- Он - это кто? Он бывают разные. Помнишь, как в анекдоте Петька заглянул в цистерну, а там - и вправду ОН.
   - Он - в смысле Высший Разум.
   - Конечно есть. Не желаешь приобщиться? - Я вытащил из кармана бутылку "Смирновской". - Давай стаканы.
   Обалдевший Серёжка механически достал из шкафа два пыльных стакана (один - надтреснутый) и поставил их на стол.
   - А как ты теперь с этим своим... Высшим? - спросил Серёжка, пока я разливал водку по стаканам.
   - Как тебе сказать - и да, и нет. Он меня разочаровал. Я узнал от него очень немногое: язык суахили, диаметр Солнечной системы, доказательство теоремы Ферма и откуда твой папа Василий Игнатьевич...
   Серёжка ахнул кулаком пол столу:
   - Хватит. Предложи лучше тост.
   - Ну, давай тогда, за нашу дуэль.
   Серёжка вытаращился.
   - Ты что, собираешься вызвать меня на дуэль?
   - Понимаешь, Серёжка, мне так кажется, что наша дуэль уже состоялась. Года эдак сто пятьдесят два тому. Со счётом один-ноль в твою пользу. Но я не злопамятный - видишь, пью со своим убийцей.
   - По-моему, - сказал Серёжка, отставляя стакан в сторону, - ты за ночь не Высшего Разума набрался, а Высшей Шизофрении.
   - А вот ты не хочешь пить с тобою убиенным. Это значит, в тебе ещё теплится совесть, и это внушает мне жалость к тебе. Нелегко тебе придётся в дальнейшем.
   - Или псих, или дурак, - резюмировал в сторону Серёжка. - Я понял, Матушинский, вы блефуете. Никаких взяток мой отец никому не давал, ни от какой армии я не отмазывался...
   - И никакого диаметра Солнечной системы не существует, - закончил я. Ты прав, Серж, ибо Земля - плоска, покоится на трёх китах, а зовут их Илья, Добрыня и Алёша.
   - Это тебе тоже твоя Высшая Шизофрения нашептала?
   Я печально закрыл глаза и кивнул.
   - Серёжка, - спросил я, не открывая глаз, - хочешь узнать, где деньги зарыты?
   - Следующая стадия шизофрении, - угрюмо констатировал Серёжка. - Он уже мнит себя индийским раджой и, не раскрывая глаз, раздаривает своим подданным деньги, земли и слонов.
   Скрипнула дверь, и вошёл Корнеич.
   - Корнеич, - продолжал я с закрытыми глазами, - хочешь узнать, где Серёжка нычкует водку?
   Корнеич мяукнул.
   - Убью! - крикнул Серёжка.
   - Бери лопату, - сказал я ему.
   Серёжка, подняв бровь, взял таки лопату на плечо и последовал за мною в снежный дождь. Конечно же, добрый фунт снега нам влепило сразу же в лицо, и пока Серёжка протирал харю, он уже разуверился во всяком кладе, ворчал лишь что-то про "Высшую Шизофрению" и "Алтынку", которая-де по мне давно плачет.
   "Всё равно ты мне веришь", - мстительно думал я.
   И он мне верил. Но ни за что не хотел этого показать.
   - Копай здесь, - сухо сказал я.
   Серёжка хмуро начал копать.
   - Ну? - сказал он через несколько гребков.
   - Дальше.
   - Туфта всё это.
   - Дальше копай.
   - О, мон Дьё!
   - И не поминай Имя Божье всуе.
   - Холодно, между прочим.
   - Копай.
   - Копаю.
   Дзынь! Серёжкина лопата ударилась о что-то металлическое.
   - Ну? - спросил Серёжка, не веря, не зная, чему не верить.
   - Доставай.
   Серёжка, ворча, полез в яму.
   - Сундучок! - раздался из ямы его голос. - Тяжёлый, гад!
   - Да, - сказал я.
   - Чё ты "дакаешь", помогай.
