Страница:
Расставшись с Мартовым я думал: сильно же отличается он от Ленина! Это два разных психологических типа. С тем и другим пришлось обсуждать одни и те же вопросы, а какая разница в самом подходе к ним. Мартов прежде чем их откинуть - хочет понять. Ленин же (как и Плеханов) считает, что нужно лепить бубновый туз, даже не разбираясь; Мартов говорит - нужен не наскок, а серьезная критика, Ленин же, очертив вокруг себя круг, всё, что вне его топчет ногами, рубит топором.
И опять, уже не первый раз, меня укусила мысль: большевик ли я, в какой степени я большевик? Если речь идет о волюнтаризме и проявлении воли, которое меня так прельстило в ленинском "Что делать" и чего я инстинктом чувствовал нет у Мартова и других меньшевиков (я никогда не забывал киевского Александра - Исува!), - тогда и только по этому признаку - я большевик. Но этого ведь еще недостаточно, чтобы я продолжал считать себя связанным принадлежностью {314} к большевистской группе. Связь с нею разбил сам Ленин и после свидания с Мартовым, произведшего на меня несомненное впечатление, эта связь стала еще слабее, превратилась в тонкую ниточку.
Симпатия к Мартову, появившаяся во время нашей встречи, наверное усилилась, если бы я знал следующий факт. В No 77 "Искры" (от 5 ноября 1904 г.) появилась статья Ортодокс (Л. И. Аксельрод) под заглавием "Новая разновидность ревизионизма". В это время всем уже стало известным, что большевики создают свою собственную партию, готовятся организовать свою газету и во главе этого политического предприятия стоит, кроме Ленина, Богданов. "Дуумвират" Ленина и Богданова подвергся обстрелу меньшевиков. Каким это образом Ленин - ультра-ортодокс, не выносящий за тысячи километров малейшего запаха ревизионизма, - оказался в политическом браке с "господином" Богдановым, явным ревизионистом, ибо он не признает философии ортодоксального марксизма? Куда делась принципиальная непримиримость, которой так щеголял Ленин, когда писал против оппортунистов и ревизионистов "Шаг вперед - два шага назад"? С явным намерением прищемить Ленина и столкнуть его с Богдановым, Л. Ортодокс и начала свою статью следующими словами:
"Приблизительно года полтора тому назад Ленин обратился ко мне с предложением выступить против новой "критики" марксовой теории, выразившейся в сочинениях г. Богданова. Ленин энергически настаивал на том, чтобы я немедленно занялся оценкой этого течения. Он говорил мне при этом, что он обращался с этим предложением к Плеханову, но что Плеханов, вполне разделяя необходимость такой работы, тем не менее отказался от нее, вследствие более насущных и неотлагательных партийных занятий".
За сим следовала критика "ревизионизма" Богданова и указание, что свои неверные взгляды он черпает {315} из философии Авенариуса и Маха, а эти люди якобы отрицают существование независимого от нас материального мира и во внешнем предмете усматривают лишь метафизическое предположение. Статья Ортодокса была до чрезвычайности слаба. Из нее проступало полное непонимание эмпириокритицизма, сущность которого она излагала несвязанными, аляповатыми, фразами. Ошибки Богданова, порожденные не эмпириокритицизмом, для человека знающего его произведения - заметить очень легко. Ортодокс прошла мимо них.
Плеханов, в то время, нет сомнения, незнакомый с эмпириокритицизмом и смешавший его с философией Богданова, от вступления в печатный бой дипломатически уклонился, а толкнул свою ученицу Ортодокс и в этом первом выступлении ортодоксии против эмпириокритицизма - она сильно осрамилась.
Хорошо помню, что на меня ее статья произвела тягостное впечатление. Она напомнила rue du Foyer, где Ленин пытался растерзать эмпириокритицизм с помощью ругательств. Она мне напомнила другое: три месяца пред этим Мартов мне говорил, что с эмпириокритицизмом нельзя бороться "наскоком", против него нужно направить только серьезную, основательную критику. Почему же Мартов, будучи одним из редакторов "Искры", печатает теперь "наскок" Ортодокса? Хорошие слова Мартова, решил я, разошлись с его делом. Я ошибся. Через двадцать лет - Мартова уже не было в живых - я узнал из журнала "Пролетарская Революция" (1924 г. No 1 стр. 200-202), что он был решительно против помещения в "Искре" статьи Ортодокс, на чем настаивал Плеханов и, в угоду ему, вероятно, Аксельрод и Засулич. Не ограничиваясь словесными возражениями, Мартов выразил свой протест даже в форме письменного заявления:
"Признавая статью тов. Ортодокс в научном отношении посредственной, а в литературном отношении неподходящей для политической газеты, я, сверх того {316} думаю, что такая статья слабостью своей критики и неубедительностью заключающихся в ней обвинений против нового рода ревизионизма может только способствовать популярности распространяющегося в рядах социал-демократии модного философского течения. Признавая серьезную идейную борьбу с новым видом ревизионизма, я, думаю, что эта борьба должна вестись не с помощью газетных статей, а в "Заре", где только и возможна тщательная и глубокая критика теоретических заблуждений Богданова и Ко." (Статья Ортодокс вошла в ее книгу "Философские очерки", изданную в 1907 г. Первые годы советской власти Ортодокс (Л. А. Аксельрод), вместе с Дебориным, считалась охранителем чистоты марксистской материалистической философии. Пишущему эти строки пришлось с нею резко полемизировать в печати, что не помешало нам в 1922 и 1926 г.г. вести весьма мирные разговоры. На книжных полках ее комнаты, будучи у нее в 1926 г., я, увидев весь синклит эмпириокритических философов, спросил: неужели вы продолжаете думать о них, как в 1904 г.? Л. И. Аксельрод очень честно призналась, что она во многом изменила свой взгляд на них. "Можно не соглашаться с ними, сказала она, но это серьезная философия".).
Читая в 1924 г. это заявление, я думал: а всё-таки недаром я просидел с Ю. О. Мартовым три часа в кафе на Plaine de Plainpalais, излагая ему эмпириокритицизм. Если думу мою почтут проявлением самомнения - не буду возражать.
После встречи с Мартовым, а в этом простом факте Ленин, о чем ниже, усмотрит мое "двурушничество", не могу рассказать о другой встрече, на этот раз с Богдановым, а беседа с ним мне дала понять насколько с конца июня, сменив полосу "благоволения", - стало враждебно ко мне отношение Ленина.
