Страница:
– Значит, все дело в той истории с овцами, – сделал вывод Адамберг. – Меркантурский зверь, так?
Опешив, Камилла вскинула на него удивленные глаза.
– Дело приняло скверный оборот. Случилось что-то такое, что коснулось непосредственно тебя, – продолжал комиссар. – Ты вмешалась, никого не предупредив. Местная жандармерия не в курсе. Ты предприняла какие-то действия на свой страх и риск, но внезапно зашла в тупик. И тебе стал нужен полицейский, который помог бы выпутаться, полицейский, который не послал бы тебя ко всем чертям. Ты выбилась из сил и, против своей воли, решила разыскать меня, поскольку никого другого не знаешь. Ты меня нашла. Тебе совершенно наплевать на овец. На самом деле единственное, чего тебе хочется, – это вернуться домой. Потихоньку удалиться, а потом броситься наутек.
Камилла усмехнулась. Адамберг всегда сразу понимал то, что до других не доходило. И наоборот, многое из того, что для остальных казалось простым как дважды два, было ему совершенно недоступно.
– Как ты узнал?
– От тебя исходит слабый запах гор и овечьей шерсти.
Камилла оглядела свою куртку, машинально потерла рукава.
– Да, – призналась она, – он быстро впитывается в одежду.
Она подняла на него глаза.
– Как ты узнал? – повторила она.
– Я видел тебя в выпуске новостей, в репортаже, снятом на площади той деревни.
– Значит, ты помнишь историю с овцами?
– Да, прекрасно помню. Гигантский зверь, загрызший тридцать одну овцу в Вантбрюне, Пьер-форе, Сен-Викторе, Гийо, Ла-Кастий, а еще, совсем недавно, в Тет-дю-Кавалье, неподалеку от поселка Ле-Плесс. А главное, он загрыз одну женщину в Сен-Викторе, загрыз, как овцу. Предполагаю, ты знала ту женщину. Что и заставило тебя впутаться в эту историю.
Камилла недоверчиво взглянула на него.
– Вряд ли это могло бы заинтересовать полицию, правда? – спросила она.
– Конечно, ни одному полицейскому нет до этого дела, – произнес он легкомысленно, потом добавил: – Кроме меня.
– Из-за волков? Из-за тех волков, о которых говорил твой дед?
– Может быть. Знаешь, этот зверь огромных размеров, словно возникший из глубины времен, окруженный мраком… Мне стало любопытно.
– О каком мраке ты говоришь? – озадаченно спросила Камилла.
– В этом деле кругом сплошной мрак. Нечто темное, полуночное, куда не может проникнуть взор, зато вполне может проникнуть ум. Да что говорить, беспросветная тьма.
– И все, только мрак?
– Пока не знаю. Я задавал себе вопрос, не направляет ли кто-нибудь этого зверя. Слишком много он убивает, дико, жестоко, гораздо больше, чем нужно, чтобы прокормиться. Как одержимый, а если точнее – как человек. Да к тому же еще Сюзанна Рослен. Не понимаю, зачем этот зверь на нее напал. Разве что он болен бешенством и у него не все в порядке с головой. А еще я не пойму, почему его до сих пор не смогли найти. Тьма, да и только.
Адамберг взглянул на Камиллу и надолго умолк. Молчание его никогда не тяготило.
– А теперь скажи мне, при чем здесь ты, – снова заговорил он, и голос его звучал тихо, ласково. – Скажи, что у тебя пошло не так и чего ты ждешь от меня.
Камилла рассказала ему всю историю с самого начала: о первых растерзанных овцах, найденных недалеко от Вантбрюна; об облаве, устроенной местными жителями; о Массаре, на чьем мощном теле не росло ни единого волоска, и о его немецком доге; о глубоких ранах и следах огромных зубов на овечьих трупах; об исчезновении Красса Плешивого; о зверском убийстве Сюзанны; о том, как Солиман заперся в туалете, а Полуночник чуть было не превратился в мумию; о бегстве Массара и отметках на карте; об оборотне с шерстью внутри и скотобойнях в Манчестере, о подготовке фургона к путешествию, о псе Инсакторе (или как его там), словаре Солимана, пяти свечках в форме буквы «М», гибели пенсионера в Сотрэ, неудачной погоне и, наконец, о зловонном болоте, откуда не может выбраться Сюзанна.
В отличие от Адамберга, у Камиллы был четко организованный, быстрый ум. Весь рассказ занял у нее не более пятнадцати минут.
– Сотрэ, говоришь? Я как-то пропустил… где это?
– Почти сразу за перевалом Круа-От, чуть южнее Виллар-де-Ланса.
– Что вам удалось разузнать об этом убийстве?
– В том-то и дело, что ничего. Это был учитель на пенсии. Его зарезали ночью, рядом с деревней, где он жил. О ране ничего толком не известно, но поговаривают, что нападение совершила бродячая собака, может, из Пиренеев, а может, еще откуда. Солиман хотел осмотреть все церкви подряд, но потом оставил эту затею. Сказал, все равно мы вечно опаздываем.
– А потом что вы стали делать?
– Мы решили, что нам нужен полицейский.
– А потом?
– Я сказала, что у меня есть один знакомый.
– А почему вы не обратились в полицию Виллар-де-Ланса?
– Ни один полицейский не способен дослушать эту историю до конца. У нас нет ничего существенного.
– Люблю истории, где нет ничего существенного.
– Поэтому я о тебе и подумала.
Адамберг кивнул и некоторое время молчал. Камилла терпеливо ждала. Она объяснила суть дела, как могла. И уже была не в силах повлиять на решение Адамберга. Кроме того, она давно взяла за правило никого ни в чем не убеждать.
– Тебе стоило большого труда прийти ко мне? – несколько минут спустя спросил Адамберг, подняв на нее глаза.
– Хочешь, чтобы я сказала правду?
– Если можно.
– Мне это было ужасно неприятно.
Снова воцарилось молчание.
