Варгас Фред. Человек наизнанку

   – Это к нам не относится, – запротестовал Солиман и спрыгнул наземь. – Сотрэ – ничтожная дыра на краю света, к югу от Гренобля.
   – Надо же, ты так хорошо знаешь, что где находится! – изумилась Камилла.
   – А словарь на что? – ответил Солиман, без видимых усилий снимая со стенки кузова подвешенный к ней тяжелый мопед.
   – Покажи мне, где это, – попросила девушка.
   – Здесь. – Солиман коснулся карты кончиком пальца. – Это к нам не относится, Камилла. Не будем же мы заниматься всеми убийствами в округе. Отсюда до того места добрых сто двадцать столбов.
   – Может, и так. Только оно тоже на пути Массара, и у того мужика перерезано горло.
   – Ну и что? Перерезать горло, задушить – самый лучший способ для убийцы, если у него нет пушки. Забудь ты про этого Серно, не распыляйся, нас интересуют только овцы. Он прошел через Тет-дю-Кавалье. Может, тамошние жители видели его машину.
   Солиман несколько метров катил мопед, потом завел его.
   – Заберете меня на выезде из поселка, – распорядился он. – Мне нужно сделать покупки: вода, масло, жратва. Поедим по дороге. «Предвидение, – произнес он, удаляясь, – способность видеть будущее. Соответствующее действие».
   В половине второго Камилла остановила фургон у обочины департаментской трассы номер 900, на въезде в маленький поселок Ле-Плесс, расположенный у самого пастбища Тет-дю-Кавалье. В Ле-Плессе были старая, крытая железом церквушка, кафе и два десятка ветхих домишек из камней и досок, кое-где замененных бетонными блоками. Кафе существовало благодаря щедрости местных обитателей, а местные обитатели существовали благодаря тому, что у них было их чудесное кафе. Камилла надеялась, что они вполне могли заметить машину, если она останавливалась ночью у дороги.
   Полуночник с надменным видом толкнул дверь кафе. Они оказались за пределами его территории, когда миновали перевал Ла-Бонет, и теперь можно было не церемониться. Прежде чем вступать в контакт с чужаками, следовало усвоить одно правило: их надо держать на расстоянии и не слишком им доверять. Старик кивком поприветствовал хозяина и внимательно оглядел темноватое помещение, где обедали шесть или семь человек. Он остановился в углу, рядом с пожилым мужчиной, таким же седым, как он сам, в кепке, сутулым, неподвижно уставившимся в стакан.
   – Принеси-ка из машины винца, – попросил Полуночник Солимана, выразительно мотнув головой. – Мне этот тип знаком. Это Мишле, пастух из Сеньоля, он частенько гоняет стадо в окрестностях Тет-дю-Кавалье.
   Полуночник с достоинством снял шляпу, взял Камиллу за руку – он впервые прикоснулся к ней за время их путешествия – и величественно прошествовал к столу пастуха.
   – Пастух, потерявший свою овцу, – назидательно проговорил он, не выпуская руки Камиллы, – уже не тот человек, каким был прежде. И больше никогда им не будет. Он изменился, и с этим ничего не поделать. У него внутри поселяется злоба.
   Полуночник уселся за стол сутулого пастуха и протянул ему руку.
   – Ну что, пять, да? – сочувственно произнес он.
   Мишле поднял на него пустой взгляд: в голубых глазах пастуха Камилла прочла неподдельное отчаяние. Он поднял левую руку, растопырив пятерню, словно чтобы подтвердить сказанное, и только чуть заметно шевельнул губами в ответ. Полуночник положил ему руку на плечо.
   – Все – самки?
   Пастух закивал, плотно сжал губы.
   – Вот горе-то, – покачал головой Полуночник.
   Тут вошел Солиман и поставил на стол бутылку вина. Полуночник молча взял стакан Мишле, недолго думая, выплеснул содержимое в открытое окно и откупорил бутылку белого.
   – Сначала выпей, потом поговорим, – приказал он.
