Страница:
— К прошлому возврата нет! — четко рубил воздух светлой ладонью дед Жонас. — Отныне нашу страну ждет блестящее будущее. Катока, самое большое месторождение алмазов, теперь в руках правительства. И мы уже нашли консолидирующую фигуру, которая удовлетворит и требованиям правящей партии, и требованиям повстанцев…
Как поняла Лара из объяснений деда, мирный процесс в стране, начавшийся с того, что изнуренные войной правительственные войска и повстанцы решили примириться, опять зашел в тупик. Мятежники требовали всю полноту власти, правительство не. желало отдавать ее. Мятежники предлагали свою кандидатуру в президенты страны, а правительство настаивало на своей.
Противостояние вновь стало нарастать, в Луанге то и дело вспыхивали перестрелки. Тогда умными людьми найден был разумный компромисс. Главой нации должен был стать представитель нейтральной стороны, из интеллигенции или деловых кругов. Опять враждующие долго спорили, то и дело хватаясь за автоматы.
Днем глава правительства Душ Картуш и атаман мятежников Чен-Чен с улыбками пожимали руки перед объективами телекамер, а ночью в тиши своих штабов разрабатывали коварные планы по устранению противника.
Но все же нужная фигура в конце концов была выбрана. Ею оказался бывший генерал-губернатор страны, смещенный со своего поста почти четверть века назад и ныне служивший по почтовому ведомству.
Бывшего генерал-губернатора, а ныне почтальона Касабланку схватили, притащили во дворец, вымыли, обрядили в европейский костюм и приказали управлять страной, грозно предупредив, что, если одна из сторон во время его правления получит большие преимущества" чем другая, новой войны не миновать. И уже тогда генерал-губернатору больше не дадут спокойно разносить письма и газеты… Не сносить ему головы!
При президенте действовало коалиционное правительство из представителей противоборствующих сторон. Вот уже два года это правительство грызлось между собой, делило портфели, дралось за право добычи алмазов и за собственные привилегии. И вот наконец все утряслось. Всем сестрам было роздано по серьгам.
Настал этап экономического возрождения страны — самый трудный, Долгий, кропотливый. Для него требовались технические специалисты, экономисты, менеджеры. Прежняя интеллектуальная элита страны, интеллигенция и предприниматели, были или расстреляны во время смутных событий 1991 года, или в панике бежали за рубеж. Нужно было возвращать старых специалистов и выращивать новых. За образование новых нужно было платить алмазами. Пятьдесят молодых людей из лучших семей страны вскоре должны были отправиться в Европу для обучения.
— Это уникальный шанс, — многозначительно покачал головой дед Жонас. — Ты должна ехать, Лара. Вряд ли еще раз появится возможность получить такое престижное образование.
Лара печально понурила голову. Он был прав. Только все же зачем она приехала сюда, в Нголу? Кому она здесь нужна? Она думала, что будет жить в своей семье, с дедом и отцом, а ее гонят в холодную чужую Европу.
— Хорошо, — тяжело вздохнула она. — Я согласна.
— Отлично, — хлопнул в ладоши дед. — И у нас в семье будет своя яйцеголовая студентка! Когда-нибудь я сделаю тебя министром, — пообещал он.
Вскоре лайнер, летевший чартерным рейсом в Лондон, поднялся с аэродрома Луанги. На его борту среди пятидесяти отпрысков высокопоставленных государственных чиновников находилась и Лара.
«Я буду хорошо учиться, очень хорошо! — думала она, глядя на ровный зеленый ковер, расстилавшийся под брюхом самолета. — Я стану знаменитым юристом и приеду в Россию. Я докажу, что мама невиновна!»
Мечты, мечты…
— Семь лет общего режима, — произнес судья, полный седоватый мужчина с помятым геморроидальным лицом.
Подсудимая Сорокина-Жасинту не шелохнулась. Зал, битком набитый представителями прессы и праздными зеваками, разочарованно загудел. Во время процесса поговаривали о полном оправдании подсудимой, но этого не произошло.
Минимальный срок наказания по статье «хранение и распространение наркотиков» был семь лет. И Сорокина-Жасинту получила свои законные семь лет.
Во время судебного процесса в зале ходили слухи, что судью подкупили влиятельные родственники подсудимой, а точнее, ее мать, знаменитая актриса Тарабрина. Говорили, что судья скостит ей срок на основании действительно трудного материального положения подсудимой и ее проблем со здоровьем. Впрочем, эти слухи, как и большинство слухов, оказались неверными.
Адвокат пытался разжалобить суд тем, что его подзащитная нуждается в оперативном лечении. В своей речи он был просто великолепен.
— За этот случай нужно благодарить лишь нашу безжалостную систему, которая толкает таких отчаявшихся людей, как Екатерина Сорокина-Жасинту, на преступление. Люди, подобные ей, поставлены в невыносимое положение, они оказались на грани выживания…
Адвокату действительно хорошо заплатили. Но, несмотря на многочисленные слухи, видевшие в этом всемогущую руку Тарабриной, на самом деле деньги на адвоката раздобыл отец подсудимой. Семейный дом в Калиновке был задешево продан беженцам из Чечни. Вырученных денег едва хватило на оплату адвокатских услуг.
Напрасно кино— и фотокамеры недреманным оком оглядывали зал суда — знаменитых родственников в нем не наблюдалось. Только одна старенькая женщина в видавшем виды драповом пальто и линялой фетровой шляпе скромно жалась за спинами любопытной, ждущей скандала публики. У нее была жидкая косичка под мятой шляпой и огромный лоб с залысинами. При виде нее подсудимая сначала нахмурилась, но потом лицо ее просветлело.
— Кутькова, милая Кутькова! — шепнула она пересохшим ртом.
Среди свидетелей процесса находился и Колтаков, тот самый неумолимый «таможенник», так не похожий на прочих представителей этого жадноватого, но сговорчивого племени. Даниель, владелец партии дорогостоящего героина, на суде фигурировал тоже как свидетель. На вопрос судьи, для кого предназначался героин, он отвечал с сильным иностранным акцентом:
— Я русски не понимай. Я студент, учусь, скоро на родину уезжать… Она говорит: знаешь Бабо? Говорить, знаю. И все! Какой героин? Я бедный студент, плачу за учеб, за квартир плачу, как могу купиль столько? Не понимай!
— Но подсудимая утверждает, что это вы вручили ей деньги на дорогу в качестве задатка. И сами позвонили так называемому Бабо.
— Какие такие деньги? Она говорит: Даниель, ты — друг, дай деньги на операция. На, говорю, — лечиться… А она уехаль, деньги увез, не лечиться.
