Устьянцев Виктор. Автономное плавание

   Матвей не следил за развитием действия, а просто наслаждался музыкой, хотя и тоже знакомой, но всякий раз захватывающей, ощущаемой как бы заново, в тончайших ее красках и оттенках. Наверное, музыка, как море или как закат, всегда неповторима, и трудно установить, вносят ли эту неповторимость исполнители, или она содержится в самой музыке. Матвей никогда не считал себя знатоком, но хорошую музыку любил, воспринимая ее чисто ассоциативно, за той или иной мелодией угадывая картины, когда-либо виденные им в жизни.
   Он давно не был в театре, и сама атмосфера затемненного театрального зала с холодным поблескиванием позолоты, с тончайшими запахами духов, действовала на него как-то очищающе, наполняла сердце тихой, торжественной радостью, ему казалось, что все, собравшиеся здесь, охвачены сейчас единым чувством всеобщей доброжелательности, отрешены от житейской суеты и мелких забот, их мысли чисты и возвышенны. И он был неприятно удивлен, когда сидевший впереди паренек шепнул девушке:
   - Скукотища все-таки. Я же предлагал тебе пойти куда-нибудь в ресторан, там и музыка что надо, и опять же харч.
   В антракте Стрешнев разглядел этого парня. Одет хорошо, лицо довольно симпатичное, хотя и с несколько самоуверенным выражением. А девушка - не очень красивая, робкая, смотрит на парня смущенно, должно быть, чувствует себя виноватой в том, что уговорила его пойти в театр, а не в ресторан. Или она смущается от того, что ей неудобно за своего приятеля перед соседями по креслу? Рядом с ними сидит почтенная пара: сухонький старичок с седой бородкой клинышком и тоже высохшая старушка.
   Матвей оглядывает публику и замечает, что молодежи в зале мало, преобладают люди среднего возраста и пожилые. И еще замечает из разговоров, что большинство здесь - приезжие, они несколько подавлены и великолепием зала и спектаклем, торжественно-восторженные, наверное, они испытывают те же чувства, что и он, Матвей...
   После антракта уже не было того парня и девушки, и Матвей огорчился: неужели ушли в ресторан? Ему жаль стало девушку, наверное, она хорошая. Будь она покрасивее, может быть, ей удалось бы отучить парня от ресторанов, приобщить его к театру и к музыке. Да, не повезло ей с парнем...
   Ему захотелось, чтобы рядом сидела Люся. Как она любит театр! И как умеет слушать музыку. Не часто им приходится бывать в театре. Своего в базе нет, заезжие артисты гастролируют, как правило, летом, когда многие офицеры в отпуске, и вырваться с корабля, даже если он не в плавании, почти невозможно. Тем более старшему помощнику командира, для которого частое оставление корабля считается несовместимым с исполнением служебных обязанностей. Да, за те два года, что он прослужил старпомом, они с Люсей только три или четыре раза были вместе в кино...
   Когда он вышел из театра, на улице лил дождь. Матвей немного постоял под колоннадой, но пережидать дождь было бесполезно, он сыпал и сыпал и зарядил, видимо, надолго.
   Захотелось есть. Ближе всего была гостиница "Москва", стоило лишь перейти улицу. Но поверху перехода не было, здесь сплошным потоком мчались машины.
   Из подземного перехода на него дохнуло теплом и приглушенным гулом голосов. Дождь загнал сюда толпу, но настроена она была весело, первый весенний дождь мало кого мог огорчить. Продравшись сквозь эту толпу, Матвей вышел снова под дождь.
   В ресторане он едва отыскал свободное место у окна. За столом сидело еще двое мужчин, они пили водку и ругали какого-то Ивана Митрофановича. За что - Матвей так и не понял. Он старался не слушать их разговор и принялся изучать меню. Оно было длинным, названия блюд были отпечатаны типографским способом, но против многих названий стояли прочерки или карандашные пометки "нет", так что выбирать пришлось недолго. Он заказал бифштекс и кофе, чем поверг в изумление соседей. Один из них шепнул другому: "Смотри-ка, моряк а не пьет". Должно быть, у них сложилось собственное представление о моряках.
