Страница:
— Сиди спокойно, — произнес Керри. Он был слишком напуган, чтобы осознать, что его голос похож на сухой клекот. — Не шевелись.
— А на кой хрен мне шевелиться? — лениво поинтересовался... Кевин.
— Тварь ползучая! — завопил Керри. Он швырнул в брата пистолетом и прыгнул следом сам.
Несколько минут они возились, награждая друг друга звучными шлепками. Шлеп. Бах. Ух! Бум! Наконец оба успокоились. Керри сел рядом с братом в такое же плетеное кресло. Все в доме было в двух экземплярах, включая столики на кухне.
— Мог придумать способ попроще, чтобы устроить мне остановку сердца, — проворчал Керри. В темноте они едва видели друг друга. Но не особенно в том нуждались. Каждому хватало зеркал, чтобы вспомнить, как выглядит брат.
— Эй, Кер, тебе снился паршивый сон.
— Я видел во сне, как мой брат совершает один из своих знаменитых взломов и проникновений.
— Между прочим, я воспользовался собственным ключом.
— Прими мои извинения, — с преувеличенной кротостью произнес Керри. — Как ты оказался дома? Что тебе поручили?
— Взлом и проникновение, что еще? — Кевин побарабанил пальцами по подлокотнику. — Как насчет кофе?
Керри встал.
— Сейчас сварю.
— Все готово. Я приехал полчаса назад.
— Ловкий ты парень. — Керри выглянул в окно. — Смотри, Санта-Клаус за работой. Ты на Рождество?
— Не знаю. Ты сможешь проскочить со мной на уик-энд на остров? Хочется побыть с ма. На случай, если я не смогу задержаться до Рождества.
— Ей это было бы кстати, — согласился Керри.
Они молча спустились на кухню. Кевин налил в две кружки дымящегося кофе, и они сели, каждый за свой стол, лицом друг к другу.
— Смотри, классическая диспозиция — мистер Плохой против мистера Хорошего. — Керри отхлебнул из кружки. — Интересно, откуда Чио Итало знает, отправляя тебя сражаться с драконами, что мы не поменялись местами?
— Вариант проверки: выдается парное задание. Тот, кто справитсй без «тинкмэна», — ты. — Кевин помолчал. — Но если нужно узнать, что затевает Шан Лао, посылают меня.
— Никто не знает, что затевает Шан, — сказал Керри. — Чарли говорит... — Он умолк и бросил на брата косой взгляд. — Слышал, что случилось с Чарли и его любимой индианкой? У него сейчас веселая жизнь. Леди в больнице — ожоги третьей степени, пересадка кожи, круглосуточное дежурство, питание через капельницу... Чарли просидел у ее койки до холодов.
Кевин пристально смотрел на брата.
— Понятно.
— Думаешь, Чио отвалил кусок газовой компании? — спросил Керри безразличным тоном, скрывая внутреннее напряжение.
— А как ты думаешь, сколько на этой планете парней, способных устроить добротный, старомодный взрыв газовой плиты?
— Я в восторге от нотки восхищения в твоем голосе. Может, знаешь ниточку к этому взрыву? Или к тому, что случалось с Уинфилд? Ее чуть не подстрелили.
Кевин кивнул.
— Шмулка Рубин.
— Шмулка что?..
— Этого парня вытащили из советского ГУЛАГа еще до гласности. Ходит всегда в берете. Работает по контрактам Винса в Манхэттене. Он, конечно, сначала вырезал круг в стекле своим «ингрэмом»?
— Господи, почерк дизайнера, торговая марка и так далее. — Керри издал странный мяукающий звук, выражающий не то боль, не то покорность. — Семья слишком разрослась, Кев. Чарли говорит, у нас на шее слишком много заложников.
— Что он имеет в виду?
Керри начал загибать пальцы на руке.
— Одна дочка Чарли оказывается под прицелом, когда Винсов Кошер-ностра открывает огонь. Вторая — на крючке у единственного сына желтого дьявола... Я не говорил тебе? Банни вынашивает первого внука Шан Лао. Если бы это было в его силах, Чарли обеспечил бы ей пожизненный запас противозачаточных ретроспективного действия. Представляешь — родители глотают по таблетке, и ребенок... исчезает.
Кевин расхохотался.
— Такая штука здорово пригодилась бы, когда мы с тобой решили появиться на свет.
Повисло молчание. Братья когда-то условились не говорить о своем загадочном отце, но это не значит, что они о нем не думали. Керри встал и подошел к кухонной двери, выходившей в сад.
— Он всегда был для меня пустым местом, — сказал Керри, позволив себе на этот раз зайти дальше, чем обычно, в своих догадках. — Я его немного побаивался, вот и все. Сейчас он хочет все изменить. Всю жизнь он только получал. Сейчас хочет жить, отдавая. Никто не позволит ему уйти далеко с такими мыслями. В особенности Чио.
Кевин громко хмыкнул.
— Но кто выгадает от потрясающей затеи Эль Профессоре, ты?
— Говори за себя! Никто не выгадает. — Кевин хотел что-то сказать, но Керри продолжал: — Если взрыв был организован для того, чтобы взять Чарли на короткий поводок, — затея провалилась. Ты знаешь, что такое сицилийская testa dura[35] — чем больше по ней бьют, тем она упрямей.
— Чио решил послать меня на Филиппины. — Кевин тяжело вздохнул. — Я бы с удовольствием побыл дома на Рождество.
— А что там, на Филиппинах?
— Для тебя — ничего, Кер. Это между мной, Винсом и Итало.
Керри искусно передразнил вздох брата.
— Говорят, Филиппины — это супер... Кев! — внезапно оживился Керри. — Кев, послушай. Я говорил только что — помнишь? — Как Итало отличит, кого из нас он посылает?
Кевин некоторое время сидел неподвижно.
— Как? Да никак! В жизни не разберется. Только ма знает об этом, — добавил он, прикоснувшись к левому глазу. — Но она никому не говорила.
Оба задумались.
Глава 25
Глава 26
— А на кой хрен мне шевелиться? — лениво поинтересовался... Кевин.
— Тварь ползучая! — завопил Керри. Он швырнул в брата пистолетом и прыгнул следом сам.
Несколько минут они возились, награждая друг друга звучными шлепками. Шлеп. Бах. Ух! Бум! Наконец оба успокоились. Керри сел рядом с братом в такое же плетеное кресло. Все в доме было в двух экземплярах, включая столики на кухне.