– Ладно, – заговорил Адамберг. – Значит, эта история задела тебя за живое. В чем причина? В волках или, может быть, в Сюзанне, Солимане, старом пастухе?
– Во всем сразу.
– А чем ты сейчас занимаешься?
– Ремонтирую бойлеры, чиню трубы.
– А твоя музыка?
– Сочиняю музыкальные темы для телесериала.
– Психологическая драма? Или, может быть, приключения?
– История любви. Сложные взаимоотношения в семействе полевых мышей.
– А-а.
Адамберг снова взял паузу.
– И ты всем этим занимаешься, живя в деревне Сен-Виктор-дю-Мон?
– Да.
– А тот Лоуренс, о котором ты говорила? Тот егерь из Меркантурского заповедника, который первым осматривал раны на трупах овец?
Адамберг произносил это имя как «Лоранс»: ему всегда было трудно воспроизводить звуки английского языка.
– Он вовсе не егерь, – сердито возразила Камилла. – Лоуренс приехал сюда в командировку, чтобы провести некоторые исследования и снять фильм о волках.
– Понятно. Ну, так этот человек, канадец…
– Что?
– Расскажи мне о нем.
– Он канадец. Приехал сюда в командировку, снимает фильм.
– Да, ты мне уже говорила. Расскажи мне о нем самом.
– А что о нем рассказывать?
– Мне нужно хорошенько разобраться в обстановке.
– Ну, он канадец. А больше мне нечего о нем сказать.
– Это он – такой высокий парень, словно созданный для приключений? Красивый, хорошо сложенный, с длинными светлыми волосами?
– Да-а, – настороженно протянула Камилла. – А это ты откуда узнал?
– Все канадцы такие. Разве нет?
– Наверное.
– Так расскажи мне о нем.
Камилла пристально посмотрела на Адамберга: он спокойно, с легкой улыбкой поглядывал на нее.
– Значит, ты хочешь разобраться в обстановке? – усмехнувшись, спросила она.
– Да, именно так.
– Например, ты не прочь узнать, сплю я с ним или нет?
– Да. Я, например, очень хочу знать, спишь ты с ним или нет.
– А какое тебе до этого дело?
– Никакого. Впрочем, мне нет дела и до волков. И до убийц тоже. И до полицейских. Мне нет дела ни до чего и ни до кого. Разве что до этой ивовой ветки, – проговорил он, притрагиваясь к кривому кусочку дерева, лежащему перед ним на земле. – И, пожалуй, до себя самого, хотя и не всегда.
– Ну ладно, – вздохнула Камилла. – Да, я с ним живу.
– Так, по крайней мере, понятнее, – сказал Адамберг.
Он встал, подобрал ветку, прошелся по полянке.
– Где ты оставила машину?
– На кемпинге у Ла-Бревальт, на въезде в Авиньон.
– У тебя хватит сил сегодня вечером доехать до Сотрэ?
Камилла кивнула.
Адамберг снова принялся неторопливо расхаживать по полянке. Нынче ночью, вернее, уже утром, около пяти часов, убийца с улицы Гей-Люссака наконец сломался: его признания напоминали бурный поток, прорвавший дамбу. Оставалось только составить отчет и позвонить Данглару, а затем в управление уголовной полиции. Потом поехать в гостиницу, оттуда позвонить в прокуратуру Гренобля и в Виллар-де-Ланс. Адамберг был знаком с тамошним капитаном жандармерии. Вот только надо вспомнить его имя. Ах да, Монвайян, Морис Монвайян. Человек с железной логикой.
Комиссар что-то посчитал, загибая пальцы, направился к берегу, подхватил лежащий на земле пистолет, сунул его в кобуру и надел ботинки.
– Значит, сегодня вечером, в восемь тридцать, – сказал он. – Надеюсь, вы меня подождете.
Камилла согласно кивнула и поднялась.
– Ты едешь с нами? – осведомилась она. – В Сотрэ?
– В Сотрэ, а если придется, то и дальше. Мне все равно на север, пора возвращаться в Париж, в Авиньоне я все закончил. По-моему, ничто не мешает мне по пути заехать в Сотрэ, как ты думаешь? Какая там погода?
– Туман.
– Ничего. Справимся.
– Почему ты решил ехать? – допытывалась Камилла.
– Хочешь, чтобы я сказал правду?
– Если можно.
– Потому что мне лучше до поры до времени оставаться под прикрытием, из-за той девушки, что преследует меня. Я жду одного важного известия.
Камилла понимающе закивала.
– Ну и потому, что меня очень интересует этот волк, – продолжал он.
Он немного помолчал, потом добавил:
– А еще потому, что ты меня об этом попросила.
XXVI
Опешив, Камилла вскинула на него удивленные глаза.
– Дело приняло скверный оборот. Случилось что-то такое, что коснулось непосредственно тебя, – продолжал комиссар. – Ты вмешалась, никого не предупредив. Местная жандармерия не в курсе. Ты предприняла какие-то действия на свой страх и риск, но внезапно зашла в тупик. И тебе стал нужен полицейский, который помог бы выпутаться, полицейский, который не послал бы тебя ко всем чертям. Ты выбилась из сил и, против своей воли, решила разыскать меня, поскольку никого другого не знаешь. Ты меня нашла. Тебе совершенно наплевать на овец. На самом деле единственное, чего тебе хочется, – это вернуться домой. Потихоньку удалиться, а потом броситься наутек.
Камилла усмехнулась. Адамберг всегда сразу понимал то, что до других не доходило. И наоборот, многое из того, что для остальных казалось простым как дважды два, было ему совершенно недоступно.
– Как ты узнал?
– От тебя исходит слабый запах гор и овечьей шерсти.
Камилла оглядела свою куртку, машинально потерла рукава.
– Да, – призналась она, – он быстро впитывается в одежду.
Она подняла на него глаза.
– Как ты узнал? – повторила она.
– Я видел тебя в выпуске новостей, в репортаже, снятом на площади той деревни.
– Значит, ты помнишь историю с овцами?