   В ожидании, пока подадут есть, Матвей отвернулся к окну и стал смотреть вниз, на улицу. Там все еще сыпал дождь, в его тонких нитях запутались жирные пятна фонарей. Они освещали русло улицы где-то на уровне третьего этажа, а в глубине ее, по самому дну, шевелились водоросли теней, проползали, моргая глазами фар, машины, чешуйчатый шелест их шин доносился и сюда. Обрывистые берега улицы перемаргивались разноцветными огнями вывесок и витрин магазинов.
   Он вспомнил о списке, составленном Люсей, достал его и впервые прочитал до конца. Из всего, что там написано, теперь понадобятся лишь колготки для Иришки и утюг. Колготки он купил, а без утюга можно и обойтись, тем более что неизвестно, на какое напряжение его теперь покупать. И вообще неизвестно, когда у них опять будет свой угол.
   4
   Телеграмму он все-таки не дал и очень удивился, что на аэродроме, прямо у трапа, встретил его капитан второго ранга Гуреев.
   - А я за тобой, - сказал Гуреев, пожимая руку.
   - Откуда же стало известно, что я прилечу именно этим рейсом?
   - Земля слухом полнится, - усмехнулся Гуреев, и Матвей понял, что ему известно о новом назначении, хотя Гуреев ни о чем не спрашивал.
   Шофер был тот же, адмиральский, машину он гнал опять на предельной скорости, за стеклом, точно наматываясь на барабан, текла бесконечная панорама сопок и скал, серая с белыми заплатами нерастаявшего в низинах и выемках снега. Вот и первые домишки городка - двухэтажные, кирпичные. Город начинался именно отсюда, с этих домов, они уже были построены, когда Матвей с Люсей приехали сюда. Потом стали строить вон те - четырехэтажные - уже на их глазах. Собственно, тогда и стал этот городок быстро расти.
   А вот и площадь. Она носит имя знакомого человека. Нет, он не выдающийся ученый, не флотоводец и не герой войны. Он лейтенант флота и пришел служить сюда чуть позже Стрешнева. Матвей знал его. Они не были близкими друзьями, но встречались почти каждый день, потому что служили на соседних лодках.
   Теперь ему стоит памятник посредине площади. Скульптор сумел передать не только внешний облик этого человека, а и его внутреннюю цельность, устремленность, пожалуй, даже одержимость. У подножья алеет букетик ранних полярных цветов.
   За площадью дорога поворачивала к гавани, где стояли корабли. Но машина подошла не к штабу, а к плавбазе подводных лодок. Несмотря на поздний час, стол в кают-компании был сервирован, и за ним сидели только командиры находящихся в базе подводных лодок. Стрешнев понял, что сейчас начнется ритуал посвящения его в командиры - неофициальный, но ставший уже традиционным, торжественный и таинственный, недоступный постороннему глазу.
   Старший из командиров подводных лодок капитан первого ранга Воронин, сидевший во главе стола, сделал знак вестовому, и он тотчас вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
   - Садись. - Воронин указал Стрешневу на стул слева от себя.
   Матвей сел, окинул взглядом застолье и заробел: все были торжественно-строги, смотрели на него как-то испытующе, пожалуй, даже требовательно, будто ожидали от него важного заявления. А он не знал, как ему себя вести, потому что впервые участвовал в такой церемонии. "Может, я должен что-то сказать? Но что?"
   Вскоре он понял, что ему-то как раз и ничего не полагается говорить. И вообще пока здесь распоряжается только Воронин. Вот он потребовал:
   - Лодку!