— Мог придумать способ попроще, чтобы устроить мне остановку сердца, — проворчал Керри. В темноте они едва видели друг друга. Но не особенно в том нуждались. Каждому хватало зеркал, чтобы вспомнить, как выглядит брат.
— Эй, Кер, тебе снился паршивый сон.
— Я видел во сне, как мой брат совершает один из своих знаменитых взломов и проникновений.
— Между прочим, я воспользовался собственным ключом.
— Прими мои извинения, — с преувеличенной кротостью произнес Керри. — Как ты оказался дома? Что тебе поручили?
— Взлом и проникновение, что еще? — Кевин побарабанил пальцами по подлокотнику. — Как насчет кофе?
Керри встал.
— Сейчас сварю.
— Все готово. Я приехал полчаса назад.
— Ловкий ты парень. — Керри выглянул в окно. — Смотри, Санта-Клаус за работой. Ты на Рождество?
— Не знаю. Ты сможешь проскочить со мной на уик-энд на остров? Хочется побыть с ма. На случай, если я не смогу задержаться до Рождества.
— Ей это было бы кстати, — согласился Керри.
Они молча спустились на кухню. Кевин налил в две кружки дымящегося кофе, и они сели, каждый за свой стол, лицом друг к другу.
— Смотри, классическая диспозиция — мистер Плохой против мистера Хорошего. — Керри отхлебнул из кружки. — Интересно, откуда Чио Итало знает, отправляя тебя сражаться с драконами, что мы не поменялись местами?
— Вариант проверки: выдается парное задание. Тот, кто справитсй без «тинкмэна», — ты. — Кевин помолчал. — Но если нужно узнать, что затевает Шан Лао, посылают меня.
— Никто не знает, что затевает Шан, — сказал Керри. — Чарли говорит... — Он умолк и бросил на брата косой взгляд. — Слышал, что случилось с Чарли и его любимой индианкой? У него сейчас веселая жизнь. Леди в больнице — ожоги третьей степени, пересадка кожи, круглосуточное дежурство, питание через капельницу... Чарли просидел у ее койки до холодов.
Кевин пристально смотрел на брата.
— Понятно.
— Думаешь, Чио отвалил кусок газовой компании? — спросил Керри безразличным тоном, скрывая внутреннее напряжение.
— А как ты думаешь, сколько на этой планете парней, способных устроить добротный, старомодный взрыв газовой плиты?
— Я в восторге от нотки восхищения в твоем голосе. Может, знаешь ниточку к этому взрыву? Или к тому, что случалось с Уинфилд? Ее чуть не подстрелили.
Кевин кивнул.
— Шмулка Рубин.
— Шмулка что?..
— Этого парня вытащили из советского ГУЛАГа еще до гласности. Ходит всегда в берете. Работает по контрактам Винса в Манхэттене. Он, конечно, сначала вырезал круг в стекле своим «ингрэмом»?
— Господи, почерк дизайнера, торговая марка и так далее. — Керри издал странный мяукающий звук, выражающий не то боль, не то покорность. — Семья слишком разрослась, Кев. Чарли говорит, у нас на шее слишком много заложников.
— Что он имеет в виду?
Керри начал загибать пальцы на руке.
— Одна дочка Чарли оказывается под прицелом, когда Винсов Кошер-ностра открывает огонь. Вторая — на крючке у единственного сына желтого дьявола... Я не говорил тебе? Банни вынашивает первого внука Шан Лао. Если бы это было в его силах, Чарли обеспечил бы ей пожизненный запас противозачаточных ретроспективного действия. Представляешь — родители глотают по таблетке, и ребенок... исчезает.
Кевин расхохотался.
— Такая штука здорово пригодилась бы, когда мы с тобой решили появиться на свет.
Повисло молчание. Братья когда-то условились не говорить о своем загадочном отце, но это не значит, что они о нем не думали. Керри встал и подошел к кухонной двери, выходившей в сад.
— Он всегда был для меня пустым местом, — сказал Керри, позволив себе на этот раз зайти дальше, чем обычно, в своих догадках. — Я его немного побаивался, вот и все. Сейчас он хочет все изменить. Всю жизнь он только получал. Сейчас хочет жить, отдавая. Никто не позволит ему уйти далеко с такими мыслями. В особенности Чио.
Кевин громко хмыкнул.
— Но кто выгадает от потрясающей затеи Эль Профессоре, ты?
— Говори за себя! Никто не выгадает. — Кевин хотел что-то сказать, но Керри продолжал: — Если взрыв был организован для того, чтобы взять Чарли на короткий поводок, — затея провалилась. Ты знаешь, что такое сицилийская testa dura[35] — чем больше по ней бьют, тем она упрямей.
— Чио решил послать меня на Филиппины. — Кевин тяжело вздохнул. — Я бы с удовольствием побыл дома на Рождество.
— А что там, на Филиппинах?
— Для тебя — ничего, Кер. Это между мной, Винсом и Итало.
Керри искусно передразнил вздох брата.
— Говорят, Филиппины — это супер... Кев! — внезапно оживился Керри. — Кев, послушай. Я говорил только что — помнишь? — Как Итало отличит, кого из нас он посылает?
Кевин некоторое время сидел неподвижно.
— Как? Да никак! В жизни не разберется. Только ма знает об этом, — добавил он, прикоснувшись к левому глазу. — Но она никому не говорила.
Оба задумались.
Глава 25
Возвращение к нормальной жизни? Долгое время для нее этот вопрос не существовал. Прогнозы докторов относительно ее будущего никогда не начинались с «Уверен, что...» — всегда только «Можно надеяться...». Это была одна долгая, бессонная ночь, окутанная неизвестностью. Из-за швов на лице ее глаза закрывала повязка, но сможет ли она видеть, когда повязку снимут, врачи не знали. Зрения у нее пока не было. И осязания тоже — обе руки замотаны бинтами и привязаны к лубкам. Не было ни обоняния, ни вкуса. Четыре окошка в мир из пяти захлопнулись. Единственная лазейка — слух. Люди обращались к ней, но ответить она не могла. И даже те, кто хотел подбодрить ее, замолкали. Даже Чарли.
Чарли. Гарнет знала, что он рядом. Раздавался его голос — ровно, спокойно. Он был последней ниточкой между ней и небом. Голос бывал веселым или грустным, бодрым или подавленным. Чарли был всем ее миром.
Возвращение Чарли в обычную жизнь — другое дело. Первые две недели после взрыва он искренне радовался гестаповскому режиму ожогового отделения, непреодолимому для репортеров, стервятников с TV и его родственников. Сюда пускали только его, полицейских и пожарного инспектора. Чарли видел рапорт, в котором говорилось, что взрыв на кухне — обыкновенный несчастный случай. Почему они так решили — непонятно. Гарнет не могла ничего рассказать, а Чарли не присутствовал при взрыве.