– Да, прекрасно помню. Гигантский зверь, загрызший тридцать одну овцу в Вантбрюне, Пьер-форе, Сен-Викторе, Гийо, Ла-Кастий, а еще, совсем недавно, в Тет-дю-Кавалье, неподалеку от поселка Ле-Плесс. А главное, он загрыз одну женщину в Сен-Викторе, загрыз, как овцу. Предполагаю, ты знала ту женщину. Что и заставило тебя впутаться в эту историю.
Камилла недоверчиво взглянула на него.
– Вряд ли это могло бы заинтересовать полицию, правда? – спросила она.
– Конечно, ни одному полицейскому нет до этого дела, – произнес он легкомысленно, потом добавил: – Кроме меня.
– Из-за волков? Из-за тех волков, о которых говорил твой дед?
– Может быть. Знаешь, этот зверь огромных размеров, словно возникший из глубины времен, окруженный мраком… Мне стало любопытно.
– О каком мраке ты говоришь? – озадаченно спросила Камилла.
– В этом деле кругом сплошной мрак. Нечто темное, полуночное, куда не может проникнуть взор, зато вполне может проникнуть ум. Да что говорить, беспросветная тьма.
– И все, только мрак?
– Пока не знаю. Я задавал себе вопрос, не направляет ли кто-нибудь этого зверя. Слишком много он убивает, дико, жестоко, гораздо больше, чем нужно, чтобы прокормиться. Как одержимый, а если точнее – как человек. Да к тому же еще Сюзанна Рослен. Не понимаю, зачем этот зверь на нее напал. Разве что он болен бешенством и у него не все в порядке с головой. А еще я не пойму, почему его до сих пор не смогли найти. Тьма, да и только.
Адамберг взглянул на Камиллу и надолго умолк. Молчание его никогда не тяготило.
– А теперь скажи мне, при чем здесь ты, – снова заговорил он, и голос его звучал тихо, ласково. – Скажи, что у тебя пошло не так и чего ты ждешь от меня.
Камилла рассказала ему всю историю с самого начала: о первых растерзанных овцах, найденных недалеко от Вантбрюна; об облаве, устроенной местными жителями; о Массаре, на чьем мощном теле не росло ни единого волоска, и о его немецком доге; о глубоких ранах и следах огромных зубов на овечьих трупах; об исчезновении Красса Плешивого; о зверском убийстве Сюзанны; о том, как Солиман заперся в туалете, а Полуночник чуть было не превратился в мумию; о бегстве Массара и отметках на карте; об оборотне с шерстью внутри и скотобойнях в Манчестере, о подготовке фургона к путешествию, о псе Инсакторе (или как его там), словаре Солимана, пяти свечках в форме буквы «М», гибели пенсионера в Сотрэ, неудачной погоне и, наконец, о зловонном болоте, откуда не может выбраться Сюзанна.
В отличие от Адамберга, у Камиллы был четко организованный, быстрый ум. Весь рассказ занял у нее не более пятнадцати минут.
– Сотрэ, говоришь? Я как-то пропустил… где это?
– Почти сразу за перевалом Круа-От, чуть южнее Виллар-де-Ланса.
– Что вам удалось разузнать об этом убийстве?
– В том-то и дело, что ничего. Это был учитель на пенсии. Его зарезали ночью, рядом с деревней, где он жил. О ране ничего толком не известно, но поговаривают, что нападение совершила бродячая собака, может, из Пиренеев, а может, еще откуда. Солиман хотел осмотреть все церкви подряд, но потом оставил эту затею. Сказал, все равно мы вечно опаздываем.
– А потом что вы стали делать?
– Мы решили, что нам нужен полицейский.
– А потом?
– Я сказала, что у меня есть один знакомый.
– А почему вы не обратились в полицию Виллар-де-Ланса?
– Ни один полицейский не способен дослушать эту историю до конца. У нас нет ничего существенного.
– Люблю истории, где нет ничего существенного.
– Поэтому я о тебе и подумала.
Адамберг кивнул и некоторое время молчал. Камилла терпеливо ждала. Она объяснила суть дела, как могла. И уже была не в силах повлиять на решение Адамберга. Кроме того, она давно взяла за правило никого ни в чем не убеждать.
– Тебе стоило большого труда прийти ко мне? – несколько минут спустя спросил Адамберг, подняв на нее глаза.
– Хочешь, чтобы я сказала правду?
– Если можно.
– Мне это было ужасно неприятно.
Снова воцарилось молчание.
– Ладно, – заговорил Адамберг. – Значит, эта история задела тебя за живое. В чем причина? В волках или, может быть, в Сюзанне, Солимане, старом пастухе?
– Во всем сразу.
– А чем ты сейчас занимаешься?
– Ремонтирую бойлеры, чиню трубы.
– А твоя музыка?
– Сочиняю музыкальные темы для телесериала.
– Психологическая драма? Или, может быть, приключения?
– История любви. Сложные взаимоотношения в семействе полевых мышей.
– А-а.
Адамберг снова взял паузу.
– И ты всем этим занимаешься, живя в деревне Сен-Виктор-дю-Мон?
– Да.
– А тот Лоуренс, о котором ты говорила? Тот егерь из Меркантурского заповедника, который первым осматривал раны на трупах овец?
Адамберг произносил это имя как «Лоранс»: ему всегда было трудно воспроизводить звуки английского языка.
– Он вовсе не егерь, – сердито возразила Камилла. – Лоуренс приехал сюда в командировку, чтобы провести некоторые исследования и снять фильм о волках.
– Понятно. Ну, так этот человек, канадец…
– Что?
– Расскажи мне о нем.
– Он канадец. Приехал сюда в командировку, снимает фильм.
– Да, ты мне уже говорила. Расскажи мне о нем самом.
– А что о нем рассказывать?
– Мне нужно хорошенько разобраться в обстановке.
– Ну, он канадец. А больше мне нечего о нем сказать.
– Это он – такой высокий парень, словно созданный для приключений? Красивый, хорошо сложенный, с длинными светлыми волосами?
