Устьянцев Виктор. Автономное плавание

   Надежда Васильевна проводила Матвея в комнату Люси.
   - Вы извините, я вас оставлю на несколько минут, - сказала она. - Маме что-то нездоровится.
   Матвей и не знал, что у Люси есть еще и бабушка. Он сел на диван и огляделся. В комнате ничто не изменилось. Косо прибитая вешалка у двери, эстампы на стенах, заваленный книгами письменный столик в углу. Матвей взял лежавшую сверху книгу. Это оказался томик стихов Есенина. Он открыл томик и увидел телеграмму: "Капитан покидает судно последним". Улыбнулся.
   Он еще раз перечитал телеграмму и посмотрел на портрет Люсиного отца. Матвею показалось, что старый моряк глядит на него с укором. Казалось, он спрашивал: "Как ты смел прийти сюда?" И Матвей почувствовал, что боится встречи с Люсей. Он встал и уже собирался потихоньку уйти, но вернулась Надежда Васильевна.
   - Ужинать будете? - спросила она.
   - Нет-нет! Спасибо, я только что поужинал. Вы пожалуйста, не беспокойтесь.
   - Ну тогда хоть чаю выпейте.
   - Спасибо, и чаю не хочу. Я, наверное, пойду.
   - Подождите еще, Люся скоро придет. А то она будет огорчена.
   - Вы так думаете?
   Надежда Васильевна внимательно посмотрела на него и, сев на стул, взволнованно заговорила:
   - Вы извините меня, Матвей. Я знаю, что мне не следует вмешиваться. Но я мать и не могу об этом не думать. Мне кажется, что Люся вам нравится. Я вижу, что и вы ей тоже по душе. И я только об одном хочу вас попросить: если вы имеете серьезные намерения, пожалуйста, не торопитесь. Я вот вас еще не совсем знаю. Может быть, мне и не обязательно знать. Но боюсь, что и вы еще мало знаете друг друга.
   - А мне кажется, что я знаю ее всю жизнь, - признался Матвей.
   - В молодости так говорят часто. Но, поверьте, вы еще не знаете жизни. Я не отговариваю вас, но хочу, чтобы вы не торопились, а получше узнали друг друга. Ваши родители где живут?
   - У меня их нет.
   Надежда Васильевна встала:
   - Извините меня, если я вас обидела. Может быть, мне не следовало заводить этого разговора.
   - Нет, почему же? Я вас понимаю.
   - Спасибо. Больше мы никогда не будем об этом говорить.
   Надежда Васильевна снова ушла к матери.
   Матвей пытался читать, но никак не мог сосредоточиться. Он думал о том, что сказала Надежда Васильевна, потом долго не мог решить, что сказать Люсе о Соне и надо ли говорить вообще. Наконец ему удалось прочесть три или четыре стихотворения. Но тут он задремал - сказалась усталость: последние двое суток он почти не спал.
   * * *
   Люся открыла дверь своим ключом, на цыпочках прошла в комнату. И чуть не вскрикнула, увидев Матвея. Он спал полулежа, неловко свалившись на валик дивана. На полу валялась книга. Люся подняла ее, села на стул и стала разглядывать Матвея.
   Он заметно похудел, лицо его осунулось, почернело. Наверное, он очень устал. И лежать ему неудобно. Люся осторожно расшнуровала и сняла с него ботинки. Матвей что-то пробормотал, но не проснулся.
   И вдруг ей стало страшно. Она вспомнила об Алексее и подумала, что ведь и у Матвея служба опасная и с ним тоже может что-то случиться. И она поняла, что теперь всю жизнь будет тревожиться о нем, хотя, может быть, никогда не скажет ему об этом. Так тревожилась ее мать, когда отец уходил в море. Так, наверное, тревожатся все матери и жены моряков.
   Потом она встала, тихонько вышла в кухню, вскипятила чайник. Стараясь не греметь посудой, не спеша накрыла на стол. Было уже семь часов. Наверное, Матвею надо вернуться на корабль к подъему флага. Придется его будить.
   Она погладила Матвея по щеке. Он сразу открыл глаза, но долго еще смотрел на нее непонимающим взглядом. И только когда Люся ласково потрепала его по щеке, он понял, что это не сон. И сел, удивленно оглядывая комнату.