Его возвращение к жизни? Разбитый нос и выбитый передний зуб, вот и все. И еще несколько порезов — осколками стекла. Все повязки с него сняли через неделю. И выглядел он не хуже, чем после небольшой потасовки.
В конце концов он понял, что задача полиции и пожарных проста, предельно проста: поскорей перевернуть страницу, обрезав все болтающиеся ниточки. Циничное наблюдение конечно, но после истории с газом Чарли немного переменился.
Он не мог думать ни о чем, кроме Гарнет, а также — был ли случайным взрыв? Если б она погибла, его мысли были бы поглощены печалью. Но теперь он мог надеяться — а это зыбкое, болезненное состояние. Поэтому он готов был держать страницу перед глазами сколько угодно долго, как бы ни торопились перелистнуть ее полицейские.
Итало дважды приезжал в больницу — потрясающе, при его ненависти к людным местам! Его не пустили, к счастью, но он оставил оба раза очень изысканные, дорогие букеты для Гарнет. Больше он не приезжал, но поток даров не иссякал — духи, цветы, шоколад, журналы... Джентльмен старой школы.
Сидя около Гарнет, Чарли неотрывно смотрел на ее неподвижное тело, выискивая малейшие признаки улучшения, чего-нибудь, способного поддержать его надежду. Но единственными проявлениями жизнедеятельности оставались дыхание и пульс. Не на что опереться. Ее дорогое лицо, проказливое личико эльфа, скрывала толстая повязка, без отверстий для глаз, с единственной сардонической щелью рта. Раз в день Чарли выставляли в коридор, пока бригада из трех сестер меняла повязки и накладывала мазь. Неуклюжая языческая имитация последнего причастия. Бесчисленные капельницы и датчики, провода, уходящие куда-то под повязки, давали пишу для нелепых, с налетом научной фантастики, кошмаров. Чарли был в восторге, когда из палаты вынесли кислородную подушку. Он был счастлив, когда от бинтов освободили ее правую руку и сказали, что заживление идет благополучно. И не мог дождаться, когда снимут гипс и шины с ее левой ноги и руки. О, это будет день великих надежд! Но когда?
Почему-то он был уверен, что большую часть времени Гарнет в сознании. Когда он держал ее правую, все еще неподвижную холодную руку, несколько раз кончики ее пальцев слабо нажимали на его ладонь.
Потом — огромный шаг вперед: она погладила его пальцы с трогательной слабостью новорожденной.
Понемногу Чарли начал вызывать раздражение у больничного персонала, у чопорных нянечек и докторов, говорящих с сильным иностранным акцентом, у суетливых санитарок, расходовавших на него скудные резервы своей влиятельности. Ему приносили не ту пищу, которую он заказал, пересаживали со стула на стул, выстраивая нелепые мизансцены с целью подчеркнуть свою значительность. Мелкие, грязные уловки. Как могли занимать кого-то проблемы самолюбия в этом мрачном концлагере? Вся атмосфера этого места была такова, чтобы подавлять дух, пока надежда не зачахнет и не умрет.
Чарли мечтал перевезти Гарнет в частную клинику «Ричланд», находившуюся в лесу, на севере Вестчестера. Это было богатейшее заведение, с самой современной аппаратурой и с персоналом, говорящим по-английски, как положено говорить на родном языке. Там его надежды расцвели бы. Там нашли бы способ вывести Гарнет из состояния смертельной пассивности, и началась бы новая жизнь. Но здесь было лучшее ожоговое отделение во всей стране, приходилось терпеть.
Однажды по недосмотру его забыли выгнать из палаты во время перевязки. То, что увидел Чарли, когда доктор и две медсестры разрезали бинты, было голой, сырой, влажной плотью. Потом все снова скрылось под повязкой, намазанной лечебным гелем.
Она моргнула?.. Волосы сгорели, брови и ресницы, конечно, тоже, но разве не шевельнулись ее веки?..
— Вы заметили, доктор?
Молодой венесуэлец бросил на него скучающий взгляд.
— Вы что-то сказали?
— Она моргнула.
— Правда? — Он отвернулся, обращаясь к медсестре, словно наблюдение Чарли не заслуживало доверия.
— Не заметила, — ответила медсестра-иранка.
Медицинская бригада исчезла, не удостоив его больше ни словом. Чарли подошел к кровати, и его сердце подпрыгнуло от радости: Гарнет получила новый облик, более человеческий. Повязки стали тоньше, и теперь она уже не напоминала ни средневекового рыцаря, закованного в латы, ни хоккейного вратаря. И — о чудо! — в новых повязках были ослепительно прекрасные отверстия для глаз!
— Гарнет, я видел, как у тебя шевельнулись веки. Я знаю, что ты это сделала! — Его голос был глухим, как у человека, произносящего вслух свою самую потаенную мечту. Чарли не сводил глаз с ее новой маски. Ей запретили шевелить головой и разговаривать. Но слышала ли она это?
Между двумя пластами повязок видно было только ее правую руку. Левая часть тела Гарнет приняла на себя ударную волну. Чарли со вздохом отвел глаза от маски и посмотрел на открытые пальцы правой руки. Гарнет приподняла и опустила два пальца, еще раз повторила этот жест — жалкое, почти незаметное движение, но его значение было огромным!
— Да! — завопил Чарли. — Ты говоришь — да. Ты вернулась... Ты со мной.
— У тебя запущенный вид, — констатировала Уинфилд. — Знаешь, Эйлин до сих пор полностью деморализована, хотя уже столько времени прошло.
— Жаль, что она одна. Кажется, ты тоже оказалась на линии огня.
— Это гены Риччи. К тому же Эйлин сейчас беременная, это, естественно, ограничивает свободу выбора. Не очень приятно в таком состоянии наскакивать на человека, который может перестрелять всех вокруг тебя.
Чарли нахмурился.
— Чудовищная история.
— Что чудовищно — так это что Винс ухитрился одним ударом уничтожить главного свидетеля обвинения и запугать Эйлин! — Уинфилд замолчала и заставила себя устранить раздражение с лица. — Мы как раз собирались включить в процесс других проституток Риччи, которым было сказано, что они здоровы. Уже сейчас мы можем выйти с десятком свидетелей, получится грандиозный процесс, процесс века. Но Эйлин не может решиться на последний шаг.
