Страница:
В баре, потягивая здешний фирменный напиток под названием «Материнское проклятие», Баз слушал песню Бинга Кросби «Я мечтаю о белом Рождестве». Песчаные пляжи Гроттерии обеспечивали любое количество белизны, но Баз до них не добрался. Он и без того получал кучу удовольствия.
Близнецы вручили матери свой подарок, скутер (вряд ли особенно необходимый для Стефи), и получили каждый по комплекту книг по компьютерной теории, от чего дружно взвыли. Чарли получил иллюстрированную «Историю Сицилии», напечатанную в Лондоне в конце семнадцатого века, с приложением карт и рисунков, наверняка из очень дорогого книжного магазина.
Происходящее слабо доходило до Чарли. Он понимал, конечно, что «История Сицилии» обошлась Стефи в несколько тысяч. Но мысли его были далеко. Главным образом — с Гарнет, в ее больничной палате. Даже самая короткая отлучка заставляла его тревожиться, думать о всевозможных опасностях, небрежностях и ошибках персонала, способных отсрочить ее выздоровление. Сейчас Гарнет очень быстро шла на поправку. Рубцы разглаживались, и с каждым днем он все больше узнавал знакомые черты. Ему жаль было пропустить даже секунду этого чуда. Он хотел быть очевидцем каждого мига этого волшебного возрождения из пепла.
Но кроме этого, Чарли все время сожалел о поездке в Сент-Мэрис. Не только потому, что на целый день оставил Гарнет. Была и другая, достаточно мрачная причина. Чарли с трудом сохранял молчание во время ленча, но излучаемое им раздражение заставило всех напрячься. Наконец, уставившись в свой бокал с красным вином, Чарли произнес:
— Ты ведь знаешь, что произошло с той девушкой?
— Какой девушкой? — отозвалась Стефи.
Чарли сделал глубокий, медленный вдох, стараясь быть объективным.
— Керри знает, о ком речь. Одна из «зеленых», участвовавших в стачке. Мэри Энн Лануччи.
Близнецы исподтишка переглянулись. Кевин до сих пор не удосужился рассказать брату, что произошло в Сент-Мэрисе.
— А, — протянул Керри, пытаясь выкрутиться из дурацкого положения, — ты про Мэри Энн...
— Прекрати валять дурака, Керри. Она вернулась в это чертово похоронное бюро за своей тетрадью и попала в ловушку. В огонь.
Кевин моргнул от неожиданности:
— Какого черта она... — и осекся, сглотнув слюну.
Он холодным взглядом обвел присутствующих, словно выясняя, какие еще удары его ожидают.
— Ладно, — произнес он глухим, рассерженным голосом, — все равно мы собирались сознаться, Чарли. Это был своего рода эксперимент — можем ли мы заменить друг друга. В Пенсильванию ездил не Керри, а я.
В тишине прилипший к полену кусок смолы взорвался с оглушительным шипением. Чарли моргнул от неожиданности. Комнату наполнил мертвенный аромат церковных курений.
— Теперь мне понятно, почему загорелся их штаб. Знаменитая теория мести Чио Итало. Ты уже прижал их судебным предписанием. По твоему наущению прыткий шериф обратился в ФБР с докладом о подозрениях в скрытой подрывной деятельности СПЗ. Но тебе этого было недостаточно.
— Чарли, — позвала Стефи. — Девочка погибла?
— Да. Кевин, которого я принимал за Керри, подпалил штаб-квартиру местной консервативной группы «зеленых». Итак, случайный пожар, из-за которого погибла девушка. Это очень дорогостоящая версия, которую примет у наших юристов местный коррумпированный прокурор. Проблема не в этом, а в том, что будь там Керри, девушка осталась бы жива.
Все молчали. Чарли снова уставился на горящие поленья. Потом отвернулся от камина и в упор посмотрел на Кевина, потом на Керри — по крайней мере, ему казалось, что в таком порядке.
Стефи встала и поправила зелень на полке над камином, переплетенную золотыми шнурками с шариками на концах.
— Итало лично расправляется с теми, кто ему противостоит, — сказал Чарли. — Мы используем для этой цели властные структуры. И очень следим за тем, чтобы создать впечатление, что мы никогда не нарушаем закон. Сейчас я требую большего, чем впечатление. Мы не позволим себе нарушить закон, Кевин. Это не слишком трудно понять?
Стефи ухватила за уши обоих сыновей и свела их головы вместе.
— Чарли, помнишь, как Кевин упал на перьевую ручку? Ему было три года.
— Ма!.. — взвыли дуэтом близнецы.
Стефи указала на маленькую голубую точку под глазом Кевина.
— Вот тебе примета, Чарли. Эти два мошенника больше не смогут выкинуть такую штуку.
Чарли без выражения смотрел на синеватое пятнышко. Каинова печать, подумал он. Но промолчал.
Здесь, на солнечном берегу, напротив кедровых рощ Борнео, старые деревья выбрасывают новые ветви, широкие, не уже ствола, чтобы укрепиться на земле, не быть смытыми морем. Лорду Мэйсу сравнительно легко удалось уговорить Фердинанда Маркоса заняться более прибыльным фермерством на Палаване. Доходы обещали быть просто неприлично высокими.
Главный город Палавана, Пуэрто-Принсеса, раскинулся на тысячу футов ниже вершины. Прибыльная травка росла на высоте не хуже чем в Колумбии. Новый бизнес был не таким громоздким, как торговля ароматной кедровой древесиной, не таким разрушительным для природы острова. Травку можно было высаживать из года в год, а транспортировке подлежал уже очищенный белый порошок.
Англичанин, управляющий Мэйса, безусловно, заслуживал похвалы.
— Великолепно, Брумтвейт! — произнес лорд Мэйс, энергично орудуя шейкером, содержимое которого составляли ром, лимонный сок и немного льда. — Блестяще! Превосходит все ожидания, старина!
Брумтвейт — кокни, которого Мэйс нанял, полюбовавшись дракой в «мужском» публичном доме в Маниле, где уроженец лондонских трущоб справился с двумя французскими матросами, лихо орудуя ножом. Англичанин был невысок, с коротким, мускулистым, но худощавым торсом. В общем-то, по наблюдениям Мэйса, Брумтвейт без малейших колебаний ввязался в драку — невзирая от соотношение сил. Как и Мэйс, он не пренебрегал ни девушками, ни мальчиками, уж кто оказывался под рукой.