   Я помог Серёжке вытащить сундучок и вылезти ему самому. Сундучок был и вправду увесист.
   - Ну, и что там? - спросил Серёжка.
   - Как водится, - со скукой ответил я, - драгоценности и монеты. Золотые, естественно.
   Серёжка с неожиданной жадностью приняляся откупоривать сундучок.
   - Не мучайся, - вздохнул я. - Пошли в сторожку, там инструмент есть.
   - И Корнеич, - алчно оскалился Серёжка, прижимая сундучок к груди.
   - Не бойся, - сказал я. - Корнеичу ничего не нужно.
   - Почему?
   - Потому что...
   ... Корнеич родился третьим, ненужным ребёнком в семье. Родители дали ему немного необычное имя - Илья. Быть может, в честь Ильи Муромца защитника земли Русской - или пророка Ильи? Во всяком случае, ни защитником, ни пророком Корнеич не стал. А наоборот - натерпелся от старших сестёр щипков и насмешек.
   Наплакался в подушку. А когда вырос - мстить почему-то не стал. И вовсе не почему-то, а от того, что любил своих сестёр, и когда у средней, Елизаветы, случился казус и срочно понадобились деньги, Корнеич временно (а оказалось - навсегда) устроился на кладбище - в те времена это было проще - и почти всю свою первую зарплату перевёл Елизавете. В то время он почти не пил - так что много ли ему было нужно? На женщинах он сразу поставил крест, взглянув в один из неверных юношеских моментов на себя в зеркало. Он был и впрвду на редкость некрасив:
   обезьянья фигура - длинные, до колен руки, кривоватые ноги, вечная сутулость, словно предощущение, что жизнь станет для него горбом, который будет он влачить до конца дней своих - словом, он полагал, что любое его предложение будет встречено, в лучшем случае, презрительным смехом. А он боялся. Боялся быть осмеянным. Вообще, боялся грубости. А, в целом, боялся жизни. Так и жил - боясь. Бобылём, который не прочь бы жениться, и отшельником, который рад бы иметь друзей. В конце концов, и то, и другое заменила ему водка. Страх перед жизнью притупился, зато водка - после первой пары приступов белой горячки - научила его бояться смерти, которая виделась ему сплошным чёрным туннелем без малейшего проблеска света в конце.
   Мы вошли в сторожку. Корнеич сидел за столом и набулькивал из бутылки в кружку.
   - Нашёл-таки, курва, - довольно, впрочем, равнодушно произнёс Серёжка.
   - Моя это, Сергей Васильевич, - ответил Корнеич, показывая зачем-то этикетку. На этикетке значилось: "Перцовка". - А "Смирновочку" вашу я в шкапчик прибрал. А трогать - не трогал.
   - Ага. Поэтому мою "Перцовку" тронул.
   - Богом клянусь, Сергей Васильевич...
   Серёжка, не говоря ни слова, поставил сундучок на пол и вышел. Полминуты спустя он вернулся, несколько смущённый, держа в мокрой руке мокрую бутылку.
   - Ну, прости, Корнеич, - сказал он. - Вот тебе откуп за недостойные подозрения.
   - Он поставил свою "Перцовку" перед Корнеичем на стол.
   - И "Смирновскую" можешь к ней присовокупить, - внёс свою лепту я.
   Став обладателем трёх бутылок водки, Корнеич чуть не сошёл с ума.
   - Сергей Васильевич, Игорь Ва... Это как же это?!
   - Вот так, Корнеич. Ну что, угостишь нас?
   - Да я... Господи! Счас закусочку соображу.
   - И монтировку, - добавил Серёжка.
   - Как? - не понял Корнеич.
   - И монтировку, говорю, сообрази.
   Корнеич, ничего уже не соображая, "сообразил" и то, и другое.
   - Ну, что сначала, - спросил я Серёжку, - водка или сундучок?
   - Сначала отпразднуем, - лаконично ответил тот.