Бабо — мой земляк, ее муж — мой земляк, надо земляк земляка помогать.
Поняв, что от туземца путного не добиться, судья оставил Даниеля в покое.
В перерыве заседания Кате передали записку, что если она станет настаивать на том, что героин предназначался для Даниеля, то ее родственников или ее самое после освобождения заставят выплачивать полную стоимость порошка.
А это, на минуточку, — больше четырехсот тысяч долларов!
И Катя не стала настаивать. Ей было уже все равно.
После объявления приговора конвой увел подсудимую. Разморенная духотой толпа повалила в коридор. Засверкали блицы фотовспышек, зажужжали профессиональные камеры. Адвокат, сыпля направо и налево юридическими терминами, давал интервью. Жадное любопытство присутствующих уже начало мало-помалу остывать. Пищи для скандала не было. Мать подсудимой и ее ясновельможные сестры в суд не явились.
Кутькова тихо скользнула в квартиру и сняла у вешалки старенькие промокшие боты.
— Где ты была? — послышался из кухни недовольный голос с властными интонациями. — Телефон трезвонит постоянно, я все время дергаюсь. Ты же знаешь, перед съемками мне это вредно.
— Сейчас, сейчас, — проговорила Кутькова и торопливо бросилась к трубке. — Нет, Нина Николаевна не может подойти… Нет, она не дает интервью…
Оставьте свой номер, она перезвонит…
После этой традиционной фразы звонивший обычно в гневе швырял трубку, понимая, что от него хотят скорее отделаться.
Макс, развалившись в кресле, неторопливо затягивался сигаретой.
Нина Николаевна с бледным, сильно подурневшим и постаревшим лицом, в дымчатых очках, скрывавших усталые глаза, расхаживала по комнате, воинственно скрестив руки на груди. Макс следил за ее перемещениями преданным и внимательным взглядом.
— Это какой-то дурдом! — капризно пожаловалась Нина Николаевна. — Из дома не могу выйти! Репортеры облепляют, как пчелы, микрофоны в рот суют. Ни черные очки не помогают, ни шляпа. Проклятые папарацци!
Макс понимающе хмыкнул.
— Что же делать? — шумно вздохнула Нина Николаевна, ни к кому персонально не обращаясь.
— Я знаю, что делать! — Сизая струйка дыма, кудрявясь, потянулась к потолку. — Выход один — надо дать пресс-конференцию. Эти шелудивые псы не отстанут, пока не насытят свое любопытство. Вонючки, гады, гниды телевизорные…
— Ни за что! — испуганно взмахнула рукой Нина Николаевна. — Этого еще не хватало! Это же значит оповестить весь мир, что дочь Тарабриной торгует наркотиками. Еще и про меня наплетут, что я приторговываю героином.
— Значит, надо дать интервью верному человеку, — пожал плечами Макс. — Он напишет то, что надо. Поверьте, Ниночка свет Николаевна, это единственный выход.
Нина Николаевна набрала номер дочери.
— Даша? У тебя что?.. У меня то же самое! — вздохнула она. — Остается только потакать плебейским вкусам толпы. Тут Макс предлагает одно дельце… Я подумала и согласилась… Что еще остается, все равно не отстанут…
Вспыхнул в темноте голубоватым светом экран телевизора. В передаче «Вести с криминальных полей» мужчина с расплывчатым лицом (заретушированным для неузнаваемости) и измененным голосом произнес: «Сегодня сотрудниками подразделения по борьбе с наркотиками была задержана крупная партия героина из Пакистана в размере трех килограммов. Это была тщательно разработанная и спланированная операция. Задержанная наркокурьерша, гражданка Украины, по оперативным сведениям, связана с так называемой „черной мафией“, выходцами из Африки, торгующими героином в столице. Преступница задержана, дело передано в суд…»
За поимку опасной преступницы Сорокиной-Жасинту лейтенант Колтаков получил звание капитана и крупную денежную премию, а его непосредственный начальник ушел на повышение в министерство. Успешная работа отдела по борьбе с наркотиками была отмечена министром внутренних дел. Всем участникам задержания были выданы именные часы.
Вскоре темным зимним вечером в неприметном скверике на окраине столицы встретились две мужские фигуры. По заснеженной дорожке фигуры отправились в глубь парка. Одна из них, одетая неприметно и скромно, принадлежала тому самому «нетипичному таможеннику», а другой, в изысканной и добротной одежде, оказался чернокожий африканец в низко надвинутой на брови меховой шапке.
— Привет, Даниель!
— Привет, — хмуро отозвался африканец. Его, видно, не радовала поздняя встреча, ради которой пришлось оставить даже неотложные дела в баре «Релакс».
Мужчины немного прошлись по аллее.
— Что ж ты меня так подвел? — с мягкой укоризной произнес Колтаков.
— Как так подвел? Все как договаривались, — хмуро опустил глаза Даниель. — Одна поставка твоя, три — моих. Я тебе даю одну поставку, а ты мне разрешаешь три сделать под своим контролем. Все тип-топ, земляк!
— Какой я тебе земляк! — усмехнулся Колтаков. — Ты после того, как эту хохлушку с тремя «гирями» сдал, уже пять раз обернуться успел! Мои ребята тебя прикрывали, старались, а теперь они спрашивают меня: где бабки? Нет бабок! Что я им скажу? Ты килограммов пятьдесят товара провез, барышей чертову уйму наварил — нехорошо!
— Да какой пятьдесят килограмм, ты что? — замахал черными руками Даниель. — Да какую еще уйму? Никакой уйма я не провозиль. — В его речи вновь внезапно появился сердитый иноземный акцент.
— Ладно тебе придуриваться! А то я не знаю, — усмехнулся Колтаков. — Да и с этой хохлушкой ты меня тоже надул. Обещал, что пять «гирь» будет, не меньше, а было только три… Что мне эти три «гири»? На той неделе таможенники из Питера в трюме целых десять нашли, ордена получили. А я, как дурак, с жалкой «трешкой» валандался полгода…
Глаза Даниеля воровато забегали.
— Слушай, земляк… — начал он. — Деньги дам, много деньги! Сколько хочешь — назови свою цену.
— Деньги ты мне и так дашь, — ядовито усмехнулся Колтаков, — не в том суть… Ты мне дай крупную поставку раскрыть! Должен же я свою работу перед начальством оправдать? А то начнется промывание мозгов… Не, приятель, жалким трюльником ты от меня не отделаешься. Кроме того, что это за курьерша у тебя была? Ты знаешь, кем она оказалась? Кто у нее мать, знаешь?