   – А что, ты хочешь поговорить?
   – Угу.
   – На тебя непохоже.
   – Точно. Непохоже. Выпей-ка.
   – Это сен-викторское?
   – Угу. Пей.
   Пастух опрокинул один за другим два полных до краев стакана, и Полуночник налил ему третий.
   – Теперь пей медленно. Соль, принеси и нам стаканы, – сказал он.
   Мишле проследил за Солиманом неодобрительным взглядом. Он принадлежал к числу людей, так и не смирившихся с тем, что в Провансе, в их родном краю, среди их овец поселился чернокожий парень. Вот и доигрались, скоро их всех отсюда выживут. Но он был достаточно осторожен и в присутствии Полуночника предпочитал помалкивать: на пятьдесят километров в округе все знали, что любому, кто помянет Солимана недобрым словом, придется познакомиться с ножом Полуночника.
   Полуночник разлил вино по стаканам и поставил бутылку.
   – Ты что-нибудь видел? – спросил он Мишле.
   – Ничего. Только сегодня утром, когда поднялся на пастбище, увидел, что они лежат на земле мертвые. Этот гад даже не собирался их жрать. Просто загрыз, и все. Ради развлечения. Да, Полуночник, эта тварь такая жестокая, даже страшно.
   – Знаю, – отозвался Полуночник. – Это она Сюзанну того. Думаешь, это правда он? Можешь поклясться?
   – Головой клянусь. Раны с мою руку, во какие, – сообщил пастух, задрав рукав и обнажив локоть.
   – Когда ты вчера вернулся с пастбища?
   – В десять часов.
   – Ты кого-нибудь видел в деревне? Может, машину какую?
   – Ты хочешь сказать, кого-нибудь чужого?
   – Угу.
   – Никого.
   – А на дороге – тоже ничего?
   – Ничего.
   – А Массара ты знаешь?
   – Чокнутого с горы Ванс?
   – Угу.
   – Иногда встречаю его, он ходит к мессе. В вашу церковь он не ходит. Он всегда участвует в крестном ходе в честь святого Иоанна.
   – Святоша, значит?
   Мишле отвернулся.
   – Это вы у себя в Экаре ни в Бога, ни в черта не верите. А чего это ты под Массара копаешь?
   – Он исчез пять дней назад.
   – Разве он имеет к этому отношение?
   Полуночник кивнул.
   – Ты хочешь сказать – зверь?.. – растерянно пробормотал Мишле.
   – Точно пока нельзя сказать. Мы ищем.
   Мишле отпил глоток вина, присвистнул.
   – Ты его здесь не видел? – спросил Полуночник.
   – В последний раз – на мессе в прошлое воскресенье.
   – А про крестный ход можешь рассказать? Массар на самом деле святоша?
   Мишле недовольно сморщился:
   – Святоша – не то слово. Суеверный он. Поклоны все бьет. Ну, мы-то с вами понимаем.
   – Ничего мы не понимаем. Я знаю только, что люди говорят. Что мясо ему в голову ударило. Эта его чертова работа на скотобойне ему все нутро перевернула, вот он и ударился в религию.
   – Что до меня, то я тебе вот что скажу: лучше бы парень в монахи подался. Я слышал, у него никогда женщины не было.
   Полуночник снова разлил всем по кругу.
   – Ни разу не видел, чтобы он пропустил мессу, – продолжал Мишле. – Свечей покупал на пятнадцать франков каждое воскресенье.
   – А это сколько штук?
   – Пять. – Мишле растопырил пальцы, как в ответ на вопрос Полуночника о погибших овцах. – Он ставит их в форме буквы «М», вот так. – И он начертил пальцем контур на столе. – «М» значит «Массар», или «Милосердие», или еще что – не знаю, я у него не спрашивал. Честно говоря, мне плевать. Поклоны земные бьет, вот как. Иногда по галерее около хоров все ходит, ходит, то вперед пройдет, то назад попятится, поди знай, что у него в башке, только думаю, что-то не христианское. А то еще схватит кропильницу и станет ее в руках вертеть, представляешь? И снова без конца поклоны бьет. Ну, мы-то с вами понимаем.