Богданов, как и Ольминский, приехал в Женеву в феврале 1904 г. Я познакомился с ним у Ленина. В конце февраля или начале марта Ленин пригласил Богданова, его жену, Ольминского и меня сделать прогулку {317} в ближайшие к Женеве горы: во время ее много говорилось об "интенсификации" борьбы с меньшевиками. Потом я видел Богданова два раза по следующему поводу. Я рассчитывал, что Богданов, имевший в России обширные литературные связи, окажет протекцию для помещения в журнале "Обозрение" моей статьи об экономическом положении Донецкого бассейна, составленной, главным образом, по данным "Торгово-Промышленной газеты". Основную мысль газеты о низком уровне развития южнорусской угольной промышленности и металлургии Богданов признал совершенно правильной, но нашел, что статья в литературном отношении слаба, ее всю нужно переделать, перекроить, заново написать. Я показал ее Ленину. "Неправда, сказал он, статья не плохо написана. Она ясна и грамотна, большего не нужно. Беда ее в другом: основная мысль в ней - ни черта не стоит! Нельзя говорить о низком уровне индустрии юга. Она развивается темпом, превышающем американское развитие. Не принимать этого во внимание, преуменьшать быстрый ход капиталистического развития, а вместе с ним еще более быстрое развитие рабочего движения, при том в форме революционной, - значит повторять народнические ошибки и не видеть открывающихся перед нами больших перспектив".
После таких противоположных отзывов, не зная какому богу молиться, я статью уничтожил.
Из Женевы Богданов уехал в Париж и встретиться с ним пришлось лишь в начале августа. Он жил в это время, как уже упомянуто, в компании с Лениным, недалеко от Женевы и приехал в нее на несколько часов кажется для покупок книг. Я встретил его на rue Carouge, выйдя из столовой Лепешинских. "Мне с вами, сказал он, надо кое о чем переговорить, я иду на вокзал, проводите меня". В пути я услышал от него следующее. Ленин, беседуя с ним о составе женевской группы большевиков, ему поведал, что он неожиданно {318} "нарвался" в моем лице на случай "совершенно дикого обскурантизма", прикрытого путанной философской фразеологией.
- Когда я узнал, что вы приносили ему Авенариуса и Маха и влиянием их философии он объясняет ваше затмение, пришлось с Лениным повоевать. Вас я не знаю, хорошо или худо вы защищали философию Маха, тоже не знаю, но всё-таки я не мог не указать Ленину, что согласие с взглядами эмпириокритицизма к обскурантизму не ведет, что я сам прошел через эту школу и разделяю ее критику философского материализма. Ленин стал возражать, ссылаться на Плеханова, спорить с излишним азартом и большой нервностью. Мы с ним продискуссировали целых два дня и чуть-чуть не поссорились серьезно. Суждения Ленина о философии я слышал от него впервые и убедился, что об этих вопросах с ним лучше не говорить. Страсти спорить у него много, а знаний мало.
Хотя он ссылался, например, на "вещь в себе" Канта, я вынес твердую уверенность - "Критику чистого разума" он не читал, в лучшем случае, в нее заглянул. Относительно кантовской "Критики Практического Разума" он прямо заявил, что счел ее столь пустой и никому не нужной, что дальше первых страниц не пошел. Поспорив два дня и видя, что спор ни к чему доброму не приведет, мы с Лениным решили, что ссорится из-за "вещи в себе" или чего-то вроде этого нам не годится и потому лучше впредь о философских вопросах не говорить. Я вам сообщаю всё это вот к чему. Несколько медвежье обращение Ленина с философскими доктринами ни на секунду не подрывает его авторитета - выдающегося организатора, экономиста, политика, самого большого человека в нашей партии. Для вас должно быть не секрет, что мы решили порвать партийную связь с меньшевиками, иметь собственную организацию, свой центральный комитет и комитеты на местах.
Главным инициатором и {319} руководителем этого дела является, конечно, тов. Ленин, которого "Искра" объявила политически мертвым человеком. Борьба с меньшинством предстоит трудная, но мы победим, большинство партии пойдет за нами. В предстоящей борьбе мы все как один человек должны дружно сгрудиться около Ленина, всячески помогать ему, оказывать ему максимальную поддержку, хотя для некоторых из нас не все стороны его характера приемлемы. Рассматривая с этой точки то, что произошло между Лениным и вами и не входя ни в какие частности, тем более, что я их не знаю, должен сказать, что не могу одобрить вашего поведения. Я обратил внимание, что Ленин вас называл "заносчивым обскурантом", а Н. К. Крупская указала, что вы в споре с ним вели себя "вызывающе дерзко". Так нельзя, право нельзя! Особенно теперь, когда Ленин подвергается такому поношению со стороны "Искры" и меньшевиков. Среди большевиков должно быть больше почтения к Ленину, нам нужно его защищать, а не вести против него критику, да еще вдобавок дерзкую. Вам надо уладить это дело.
- Что же вы хотите от меня,- воскликнул я, - не намекаете ли вы, что я должен просить у Ленина извинение?
Я рассказал Богданову, по поводу чего шел спор с Лениным, какими ругательствами он меня осыпал, как сознательно старался "опозорить", объясняя расхождение с ним не только тем, что я попал под влияние Авенариуса и Маха, а, якобы, и под влияние Булгакова, по его изящному выражению, сидящего в вонючей яме.
- Считаете ли вы честным такой сорт полемики? Вполне соглашаясь с вами, что Ленин большой человек, Я всё-таки никогда не соглашусь стоять перед ним на коленях. Партия не должна делиться на "заезжателей", которым всё позволено и "заезжаемых", которым {320} вменена обязанность молча подчиняться всему, что они слышат сверху.
- Это уже вы цитируете из скверной литературы Мартова, - сухо заметил Богданов. После моей реплики он, видимо, потерял желание вести со мною разговор. Сказав, что ему нужно спешить на вокзал, он сел в подходивший трамвай, простившись со мною весьма холодно. Что он хотел от меня? Вероятно, полагал, что к назиданию "уладить" конфликт приседанием пред Лениным я отнесусь с полной готовностью и предупредительностью !
В связи с встречей с Богдановым следует коснуться той начальной стадии его отношений с Лениным, которую я назвал lune du miel. В 1908г. в разгар уже происшедшей между ними лютой ссоры, Ленин писал М. Горькому:
"Лично я с ним (Богдановым) познакомился в 1904 г., причем мы сразу презентовали друг другу: я "Шаги" ("Шаг вперед - два шага назад""), он одну свою тогдашнюю философскую работу. И я тотчас весной или летом писал из Женевы в Париж, что он меня своими писаниями сугубо разубеждает в правильности своих взглядов и сугубо убеждает в правильности взглядов Плеханова, а с Плехановым, когда мы работали вместе, мы не раз беседовали о Богданове".
