Устьянцев Виктор. Автономное плавание

   - Так-то оно так, но все-таки...
   - Не надо, Матвей Николаевич, его защищать. У каждого из нас свои обязанности, и Комаров выполняет их плохо. Дело не в каких-то отдельных упущениях - у кого их нет? Дело в принципе. Комаров, несмотря на свой опыт, сегодня принципиально непригоден. Нет в нем тех душевных качеств, которые нужны политработнику сегодня. Согласны?
   Разумеется, Матвей был согласен. "Толковый парень этот инструктор. Вот такого бы мне замполита, но этот этап для него уже пройденный".
   Но Стрешнев еще надеялся, что Комарову можно помочь, и поэтому сказал:
   - Может, Комаров сделает для себя нужные выводы и как-то выправится.
   - Вряд ли. Однако я выскажу ему все, что о нем думаю.
   И он действительно выложил Комарову все прямо. Стрешнев ожидал, что Комаров признает ошибки, пообещает исправиться, но тот неожиданно взъерепенился и напустился на инструктора:
   - Я понял, что вы просто хотите меня выжить, вот и понадергали фактиков.
   - Иван Севастьянович, нельзя же так! - попробовал осадить его Стрешнев, но Комаров уже закусил удила:
   - Не вам меня учить, у меня опыт не меньше вашего...
   Инструктор посмотрел на Стрешнева и только пожал плечами. Тогда Матвей жестко сказал:
   - Вот что, товарищ Комаров, вы ведете себя отвратительно: не пристало нам, коммунистам и офицерам, разговаривать так друг с другом. Я вынужден прекратить этот, разговор и сообщить обо всем члену Военного совета.
   - Это ваше право.
   Телеграмму отправили тотчас же.
   12
   Дверь "люкса" была распахнута настежь, матрос Баринов утеплял окно, стамеской запихивая в щели куски пакли.
   - А где Лида? - спросил Иванов.
   - Не знаю, товарищ лейтенант. Минут двадцать назад за ней зашла Стрешнева, а куда они отправились и надолго ли - не сказали.
   - Давайте я помогу, - предложил лейтенант.
   - Не надо, я уже заканчиваю. Теперь не так будет дуть, хотя ватой заткнуть было бы лучше. А еще лучше - поролоном. Да где его тут возьмешь?
   - Ничего, сейчас не зима.
   - А все-таки холодно, особенно когда ветер. Лейтенант опустился на пуфик и некоторое время молча наблюдал, как Баринов, стоя на подоконнике, ловко орудует стамеской. Потом неожиданно спросил:
   - Баринов, что вы считаете самым главным в службе?
   Матрос обернулся, сверху вниз внимательно посмотрел на лейтенанта и весело сказал:
   - По-моему, самое главное - не терять чувства юмора.
   Иванов поднял голову, посмотрел на улыбающегося матроса и горько усмехнулся:
   - Легко сказать. А если твое человеческое достоинство унижено, если тебя оскорбили? И тут прикажете улыбаться?
   Баринов спрыгнул с подоконника, подошел к Иванову и с упреком сказал:
   - Эх, товарищ лейтенант! Я в этом случае рассуждаю так: тот, кто груб, себя же больше и унижает. Его и надо жалеть, а не себя, потому что человек он и в самом деле жалкий!.. Во всяком случае, пасовать не стоит.
   - А кто пасует? - настороженно спросил Иванов.
   - Это я вообще говорю. В конце концов плохих людей не так уж много: раз-два и обчелся.
   "Знает. Знает о моей стычке с Комаровым", - подумал лейтенант.
   - Отступать нельзя, - продолжал матрос. - Нырнуть в кусты - это проще всего...
   "Неужели и о рапорте знает? Но откуда? Нет, просто догадывается"...
   - Что же вы предлагаете? - спросил Иванов.
   - Вот я и предлагаю не терять чувства юмора. - И, собрав остатки пакли, Баринов вышел.
   Иванов растерянно посмотрел ему вслед. Потом встал, подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение и нравоучительно заметил:
   - Вот так-то, лейтенант Иванов!