   – То есть ты хочешь сказать, он со сдвигом.
   – Ну, не то чтоб с большим сдвигом, но голова у него явно не в порядке. Да, не в порядке. Но человек он приятный. Никому ничего плохого не сделал.
   – Но и хорошего тоже, правда?
   – Это так, – согласился Мишле. – Во всяком случае, он ни с кем не разговаривает. Если он и пропал, тебе-то что за дело?
   – Плевать мне, что он пропал.
   – А что тогда? Зачем ты его ищешь?
   – Это он твоих овец порешил.
   Мишле изумленно вытаращил глаза, и Полуночник тяжело опустил руку ему на плечо.
   – Держи это при себе. Пусть это останется между нами, пастухами.
   – Ты хочешь сказать, оборотень?.. – прошептал Мишле.
   Полуночник едва заметно кивнул.
   – Понятно. Ты что-то заметил?
   – Да, кое-что.
   – И что же?
   – У него нет волос на теле.
   Старые пастухи молча смотрели друг на друга, Мишле переваривал информацию. Камилла вздохнула и залпом осушила стакан.
   – И теперь ты идешь за ним?
   – Угу.
   – С ними? – Мишле мотнул головой в сторону Камиллы и Солимана.
   – Угу.
   – Девушку эту я не знаю, – сказал Мишле, подозрительно взглянув на Камиллу.
   – Она не из наших мест, – объяснил Полуночник. – Она с севера.
   Мишле чуть приподнял кепку, повернув голову в ее сторону.
   – Она ведет грузовик, – добавил Полуночник.
   Мишле задумчиво посмотрел сначала на Камиллу, потом на Солимана. Он считал, что спутники у Полуночника очень странные. Но вслух об этом сказать не решился. Никто обычно ничего не говорил Полуночнику ни о Солимане, ни о Сюзанне, ни о женщинах, да и ни о чем другом. Ведь у него был нож.
   Мишле наблюдал, как старый пастух надевает шляпу, поднимается из-за стола.
   – Спасибо тебе, – сказал Полуночник, улыбнувшись уголками губ. – Предупреди пастухов. Скажи им, что волк направляется на восток, к Гапу и Вейну, потом пойдет на север, к Греноблю. Пусть они остаются ночью с овцами. Пусть берут с собой ружья.
   – Ну, мы-то с вами понимаем.
   – Пожалуй, да.
   – А откуда ты столько о нем знаешь?
   Полуночник не ответил и направился к бару. Солиман вышел на улицу, собираясь набрать воды из родника. Было два часа. Камилла вернулась в кабину грузовика и, усевшись на свое место, включила радио.
   Минут через пятнадцать она услышала, как Солиман сматывает шланг насоса и укладывает его в кузов грузовика, а Полуночник звенит винными бутылками. Она вышла из кабины, залезла в фургон и села на кровать Солимана.
   – Уезжаем отсюда, – сказал Полуночник, усевшись напротив Камиллы. – В этой деревне никто никого не видел. Ни Массара, ни машины, ни волка.
   – Ни шиша! – подтвердил Солиман, в свою очередь устраиваясь рядом с Камиллой.
   В фургоне становилось невыносимо жарко. Со стоек был снят весь брезент, и иногда чувствовалось легкое дуновение ветра. Солиман смотрел, как прядки волос на шее Камиллы чуть заметно поднимаются и опускаются, словно дышат.
   – А что-то наверняка было. Например, то, о чем говорил Мишле, – задумчиво проговорил Солиман.
   – Мишле – грубиян, – презрительно заметил Полуночник. – Он был невежлив с девушкой.
   Старик достал кисет, отсыпал табаку на три папиросы. Несколько раз лизнул листок бумаги, свернул, склеил, протянул готовую самокрутку Камилле. Девушка закурила, вспомнив о Лоуренсе.