   Ему подали на хрустальном подносе серебряный силуэтик подводной лодки. Прикрепив его к тужурке Стрешнева, Воронин сказал:
   - Наше первое общее пожелание: чтобы твоя лодка всплывала столько же раз, сколько и погружалась. А теперь каждый из командиров выскажет тебе персональное напутствие.
   Говорили коротко.
   - Помни наказ адмирала Нахимова: "Матрос есть главный движитель корабля".
   - Недопустимо, чтобы один человек тиранил весь коллектив. Но так же недопустимо, чтобы коллектив тиранил хотя бы одного человека. Особенно если от имени коллектива выступает тоже один человек, наделенный властью.
   Среди серьезных напутствий были и шутливые.
   - Главное - держи хвост морковкой.
   - Не бойся плевать против ветра: брызги, которые попадут на тебя, все-таки свои собственные, а те, что достанутся другому, будут ему менее приятны.
   Когда высказались все, Воронин спросил Стрешнева:
   - Говорить будешь?
   Матвей поднялся.
   - Скажу тоже одну фразу. Я с благодарностью выслушал ваши наказы и постараюсь им следовать.
   На этом торжественная часть закончилась. Воронин нажал на висевшую над столом грушу звонка и сказал тотчас возникшему в двери вестовому:
   - Можно подавать горячее.
   Двое вестовых принесли антрекоты, и все принялись за еду.
   И как это часто случается, разговор был сначала общим, потом начал растекаться по разным руслам и темам. Впрочем, опять же по доброму флотскому обычаю, предписывающему избегать за столом разговоров о служебных делах, дабы никому не портить аппетита, и сейчас этой темы не касались. Воронин и Михайлов заспорили о том, какая порода собак лучше, каждый хвалил своего пса, хотя всем было известно, что и у того и у другого - откровенно беспородные дворняги. На другом конце стола говорили о том, что нынче мало стало романтиков, и кто-то начал читать подходящие к случаю стихи погибшего на подводной лодке поэта-моряка Алексея Лебедева:
   Нам доли даются любые,
   Но видишь сквозь серый туман 
   Дороги блестят голубые,
   Которыми плыть в океан.
   Ты видишь простор океанский,
   Далекого солнца огонь,
   К штурвалу тревоги и странствий
   Твоя прикоснулась ладонь...
   И только Гуреев, подсев к Матвею, озабочен:
   - Трудно мне будет с новым старпомом, привык я к вам, Матвей Николаевич. Жаль отпускать вас, будь моя воля, не отпустил бы, хотя и понимаю, что вам пора, как говорится, выходить в автономное плавание...
   - Я вам очень благодарен, Виктор Андреевич, за все. Я многому у вас научился.
   - А, ерунда, - отмахнулся Гуреев. - Вы сами все постигали. Последний поход лишь подтвердил это. Признаться, я тогда здорово боялся за вас, особенно когда вы приняли решение обойти рубеж подо льдом. Все-таки это было рискованно.
   - Иного выхода не было.
   - Так-то оно так, а все-таки другой бы еще подумал, стоит ли так рисковать в мирное время. Впрочем, я бы и сам поступил так же. Знаете, я всегда в вас ценил именно самостоятельность, способность взять ответственность на себя. Хотя вы, наверное, и сами почувствовали, как иногда трудно бывает решать все самому, особенно в море, когда нет рядом с тобой начальника, который мог бы вовремя подсказать, помочь, принять эту ответственность или хотя бы часть ее на себя...
   - Нет, вы послушайте, что говорит Гуреев! - вмешался в их разговор Михайлов. - Он, видите ли, скучает по начальству! А знаешь ли ты, Виктор Андреевич, кто самый счастливый человек на свете?
   - Кто?
   - Папа римский.
   - Почему?
   - Потому что ежедневно, приходя на работу, он видит своего начальника распятым.
   - Слышал бы это наш Сливкин!
   - Ну и что? Он не лишен чувства юмора.