– Да-а, – настороженно протянула Камилла. – А это ты откуда узнал?
– Все канадцы такие. Разве нет?
– Наверное.
– Так расскажи мне о нем.
Камилла пристально посмотрела на Адамберга: он спокойно, с легкой улыбкой поглядывал на нее.
– Значит, ты хочешь разобраться в обстановке? – усмехнувшись, спросила она.
– Да, именно так.
– Например, ты не прочь узнать, сплю я с ним или нет?
– Да. Я, например, очень хочу знать, спишь ты с ним или нет.
– А какое тебе до этого дело?
– Никакого. Впрочем, мне нет дела и до волков. И до убийц тоже. И до полицейских. Мне нет дела ни до чего и ни до кого. Разве что до этой ивовой ветки, – проговорил он, притрагиваясь к кривому кусочку дерева, лежащему перед ним на земле. – И, пожалуй, до себя самого, хотя и не всегда.
– Ну ладно, – вздохнула Камилла. – Да, я с ним живу.
– Так, по крайней мере, понятнее, – сказал Адамберг.
Он встал, подобрал ветку, прошелся по полянке.
– Где ты оставила машину?
– На кемпинге у Ла-Бревальт, на въезде в Авиньон.
– У тебя хватит сил сегодня вечером доехать до Сотрэ?
Камилла кивнула.
Адамберг снова принялся неторопливо расхаживать по полянке. Нынче ночью, вернее, уже утром, около пяти часов, убийца с улицы Гей-Люссака наконец сломался: его признания напоминали бурный поток, прорвавший дамбу. Оставалось только составить отчет и позвонить Данглару, а затем в управление уголовной полиции. Потом поехать в гостиницу, оттуда позвонить в прокуратуру Гренобля и в Виллар-де-Ланс. Адамберг был знаком с тамошним капитаном жандармерии. Вот только надо вспомнить его имя. Ах да, Монвайян, Морис Монвайян. Человек с железной логикой.
Комиссар что-то посчитал, загибая пальцы, направился к берегу, подхватил лежащий на земле пистолет, сунул его в кобуру и надел ботинки.
– Значит, сегодня вечером, в восемь тридцать, – сказал он. – Надеюсь, вы меня подождете.
Камилла согласно кивнула и поднялась.
– Ты едешь с нами? – осведомилась она. – В Сотрэ?
– В Сотрэ, а если придется, то и дальше. Мне все равно на север, пора возвращаться в Париж, в Авиньоне я все закончил. По-моему, ничто не мешает мне по пути заехать в Сотрэ, как ты думаешь? Какая там погода?
– Туман.
– Ничего. Справимся.
– Почему ты решил ехать? – допытывалась Камилла.
– Хочешь, чтобы я сказал правду?
– Если можно.
– Потому что мне лучше до поры до времени оставаться под прикрытием, из-за той девушки, что преследует меня. Я жду одного важного известия.
Камилла понимающе закивала.
– Ну и потому, что меня очень интересует этот волк, – продолжал он.
Он немного помолчал, потом добавил:
– А еще потому, что ты меня об этом попросила.
XXVI
Ровно в восемь часов Солиман и Полуночник заняли свои обычные места позади грузовика и стали поджидать, когда появится гениальный сыщик. На фоне белоснежных палаток и чистеньких трейлеров фургон для перевозки скота имел такой неприглядный вид, что их едва не выдворили с территории кемпинга. Они поставили грузовик на почтительном расстоянии от остальных машин, чтобы никто не пожаловался администрации на резкий запах.
Днем Солиман принял душ, побрился, объехал на мопеде весь Авиньон, зарядил батарейку мобильного телефона, сделал множество нужных и ненужных покупок. А Полуночнику вовсе не требовалось все время что-то делать и куда-то бежать. Везде все одинаковое, и люди повсюду одни и те же. Он стоял на посту рядом с фургоном, положив руки на посох, и с легким презрением наблюдал за суетливой толпой, а верный Интерлок лежал у его ног; старику этого было вполне достаточно если не для счастья, то по крайней мере для спокойствия. А Солиман с каждым часом проявлял все большее нетерпение и любопытство. Шум и толчея Авиньона захватили его. Полуночника встревожило его безудержное желание удрать в город, колесить по нему на своем мопеде, хоть днем, хоть ночью, – неужто парню мало Экара? Чем раньше они найдут оборотня, чем раньше распорют ему брюхо, тем раньше Солиман вернется домой, к овцам, и успокоится.
Чуть поодаль Камилла, сидя на складном табурете, ужинала, зачерпывая столовой ложкой рис, обильно приправленный оливковым маслом. Она тоже ждала Адамберга, не испытывая ни огорчения, ни радости. Встреча с ним оказалась не таким тяжким испытанием, как она боялась. И ей не стоило никакого труда его уговорить. Казалось, он и без ее просьбы готов был заняться этим делом. Она не успела еще ничего сказать, как он ее опередил, словно только этого и ждал, сидя босиком на берегу Роны. В отличие от Полуночника, молча стоящего на страже у фургона, Солиман сгорал от нетерпения, стараясь не пропустить появление сыщика и не отрывая глаз от въездных ворот кемпинга.
Адамберг появился в назначенный час: он сидел за рулем служебного автомобиля, которому явно было пора на свалку. Камилла всех представила, мужчины обменялись короткими приветствиями и рукопожатиями. Комиссар, похоже, даже не заметил, что, общаясь с ним, Полуночник подчеркнуто держит дистанцию. Для Адамберга никогда не существовало социальных различий. Он не желал загонять себя в рамки общественных правил, не считал нужным придерживаться условностей и оказывать кому-нибудь почтение; отношения с людьми он строил просто и бесхитростно, поскольку не умел ни подчиняться, ни подавлять. Какая разница, кто главный, лишь бы ему, Адамбергу, не мешали идти своей дорогой.