   - Эх ты, засоня! - засмеялась Люся. - Вставай, а то опоздаешь на корабль.
   Матвей вспомнил, как уснул. Увидел подушку, свои ботинки. Ему хотелось сказать Люсе что-нибудь ласковое, особенное, но он только спросил:
   - Ты давно пришла?
   - Нет, только что. Ты знаешь, с Алексеем плохо, - Люся села рядом с Матвеем и рассказала все, что знала о случившемся с Алексеем. Потом уткнулась Матвею в грудь и заплакала.
   - Мне так жаль его. И Симу.
   Он гладил ее волосы и неумело утешал:
   - Ну, не плачь. Случилось не самое страшное, могло быть хуже.
   Наконец она успокоилась, притихла. Матвей нагнулся и, поцеловав ее, прошептал:
   - Люся... Люсенька...
   - Не надо, Матвей, не надо ничего говорить.
   А он все шептал:
   - Я хочу говорить, потому что я люблю тебя. И ты мне скажи что-нибудь хорошее.
   - Не умею я, Матвей. Все хорошие слова, какие я знаю, обесценены. Их слишком часто говорят. Другие. Другим. Я не хочу их говорить тебе.
   - Жаль, - вздохнул Матвей. - А мне так хочется, чтобы ты мне сказала что-нибудь хорошее.
   - Давай просто помолчим вдвоем. Мне хорошо с тобой молчать.
   Он замолчал, хотя ему хотелось сейчас кричать оттого, что она рядом с ним, что он чувствует ее дыхание, запах ее волос. Вот она подняла голову, посмотрела ему в глаза и вдруг испуганно сказала:
   - Не смотри на меня так!
   Матвей хотел ее поцеловать, но она отстранилась:
   - Никогда не смотри на меня так!
   Он опустил руки и сказал:
   - Странная ты.
   - Может быть, - вздохнула Люся.
   - Мне, кажется, пора идти, - сухо сказал Матвей и стал надевать ботинок.
   Люся рассмеялась:
   - Обиделся.
   Она взъерошила ему волосы, потом нагнулась и поцеловала его, ловко увернулась от объятий и весело сказала:
   - Давай-ка пить чай.
   Матвей вздохнул:
   - Трудно мне будет с тобой, Казакова.
   - А ты передумай, пока не поздно. Насколько я понимаю, ты еще не сделал мне предложения.
   - Разве? А мне казалось, что сделал. В таком случае официально заявляю, что претендую на вашу руку, а также и сердце.
   - Трудно вам будет, Стрешнев, - вздохнула Люся.
   - Что поделаешь, придется терпеливо нести свой крест. Хотя, насколько я понимаю, ты еще не дала согласия.
   - Разве? А мне казалось, что я согласилась. Сделать официальное заявление?
   - В письменной форме. Прием от двух до восьми.
   - Сейчас половина восьмого.
   - Я, кажется, опаздываю.
   - Тогда торопись...
   20
   Поезд пришел в полдень. Ивана Широкова никто не встречал, он умышленно не послал телеграммы.
   От станции до Рабочего поселка ходил автобус, но Иван не хотел, чтобы о его приезде узнали. Он подождал, пока автобус отъехал, и подошел к стоявшему у станции грузовику.
   - До Рабочего не подкинете?
   Шофер оглядел его, почесал затылок:
   - Не совсем по пути. Ладно, лезь. Чемодан брось в кузов.
   - Спасибо.
   Закинув чемодан в кузов, Широков влез в кабину. Шофер, освобождая ему место, взял с сиденья пиджак и небрежно сунул его под себя.
   - На побывку? - спросил он, когда машина тронулась.
   - На побывку.
   - А я, брат, в пехоте три года оттопал.
   - Служба везде служба.
   - У вас-то, на флоте, поди, потяжелей.
   - Всяко бывает.
   - А я моря боюсь. На земле оно как-то сподручней. Ездил я раз на пароходе от Одессы до Ялты - всю душу вывернуло наизнанку, как пустой карман.
   "Ездил! Небось специально так сказал, знает, что на корабле ходят". Широкова раздражала словоохотливость шофера. Он мешал матросу думать. Видимо почувствовав это, шофер умолк.