— Который состоит?..
Уинфилд замолчала и послала Чарли смущенную полуулыбку.
— Лучше тебе этого не знать. Ты и так под прицелом.
— Уинфилд, это был несчастный случай.
— Которая из коробок с шоколадными помадками от Чио Итало заставила тебя переменить свое мнение?
Болезненная гримаса на лице отца вызвала у нее угрызения совести. Она попыталась загладить свой промах шуткой:
— Для меня, впитавшей скепсис, сидя на отцовском колене, твоя доверчивость подозрительна.
Чарли подмигнул ей.
— Настоящий профессор не упустит возможности поделиться мудростью. — Он пожал плечами. — Наверно, я никогда не был настоящим профессором. Я совершенно не хитрый. Ты другое дело. Ты потрясающе хитрая особа.
— При чем здесь хитрость? — не выдержала Уинфилд. — Один парень из окружной прокуратуры показал мне полицейский рапорт о взрыве — не доказано даже, что Гарнет вообще успела зажечь духовку. А взрыв самым удачным образом ликвидировал все свидетельства неисправности. Совершенно липовый рапорт. Почему ты смирился с этим?
— Потому что... — Чарли краешком глаза следил за ней, пытаясь определить, какое впечатление производят на дочь его слова, — потому что, когда ты доживешь до моих лет, ты тоже устанешь бороться, натыкаясь раз за разом на стену... Твои умозаключения — это изящная игра мысли. А я до сих пор не в состоянии поверить, что Чио способен с такой убийственной яростью расправиться со своими родными. И еще потому, дорогая моя, упоминающая о своих генах при каждом удобном случае, что, если бы Чио нанял специалистов, мы с Гарнет оба были бы сейчас в шести футах под землей.
— У тебя было время заниматься разделом «Ричланд»?
— Нет. Я все время жду каких-нибудь признаков, что Гарнет поправляется. И сегодня кое-что произошло! Давай я расскажу тебе...
— Позволь сначала мне кое-что рассказать тебе. Организация, в которой наш Чио — большая шишка, очень редко выносит смертные приговоры. За века они убедились, что угроза смерти гораздо действенней, чем сама смерть. Не говори мне, что Чио хотел закопать тебя на шесть футов в землю. Ты в точности, в точности, там, где он и хотел, — вы оба. — Ее голос стал резким, лицо, обычно не выражавшее сильных чувств, пылало от ярости, но Уинфилд быстро справилась с собой и через минуту взглянула на отца с безмятежностью мадонны, вырезанной из слоновой кости.
— Ла Профессоресса, — произнес Чарли, улыбнувшись на случай, если она вздумает обидеться на кличку. — Ты заметила, что все здешние доктора иностранцы?
— Это трудно не заметить. Особенно для тех, кто знаком с теорией Чарльза Энтони Ричардса о прогнившем образовании в США.
— Зато теперь мы можем получить представление, насколько плохо образование в других странах.
Она поморщилась.
— Сплошной «третий мир»?
Чарли озабоченно нахмурился:
— Интересно, а где стажируются американские студенты-медики? В Новой Гвинее?
— Ты преувеличиваешь.
— Возможно.
— Ты согласен, что Итало расправился с тобой по своему сценарию?
— М-м.
— Ладно. — Она хищно усмехнулась. — Очень скоро он примет участие в постановке по моему сценарию.
Чарли напугала эта улыбка.
— А потом мы... вернемся к разговору о генах Риччи.
— Ты меня видишь? — спросил Чарли.
"Д" — написала она, как компьютерное «да».
— Помни, детка, разговаривать пока нельзя. — Чарли нагнулся над кроватью, всматриваясь в отверстие маски. — Выглядишь сногсшибательно, — произнес он, — что-то вроде безумного повара над воскресным жарким из человечины. Тебе еще больно?
«Н. ЛЮБЛ Т».
Он опустился на колени перед кроватью. За последние дни из палаты исчезли почти все капельницы и провода. Чарли поцеловал голые слабые пальчики. 164
— Я тебя тоже люблю. Не трать силы, пытаясь соблазнить меня.
«3 П ОБДА».
Чарли задумался, но тут же просиял:
— В три, после обеда, снимут все повязки?
«Д. — Она продолжала писать. — ТМЭН».
— Тмэн? О! Ты хочешь «тинкмэн»? Сейчас позвоню Керри.
«Н. СМ ПРИНСИ».
Чарли взглянул на часы. До прихода бригады медсестер, которые должны были снять марлевую маску, возможно навсегда, оставался еще час. В голливудских фильмах это всегда кульминационный момент.
Разыскиваемый по обвинению в тягчайшем преступлении персонаж, исполняемый малоизвестным актером, живет весь в повязках — а потом Томас Митчел, играющий спившегося аса пластической хирургии, снимает бинты, и перед нами — волнующие черты Хэмфри Богарта.
— Я вернусь к трем, — сказал Чарли, поднимаясь на ноги.
Он вышел из палаты, послав ей воздушный поцелуй. Перевязочная бригада должна была появиться через десять минут, а не через час. Гарнет прибегла к этой уловке, потому что не знала, насколько изуродована ее кожа, и не хотела, чтобы Чарли увидел ее лицо раньше, чем она сама.
Позади Итало за большим дубовым столом сидел высокий, приятный мужчина с аккуратно подстриженными усами и черными волосами, поседевшими на висках. На нем был великолепный костюм явно континентального кроя — ловко сидящий, но не стесняющий в движениях, и узкие остроносые туфли. В одной руке он держал длинный эбонитовый резной мундштук, в который была вставлена незажженная сигарета. Возможно, дипломат? По крайней мере, этот человек умел безупречно одеваться. Большего сказать было нельзя — разве еще, что он хорошо знаком с Чио Итало. Итало был, во-первых, аскет, во-вторых, помешан на здоровье, так что сигарета гостя оставалась незажженной.
Тем не менее время от времени он подносил к губам мундштук и с заметным удовольствием затягивался. Наконец Итало отвернулся от окна, его темно-оливковые глаза сверкали гневом.
— Мой племянник, моя правая рука, не отходит от ее постели.
Громко чиркнул по асфальту заступ.
— Ах!.. Как здоровье вашего племянника? — осведомился гость.
— Чарли? Лучше некуда. Точная работа, друг мой.
— Ах... чепуха. — Изящный господин небрежно махнул мундштуком, но чувствовалось тем не менее, что он гордится образцово выполненной работой. У него был странный акцент — едва уловимая картавинка, как у французов, но при этом протяжные чисто британские гласные.