— Нет. — Даниель слегка испугался. — Она мне про мать не рассказывала.
— Ну и ладно. Что тебе, обезьяне, толковать… Ты ведь кино не смотришь. Ладно еще, ее мать не стала в это дело лезть, чтобы не замараться, а то бы мне так по ушам надавали, небо с овчинку показалось бы… Так что теперь с тебя штрафная, «земляк», — добавил Колтаков насмешливо. — Да, и учти… Если товар опять тем же путем пойдет, с меня потребуют всю цепочку раскрыть. Тогда придется и тебя самого под нож пустить. А мне это, сам понимаешь, невыгодно.
— Понимаешь, — покорно кивнул Даниель.
— Так что давай думай, мозгой соображай. Да побыстрее! Если будешь долго размышлять, придется твоего лучшего курьера на нары тащить вместо случайной подставы.
— Ты погоди неделю-другую, — заюлил Даниель, — я подставу сам найду, отправлю его в Ташкент или в Душанбе. Может, тебе «верблюда» дать? У меня есть один на подходе. Хоть завтра его бери.
«Верблюдом» на жаргоне наркодельцов называется наркокурьер, который, провозит наркотик в естественных полостях своего тела.
— Зачем мне твой «верблюд»? — презрительно хмыкнул Колтаков. — Ну, выкачают из него максимум пол-"гирьки", что мне с того? Нет, ты мне крупную партию давай!
— Крупная дорого стоит, — заныл Даниель, — я на этом и так кучу лавэ теряю…
— Потеряешь еще больше, когда тебя депортируют на родину… Будешь там голый по пальмам лазать. Эй, зачем тебе на пальме деньги, а?
Желваки взбешенно заходили на скулах африканца.
— Ладно, — промолвил он мрачно. — Следующая поставка твоя. Я дам знать.
— Заметано! — кивнул Колтаков. И две занесенные снегом, одинаково белые фигуры резко разошлись в разные стороны.
Глава 2
Макс наслаждался сложившейся ситуацией. В эпицентре скандала он чувствовал себя как рыба в воде. Вчера ему уже звонили из глянцевого журнала «Женский взгляд» и просили, как старинного друга семьи, рассказать историю непростых взаимоотношений матери и дочери. Хотя эту историю он знал досконально, но от интервью все же отказался. Просто он набивал себе цену.
Потом звонили из «Негоцианта»:
— Максим Газгольдович, мы о вас помним… Знаем… Любим… Вы вхожи к Нине Николаевне. Может, замолвите словечко насчет интервью?
— Какое интервью? — возмущался Макс. — Вы хотите, чтобы мне отказали от дома? Моя подруга Нина никому не дает интервью!
Он знал, что «Негоциант» за посреднические услуги платит мало. Так ради чего же стараться?
Потом настал черед старорежимной «Искорки».
— Максим Газгольдович, — журчал в трубке вкрадчивый женский голос, — мы хотели бы сотрудничать с вами и потому…
«Искорке» тоже было отказано. «Искорка», некогда популярная и тороватая, теперь была сама на мели. Олигарх, который финансировал этот журнал, недавно попал в немилость и удрал за границу. А другого такого простачка искровцы еще не нашли.
Потом был хамоватый и наглый «Московский народоволец». Макс был сам хамоватый и наглый и потому «народовольцев», ядовитых и падких до скандала, откровенно недолюбливал.
— Конечно заплатим! — ответили «народовольцы» на его очень откровенный вопрос.
Заплатить-то они заплатят… Но дело в том, что эти волчары сначала заплатят, а потом громко раструбят о том, кому и сколько заплатили, да еще проделают это с гнуснейшими комментариями и мерзким похихикиванием в сторону Макса. А это Руденко не нужно. Он уже в годах, уважаемый артист. Зачем ему попадаться на мелком мошенничестве?
Поэтому Макс выбрал того, кто показался ему наиболее безобидным. Этот тип заплатит, сколько ему скажут. Да еще и будет благодарен Руденко по гроб жизни за его благодеяние. Как ни крути, эксклюзивный материал дорогого стоит!
Он напишет то, что ему скажут и как ему скажут. Уж он-то. Макс, ручается за это!
" — Каковы ваши творческие планы, Нина Николаевна? — Меня пригласил сниматься в своем фильме Роман Поланский, но я пока раздумываю. Та роль, которую он мне предлагает, не вписывается в мое привычное амплуа. Это роль старой уличной женщины, ушедшей на покой и внезапно обретшей веру. По ходу фильма она вспоминает случаи из своей жизни и начинает их оценивать по-новому, исходя из своего изменившегося внутреннего состояния.
— Наших читателей интересует история, которая произошла с вашей старшей дочерью. Я не имею в виду красавицу Дарью, ведущую новостей, перипетии ее личной жизни всем хорошо известны…
— Я поняла вас… Все мои близкие друзья, зная, как рвет мне сердце любое напоминание о ребенке, которого отняли у меня почти сорок лет назад, стараются не напоминать мне об этой истории. Они знают, что после разговора о Кате я опять не буду спать ночами, бесконечно терзаясь бесплодными воспоминаниями. Вот здесь, в груди, — так и щемит. Если бы ее не отняли у меня, может быть, она была бы совсем, совсем другой. Ведь я все еще люблю ту маленькую черненькую девочку, которую у меня отняли почти сорок лет назад, я плачу ночами, вспоминая о ней. Но отпетой уголовнице, торговке зельем в моем сердце места нет!
— Вашу дочь задержали на таможне с грузом наркотиков…
— Есть версия, что наркотики ей подсунули, чтобы замешать в это дело меня лично. Никто бы не обратил внимание на происшедшее, если бы здесь не прозвучало громкое имя, имя Тарабрина. Кому-то будет приятно, если имя великого режиссера и писателя будет втоптано в грязь. Тем, кто меня знает давно, известно, каким образом у меня отняли ребенка — путем подкупа, наговоров, интриг. И теперь всей стране видно, что сделали с этим ребенком. Две мои дочери, которых я вырастила одна, совсем не такие. Их любит вся страна, особенно Дарью, великолепную ведущую.
— Теперь и ваша старшая дочь известна на всю страну…
— Да, теперь и она… Знаете, она уже не маленькая девочка, и в ее поступках нет моей вины. Она сама себе такую жизнь построила и должна отвечать за нее. Теперь она расплачивается и за свои, и за чужие грехи, за грехи своего отца и бабки.
— Сколько раз вы встречались за всю вашу жизнь?
— Не знаю, не считала. Примерно раз в пять лет она сваливается мне как снег на голову и жалобно произносит в трубку: «Мама, у меня нет денег, помоги…» И я тут же мчусь ей на помощь…
— А что же ваша чернокожая внучка?