   – Ну, то, что Мишле говорил о благочестии Массара, о свечах, – продолжал Солиман. – Вероятно, Массар вообще не может обходиться без церкви и свечек, когда кого-то убивает. Вероятно, он где-нибудь неподалеку тоже поставил свечки во искупление греха.
   – А как ты узнаешь, что это именно его свечки?
   – Мишле же сказал: он расставляет их в форме буквы «М», по пять штук.
   – Ты собираешься заезжать во все церкви по дороге?
   – Так мы сможем определить его местонахождение. Вряд ли он далеко ушел. Самое большее километров на десять-пятнадцать.
   Камилла затянулась сигаретой и задумалась, сложив руки на коленях и не отвечая ему.
   – Лично я считаю, что он уже далеко отсюда, – сказала она, помолчав. – Думаю, это он убил пенсионера из Сотрэ.
   – Господи, разве мало на свете сумасшедших? – воскликнул Солиман. – А что, по-твоему, он собирался сделать с этим пенсионером?
   – То же, что сделал с Сюзанной.
   – Сюзанна его раскусила, и он заманил ее в ловушку. С чего ты взяла, что какой-то пенсионер из департамента Изер распознал в нем оборотня?
   – Он мог застать его на месте преступления.
   – Этот вампир убивает только самок, – пробурчал Полуночник. – Массар не обратил бы внимания на старика. Ни в коем случае, девушка, ни в коем случае.
   – Да. Лоуренс тоже так говорит.
   – Значит, решено. Осмотрим церкви.
   – Лично я отправляюсь в Сотрэ, – заявила Камилла, раздавив окурок на черном полу фургона.
   – Ну ты даешь! – растерянно протянул Солиман.
   Камилла подняла окурок и выбросила его наружу.
   – В Сотрэ мы не поедем! – попытался восстановить порядок Солиман.
   – Мы туда едем, потому что машину веду я. В два часа я слушала новости. Серно убили очень странно: ему неведомо чем перерезали горло. Или перегрызли. Они там рассуждали о какой-то бродячей собаке. Просто пока еще не связали это дело с тем, что творится в Меркантуре.
   – Это многое меняет, – прошептал Полуночник.
   – В котором часу это случилось? – спросил Солиман, поднимаясь. – Это не могло произойти раньше трех часов. Здесь, если верить ветеринару, овцы были убиты в два часа ночи.
   – Они не уточняли.
   – А тот, убитый, что он делал на улице ночью?
   – Поедем, расспросим на месте, – сказала Камилла.

XXII

   Чтобы добраться до Сотрэ, Камилле пришлось вновь гнать грузовик в гору, к другому перевалу. Но дорога оказалась не такой трудной, более широкой, ровной, с более плавными поворотами. Здесь начинались совсем другие горы, не похожие на горы Прованса; недоезжая десяти километров до перевала Круа-От, грузовик попал в полосу холодного, густого, как молоко, тумана. Солиман и Полуночник попали в чужие края и теперь озирались с любопытством и настороженностью. Видимость была ограничена, грузовик ехал медленно. Полуночник с чувством превосходства разглядывал низенькие, вытянутые в длину домишки, распластанные на темных склонах. В четыре часа они миновали перевал, а еще через полчаса Камилла доставила их в Сотрэ.
   – Куча дров, куда ни глянешь, одни дрова! – ворчал Полуночник. – На что им столько древесины?
   – Им приходится топить почти круглый год, – объяснила Камилла.
   Полуночник сочувственно покачал головой: для него это было непостижимо. В восемь часов хозяин кафе в Сотрэ повернул ключ и открыл свою дверь. Большая гладкошерстная собака вертелась рядом, путаясь у него в ногах. Они собирались пойти поужинать.
   – Представляешь, пес, девушка за рулем грузовика! Удивительное дело, правда? Ничего хорошего из этого не выйдет. А те два болвана, которые едут с ней, – разве они не могли бы сами вести машину? На этих троих без слез не взглянешь. Что ты об этом думаешь? Фургон для перевозки скота, провонявший насквозь, – и в нем она. Уму непостижимо! И ночью ей приходится спать в одном помещении с негром и стариком.