— Прав ли я был, связавшись с вами снова? Я имею в виду, после... э... инцидента с газом?
— Игги, ты был совершенно прав. Я снова, — добавил Чио, — снова в долгу у тебя.
— Это я ваш должник. — Гость снова сильно затянулся незажженной сигаретой. Судя по хриплому голосу, это был заядлый курильщик.
— Э, любой друг Мейера — мой друг.
Оба умолкли. Наконец Итало положил конец затянувшемуся разговору. Он встал и тепло произнес, протягивая руку:
— Игги Зетц, ты настоящий друг. И профессионал номер, один.
Рукопожатие затянулось.
Чарли. Гарнет знала, что он рядом. Раздавался его голос — ровно, спокойно. Он был последней ниточкой между ней и небом. Голос бывал веселым или грустным, бодрым или подавленным. Чарли был всем ее миром.
Возвращение Чарли в обычную жизнь — другое дело. Первые две недели после взрыва он искренне радовался гестаповскому режиму ожогового отделения, непреодолимому для репортеров, стервятников с TV и его родственников. Сюда пускали только его, полицейских и пожарного инспектора. Чарли видел рапорт, в котором говорилось, что взрыв на кухне — обыкновенный несчастный случай. Почему они так решили — непонятно. Гарнет не могла ничего рассказать, а Чарли не присутствовал при взрыве.
Его возвращение к жизни? Разбитый нос и выбитый передний зуб, вот и все. И еще несколько порезов — осколками стекла. Все повязки с него сняли через неделю. И выглядел он не хуже, чем после небольшой потасовки.
В конце концов он понял, что задача полиции и пожарных проста, предельно проста: поскорей перевернуть страницу, обрезав все болтающиеся ниточки. Циничное наблюдение конечно, но после истории с газом Чарли немного переменился.
Он не мог думать ни о чем, кроме Гарнет, а также — был ли случайным взрыв? Если б она погибла, его мысли были бы поглощены печалью. Но теперь он мог надеяться — а это зыбкое, болезненное состояние. Поэтому он готов был держать страницу перед глазами сколько угодно долго, как бы ни торопились перелистнуть ее полицейские.
Итало дважды приезжал в больницу — потрясающе, при его ненависти к людным местам! Его не пустили, к счастью, но он оставил оба раза очень изысканные, дорогие букеты для Гарнет. Больше он не приезжал, но поток даров не иссякал — духи, цветы, шоколад, журналы... Джентльмен старой школы.
Сидя около Гарнет, Чарли неотрывно смотрел на ее неподвижное тело, выискивая малейшие признаки улучшения, чего-нибудь, способного поддержать его надежду. Но единственными проявлениями жизнедеятельности оставались дыхание и пульс. Не на что опереться. Ее дорогое лицо, проказливое личико эльфа, скрывала толстая повязка, без отверстий для глаз, с единственной сардонической щелью рта. Раз в день Чарли выставляли в коридор, пока бригада из трех сестер меняла повязки и накладывала мазь. Неуклюжая языческая имитация последнего причастия. Бесчисленные капельницы и датчики, провода, уходящие куда-то под повязки, давали пишу для нелепых, с налетом научной фантастики, кошмаров. Чарли был в восторге, когда из палаты вынесли кислородную подушку. Он был счастлив, когда от бинтов освободили ее правую руку и сказали, что заживление идет благополучно. И не мог дождаться, когда снимут гипс и шины с ее левой ноги и руки. О, это будет день великих надежд! Но когда?
Почему-то он был уверен, что большую часть времени Гарнет в сознании. Когда он держал ее правую, все еще неподвижную холодную руку, несколько раз кончики ее пальцев слабо нажимали на его ладонь.
Потом — огромный шаг вперед: она погладила его пальцы с трогательной слабостью новорожденной.
Понемногу Чарли начал вызывать раздражение у больничного персонала, у чопорных нянечек и докторов, говорящих с сильным иностранным акцентом, у суетливых санитарок, расходовавших на него скудные резервы своей влиятельности. Ему приносили не ту пищу, которую он заказал, пересаживали со стула на стул, выстраивая нелепые мизансцены с целью подчеркнуть свою значительность. Мелкие, грязные уловки. Как могли занимать кого-то проблемы самолюбия в этом мрачном концлагере? Вся атмосфера этого места была такова, чтобы подавлять дух, пока надежда не зачахнет и не умрет.
Чарли мечтал перевезти Гарнет в частную клинику «Ричланд», находившуюся в лесу, на севере Вестчестера. Это было богатейшее заведение, с самой современной аппаратурой и с персоналом, говорящим по-английски, как положено говорить на родном языке. Там его надежды расцвели бы. Там нашли бы способ вывести Гарнет из состояния смертельной пассивности, и началась бы новая жизнь. Но здесь было лучшее ожоговое отделение во всей стране, приходилось терпеть.
Однажды по недосмотру его забыли выгнать из палаты во время перевязки. То, что увидел Чарли, когда доктор и две медсестры разрезали бинты, было голой, сырой, влажной плотью. Потом все снова скрылось под повязкой, намазанной лечебным гелем.
Она моргнула?.. Волосы сгорели, брови и ресницы, конечно, тоже, но разве не шевельнулись ее веки?..
— Вы заметили, доктор?
Молодой венесуэлец бросил на него скучающий взгляд.
— Вы что-то сказали?
— Она моргнула.
— Правда? — Он отвернулся, обращаясь к медсестре, словно наблюдение Чарли не заслуживало доверия.
— Не заметила, — ответила медсестра-иранка.
Медицинская бригада исчезла, не удостоив его больше ни словом. Чарли подошел к кровати, и его сердце подпрыгнуло от радости: Гарнет получила новый облик, более человеческий. Повязки стали тоньше, и теперь она уже не напоминала ни средневекового рыцаря, закованного в латы, ни хоккейного вратаря. И — о чудо! — в новых повязках были ослепительно прекрасные отверстия для глаз!
— Гарнет, я видел, как у тебя шевельнулись веки. Я знаю, что ты это сделала! — Его голос был глухим, как у человека, произносящего вслух свою самую потаенную мечту. Чарли не сводил глаз с ее новой маски. Ей запретили шевелить головой и разговаривать. Но слышала ли она это?
Между двумя пластами повязок видно было только ее правую руку. Левая часть тела Гарнет приняла на себя ударную волну. Чарли со вздохом отвел глаза от маски и посмотрел на открытые пальцы правой руки. Гарнет приподняла и опустила два пальца, еще раз повторила этот жест — жалкое, почти незаметное движение, но его значение было огромным!