   И потом долго мерил шагами комнату, изредка поглядывая на часы и прислушиваясь, не идет ли Лида. Но ее все не было. Иванов вышел в коридор, но Баринова тоже не было, - должно быть, ушел ужинать. Лейтенанту и самому захотелось есть, но идти в кают-компанию сейчас не стоило.
   Он порылся в столе, достал банку тушенки, открыл ее, вытряхнул мясо на сковородку.
   В это время пришла Лида.
   - Ты уже дома? Извини, я не думала, что ты так рано придешь. - Она взяла у него сковородку и ушла на кухню. Кажется, она не заметила его состояния, что-то напевала у плиты. А он, чтобы окончательно успокоиться, пошел в умывальник, стянул тельняшку и подставил спину под холодную струю.
   Когда вернулся, стол был уже накрыт, вкусно пахло мясом и хлебом.
   - Знаешь, Толик, я решила не уезжать, - сказала Лида, когда они сели за стол.
   - А как же институт? Тебе же всего год остался!
   - Окончу заочно.
   - Ты с ума сошла! Да тут даже учебников нет.
   - Это не беда, - пришлют.
   - А смысл?
   - Видишь ли, к первому сентября здесь должны открыть школу, а учителей пока нет.
   - И тебя уговорили?
   - Меня никто не уговаривал, я сама решила. Если, конечно, возьмут без диплома. И потом... - Она подошла к нему, обняла. - Есть еще одна причина: я люблю тебя.
   - И не хочешь оставлять одного?
   В это время в коридоре послышался топот, и Баринов, отвечая на чей-то вопрос, громко сказал:
   - Товарищ лейтенант дома.
   "Командир!" - догадался Иванов и встревоженно посмотрел на Лиду.
   В дверь постучали.
   - Гостей принимаете?
   - Да, да, входите, Матвей Николаевич. - Лида засуетилась, зачем-то переставляя тарелки.
   Стрешнев, перехватив умоляющий взгляд лейтенанта, согласно кивнул.
   - Собственно, я на минуту. Думал, у вас Люся.
   - Полчаса назад она была дома. Разве сейчас ее нет? - спросила Лида.
   - А я и не заходил домой. Мне Баринов сказал, что видел вас вместе, вот я и зашел.
   - Тогда садитесь, поужинайте с нами.
   - Спасибо, я только что из кают-компании.
   - Хотя бы чаю выпейте.
   - Ну, чаю еще можно.
   Наливая ему чай, Лида сказала:
   - Я решила остаться здесь. Институт буду кончать заочно. Одобряете?
   - А муж одобряет? - Стрешнев многозначительно посмотрел на Иванова. Тот отвел глаза и пробормотал, краснея:
   - Да, да, конечно.
   Лида недоверчиво посмотрела на него и усмехнулась. Он заметил эту усмешку и уже твердо, как клятву, произнес:
   - Да, одобряю и, если хотите, рад.
   "Тут, кажется, все в порядке", - подумал Стрешнев и сказал:
   - Ну и правильно, я в этом не сомневался. - Он снова многозначительно посмотрел на Иванова. Тот выдержал взгляд и кивнул.
   - Матвей Николаевич, хотите, я сбегаю за Люсей? - предложила Лида.
   - Нет, не нужно, я действительно заглянул на минутку. Мне еще в штаб базы надо успеть.
   Ему и в самом деле надо было повидать Дубровского, договориться насчет катера: завтра его надо послать за членом Военного совета. Стрешневу только что сообщили об этом, он догадывался, что Голубев, получив телеграмму, решил сам во всем разобраться.
   Иванов, провожая командира, уже на крыльце сказал:
   - Спасибо, Матвей Николаевич. А рапорт я завтра заберу.
   - Ну, я еще подумаю, отдавать ли его вам. Может, сохраню на память.
   - Лучше не надо. Не та память.
   - Ладно, идите, а то еще простудитесь. Вон какой ветер.
