Теперь он точно знает, что за всем этим стоит Везучий сынок.
   Ни один мафиозо в мире не пал бы так низко и не выкрал чужую дочь.
   На такое способен только политик.
   Кому довериться?
   В таких случаях, если похищают члена семьи, родственники обращаются в ФБР, однако в его случае ФБР не поможет, потому что оно и есть похититель.
   Или бандиты обращаются к другим бандитам, чтобы восстановить справедливость? Именно так все вначале и было, разве нет? Ma fia, та fia – моя дочь, моя дочь. Ну, и к кому пойти, если все хотят твоей смерти?
   Ладно, убивайте, только отпустите мою дочь.
   Не отпустят, потому что мафиози связались с политиками и перестали соблюдать законы.
   Поселил дома собаку – не жалуйся на блох.
   А ведь я, думает Фрэнк, мог убить парнишек Мыша Старшего и Билли Джекса, так нет же, держал их на мушке и дал им уйти. Я не убил их, потому что я тоже отец, и на тебе. На тебе.
   К кому идти? Кому довериться?
   Ты всегда полагался только на себя, но сейчас этого мало, потому что против тебя целая армия, а тебе надо позаботиться, чтобы не убили Джилл. Может быть, в молодости ты бы и справился один, но твои лучшие времена прошли лет двадцать назад. Ты старик, усталый старик, притом как следует побитый.
   Ты не можешь полагаться только на себя.
   Что же с тобой будет?
   Гораздо важнее, что будет с Джилл?
   Ответ слишком страшен, чтобы даже думать об этом.
   Смотри на вещи прямо, говорит себе Фрэнк, есть только один выход, да и тот под вопросом.
   Но другого все равно нет.
   С неохотой Фрэнк убирает револьвер и достает телефон.

89

   Дейв Хансен помнит, как несколько лет назад завтракал вместе с Фрэнком Макьяно в кафе на пирсе. Это было через несколько месяцев после того, как закрыли дело Карли Мэк.
   В Джентльменский час собралось на редкость мало серфингистов, и у Фрэнка, что бывало крайне редко, началась хандра. К тому же в газетах напечатали что-то о борьбе с организованной преступностью, и Фрэнк разразился гневной речью:
   – «Nike» платит ребенку двадцать пять центов за шитье баскетбольной футболки, а продает ее за сто сорок долларов. Так кто же преступник? «Уол-Март» вот-вот пустит по миру половину семейных лавчонок в стране, а ребятишкам, которые делают их дешевое дерьмо, платит семь центов в час. Так кто же преступник? Два миллиона рабочих мест ликвидировано за последние два года, рабочему человеку нечем заплатить за дом, а Департамент государственных сборов обирает нас, отдает наши деньги военному подрядчику, который закрывает завод, вышвыривает рабочих на улицу и берет себе семизначное вознаграждение. Так кто же преступник? Разве это я должен сидеть в тюрьме без надежды на условно-досрочное освобождение? Возьми «Крипс» и «Бладз»,[44] возьми банды выходцев с Ямайки, итальянскую и русскую мафию, мексиканские картели, и все вместе они не имеют столько зелени в удачный год, сколько конгресс имеет в плохой день. Возьми торговцев наркотиками на всех углах Америки, и они не получают столько грязных денег, сколько их получает сенатор, работающий в тени президента. Отец говорил мне, что бессмысленно биться в закрытую дверь, и он был прав. Бейся сколько хочешь в двери Белого дома или палаты представителей, хоть лоб проломи. У них своя игра, и это их игра, к нам она не имеет отношения. Правильно, раз в год по обещанию они убирают кого-нибудь из своих. Надо же когда-то принести человеческую жертву некоему Федеральному клубу, бросить кость толпе и показать, что случается с белым дураком, у которого на глазах у всех из рукава выпал пятый туз. Но стоит мне поскользнуться на космической банановой кожуре, и я, вместе с остальными неудачниками, попаду в самую жуткую дыру до конца своей жизни. Знаешь, почему правительство вдруг захотело прижать организованную преступность?
   – Конкуренция.
   – Правильно. Вот для чего нужны Оперативная группа Главного командования и твое ФБР. Правительство и большой бизнес? Это – рабочее определение «негласного рэкета». Фелония[45] случается каждый раз, когда два деловых костюма встречаются в мужском туалете сената. И поэтому правительство хочет задавить организованную преступность. Истерика. Правительство суть организованная преступность. Единственное отличие между ними и нами в том, что они лучше организованы.
   Так Фрэнк завершил свою гневную речь об организованной преступности.
   Тогда Дейв ему не поверил, однако теперь поверил всем своим существом.
   Плевать, думает он. Я должен сделать то, что должен сделать.
   Мне еще жить.
   На берегу собираются люди, но Дейв приближается к берегу со стороны моря. У него лодка.
   Ничего другого он не придумал.