Память несколько изменила Ленину. Впервые Ленин увидел Богданова в феврале 1904 г. Возможно, что тогда тот "презентовал" ему свою философскию работу "Эмпириомонизм", книга I, но Ленин не мог ему в этот момент "презентовать" "Шаги". Эту вещь он только начал писать и вышла она из печати в половине мая. Возможно (но я в этом не уверен), Ленин весною или летом писал Богданову в Париж о своем несогласии с его философией.
Богданов на это письмо во всяком случае не обратил внимания, так как из {321} вышеприведенного с ним разговора следует, что впервые его суждения о философии он услыхал в августе, поселившись рядом с Лениным у Luc de Bre. Я предполагаю, что разговор с Богдановым о моем "обскурантизме" был некиим маневром "Ильича". Право, смешно думать, что конфликту со мною и моему обскурантизму он придавал столь большое значение, что счел нужным сообщить о нем Богданову. У Ленина тут был другой умысел. Заключая политический союз с Богдановым, он, на примере со мною, хотел показать, что подвергает беспощадной экзекуции всякого открыто заявляющего себя противником материалистической философии. Он хотел припугнуть Богданова: - мы, намекал он, идем с вами вместе, но с условием, чтобы ваши "эмпириомонистические штучки" - вы забыли и не афишировали. Богданов маневра не понял, а если понял, страха не обнаружил и начал с ним спорить. При "медвежьем" отношении Ленина к философии и его нетерпимости, спор грозил окончиться "серьезной ссорой", но, насилуя себя, Ленин пошел на попятную. Об этом указывает и цитированное письмо Ленина к Горькому:
"Осенью 1904 г. мы окончательно сошлись с Богдановым как большевики и заключили тот, молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок, который просуществовал всё время революции (1905-1906 г.)". Почему же Ленин пошел на такую, недопустимую с его точки зрения, ересь как признание философии "нейтральной областью", т. е., иначе говоря, допустил, что член партии может не придерживаться философского материализма, а такой взгляд разделяли в то время, кажется, все социалистические партии, за исключением русской? Почему спор Ленина с Богдановым не окончился тем, что его спор со мною? Объяснение просто: я был капралом, в лучшем случае, прапорщиком революции, а Богданов генералом, ради кокетства подписывавшим псевдонимом "Рядовой" {322} издаваемые в Женеве революционные брошюры. В 1897 г. он начал свою литературную карьеру, написав популярный "Краткий курс экономической науки", ставший в социал-демократических и рабочих кругах основным руководством при знакомстве с политической экономией (Достоинства этого ортодоксального, страницами очень упрощенческого, курса - не особо велики. Позднее, после 1910-1912 г.г., когда о ком-либо хотели сказать, что в экономической науке он не силен и мыслит шаблонно, - о нем говорилось: "мыслит по Богданову".
В 1899 г. он выпустил книгу "Основные элементы исторического взгляда на природу", с явным влиянием на нее "Натурфилософии" Оствальда; в 1901 г. книгу "Познание с исторической точки зрения", где, по моему убеждению, с крайней грубостью вставлял "факты знания" - не их физиологическим субстратом, а стороной "психической" - в общий энергетический ряд. Хотя эти работы не пользовались такой популярностью, как его "Курс экономической науки", они расширяли его известность и к тому времени, когда Ленин встретился с Богдановым, у того было уже литературное имя. Он был очень известен в социал-демократической среде, имел обширные литературные связи в Петербурге и в Москве, в частности, с М. Горьким.
Около Ленина, - твердо решившего организовать свою партию, - не было ни одного крупного литератора, даже правильнее сказать, кроме Воровского, вообще не было людей пишущих. Богданов, объявивший себя большевиком, был для него сущей находкой и за него он ухватился. Богданов обещал привлечь денежные средства в кассу большевизма, завязать сношения с Горьким, привлечь на сторону Ленина вступающего в литературу бойкого писателя и хорошего оратора Луначарского (женатого на сестре Богданова), Базарова, молодых марксиствующих московских профессоров.
И Ленин, человек очень практичный, увидев какой большой ущерб принесла бы {323} его планам ссора с Богдановым, обуздал себя, согласился с "ересью", с признанием философии "нейтральной областью". Ленин в это время сугубо ухаживал за Богдановым и именно с ним, а не с жившими в Женеве большевиками, разрабатывал детали осуществления своего политического плана. И когда состоялось "историческое" совещание 22 большевиков, плебисцировавшее ленинские планы, на этом совещании Богданов сидел "одесную" Ленина в качестве главнейшего компаниона, persona grata - организующейся новой партии.
"Блок" с Богдановым начал трещать летом 1906 г. Ленин, прочитав только что написанную Богдановым III-ью книгу "Эмпириомонизма", по его собственному признанию, "озлился и взбесился необычайное и послал ему "объяснение в любви письмецо по философии в размере трех тетрадок" (см. письмо к Горькому в 1908г.).
Письмецо, иронически самим Лениным называемое "объяснением в любви", содержало так мало знания философии и столь много оскорбительных для Богданова слов, что последний возвратил его Ленину с указанием, что для сохранения с ним личных отношений следует письмецо считать "ненаписанным, неотправленным, непрочитанным".
Нужно думать, что это не произвело большого впечатления на Ленина. В 1906 г. Богданов ему уже не был нужен, как в 1904 г. Молчаливый договор о признании философии нейтральной областью он считал порванным. Испортившиеся между ними в 1906 г. отношения ухудшились еще более в 1907 г. когда обнаружилось, что взгляды на III гос. Думу Богданова, отличаются от ленинских. А в 1908 г. наступил уже полный разрыв: в книге "Материализм и эмпириокритицизм", заостренной, главным образом, против Богданова, - Ленин можно сказать, проклял его, как вредного еретика, отступающего от канонов марксистской церкви. И так как Богданов по приходе Ленина к власти, оказался в числе очень немногих непокаявшихся в своей {324} ереси, он не получил никакого командующего политического поста, стоял в тени и Ленин не переставал отзываться о нем с великим раздражением (Богданов, врач и естественник - умер в 1928 г., заразившись во время экспериментов с переливанием крови, которыми он занимался в медицинском институте Москвы. Мне пришлось встретиться с ним в 1927 г. и иметь интересную беседу о Ленине. От него я узнал с какой надписью он возвратил Ленину в 1906 г. "объяснение в любви". "Наблюдая, - сказал мне Богданов, - в течение нескольких лет некоторые реакции Ленина, я, как врач, пришел к убеждению, что у Ленина бывали иногда психические состояния с явными признаками ненормальности". Я не вошел тогда в рассуждение на эту тему с Богдановым, - но мне, как тогда, так и теперь, кажется, что все люди, подобно Ленину, выходящие из общего ранга, имеют и должны иметь некоторые черты анормальности. Именно поэтому они и непохожи на других.).