— Внучки у меня нет. Точнее… я никогда ее не видела. И вряд ли увижу!
Она сейчас, кажется, в Африке, у своего отца.
— Спасибо, Нина Николаевна. Желаем вам больших творческих успехов".
Кнопка диктофона нажата, Нина Николаевна расслабленно откинулась в кресле.
— Слава Богу, отмучилась, — утомленно улыбнулась она. — Хорошо, если бы эта история поскорее забылась. И чтобы мне больше не напоминали о ней.
Эта история через несколько лет вдруг сама напомнила ей о себе.
— Мама, они Алешу украли! — всхлипывая, пролепетала в трубку Даша.
— Как украли? Когда? Где? — схватилась за сердце Нина Николаевна.
— Игорь украл, — всхлипнула Даша на другом конце провода, — подъехал на машине, когда Марина Ивановна с Алешкой гуляли возле дома, посадил его в машину, оттолкнул няню и увез…
Нине Николаевне стало ясно, что это ее бывший зять, недовольный решением суда, оставившего ребенка матери, наконец отважился на крайний шаг и выкрал своего трехлетнего сына.
У нее слегка отлегло от сердца — все же ее внук не у чужого человека, родной отец не причинит ребенку вреда.
Голос ее сразу же стал решительным и твердым.
— В милицию заявила? Нет? Звони немедленно! И в прокуратуру! Поднимем общественность, прессу, в газеты дадим знать, на телевидение!.. Они нас думают своими деньгами задавить, а мы их с другого боку возьмем, публичным скандалом прижмем. Мы это дело так не оставим, слышишь? Я и до президента дойду! Я…
Война так война! Они хотят войны — они ее получат!..
— Макс! Нет, ты слышал? — закричала она, бросив трубку.
— Что, Ниночка свет Николаевна? — Продирая глаза, Руденко вышел из кабинета Ивана Сергеевича, где тихо почивал после обеда, наслаждаясь процессом пищеварения.
— Зови журналистов, репортеров, телевизионщиков! Всех зови! Я это дело так не оставлю! — Нина Николаевна, задыхаясь, рухнула в кресло. Сердце трепыхалось в груди, как пойманная пичужка.
— Ниночка Николаевна! Вот они, капельки, капельки ваши… Выпейте… И водички… Не оставим, да-да, не оставим, всех созовем, всех оповестим… Лена!
Кутькова! Да что ты там копаешься? Воду неси!
Прибежавшая с кухни Кутькова бросилась за водой и за тонометром, чтобы измерить давление Нине Николаевне — от переживаний оно у нее опасно зашкаливало.
Оставив задыхавшуюся благодетельницу. Макс снял телефонную трубку.
— Отарик, это ты? Есть новости! Что? Ах, ты об этом? Нет, об этом потом… Ну, как договоримся…
Через сутки все глянцевые журналы-сплетники, падкие до скандальных новостей из жизни истеблишмента, все бульварные листки и таблоиды разнесли весть о похищении ребенка.
Еще через сутки ощерившийся оружием ОМОН окружил со всех сторон трехэтажную дачу в престижной Жуковке.
Еще через два часа сонного ребенка вытащили из кроватки, кое-как одели и вручили матери.
Дарья схватила сына на руки и передала его нянечке Марине Ивановне, на попечении которой обычно находился мальчик.
Потом она приблизилась к мужу и насмешливо бросила ему в лицо:
— Ну что? Понял, что у тебя ничего не получится? Это мой ребенок, мой!
И ничей больше! А ты ему вообще чужой! Посмотри на него! Посмотри на него в последний раз, потому что больше ты его никогда не увидишь! Вот так! Я все-таки выиграла его у тебя!
Бывший муж стоял с опрокинутым лицом, его родители, бабушка и дедушка Алеши, молча глотали слезы. Мальчик сонно потирал кулачками глаза.
Макс Руденко на этой истории заработал кругленькую сумму. О, если бы такие истории у его друзей случались почаще, он бы уже, наверное, стал миллионером!
Серый клубящийся туман и холодная изморось в безветренном воздухе, аккуратные домики вдоль скоростной дороги, многоуровневые развилки, нескончаемый поток автомобилей, непривычно текущий по левой стороне дороги, — это Англия. Она так не похожа на Украину, Россию или Нголу… Все здесь такое чужое и чуждое, враждебное…
Колледж «Даунинг» — одно из самых престижных заведений Кембриджского университета. Он знаменит тем, что его заканчивали добрый десяток президентов и политических деятелей, три особы королевской крови, двенадцать премьер-министров и нескончаемое число всякой прочей мелочи — сенаторов, бизнесменов, членов парламента и просто глав международных корпораций. Обучение там дорогое и очень престижное. Выпускники колледжа остаются без работы только в том случае, если сами не желают трудиться.
Диплом Кембриджа — это визитная карточка, начало блистательной карьеры.
За выпускниками университета выстраивается очередь из самых престижных компаний мира. Зарплата окончивших Кембридж на порядок выше, чем у всех прочих людей.
Теперь в святая святых должна была вступить и Лара.
— Даунинг-колледж, пожалуйста, — произнесла девушка, садясь в такси.
Шофер уважительно покосился в ее сторону.
Кембридж казался тихим, вечно юным городом. По зеленым, идеально стриженным газонам расхаживали утки, с профессорской важностью переваливаясь с боку на бок, студенты рассекали лужи на велосипедах.
Сам колледж походил на средневековый замок. За каменной стеной располагался свой обособленный мир. Чужих сюда не пускали, посетители то и дело натыкались на таблички со строгой надписью «Private».
Чтобы поступить в университет, Ларе, как иностранной гражданке, сначала нужно было сдать экзамен английской средней школы «A-level». Достаточно было по трем основным предметам получить две пятерки и четверку и сдать тест на знание языка. После этого результаты экзаменов, заявка, финансовая декларация об оплате обучения и анкета высылались в приемную комиссию колледжа. Затем абитуриенту предстояло собеседование, где он должен был продемонстрировать свою разностороннюю развитость, обаяние и бьющий в глаза аристократизм — качества, обязательные для будущих студентов этого элитного заведения.
Когда прошел год обучения в школе для иностранцев и были успешно преодолены препятствия в виде экзаменов и собеседования, Лара поселилась в кампусе, общежитии колледжа. Там учились дети президентов из разных стран мира, отпрыски миллиардеров, чьи имена были на слуху. Но девяносто процентов студентов были англичанами.