   Корнеич разлил по стаканам для начала "Перцовку". Закуска была обычная - хлеб, колбаса, лук, кильки в томате.
   - Как в раю, - блаженно заметил Корнеич.
   - А ты там был?
   - Да где мне...
   - А хочешь туда?
   - Да куда мне...
   Мы выпили. "Перцовка" заклокотала в горле и обожгла внутренности.
   - Дрянь какая, - сморщился я.
   - Лопай, что дают, как писал Антон Павлович.
   Я загрёб ложкой (вилок, естественно, не было) несколько килек и отправил их в рот. Закусил хлебом и луком. Немудрящая закуска доставила мне больше радости, чем все сегодняшние плоды всезнания.
   - Наливай ещё, Корнеич, - велел я.
   Корнеича не нужно было упрашивать дважды. Выпили по второй. На сей раз я закусил колбаской. Это было чуть похуже кильки, но всё равно здорово.
   - Здорово, - сказал я.
   - Небось, вкуснее, чем Высший Разум? - ехидно спросил Серёжка.
   Я быстро проглотил последний кусок.
   - Умеешь ты портить настроение, - сказал я, вставая. - Ну, ладно, я пошёл.
   - Ты погоди, а сундучок открыть?
   - Вот сам и открывай.
   - А тебе разве не интересно посмотреть, что в нём?
   - Я и так знаю. И тебе уже говорил.
   - Одно дело знать, что там золото, другое - запустить в него руку по локоть.
   - Какое золото? - хмельно насторожился Корнеич.
   - Зубные коронки скифов, - огрызнулся Серёжка. - Так как, Игорёк?
   - Скучно всё это, - ответил я.
   - А килька в томате - весело?
   - Веселей.
   - Вот и выходит, что ты со всем своим Космосом - обыкновенный алкаш. Вроде Корнеича. Кроме как выпить и закусить - ничего не надо.
   - Может быть.
   - Тогда хоть посмотри, как я окунаюсь по локоть в золото, каким нечистым алчным огнём горят мои глаза, плюнь, потому что тебе станет противно, развернись на каблуках и гордо удались.
   - Заманчиво, - сказал я.
   - Не, ну какое золото? - всё приставал Корнеич.
   - Слушай, Корнеич, - не выдержал Серёжка, - водка у тебя есть - ну, так сиди, пей и помалкивай.
   Он взял со стола монтировку и, поднатужившись, вскрыл сундук. Заскрипели ржавые петли, хрустнул врезной замок. Крышка откинулась, и по сторожке запрыгали весёлыми бесенятами разноцветные зайчики преломлённого света. Корнеич привстал, вытянув бурую морщинистую шею, и тут же снова рухнул на стул.
   - Спаси-помилуй, - пробормотал он.
   Серёжка, хоть и был подготовлен к зрелищу, на несколько мгновений окаменел.
   - И это всё... моё? - осторожно спросил он.
   - Во всяком случае, можешь распоряжаться этим барахлом, как хочешь. Хочешь - с Колькой поделись, хочешь - с Корнеичем, хочешь - сам всё сожри. Я вот только, с твоего позволения, десяток монет золотых возьму.
   - Да-да, - залепетал Серёжка, - бери, конечно... сколько надо.
   - Братишки, - снова влез Корнеич, - я что-то в толк... Что это? Откуда?
   - Не волнуйся, Корнеич, - сказал Серёжка, - у тебя просто белая горячка. Вот мы сейчас уйдём, а ты сосчитай до десяти, выпей ещё, и все болезненные видения рассеются.
   Серёжка захлопнул сундучок, подхватил его подмышку, и мы с ним вышли из сторожки. Уже отходя, я не удержался и заглянул в окошко. Корнеич сидел на том же месте, прилежно шевеля губами: "четыре... пять... шесть..."
   - Игорёчек, - прошептал Серёжка, - ты точно больше не хочешь ничего... кроме этих десяти монет?