Я упомянул о совещании 22-х большевиков, на котором, согласно воле и плану, задуманному Лениным, заложена основа большевистской партии. Это совещание состоялось в ноябре и продолжалось три дня. На него Ленин созвал самых важных и верных своих соратников из Женевы и лиц, только что приехавших из России. Большевики-мужья с большевичками женами придавали совещанию несколько "семейный" вид.
В числе 22 были: Ленин, Крупская и только что приехавшая из Москвы сестра Ленина - Мария Ильинична; Богданов и его жена, Луначарский и его жена, Бонч-Бруевич и его жена (В. М. Величкина), Гусев и его жена, Лепешинский и его жена, Красиков, Воровский, Ольминский, Лядов-Мандельштам, Землячка (член Ц. К. прибывшая из России). Кто были четыре остальные члены совещания - не помню. Я - участник в течение почти шести месяцев всех совещаний большевиков, постоянный посетитель "раутов" у Ленина, в феврале-апреле очень часто с ним видавшийся, пользовавшийся (о том свидетельство "письмо Нилова") его доверием и даже {325} "благоволением", - на совещание 22-х не был приглашен: Ленину донесли, что я "снюхиваюсь" с меньшевиками. Ну, а если бы Ленин позвал меня на это совещание - пошел ли бы я? Нет. Я уже переставал быть "большевиком", хотя открытого, окончательного разрыва с большевистской организацией еще не было. Вот после чего этот разрыв произошел.
В томе XXVIII сочинений Ленина (издание 1935 г. стр. 425) приводится письмо его к Бонч-Бруевичу, датированное 13 сентября 1904г., посланное Лениным пред его возвращением в Женеву, из которой он уехал в конце июня. В нем есть такая фраза:
"Что о Самсонове пан писал четыре дня назад? Надо было его послать прямо"... В примечании редакция тома указывает, что псевдонимы "пан" и "Самсонов" ей не удалось раскрыть. Это свидетельствует, что редакторы не принадлежали к слою большевиков, имевшему в 1904 г. сношения с Лениным и не особенно усердствовали в желании раскрыть псевдонимы. В других советских изданиях, например, в воспоминаниях Лепешинского, ясно указывается, что Самсонов есть Вольский, а это Валентинов, биографические данные о котором можно найти в дополнительных отделах к томам третьего издания сочинений Ленина. Что же касается псевдонима "пан" - более чем вероятно - это Вацлав Вацлавович Воровский. В виду польского происхождения так иногда его называл Ленин.
Итак, 13 сентября за несколько дней до своего возвращения в Женеву, Ленин запрашивал о Самсонове. Что значит в этом запросе непонятная фраза: "надо было его послать прямо?". После "прямо" в тексте письма Ленина, уверен, стояла не точка, а многоточие. Если бы Ленин хотел написать: "надо было его послать прямо к чорту", почему бы ему этого не сделать? Но на губах Ленина было, конечно, более "крепкое", весьма нецензурное, выражение и он постеснялся вставить его
{326} в свое письмо en toutes lettres. Из переписки обо мне (о ней, разумеется, я не ведал) можно заключить, что имя мое в сентябре 1904 г. вызывало у Ленина весьма злобные выражения.
Шестнадцатого, а может быть семнадцатого сентября, - хорошо не помню, один товарищ большевик, живший недалеко от меня, передал, что Ленин просит меня придти к 9 часам вечера в "обычное место", на quai du Montblanc. Это повергло меня в недоумение. На минуту в голову пришла мысль: после споров по философии с Богдановым, Ленин решил, что из-за этого расходиться не следует, может быть, и мне он скажет то же самое? Встреча с Лениным предположение немедленно устранила. С холодным, злым лицом, еле подав руку, Ленин сразу ошарашил вопросом:
- Принадлежите ли вы еще к нашей группе? О! - подумал я, словечко "еще" звучит вызовом. Делать вид, что я его не замечаю - не желаю. На его тон следует отвечать тоном соответствующим.
И потому я ответил:
- Да, я еще не ушел из группы большинства.
-- Итак, вы пока не ушли из группы. Это мне было важно знать, так как если бы вы мне ответили, что ушли из группы, я повернулся бы и никаких разговоров с вами вести не стал. Я не буду вас спрашивать, почему вы не подписали протеста 37 большевиков, мне говорили, что в это время у вас были какие-то неприятности личного характера.
- У меня в это время умер сын.
- В этом ли объяснение или в другом - в данном случае это не столь уж важно, я хочу говорить о вещах более важных. Пока вы состоите членом большевистской группы, я вам сейчас скажу, что абсолютно недопустимо делать и что, однако, вы делали.
За этим последовал каскад с яростью {327} произнесенных слов, из которых каждое преследовало цель посильнее и побольнее оскорбить. Даже спустя 48 лет, я не могу вспоминать об этом спокойно. Моя жена, знавшая все мои недостатки импульсивность, непростительную легкость, с которой в молодости прибегал к кулаку, а будучи студентом даже к дуэли, - однажды мне сказала, что никогда не могла понять - как тогда я не бросился на Ленина или еще хуже не сбросил его с набережной в Женевское озеро: "Знать сильно было его гипнотическое влияние на тебя".
- Очень многим известно, начал Ленин, а мне особенно, что вы уже давно хотите возвратиться в Россию. Для этого нужны деньги, паспорт и явки в города иные, чем в Киев, куда вы не можете появиться, там вас знают. Ни того, ни другого, ни третьего у вас нет. Желая получить необходимое, вы сугубо ухаживали за мною, за Павловичем (Красиковым), за Бонч-Бруевичем. А теперь мне стало известно, что одновременно за этими вещами вы бегали и к меньшинству. Вы рассуждали так: не получу паспорт и денег от большинства, получу их от меньшинства. Если для этого нужны будут соответствующие заявления, присяги сделаю их. Я называю это самым гадким, отвратительным двурушничеством, перелётом то на одну, то на другую сторонку. Одна рука здесь, другая там. Такое поведение заслуживает только презрения.