   Дома была одна мать. Она мыла на кухне посуду, когда Иван вошел.
   - Кто там?
   - Это я, мама.
   - Ой, никак, Ванюшка! - Аграфена Степановна выбежала навстречу, всплеснула руками. - Сынок! - Она обняла его, поцеловала и заплакала: Радость-то какая! Да чего же ты телеграмму-то не отбил? Я тебе сейчас пирожков напеку, с ливером. Ты иди-ка посиди со мной.
   Дома! Все здесь было знакомо, все радовало Ивана. И все же в доме не хватало Гали. Он умышленно не спрашивал о ней мать. Но Аграфена Степановна сама заговорила:
   - Что же о Галине-то не спросишь?
   - А что спрашивать? Ты все написала.
   - Ой, сынок, боюсь не будет у вас жизни. И если рвать, то рвать сразу, незачем терзаться понапрасну.
   - Там видно будет.
   Не заметил, как подошел вечер. Вернулся с работы отец. Помылся, надел чистую рубаху, новый костюм, сходил в магазин, купил бутылку вина. Как бы оправдываясь, пояснил:
   - От водочки теперь воздерживаюсь: организм перестал принимать. А ты, часом, не втянулся?
   - Нет, у нас с этим строго.
   - И правильно, добра от водки никогда не было.
   Отец рассказывал о заводе, о своей работе, ругал кого-то из нового начальства за нерасторопность. Потом, заметив, что Иван слушает его не очень внимательно, сказал:
   - Утомил я тебя разговорами. Поди погуляй, своих дружков-приятелей повидай.
   Когда Иван выходил из дому, шепнул:
   - Ты, Ванюшка, мать-то не шибко слушай насчет Галки. Не горячись, разберись сам.
   - Попробую.
   - Если захочет вернуться, пусть возвращается.
   - Спасибо, отец.
   - Ладно, иди.
   Настя Полякова жила в другом конце поселка. Идти туда было довольно далеко, но Иван шел быстро и минут через двадцать уже остановился у небольшого домика с покосившимися стенами и подслеповатыми окнами. Домик этот достался Насте в наследство от тетки. Тетка умерла, когда Насте было четырнадцать лет, и с тех пор Настя жила одна. Кое-как закончила семь классов, пошла работать в швейную мастерскую. Она оказалась хорошей портнихой, веселой и разбитной девчонкой. Может быть, эта веселость и привлекала парней - от них не было отбоя. Настя нет-нет да и принимала приглашения в ресторан. В поселке он был единственный, и каждый визит туда обсуждался кумушками на все лады.
   Иван тоже когда-то ухаживал за Настей, знал, что ничего худого она себе не позволяла. Но ведь прошел год, многое могло измениться. Во всяком случае, Гале она не компания.
   Света в доме не было. На стук в окно никто не отозвался. Иван подошел к двери, нащупал замок. "Так и есть, обеих нет дома, куда-нибудь ушли вместе".
   Он решил дождаться. Присел на крыльцо, закурил. В голову лезли самые дурные мысли. Наверное, Настя с Галей сейчас в ресторане. Пойти туда? А если их там нет? Тогда он пропустит их возвращение. Иван был почти уверен, что вернутся они не одни, и хотел выследить их. И он даже обрадовался, когда до него донеслись голос Насти и мужской голос. Он прислушивался, ожидая, что вот-вот услышит и Галю.
   - Может быть, в гости позовешь? - спрашивал мужчина.
   - Всю жизнь мечтала, - отвечала Настя.
   И тут вдруг Иван услышал звук пощечины.
   - Ты чего дерешься? - спросил ее спутник.
   - А ты не давай воли рукам.
   - Подумаешь - недотрога.
   - Попробуй еще раз дотронуться.
   - И попробую!
   - Я тебе попробую. Катись-ка отсюда, парень!..
   Настя вошла во двор, звякнула щеколда. Иван кашлянул.
   - Ой, кто тут еще? - испугалась Настя.
   - Не бойся, не укушу.
   - Иван, ты?
   - Ну я.
   - А чего же ты тут сидишь?
   - Да вот спектакль смотрю.
   - И верно, спектакль. Прицепился тут... как репей.