90

   В четыре часа утра, да еще зимой, в Сан-Диего холодно и темно.
   Знаменитого на весь мир солнца не будет еще несколько часов, а по-настоящему ясные жаркие дни наступят лишь через пару месяцев.
   Однако шторм остался позади.
   Море утихло, и волны легко набегают на песок.
   Фрэнк идет вдоль берега к основанию пирса. У него болит все тело, грудь сжимается от страха, так что он едва может дышать.
   Сначала он видит огни, которые обычно освещают пирс, потом луч от фонарика, а потом кого-то, идущего к нему в тумане.
   Почти мальчик.
   – Фрэнки Машина? – спрашивает он.
   Фрэнк кивает.
   – Джимми Джакамоне, – представляется молодой человек и словно ждет, что Фрэнк узнает его. Фрэнк окидывает его безразличным взглядом. – Джимми Малыш Джакамоне.
   Фрэнк никак не реагирует.
   Тогда Джимми Малыш говорит:
   – Я мог бы убрать тебя сам, Фрэнки Машина, если бы мне позволили.
   – Где моя дочь?
   – Не сомневайся, она будет, – отвечает Джимми Малыш. – Сначала, Фрэнки, мне надо тебя обыскать.
   Фрэнк поднимает руки.
   Джимми быстро и умело обыскивает его, достает из кармана пиджака кассету.
   – Это она?
   Фрэнк кивает.
   – Где моя дочь?
   – Я хочу, чтобы ты знал, – говорит Джимми. – Мне это не по душе. Ну, с твоей дочерью. Я принадлежу к старой школе.
   – Где моя дочь?
   – Пошли.
   Джимми Малыш берет его за правый локоть и ведет по берегу. Когда они оказываются под пирсом, он говорит:
   – Фрэнк со мной, я привел его. Он тут.
   Из тумана, словно призраки, показываются люди с фонариками и револьверами. Их пятеро. Вся «Убойная команда» налицо.
   Донни Гарт тоже с ними, хотя и без револьвера. Он протягивает руку, и Джимми Малыш подает ему кассету. Гарт проверяет ее и удовлетворенно кивает.
   – Приведи мою дочь, – говорит Фрэнк.
   Гарт поднимает и опускает фонарик. Минуты тянутся бесконечно, и наконец Фрэнк видит, как Джилл идет к нему в тумане. Рядом с ней Донна.
   – Папа!
   Похоже, она плакала, но держится твердо.
   – Все будет хорошо, малышка.
   – Папа…
   Фрэнк крепко обнимает ее и шепчет ей на ухо:
   – Иди. Стань врачом. Чтобы я гордился тобой.
   Она рыдает, уткнувшись ему в плечо.
   – Папа…
   – Ш-ш-ш… Все хорошо. – Он смотрит на Гарта. – Я сделал копии. Они в депозитных ячейках по всему миру. Если что-нибудь случится с моей дочерью – нападет на нее грабитель, наедет на нее машина, упадет она с лошади, – надежные люди отдадут их в самые известные новостные каналы.
   Джимми Малыш вопросительно смотрит на Гарта.
   – Отпусти ее, – говорит Гарт.
   – Послушайте…
   – Заткнись. Я сказал, отпусти ее.
   Джимми медлит, потом кивает Донне.
   – Уведи ее отсюда к чертям собачьим.
   Донна протягивает руку к Джилл, но та обхватывает отца за шею так, что ее не оторвать.
   – Папа, они убьют тебя.
   – Они не убьют меня, малышка, – шепчет Фрэнк. – Я же Фрэнки Машина.
   Донна быстрым движением вкладывает револьвер ему в руку, после чего толкает Джилл на землю и сама падает на нее. Фрэнк стреляет Джимми Малышу между глаз, потом раздается второй выстрел, третий.
   Карло успевает выстрелить прежде, чем пуля попадает ему в голову. Фрэнк валится, сбитый с ног ударом, и тотчас прицеливается в четвертого члена «Убойной команды», однако понимает, что упустил время.
   Дейв все видит, но как бы в ореоле – на пирсе горят огни. Стрелять из лодки, даже когда в руках винтовка, не очень-то удобно, однако он стреляет и попадает между лопатками четвертого бойца «Убойной команды».
   Фрэнк перекатывается по песку, направляет револьвер в грудь пятого парня и стреляет ему прямо в сердце.
   Гарт бежит.
   Фрэнк поднимается и бежит за ним.
   Они оба немолоды, но Донни Гарт не прошел через то, через что в последние дни прошел Фрэнк, поэтому Гарт отрывается от Фрэнка.
   Фрэнк понимает, что ему не настичь Гарта – но это ему, а не пуле. Он поднимает руку с револьвером, и вдруг острая боль пронизывает ему грудь, немеет левая рука. Поначалу он решает, что пуля все-таки достала его, но потом понимает, что это сердце разбивается, как волна. Он не может дышать, боль почти непереносима, но Фрэнк все же делает над собой усилие и стреляет, после чего с удовольствием смотрит, как Донни Гарт падает.
   Фрэнк прижимает руку к груди и оседает на песок.
   – Папа! – кричит Джилл.
   Это последнее, что он слышит.