   Заговорили об адмирале Сливкине. Многие из присутствующих плавали с ним еще в те годы, когда Сливкин сам был командиром подводной лодки, знали его давно и отзывались о нем с неизменным уважением. Такое единодушие бывает редко, особенно по отношению к начальству, обязанному и взыскивать с подчиненных за те или иные упущения в службе. Кое-кому из сидящих за столом тоже попадало от адмирала Сливкина, но сейчас они вспоминали об этом весело.
   - Однажды я прозевал поворотный буй, так он мне будильник купил, рассказывает Воронин, служивший на лодке у Сливкина штурманом. - До сих пор храню...
   - Это что, мне он как-то неделю домашнего ареста отвалил. В первый же вечер зашел в каюту, спрашивает: "Скучаешь? Давай в шахматы сыграем". Так всю неделю в шахматы по вечерам и резались. До сих пор не знаю, пожалел ли он меня тогда, или приходил выяснить, что я за личность и с чем меня едят. Во всяком случае, за неделю я вывернулся перед ним наизнанку, незаметно, между делом, но вывернулся...
   - А вот еще случай был...
   Наверное, они сидели бы еще долго, но вот Воронин посмотрел на часы и сказал:
   - Ого, уже одиннадцать! Моя благоверная наверняка уже отрепетировала все, что она скажет мне завтра утром.
   Все знали, что жена у Воронина действительно ревнива, но расценили его замечание как приказ расходиться.
   Воронин же и отвез Матвея домой, все на той же адмиральской машине. Вероятно, так предписывал ритуал.
   Поднимаясь по лестнице, Матвей заглянул в почтовый ящик, нашел там письмо, но вскрывать не стал, хотя по почерку на конверте догадался, что письмо от Симы Курбатовой. Письмо адресовано Люсе, она, конечно, потом непременно даст почитать его и Матвею, но таково уж у них правило: письма сначала вскрывает и читает тот, кому они адресованы.
   Люся, видимо, не ждала его, они спали с Иришкой на одной кровати. Как они утверждали, вдвоем им было не так страшно спать. Тем не менее спали они чутко, и как ни старался Матвей не шуметь, обе проснулись. Иришка сразу же занялась куклой, а Люся, накинув халатик, пошла в кухню и загремела там посудой.
   - Если ты хочешь покормить меня, то я уже поужинал, - сказал Матвей, вешая тужурку на плечики. - Вот, можешь поздравить. - Он ткнул пальцем в силуэтик лодки.
   Люся уже разбиралась в знаках отличия, сразу все поняла и встревоженно спросила:
   - Куда?
   - К сожалению, в другую базу. Извини, но так уж получилось, я не мог отказаться...
   Она молчала, опустив голову. Наверное, она думала сейчас о том же, о чем думал он тогда, в кабинете главкома. И Матвей, обняв ее, успокаивающе сказал:
   - Ничего, как-нибудь и там устроимся. Живут же там другие.
   - Да, конечно, - рассеянно согласилась Люся, все еще думая о чем-то своем.
   - А ты знаешь, Сима прислала письмо.
   Он стал искать письмо, обшарил все карманы, но не нашел его. Осмотрел прихожую, выглянул даже на лестничную площадку - не обронил ли, когда доставал ключи? Но письма и там не было. За поиски принялись и Люся с Иришкой, перевернули все, пока не нашли конверт на книжном шкафу. Матвей и не помнил, когда он его туда положил.
   Письмо было коротенькое, Сима лишь сообщала, что Надежду Васильевну они встретили, что она уже скучает по Иришке, жалеет, что уехала, целыми днями возится с маленьким Алешкой. Кстати, Алешка теперь не такой уж маленький, заканчивает первый класс, учится хотя и не блестяще, но, по крайней мере, без "троек". Старший Алексей по-прежнему служит на учебно-тренировочной станции, Сима работает все на том же заводе. Зовут вместе провести отпуск, поехать куда-нибудь на юг...