И опять, уже не первый раз, меня укусила мысль: большевик ли я, в какой степени я большевик? Если речь идет о волюнтаризме и проявлении воли, которое меня так прельстило в ленинском "Что делать" и чего я инстинктом чувствовал нет у Мартова и других меньшевиков (я никогда не забывал киевского Александра - Исува!), - тогда и только по этому признаку - я большевик. Но этого ведь еще недостаточно, чтобы я продолжал считать себя связанным принадлежностью {314} к большевистской группе. Связь с нею разбил сам Ленин и после свидания с Мартовым, произведшего на меня несомненное впечатление, эта связь стала еще слабее, превратилась в тонкую ниточку.
Симпатия к Мартову, появившаяся во время нашей встречи, наверное усилилась, если бы я знал следующий факт. В No 77 "Искры" (от 5 ноября 1904 г.) появилась статья Ортодокс (Л. И. Аксельрод) под заглавием "Новая разновидность ревизионизма". В это время всем уже стало известным, что большевики создают свою собственную партию, готовятся организовать свою газету и во главе этого политического предприятия стоит, кроме Ленина, Богданов. "Дуумвират" Ленина и Богданова подвергся обстрелу меньшевиков. Каким это образом Ленин - ультра-ортодокс, не выносящий за тысячи километров малейшего запаха ревизионизма, - оказался в политическом браке с "господином" Богдановым, явным ревизионистом, ибо он не признает философии ортодоксального марксизма? Куда делась принципиальная непримиримость, которой так щеголял Ленин, когда писал против оппортунистов и ревизионистов "Шаг вперед - два шага назад"? С явным намерением прищемить Ленина и столкнуть его с Богдановым, Л. Ортодокс и начала свою статью следующими словами:
"Приблизительно года полтора тому назад Ленин обратился ко мне с предложением выступить против новой "критики" марксовой теории, выразившейся в сочинениях г. Богданова. Ленин энергически настаивал на том, чтобы я немедленно занялся оценкой этого течения. Он говорил мне при этом, что он обращался с этим предложением к Плеханову, но что Плеханов, вполне разделяя необходимость такой работы, тем не менее отказался от нее, вследствие более насущных и неотлагательных партийных занятий".
За сим следовала критика "ревизионизма" Богданова и указание, что свои неверные взгляды он черпает {315} из философии Авенариуса и Маха, а эти люди якобы отрицают существование независимого от нас материального мира и во внешнем предмете усматривают лишь метафизическое предположение. Статья Ортодокса была до чрезвычайности слаба. Из нее проступало полное непонимание эмпириокритицизма, сущность которого она излагала несвязанными, аляповатыми, фразами. Ошибки Богданова, порожденные не эмпириокритицизмом, для человека знающего его произведения - заметить очень легко. Ортодокс прошла мимо них.
Плеханов, в то время, нет сомнения, незнакомый с эмпириокритицизмом и смешавший его с философией Богданова, от вступления в печатный бой дипломатически уклонился, а толкнул свою ученицу Ортодокс и в этом первом выступлении ортодоксии против эмпириокритицизма - она сильно осрамилась.
Хорошо помню, что на меня ее статья произвела тягостное впечатление. Она напомнила rue du Foyer, где Ленин пытался растерзать эмпириокритицизм с помощью ругательств. Она мне напомнила другое: три месяца пред этим Мартов мне говорил, что с эмпириокритицизмом нельзя бороться "наскоком", против него нужно направить только серьезную, основательную критику. Почему же Мартов, будучи одним из редакторов "Искры", печатает теперь "наскок" Ортодокса? Хорошие слова Мартова, решил я, разошлись с его делом. Я ошибся. Через двадцать лет - Мартова уже не было в живых - я узнал из журнала "Пролетарская Революция" (1924 г. No 1 стр. 200-202), что он был решительно против помещения в "Искре" статьи Ортодокс, на чем настаивал Плеханов и, в угоду ему, вероятно, Аксельрод и Засулич. Не ограничиваясь словесными возражениями, Мартов выразил свой протест даже в форме письменного заявления:
"Признавая статью тов. Ортодокс в научном отношении посредственной, а в литературном отношении неподходящей для политической газеты, я, сверх того {316} думаю, что такая статья слабостью своей критики и неубедительностью заключающихся в ней обвинений против нового рода ревизионизма может только способствовать популярности распространяющегося в рядах социал-демократии модного философского течения. Признавая серьезную идейную борьбу с новым видом ревизионизма, я, думаю, что эта борьба должна вестись не с помощью газетных статей, а в "Заре", где только и возможна тщательная и глубокая критика теоретических заблуждений Богданова и Ко." (Статья Ортодокс вошла в ее книгу "Философские очерки", изданную в 1907 г. Первые годы советской власти Ортодокс (Л. А. Аксельрод), вместе с Дебориным, считалась охранителем чистоты марксистской материалистической философии. Пишущему эти строки пришлось с нею резко полемизировать в печати, что не помешало нам в 1922 и 1926 г.г. вести весьма мирные разговоры. На книжных полках ее комнаты, будучи у нее в 1926 г., я, увидев весь синклит эмпириокритических философов, спросил: неужели вы продолжаете думать о них, как в 1904 г.? Л. И. Аксельрод очень честно призналась, что она во многом изменила свой взгляд на них. "Можно не соглашаться с ними, сказала она, но это серьезная философия".).
Читая в 1924 г. это заявление, я думал: а всё-таки недаром я просидел с Ю. О. Мартовым три часа в кафе на Plaine de Plainpalais, излагая ему эмпириокритицизм. Если думу мою почтут проявлением самомнения - не буду возражать.
После встречи с Мартовым, а в этом простом факте Ленин, о чем ниже, усмотрит мое "двурушничество", не могу рассказать о другой встрече, на этот раз с Богдановым, а беседа с ним мне дала понять насколько с конца июня, сменив полосу "благоволения", - стало враждебно ко мне отношение Ленина.