   Ветер и в самом деле крепчал, бухта покрылась рябью, и Стрешнев озабоченно подумал: "Как бы адмиралу не пришлось куковать на аэродроме".
   Но к утру ветер стих так же неожиданно, как налетел. Дубровский пошел на катере встречать адмирала, Стрешнев тоже собирался идти с ним, но в самый последний момент раздумал: нечего навязываться, может, адмирал захочет сначала поговорить с Комаровым.
   13
   За тридцать с лишним лет службы вице-адмиралу Голубеву всего второй раз пришлось разбирать случай, когда командир "не сработался" со своим замполитом. Первый раз это было вскоре после войны. Командир был боевой, опытный, но слишком уверовал в свою непогрешимость и зарвался. Пришлось ставить его на место.
   Вот и сейчас Голубев опасался, как бы случай не оказался аналогичным. Стрешнев еще молод, горяч, командует лодкой, как говорится, без году неделю, все может быть. Перед отъездом Голубев ознакомился с его "личным делом", и в одной из аттестаций прочитал, что "лейтенант Стрешнев иногда проявляет вспыльчивость и невыдержанность, доходящую до грубости со старшими". Хотя Голубев и слышал что-то о его стычке с Дубровским, но было это не здесь, а на Балтике, да и давненько, кто из них там оказался прав, Голубев не помнил. "Характер у людей ломается трудно, может, у Стрешнева вылезла наружу эта черта?" - думал Голубев.
   О Комарове он знал больше. Комаров сначала плавал на "морском охотнике", потом на дизельной лодке, сюда пришел год назад. Особых взлетов у него не было, но и срывов не замечалось. Аккуратен, даже несколько педантичен, работящ. Правда, при последнем посещении лодки и Голубев отметил в Комарове душок формализма, собирался поглубже вникнуть в его работу, но помешал неожиданный вызов в Москву.
   По давно укоренившейся привычке не торопиться с выводами, пока сам во всем не разберешься, Голубев и сейчас не склонен был кого-то обвинять или оправдывать. Он решил сначала выслушать и ту и другую сторону. "С кого же начать?" - думал он. Вообще-то следовало бы выслушать Стрешнева, потребовать от него объяснений столь необычного, из ряда вон выходящего решения. "Может быть, лучше, если разговор со Стрешневым произойдет в присутствии Комарова. Зачем устраивать следствие, надо вести честный, открытый и прямой разговор".
   И он вызвал их вместе.
   - Ну-с, докладывайте, чего вы не поделили, - сказал Голубев. - Давайте сначала вы, товарищ Стрешнев.
   Стрешнев начал издалека, с того, как важно поддерживать на лодке атмосферу взаимного уважения и доверия, требовательности и доброжелательности, какую роль должен при этом играть замполит. Но Голубев оборвал его:
   - Извините, Матвей Николаевич, я это знаю, мне объяснять не надо. Давайте ближе к делу.
   - Хорошо, я буду приводить только факты.
   Стрешнев рассказал о стычке Комарова с матросом Зыряновым.
   - Я начал с этого факта именно потому, что он характерен для стиля работы товарища Комарова. Не может он найти общего языка с экипажем, не пользуется авторитетом. - Стрешнев рассказал и о последнем разговоре с замполитом.
   - Что скажете в свое оправдание? - спросил Голубев Комарова.
   Комаров несколько мгновений колебался, потом решительно заявил:
   - Мне нечего сказать, товарищ адмирал.
   - И на том спасибо. А я, честно говоря, думал, что будете выкручиваться. Ладно, идите.
   Когда Комаров вышел, Голубев сказал:
   - Кажется, мы ошиблись, назначив его на атомную лодку. И откуда у него этот формализм? Ведь сам-то Комаров еще молод, ему бы дерзать да дерзать. А вот... И дело ведь не только в нем. По нему у людей может сложиться мнение о политработниках вообще.
   - Простите, это вы зря, - сказал Стрешнев. - Люди у нас умные, понимают. На моей памяти это первый такой политработник.