   - С отпуском у меня теперь ничего не получится, - грустно сказал Матвей. - Сама понимаешь, не могу же я сразу поехать, едва приняв корабль. Разве что в конце года, что-нибудь в декабре.
   Люся вздохнула:
   - Жаль.
   Иришка уже спала в обнимку с куклой. Им было явно тесновато, головка у Иришки скатилась с подушки Люся осторожно вынула куклу, поправила подушку и сказала:
   - Давай и мы спать, а то мне утром на работу.
   Но до утра они так и не уснули. Решили, что Матвей поедет пока один к новому месту службы, а Люся сегодня же подаст заявление об увольнении, доработает положенные в таких случаях две недели, потом отвезет Иришку к бабушке, поживет там несколько дней и прямо из Синеморска поедет к Матвею.
   - А может быть, тебе действительно поехать с Курбатовыми на юг? предложил Матвей. - Я ведь обещал Иришке. И вообще ее надо обязательно вывезти в Крым. У нее слабые легкие, ей надо больше быть на солнце, а это, он кивнул на окно, - это слишком холодное.
   За окном действительно светило солнце, оно не заходило вот уже неделю: начался длинный полярный день. Тоненький лучик, пробившись сквозь щель между занавесками, упал на тужурку Матвея, и возле правого лацкана холодно блеснул серебряный силуэтик подводной лодки.
   5
   Берег, нахмурив скалистый лоб, мрачно смотрел на море. В гранитных складках гомонили птицы. Их были тысячи, они кричали и переругивались между собой, точно торговки на базаре. Вероятно, поэтому и назвали эти поселения "птичьими базарами".
   На самой макушке скалы стояла стотридцатимиллиметровая орудийная башня. В войну здесь размещалась береговая батарея, она прикрывала вход в бухту. Именно этим орудием был потоплен немецкий миноносец. Сейчас на шаровой краске башни пламенела звезда. Батарею давно уже пустили в переплавку, а эту башню оставили как боевую реликвию, к ней водили молодых матросов на экскурсию, и сейчас снег вокруг башни был плотно утоптан. Ствол пушки был низко опущен, казалось, он настороженно обнюхивал нерастаявшие следы людей.
   За поворотом открылась вся бухта. С двух сторон ее обрамляли грозно нависшие над водой скалы, с третьей - небольшая сопка, покрытая редкими кустиками карликовых берез и серыми островками только что пробившегося ягеля. К пологому скату сопки, обращенному к морю, прилепилось десятка полтора одноэтажных домиков. Глядя на них, Матвей подумал, что с жильем здесь будет туго. Ему-то как командиру лодки, наверное, что-нибудь дадут, а женатые лейтенанты опять будут жить в общежитии или у отпускников, может быть, и их дети будут спать в чемоданах. А потом и здесь построят город, наверное, более красивый, чем тот, откуда он уехал. К тому времени лейтенанты станут капитанами третьего ранга, и кто-то из них поедет обживать новые места, начинать все сначала. Такова жизнь...
   Катер застопорил ход, прошел по инерции метров двадцать и, шаркнув бортом о привальный брус, прильнул к причалу. Мотор, громко чихнув, заглох, и стало слышно, как старшина катера распекает нерасторопного матроса, опоздавшего повесить кранцы.
   Выйдя из кормовой каретки, Матвей обогнул рубку, выскочил на причал и лицом к лицу столкнулся с... Дубровским.
   - Стрешнев? Какими судьбами? - удивился Дубровский.
   - Да вот...
   - Постой: уж не ты ли новый командир лодки?
   - Я.
   - Поздравляю. И уже капитан третьего ранга! Обскакал ты меня, а я вот так и хожу в капитан-лейтенантах. - Дубровский грустно усмехнулся. Он заметно постарел, даже в усики пробилась седина. Сильно пополнел, прежний лоск с него слетел. От статного, подтянутого офицера, каким его знал Матвей, мало что осталось. - Да, простите, разрешите представить: капитан второго ранга Кравчук - капитан третьего ранга Стрешнев. Матвей Николаевич.