Богданов, как и Ольминский, приехал в Женеву в феврале 1904 г. Я познакомился с ним у Ленина. В конце февраля или начале марта Ленин пригласил Богданова, его жену, Ольминского и меня сделать прогулку {317} в ближайшие к Женеве горы: во время ее много говорилось об "интенсификации" борьбы с меньшевиками. Потом я видел Богданова два раза по следующему поводу. Я рассчитывал, что Богданов, имевший в России обширные литературные связи, окажет протекцию для помещения в журнале "Обозрение" моей статьи об экономическом положении Донецкого бассейна, составленной, главным образом, по данным "Торгово-Промышленной газеты". Основную мысль газеты о низком уровне развития южнорусской угольной промышленности и металлургии Богданов признал совершенно правильной, но нашел, что статья в литературном отношении слаба, ее всю нужно переделать, перекроить, заново написать. Я показал ее Ленину. "Неправда, сказал он, статья не плохо написана. Она ясна и грамотна, большего не нужно. Беда ее в другом: основная мысль в ней - ни черта не стоит! Нельзя говорить о низком уровне индустрии юга. Она развивается темпом, превышающем американское развитие. Не принимать этого во внимание, преуменьшать быстрый ход капиталистического развития, а вместе с ним еще более быстрое развитие рабочего движения, при том в форме революционной, - значит повторять народнические ошибки и не видеть открывающихся перед нами больших перспектив".
После таких противоположных отзывов, не зная какому богу молиться, я статью уничтожил.
Из Женевы Богданов уехал в Париж и встретиться с ним пришлось лишь в начале августа. Он жил в это время, как уже упомянуто, в компании с Лениным, недалеко от Женевы и приехал в нее на несколько часов кажется для покупок книг. Я встретил его на rue Carouge, выйдя из столовой Лепешинских. "Мне с вами, сказал он, надо кое о чем переговорить, я иду на вокзал, проводите меня". В пути я услышал от него следующее. Ленин, беседуя с ним о составе женевской группы большевиков, ему поведал, что он неожиданно {318} "нарвался" в моем лице на случай "совершенно дикого обскурантизма", прикрытого путанной философской фразеологией.
- Когда я узнал, что вы приносили ему Авенариуса и Маха и влиянием их философии он объясняет ваше затмение, пришлось с Лениным повоевать. Вас я не знаю, хорошо или худо вы защищали философию Маха, тоже не знаю, но всё-таки я не мог не указать Ленину, что согласие с взглядами эмпириокритицизма к обскурантизму не ведет, что я сам прошел через эту школу и разделяю ее критику философского материализма. Ленин стал возражать, ссылаться на Плеханова, спорить с излишним азартом и большой нервностью. Мы с ним продискуссировали целых два дня и чуть-чуть не поссорились серьезно. Суждения Ленина о философии я слышал от него впервые и убедился, что об этих вопросах с ним лучше не говорить. Страсти спорить у него много, а знаний мало.
Хотя он ссылался, например, на "вещь в себе" Канта, я вынес твердую уверенность - "Критику чистого разума" он не читал, в лучшем случае, в нее заглянул. Относительно кантовской "Критики Практического Разума" он прямо заявил, что счел ее столь пустой и никому не нужной, что дальше первых страниц не пошел. Поспорив два дня и видя, что спор ни к чему доброму не приведет, мы с Лениным решили, что ссорится из-за "вещи в себе" или чего-то вроде этого нам не годится и потому лучше впредь о философских вопросах не говорить. Я вам сообщаю всё это вот к чему. Несколько медвежье обращение Ленина с философскими доктринами ни на секунду не подрывает его авторитета - выдающегося организатора, экономиста, политика, самого большого человека в нашей партии. Для вас должно быть не секрет, что мы решили порвать партийную связь с меньшевиками, иметь собственную организацию, свой центральный комитет и комитеты на местах.
Главным инициатором и {319} руководителем этого дела является, конечно, тов. Ленин, которого "Искра" объявила политически мертвым человеком. Борьба с меньшинством предстоит трудная, но мы победим, большинство партии пойдет за нами. В предстоящей борьбе мы все как один человек должны дружно сгрудиться около Ленина, всячески помогать ему, оказывать ему максимальную поддержку, хотя для некоторых из нас не все стороны его характера приемлемы. Рассматривая с этой точки то, что произошло между Лениным и вами и не входя ни в какие частности, тем более, что я их не знаю, должен сказать, что не могу одобрить вашего поведения. Я обратил внимание, что Ленин вас называл "заносчивым обскурантом", а Н. К. Крупская указала, что вы в споре с ним вели себя "вызывающе дерзко". Так нельзя, право нельзя! Особенно теперь, когда Ленин подвергается такому поношению со стороны "Искры" и меньшевиков. Среди большевиков должно быть больше почтения к Ленину, нам нужно его защищать, а не вести против него критику, да еще вдобавок дерзкую. Вам надо уладить это дело.
- Что же вы хотите от меня,- воскликнул я, - не намекаете ли вы, что я должен просить у Ленина извинение?
Я рассказал Богданову, по поводу чего шел спор с Лениным, какими ругательствами он меня осыпал, как сознательно старался "опозорить", объясняя расхождение с ним не только тем, что я попал под влияние Авенариуса и Маха, а, якобы, и под влияние Булгакова, по его изящному выражению, сидящего в вонючей яме.
- Считаете ли вы честным такой сорт полемики? Вполне соглашаясь с вами, что Ленин большой человек, Я всё-таки никогда не соглашусь стоять перед ним на коленях. Партия не должна делиться на "заезжателей", которым всё позволено и "заезжаемых", которым {320} вменена обязанность молча подчиняться всему, что они слышат сверху.
- Это уже вы цитируете из скверной литературы Мартова, - сухо заметил Богданов. После моей реплики он, видимо, потерял желание вести со мною разговор. Сказав, что ему нужно спешить на вокзал, он сел в подходивший трамвай, простившись со мною весьма холодно. Что он хотел от меня? Вероятно, полагал, что к назиданию "уладить" конфликт приседанием пред Лениным я отнесусь с полной готовностью и предупредительностью !
В связи с встречей с Богдановым следует коснуться той начальной стадии его отношений с Лениным, которую я назвал lune du miel. В 1908г. в разгар уже происшедшей между ними лютой ссоры, Ленин писал М. Горькому:
"Лично я с ним (Богдановым) познакомился в 1904 г., причем мы сразу презентовали друг другу: я "Шаги" ("Шаг вперед - два шага назад""), он одну свою тогдашнюю философскую работу. И я тотчас весной или летом писал из Женевы в Париж, что он меня своими писаниями сугубо разубеждает в правильности своих взглядов и сугубо убеждает в правильности взглядов Плеханова, а с Плехановым, когда мы работали вместе, мы не раз беседовали о Богданове".