Толстые двухметровые стены колледжа прятались в зарослях рододендронов, аккуратно подстриженные лужайки между деревьями ярко зеленели до поздней осени.
Вдали в низкое облачное небо упирался шпиль церкви Кинге Колледж Шапель.
Как поняла Лара из объяснений деда, мирный процесс в стране, начавшийся с того, что изнуренные войной правительственные войска и повстанцы решили примириться, опять зашел в тупик. Мятежники требовали всю полноту власти, правительство не. желало отдавать ее. Мятежники предлагали свою кандидатуру в президенты страны, а правительство настаивало на своей.
Противостояние вновь стало нарастать, в Луанге то и дело вспыхивали перестрелки. Тогда умными людьми найден был разумный компромисс. Главой нации должен был стать представитель нейтральной стороны, из интеллигенции или деловых кругов. Опять враждующие долго спорили, то и дело хватаясь за автоматы.
Днем глава правительства Душ Картуш и атаман мятежников Чен-Чен с улыбками пожимали руки перед объективами телекамер, а ночью в тиши своих штабов разрабатывали коварные планы по устранению противника.
Но все же нужная фигура в конце концов была выбрана. Ею оказался бывший генерал-губернатор страны, смещенный со своего поста почти четверть века назад и ныне служивший по почтовому ведомству.
Бывшего генерал-губернатора, а ныне почтальона Касабланку схватили, притащили во дворец, вымыли, обрядили в европейский костюм и приказали управлять страной, грозно предупредив, что, если одна из сторон во время его правления получит большие преимущества" чем другая, новой войны не миновать. И уже тогда генерал-губернатору больше не дадут спокойно разносить письма и газеты… Не сносить ему головы!
При президенте действовало коалиционное правительство из представителей противоборствующих сторон. Вот уже два года это правительство грызлось между собой, делило портфели, дралось за право добычи алмазов и за собственные привилегии. И вот наконец все утряслось. Всем сестрам было роздано по серьгам.
Настал этап экономического возрождения страны — самый трудный, Долгий, кропотливый. Для него требовались технические специалисты, экономисты, менеджеры. Прежняя интеллектуальная элита страны, интеллигенция и предприниматели, были или расстреляны во время смутных событий 1991 года, или в панике бежали за рубеж. Нужно было возвращать старых специалистов и выращивать новых. За образование новых нужно было платить алмазами. Пятьдесят молодых людей из лучших семей страны вскоре должны были отправиться в Европу для обучения.
— Это уникальный шанс, — многозначительно покачал головой дед Жонас. — Ты должна ехать, Лара. Вряд ли еще раз появится возможность получить такое престижное образование.
Лара печально понурила голову. Он был прав. Только все же зачем она приехала сюда, в Нголу? Кому она здесь нужна? Она думала, что будет жить в своей семье, с дедом и отцом, а ее гонят в холодную чужую Европу.
— Хорошо, — тяжело вздохнула она. — Я согласна.
— Отлично, — хлопнул в ладоши дед. — И у нас в семье будет своя яйцеголовая студентка! Когда-нибудь я сделаю тебя министром, — пообещал он.
Вскоре лайнер, летевший чартерным рейсом в Лондон, поднялся с аэродрома Луанги. На его борту среди пятидесяти отпрысков высокопоставленных государственных чиновников находилась и Лара.
«Я буду хорошо учиться, очень хорошо! — думала она, глядя на ровный зеленый ковер, расстилавшийся под брюхом самолета. — Я стану знаменитым юристом и приеду в Россию. Я докажу, что мама невиновна!»
Мечты, мечты…
— Семь лет общего режима, — произнес судья, полный седоватый мужчина с помятым геморроидальным лицом.
Подсудимая Сорокина-Жасинту не шелохнулась. Зал, битком набитый представителями прессы и праздными зеваками, разочарованно загудел. Во время процесса поговаривали о полном оправдании подсудимой, но этого не произошло.
Минимальный срок наказания по статье «хранение и распространение наркотиков» был семь лет. И Сорокина-Жасинту получила свои законные семь лет.
Во время судебного процесса в зале ходили слухи, что судью подкупили влиятельные родственники подсудимой, а точнее, ее мать, знаменитая актриса Тарабрина. Говорили, что судья скостит ей срок на основании действительно трудного материального положения подсудимой и ее проблем со здоровьем. Впрочем, эти слухи, как и большинство слухов, оказались неверными.
Адвокат пытался разжалобить суд тем, что его подзащитная нуждается в оперативном лечении. В своей речи он был просто великолепен.
— За этот случай нужно благодарить лишь нашу безжалостную систему, которая толкает таких отчаявшихся людей, как Екатерина Сорокина-Жасинту, на преступление. Люди, подобные ей, поставлены в невыносимое положение, они оказались на грани выживания…
Адвокату действительно хорошо заплатили. Но, несмотря на многочисленные слухи, видевшие в этом всемогущую руку Тарабриной, на самом деле деньги на адвоката раздобыл отец подсудимой. Семейный дом в Калиновке был задешево продан беженцам из Чечни. Вырученных денег едва хватило на оплату адвокатских услуг.
Напрасно кино— и фотокамеры недреманным оком оглядывали зал суда — знаменитых родственников в нем не наблюдалось. Только одна старенькая женщина в видавшем виды драповом пальто и линялой фетровой шляпе скромно жалась за спинами любопытной, ждущей скандала публики. У нее была жидкая косичка под мятой шляпой и огромный лоб с залысинами. При виде нее подсудимая сначала нахмурилась, но потом лицо ее просветлело.
— Кутькова, милая Кутькова! — шепнула она пересохшим ртом.
Среди свидетелей процесса находился и Колтаков, тот самый неумолимый «таможенник», так не похожий на прочих представителей этого жадноватого, но сговорчивого племени. Даниель, владелец партии дорогостоящего героина, на суде фигурировал тоже как свидетель. На вопрос судьи, для кого предназначался героин, он отвечал с сильным иностранным акцентом:
— Я русски не понимай. Я студент, учусь, скоро на родину уезжать… Она говорит: знаешь Бабо? Говорить, знаю. И все! Какой героин? Я бедный студент, плачу за учеб, за квартир плачу, как могу купиль столько? Не понимай!
— Но подсудимая утверждает, что это вы вручили ей деньги на дорогу в качестве задатка. И сами позвонили так называемому Бабо.
— Какие такие деньги? Она говорит: Даниель, ты — друг, дай деньги на операция. На, говорю, — лечиться… А она уехаль, деньги увез, не лечиться.
Бабо — мой земляк, ее муж — мой земляк, надо земляк земляка помогать.
Поняв, что от туземца путного не добиться, судья оставил Даниеля в покое.