   - Ну, на моей побольше. Бывает, что попадают люди случайные, как говорится, не по призванию. Не тянут. Помогаем, а не получается - переводим на другую работу. Придется, видимо, и Комарову подобрать работу попроще. А вот где я вам возьму замполита? Вам же скоро идти в плаванье.
   - Может, Тетерева? - подсказал Стрешнев.
   - Вы совсем хотите ограбить Гуреева? Мало того, что вас от него забрали, еще и Тетерева переманить хотите? Нет, на это не рассчитывайте.
   - Но не могу же я выйти в плаванье без замполита!
   - Так-то оно так. Но кого же? А что если из выпускников академии? Шесть человек нам дают, но только один из них до академии служил на лодках. Мы его на новую назначаем. Ладно, мы там с кадровиками помозгуем, через недельку кого-нибудь пришлем.
   - Кого-нибудь мне не надо, пришлите хорошего.
   - На готовенькое рассчитываешь? Нет, брат, ты командир-единоначальник, ты не только строевых офицеров обязан воспитывать...
   * * *
   Голубев пробыл в базе четыре дня, но большую часть времени провел на лодке. Потратив часа полтора на ознакомление с папками Комарова, все остальное время провел в беседах с людьми. Кажется, в экипаже не осталось ни одного человека, с которым он не успел бы поговорить. Беседовал он и с инженер-капитаном второго ранга Гречихиным. И очень удивился, когда уже перед самым отъездом Гречихин снова пришел к нему.
   - У меня к вам, товарищ адмирал, просьба есть. В партийной комиссии при политуправлении флота сейчас находятся мои документы. Речь идет о снятии с меня партийного взыскания: строгого выговора с занесением в учетную карточку. Дело это давнее, но вы, наверное, помните...
   - Да, помню, - подтвердил Голубев. - Давно надо было снять этот выговор, не знаю, почему затянули. У вас, по-моему, за эти полтора года все шло гладко.
   - Так-то оно так, товарищ адмирал, но я прошу еще отложить рассмотрение дела и вернуть документы.
   - Почему? - удивился Голубев.
   - Рановато снимать с меня выговор: я ведь Комарова мог давно раскусить, а вот боялся его. Боялся новых неприятностей, боялся, что Комаров может помешать снятию выговора...
   Он подробно рассказал и о стычке Комарова с Зыряновым и Ивановым, о приглашении матросов на свадьбу, о разговоре по этому поводу со Стрешневым. Рассказывал, ничего не утаивая, может быть, даже несколько сгущая краски, и закончил так:
   - Словом, не хватило у меня принципиальности... Адмирал не спешил с ответом. Не потому, что не знал, как отреагировать на столь необычную просьбу. Нет, тут Голубеву все было яснее ясного. Вот если бы Гречихин не пришел, а остался при своих прежних убеждениях, выговор с него наверняка сняли бы и совершили ошибку. Именно теперь, когда он сам все осознал и пережил, можно быть уверенным, что впредь он не поступится принципиальностью. Теперь выговор с него можно снимать смело.
   14
   Обычно о цели и маршруте похода экипаж узнает лишь после того, как лодка выйдет в море. Каждый раз, отправляясь в плаванье, матросы даже не знают, сколько оно может продлиться: сутки, неделю, месяц. Но на этот раз и они догадывались, что поход будет длительным, потому что продуктов брали много, ими были забиты не только штатные помещения: ящики и мешки стояли даже в проходах.
   Погрузка продовольствия и снаряжения - дело всегда хлопотливое, однако оно занимает не самое важное место в подготовке к походу. Главное подготовить все механизмы и приборы, обеспечить надежность их действия в любых условиях и на длительный срок. Приходится в который раз все выверять, заменять отдельные узлы и блоки, предусмотреть все возможные аварийные ситуации, позаботиться о запасных частях. Работы у каждого и без того по горло, а тут еще без конца отрывают людей на погрузку.