   Хозяин кафе повесил тряпку на сушилку для посуды.
   – Что скажешь, пес? – продолжал он. – Как думаешь, с кем из них она спит? Только не говори, что ни с кем, ни за что не поверю. Вероятнее всего, с черномазым. Да уж, она не слишком разборчива. Негр смотрит на нее так, словно она богиня. Интересно, зачем эти трое сюда приперлись и весь день приставали к добрым людям со своими дурацкими расспросами? Какое они имеют отношение к папаше Серно? Ты, случайно, не знаешь? Вот и я не знаю.
   Он погасил последний светильник, вышел на улицу, застегивая куртку. К ночи похолодало до десяти градусов.
   – Ну и как тебе эта история? Ведь это ненормально, когда кто-то так интересуется покойником. Ты согласен, пес?
 
   Было холодно и ветрено, поэтому Солиман накрыл ужин в кузове, вытащив ящик, задвинутый между двумя кроватями, и превратив его в стол. Камилла охотно уступила Солиману право заниматься стряпней. Кроме того, он в случае необходимости чинил мопед, ездил за продуктами, запасался водой. Камилла протянула ему свою тарелку.
   – Мясо, помидоры, лук, – объявил Солиман.
   Полуночник откупорил бутылку белого вина.
   – Раньше, в древние времена, люди не готовили еду, – начал Солиман.
   – Черт подери, опять! – взревел Полуночник.
   – И не только люди, но и другие живые существа тоже.
   – Да, мы знаем, – перебил его Полуночник, разливая вино. – Адам переспал с Евой, с тех пор им всю жизнь приходилось вкалывать, добывая себе хлеб насущный.
   – Я не об этом, – возразил Солиман. – Это совсем другая история.
   – Да ты же выдумываешь все свои истории!
   – Ну и что? А разве их рассказывают по-другому? Может, ты даже знаешь как?
   Камилла озябла и, почувствовав, что дрожит, пошла за свитером. Дождя не было, но стоял густой туман, и мельчайшие капельки воды моментально пропитывали одежду, которая прилипала к телу, словно мокрое белье.
   – Повсюду пищи было предостаточно, ешь не хочу, – продолжал Солиман. – Но человек все забирал себе, ничего не оставляя крокодилам, и они стали жаловаться на его жадность и прожорливость. Для очистки совести бог зловонного болота решил убедиться во всем сам и, приняв облик крокодила, отправился разбираться в этом деле. Три дня терпел он голод, потом призвал к себе человека и сказал: «Отныне, Человек, ты будешь делиться с другими». – «Черта с два! – ответил Человек. – Какое мне дело до других?» И разгневался тогда бог зловонного болота и лишил человека вкуса к свежей крови и сырому мясу. Вот с той поры человек и стал варить и жарить все, что хотел положить в рот. На это у него уходит много времени, а крокодилы наслаждаются довольством и покоем в своем царстве сырого мяса.
   – Похоже на правду, – обронила Камилла.
   – Тогда человек, униженный тем, что отныне может питаться только жареным да пареным, взвалил всю работу на женщину. А вот я, Солиман Мельхиор, не таков: я добрый, потому что я черный, кроме того, у меня нет женщины.
   – Наверное, так и есть, – согласилась Камилла.
   Солиман умолк, сосредоточившись на еде. Вскоре его тарелка опустела.
   – Да, похоже, люди здесь живут не слишком разговорчивые, – заметил он и протянул стакан Полуночнику.
   – Потому что тут слишком сыро, – объяснил Полуночник, налив ему вина.
   – Они нам ни слова не сказали.
   – Им просто нечего сказать, – медленно проговорила Камилла. – Они знают меньше, чем мы. Слышали новости по радио, вот и все. Если бы что-нибудь знали, обязательно сказали бы. Ты можешь мне назвать хоть одного человека, который что-то знал бы – и не рассказал? Хоть одного?