Память несколько изменила Ленину. Впервые Ленин увидел Богданова в феврале 1904 г. Возможно, что тогда тот "презентовал" ему свою философскию работу "Эмпириомонизм", книга I, но Ленин не мог ему в этот момент "презентовать" "Шаги". Эту вещь он только начал писать и вышла она из печати в половине мая. Возможно (но я в этом не уверен), Ленин весною или летом писал Богданову в Париж о своем несогласии с его философией.
Богданов на это письмо во всяком случае не обратил внимания, так как из {321} вышеприведенного с ним разговора следует, что впервые его суждения о философии он услыхал в августе, поселившись рядом с Лениным у Luc de Bre. Я предполагаю, что разговор с Богдановым о моем "обскурантизме" был некиим маневром "Ильича". Право, смешно думать, что конфликту со мною и моему обскурантизму он придавал столь большое значение, что счел нужным сообщить о нем Богданову. У Ленина тут был другой умысел. Заключая политический союз с Богдановым, он, на примере со мною, хотел показать, что подвергает беспощадной экзекуции всякого открыто заявляющего себя противником материалистической философии. Он хотел припугнуть Богданова: - мы, намекал он, идем с вами вместе, но с условием, чтобы ваши "эмпириомонистические штучки" - вы забыли и не афишировали. Богданов маневра не понял, а если понял, страха не обнаружил и начал с ним спорить. При "медвежьем" отношении Ленина к философии и его нетерпимости, спор грозил окончиться "серьезной ссорой", но, насилуя себя, Ленин пошел на попятную. Об этом указывает и цитированное письмо Ленина к Горькому:
"Осенью 1904 г. мы окончательно сошлись с Богдановым как большевики и заключили тот, молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок, который просуществовал всё время революции (1905-1906 г.)". Почему же Ленин пошел на такую, недопустимую с его точки зрения, ересь как признание философии "нейтральной областью", т. е., иначе говоря, допустил, что член партии может не придерживаться философского материализма, а такой взгляд разделяли в то время, кажется, все социалистические партии, за исключением русской? Почему спор Ленина с Богдановым не окончился тем, что его спор со мною? Объяснение просто: я был капралом, в лучшем случае, прапорщиком революции, а Богданов генералом, ради кокетства подписывавшим псевдонимом "Рядовой" {322} издаваемые в Женеве революционные брошюры. В 1897 г. он начал свою литературную карьеру, написав популярный "Краткий курс экономической науки", ставший в социал-демократических и рабочих кругах основным руководством при знакомстве с политической экономией (Достоинства этого ортодоксального, страницами очень упрощенческого, курса - не особо велики. Позднее, после 1910-1912 г.г., когда о ком-либо хотели сказать, что в экономической науке он не силен и мыслит шаблонно, - о нем говорилось: "мыслит по Богданову".
В 1899 г. он выпустил книгу "Основные элементы исторического взгляда на природу", с явным влиянием на нее "Натурфилософии" Оствальда; в 1901 г. книгу "Познание с исторической точки зрения", где, по моему убеждению, с крайней грубостью вставлял "факты знания" - не их физиологическим субстратом, а стороной "психической" - в общий энергетический ряд. Хотя эти работы не пользовались такой популярностью, как его "Курс экономической науки", они расширяли его известность и к тому времени, когда Ленин встретился с Богдановым, у того было уже литературное имя. Он был очень известен в социал-демократической среде, имел обширные литературные связи в Петербурге и в Москве, в частности, с М. Горьким.
Около Ленина, - твердо решившего организовать свою партию, - не было ни одного крупного литератора, даже правильнее сказать, кроме Воровского, вообще не было людей пишущих. Богданов, объявивший себя большевиком, был для него сущей находкой и за него он ухватился. Богданов обещал привлечь денежные средства в кассу большевизма, завязать сношения с Горьким, привлечь на сторону Ленина вступающего в литературу бойкого писателя и хорошего оратора Луначарского (женатого на сестре Богданова), Базарова, молодых марксиствующих московских профессоров.
И Ленин, человек очень практичный, увидев какой большой ущерб принесла бы {323} его планам ссора с Богдановым, обуздал себя, согласился с "ересью", с признанием философии "нейтральной областью". Ленин в это время сугубо ухаживал за Богдановым и именно с ним, а не с жившими в Женеве большевиками, разрабатывал детали осуществления своего политического плана. И когда состоялось "историческое" совещание 22 большевиков, плебисцировавшее ленинские планы, на этом совещании Богданов сидел "одесную" Ленина в качестве главнейшего компаниона, persona grata - организующейся новой партии.
"Блок" с Богдановым начал трещать летом 1906 г. Ленин, прочитав только что написанную Богдановым III-ью книгу "Эмпириомонизма", по его собственному признанию, "озлился и взбесился необычайное и послал ему "объяснение в любви письмецо по философии в размере трех тетрадок" (см. письмо к Горькому в 1908г.).
Письмецо, иронически самим Лениным называемое "объяснением в любви", содержало так мало знания философии и столь много оскорбительных для Богданова слов, что последний возвратил его Ленину с указанием, что для сохранения с ним личных отношений следует письмецо считать "ненаписанным, неотправленным, непрочитанным".
Нужно думать, что это не произвело большого впечатления на Ленина. В 1906 г. Богданов ему уже не был нужен, как в 1904 г. Молчаливый договор о признании философии нейтральной областью он считал порванным. Испортившиеся между ними в 1906 г. отношения ухудшились еще более в 1907 г. когда обнаружилось, что взгляды на III гос. Думу Богданова, отличаются от ленинских. А в 1908 г. наступил уже полный разрыв: в книге "Материализм и эмпириокритицизм", заостренной, главным образом, против Богданова, - Ленин можно сказать, проклял его, как вредного еретика, отступающего от канонов марксистской церкви. И так как Богданов по приходе Ленина к власти, оказался в числе очень немногих непокаявшихся в своей {324} ереси, он не получил никакого командующего политического поста, стоял в тени и Ленин не переставал отзываться о нем с великим раздражением (Богданов, врач и естественник - умер в 1928 г., заразившись во время экспериментов с переливанием крови, которыми он занимался в медицинском институте Москвы. Мне пришлось встретиться с ним в 1927 г. и иметь интересную беседу о Ленине. От него я узнал с какой надписью он возвратил Ленину в 1906 г. "объяснение в любви". "Наблюдая, - сказал мне Богданов, - в течение нескольких лет некоторые реакции Ленина, я, как врач, пришел к убеждению, что у Ленина бывали иногда психические состояния с явными признаками ненормальности". Я не вошел тогда в рассуждение на эту тему с Богдановым, - но мне, как тогда, так и теперь, кажется, что все люди, подобно Ленину, выходящие из общего ранга, имеют и должны иметь некоторые черты анормальности. Именно поэтому они и непохожи на других.).