   И только капитан-лейтенанта Горбатенко не беспокоит даже старпом. Получив комплект ходовых карт, штурман закрылся в каюте и сутками не вылезает оттуда. Все знают, что сейчас он изучает район плавания, делает предварительную прокладку и прочие расчеты. Кроме командира, только он может сказать, когда, куда, зачем и на сколько суток пойдет лодка. Все также знают, что, как ни выпытывай, штурман все равно никому об этом не скажет. И все-таки нет-нет да и кто-нибудь из офицеров за обедом спросит:
   - Где сегодня идем, штурман?
   - Где-то между Марсом и Венерой, - невозмутимо отвечает штурман и, глядя в тарелку, говорит: - А суп сегодня, по-моему, пересолили. Вам не кажется?
   От него отстают, начинаются обычные в таких случаях рассуждения, основанные на предположениях:
   - Махнуть бы вокруг шарика, что ли?
   - И всплыть бы где-нибудь в бананово-лимонном Сингапуре. Эх, пожариться бы на тропическом солнышке, а не на этой холодной сковородке, которая круглые сутки висит над головой, а не греет.
   Погода стоит ясная, солнце и в самом деле висит в небе круглые сутки, но греет плохо, к тому же дует холодный ветер.
   - На песочке бы поваляться! - мечтательно говорит один.
   - В Сахаре, - добавляет другой.
   Третий предупреждает:
   - Не ходите, дети, в Африку гулять.
   Все выжидательно смотрят на штурмана, а тот молча вылавливает из тарелки куски мяса и старательно жует.
   Осипенко, давно привыкший к подобным разговорам, почти и не слушает их, он думает о том, как бы выкроить часок-другой, чтобы навести порядок в квартире. Командира вызвали в штаб флота, все заботы по подготовке к походу легли на старпома, он денно и нощно крутится как белка в колесе, а тут еще жена приезжает.
   Все-таки он сумел выкроить время, забежал после обеда домой. Критически оценив обстановку, он прикинул, сколько времени уйдет на приборку. В кухне гора немытой посуды, на это надо минимум полчаса. Хотя он застелил газетами и стол, и шкаф, и сервант, пыль набилась везде, сквозь стекло книжного шкафа невозможно даже прочесть названия на корешках книг. На полу толстый слой пыли с отпечатками его следов. "Окна закрыты, дома я почти не бываю, а ее вон сколько набилось. И откуда она берется?" - недоумевал Петр Поликарпович.
   Скинув форму, натянул пижаму, растопил плиту, поставил греться воду для посуды. Потом достал таз, нашел тряпку, закатал штаны и принялся сначала мыть пол. Лишь вымыв половину комнаты, сообразил, что начинать надо было не с пола. Сменив воду, стал стирать пыль со шкафов, подоконников, со стола.
   За этим занятием и застала его Лида Иванова.
   - Ой, извините, я, кажется, не вовремя, - сказала она.
   - Да вот авралю, завтра жена приезжает, как бы выговор не схлопотать.
   Лида окинула взглядом комнату, усмехнулась:
   - Да, у вас все начато и ничего не закончено.
   - Так уж получилось, сразу не сообразил. - Петр Поликарпович раскатал штанины. - Извините, я в таком виде.
   - Может, я в другой раз зайду?
   - Меня трудно застать дома, так что я к вашим услугам.
   - Осенью здесь открывается школа, а учителей нет. Вот я и решила остаться. Мне, правда, еще год надо, чтобы закончить институт, буду заканчивать заочно. Так вот, чтобы оформить меня на работу, роно требует разрешение командования.
   - Вот формалисты! Ну ладно, напишем разрешение.
   - Спасибо. Вы его тогда Толику отдайте.
   В это время в кухне что-то зашипело, должно быть, вскипела вода. Петр Поликарпович бросился туда. Лида тоже заглянула в кухню, увидела немытую посуду, спросила:
   - Сколько же вы ее копили?
   - Почти два месяца.
   - Вот и оставляй вас одних!
   - Знаете, все некогда, - оправдывался Петр Поликарпович. - Забежишь вот так ненадолго, не знаешь, за что взяться. - Он посмотрел на часы и добавил: - Вот и опять всего двадцать минут осталось. Как посоветуете: домыть пол или за посуду приниматься?