   - Хочу, - сказал я, - хочу гораздо большего. Но где ж его взять? Пока, Серый.
   Когда будешь убивать меня, постарайся сделать это не больно.
   Дождавшись автобуса, я сел по привычке у окна и поехал к отцу.
   "Тоска какая, - думал я, глядя на заоконный пейзаж. - Это не у Корнеича белая горячка, это у нас белая горячка, это нам привиделись эти камни, это золото и ВООБЩЕ. Это нам нужно до десяти считать, а потом выпить для храбрости всю оставшуюся водку и застрелиться. Для чего, спрашивается, нужен был этот Высший Разум? Чтоб пугать старушку-вахтёршу, изумлять Кольку знанием, где у него спрятан коньяк, разоблачать Серёжкиного папу и отрывать какие-то дурацкие клады?
   И вот это - Вселенная? Вот это - Бог? Вот это - ТО, ДЛЯ ЧЕГО? Это не Высший Разум, это какая-то тоска. Причём, отнюдь не серебряная. Предел мечтаний ростовщика, продажного журналиста-щелкопёра и теле-экстрасенса".
   Я доехал до нужной мне остановки и вышел из автобуса. Уже успело стемнеть. По чавкающей слякоти я добрался до папиного барака-общежития и, преодолев унизительное сопротивление дверной пружины, ввалился в его тёплую вонь.
   Папа встретил меня, как всегда, в валенках, сидя за застеленным газетой столом прямо на кровати и потягивая с прихлюпом чай из большой эмалированой кружки.
   - Здравствуй, папа, - сказал я. - Ну, как дела?
   - Да как обычно, - вяло ответил отец. По его голосу трудно было понять, рад он меня видеть или нет. - Проходи, садись. Чаю будешь?
   - Чаю? - переспросил я. - Не знаю... Пожалуй...
   Отец тяжеловато поднялся из-за стола, отдёрнул белую, слегка засиженную мухами занавесочку и взял с полки гранёный стакан.
   - Второй кружки, извини, нет. Не держу. Не для кого. Из стакана будешь?
   - Какая разница? - пожал плечами я. - Буду.
   Отец заварил мне чай прямо в стакане. Чаинки медленно и скучно оседали на дно.
   Отец неожиданно сделал таинственное лицо, показал, засучив рукав, пустую руку, с видом фокусника потянулся к оконной раме и достал из-за неё лимон.
   - Красиво жить не запретишь, - сказал он. - Давай я тебе отрежу.
   Я, вообще-то, не очень любил чай с лимоном, но отец так очевидно гордился произведённым эффектом, что я не захотел разочаровывать его и кивнул. Отец резал лимон хлебным ножом-пилой. Кусок получился толстый и корявый. Он с шумом плюхнулся в мой стакан, измазавшись не до конца осевшими чаинками. Отрезав себе кусок поменьше, отец сунул остаток лимона назад за окно.
   - А вот от тебя опять водкой воняет, - неожиданно заметил он. - И что за радость?
   - Никакой, - грустно согласился я.
   - Так чего ж ты пьёшь?
   - Ничего другого не остаётся.
   - Как так?
   - Да вот такая жизнь, папа.
   - Какая такая?
   - В том-то и дело, что никакая. Тяжёлая, одним словом. Озоновая дыра над Антарктидой, война на Ближнем Востоке, а Иди Амин, оказывается, вообще жён своих жрал.
   - Тебе что, сынок, деньги нужны?
   Где-то внутри я и расплакался и рассмеялся одновременно. Всё правильно, папа, - раз я к тебе пришёл, значит мне снова нужны деньги. Такой сыночек, как я, с иною целью не приходит.
   - У нас как раз десять дней назад получка была, - продолжал отец, - так что на червонец могу раскошелиться. А через недельку приходи за вторым.
   - Спасибо, папа, - улыбнулся я, - но деньги мне не нужны. Скорее наоборот.
   - Что наоборот?
   Я молча достал из кармана десять золотых монет и положил их на стол.