91

   Дейв Хансен дожидается конца пресс-конференции сенатора.
   Сенатор стоит на возвышении, сияя улыбкой, которая давно стала его торговой маркой, и спрашивает журналистов:
   – Есть еще вопросы?
   Дейв поднимает руку.
   Сенатор улыбается ему и кивает.
   – Вам известны ваши права? – спрашивает Дейв.
   Сенатор в недоумении смотрит на него.
   – У вас есть право хранить молчание, – говорит Дейв, приближаясь к возвышению.
   Ребята из секретной службы преграждают ему путь, но Дейв показывает удостоверение агента ФБР, и они пропускают его.
   – Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, – говорит Дейв, заламывая руку сенатора и надевая на него наручники.
   Камеры отъезжают, и ослепительный свет жжет Дейву лицо, но он не обращает на это внимание.
   – У вас есть право на адвоката…
   – Это нелепо, – возражает сенатор. – Это политическая…
   – …если вы не можете позволить себе адвоката, – продолжает, ухмыляясь, Дейв, – он будет предоставлен вам бесплатно.
   – За что я арестован?
   – За убийство Саммер Лоренсен.
   Он ведет сенатора сквозь толпу, потом к поджидающей его машине. Журналисты наседают на них, и это похоже на встречное течение. Дейв открывает дверцу, наклоняет сенатору голову, подталкивает его внутрь и захлопывает дверцу.
   Сам Дейв садится впереди и приказывает молодому агенту жать на газ.
   Дейв торопится.
   Он уже пропустил Джентльменский час.
   И ему не хочется опоздать на похороны Фрэнка Макьяно.