   - Знает, к кому цепляться.
   - Я и тебе могу съездить по затылку.
   - Где Галка?
   - Скоро придет. Заходи в дом, я на тебя погляжу.
   Они вошли. Настя включила свет, оглядела Ивана.
   - Обожаю моряков! Если бы заранее знала, что ты моряком будешь, отбила бы тебя у Галки. Тебе идет форма, прямо красавец.
   - Ладно болтать-то! Где Галка?
   - Я же тебе сказала, что скоро придет.
   - Что-то долго ее провожают - наверное, она покладистей тебя, усмехнулся Иван.
   Настя окинула его презрительным взглядом:
   - Дурак ты, Ванька! Тебе надо молиться на Галку, а ты бабьим сплетням веришь. Ну-ка садись, говорить будем!
   Иван сел, бросил на стол бескозырку.
   - Говори, только покороче.
   - А я и не собираюсь долго рассусоливать: глуп ты.
   - Уже слышал. Короче.
   - А короче вот что: любит тебя Галка. Понял? Страдает она. И ты ее не обижай. Учиться она пошла. А ты не ценишь. Зачем написал ей такое письмо?
   - А что мне было делать?
   - Мозгами надо шевелить. И сердцем чувствовать. Да разве вы, мужики, умеете сердцем чувствовать? Кобели вы все, одно у вас только и есть на уме.
   - Перестань ругаться-то. Говори толком, где Галка?
   - В школе она.
   - В какой школе?
   - В вечерней. Через час вернется. Хочешь - жди, а хочешь - иди встречай.
   - Ладно, я пошел.
   Иван вышел из дому и направился к школе.
   Еще год назад, он и сам учился в этой школе. Многие его одноклассники и сейчас, наверное, учатся. Ему не хотелось встречаться с ними, он свернул в сквер, встал под дерево и закурил. До конца занятий оставалось двадцать минут.
   Иван стоял под деревом и напряженно думал. Теперь его подозрения почти рассеялись. И рассеял их не разговор с Настей, а ее пощечина тому парню. "Значит, все-таки наговаривают на Настю". Он не одобрял того, что Настя держит себя слишком свободно, иногда даже вызывающе, и считал, что девушка должна быть скромной во всем - в словах, поступках. Именно такой и была Галя. А какая она сейчас?
   Иван услышал звонок. Из подъезда высыпали ученики. Это были в основном рабочие завода, они пришли в школу после смены. Многие, наверное, дремали на уроках. Но сейчас они вели себя как школьники: бежали но лестнице, громко кричали, кто-то даже огрел товарища по синие портфелем.
   Когда он увидел Галю, первым его желанием было броситься ей навстречу. Он уже подбежал к штакетнику, чтобы перемахнуть через него, но вовремя остановился. Галя шла не одна. Рядом с ней был высокий парень в белой рубашке с папкой иод мышкой. Они, в отличие от других, шли не торопясь, о чем-то разговаривали. До Ивана донеслись лишь обрывки фразы:
   - ...пропорционально корню квадратному из А квадрат плюс Б квадрат...
   Иван отпрянул в глубь сквера, несколько минут стоял ошеломленный, ни о чем не думая, лишь сдерживая бешенство. Потом сорвался с места и побежал догонять их.
   Он увидел их раньше, чем выбежал из сквера. Они стояли на перекрестке, шагах в десяти от него. Иван услышал голос парня.
   - Тебя проводить?
   - Не надо, - ответила Галя.
   - Темно ведь. Не боишься?
   - Боюсь.
   - Ну тогда провожу.
   - Спасибо, Гоша, но не надо этого делать. Могут подумать нехорошее.
   - Кто подумает? Я женатый, да и ты замужняя.
   - Тем более.
   - Ну, смотри, тебе виднее. Муж-то пишет?
   - Пишет.
   - Передавай ему привет. Я его не знаю, но он, должно быть, хороший парень.
   - Почему ты так думаешь?
   - Не знаю. Наверное, за плохого ты не вышла бы. До свидания.
   - Спокойной ночи.