   - Что это? - удивился отец.
   - Возьми. Это тебе.
   - Что это? - повторил отец.
   - Тут золота тысяч на двадцать будет, - объяснил я. - А продать можно одному коллекционеру. Адрес я тебе дам. Или, если хочешь, могу сам к нему съездить, а тебе привезти деньги.
   - Игорёк, ты слышал - я спросил что это?
   - Говорю ж - золото, - вздохнул я. - Клад мы нашли. С Серёжкой. Не краденное, не бойся. Возьми себе.
   - Зачем? - просто спросил отец.
   - Ну, как, - устало сказал я, - всё ж ты мой отец. Выберешься из этой дыры, переедешь в какую-никакую приличную квартиру, заведёшь себе домашние тапочки вместо валенок, кота, телевизор купишь - я знаю что... Что захочешь, в общем.
   - А зачем? - снова спросил отец.
   - Ну, пап, ты даёшь, - несколько нервно рассмеялся я.
   - Максимум, что я даю, - спокойно ответил отец, - это тебе червонец в месяц. Вот что, Игорёк, забери-ка ты эти монеты.
   - Но почему? - спросил я, прекрасно зная, почему.
   - Видишь ли, - начал отец, - во-первых, в валенках мне уютней и теплее, я ведь уже немолодой человек. А, во-вторых... Вот, чай у меня есть, лимон даже (отец по-прежнему гордился лимоном), хлеб есть, колбаска, картошку или, там, макароны всегда сварить могу. Иногда соседи по бараку зайдут с бутылочкой вина, а то и пива с рыбкой принесут. А чего мне ещё надо? Не хочу я менять свои маленькие радости на твои большие хлопоты. Так что монеты эти ты забери. И, если можешь, не обижайся на меня.
   - По-моему, папа, ты познал Высший Разум, - сказал я, ничуть на него не обижаясь и стыдливо пряча монеты в карман.
   - Не знаю, о чём ты толкуешь, но мне моя жизнь нравится. И менять я её не хочу.
   - Ты счастлив, папа? - неожиданно спросил я.
   - Я доволен. А будешь почаще приходить - чайку там попить, поговорить ещё больше доволен буду. Намёк понял? С соседями своими тебя познакомлю.
   - Намёк понял, - ответил я. - Приходить буду. Ну, а с золотом этим что мне делать посоветуешь?
   - А что я могу посоветовать? Матери, во всяком случае, не носи - не возьмёт, сам знаешь. У коллекционера своего на деньги обменяй. Друзьям раздай. Сдай в милицию. Или - Волгу знаешь? В неё кинь. И живи, как живёшь. Тебе же спокойнее будет.
   - Я подумаю, папа, - сказал я, вставая. - И обязательно сообщу тебе своё решение. Ну, спасибо тебе за чай... С лимоном.
   - Постой, Игорёк, - остановил меня отец. - Десятку-то возьми... на всякий случай.
   Всё по той же чавкающей слякоти я шёл к атобусной остановке. В одном кармане у меня побрякивали золотые монеты, в другом шуршала папина десятка.
   "Нет Высшего Разума, - подумал я в автобусе. - Нет его, нет. Есть только тоска.
   Но, уж её-то, в избытке. И вдохновения нет. Есть только тоска. Серебряная, как ночной, падающий снежок. Серебряная, как развевающий его ветер. Серебряная, как серебро. Как остывшее серебро. Поздравляю, Игорь, ты нашёл себя, ты - остывшее серебро. В кармане звонко хрустнули остывшие золотые монеты. Всё-таки серебро благородней золота, в который раз подумалось мне. Тут хрустнуло и серебро. Не в кармане. А где? В душе. Как напыщенно, Игорёк. Плевать - правда. Почему же сокровенная правда так часто звучит напыщенно? Почему лучшие наши чувства остаются невысказанными из боязни выспренности? Как тяжело сказать: я люблю тебя, если действительно любишь, и как легко сказать: да пошёл ты... да пошла ты... да пошло ты...Пошлу...Пушло. Всё, Игорь, приехали.