— Подкрепимся перед большим изнурительным рождественским обедом, Брумтвейт, — сказал лорд Мэйс, протягивая управляющему бокал с напитком. Бар, за отсутствием остролиста, был украшен букетами из пальмовых листьев. — Женщины зажарили нам замечательную «длинную свинку».
Маленькие настороженные глазки Брумтвейта расширились.
— Э, бросьте, викарий. «Длинная свинья»? Эти чертовы каннибалы не жрали своих уже лет пятьдесят.
— Это не просто «длинная свинья», — произнес Мэйс, чокнувшись с ним бокалами, — это Джозефина.
— Хватит заливать, губернатор. Я видел маленькую Джозефину сегодня утром.
— Нежная юная грязнуля. Больше вы ее не увидите, Брумтвейт, — заверил Мэйс. — Женщины очень следили, чтобы она ничего не заподозрила, а утром поймали и запекли живьем, чтобы мясо было мягче.
На Палаване люди исчезали часто. Маркое сотнями привозил заключенных с континента. Экспериментальные посадки требовали огромного количества рабочих рук. Первые побеги приживались неохотно. Заключенные никогда не возвращались живыми в Манилу и не могли рассказать об условиях труда на плантациях. Тем не менее ходили слухи, что правительство собирается сунуть нос в лагеря смерти на Палаване.
Две женщины внесли стол. Брумтвейт оглянулся. Ни одна из них не была Джозефиной, с ее мальчишеским задком и маленькими грудками. Брумтвейт чувствовал себя неуютно. Женщины вышли и тут же вернулись с кувшинами местного пива. Начали входить и рассаживаться за столом служащие. Охрана здесь не обедала. Мейс наблюдал за Брумтвейтом, встревоженным отсутствием Джозефины. Есть человеческую плоть, которой вы успели насладиться для чувственных радостей, кажется невообразимо ужасным грехом, подумал Мэйс. Но сама сексуальная игра — подражание каннибализму. Будь они достаточно бережливы, чтобы постоянно питаться мясом заключенных, предприятие Шан Лао приносило бы гораздо больше доходов.
Двое мужчин внесли главное угощение — блюдо в четыре фута длиной, украшенное пальмовыми листьями, с торчавшим из вороха зелени вертелом. Брумтвейт медленно поднялся на ноги, словно привязанный веревочками.
— Мэйс!..
— Да, Брумтвейт?
— Скажите, что это не она!..
— Она, — заверил его Мэйс, — наша нежная, сладкая, сочная, мягкая, с маленькой вертлявой попкой, совершенно съедобная Джозефина.
Брумтвейт упал на стул, уронил голову на руки. Он приподнял лицо, чтобы что-то сказать, и увидел маленькую Джозефину за другим концом стола.
— Это я! — крикнула она. — Это я готовила, по своему рецепту! Это моя свинья! Кушай!
Брумтвейт так смеялся, что слезы потекли у него по щекам.
— Счастливого е... Рождества! — прохрипел он сквозь смех.
Шан Лао редко пользовался апартаментами 14А, но арендную плату вносил регулярно. Окна всех комнат выходили на Парк-авеню. Вечером Николь украсила охапками остролиста, перевязанными шелковыми лентами, весь смитсоновский пост-модерн, включая рамы репродукций Пуссена на стенах.
Чета Шан, включая Никки, пригласила на обед одного из китайских обозревателей ООН, мистера Хо с супругой.
— Шеф-повар «Смитсона» заверил меня, что это традиционный рождественский обед в Новой Англии, — говорила гостям Николь. — Прозрачный бульон, индюшачья грудка, картофельный мусс, галантин из устриц с орешками и чатни из клюквы.
Отец Николь был французским дипломатом на Дальнем Востоке, где Николь росла под присмотром нянек и сестер из французской миссии. Сегодня вечером она надела изящное темно-зеленое вязаное платье, красиво облегавшее ее фигуру. Длинный разрез на восточный манер, высоко обнажал бедро при ходьбе. На шее у нее было яркое коралловое ожерелье японской работы.
Один из личных телохранителей Шана, временно назначенный официантом, через каждые несколько минут заглядывал в гостиную. Николь уже привыкла, что рядом с Шаном постоянно находятся вооруженные охранники.
— Телохранители тебе нужны для самоутверждения, — упрекнула она его однажды.
Ни у кого не вызвал любопытства тот факт, что официант — китаец, хотя все настоящие официанты в Нью-Йорке турки или иранцы.
Мистер и миссис Хо говорили на одном из диалектов Китая, поэтому мистер Хо попросил, чтобы, все говорили по-английски для улучшения рудиментарных познаний своей жены. Николь и Никки ответили утвердительным кивком.
Миссис Хо практически не участвовала в застольной беседе, ее опущенные глаза с озабоченной сосредоточенностью санитарного инспектора изучали одно блюдо за другим. Она подняла глаза только перед десертом, когда китаец-официант позвал Шана к телефону. На следующий день Никки узнал, что звонил Бакстер Чой из Вашингтона. Но и во время обеда многое можно было прочитать по мрачному выражению лица Шана, когда он возвратился за стол. Плохие новости — с этим не справится даже вооруженная охрана. На случай, если до кого-нибудь еще не дошло, что ему не до игрушек, Шан не произнес ни слова, пока все не встали из-за стола.
Никки счел своим долгом вовлечь в беседу миссис Хо.
— Вы давно в Нью-Йорке? — поинтересовался он, с детства приученный ловко заполнять паузы в разговоре. Так как собеседница проявила замешательство, он живо добавил: — А ваши дети?
— У них все в порядке. — Произношение миссис Хо имело странный ритм и паузы, словно человеческая речь дробится на слоги, а не слова.
— Они учатся в американской школе?
— В Бейджине. У них все в порядке.
— О, тогда вам хватает времени, чтобы познакомиться с достопримечательностями Нью-Йорка?
— Все в порядке.
Этот своеобразный диалог почему-то привел в восторг мистера Хо.
— Ваш сын оправдывает возложенные на него надежды, — сказал он ушедшему в себя Шану. — Наше потомство — это то, что оправдывает наше пребывание на земле.
— Само существование, — добавила Николь.
Два телохранителя — без оружия — вкатили осыпанный сахарной пудрой пудинг с красными и зелеными нарядными свечками. Пудинг медленно вращался на специальной подставке, а встроенная музыкальная шкатулка исполняла мелодию, на вкус Смитсона, больше всего подходившую к сезону: «Санта-Клаус в городе».