Единственное, чего он немедленно потребовал, – это дать ему карту Массара. Он расстелил ее прямо на пыльной дороге и долго рассматривал с неопределенно-озабоченным видом. Адамберг вообще был одна сплошная неопределенность: его лицо никогда не отражало того, что происходило вокруг него.
– Какой-то он странный, этот маршрут, – пробормотал комиссар. – Все эти узкие проселочные дороги, развилки. Пожалуй, слишком сложно.
– Этот тип вообще непростой, – сказал Солиман. – Сумасшедшие все такие.
– Он хотел выиграть время и заставить всех поверить, что он пойдет именно этим путем. А сам мог в течение суток пересечь территорию Франции и покинуть страну.
– Во всяком случае, его до сих пор не поймали, – заметил Солиман.
– Потому что толком не искали, – произнес Адамберг, складывая карту.
– Но мы же его ищем!
– Возможно, – усмехнувшись, ответил Адамберг. – Но когда вся полиция будет поднята на ноги и бросится за ним в погоню, он уже не сможет позволить себе роскошь разгуливать по проселочным дорогам и посещать все храмы подряд. Не понимаю, почему он не выбрал автостраду.
– Массар лет двадцать занимался плетением стульев и бродил по всему краю, из деревни в деревню, – сообщила Камилла. – Он хорошо знает все дороги и тропинки, все места, где можно укрыться, а также пастбища и овчарни. Он хочет, чтобы его считали мертвым. А самое главное, он прячет от всех своего волка.
– Он бродит по ночам, – вступил в разговор Полуночник, – убивает людей и животных, а днем отсыпается. Вот почему он так медленно передвигается. Он не хочет, чтобы его видели, – так ему велит инстинкт. И держится подальше от людей – такова его натура.
Около часа ночи фургон остановился в Сотрэ. Адамберг обогнал его и терпеливо ждал у въезда в деревню, окутанную густым туманом. Мысли комиссара, как всегда, где-то витали, ненадолго задерживаясь на карте, волке, Солимане, фургоне, Камилле. Он был признателен судьбе за то, что она привела к нему Камиллу, что благодаря девушке он, возможно, поближе познакомится с гигантским волком. Однако это странное стечение обстоятельств его вовсе не удивляло. Зверь ворвался в его жизнь с того самого дня, когда совершил свое первое кровавое преступление, и теперь встреча с ним казалась Адамбергу вполне естественной и закономерной. Вполне естественно и то, что сейчас с ним рядом Камилла. Ее неожиданное появление на берегу реки, конечно, взволновало его, но не слишком. Эта девушка была частичкой его самого, крохотной, но очень важной, она пряталась где-то на кромке сознания. Поэтому, когда она внезапно оказалась в поле зрения, он, в общем, был к этому готов.
Конечно, есть еще этот тип, высокий, сильный, словно созданный для приключений, – а почему нет, собственно говоря? Адамберг ничего не имел против него. Да, этот тип. А почему бы ему не быть? Хорош собой, насколько Адамберг смог его рассмотреть. Ну и ладно, прекрасно, у тебя своя жизнь, у меня своя. Там, у реки, Камилла сначала держалась скованно, потом это прошло. Теперь она держалась спокойно, равнодушно. Ни дружелюбия, ни враждебности. Далекая, невозмутимая. Ладно. Это нормально. Она вычеркнула его из жизни. Да, именно так. Он же сам этого хотел. Все хорошо. А высокий светловолосый парень, – должен же у нее быть парень, так почему бы не этот? Камилла им восхищается, ну и на здоровье. А вот поедет ли она в Канаду – это уже другой вопрос.
Адамберг заметил приближающийся фургон и, открыв дверцу машины, дважды мигнул фарами. Грузовик с грохотом остановился на обочине, габаритные огни погасли. Спутники Камиллы спали рядом с ней, на пассажирских местах в кабине. Девушка растолкала Солимана и спрыгнула на дорогу. Молодой человек, толком не проснувшись и плохо соображая, выполз наружу и помог Полуночнику спуститься по ступенькам.
– Что ты тащишь меня, словно я мешок какой, – заворчал старый пастух. – Черт бы тебя взял!
– Я просто не хочу, чтобы ты упал, – объяснил Солиман.
– Скажите, а ничего другого, кроме этого фургона, у вас не нашлось? – спросил Адамберг, озабоченно оглядывая машину. – Ну, чтобы удобнее было путешествовать?
Камилла покачала головой:
– Знаешь, я уже привыкла.
– Понимаю, – кивнул Адамберг. – Я сам люблю этот запах. У нас в Пиренеях тоже так пахнет. Это овечий жиропот.
– Да, я знаю.
Полуночник прищурился, пытаясь что-нибудь рассмотреть в ночной темноте, его взгляд задержался на силуэте полицейского. Надо же, этот парень единственный, кто не жалуется на овечий запах в фургоне. Физиономия у него, прямо скажем, так себе, но с ним, пожалуй, стоит потолковать. Старик обошел грузовик и властным жестом подозвал Адамберга.
– Он хочет, чтобы ты подошел, – прокомментировала Камилла.
Адамберг приблизился к пастуху, а тот тем временем поправил шляпу и положил тяжелые ладони на посох.
– Послушай меня, парень, – обратился он к Адамбергу.
– Он, между прочим, комиссар, а никакой не парень, – сердито поправил его Солиман. – Комиссар!
– Что касается Массара, тут есть одна вещь, о которой девочка тебе наверняка не сказала, – не обращая на него внимания, продолжал Полуночник. – Он оборотень. У него на теле нет ни единого волоска, понимаешь?
– Да, я понял.
– Все волосы у него внутри. Когда схватите его, не церемоньтесь. Оборотень совладает с двадцатью крепкими мужчинами.
– Ладно.
– И еще кое-что, парень. В фургоне есть одно свободное место, в глубине справа. Можешь его занять.
– Спасибо.
– Но имей в виду, – предупредил старик и покосился на Солимана, – с нами молодая женщина. Надо уважать ее и уважать самих себя.
Чуть заметно кивнув в знак того, что разговор окончен, старик вскарабкался в фургон.