— Да! — завопил Чарли. — Ты говоришь — да. Ты вернулась... Ты со мной.
* * *
В комнате отдыха для пациентов все были в пижамах и халатах, только Чарли, наполовину посторонний, — в слаксах цвета хаки и теннисном свитере.— У тебя запущенный вид, — констатировала Уинфилд. — Знаешь, Эйлин до сих пор полностью деморализована, хотя уже столько времени прошло.
— Жаль, что она одна. Кажется, ты тоже оказалась на линии огня.
— Это гены Риччи. К тому же Эйлин сейчас беременная, это, естественно, ограничивает свободу выбора. Не очень приятно в таком состоянии наскакивать на человека, который может перестрелять всех вокруг тебя.
Чарли нахмурился.
— Чудовищная история.
— Что чудовищно — так это что Винс ухитрился одним ударом уничтожить главного свидетеля обвинения и запугать Эйлин! — Уинфилд замолчала и заставила себя устранить раздражение с лица. — Мы как раз собирались включить в процесс других проституток Риччи, которым было сказано, что они здоровы. Уже сейчас мы можем выйти с десятком свидетелей, получится грандиозный процесс, процесс века. Но Эйлин не может решиться на последний шаг.
— Который состоит?..
Уинфилд замолчала и послала Чарли смущенную полуулыбку.
— Лучше тебе этого не знать. Ты и так под прицелом.
— Уинфилд, это был несчастный случай.
— Которая из коробок с шоколадными помадками от Чио Итало заставила тебя переменить свое мнение?
Болезненная гримаса на лице отца вызвала у нее угрызения совести. Она попыталась загладить свой промах шуткой:
— Для меня, впитавшей скепсис, сидя на отцовском колене, твоя доверчивость подозрительна.
Чарли подмигнул ей.
— Настоящий профессор не упустит возможности поделиться мудростью. — Он пожал плечами. — Наверно, я никогда не был настоящим профессором. Я совершенно не хитрый. Ты другое дело. Ты потрясающе хитрая особа.
— При чем здесь хитрость? — не выдержала Уинфилд. — Один парень из окружной прокуратуры показал мне полицейский рапорт о взрыве — не доказано даже, что Гарнет вообще успела зажечь духовку. А взрыв самым удачным образом ликвидировал все свидетельства неисправности. Совершенно липовый рапорт. Почему ты смирился с этим?
— Потому что... — Чарли краешком глаза следил за ней, пытаясь определить, какое впечатление производят на дочь его слова, — потому что, когда ты доживешь до моих лет, ты тоже устанешь бороться, натыкаясь раз за разом на стену... Твои умозаключения — это изящная игра мысли. А я до сих пор не в состоянии поверить, что Чио способен с такой убийственной яростью расправиться со своими родными. И еще потому, дорогая моя, упоминающая о своих генах при каждом удобном случае, что, если бы Чио нанял специалистов, мы с Гарнет оба были бы сейчас в шести футах под землей.
— У тебя было время заниматься разделом «Ричланд»?
— Нет. Я все время жду каких-нибудь признаков, что Гарнет поправляется. И сегодня кое-что произошло! Давай я расскажу тебе...
— Позволь сначала мне кое-что рассказать тебе. Организация, в которой наш Чио — большая шишка, очень редко выносит смертные приговоры. За века они убедились, что угроза смерти гораздо действенней, чем сама смерть. Не говори мне, что Чио хотел закопать тебя на шесть футов в землю. Ты в точности, в точности, там, где он и хотел, — вы оба. — Ее голос стал резким, лицо, обычно не выражавшее сильных чувств, пылало от ярости, но Уинфилд быстро справилась с собой и через минуту взглянула на отца с безмятежностью мадонны, вырезанной из слоновой кости.
— Ла Профессоресса, — произнес Чарли, улыбнувшись на случай, если она вздумает обидеться на кличку. — Ты заметила, что все здешние доктора иностранцы?
— Это трудно не заметить. Особенно для тех, кто знаком с теорией Чарльза Энтони Ричардса о прогнившем образовании в США.
— Зато теперь мы можем получить представление, насколько плохо образование в других странах.
Она поморщилась.
— Сплошной «третий мир»?
Чарли озабоченно нахмурился:
— Интересно, а где стажируются американские студенты-медики? В Новой Гвинее?
— Ты преувеличиваешь.
— Возможно.
— Ты согласен, что Итало расправился с тобой по своему сценарию?
— М-м.
— Ладно. — Она хищно усмехнулась. — Очень скоро он примет участие в постановке по моему сценарию.
Чарли напугала эта улыбка.
— А потом мы... вернемся к разговору о генах Риччи.
* * *
На второй неделе декабря, возвращаясь с ленча, Чарли обнаружил, что Гарнет каким-то образом раздобыла тупой карандаш и обрывок бумаги. На смятом листке кривыми, печатными буквами, словно рукой шестилетки, было написано: «Это я!»— Ты меня видишь? — спросил Чарли.
"Д" — написала она, как компьютерное «да».
— Помни, детка, разговаривать пока нельзя. — Чарли нагнулся над кроватью, всматриваясь в отверстие маски. — Выглядишь сногсшибательно, — произнес он, — что-то вроде безумного повара над воскресным жарким из человечины. Тебе еще больно?
«Н. ЛЮБЛ Т».
Он опустился на колени перед кроватью. За последние дни из палаты исчезли почти все капельницы и провода. Чарли поцеловал голые слабые пальчики. 164
— Я тебя тоже люблю. Не трать силы, пытаясь соблазнить меня.
«3 П ОБДА».
Чарли задумался, но тут же просиял:
— В три, после обеда, снимут все повязки?
«Д. — Она продолжала писать. — ТМЭН».
— Тмэн? О! Ты хочешь «тинкмэн»? Сейчас позвоню Керри.
«Н. СМ ПРИНСИ».
Чарли взглянул на часы. До прихода бригады медсестер, которые должны были снять марлевую маску, возможно навсегда, оставался еще час. В голливудских фильмах это всегда кульминационный момент.
Разыскиваемый по обвинению в тягчайшем преступлении персонаж, исполняемый малоизвестным актером, живет весь в повязках — а потом Томас Митчел, играющий спившегося аса пластической хирургии, снимает бинты, и перед нами — волнующие черты Хэмфри Богарта.
— Я вернусь к трем, — сказал Чарли, поднимаясь на ноги.