Шан и Хо приветствовали древнюю христианскую традицию каменным безразличием. Произведение Дж. Фреда Кутса было равно незнакомо Никки, его матери и миссис Хо. Поэтому в глубоком молчании все пятеро сотрапезников с подозрительным недоумением наблюдали, как замедляет вращение подставка. Наконец музыкальная шкатулка испустила дух на словах: «Оглянись хорошенько вокруг...»
— Бедняга совсем один в такой день, разве это не печально?
По ее же предложению ленч устроили в новой квартирке Уинфилд. Личным вкладом Мисси стали двадцать четыре уродливых хрустальных бокала «мозер» в выложенном бархатом футляре, значительно более красивом, чем его содержимое. Чарли припомнил, что это один из свадебных подарков им с Мисси, двадцать лет пролежавший нераспакованным. Благословенна бережливость богатых. К примеру, трогательная привычка Чио Итало отрывать свободные куски бумаги от получаемых писем.
Банни подарила Уинфилд игру «Монополия», расписанную русской кириллицей. Энди привез складной карточный столик со стульями. Чарли не принес ничего. Он бродил по тесной квартире, натыкаясь на стены, как зверь в клетке.
Окна квартиры выходили на юг. По милости фортуны другие здания не заслоняли горизонт, украшенный Крайслер-Билдинг в тридцати кварталах к югу.
— Новичкам везет, — сказал Чарли. — Из всех моих пожеланий, малышка, первое — удачи!
— Не возражаешь, если я запишу это? — шутливо спросила Уинфилд.
Чарли недовольно поморщился:
— Все последнее время я только тем и занят, что изрекаю нравоучения.
— В том числе и в Западной Пенсильвании? Гарнет уже видела газетные заголовки?
Прежде чем он успел подобрать ответ, зазвонил телефон.
— Да, Никки, — произнесла Уинфилд, — она здесь, — и протянула трубку сестре.
В таком ограниченном пространстве каждый слышал каждого. Соблюдая приличия, мужчины, испытывавшие взаимное отвращение, завели беседу о конвертации ценных бумаг. На кухне Мисси шумно осуществляла надзор за приготовлением третьей порции мартини, совершенно излишней, вознаграждая себя за хлопоты поминутно снимаемой пробой.
Банни повесила трубку и подошла к двери кухни.
— Сорвалась с крючка. Великий Шан мчится в Вашингтон. Слишком занят, чтобы потетешкаться со мной.
— Да, ему не повезло, — любезно заметила Уинфилд.
— Но в Вашингтоне сейчас никого нет! — оживился Чарли. — Все разъехались по домам — толкать речи и наливаться яичным коктейлем.
— У нас тоже Рождество, — отрезала Уинфилд. — Потрудитесь отвлечься от бизнеса.
— Я только...
— Ты только пытаешься угадать, что на уме у Шана.
— Помните, — вмешалась в разговор Мисси, — когда встретитесь с Великим Шаном, не позволяйте ему увильнуть от ответственности! — Она опрометчиво взмахнула своим коктейлем. Уинфилд поспешила за тряпкой. Восточнобережный протестантский стиль свадеб и разводов полон неизъяснимого очарования, подумал Чарли. Чем меньше любви и чем больше экономических соображений прослеживается в исходной брачной конструкции, тем меньше злобы и вражды наблюдается после развода. — Для того, чтобы сделать ребенка, требуются двое! — продолжала разглагольствовать Мисси. — Шан несет такую же ответственность, как и мы!..
Банни через голову матери метнула злобный взгляд в сторону Уинфилд.
— Существует ли более надежный способ отправить меня в абортарий?
Уинфилд ответила свирепой улыбкой:
— С Р-р-рождеством!
Старому священнику отцу Хини редко приходилось видеть своих прихожан в таком количестве даже по большим праздникам. Когда-то неукротимый юный проповедник, за десятилетия скованный умеренной, спокойной религиозностью своей паствы, он стал медлительным, даже немного тугодумом. Сегодня, учитывая особые обстоятельства, священник решился на необычный шаг — поручил нескольким прихожанам произнести хвалебное слово покойной. Когда катафалк двинулся на кладбище, его сопровождал кортеж из огромных, неповоротливых машин, занимавших всю дорогу, — такие средства передвижения очень популярны в здешних краях.
Около свежевыкопанной могилы отец Хини обвел взглядом сотни людей, стоявших, склонив головы, под снегом. За сорок лет он ни разу не видел, чтобы на похоронах было столько сочувствовавших, не принадлежащих к семье умершего. Он прочитал заупокойную молитву.
Для человека с ирландским темпераментом вроде отца Хини это была очень удачная речь. Ни разу не были упомянуты скважины 27, 28 и 29. И никто из выступивших у могилы не заходил слишком далеко. Они предпочитали другой путь. К тому же многие из присутствующих не принадлежали к приходу и вообще не были католиками. И одеты они были не в черное, а зеленое — галстуки, шарфы, косынки. Ловкий ход: цвет работал вместо слов.
Ирландцы возраста отца Хини еще помнили жизнь на старой родине во времена Большой Заварухи: тогда из-за зеленого шарфа человека могли застрелить как собаку. Британские черно-коричневые были обыкновенными наемниками, преступниками, вывезенными из Англии, чтобы терроризировать ирландцев. Даже сейчас при мысли об этих временах густая, тягучая кровь отца Хини вскипала.
В толпе крутился шериф и какой-то тип из ФБР, снимавший похороны на видео, будто это свадьба. Местная газета пестрела кричащими заголовками:
«ПРАВДЫ НЕ УЗНАЕТ НИКТО»
«РАСПОЛЗАЕТСЯ ЛЕВЫЙ ЗАГОВОР»
«ШЕРИФ НАПРАВЛЯЕТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ»
Отец Хини подумал — цветная ли пленка в камере? В смысле, будет ли заметным разлив зеленого в толпе? Снег превратился в дождь, застывая ледяной коркой на одежде. Люди по очереди подходили к могиле и бережно опускали свои букеты из яркой зелени. «Ох, Падди, милок, слышал, что люди болтают? Теперь по закону трилистнику нельзя расти в Ирландии!» Старые глаза отца Хини заволокло влагой. Это дождь. Он тяжело вздохнул, вытирая глаза рукой.
Кто только не пришел воздать последнюю дань Мэри Энн: консервативные старцы из коммуны, доктор, мальчишки с пивоварни, хозяйка лотереи... И все — с букетами зелени. Священник снова вытер глаза. Деловито меняя оптику, приспосабливая параболический микрофон, работал законник. Шериф Кокс в лучшем воскресном костюме перебегал от одной группы к другой.