– «Гостеприимство, – провозгласил Солиман, – доброжелательное, сердечное отношение к гостям».
Камилла, усталая после девяти часов за рулем, тихо лежала, вытянувшись на кровати, и слушала, как за занавеской похрапывает Полуночник. Брезентовые полотнища на боковинах кузова были опущены, и в фургоне царила непроглядная тьма. По дороге машина основательно прогрелась, и сейчас внутри кузова было градусов на пять теплее, чем снаружи. Адамберг тоже спал. А может, и нет. Спал ли Солиман, она тоже не слышала. Раскатистый храп Полуночника заглушал звуки их дыхания. Адамберг, нимало не смутившись, занял четвертую койку, которую ему от всей души предложил Полуночник. Его предостережение никому не показалось странным: Полуночник играл в их маленькой компании роль священника; все, что он принимал или отвергал, было для остальных неписаным законом, и они делали вид, будто ему подчиняются. Адамберг сразу улегся спать, не создавая никому проблем. Он лежал на своей кровати, отделенный от Камиллы только узким проходом. Пятьдесят сантиметров – пустяк. Однако ей было даже спокойнее в непосредственной близости от Адамберга, чем с Полуночником и Солиманом, в особенности потому, что последний определенно проявлял беспокойство с самого отъезда из Экара.
Да, с Адамбергом ей, конечно, легче, ведь ничто куда проще, чем нечто. Ничто – это грустно, но просто и понятно. Протянув руку, она могла бы дотронуться до него. Не сосчитать, сколько часов она проспала, положив голову ему на плечо, и сон ее был крепок и безмятежен. Она даже вбила себе в голову, что этот мужчина ей идеально подходит, словно по волшебству, и с этим ничего не поделать. А сегодня его присутствие даже не смутило ее. Она предпочла бы, чтобы вместо него здесь спал Лоуренс. С канадцем ее связывали совсем иные отношения, нисколько не похожие на бурю страсти, с чего много лет назад началась их с Адамбергом совместная жизнь. Конечно, ее нынешние чувства гораздо скромнее, с примесью мелких подозрений и недомолвок. Однако Камилла давно уже не стремилась к идеалу. Она изменилась, и теперь к ней не так-то просто подступиться.
Полуночник перестал храпеть: должно быть, перевернулся на бок. Наконец-то короткая передышка. В тишине она услышала ровное дыхание Адамберга. Он тоже просто взял и заснул. У меня своя жизнь, у тебя своя. Вот что остается от великой веры, от великих страстей, – только спокойное, легкое дыхание.
Камилла, измученная тяжкими раздумьями, заснула поздно и проснулась только в девять. Она поспешно натянула сапоги, не касаясь пола босыми ногами, и выскользнула за брезентовую занавеску. Солиман лежал на кровати и, подперев голову рукой, усердно изучал словарь.
– А где остальные? – спросила она, налила себе кофе и уселась на кровать Полуночника, прикрикнув на пса: – Эй ты, Трикотажное Изделие, подвинься!
– Его зовут Интерлок, – поправил Солиман.
– Да, извини. Так где остальные?
– Полуночник пошел звонить своим овцам. Кажется, вчера старшая овца неважно себя чувствовала, у нее нога опухла. По-моему, это на нервной почве. Старик пытается поднять ей настроение. Когда во главе стада хромая овца, все идет наперекосяк.
– Как ее зовут, эту овцу?
– Ее зовут Джордж Гершвин, – ответил Солиман, поморщившись. – Это все Полуночник. Он хотел найти ей имя в словаре и ткнул наугад в статью из раздела имен собственных. А потом менять что-либо уже было поздно: что сказано, то сказано. Все и зовут ее просто Жорж. Как бы то ни было, нога у нее действительно опухла.
– А где Жан-Батист?
– Рано утром он сходил в полицию Сотрэ, а потом вернулся, сел в машину и поехал к другим полицейским, в Виллар-де-Ланс. Он сказал, прокуратура поручила им вести дело Серно, если я ничего не путаю. Он сказал, чтобы садились есть без него.
Адамберг вернулся в три часа. Солиман стирал белье в голубом тазике, Камилла сочиняла музыку, устроившись в кабине грузовика, Полуночник что-то тихо напевал, сидя на табурете и почесывая собаке голову. Адамберг некоторое время любовался на этот маленький кочевой табор. Ему было приятно к ним вернуться. Солиман первым вышел ему навстречу. Он проявлял еще большее рвение, чем накануне. Ему очень понравился этот полицейский, его странное лицо, его медлительность. Получше приглядевшись к нему утром, Солиман сообразил, что комиссар, внешне удивительно мягкий и открытый, не подчиняется ни людям, ни законам, ни условностям. Этим Адамберг напомнил ему Сюзанну и ее первобытный инстинкт независимости. Солиман проводил Адамберга до машины и рассказал ему о матери.
Юноша пристроился со своим тазиком поближе к комиссару, Полуночник, сидевший шагах в десяти от них, перестал мурлыкать песенку.
– Ну рассказывай, парень, – приказал он, – что за тварь перегрызла горло Серно?
– Очень большая собака или, возможно, волк, – ответил Адамберг.
Полуночник стукнул посохом о землю, словно в подтверждение своих пророчеств.
– Я повидался с Монвайяном, – продолжал Адамберг, – рассказал ему о Массаре, о Меркантурском звере. Я этого полицейского давно знаю. Он хороший профессионал, но слишком уж рациональный, и это ему мешает. Моя история ему понравилась, но скорее как поэма. И вот еще что: Монвайян предпочитает александрийский стих, причем не слушает более четырех строк зараз. В этом-то и препятствие, потому что эпическая поэма о Массаре не влезает в его упрямую голову. Монвайян предполагает, что это был волк. Год назад к югу от Гренобля, неподалеку от Экренского массива, произошел подобный случай. Но он и слышать не хочет о том, что это может быть человек. Я сказал ему, что для одинокого волка жертв слишком много, причем всего за несколько дней, но он считает это вполне обычным делом, особенно если волк болен бешенством или у него что-то не так с головой. Он собирается организовать облаву и заказать вертолет. Впрочем, это еще не все.