   Парень свернул в переулок. Галя постояла немного и пошла к дому. Иван хотел позвать ее, но но мог - стыд сдавил ему горло. Он подслушивал, он мог подозревать Галю. Он, человек от природы прямой и честный, сейчас был противен самому себе. Долго шел за Галей, не решаясь окликнуть. Ощущение вины перед ней сделало его робким. Наконец позвал:
   - Галя!
   Она остановилась. В темноте он не видел се лица, но понял, что она или не узнала его голоса, или не поверила, что это он.
   - Это я, Иван.
   Она бросилась к нему:
   - Ванюша?!
   Уткнулась лицом ему в плечо и заплакала. Иван растерянно утешал:
   - Ну ладно, не плачь. Чего плакать-то?
   Но она долго еще не могла успокоиться. Наконец подняла голову и с мягким укором спросила:
   - Что же ты не написал, что приедешь?
   - Да так вот получилось, - виновато проговорил он и тихо добавил: Подлец я, Галюша.
   - Ну ладно, не написал и не написал. Главное, что приехал. Что же мы стоим? Пойдем, - она взяла его под руку. - Ох, Ванюша, если бы ты знал, как я рада! Ты мне веришь?
   - Сейчас верю. А там не верил.
   Он стал рассказывать о том, что передумал в бессонные ночи, как ехал, как был у Насти, как ждал у школы, подслушивал. Он думал, что Галя рассердится на него, но она лишь сказала:
   - Смешной ты, Ваня. Как ребенок.
   - Верно, - согласился он.
   - Вот и насчет отпуска обманул, писал, что только через год приедешь.
   - Нет, тут я не обманул тебя, Галюша. Отпуск мне не положен.
   - А как же ты? Самовольно? - встревожилась она. Иван улыбнулся:
   - Нет, начальство на десять суток отпустило. Вроде бы за хорошую службу. А вообще-то, это лейтенант наш выхлопотал.
   21
   Алексей проснулся оттого, что прямо в лицо ему ударило солнце. Не открывая глаз, он протянул руку, нащупал занавеску и задернул ее Долго еще лежал с закрытыми глазами, хотя отчетливо сознавал, что больше уже не заснет. Матрос Игорь Незабудкип и старший матрос Василий Солдатов обсуждали свои дальнейшие жизненные планы. Оба они по состоянию здоровья подлежали увольнению в запас. Незабудкин не хотел расставаться с флотом и решил плавать на торговых судах. Солдатов отговаривал его:
   - Что военный корабль, что торговое судно - один шут. То же море, те же штормы, вахты, месяцами не будешь на берегу. Разве это жизнь с твоей-то язвой желудка? Да и вообще. Ни дома, ни семьи, ни покоя.
   - А ты что, уже на покой собрался?
   - Я не в том смысле. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
   - Нет, Вася, не понять нам друг друга. Мы по-разному смотрим на жизнь.
   - Подумаешь - романтика! Мало ты ее хлебнул за три года? Вкалывай дальше! - Солдатов дотянулся до окна и, распахнув его, закурил.
   Третий сосед Алексея по палате, лейтенант Корнюшин, похрапывал. Четвертого, матроса Петра Бондаренко, не было слышно. Бондаренко поступил с переломом руки всего четыре дня назад. То ли его мучили боли, то ли от природы он был угрюм и молчалив, но он сторонился товарищей, в разговорах не участвовал, лежал, молча уставившись в потолок.
   За полтора месяца в палате сменилось одиннадцать человек. И каждый раз Алексей с завистью провожал тех, кто выписывался. Он знал, что ему придется лежать здесь еще долго, - может быть, вся жизнь пройдет в постели. Ноги были парализованы, и никаких признаков улучшения. А лежать уже осточертело. Дни текли лениво и скучно, он наизусть знал, что будет происходить сегодня, завтра, послезавтра. Ровно через полчаса войдет в палату сестра и сунет каждому из них по градуснику под мышку. Если это будет Анна Николаевна, то она сядет и молча будет ждать, пока не пройдет ровно десять минут. Потом она соберет градусники и так же молча уйдет в другую палату.
   Но сегодня дежурит Тося. Она стремительно влетит в палату, остановится, шумно втянет через маленький, слегка вздернутый носик воздух и строго спросит:
   - Опять курили?