   Я вышел из автобуса.
   - Где тебя носило? - спросил Руслан.
   - А "спасибо"?, - спросил я.
   - За что "спасибо"?
   - За зонтик. Который я так любезно оставил вахтёрше.
   - А-а, извини, спасибо.
   - И потом, что значит - носило? Сейчас ещё только десять.
   - Ещё только, - сказал Руслан.
   - А что?
   - Ничего. Давай спать ложиться.
   - Русланчик, а ты знаещь, что Высший Разум - это мираж? - спросил я мрачно, раздеваясь и укладываясь.
   - Спи.
   И я, похоже, действительно уснул. Только всхлипнул напоследок: "Руслан, Руслан"
   - и тут же замолк. Потому что это был уже не Руслан.
   * * *
   Данзас был ещё бледнее меня. Что не удивительно - в моих жилах течёт, всё-таки, африканская кровь. Он стоял столбом, а поскольку я в возбуждении наворачивал в ожидании поединка круги, скрипя снегом, мне казалось, будто он путается у меня под ногами.
   - Вы можете постоять хоть секунду спокойно, - нервно сказал я.
   Данзас как-то по-овечьи удивлённо посмотрел на меня. Можно было подумать, что он агнец которого ведут на закланье.
   - Александр Сергеевич... Саша... Ещё не поздно... едемьте отсюда... я всё улажу, - бормотал он.
   - Ах, извините, это, кажется, я суечусь под вашими ногами... Дайте пистолет.
   - Пистолет? Да-да, держите... - Он протянул мне пистолет, вцепившись в его рукоять мёртвой хваткой.
   - Но, позвольте, милостивый государь, вы же не пускаете!
   - А? Да-да...
   Дантес и д`Аршиак весело переговаривались шагах в полусотни от нас.
   - Дайте пистолет, - процедил сквозь зубы я.
   - Держите. - Данзас неожиданно сдался.
   Лепаж наполнил мне ладонь какой-то вдруг тоскливой тяжестью. Я даже отшатнулся назад, и Данзасу пришлось поддержать меня под локоть.
   - Саша, - снова сказал он.
   - Выше голову, господин Данзас! - полупрокричал я. - Впереди - свет тьмы или тьма света!
   Данзас поглядел на меня, как на безумца.
   - Разве вы не понимаете?! - вскричал вдруг он. - Дерясь против вас, Дантес ставит под удар лишь себя. Дерясь против Дантеса, вы ставите под удар лучшее, что есть в России!
   - Какие правильно-нудные слова, - вздохнул я. - Господин Данзас, вы мне надоели.
   Займите своё место секунданта подле господина д'Аршиака. Моё же место против господина Дантеса.
   - Ну, что там? - крикнул Дантес.
   - Мы готовы, - откликнулся я. - Господин Данзас...
   Данзас, втянув голову в плечи, направился навстречу д'Аршиаку. Они сошлись и встали рядом, как две фарфоровые статуэтки.
   - Теперь и вы сходитесь, господа! - весело крикнул д'Аршиак.
   На внезапно ослабших ногах я сделал пару невнятных шагов навстречу Дантесу. Тот шёл вперёд уверенно, улыбаясь.
   "Как странно, - подумал я, - вот сейчас выстрелишь человеку в голову, в грудь, в живот, и он замрёт, навеки неподвижный... И чего стоила перед этим вся моя ненависть к нему? Вся моя ревность, всё моё честолюбие? Плохи мы, хороши ли, но ведь наша жизнь такой неоценимый дар, что..." Тут живот мой пронзила такая адская, жгучая боль, что я упал на снег.
   - Игорёк, Игорёк! - кинулся Русланчик ко мне.
   - Серёжка, ты что? Убил его?! - кинулся Колька к Серёжке.