– Ты обедал, парень? – осведомился Полуночник.
– Нет, я забыл, – ответил комиссар.
– Соль, принеси ему поесть. И прихвати беленького.
Солиман поставил перед Адамбергом корзинку с едой и подал бутылку Полуночнику. Никто, кроме старика, не имел права разливать сен-викторское вино: Камиллу вежливо уведомили об этом наутро после ее ночного караула на перевале Ла-Бонет.
– «Экспансионизм, – проговорил Солиман, искоса поглядывая на старика, – индивидуальное или коллективное стремление властвовать над окружающими, подчинять их своей воле, стремление к господству».
– Уважай старших, – прервал его речь Полуночник.
Он наполнил стакан и протянул его Адамбергу.
– Это вино просто сказка: не ходишь – летаешь, сил хоть отбавляй, глаз как у сокола. Только поосторожнее, оно с характером.
Адамберг кивком поблагодарил старика.
– У Серно след удара на черепе, словно его стукнули по голове, перед тем как перегрызть горло, – продолжил он свой рассказ. – Что-нибудь подобное у Сюзанны Рослен было замечено?
Воцарилось напряженное молчание.
– Нам об этом ничего не известно, – сдавленно проговорил Солиман. – Тогда-то все были уверены, что это волк. Никто еще не подозревал Массара. И ее голову никто не осматривал.
Днем Солиман принял душ, побрился, объехал на мопеде весь Авиньон, зарядил батарейку мобильного телефона, сделал множество нужных и ненужных покупок. А Полуночнику вовсе не требовалось все время что-то делать и куда-то бежать. Везде все одинаковое, и люди повсюду одни и те же. Он стоял на посту рядом с фургоном, положив руки на посох, и с легким презрением наблюдал за суетливой толпой, а верный Интерлок лежал у его ног; старику этого было вполне достаточно если не для счастья, то по крайней мере для спокойствия. А Солиман с каждым часом проявлял все большее нетерпение и любопытство. Шум и толчея Авиньона захватили его. Полуночника встревожило его безудержное желание удрать в город, колесить по нему на своем мопеде, хоть днем, хоть ночью, – неужто парню мало Экара? Чем раньше они найдут оборотня, чем раньше распорют ему брюхо, тем раньше Солиман вернется домой, к овцам, и успокоится.
Чуть поодаль Камилла, сидя на складном табурете, ужинала, зачерпывая столовой ложкой рис, обильно приправленный оливковым маслом. Она тоже ждала Адамберга, не испытывая ни огорчения, ни радости. Встреча с ним оказалась не таким тяжким испытанием, как она боялась. И ей не стоило никакого труда его уговорить. Казалось, он и без ее просьбы готов был заняться этим делом. Она не успела еще ничего сказать, как он ее опередил, словно только этого и ждал, сидя босиком на берегу Роны. В отличие от Полуночника, молча стоящего на страже у фургона, Солиман сгорал от нетерпения, стараясь не пропустить появление сыщика и не отрывая глаз от въездных ворот кемпинга.
Адамберг появился в назначенный час: он сидел за рулем служебного автомобиля, которому явно было пора на свалку. Камилла всех представила, мужчины обменялись короткими приветствиями и рукопожатиями. Комиссар, похоже, даже не заметил, что, общаясь с ним, Полуночник подчеркнуто держит дистанцию. Для Адамберга никогда не существовало социальных различий. Он не желал загонять себя в рамки общественных правил, не считал нужным придерживаться условностей и оказывать кому-нибудь почтение; отношения с людьми он строил просто и бесхитростно, поскольку не умел ни подчиняться, ни подавлять. Какая разница, кто главный, лишь бы ему, Адамбергу, не мешали идти своей дорогой.
Единственное, чего он немедленно потребовал, – это дать ему карту Массара. Он расстелил ее прямо на пыльной дороге и долго рассматривал с неопределенно-озабоченным видом. Адамберг вообще был одна сплошная неопределенность: его лицо никогда не отражало того, что происходило вокруг него.
– Какой-то он странный, этот маршрут, – пробормотал комиссар. – Все эти узкие проселочные дороги, развилки. Пожалуй, слишком сложно.
– Этот тип вообще непростой, – сказал Солиман. – Сумасшедшие все такие.
– Он хотел выиграть время и заставить всех поверить, что он пойдет именно этим путем. А сам мог в течение суток пересечь территорию Франции и покинуть страну.
– Во всяком случае, его до сих пор не поймали, – заметил Солиман.
– Потому что толком не искали, – произнес Адамберг, складывая карту.
– Но мы же его ищем!
– Возможно, – усмехнувшись, ответил Адамберг. – Но когда вся полиция будет поднята на ноги и бросится за ним в погоню, он уже не сможет позволить себе роскошь разгуливать по проселочным дорогам и посещать все храмы подряд. Не понимаю, почему он не выбрал автостраду.
– Массар лет двадцать занимался плетением стульев и бродил по всему краю, из деревни в деревню, – сообщила Камилла. – Он хорошо знает все дороги и тропинки, все места, где можно укрыться, а также пастбища и овчарни. Он хочет, чтобы его считали мертвым. А самое главное, он прячет от всех своего волка.
– Он бродит по ночам, – вступил в разговор Полуночник, – убивает людей и животных, а днем отсыпается. Вот почему он так медленно передвигается. Он не хочет, чтобы его видели, – так ему велит инстинкт. И держится подальше от людей – такова его натура.