Я упомянул о совещании 22-х большевиков, на котором, согласно воле и плану, задуманному Лениным, заложена основа большевистской партии. Это совещание состоялось в ноябре и продолжалось три дня. На него Ленин созвал самых важных и верных своих соратников из Женевы и лиц, только что приехавших из России. Большевики-мужья с большевичками женами придавали совещанию несколько "семейный" вид.
В числе 22 были: Ленин, Крупская и только что приехавшая из Москвы сестра Ленина - Мария Ильинична; Богданов и его жена, Луначарский и его жена, Бонч-Бруевич и его жена (В. М. Величкина), Гусев и его жена, Лепешинский и его жена, Красиков, Воровский, Ольминский, Лядов-Мандельштам, Землячка (член Ц. К. прибывшая из России). Кто были четыре остальные члены совещания - не помню. Я - участник в течение почти шести месяцев всех совещаний большевиков, постоянный посетитель "раутов" у Ленина, в феврале-апреле очень часто с ним видавшийся, пользовавшийся (о том свидетельство "письмо Нилова") его доверием и даже {325} "благоволением", - на совещание 22-х не был приглашен: Ленину донесли, что я "снюхиваюсь" с меньшевиками. Ну, а если бы Ленин позвал меня на это совещание - пошел ли бы я? Нет. Я уже переставал быть "большевиком", хотя открытого, окончательного разрыва с большевистской организацией еще не было. Вот после чего этот разрыв произошел.
В томе XXVIII сочинений Ленина (издание 1935 г. стр. 425) приводится письмо его к Бонч-Бруевичу, датированное 13 сентября 1904г., посланное Лениным пред его возвращением в Женеву, из которой он уехал в конце июня. В нем есть такая фраза:
"Что о Самсонове пан писал четыре дня назад? Надо было его послать прямо"... В примечании редакция тома указывает, что псевдонимы "пан" и "Самсонов" ей не удалось раскрыть. Это свидетельствует, что редакторы не принадлежали к слою большевиков, имевшему в 1904 г. сношения с Лениным и не особенно усердствовали в желании раскрыть псевдонимы. В других советских изданиях, например, в воспоминаниях Лепешинского, ясно указывается, что Самсонов есть Вольский, а это Валентинов, биографические данные о котором можно найти в дополнительных отделах к томам третьего издания сочинений Ленина. Что же касается псевдонима "пан" - более чем вероятно - это Вацлав Вацлавович Воровский. В виду польского происхождения так иногда его называл Ленин.
Итак, 13 сентября за несколько дней до своего возвращения в Женеву, Ленин запрашивал о Самсонове. Что значит в этом запросе непонятная фраза: "надо было его послать прямо?". После "прямо" в тексте письма Ленина, уверен, стояла не точка, а многоточие. Если бы Ленин хотел написать: "надо было его послать прямо к чорту", почему бы ему этого не сделать? Но на губах Ленина было, конечно, более "крепкое", весьма нецензурное, выражение и он постеснялся вставить его
{326} в свое письмо en toutes lettres. Из переписки обо мне (о ней, разумеется, я не ведал) можно заключить, что имя мое в сентябре 1904 г. вызывало у Ленина весьма злобные выражения.
Шестнадцатого, а может быть семнадцатого сентября, - хорошо не помню, один товарищ большевик, живший недалеко от меня, передал, что Ленин просит меня придти к 9 часам вечера в "обычное место", на quai du Montblanc. Это повергло меня в недоумение. На минуту в голову пришла мысль: после споров по философии с Богдановым, Ленин решил, что из-за этого расходиться не следует, может быть, и мне он скажет то же самое? Встреча с Лениным предположение немедленно устранила. С холодным, злым лицом, еле подав руку, Ленин сразу ошарашил вопросом:
- Принадлежите ли вы еще к нашей группе? О! - подумал я, словечко "еще" звучит вызовом. Делать вид, что я его не замечаю - не желаю. На его тон следует отвечать тоном соответствующим.
И потому я ответил:
- Да, я еще не ушел из группы большинства.
-- Итак, вы пока не ушли из группы. Это мне было важно знать, так как если бы вы мне ответили, что ушли из группы, я повернулся бы и никаких разговоров с вами вести не стал. Я не буду вас спрашивать, почему вы не подписали протеста 37 большевиков, мне говорили, что в это время у вас были какие-то неприятности личного характера.
- У меня в это время умер сын.
- В этом ли объяснение или в другом - в данном случае это не столь уж важно, я хочу говорить о вещах более важных. Пока вы состоите членом большевистской группы, я вам сейчас скажу, что абсолютно недопустимо делать и что, однако, вы делали.
За этим последовал каскад с яростью {327} произнесенных слов, из которых каждое преследовало цель посильнее и побольнее оскорбить. Даже спустя 48 лет, я не могу вспоминать об этом спокойно. Моя жена, знавшая все мои недостатки импульсивность, непростительную легкость, с которой в молодости прибегал к кулаку, а будучи студентом даже к дуэли, - однажды мне сказала, что никогда не могла понять - как тогда я не бросился на Ленина или еще хуже не сбросил его с набережной в Женевское озеро: "Знать сильно было его гипнотическое влияние на тебя".
- Очень многим известно, начал Ленин, а мне особенно, что вы уже давно хотите возвратиться в Россию. Для этого нужны деньги, паспорт и явки в города иные, чем в Киев, куда вы не можете появиться, там вас знают. Ни того, ни другого, ни третьего у вас нет. Желая получить необходимое, вы сугубо ухаживали за мною, за Павловичем (Красиковым), за Бонч-Бруевичем. А теперь мне стало известно, что одновременно за этими вещами вы бегали и к меньшинству. Вы рассуждали так: не получу паспорт и денег от большинства, получу их от меньшинства. Если для этого нужны будут соответствующие заявления, присяги сделаю их. Я называю это самым гадким, отвратительным двурушничеством, перелётом то на одну, то на другую сторонку. Одна рука здесь, другая там. Такое поведение заслуживает только презрения.