   "Смотри-ка, запомнил!" - удивился Матвей, пожимая руку Кравчуку и стараясь припомнить, как же Дубровского зовут. Но так и не вспомнил.
   С первого взгляда никак нельзя было предположить, что Кравчук болен. Высокий, плотный, в плечах косая сажень, лицо свежее, румяное, кажется, так и пышет здоровьем. И взгляд больших темных глаз веселый, приветливый.
   - Очень рад. - Голос басовитый, густой, вполне соответствующий всему облику Кравчука. - Как добрались?
   - Спасибо, хорошо, если не считать, что двое суток просидел на аэродроме. Не было погоды.
   - Здесь это часто случается. Как подует норд, так на неделю, а то и больше. Вам еще повезло, двумя днями отделались.
   Дубровский между тем распоряжался:
   - Соколов, Сахнюк, чемоданы отнесите в гостиницу, в первый номер, ключи возьмете у Баринова, он там. Старшина, катер перегоните к грузовой стенке.
   С катера подали чемоданы Стрешнева, их подхватили двое матросов, стоявших на причале. Один сразу же пошел к проходной, а второй сначала сбросил с кнехта швартовый, потом побежал догонять первого. Катер отошел от причала.
   Дубровский спросил:
   - Вы как: сначала в гостиницу зайдете или сразу на корабль?
   Матвей вопросительно посмотрел на Кравчука, тот сказал:
   - Если у вас нет других дел, можно пойти и на лодку.
   - Какие у меня могут быть дела?
   - Тогда идемте. Но по пути посмотрим, как готовят к загрузке ракеты.
   - Ну а я, с вашего разрешения, займусь своими делами, - сказал Дубровский. - А вечерком, если позволите, Матвей Николаевич, загляну к вам в гостиницу.
   - Буду рад, Николай Федорович, - Матвей только сейчас вспомнил, как зовут Дубровского. Он действительно обрадовался, что встретил здесь хоть одного старого знакомого. И хотя раньше они не ладили, Матвей решил, что дело это прошлое, не стоит об этом вспоминать.
   Дубровский направился к проходной, а Стрешнев с Кравчуком повернули влево.
   - Старый знакомый? - спросил Кравчук.
   - Да, был когда-то старпомом на дизельной лодке, куда я пришел служить после училища. А здесь он чем занимается?
   - Командир береговой базы. Должность, как вы знаете, не сахар. Но Дубровский с ней вполне справляется, им довольны. Очень энергичен, требователен, дело знает.
   - Он и подводник был неплохой. Во всяком случае, дело свое знал.
   - Что же с ним случилось, почему списали на берег? Здоровьем его как будто бог не обделил.
   - Это длинная история, - уклончиво ответил Стрешнев. Кравчук догадался, что дальше расспрашивать не следует, и перевел разговор на другое:
   - Экипажу вас сразу представить, или потом, когда все примете?
   - Лучше сразу, а то будут гадать, кто да зачем.
   - Тоже верно.
   * * *
   На раздвижной технологической тележке лежало длинное тело ракеты. Пять или шесть человек в синих комбинезонах осматривали ракету, один из них, с каким-то прибором на шее, выглядел несколько солиднее, вероятно, был тут старшим. Вот он нырнул под ракету и крикнул снизу:
   - Разъем девяносто восемь!
   Ему отозвался сидящий за пультом оператор:
   - Разъем девяносто восемь принят. Изоляция в норме.
   Кравчук позвал:
   - Иван Спиридонович! Можно вас на минутку?