В перерыве заседания Кате передали записку, что если она станет настаивать на том, что героин предназначался для Даниеля, то ее родственников или ее самое после освобождения заставят выплачивать полную стоимость порошка.
А это, на минуточку, — больше четырехсот тысяч долларов!
И Катя не стала настаивать. Ей было уже все равно.
После объявления приговора конвой увел подсудимую. Разморенная духотой толпа повалила в коридор. Засверкали блицы фотовспышек, зажужжали профессиональные камеры. Адвокат, сыпля направо и налево юридическими терминами, давал интервью. Жадное любопытство присутствующих уже начало мало-помалу остывать. Пищи для скандала не было. Мать подсудимой и ее ясновельможные сестры в суд не явились.
Кутькова тихо скользнула в квартиру и сняла у вешалки старенькие промокшие боты.
— Где ты была? — послышался из кухни недовольный голос с властными интонациями. — Телефон трезвонит постоянно, я все время дергаюсь. Ты же знаешь, перед съемками мне это вредно.
— Сейчас, сейчас, — проговорила Кутькова и торопливо бросилась к трубке. — Нет, Нина Николаевна не может подойти… Нет, она не дает интервью…
Оставьте свой номер, она перезвонит…
После этой традиционной фразы звонивший обычно в гневе швырял трубку, понимая, что от него хотят скорее отделаться.
Макс, развалившись в кресле, неторопливо затягивался сигаретой.
Нина Николаевна с бледным, сильно подурневшим и постаревшим лицом, в дымчатых очках, скрывавших усталые глаза, расхаживала по комнате, воинственно скрестив руки на груди. Макс следил за ее перемещениями преданным и внимательным взглядом.
— Это какой-то дурдом! — капризно пожаловалась Нина Николаевна. — Из дома не могу выйти! Репортеры облепляют, как пчелы, микрофоны в рот суют. Ни черные очки не помогают, ни шляпа. Проклятые папарацци!
Макс понимающе хмыкнул.
— Что же делать? — шумно вздохнула Нина Николаевна, ни к кому персонально не обращаясь.
— Я знаю, что делать! — Сизая струйка дыма, кудрявясь, потянулась к потолку. — Выход один — надо дать пресс-конференцию. Эти шелудивые псы не отстанут, пока не насытят свое любопытство. Вонючки, гады, гниды телевизорные…
— Ни за что! — испуганно взмахнула рукой Нина Николаевна. — Этого еще не хватало! Это же значит оповестить весь мир, что дочь Тарабриной торгует наркотиками. Еще и про меня наплетут, что я приторговываю героином.
— Значит, надо дать интервью верному человеку, — пожал плечами Макс. — Он напишет то, что надо. Поверьте, Ниночка свет Николаевна, это единственный выход.
Нина Николаевна набрала номер дочери.
— Даша? У тебя что?.. У меня то же самое! — вздохнула она. — Остается только потакать плебейским вкусам толпы. Тут Макс предлагает одно дельце… Я подумала и согласилась… Что еще остается, все равно не отстанут…
Вспыхнул в темноте голубоватым светом экран телевизора. В передаче «Вести с криминальных полей» мужчина с расплывчатым лицом (заретушированным для неузнаваемости) и измененным голосом произнес: «Сегодня сотрудниками подразделения по борьбе с наркотиками была задержана крупная партия героина из Пакистана в размере трех килограммов. Это была тщательно разработанная и спланированная операция. Задержанная наркокурьерша, гражданка Украины, по оперативным сведениям, связана с так называемой „черной мафией“, выходцами из Африки, торгующими героином в столице. Преступница задержана, дело передано в суд…»
За поимку опасной преступницы Сорокиной-Жасинту лейтенант Колтаков получил звание капитана и крупную денежную премию, а его непосредственный начальник ушел на повышение в министерство. Успешная работа отдела по борьбе с наркотиками была отмечена министром внутренних дел. Всем участникам задержания были выданы именные часы.
Вскоре темным зимним вечером в неприметном скверике на окраине столицы встретились две мужские фигуры. По заснеженной дорожке фигуры отправились в глубь парка. Одна из них, одетая неприметно и скромно, принадлежала тому самому «нетипичному таможеннику», а другой, в изысканной и добротной одежде, оказался чернокожий африканец в низко надвинутой на брови меховой шапке.
— Привет, Даниель!
— Привет, — хмуро отозвался африканец. Его, видно, не радовала поздняя встреча, ради которой пришлось оставить даже неотложные дела в баре «Релакс».
Мужчины немного прошлись по аллее.
— Что ж ты меня так подвел? — с мягкой укоризной произнес Колтаков.
— Как так подвел? Все как договаривались, — хмуро опустил глаза Даниель. — Одна поставка твоя, три — моих. Я тебе даю одну поставку, а ты мне разрешаешь три сделать под своим контролем. Все тип-топ, земляк!
— Какой я тебе земляк! — усмехнулся Колтаков. — Ты после того, как эту хохлушку с тремя «гирями» сдал, уже пять раз обернуться успел! Мои ребята тебя прикрывали, старались, а теперь они спрашивают меня: где бабки? Нет бабок! Что я им скажу? Ты килограммов пятьдесят товара провез, барышей чертову уйму наварил — нехорошо!
— Да какой пятьдесят килограмм, ты что? — замахал черными руками Даниель. — Да какую еще уйму? Никакой уйма я не провозиль. — В его речи вновь внезапно появился сердитый иноземный акцент.
— Ладно тебе придуриваться! А то я не знаю, — усмехнулся Колтаков. — Да и с этой хохлушкой ты меня тоже надул. Обещал, что пять «гирь» будет, не меньше, а было только три… Что мне эти три «гири»? На той неделе таможенники из Питера в трюме целых десять нашли, ордена получили. А я, как дурак, с жалкой «трешкой» валандался полгода…
Глаза Даниеля воровато забегали.
— Слушай, земляк… — начал он. — Деньги дам, много деньги! Сколько хочешь — назови свою цену.
— Деньги ты мне и так дашь, — ядовито усмехнулся Колтаков, — не в том суть… Ты мне дай крупную поставку раскрыть! Должен же я свою работу перед начальством оправдать? А то начнется промывание мозгов… Не, приятель, жалким трюльником ты от меня не отделаешься. Кроме того, что это за курьерша у тебя была? Ты знаешь, кем она оказалась? Кто у нее мать, знаешь?
— Нет. — Даниель слегка испугался. — Она мне про мать не рассказывала.