   Пообещав пожаловаться, начнет раздавать градусники. Это будет длиться минуты полторы-две, но Тося вполне успеет за это время рассказать, что вчера в матросском клубе был "шикарный вечер", что в третью палату положили с воспалением легких "шикарного старшину", а сегодня по случаю воскресенья будет "шикарный обед". Потом она вспомнит, что забыла дать порошки кому-то из первой палаты, и убежит.
   Едва за ней захлопнется дверь, Незабудкин вытащит градусник и начнет осторожно пощелкивать но нему ногтем. Поскольку Анна Николаевна и Тося дежурят через день, то нормальная температура у Игоря бывает только по нечетным числам.
   Как только Тося вернется за градусниками, Вася Солдатов заведет с ней разговор о том, что сильнее - любовь или дружба. Вася сорвался в трюм, сломал ногу. Она еще побаливает, и это, должно быть, мешает Васиному красноречию: едва он начинает жестикулировать, как лицо его сразу искажает гримаса, и он умолкает. Тося не упускает случая воспользоваться передышкой, поспешно собирает градусники и выпархивает из палаты.
   Потом Вася просовывает в дверную ручку костыль и закуривает. Лучшего применения костылю он пока не нашел. А курить ему товарищи разрешают и палате, поскольку погода стоит теплая и окна все время открыты.
   Сегодня события развивались в обычной своей последовательности. Сразу же после завтрака Игорь подвинул к кровати Алексея стол, и все, за исключением Бондарен ко, сели играть в домино. За этим занятием и застал их Матвей. Игорь неохотно собрал костяшки, отодвинул стол, и Матвей сел возле Алексея.
   - Ну, как дела? - спросил Матвей.
   - Как видишь, спозаранку развлекаюсь умнейшей, после городков, игрой, Алексей сказал это весело, широко улыбаясь.
   "А он ничуть не изменился", - подумал Матвей. Понимает ли Алексей всю трагичность своего положения, или он еще надеется на выздоровление? Матвей не знал, насколько Алексей осведомлен о своей болезни и ее последствиях, и старался не говорить с ним на эту тему. Сейчас он вообще не знал, о чем говорить с Алексеем и как говорить. Сочувствовать? Или сделать вид, что ничего не случилось?
   Должно быть, Алексей понимал его состояние и поэтому каждый раз, когда приходил Матвей, сам направлял разговор. Он расспрашивал Матвея о его делах, о том, что происходит в гавани и на флоте. Матвей рассказывал подробно, может быть, даже слишком увлеченно, радуясь тому, что находится тема для разговора. Ему было жаль Алексея, и он боялся, что жалость может его обидеть.
   Сегодня разговор не клеился. Матвей чувствовал, что Алексей хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли не хочет спрашивать при других. Матвей подмигнул Незабудкину, и тот позвал Солдатова:
   - Пошли, Вася, покурим.
   Солдатов подхватил костыль и заковылял к двери. Корнюшин и Бондаренко тоже поднялись с кроватей, набросили халаты. Когда они вышли, Алексей спросил:
   - Ты мне хочешь что-нибудь важное сказать?
   - Нет. Мне показалось, что это ты собираешься о чем-то спросить.
   Алексей внимательно посмотрел на него и сказал:
   - Пожалуй, спрошу.
   Он помолчал еще несколько минут, задумчиво глядя в окно. Наконец заговорил:
   - Ты только не удивляйся тому, что я скажу. Пока лежишь тут, обо всем передумаешь. Я ведь понимаю, что положение мое незавидное, и никаких иллюзий у меня на этот счет нет. Ходить я, видимо, уже не буду. Врачи об этом пока не говорят, но по всему видно, что это так. Книжечки мне тут подсовывают. И об Островском и о Маресьеве. Все это они зря стараются. Я и без этих книжечек не собираюсь вычеркивать себя из жизни. Пусть буду инвалидом, но без дела оставаться не собираюсь. Живут же безногие и работают. Одни коробочки клеят, другие сапоги чинят. И я мог бы найти применение своим рукам. Этими руками, - Алексей потряс могучими кулаками, - многое можно делать. Главное - делать, а не чувствовать себя полутрупом.