   Человек с прибором вылез из-под тележки и неторопливо направился к ним, видимо, не очень довольный тем, что его оторвали от дела. Во всяком случае, он хмурился, а его маленькие острые глаза смотрели из-под светлых, будто выгоревших ресниц не дружелюбно. Подойдя на положенную дистанцию, он остановился, приложил руку к пилотке, собираясь доложить, но Кравчук жестом остановил его и, обращаясь к Стрешневу, представил:
   - Инженер-капитан третьего ранга Пашков, наш ракетный бог. А это новый командир лодки капитан третьего ранга Стрешнев Матвей Николаевич.
   Матвей протянул руку, но Пашков лишь поклонился:
   - Извините, руки у меня грязные.
   Матвей поспешно опустил свою руку. Получилось как-то неловко, Пашков покраснел и еще раз извинился.
   - Простите. Работа.
   - Мы вам не помешаем? - спросил Матвей, чтобы сгладить возникшую было неловкость. И уж никак не ожидал, что Пашков ответит:
   - Вообще-то помешаете. - И, перехватив сердитый взгляд Кравчука, пояснил: - Знаете, когда присутствует начальство, у матросов внимание рассеивается, могут что-нибудь пропустить.
   "Пожалуй, он прав, матросы будут больше глазеть на нового командира, чем на приборы, и действительно что-нибудь упустят", - мысленно согласился Стрешнев.
   - Вы уж извините. - Пашков улыбнулся.
   В общем-то, все уладилось, но у Стрешнева остался от этой встречи неприятный осадок.
   Должно быть, Кравчук догадался, о чем он думает, и стал хвалить Пашкова:
   - Очень хороший специалист и человек он замечательный. Уверен, вы с ним быстро найдете общий язык. Он да еще старпом Осипенко - самые авторитетные люди в экипаже. Хотя, должен заметить, что старпом, пожалуй, мягковат.
   Все это он говорил, пока они шли к причалу, где стояла лодка.
   Старший помощник командира лодки капитан второго ранга Осипенко встретил их у сходни, возле рубки. Наверное, до него и до остальных членов экипажа дошел слух о том, что прибыл новый командир, несколько пар любопытных глаз с мостика и из люков наблюдали за тем, как по причалу шли Кравчук и Стрешнев. Вот они ступили на сходню, и Осипенко рявкнул так, что у Стрешнева закололо в ушах:
   - Сми-и-рна!
   - Вольно! - не выслушав доклада, поспешил скомандовать Кравчук.
   Осипенко опять рявкнул: "Вольно!" И, не ожидая, когда его представит Кравчук, отрекомендовался сам:
   - Старший помощник командира капитан второго ранга Осипенко. - И уж совсем по-штатски и старомодно добавил: - К вашим услугам.
   Позднее Стрешнев убедился, что это вовсе не вольность, а привычка, от которой старпом никак не мог избавиться. Даже когда к нему обращались матросы, он неизменно отвечал: "К вашим услугам", - хотя вслед за этим мог и распечь матроса в выражениях, далеких от изящной словесности. Но матросы на него не обижались, зная, что старпом человек, в общем-то, добродушный.
   Заместитель но политической части капитан третьего ранга Комаров был крайне сдержан в разговоре, рассказывая о том или ином офицере, старшине или матросе, характеристики давал самые общие, расплывчатые. Сначала Матвея это огорчило, но потом он подумал: "А может, он прав, что не старается мне навязать свое мнение, хочет, чтобы я сам во всем разобрался?"
   Разговором Стрешнев остался недоволен, но на Комарова не обиделся за его излишнюю сдержанность.
   С остальными офицерами знакомство было пока слишком беглым, чтобы можно сделать какие-то определенные выводы. Но общая атмосфера на лодке Стрешневу показалась вполне нормальной. Он понимал, что к нему самому еще относятся настороженно, долго будут приглядываться, и от него будет зависеть теперь многое. Сколько бы ни говорили о влиянии коллектива, в условиях военной службы нравственную атмосферу этого коллектива определяет командир-единоначальник.