В другом конце кладбища шел рождественский митинг «Рыцарей Колумба», посвященный памяти жертв войны. Хор неуверенных нежных женских голосов вы водил:
Прекрасный Вифлеем,
Раскинувшийся тихо
Под звездами во сне...
Имя Мэри Энн внесли в почетный список жертв войны. Шериф Кокс разговаривал с фэбээровцем, похожим на Гэри Купера. Женщины пели:
Над темнотою улиц
Сияет вечный свет.
Мы встретим в эту ночь
Надежды прошлых лет...
Март
Глава 29
* * *
Чарли Ричардс встречал Рождество в три приема. Вначале, в канун Рождества, он приехал к Стефи на остров. Сидя перед камином после ленча, он смотрел на танцующие над поленьями языки пламени. Вымоченные морем, а потом высушенные ветром, поленья горели ярко-желтым огнем. Корешки книг, которыми были уставлены стены гостиной, отблескивали, как густая, маслянистая горчица.Близнецы вручили матери свой подарок, скутер (вряд ли особенно необходимый для Стефи), и получили каждый по комплекту книг по компьютерной теории, от чего дружно взвыли. Чарли получил иллюстрированную «Историю Сицилии», напечатанную в Лондоне в конце семнадцатого века, с приложением карт и рисунков, наверняка из очень дорогого книжного магазина.
Происходящее слабо доходило до Чарли. Он понимал, конечно, что «История Сицилии» обошлась Стефи в несколько тысяч. Но мысли его были далеко. Главным образом — с Гарнет, в ее больничной палате. Даже самая короткая отлучка заставляла его тревожиться, думать о всевозможных опасностях, небрежностях и ошибках персонала, способных отсрочить ее выздоровление. Сейчас Гарнет очень быстро шла на поправку. Рубцы разглаживались, и с каждым днем он все больше узнавал знакомые черты. Ему жаль было пропустить даже секунду этого чуда. Он хотел быть очевидцем каждого мига этого волшебного возрождения из пепла.
Но кроме этого, Чарли все время сожалел о поездке в Сент-Мэрис. Не только потому, что на целый день оставил Гарнет. Была и другая, достаточно мрачная причина. Чарли с трудом сохранял молчание во время ленча, но излучаемое им раздражение заставило всех напрячься. Наконец, уставившись в свой бокал с красным вином, Чарли произнес:
— Ты ведь знаешь, что произошло с той девушкой?
— Какой девушкой? — отозвалась Стефи.
Чарли сделал глубокий, медленный вдох, стараясь быть объективным.
— Керри знает, о ком речь. Одна из «зеленых», участвовавших в стачке. Мэри Энн Лануччи.
Близнецы исподтишка переглянулись. Кевин до сих пор не удосужился рассказать брату, что произошло в Сент-Мэрисе.
— А, — протянул Керри, пытаясь выкрутиться из дурацкого положения, — ты про Мэри Энн...
— Прекрати валять дурака, Керри. Она вернулась в это чертово похоронное бюро за своей тетрадью и попала в ловушку. В огонь.
Кевин моргнул от неожиданности:
— Какого черта она... — и осекся, сглотнув слюну.
Он холодным взглядом обвел присутствующих, словно выясняя, какие еще удары его ожидают.
— Ладно, — произнес он глухим, рассерженным голосом, — все равно мы собирались сознаться, Чарли. Это был своего рода эксперимент — можем ли мы заменить друг друга. В Пенсильванию ездил не Керри, а я.
В тишине прилипший к полену кусок смолы взорвался с оглушительным шипением. Чарли моргнул от неожиданности. Комнату наполнил мертвенный аромат церковных курений.
— Теперь мне понятно, почему загорелся их штаб. Знаменитая теория мести Чио Итало. Ты уже прижал их судебным предписанием. По твоему наущению прыткий шериф обратился в ФБР с докладом о подозрениях в скрытой подрывной деятельности СПЗ. Но тебе этого было недостаточно.
— Чарли, — позвала Стефи. — Девочка погибла?
— Да. Кевин, которого я принимал за Керри, подпалил штаб-квартиру местной консервативной группы «зеленых». Итак, случайный пожар, из-за которого погибла девушка. Это очень дорогостоящая версия, которую примет у наших юристов местный коррумпированный прокурор. Проблема не в этом, а в том, что будь там Керри, девушка осталась бы жива.
Все молчали. Чарли снова уставился на горящие поленья. Потом отвернулся от камина и в упор посмотрел на Кевина, потом на Керри — по крайней мере, ему казалось, что в таком порядке.
Стефи встала и поправила зелень на полке над камином, переплетенную золотыми шнурками с шариками на концах.
— Итало лично расправляется с теми, кто ему противостоит, — сказал Чарли. — Мы используем для этой цели властные структуры. И очень следим за тем, чтобы создать впечатление, что мы никогда не нарушаем закон. Сейчас я требую большего, чем впечатление. Мы не позволим себе нарушить закон, Кевин. Это не слишком трудно понять?
Стефи ухватила за уши обоих сыновей и свела их головы вместе.
— Чарли, помнишь, как Кевин упал на перьевую ручку? Ему было три года.
— Ма!.. — взвыли дуэтом близнецы.
Стефи указала на маленькую голубую точку под глазом Кевина.
— Вот тебе примета, Чарли. Эти два мошенника больше не смогут выкинуть такую штуку.
Чарли без выражения смотрел на синеватое пятнышко. Каинова печать, подумал он. Но промолчал.
* * *
Палаван — океанский риф, вздымающийся высоко над водой, как порядочная гора, к западу от Филиппинского архипелага. Одна его сторона смотрит на восток, на море Сулу. В ясные дни с этого берега можно увидеть Северный Борнео.Здесь, на солнечном берегу, напротив кедровых рощ Борнео, старые деревья выбрасывают новые ветви, широкие, не уже ствола, чтобы укрепиться на земле, не быть смытыми морем. Лорду Мэйсу сравнительно легко удалось уговорить Фердинанда Маркоса заняться более прибыльным фермерством на Палаване. Доходы обещали быть просто неприлично высокими.
Главный город Палавана, Пуэрто-Принсеса, раскинулся на тысячу футов ниже вершины. Прибыльная травка росла на высоте не хуже чем в Колумбии. Новый бизнес был не таким громоздким, как торговля ароматной кедровой древесиной, не таким разрушительным для природы острова. Травку можно было высаживать из года в год, а транспортировке подлежал уже очищенный белый порошок.