   – Нет.
   – Вот видишь. Они сообщили нам все, что им было известно. Что тот бедолага был учителем в Гренобле, что три года назад, выйдя на пенсию, поселился здесь.
   – Да, вышел на пенсию и переехал сюда, – задумчиво повторил Полуночник.
   – Его жена родом из этой деревни.
   – Это нам ничего не дает.
   – Мы топчемся на месте, – проворчал Солиман. – Так и сгнием тут, как перезрелая фига, упавшая с дерева. Разве не так?
   – Не станем же мы и дальше торчать посреди этой чащобы! – воскликнул Полуночник. – Давайте продолжим наше перемещение по дороге, как его, road-movie. Выследим мерзавца и схватим за задницу.
   – У тебя что ни слово, то глупость! – заорал на него Солиман. – Черт побери! Мы даже не знаем, где сам Массар, не говоря уже о его заднице! Может, он где-то рядом, а может, ушел далеко вперед, или дышит нам в затылок, или бьет поклоны в какой-нибудь церкви!
   – Не горячись, малыш.
   – Да пойми ты наконец! Мы же вот-вот потеряем его след. Нам не за что зацепиться. У нас даже нет возможности узнать, кто прирезал старика, Массар или хрен знает кто еще! А если убийцу уже нашли и полиция в курсе, что это, например, жена Серно или его сын? В таком случае что мы тут делаем, в этом грузовике?
   – Едим и пьем, – спокойно произнесла Камилла.
   Полуночник наполнил ее стакан.
   – Осторожно, – напомнил он, – это вино только кажется безобидным.
   – Мы абсолютно ничего не знаем! – кричал Солиман, все больше распаляясь. – Ничего не знаем, однако невозмутимо расселись тут как ни в чем не бывало. Часы идут, а мы не трогаемся с места. Скоро ночь, и она тоже пройдет в полном неведении.
   – Успокойся, – посоветовал ему Полуночник.
   Солиман пришел в замешательство, потом в отчаянии уронил руки на колени.
   – «Неведение, – ровным голосом проговорил он, – отсутствие знаний или представлений, например, о том, что можно или должно знать. Незнание, неосведомленность».
   – Именно так, – подтвердила Камилла.
   Полуночник принялся скручивать папиросы, аккуратно проводя языком по краю бумаги.
   – Пора нам двигаться дальше, – сказал он. – Делать нечего, надо поговорить с полицейскими, которые занимаются убийством Серно. Они где?
   – В Виллар-де-Лансе.
   Солиман пожал плечами.
   – Ты считаешь, полицейские возьмут на себя труд показать тебе документы по этому делу? Или рассказать о выводах медэксперта? Не надейся, не расскажут – ни мне, ни тебе, ни ей.
   – Да я и не надеюсь, – поджав губы, ответил Полуночник. – Зато не сомневаюсь, что они возьмут на себя труд проверить наши документы и выкинуть нас вон.
   Он протянул одну папиросу Камилле, другую – Солиману.
   – Не можем же мы им сообщить, что выслеживаем Массара, – продолжал Солиман. – Как ты думаешь, что они сделают с негром, стариком и женщиной – водителем грузовика, которые гонятся за ни в чем не повинным человеком, собираясь сказать ему пару слов?
   – Они отправят их за решетку.
   – Совершенно верно!
   Солиман надолго умолк, затягиваясь папиросой.
   – Три человека, и ни одному из них ничего не известно, – снова заговорил он несколько минут спустя, грустно покачав головой. – Как три невежды из басни.
   – Из какой басни? – спросила Камилла.
   – Из той басни, что я собираюсь сочинить, я назову ее «Три невежды».
   – Понятно.
   Солиман поднялся и принялся расхаживать по фургону, заложив руки за спину.
   – На самом деле нам нужен собственный полицейский, особенный. Не похожий на других. Такой, чтобы дал нам всю нужную информацию, но при этом не вставлял палки в колеса и не мешал преследовать вампира.
   – Мечтать не вредно, – ехидно заметил Полуночник.