Он вышел из палаты, послав ей воздушный поцелуй. Перевязочная бригада должна была появиться через десять минут, а не через час. Гарнет прибегла к этой уловке, потому что не знала, насколько изуродована ее кожа, и не хотела, чтобы Чарли увидел ее лицо раньше, чем она сама.
* * *
Итало смотрел на небо сквозь огромное, немытое окно. Снежные хлопья косо падали на землю. Парень со скребком расчищал дорожки на свежем снегу, производя шум, как крупнокалиберный пулемет.Позади Итало за большим дубовым столом сидел высокий, приятный мужчина с аккуратно подстриженными усами и черными волосами, поседевшими на висках. На нем был великолепный костюм явно континентального кроя — ловко сидящий, но не стесняющий в движениях, и узкие остроносые туфли. В одной руке он держал длинный эбонитовый резной мундштук, в который была вставлена незажженная сигарета. Возможно, дипломат? По крайней мере, этот человек умел безупречно одеваться. Большего сказать было нельзя — разве еще, что он хорошо знаком с Чио Итало. Итало был, во-первых, аскет, во-вторых, помешан на здоровье, так что сигарета гостя оставалась незажженной.
Тем не менее время от времени он подносил к губам мундштук и с заметным удовольствием затягивался. Наконец Итало отвернулся от окна, его темно-оливковые глаза сверкали гневом.
— Мой племянник, моя правая рука, не отходит от ее постели.
Громко чиркнул по асфальту заступ.
— Ах!.. Как здоровье вашего племянника? — осведомился гость.
— Чарли? Лучше некуда. Точная работа, друг мой.
— Ах... чепуха. — Изящный господин небрежно махнул мундштуком, но чувствовалось тем не менее, что он гордится образцово выполненной работой. У него был странный акцент — едва уловимая картавинка, как у французов, но при этом протяжные чисто британские гласные.
— Прав ли я был, связавшись с вами снова? Я имею в виду, после... э... инцидента с газом?
— Игги, ты был совершенно прав. Я снова, — добавил Чио, — снова в долгу у тебя.
— Это я ваш должник. — Гость снова сильно затянулся незажженной сигаретой. Судя по хриплому голосу, это был заядлый курильщик.
— Э, любой друг Мейера — мой друг.
Оба умолкли. Наконец Итало положил конец затянувшемуся разговору. Он встал и тепло произнес, протягивая руку:
— Игги Зетц, ты настоящий друг. И профессионал номер, один.
Рукопожатие затянулось.
Глава 26
Западная Пенсильвания, от Питтсбурга до Нью-Йорка, всегда страдала от индустриализации. Впервые лесной край пострадал, когда здесь нашли нефть, потом он последовательно подвергался изучениям из-за угля, железа, стали, древесины. Каждый этап индустриальной революции в Западной Пенсильвании был похож на приход моровой язвы. И мало кого беспокоило, что аборигены обидчивы и злопамятны.
В середине декабря, когда дела у Гарнет пошли на поправку, Чарли наметил себе однодневную поездку в Западную Пенсильванию вместе с Керри. Чарли постоянно угнетало, что Гарнет переживала такие мучения из-за его гибельного противостояния с Чио Итало. Он вспоминал тот вечер, свои последние размышления перед взрывом — именно Гарнет тогда обратила его внимание на то рискованное положение, в котором оказались все близкие ему люди.
Цены на нефть начали расти. Во всем мире шли поиски новых источников природного сырья. «Ричланд» следовало бы разморозить свои скважины в Адиронадкском лесу, на территории национального парка, тянущейся от Саламанки, штат Нью-Йорк, до Кэйна, Пенсильвания. Загвоздка была в том, что Чарли в свете своей новой жизненной концепции хотел бы сбагрить лицензии какой-нибудь другой компании. Но для этого нужно было доказать, что скважины не пустые.
В чумной зоне вроде района бывшей нефтедобычи обычно приветствуется всякая реиндустриализация. Работа есть работа. Но к девяностым годам Западная Пенсильвания проснулась, осознав ценность неоскверненных гор, незагаженных лесов, неотравленных рек. В национальный парк стягивались лыжники — зимой, любители пикников — во все остальные сезоны, и деньги — круглый год. Восстановление старых скважин должно было собрать толпы бурильщиков, сварщиков и так далее. Но в этом случае безработица среди местных жителей осталась бы без изменения. Такие вещи спокойно переносят арабы, ленящиеся муху согнать со щеки, но только не коренные уроженцы Пенсильвании.
Первым предупреждением была линия пикетов. Группа, называвшая себя СПЗ — «Сохраним Пенсильванию зеленой», — организовала круглосуточную вахту около принадлежащих «Ричланд» скважин 27, 28 и 29 — их не трогали с 1944 года. Используя тактику «Гринпис», активисты СПЗ перегородили путь лимузину Чарли целой армадой огромных, громоздких, занимающих всю дорогу грузовиков. На них были укреплены плакаты с лозунгами самого разнообразного содержания, от обычных «зеленых» призывов до вполне конкретных, с требованием скальпа Чарли: «Тронь наш лес — сломаем руки!»
В огромных авто сидели юнцы фунтов под триста весом, в бейсбольных кепках, с густыми бородами. Мысль о простой, старомодной перебранке с бандой этих переростков не казалась воодушевляющей ни Чарли, ни Керри. Ни малейшей возможности добраться к скважинам 27, 28 и 29 через заснеженный подлесок не было. Несколько дюжин враждебных глаз отмечали каждое их движение, здесь же крутились репортеры и операторы местного телевидения с видеокамерами, в надежде запечатлеть агрессивные действия городских аферистов.
— Мы попали в хороший переплет, — произнес Керри.
Чарли кивнул, мысленно удивившись необычному для лексикона Керри выражению — речь его племянника всегда была строгой и консервативной. Лимузин развернулся и двинулся назад, к аэропорту Дю-Бойс. По дороге им должен был встретиться городок Сент-Мэрис, где располагался мозговой центр СПЗ.
— С этими медведями нужно встретиться в их берлоге, — сказал Чарли. — Ты им почти ровесник. Поговори с ними, найди кого-нибудь, лучше председателя. Нужно как-то убедить их, что мы деловые люди, мы открыты для переговоров.
Громоздкие грузовики, пристроившись к лимузину спереди и сзади, заставляли их ехать на скорости в тридцать миль. Они медленно проезжали мимо городишек, задыхавшихся от кислотных паров, соединений углерода и бумажной пыли.