Англичанин, управляющий Мэйса, безусловно, заслуживал похвалы.
— Великолепно, Брумтвейт! — произнес лорд Мэйс, энергично орудуя шейкером, содержимое которого составляли ром, лимонный сок и немного льда. — Блестяще! Превосходит все ожидания, старина!
Брумтвейт — кокни, которого Мэйс нанял, полюбовавшись дракой в «мужском» публичном доме в Маниле, где уроженец лондонских трущоб справился с двумя французскими матросами, лихо орудуя ножом. Англичанин был невысок, с коротким, мускулистым, но худощавым торсом. В общем-то, по наблюдениям Мэйса, Брумтвейт без малейших колебаний ввязался в драку — невзирая от соотношение сил. Как и Мэйс, он не пренебрегал ни девушками, ни мальчиками, уж кто оказывался под рукой.
— Подкрепимся перед большим изнурительным рождественским обедом, Брумтвейт, — сказал лорд Мэйс, протягивая управляющему бокал с напитком. Бар, за отсутствием остролиста, был украшен букетами из пальмовых листьев. — Женщины зажарили нам замечательную «длинную свинку».
Маленькие настороженные глазки Брумтвейта расширились.
— Э, бросьте, викарий. «Длинная свинья»? Эти чертовы каннибалы не жрали своих уже лет пятьдесят.
— Это не просто «длинная свинья», — произнес Мэйс, чокнувшись с ним бокалами, — это Джозефина.
— Хватит заливать, губернатор. Я видел маленькую Джозефину сегодня утром.
— Нежная юная грязнуля. Больше вы ее не увидите, Брумтвейт, — заверил Мэйс. — Женщины очень следили, чтобы она ничего не заподозрила, а утром поймали и запекли живьем, чтобы мясо было мягче.
На Палаване люди исчезали часто. Маркое сотнями привозил заключенных с континента. Экспериментальные посадки требовали огромного количества рабочих рук. Первые побеги приживались неохотно. Заключенные никогда не возвращались живыми в Манилу и не могли рассказать об условиях труда на плантациях. Тем не менее ходили слухи, что правительство собирается сунуть нос в лагеря смерти на Палаване.
Две женщины внесли стол. Брумтвейт оглянулся. Ни одна из них не была Джозефиной, с ее мальчишеским задком и маленькими грудками. Брумтвейт чувствовал себя неуютно. Женщины вышли и тут же вернулись с кувшинами местного пива. Начали входить и рассаживаться за столом служащие. Охрана здесь не обедала. Мейс наблюдал за Брумтвейтом, встревоженным отсутствием Джозефины. Есть человеческую плоть, которой вы успели насладиться для чувственных радостей, кажется невообразимо ужасным грехом, подумал Мэйс. Но сама сексуальная игра — подражание каннибализму. Будь они достаточно бережливы, чтобы постоянно питаться мясом заключенных, предприятие Шан Лао приносило бы гораздо больше доходов.
Двое мужчин внесли главное угощение — блюдо в четыре фута длиной, украшенное пальмовыми листьями, с торчавшим из вороха зелени вертелом. Брумтвейт медленно поднялся на ноги, словно привязанный веревочками.
— Мэйс!..
— Да, Брумтвейт?
— Скажите, что это не она!..
— Она, — заверил его Мэйс, — наша нежная, сладкая, сочная, мягкая, с маленькой вертлявой попкой, совершенно съедобная Джозефина.
Брумтвейт упал на стул, уронил голову на руки. Он приподнял лицо, чтобы что-то сказать, и увидел маленькую Джозефину за другим концом стола.
— Это я! — крикнула она. — Это я готовила, по своему рецепту! Это моя свинья! Кушай!
Брумтвейт так смеялся, что слезы потекли у него по щекам.
— Счастливого е... Рождества! — прохрипел он сквозь смех.
* * *
В Манхэттене полно отелей разного рода, от прославленных храмов гостеприимства, известных всему миру, до отвратительных ночлежек, притонов, про которые если кто и слышал, то не признается в этом. Есть и исключения, вроде «Смитсона», который никто не назвал бы отелем.Шан Лао редко пользовался апартаментами 14А, но арендную плату вносил регулярно. Окна всех комнат выходили на Парк-авеню. Вечером Николь украсила охапками остролиста, перевязанными шелковыми лентами, весь смитсоновский пост-модерн, включая рамы репродукций Пуссена на стенах.
Чета Шан, включая Никки, пригласила на обед одного из китайских обозревателей ООН, мистера Хо с супругой.
— Шеф-повар «Смитсона» заверил меня, что это традиционный рождественский обед в Новой Англии, — говорила гостям Николь. — Прозрачный бульон, индюшачья грудка, картофельный мусс, галантин из устриц с орешками и чатни из клюквы.
Отец Николь был французским дипломатом на Дальнем Востоке, где Николь росла под присмотром нянек и сестер из французской миссии. Сегодня вечером она надела изящное темно-зеленое вязаное платье, красиво облегавшее ее фигуру. Длинный разрез на восточный манер, высоко обнажал бедро при ходьбе. На шее у нее было яркое коралловое ожерелье японской работы.
Один из личных телохранителей Шана, временно назначенный официантом, через каждые несколько минут заглядывал в гостиную. Николь уже привыкла, что рядом с Шаном постоянно находятся вооруженные охранники.
— Телохранители тебе нужны для самоутверждения, — упрекнула она его однажды.
Ни у кого не вызвал любопытства тот факт, что официант — китаец, хотя все настоящие официанты в Нью-Йорке турки или иранцы.
Мистер и миссис Хо говорили на одном из диалектов Китая, поэтому мистер Хо попросил, чтобы, все говорили по-английски для улучшения рудиментарных познаний своей жены. Николь и Никки ответили утвердительным кивком.
Миссис Хо практически не участвовала в застольной беседе, ее опущенные глаза с озабоченной сосредоточенностью санитарного инспектора изучали одно блюдо за другим. Она подняла глаза только перед десертом, когда китаец-официант позвал Шана к телефону. На следующий день Никки узнал, что звонил Бакстер Чой из Вашингтона. Но и во время обеда многое можно было прочитать по мрачному выражению лица Шана, когда он возвратился за стол. Плохие новости — с этим не справится даже вооруженная охрана. На случай, если до кого-нибудь еще не дошло, что ему не до игрушек, Шан не произнес ни слова, пока все не встали из-за стола.