   - Вот что, одевайтесь-ка, - решительно сказала Лида. - Я тут без вас управлюсь.
   - Что вы, что вы! - даже испугался Петр Поликарпович. - Это невозможно.
   - Почему? - удивилась Лида.
   - Ну, знаете, как-то неловко... И вообще...
   - Что "вообще"?
   - Я не смею вас беспокоить. Да и... - Он замялся, не решаясь сказать, что люди могут подумать дурное. К тому же Лида - жена его подчиненного.
   Но Лида, кажется, и сама догадалась, о чем он подумал, и рассмеялась:
   - Какие глупости! - Ей было и в самом деле смешно, что кто-то может что-то подумать. Хотя Петру Поликарповичу едва перевалило за сорок, Лиде он казался стариком. Но дело даже не в возрасте, будь Осипенко и молодым, все равно смешно думать, когда она так любит Толика.
   - Давайте сделаем так: пока вы переодеваетесь, я схожу к Людмиле Ивановне Стрешневой, вдвоем мы с ней быстро управимся.
   - Ну зачем это? Я и сам.
   - Ладно, не возражайте, я побежала. - Лида выскользнула за дверь.
   Через десять минут она вернулась с Люсей. Петр Поликарпович опять было начал возражать и извиняться, но они вытолкали его на улицу. Осипенко постоял на крыльце, покачал головой. Из-за двери до него доносились голоса женщин, звон посуды, плеск воды. Петр Поликарпович улыбнулся, вздохнул и заторопился в гавань.
   Жена Петра Поликарповича, Антонина Андреевна, каждое лето проводила под Одессой, у его родителей. Ей, коренной сибирячке, пришлись по нраву и мягкий черноморский климат, и ласковая украинская речь, и удивительно мелодичные украинские песни, и добродушие всех окружавших ее там людей, не говоря уже о свекре и свекрови. Петр был их единственным сыном, сам он наведывался домой редко, а невестка оказалась заботливой и доброй, они ее полюбили как родную дочь. Антонина Андреевна, собираясь на Север, каждый раз с грустью ощущала, что ей совсем не хочется уезжать из этого благодатного края, от этих милых людей, и как было бы хорошо, если бы Петр уволился в запас и тоже приехал бы сюда. Выслуги у него более чем достаточно, пенсии им хватило бы с лихвой.
   И каждый раз, возвращаясь к мужу, она заводила об этом разговор. Петр Поликарпович обычно отмалчивался или отшучивался. Объяснять Антонине Андреевне, что он не мыслит жизни без флота, было бесполезно, она его не понимала. Иногда, правда, соглашалась на компромисс:
   - Ну хорошо, не можешь ты жить без своих кораблей и матросиков. Переведись тогда на Черноморский флот. Тебе не откажут, ты уже двенадцать лет на Севере и, насколько мне известно, имеешь право выбора флота. Разве не такие же там корабли, не такое море, не такие же матросы?
   - Так-то оно так, - соглашался Петр Поликарпович, - но я здесь привык. Тут, понимаешь, простор. Тут широкие возможности для использования современных подводных лодок, а Черное море для них все равно, что крокодилу вот этот таз. Тесновато.
   Антонина Андреевна не совсем понимала, какое значение лично для него могут иметь возможности использования подводных лодок, и пускала в ход главный свой козырь:
   - Родители твои старенькие уже, живут одиноко, а за ними нужен уход. Там мы все-таки ближе были бы.
   Петр Поликарпович вздыхал. Он знал, что Антонина Андреевна настаивает на его отъезде с Севера еще по одной причине, хотя и не говорит об этом.
   У них не было детей. Антонина Андреевна считала, что виноват в этом муж. Она слышала, что те, кто имеет дело с атомом, не могут стать отцами. Она надеялась, что там, на Украине, где много фруктов, все пройдет. Она слышала, что при облучении особенно полезна цветная капуста и сажала ее.