   – Да, это просто мечта, химера, – проворчал Солиман. – «Несбыточная мечта. Неосуществимая фантазия».
   – Вот-вот, – поддакнул старик.
   – Но если человек не мечтает, он пропадет. Без мечты он ни на что не годен.
   Молодой человек толкнул створку кузова, выбросил окурок. Камилла выкинула свой окурок, приподняв брезент.
   – Я точно знаю, о чем ты мечтаешь, – проговорила она.
   Голос Камиллы звучал тихо, едва слышно. Солиман резко развернулся и уставился на нее. Девушка сидела, подавшись вперед, опершись локтями на колени и крутя в руках стакан.
   – Ты не понимаешь, я говорю о сыщике.
   – И я тоже.
   – Об особенном сыщике. О том, что хорошо бы такого найти.
   – Я такого знаю.
   – Ты шутишь?
   – И не думаю шутить.
   Солиман вернулся к ящику, служившему столом, и, очистив его, поднял крышку. Встав на колени, он принялся что-то в нем искать, пока не извлек пакет со свечами.
   – В этом грузовике темень, хоть глаз выколи, – проворчал он.
   Он зажег фитилек, накапал немного воска на дно тарелки и поставил в нее три свечи. Камилла по-прежнему крутила в руках стакан, взбалтывая остаток вина.
   В отблесках свечей Камилла показалась Солиману еще красивее. Она сидела в изголовье его кровати, и ее профиль четко выделялся на фоне серого брезента. Подумав о том, что впереди целая ночь и ее предстоит провести рядом с девушкой, отделенной от него только матерчатой перегородкой, Солиман почувствовал легкое головокружение. Он поспешно уселся на кровать Полуночника, напротив Камиллы.
   – И давно ты знакома с этим полицейским?
   Камилла подняла глаза и взглянула на юношу:
   – Лет десять, наверное.
   – Он тебе друг или враг?
   – Скорее друг. Впрочем, теперь уже не знаю. Я его очень давно не видела.
   – Он действительно особенный?
   Камилла пожала плечами:
   – Он не похож на других.
   – Не такой, как все полицейские?
   – Хуже. Не такой, как все люди.
   – Надо же! – воскликнул Солиман, несколько сбитый с толку. – И какой же он, этот твой полицейский? Из тех, что не отличаются особой щепетильностью?
   – Нет, он очень даже щепетильный, но не слишком принципиальный.
   – Ты хочешь сказать, он продажный?
   – Вовсе нет.
   – А что тогда?
   – Да то, что он особенный. Только это я и хочу сказать.
   – Не заставляй ее повторять, – остановил Солимана Полуночник.
   – Разве таким разрешают служить в полиции, их не выгоняют?
   – Он очень способный.
   – Как его зовут?
   – Жан-Батист Адамберг.
   – Старый?
   – Какая разница? – перебил Полуночник.
   Камилла подумала, посчитала, загибая пальцы.
   – Ему лет сорок пять или около того.
   – А где он сейчас, твой особенный сыщик?
   – В Париже, в комиссариате Пятого округа.
   – Инспектор?
   – Комиссар.
   – Правда, что ли?
   – Правда.
   – А этот тип, Адамберг, он сможет нас вытащить, если что? Он влиятельный человек?
   – Он очень способный, я же тебе сказала.
   – Ты можешь ему позвонить? Ты знаешь, как с ним встретиться?
   – У меня нет ни малейшего желания с ним встречаться.
   Солиман удивленно уставился на Камиллу:
   – Тогда зачем ты мне о нем рассказала?
   – Потому что ты меня достал своими вопросами.
   – А почему ты не желаешь с ним встречаться?
   – Потому что я не желаю его слушать.
   – Ладно. А почему нет? Он негодяй, да?
   – Нет.
   – Он придурок?
   Камилла снова пожала плечами. Она рассеянно водила пальцем над огоньком свечи.
   – В таком случае что? – потерял терпение Солиман. – Почему ты не желаешь его слушать?