Никки счел своим долгом вовлечь в беседу миссис Хо.
— Вы давно в Нью-Йорке? — поинтересовался он, с детства приученный ловко заполнять паузы в разговоре. Так как собеседница проявила замешательство, он живо добавил: — А ваши дети?
— У них все в порядке. — Произношение миссис Хо имело странный ритм и паузы, словно человеческая речь дробится на слоги, а не слова.
— Они учатся в американской школе?
— В Бейджине. У них все в порядке.
— О, тогда вам хватает времени, чтобы познакомиться с достопримечательностями Нью-Йорка?
— Все в порядке.
Этот своеобразный диалог почему-то привел в восторг мистера Хо.
— Ваш сын оправдывает возложенные на него надежды, — сказал он ушедшему в себя Шану. — Наше потомство — это то, что оправдывает наше пребывание на земле.
— Само существование, — добавила Николь.
Два телохранителя — без оружия — вкатили осыпанный сахарной пудрой пудинг с красными и зелеными нарядными свечками. Пудинг медленно вращался на специальной подставке, а встроенная музыкальная шкатулка исполняла мелодию, на вкус Смитсона, больше всего подходившую к сезону: «Санта-Клаус в городе».
Шан и Хо приветствовали древнюю христианскую традицию каменным безразличием. Произведение Дж. Фреда Кутса было равно незнакомо Никки, его матери и миссис Хо. Поэтому в глубоком молчании все пятеро сотрапезников с подозрительным недоумением наблюдали, как замедляет вращение подставка. Наконец музыкальная шкатулка испустила дух на словах: «Оглянись хорошенько вокруг...»
* * *
Рождество Чарли встретил в обществе дочерей и жены. Из чувства простого христианского сострадания, как она это неоднократно повторила, Мисси пригласила также Энди Рейда.— Бедняга совсем один в такой день, разве это не печально?
По ее же предложению ленч устроили в новой квартирке Уинфилд. Личным вкладом Мисси стали двадцать четыре уродливых хрустальных бокала «мозер» в выложенном бархатом футляре, значительно более красивом, чем его содержимое. Чарли припомнил, что это один из свадебных подарков им с Мисси, двадцать лет пролежавший нераспакованным. Благословенна бережливость богатых. К примеру, трогательная привычка Чио Итало отрывать свободные куски бумаги от получаемых писем.
Банни подарила Уинфилд игру «Монополия», расписанную русской кириллицей. Энди привез складной карточный столик со стульями. Чарли не принес ничего. Он бродил по тесной квартире, натыкаясь на стены, как зверь в клетке.
Окна квартиры выходили на юг. По милости фортуны другие здания не заслоняли горизонт, украшенный Крайслер-Билдинг в тридцати кварталах к югу.
— Новичкам везет, — сказал Чарли. — Из всех моих пожеланий, малышка, первое — удачи!
— Не возражаешь, если я запишу это? — шутливо спросила Уинфилд.
Чарли недовольно поморщился:
— Все последнее время я только тем и занят, что изрекаю нравоучения.
— В том числе и в Западной Пенсильвании? Гарнет уже видела газетные заголовки?
Прежде чем он успел подобрать ответ, зазвонил телефон.
— Да, Никки, — произнесла Уинфилд, — она здесь, — и протянула трубку сестре.
В таком ограниченном пространстве каждый слышал каждого. Соблюдая приличия, мужчины, испытывавшие взаимное отвращение, завели беседу о конвертации ценных бумаг. На кухне Мисси шумно осуществляла надзор за приготовлением третьей порции мартини, совершенно излишней, вознаграждая себя за хлопоты поминутно снимаемой пробой.
Банни повесила трубку и подошла к двери кухни.
— Сорвалась с крючка. Великий Шан мчится в Вашингтон. Слишком занят, чтобы потетешкаться со мной.
— Да, ему не повезло, — любезно заметила Уинфилд.
— Но в Вашингтоне сейчас никого нет! — оживился Чарли. — Все разъехались по домам — толкать речи и наливаться яичным коктейлем.
— У нас тоже Рождество, — отрезала Уинфилд. — Потрудитесь отвлечься от бизнеса.
— Я только...
— Ты только пытаешься угадать, что на уме у Шана.
— Помните, — вмешалась в разговор Мисси, — когда встретитесь с Великим Шаном, не позволяйте ему увильнуть от ответственности! — Она опрометчиво взмахнула своим коктейлем. Уинфилд поспешила за тряпкой. Восточнобережный протестантский стиль свадеб и разводов полон неизъяснимого очарования, подумал Чарли. Чем меньше любви и чем больше экономических соображений прослеживается в исходной брачной конструкции, тем меньше злобы и вражды наблюдается после развода. — Для того, чтобы сделать ребенка, требуются двое! — продолжала разглагольствовать Мисси. — Шан несет такую же ответственность, как и мы!..
Банни через голову матери метнула злобный взгляд в сторону Уинфилд.
— Существует ли более надежный способ отправить меня в абортарий?
Уинфилд ответила свирепой улыбкой:
— С Р-р-рождеством!
* * *
Большая католическая церковь Святого Сердца была переполнена. Во время погребальной мессы повалил снег. Белая пелена ложилась на пригороды, на дороги, закрытые нефтяные вышки и угольные шахты, на свежую могилу, ожидающую останки Мэри Энн.Старому священнику отцу Хини редко приходилось видеть своих прихожан в таком количестве даже по большим праздникам. Когда-то неукротимый юный проповедник, за десятилетия скованный умеренной, спокойной религиозностью своей паствы, он стал медлительным, даже немного тугодумом. Сегодня, учитывая особые обстоятельства, священник решился на необычный шаг — поручил нескольким прихожанам произнести хвалебное слово покойной. Когда катафалк двинулся на кладбище, его сопровождал кортеж из огромных, неповоротливых машин, занимавших всю дорогу, — такие средства передвижения очень популярны в здешних краях.
Около свежевыкопанной могилы отец Хини обвел взглядом сотни людей, стоявших, склонив головы, под снегом. За сорок лет он ни разу не видел, чтобы на похоронах было столько сочувствовавших, не принадлежащих к семье умершего. Он прочитал заупокойную молитву.
Для человека с ирландским темпераментом вроде отца Хини это была очень удачная речь. Ни разу не были упомянуты скважины 27, 28 и 29. И никто из выступивших у могилы не заходил слишком далеко. Они предпочитали другой путь. К тому же многие из присутствующих не принадлежали к приходу и вообще не были католиками. И одеты они были не в черное, а зеленое — галстуки, шарфы, косынки. Ловкий ход: цвет работал вместо слов.