   Алексей умолк. Матвей ждал, когда он снова заговорит. И, не дождавшись, сказал:
   - Что ж, все верно. Я и не предполагал, что ты думаешь иначе.
   - А я думаю! - воскликнул Алексей. - Представь себе - думаю иначе.
   - То есть как это иначе?
   - А вот так. Не хочу я клеить эти коробочки! Не хочу обманывать себя видимостью работы, делать, абы что-нибудь делать. Я моряк. Понимаешь моряк! Всей душой моряк. Это я говорю не для того, чтобы покрасоваться. Я тут многое передумал и, может быть, только здесь и понял, что я до мозга костей моряк. Ты никогда не испытывал тоски по морю? А я испытывал. Бывало, поедешь в отпуск, первое время наслаждаешься. Я в деревню ездил каждый год. Земля, лес, горы - все умиляет тебя. А к концу отпуска начинаешь чувствовать, что тебе чего-то не хватает. Сначала не понимаешь, чего именно. А потом догадываешься, что тебя к морю тянет. И тут тебе отпуск начинает казаться длинным, и ты уже дни подсчитываешь. А они, как назло, медленнее идут. Вот это я, брат, испытывал. Но все это ничто по сравнению с тем, что ощущаешь, когда тебе надо с морем навеки расстаться.
   - Но ведь ты можешь никуда не уезжать. Оставайся в Синеморске.
   - И клей коробочки?
   - Ну не обязательно коробочки.
   - А что?
   - Я не знаю, но можно чем-нибудь другим заняться.
   - В том-то и дело, что я не хочу ничем другим, кроме своей специальности, заниматься.
   - Но ведь ты понимаешь, что к ней ты вряд ли вернешься. Даже если ты выздоровеешь, будешь ходить, тебе все равно уже трудно снова стать водолазом.
   - Вот тут-то мы с тобой и дошли до самого главного. Слушай меня внимательно. Я хочу остаться водолазом даже если не буду ходить. Под воду меня конечно, не пустят. Ну а, скажем, инструктором? Неужели я не сумею обучать хотя бы вашего брата, подводников? Почему бы мне не работать на учебно-тренировочной станции в вашей бригаде? Как ты думаешь?
   - Просто не знаю, надо поговорить с комбригом, может, он и согласится тебя взять.
   - Ты не понял меня, Матвей. Я ведь не к тому завел разговор, чтобы ты за меня походатайствовал. Может быть, меня и возьмут. Ну из жалости, что ли, пристроят. А я не хочу, чтобы из жалости. Вот я и спрашиваю тебя: как ты думаешь, нужен я еще или нет? Только честно! Я не обижусь, если ты скажешь "не нужен". Ты ответь, как ты сам думаешь.
   - Думаю, что нужен. И вот почему. Ты один из немногих в стране водолазов-глубоководников, у тебя опыт Сколько часов ты провел иод водой?
   - Около пяти тысяч.
   - Вот видишь! Я лично взял бы тебя, будь моя власть.
   - Но ведь я инвалид! Меня надо будет возить в кресле.
   - Конечно, я бы об этом тоже подумал. Может быть, даже поколебался бы, прежде чем что-либо решил. И все-таки взял бы.
   - Ну что ж, спасибо, Матвей! Пускай начальство рассуждает так же, как ты. Я написал рапорт командующему флотом.
   - Когда?
   - Позавчера. Отдал по команде. Теперь вот жду решения.
   - Скоро не жди.
   - Знаю. Тут ведь и командующий, пожалуй, не решит, главкому надо докладывать. Ничего, подожду. Ты только Симе пока ни о чем не говори.
   "Кто он, фанатик? Нет. Но откуда у него эта одержимость?" - думал Матвей, возвращаясь из госпиталя. Мысленно продолжая разговор с Алексеем, он спрашивал себя: "А как бы ты поступил на его месте?" И не мог ответить.
   Истекал год его службы на подводной лодке. Он прошел в хлопотах и заботах. Заботы эти были в общем-то обыденные. И хотя за этот год Матвей много бывал в море, но и походы были заполнены тоже, пожалуй, слишком будничным трудом. Если первые выходы в море были волнующими, то теперь они стали не только привычными, но подчас и обременительными. И вряд ли Матвей рискнул бы сказать, что он очень доволен своей службой.