— Ну и ладно. Что тебе, обезьяне, толковать… Ты ведь кино не смотришь. Ладно еще, ее мать не стала в это дело лезть, чтобы не замараться, а то бы мне так по ушам надавали, небо с овчинку показалось бы… Так что теперь с тебя штрафная, «земляк», — добавил Колтаков насмешливо. — Да, и учти… Если товар опять тем же путем пойдет, с меня потребуют всю цепочку раскрыть. Тогда придется и тебя самого под нож пустить. А мне это, сам понимаешь, невыгодно.
— Понимаешь, — покорно кивнул Даниель.
— Так что давай думай, мозгой соображай. Да побыстрее! Если будешь долго размышлять, придется твоего лучшего курьера на нары тащить вместо случайной подставы.
— Ты погоди неделю-другую, — заюлил Даниель, — я подставу сам найду, отправлю его в Ташкент или в Душанбе. Может, тебе «верблюда» дать? У меня есть один на подходе. Хоть завтра его бери.
«Верблюдом» на жаргоне наркодельцов называется наркокурьер, который, провозит наркотик в естественных полостях своего тела.
— Зачем мне твой «верблюд»? — презрительно хмыкнул Колтаков. — Ну, выкачают из него максимум пол-"гирьки", что мне с того? Нет, ты мне крупную партию давай!
— Крупная дорого стоит, — заныл Даниель, — я на этом и так кучу лавэ теряю…
— Потеряешь еще больше, когда тебя депортируют на родину… Будешь там голый по пальмам лазать. Эй, зачем тебе на пальме деньги, а?
Желваки взбешенно заходили на скулах африканца.
— Ладно, — промолвил он мрачно. — Следующая поставка твоя. Я дам знать.
— Заметано! — кивнул Колтаков. И две занесенные снегом, одинаково белые фигуры резко разошлись в разные стороны.
Глава 2
Макс наслаждался сложившейся ситуацией. В эпицентре скандала он чувствовал себя как рыба в воде. Вчера ему уже звонили из глянцевого журнала «Женский взгляд» и просили, как старинного друга семьи, рассказать историю непростых взаимоотношений матери и дочери. Хотя эту историю он знал досконально, но от интервью все же отказался. Просто он набивал себе цену.
Потом звонили из «Негоцианта»:
— Максим Газгольдович, мы о вас помним… Знаем… Любим… Вы вхожи к Нине Николаевне. Может, замолвите словечко насчет интервью?
— Какое интервью? — возмущался Макс. — Вы хотите, чтобы мне отказали от дома? Моя подруга Нина никому не дает интервью!
Он знал, что «Негоциант» за посреднические услуги платит мало. Так ради чего же стараться?
Потом настал черед старорежимной «Искорки».
— Максим Газгольдович, — журчал в трубке вкрадчивый женский голос, — мы хотели бы сотрудничать с вами и потому…
«Искорке» тоже было отказано. «Искорка», некогда популярная и тороватая, теперь была сама на мели. Олигарх, который финансировал этот журнал, недавно попал в немилость и удрал за границу. А другого такого простачка искровцы еще не нашли.
Потом был хамоватый и наглый «Московский народоволец». Макс был сам хамоватый и наглый и потому «народовольцев», ядовитых и падких до скандала, откровенно недолюбливал.
— Конечно заплатим! — ответили «народовольцы» на его очень откровенный вопрос.
Заплатить-то они заплатят… Но дело в том, что эти волчары сначала заплатят, а потом громко раструбят о том, кому и сколько заплатили, да еще проделают это с гнуснейшими комментариями и мерзким похихикиванием в сторону Макса. А это Руденко не нужно. Он уже в годах, уважаемый артист. Зачем ему попадаться на мелком мошенничестве?
Поэтому Макс выбрал того, кто показался ему наиболее безобидным. Этот тип заплатит, сколько ему скажут. Да еще и будет благодарен Руденко по гроб жизни за его благодеяние. Как ни крути, эксклюзивный материал дорогого стоит!
Он напишет то, что ему скажут и как ему скажут. Уж он-то. Макс, ручается за это!
" — Каковы ваши творческие планы, Нина Николаевна? — Меня пригласил сниматься в своем фильме Роман Поланский, но я пока раздумываю. Та роль, которую он мне предлагает, не вписывается в мое привычное амплуа. Это роль старой уличной женщины, ушедшей на покой и внезапно обретшей веру. По ходу фильма она вспоминает случаи из своей жизни и начинает их оценивать по-новому, исходя из своего изменившегося внутреннего состояния.
— Наших читателей интересует история, которая произошла с вашей старшей дочерью. Я не имею в виду красавицу Дарью, ведущую новостей, перипетии ее личной жизни всем хорошо известны…
— Я поняла вас… Все мои близкие друзья, зная, как рвет мне сердце любое напоминание о ребенке, которого отняли у меня почти сорок лет назад, стараются не напоминать мне об этой истории. Они знают, что после разговора о Кате я опять не буду спать ночами, бесконечно терзаясь бесплодными воспоминаниями. Вот здесь, в груди, — так и щемит. Если бы ее не отняли у меня, может быть, она была бы совсем, совсем другой. Ведь я все еще люблю ту маленькую черненькую девочку, которую у меня отняли почти сорок лет назад, я плачу ночами, вспоминая о ней. Но отпетой уголовнице, торговке зельем в моем сердце места нет!
— Вашу дочь задержали на таможне с грузом наркотиков…
— Есть версия, что наркотики ей подсунули, чтобы замешать в это дело меня лично. Никто бы не обратил внимание на происшедшее, если бы здесь не прозвучало громкое имя, имя Тарабрина. Кому-то будет приятно, если имя великого режиссера и писателя будет втоптано в грязь. Тем, кто меня знает давно, известно, каким образом у меня отняли ребенка — путем подкупа, наговоров, интриг. И теперь всей стране видно, что сделали с этим ребенком. Две мои дочери, которых я вырастила одна, совсем не такие. Их любит вся страна, особенно Дарью, великолепную ведущую.
— Теперь и ваша старшая дочь известна на всю страну…
— Да, теперь и она… Знаете, она уже не маленькая девочка, и в ее поступках нет моей вины. Она сама себе такую жизнь построила и должна отвечать за нее. Теперь она расплачивается и за свои, и за чужие грехи, за грехи своего отца и бабки.
— Сколько раз вы встречались за всю вашу жизнь?
— Не знаю, не считала. Примерно раз в пять лет она сваливается мне как снег на голову и жалобно произносит в трубку: «Мама, у меня нет денег, помоги…» И я тут же мчусь ей на помощь…
— А что же ваша чернокожая внучка?
— Внучки у меня нет. Точнее… я никогда ее не видела. И вряд ли увижу!