Ирландцы возраста отца Хини еще помнили жизнь на старой родине во времена Большой Заварухи: тогда из-за зеленого шарфа человека могли застрелить как собаку. Британские черно-коричневые были обыкновенными наемниками, преступниками, вывезенными из Англии, чтобы терроризировать ирландцев. Даже сейчас при мысли об этих временах густая, тягучая кровь отца Хини вскипала.
В толпе крутился шериф и какой-то тип из ФБР, снимавший похороны на видео, будто это свадьба. Местная газета пестрела кричащими заголовками:
«ПРАВДЫ НЕ УЗНАЕТ НИКТО»
«РАСПОЛЗАЕТСЯ ЛЕВЫЙ ЗАГОВОР»
«ШЕРИФ НАПРАВЛЯЕТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ»
Отец Хини подумал — цветная ли пленка в камере? В смысле, будет ли заметным разлив зеленого в толпе? Снег превратился в дождь, застывая ледяной коркой на одежде. Люди по очереди подходили к могиле и бережно опускали свои букеты из яркой зелени. «Ох, Падди, милок, слышал, что люди болтают? Теперь по закону трилистнику нельзя расти в Ирландии!» Старые глаза отца Хини заволокло влагой. Это дождь. Он тяжело вздохнул, вытирая глаза рукой.
Кто только не пришел воздать последнюю дань Мэри Энн: консервативные старцы из коммуны, доктор, мальчишки с пивоварни, хозяйка лотереи... И все — с букетами зелени. Священник снова вытер глаза. Деловито меняя оптику, приспосабливая параболический микрофон, работал законник. Шериф Кокс в лучшем воскресном костюме перебегал от одной группы к другой.
В другом конце кладбища шел рождественский митинг «Рыцарей Колумба», посвященный памяти жертв войны. Хор неуверенных нежных женских голосов вы водил:
Прекрасный Вифлеем,
Раскинувшийся тихо
Под звездами во сне...
Имя Мэри Энн внесли в почетный список жертв войны. Шериф Кокс разговаривал с фэбээровцем, похожим на Гэри Купера. Женщины пели:
Над темнотою улиц
Сияет вечный свет.
Мы встретим в эту ночь
Надежды прошлых лет...
Март
Глава 29
— Отец, это Никки. Добро пожаловать в Штаты.
— Как ты узнал, что я в Вашингтоне?
— Я мудрое дитя, умеющее предчувствовать родительские перемещения.
— Наверное, это остроумно? Доброй но...
— Не вешай трубку.
Для Шан Лао все в Америке складывалось чертовски неудачно. Во время Рождества ему приходилось рыскать по Америке, подобно пожарному, гасящему вспышки огня. Отвратительная роль. Отвратительная Америка с ее факсами, телефонами и пронырами-журналистами, окутывающими каждого паучьей сетью своего любопытства. Отвратительное игривое американское лицемерие, когда все побуждения выглядят такими высоконравственными и ни один взяточник не желает откровенно назвать себе цену. Нельзя иметь дело с людьми, отказывающимися даже наедине с собой признаться, что они из себя представляют.
Невозможно было избежать соприкосновения с Америкой. Как Никки узнал, где его найти? У Шана никогда не было семейной жизни. Жена и сын были всего лишь его деловыми кредитными карточками. Иногда Николь предлагала Шану выступить спонсором какого-либо культурного события. Он рассматривал такие предложения как основу для возможных деловых контактов и соглашался, а его жена выступала в роли сотрудника, подбирающего объекты размещения капитала.
— Ты получил мое последнее письмо?
— Отвечу в ближайшее время. Спасибо, что позвонил.
— Пожалуйста, не вешай трубку.
— Ник, у меня сейчас очень напряженная жизнь.
Лихорадочное напряжение стало стилем жизни Шана в Вашингтоне. Проблемы создавал даже Бакстер Чой, обычно безупречно проводивший в жизнь указания Шана. Ощущение кризиса усиливалось из-за вынужденного отказа от вооруженной охраны. Эти американские лицемеры нервничали в присутствии телохранителей, как мелкие воришки. Шан почувствовал себя больным, когда обнаружил, что в мире американского бизнеса косо смотрят на откровенную демонстрацию вооруженной предосторожности.
Да и не спасли бы его телохранители от прожорливых членов Контрольного подкомитета конгресса — КОКОМ, предназначенного для охраны стратегических материалов от Советского Союза.
Военные компьютеры, стоившие по миллиону, уже не находились под контролем Комитета, превратившегося в отталкивающий труп, пережиток «холодной войны», последний вздох яростного антикоммунизма. Немногие из его членов надеялись на следующих выборах получить голоса избирателей.
Обычно электронные заводы Шана перекупали крупные заказы у промышленников вроде «Сони» и «Кэнона». Время от времени одна из таких трехтонных машин оказывалась в Восточной Германии или Чехословакии, что позволило бывшим советским саттелитам вырваться на новый технологический уровень.
Шан поручил Чою утихомирить твердолобых крестоносцев «холодной войны», чтобы лишняя информация не просочилась в среду избирателей, нахлебавшихся в восьмидесятые распаленной риторики Рейгена. Чувствуя сверхдоходы так же хорошо, как и нужды избирателей, обжоры из конгресса любили иметь дело с Шаном. А Шан был сейчас нужен в континентальном Китае и еще в дюжине стран по всему миру.
— Не похоже, что ты рад моему звонку.
— Если ты знаешь, как меня найти, кто-нибудь может заставить тебя поделиться этим.
— Не подумал об этом, прости.
— Завтра вечером я перезвоню вам с мамой. Знаешь... — Шан умолк.
Ему действительно хотелось увидеться с Никки лицом к лицу, поделиться некоторыми соображениями. Но по телефону, не проверенному на подслушивание, не следовало упоминать о его возможной поездке в Нью-Йорк.
— Будь дома завтра в такое же время.
Шану, разжигавшему огонь одновременно в обоих полушариях, приходилось заботиться о своем Номере Два. Лорд Мэйс — это несерьезно. Бакстер Чой? Он блестяще зарекомендовал себя деятельностью в этом полушарии. В Азии у Шана был адвокат Он Сеонг, тоже перспективный, образованный молодой человек. Но все они — только служащие. Номер Два должен быть человеком, успешно заменяющим Шана в некоторых сферах — сегодня и во всех без исключения — когда Великий Шан Лао умрет. Такой человек должен носить имя Шан.