92

   Людей собралось видимо-невидимо.
   Фрэнка Наживщика любили.
   Пришли рыбаки, серфингисты, юные бейсболисты со своими родителями, члены драматических кружков, юные футболисты и мамы футболистов, подростки, бросающие мячи в баскетбольные корзины, за которые заплачено Фрэнком, и много местных вьетнамцев.
   Мужчины рассказывают своим сыновьям, как поймали первую рыбу на пирсе во время ежегодных соревнований, которые устраивал Фрэнк. Старые серфингисты делятся со своими женами воспоминаниями о том, каким Фрэнк был в далекие нескончаемые летние дни. А один из вьетнамцев, собрав вокруг себя детей, с упоением повествует, как Фрэнк встал на его защиту всего несколько дней назад.
   Кого тут нет, обращает внимание Дейв, занимая место в первом ряду рядом с Пэтти и Джилл, так это членов Клуба Микки Мауса. Те, которых еще не успели арестовать, теперь в бегах, однако Дейв рассчитывает в ближайшее время схватить и их, так как им не хватит ни ума, ни ловкости скрываться долго.
   Донны тоже нет. Она в предварительном заключении, но в любом случае ей хватило бы такта не прийти – зачем причинять лишнюю боль оплакивающим свою потерю дочери и вдове?
   На гробу американский флаг. Фрэнк сам завещал, чтобы его похоронили в закрытом гробу – пусть друзья вспоминают его живым, а не восковым чучелом, вышедшим из-под рук владельцев похоронного бюро.
   Дейв стоит, когда морские пехотинцы стреляют в воздух и горнист подает принятый при погребении сигнал.
   Похороны долгие, неспешные, прекрасные и печальные. Ярко светит солнце – слишком ярко для ранней весны.
   Отлично, думает Дейв.
   Фрэнк всегда любил весну.
   Морские пехотинцы складывают флаг и подают его Пэтти, однако она качает головой.
   Тогда они подают его Джилл.
   Та берет флаг и через силу, но улыбается.
   Браво, мысленно произносит Дейк. Вся в отца.
   Осталось последнее.
   Это тоже из завещания Фрэнка.
   Мгновением позже звучит магнитофонная запись:
 
…ma quando vien lo sgelo
il primo sole mio,
il primo bacio dell' aprile mio!
il primo sole mio!..
 

Эпилог

   Если пирс в Ханалей и не самый длинный на Гавайях, то уж точно самый красивый. Он отходит от песчаного, окаймленного пальмами пляжа, откуда открывается вид на Бали-Хай и зеленые горы На-Пали.
   Здесь на редкость красивые рассветы.
   Здесь тихо и тепло круглый год – и даже перед восходом солнца.
   Даже в тот час, когда торговец наживкой добирается до своего магазинчика, чтобы все приготовить к появлению первого, самого раннего покупателя, желающего попытать счастья.
   Об открытии магазина можно догадаться, еще не видя его – по запаху. По запаху свежесваренного кофе, который стелется по пирсу и щекочет ноздри покупателей. Если они постоянные покупатели или сумели приглянуться Питу Наживщику, он наливает и им маленькую чашечку, предлагает послушать какую-нибудь оперную арию и рассказывает забавную историю о том, как ему приходится постоянно вскрывать и чистить измельчитель в кухонной раковине, потому что его wahini[46] никак не хочет понять, что туда нельзя спускать кожуру манго.
   – Трудновато мне живется, bruddah, – говорит он.
   Однако он не будет рассказывать о том, как на другом берегу с ним случился сердечный приступ, о том, как он очнулся в отделении интенсивной терапии, и о том, как его включили в Программу защиты свидетелей. Он ни за что не упомянет об этом, как не упомянет об этом и его друг, каждый год приезжающий к нему с Большой земли, чтобы покататься на волнах во время Джентльменского часа, как они называют этот час и на Кауаи тоже.
   Никогда Пит ни о чем таком не рассказывает, лишь улыбается шутке или забавному словечку из кроссворда, и покупатели, обеспечив себя всем необходимым, улыбаются ему в ответ – день начинается по-доброму.
   Все любят Пита Наживщика.