Она сейчас, кажется, в Африке, у своего отца.
— Спасибо, Нина Николаевна. Желаем вам больших творческих успехов".
Кнопка диктофона нажата, Нина Николаевна расслабленно откинулась в кресле.
— Слава Богу, отмучилась, — утомленно улыбнулась она. — Хорошо, если бы эта история поскорее забылась. И чтобы мне больше не напоминали о ней.
Эта история через несколько лет вдруг сама напомнила ей о себе.
— Мама, они Алешу украли! — всхлипывая, пролепетала в трубку Даша.
— Как украли? Когда? Где? — схватилась за сердце Нина Николаевна.
— Игорь украл, — всхлипнула Даша на другом конце провода, — подъехал на машине, когда Марина Ивановна с Алешкой гуляли возле дома, посадил его в машину, оттолкнул няню и увез…
Нине Николаевне стало ясно, что это ее бывший зять, недовольный решением суда, оставившего ребенка матери, наконец отважился на крайний шаг и выкрал своего трехлетнего сына.
У нее слегка отлегло от сердца — все же ее внук не у чужого человека, родной отец не причинит ребенку вреда.
Голос ее сразу же стал решительным и твердым.
— В милицию заявила? Нет? Звони немедленно! И в прокуратуру! Поднимем общественность, прессу, в газеты дадим знать, на телевидение!.. Они нас думают своими деньгами задавить, а мы их с другого боку возьмем, публичным скандалом прижмем. Мы это дело так не оставим, слышишь? Я и до президента дойду! Я…
Война так война! Они хотят войны — они ее получат!..
— Макс! Нет, ты слышал? — закричала она, бросив трубку.
— Что, Ниночка свет Николаевна? — Продирая глаза, Руденко вышел из кабинета Ивана Сергеевича, где тихо почивал после обеда, наслаждаясь процессом пищеварения.
— Зови журналистов, репортеров, телевизионщиков! Всех зови! Я это дело так не оставлю! — Нина Николаевна, задыхаясь, рухнула в кресло. Сердце трепыхалось в груди, как пойманная пичужка.
— Ниночка Николаевна! Вот они, капельки, капельки ваши… Выпейте… И водички… Не оставим, да-да, не оставим, всех созовем, всех оповестим… Лена!
Кутькова! Да что ты там копаешься? Воду неси!
Прибежавшая с кухни Кутькова бросилась за водой и за тонометром, чтобы измерить давление Нине Николаевне — от переживаний оно у нее опасно зашкаливало.
Оставив задыхавшуюся благодетельницу. Макс снял телефонную трубку.
— Отарик, это ты? Есть новости! Что? Ах, ты об этом? Нет, об этом потом… Ну, как договоримся…
Через сутки все глянцевые журналы-сплетники, падкие до скандальных новостей из жизни истеблишмента, все бульварные листки и таблоиды разнесли весть о похищении ребенка.
Еще через сутки ощерившийся оружием ОМОН окружил со всех сторон трехэтажную дачу в престижной Жуковке.
Еще через два часа сонного ребенка вытащили из кроватки, кое-как одели и вручили матери.
Дарья схватила сына на руки и передала его нянечке Марине Ивановне, на попечении которой обычно находился мальчик.
Потом она приблизилась к мужу и насмешливо бросила ему в лицо:
— Ну что? Понял, что у тебя ничего не получится? Это мой ребенок, мой!
И ничей больше! А ты ему вообще чужой! Посмотри на него! Посмотри на него в последний раз, потому что больше ты его никогда не увидишь! Вот так! Я все-таки выиграла его у тебя!
Бывший муж стоял с опрокинутым лицом, его родители, бабушка и дедушка Алеши, молча глотали слезы. Мальчик сонно потирал кулачками глаза.
Макс Руденко на этой истории заработал кругленькую сумму. О, если бы такие истории у его друзей случались почаще, он бы уже, наверное, стал миллионером!
Серый клубящийся туман и холодная изморось в безветренном воздухе, аккуратные домики вдоль скоростной дороги, многоуровневые развилки, нескончаемый поток автомобилей, непривычно текущий по левой стороне дороги, — это Англия. Она так не похожа на Украину, Россию или Нголу… Все здесь такое чужое и чуждое, враждебное…
Колледж «Даунинг» — одно из самых престижных заведений Кембриджского университета. Он знаменит тем, что его заканчивали добрый десяток президентов и политических деятелей, три особы королевской крови, двенадцать премьер-министров и нескончаемое число всякой прочей мелочи — сенаторов, бизнесменов, членов парламента и просто глав международных корпораций. Обучение там дорогое и очень престижное. Выпускники колледжа остаются без работы только в том случае, если сами не желают трудиться.
Диплом Кембриджа — это визитная карточка, начало блистательной карьеры.
За выпускниками университета выстраивается очередь из самых престижных компаний мира. Зарплата окончивших Кембридж на порядок выше, чем у всех прочих людей.
Теперь в святая святых должна была вступить и Лара.
— Даунинг-колледж, пожалуйста, — произнесла девушка, садясь в такси.
Шофер уважительно покосился в ее сторону.
Кембридж казался тихим, вечно юным городом. По зеленым, идеально стриженным газонам расхаживали утки, с профессорской важностью переваливаясь с боку на бок, студенты рассекали лужи на велосипедах.
Сам колледж походил на средневековый замок. За каменной стеной располагался свой обособленный мир. Чужих сюда не пускали, посетители то и дело натыкались на таблички со строгой надписью «Private».
Чтобы поступить в университет, Ларе, как иностранной гражданке, сначала нужно было сдать экзамен английской средней школы «A-level». Достаточно было по трем основным предметам получить две пятерки и четверку и сдать тест на знание языка. После этого результаты экзаменов, заявка, финансовая декларация об оплате обучения и анкета высылались в приемную комиссию колледжа. Затем абитуриенту предстояло собеседование, где он должен был продемонстрировать свою разностороннюю развитость, обаяние и бьющий в глаза аристократизм — качества, обязательные для будущих студентов этого элитного заведения.
Когда прошел год обучения в школе для иностранцев и были успешно преодолены препятствия в виде экзаменов и собеседования, Лара поселилась в кампусе, общежитии колледжа. Там учились дети президентов из разных стран мира, отпрыски миллиардеров, чьи имена были на слуху. Но девяносто процентов студентов были англичанами.
Толстые двухметровые стены колледжа прятались в зарослях рододендронов, аккуратно подстриженные лужайки между деревьями ярко зеленели до поздней осени.
Вдали в низкое облачное небо упирался шпиль церкви Кинге Колледж Шапель.