Все больше снега валило из плотных низких облаков. Керри спросил себя, как его угораздило влезть в такую заваруху. Он взял с собой «тинкмэн», загруженный информацией по всем вопросам, связанным с нефтедобычей. Но Чарли поставил перед ним совсем другую задачу — ему нужно было спорить, уговаривать, искать компромисс. Керри отлично справился бы с таким поручением. Но он был не Керри, а Кевин.
Близнецы решили позволить себе нелегальное отступление от семейной диспозиции «мистер Плохой — мистер Хороший». Если Кевин сумеет успешно изобразить Керри, они получают зеленый свет: Керри едет на Филиппины, а Кевину удается провести Рождество с мамой.
Кажется, схема давала сбой.
Пока они доползли до Сент-Мэриса, короткий зимний день угас. На городок опустилась ночь. Лимузин подъехал к похоронному бюро на Майкл-стрит, неподалеку от библиотеки Сент-Мэриса. Пока Кевин шел к длинному навесу над входом, Чарли оставался в машине и звонил в больницу к Гарнет.
В подвале похоронного бюро копировальная машина заглатывала стопки нарезанной небольшими кусками бумаги — будущие листовки. Все помещение пропиталось запахом формальдегида и бальзамирующих жидкостей. Кевин в своем облачении финансиста в стиле Керри — шерстяное пальто в елочку с бархатным воротником, темно-серый костюм тройка, белая рубашка и узкий полосатый галстук — чувствовал себя неуютно среди молодых ребят в джинсах и мешковатых кожаных или грубошерстных куртках.
В середине декабря, когда дела у Гарнет пошли на поправку, Чарли наметил себе однодневную поездку в Западную Пенсильванию вместе с Керри. Чарли постоянно угнетало, что Гарнет переживала такие мучения из-за его гибельного противостояния с Чио Итало. Он вспоминал тот вечер, свои последние размышления перед взрывом — именно Гарнет тогда обратила его внимание на то рискованное положение, в котором оказались все близкие ему люди.
Цены на нефть начали расти. Во всем мире шли поиски новых источников природного сырья. «Ричланд» следовало бы разморозить свои скважины в Адиронадкском лесу, на территории национального парка, тянущейся от Саламанки, штат Нью-Йорк, до Кэйна, Пенсильвания. Загвоздка была в том, что Чарли в свете своей новой жизненной концепции хотел бы сбагрить лицензии какой-нибудь другой компании. Но для этого нужно было доказать, что скважины не пустые.
В чумной зоне вроде района бывшей нефтедобычи обычно приветствуется всякая реиндустриализация. Работа есть работа. Но к девяностым годам Западная Пенсильвания проснулась, осознав ценность неоскверненных гор, незагаженных лесов, неотравленных рек. В национальный парк стягивались лыжники — зимой, любители пикников — во все остальные сезоны, и деньги — круглый год. Восстановление старых скважин должно было собрать толпы бурильщиков, сварщиков и так далее. Но в этом случае безработица среди местных жителей осталась бы без изменения. Такие вещи спокойно переносят арабы, ленящиеся муху согнать со щеки, но только не коренные уроженцы Пенсильвании.
Первым предупреждением была линия пикетов. Группа, называвшая себя СПЗ — «Сохраним Пенсильванию зеленой», — организовала круглосуточную вахту около принадлежащих «Ричланд» скважин 27, 28 и 29 — их не трогали с 1944 года. Используя тактику «Гринпис», активисты СПЗ перегородили путь лимузину Чарли целой армадой огромных, громоздких, занимающих всю дорогу грузовиков. На них были укреплены плакаты с лозунгами самого разнообразного содержания, от обычных «зеленых» призывов до вполне конкретных, с требованием скальпа Чарли: «Тронь наш лес — сломаем руки!»
В огромных авто сидели юнцы фунтов под триста весом, в бейсбольных кепках, с густыми бородами. Мысль о простой, старомодной перебранке с бандой этих переростков не казалась воодушевляющей ни Чарли, ни Керри. Ни малейшей возможности добраться к скважинам 27, 28 и 29 через заснеженный подлесок не было. Несколько дюжин враждебных глаз отмечали каждое их движение, здесь же крутились репортеры и операторы местного телевидения с видеокамерами, в надежде запечатлеть агрессивные действия городских аферистов.
— Мы попали в хороший переплет, — произнес Керри.
Чарли кивнул, мысленно удивившись необычному для лексикона Керри выражению — речь его племянника всегда была строгой и консервативной. Лимузин развернулся и двинулся назад, к аэропорту Дю-Бойс. По дороге им должен был встретиться городок Сент-Мэрис, где располагался мозговой центр СПЗ.
— С этими медведями нужно встретиться в их берлоге, — сказал Чарли. — Ты им почти ровесник. Поговори с ними, найди кого-нибудь, лучше председателя. Нужно как-то убедить их, что мы деловые люди, мы открыты для переговоров.
Громоздкие грузовики, пристроившись к лимузину спереди и сзади, заставляли их ехать на скорости в тридцать миль. Они медленно проезжали мимо городишек, задыхавшихся от кислотных паров, соединений углерода и бумажной пыли.
Все больше снега валило из плотных низких облаков. Керри спросил себя, как его угораздило влезть в такую заваруху. Он взял с собой «тинкмэн», загруженный информацией по всем вопросам, связанным с нефтедобычей. Но Чарли поставил перед ним совсем другую задачу — ему нужно было спорить, уговаривать, искать компромисс. Керри отлично справился бы с таким поручением. Но он был не Керри, а Кевин.
Близнецы решили позволить себе нелегальное отступление от семейной диспозиции «мистер Плохой — мистер Хороший». Если Кевин сумеет успешно изобразить Керри, они получают зеленый свет: Керри едет на Филиппины, а Кевину удается провести Рождество с мамой.
Кажется, схема давала сбой.
Пока они доползли до Сент-Мэриса, короткий зимний день угас. На городок опустилась ночь. Лимузин подъехал к похоронному бюро на Майкл-стрит, неподалеку от библиотеки Сент-Мэриса. Пока Кевин шел к длинному навесу над входом, Чарли оставался в машине и звонил в больницу к Гарнет.
В подвале похоронного бюро копировальная машина заглатывала стопки нарезанной небольшими кусками бумаги — будущие листовки. Все помещение пропиталось запахом формальдегида и бальзамирующих жидкостей. Кевин в своем облачении финансиста в стиле Керри — шерстяное пальто в елочку с бархатным воротником, темно-серый костюм тройка, белая рубашка и узкий полосатый галстук — чувствовал себя неуютно среди молодых ребят в джинсах и мешковатых кожаных или грубошерстных куртках.