   Слабо соображая, что делаю, я нажал курок так и не вывалившегося из рук пистолета. Серёжка схватился за руку. Колька как-то по-бабьи взвизгнул. Руслан отпрянул.
   ... Ну, конечно, я всегда шёл навстречу этой чёрной реке, в которой отражение снежных сугробов выглядит какой-то белой насмешкой над нею. Бросьте, бросьте, над собою. Вы-то, дорогие-белые, всего лишь отражение, а она, чёрная-текущая - реальна, её воду можно испить, можно после выплюнуть, и всё равно она будет реальна. Можете, если угодно, гордиться собою, будучи настоящими белыми сугробами, но не гордитесь своей белизною, будучи лишь отражением в чёрной реке... Больно-то как... Игорь, Игорь, как же?.. Серёжка, как рука?.. Интересно, куда впадает Чёрная Речка? Игорёшка, лучше б меня застрелили... Серёжка, Игорёшка, пацаны, вы что, с ума сошли? Коньяку хотите?
   - Бросьте, господин д'Аршиак. И вы, господин Данзас. И вы, госпдин Дантес, тем более - бросьте. Я сейчас узнаю, куда ведёт Чёрная Речка. Чёрные воды, мягкие воды... Даром свободы есть бремя свободы. Всё.
   Я пронёсся сквозь черноту необузданного космоса, влился во что-то синее, расплылся в чём-то золотом. Это золотое пожевало меня и выплюнуло. И я пулей влетел в серебро. В серебре этом на необъятном, похожем на облако, ковре сидел невысокого роста худощавый человек с чёрными бакенбардами, грозящими вырасти в седую бороду. Длинными ногтями пальцев он передвигал кусочки картонной мозаики и был настолько поглащён этим занятием, что не обращал внимания на виение вокруг него белых человекоподобных мух.
   - Здравствуйте, - почему-то не смущаясь, сказал я - Чего? - оторвался от своего занятия человек.
   - Здравствуйте, - повторил я.
   Человек взлохматил бакенбарды, поправил цилиндр на голове и окончательно взглянул на меня.
   - Здравствуйте, - ответил он. - Надеюсь, вы ко мне?
   - Конечно, к Вам, - ответил я. - Больше-то не к кому.
   - Вот тут вы ошибаетесь. Ко мне вы всегда успеете. Впрочем, я вам рад.
   Скучновато тут. Да и мухи заедают. Да не мне на них грешить. Небось, хотите порасспросить меня?
   - Кажется, нет.
   - Нет?! - обрадовался Он.
   - Ну, разве что, один вопрос.
   - Да. - Он нахмурился.
   - Что это Вы тут за картонки раскладываете?
   - А-а... Это, понимаешь, мил друг, puzzle.
   - Как-как?
   - Ну, головоломка такая. Из многих кусочков создать одно целое.
   - А, типа там, кораблик какой-нибудь...
   - Ну, можно и кораблик. А, можно, и из корабликов порт. А из народов человечество. А из звёзд - Вселенную. А из тоски - любовь.
   - А это ещё как? - не понял я.
   - А так. Когда тоска каждого станет всеобщей тоскою, она уже будет не Тоской, а Любовью.
   - И?
   - И ничего пока не получается! - Он капризно и яростно грохнул кулаком по puzzlе'y. Тот брызнул во все стороны разноцветным картоном. - Ну, вот, опять - всё сначала. Шёл бы ты отсюда, а?
   - Куда же мне идти? - удивился я.
   - А откуда пришёл. - Он отмахнулся от меня, словно от белой мухи.
   И я полетел вниз. Из серебра - через золото, через синеву, через черноту космоса. Вниз - в иное серебро.
   Я лежал на кровати, весь в поту. Голова Русланчика лежала тут же, рядом, почти касаясь моей. Губы по-детски шевелились во сне, волосы припли ко лбу. Я нежно прикрыл ему рот ладошкой и прилип своими волосами к его.
   КОНЕЦ
   1999 - 2000 гг. Германия