   Но Петр Поликарпович знал, что атом тут ни при чем. Три года назад Осипенко прошел медицинскую проверку, и ему сказали, что у него все в порядке, видимо, бесплодна жена.
   - Сколько ей лет? - спросил тогда врач.
   - Тридцать семь.
   - Поздновато вы обратились к нам. Вероятно, ее можно вылечить, но на это уйдет года два-три. А первые роды в сорок лет опасны.
   Петр Поликарпович ничего не сказал жене. Пусть считает виноватым его, в конце концов какое это имеет значение, если ей все равно нельзя будет рожать.
   - Тоня, может, возьмем из детдома? - спросил однажды Петр Поликарпович.
   - Да, я уже думала об этом. Но если брать, то совсем маленького. И чтобы, кроме нас с тобой, никто об этом не знал. А то бывают всякие случаи...
   Они долго обсуждали, как лучше поступить. Сначала решили, что Антонина Андреевна поедет к своей матери, поживет там девять месяцев, возьмет младенца и вернется сюда.
   - Да, но чем я его буду здесь кормить? Ему же молоко понадобится, а здесь нет даже женской консультации.
   - И еще об одном мы с тобой не подумали. Даже твоя мать рано или поздно может проговориться. А в деревне все будут знать, что ребенок не твой. Это надо делать в большом городе, где люди даже соседей по дому но знают...
   В конце концов решили, что Антонина Андреевна поедет в Москву и жить будет в гостиницах, так надежнее.
   Через два дня Антонина Андреевна уехала. И когда Петра Поликарповича спросили, почему он так быстро выпроводил жену, он смущенно пояснил:
   - Здесь ведь даже нет родильного дома.
   И через час уже весь поселок знал, что старпом Осипенко ожидает наследника. Такие тайны в поселке хранить не умели.
   15
   Из штаба флота Стрешнев возвращался в базу вместе со своим новым заместителем по политической части. Капитан третьего ранга Аксенов только что закончил политическую академию. До академии он служил на крейсере, подводные лодки, тем более атомные, не знал, и это огорчало Стрешнева. Он, разумеется, понимал, что для политработника важнее умение разбираться в душах людей, а не в технике. Но служба на подводных лодках такова, что каждый член экипажа, будь то интендант, медик или химик, должен обладать хотя бы минимумом специальных знаний, прежде чем ступит на борт корабля.
   И Стрешнев в первый же день отдал нового замполита на попечение Гречихина, предупредив Аксенова:
   - Через неделю я буду принимать у вас экзамен по устройству лодки. Я знаю, что в академии вы изучали не только устройство, а и тактику подводных лодок, но одно дело изучать все это теоретически, а другое - на практике.
   - Да, да, - рассеянно согласился Аксенов, думая о том, что скоро поход, ему как замполиту многое надо успеть сделать, и этот экзамен вовсе некстати, но без него, видимо, не обойдешься.
   Он чувствовал, что к нему пока относятся настороженно, и понимал: дело тут вовсе не в том, что он не служил на лодках. Все еще помнили Комарова и опасались, как бы новый замполит не оказался таким же.
   "Этот психологический барьер преодолеть будет нелегко", - подумал Аксенов.
   Он был достаточно опытным человеком, чтобы не заметить и эту настороженность, и озабоченность Стрешнева, и недовольство Гречихина данным ему порученном.
   - Я вас не буду особенно обременять, - предупредил он Гречихина. - Вы только в общем плане ознакомьте меня с тем, что мне крайне необходимо знать, а в деталях я уж постараюсь разобраться с помощью других.
   Пройдя с Гречихиным один раз по всем отсекам от носа до кормы и выслушав его пояснения, Аксенов больше не беспокоил механика. С утра до отбоя замполит торчал то в одном отсеке, то в другом, расспрашивал матросов о назначении, принципах действия и устройстве приборов и механизмов. Он был от природы любознателен и пытлив, матросы сразу заметили, что его интерес не поддельный, и потому поясняли охотно. Когда разговор переходил и на другие темы, поддерживал любую из них и попутно знакомился с людьми.