— Я постараюсь, чтобы мама тоже была.
— Да, пожалуйста. — И Шан повесил трубку.
Никки также умен, как и Чой. Он сумел пробраться в цитадель Ричардса-Риччи и скоро обзаведется сыном — себе на горе и во славу великой стратегии отца, направленной против Риччи. Проблема была в самом Никки. Он был абсолютно непредсказуем. Его словесная эквилибристика крайне беспокоила Шана. Последнее письмо гласило:
"Дорогой отец.
Несколько лет назад молодые негры изнасиловали и едва не убили белую девушку в Центральном парке. В «Лос-Анджелес таймс» Вильям Плафф писал: "Пятьдесят лет назад... элита, контролировавшая банки и промышленность страны, назначала ее правительство. Негры, католики, евреи, азиаты... подвергались серьезному давлению и стремились к ассимиляции.
Той Америки уже нет... Американцы, которым за пятьдесят, знают, какие огорчительные перемены произошли в стране... Америка морально обособленных людей уже не озабочена углублением культуры или большей ответственностью, чем та, что насаждается массовой индустрией развлечений... В современной жизни слишком много «забавного».
— Как ты узнал, что я в Вашингтоне?
— Я мудрое дитя, умеющее предчувствовать родительские перемещения.
— Наверное, это остроумно? Доброй но...
— Не вешай трубку.
Для Шан Лао все в Америке складывалось чертовски неудачно. Во время Рождества ему приходилось рыскать по Америке, подобно пожарному, гасящему вспышки огня. Отвратительная роль. Отвратительная Америка с ее факсами, телефонами и пронырами-журналистами, окутывающими каждого паучьей сетью своего любопытства. Отвратительное игривое американское лицемерие, когда все побуждения выглядят такими высоконравственными и ни один взяточник не желает откровенно назвать себе цену. Нельзя иметь дело с людьми, отказывающимися даже наедине с собой признаться, что они из себя представляют.
Невозможно было избежать соприкосновения с Америкой. Как Никки узнал, где его найти? У Шана никогда не было семейной жизни. Жена и сын были всего лишь его деловыми кредитными карточками. Иногда Николь предлагала Шану выступить спонсором какого-либо культурного события. Он рассматривал такие предложения как основу для возможных деловых контактов и соглашался, а его жена выступала в роли сотрудника, подбирающего объекты размещения капитала.
— Ты получил мое последнее письмо?
— Отвечу в ближайшее время. Спасибо, что позвонил.
— Пожалуйста, не вешай трубку.
— Ник, у меня сейчас очень напряженная жизнь.
Лихорадочное напряжение стало стилем жизни Шана в Вашингтоне. Проблемы создавал даже Бакстер Чой, обычно безупречно проводивший в жизнь указания Шана. Ощущение кризиса усиливалось из-за вынужденного отказа от вооруженной охраны. Эти американские лицемеры нервничали в присутствии телохранителей, как мелкие воришки. Шан почувствовал себя больным, когда обнаружил, что в мире американского бизнеса косо смотрят на откровенную демонстрацию вооруженной предосторожности.
Да и не спасли бы его телохранители от прожорливых членов Контрольного подкомитета конгресса — КОКОМ, предназначенного для охраны стратегических материалов от Советского Союза.
Военные компьютеры, стоившие по миллиону, уже не находились под контролем Комитета, превратившегося в отталкивающий труп, пережиток «холодной войны», последний вздох яростного антикоммунизма. Немногие из его членов надеялись на следующих выборах получить голоса избирателей.
Обычно электронные заводы Шана перекупали крупные заказы у промышленников вроде «Сони» и «Кэнона». Время от времени одна из таких трехтонных машин оказывалась в Восточной Германии или Чехословакии, что позволило бывшим советским саттелитам вырваться на новый технологический уровень.
Шан поручил Чою утихомирить твердолобых крестоносцев «холодной войны», чтобы лишняя информация не просочилась в среду избирателей, нахлебавшихся в восьмидесятые распаленной риторики Рейгена. Чувствуя сверхдоходы так же хорошо, как и нужды избирателей, обжоры из конгресса любили иметь дело с Шаном. А Шан был сейчас нужен в континентальном Китае и еще в дюжине стран по всему миру.
— Не похоже, что ты рад моему звонку.
— Если ты знаешь, как меня найти, кто-нибудь может заставить тебя поделиться этим.
— Не подумал об этом, прости.
— Завтра вечером я перезвоню вам с мамой. Знаешь... — Шан умолк.
Ему действительно хотелось увидеться с Никки лицом к лицу, поделиться некоторыми соображениями. Но по телефону, не проверенному на подслушивание, не следовало упоминать о его возможной поездке в Нью-Йорк.
— Будь дома завтра в такое же время.
Шану, разжигавшему огонь одновременно в обоих полушариях, приходилось заботиться о своем Номере Два. Лорд Мэйс — это несерьезно. Бакстер Чой? Он блестяще зарекомендовал себя деятельностью в этом полушарии. В Азии у Шана был адвокат Он Сеонг, тоже перспективный, образованный молодой человек. Но все они — только служащие. Номер Два должен быть человеком, успешно заменяющим Шана в некоторых сферах — сегодня и во всех без исключения — когда Великий Шан Лао умрет. Такой человек должен носить имя Шан.
— Я постараюсь, чтобы мама тоже была.
— Да, пожалуйста. — И Шан повесил трубку.
Никки также умен, как и Чой. Он сумел пробраться в цитадель Ричардса-Риччи и скоро обзаведется сыном — себе на горе и во славу великой стратегии отца, направленной против Риччи. Проблема была в самом Никки. Он был абсолютно непредсказуем. Его словесная эквилибристика крайне беспокоила Шана. Последнее письмо гласило:
"Дорогой отец.
Несколько лет назад молодые негры изнасиловали и едва не убили белую девушку в Центральном парке. В «Лос-Анджелес таймс» Вильям Плафф писал: "Пятьдесят лет назад... элита, контролировавшая банки и промышленность страны, назначала ее правительство. Негры, католики, евреи, азиаты... подвергались серьезному давлению и стремились к ассимиляции.
Той Америки уже нет... Американцы, которым за пятьдесят, знают, какие огорчительные перемены произошли в стране... Америка морально обособленных людей уже не озабочена углублением культуры или большей ответственностью, чем та, что насаждается массовой индустрией развлечений... В современной жизни слишком много «забавного».