Около часа ночи фургон остановился в Сотрэ. Адамберг обогнал его и терпеливо ждал у въезда в деревню, окутанную густым туманом. Мысли комиссара, как всегда, где-то витали, ненадолго задерживаясь на карте, волке, Солимане, фургоне, Камилле. Он был признателен судьбе за то, что она привела к нему Камиллу, что благодаря девушке он, возможно, поближе познакомится с гигантским волком. Однако это странное стечение обстоятельств его вовсе не удивляло. Зверь ворвался в его жизнь с того самого дня, когда совершил свое первое кровавое преступление, и теперь встреча с ним казалась Адамбергу вполне естественной и закономерной. Вполне естественно и то, что сейчас с ним рядом Камилла. Ее неожиданное появление на берегу реки, конечно, взволновало его, но не слишком. Эта девушка была частичкой его самого, крохотной, но очень важной, она пряталась где-то на кромке сознания. Поэтому, когда она внезапно оказалась в поле зрения, он, в общем, был к этому готов.
Конечно, есть еще этот тип, высокий, сильный, словно созданный для приключений, – а почему нет, собственно говоря? Адамберг ничего не имел против него. Да, этот тип. А почему бы ему не быть? Хорош собой, насколько Адамберг смог его рассмотреть. Ну и ладно, прекрасно, у тебя своя жизнь, у меня своя. Там, у реки, Камилла сначала держалась скованно, потом это прошло. Теперь она держалась спокойно, равнодушно. Ни дружелюбия, ни враждебности. Далекая, невозмутимая. Ладно. Это нормально. Она вычеркнула его из жизни. Да, именно так. Он же сам этого хотел. Все хорошо. А высокий светловолосый парень, – должен же у нее быть парень, так почему бы не этот? Камилла им восхищается, ну и на здоровье. А вот поедет ли она в Канаду – это уже другой вопрос.
Адамберг заметил приближающийся фургон и, открыв дверцу машины, дважды мигнул фарами. Грузовик с грохотом остановился на обочине, габаритные огни погасли. Спутники Камиллы спали рядом с ней, на пассажирских местах в кабине. Девушка растолкала Солимана и спрыгнула на дорогу. Молодой человек, толком не проснувшись и плохо соображая, выполз наружу и помог Полуночнику спуститься по ступенькам.
– Что ты тащишь меня, словно я мешок какой, – заворчал старый пастух. – Черт бы тебя взял!
– Я просто не хочу, чтобы ты упал, – объяснил Солиман.
– Скажите, а ничего другого, кроме этого фургона, у вас не нашлось? – спросил Адамберг, озабоченно оглядывая машину. – Ну, чтобы удобнее было путешествовать?
Камилла покачала головой:
– Знаешь, я уже привыкла.
– Понимаю, – кивнул Адамберг. – Я сам люблю этот запах. У нас в Пиренеях тоже так пахнет. Это овечий жиропот.
– Да, я знаю.
Полуночник прищурился, пытаясь что-нибудь рассмотреть в ночной темноте, его взгляд задержался на силуэте полицейского. Надо же, этот парень единственный, кто не жалуется на овечий запах в фургоне. Физиономия у него, прямо скажем, так себе, но с ним, пожалуй, стоит потолковать. Старик обошел грузовик и властным жестом подозвал Адамберга.
– Он хочет, чтобы ты подошел, – прокомментировала Камилла.
Адамберг приблизился к пастуху, а тот тем временем поправил шляпу и положил тяжелые ладони на посох.
– Послушай меня, парень, – обратился он к Адамбергу.
– Он, между прочим, комиссар, а никакой не парень, – сердито поправил его Солиман. – Комиссар!
– Что касается Массара, тут есть одна вещь, о которой девочка тебе наверняка не сказала, – не обращая на него внимания, продолжал Полуночник. – Он оборотень. У него на теле нет ни единого волоска, понимаешь?
– Да, я понял.
– Все волосы у него внутри. Когда схватите его, не церемоньтесь. Оборотень совладает с двадцатью крепкими мужчинами.
– Ладно.
– И еще кое-что, парень. В фургоне есть одно свободное место, в глубине справа. Можешь его занять.
– Спасибо.
– Но имей в виду, – предупредил старик и покосился на Солимана, – с нами молодая женщина. Надо уважать ее и уважать самих себя.
Чуть заметно кивнув в знак того, что разговор окончен, старик вскарабкался в фургон.
– «Гостеприимство, – провозгласил Солиман, – доброжелательное, сердечное отношение к гостям».
Камилла, усталая после девяти часов за рулем, тихо лежала, вытянувшись на кровати, и слушала, как за занавеской похрапывает Полуночник. Брезентовые полотнища на боковинах кузова были опущены, и в фургоне царила непроглядная тьма. По дороге машина основательно прогрелась, и сейчас внутри кузова было градусов на пять теплее, чем снаружи. Адамберг тоже спал. А может, и нет. Спал ли Солиман, она тоже не слышала. Раскатистый храп Полуночника заглушал звуки их дыхания. Адамберг, нимало не смутившись, занял четвертую койку, которую ему от всей души предложил Полуночник. Его предостережение никому не показалось странным: Полуночник играл в их маленькой компании роль священника; все, что он принимал или отвергал, было для остальных неписаным законом, и они делали вид, будто ему подчиняются. Адамберг сразу улегся спать, не создавая никому проблем. Он лежал на своей кровати, отделенный от Камиллы только узким проходом. Пятьдесят сантиметров – пустяк. Однако ей было даже спокойнее в непосредственной близости от Адамберга, чем с Полуночником и Солиманом, в особенности потому, что последний определенно проявлял беспокойство с самого отъезда из Экара.
Да, с Адамбергом ей, конечно, легче, ведь ничто куда проще, чем нечто. Ничто – это грустно, но просто и понятно. Протянув руку, она могла бы дотронуться до него. Не сосчитать, сколько часов она проспала, положив голову ему на плечо, и сон ее был крепок и безмятежен. Она даже вбила себе в голову, что этот мужчина ей идеально подходит, словно по волшебству, и с этим ничего не поделать. А сегодня его присутствие даже не смутило ее. Она предпочла бы, чтобы вместо него здесь спал Лоуренс. С канадцем ее связывали совсем иные отношения, нисколько не похожие на бурю страсти, с чего много лет назад началась их с Адамбергом совместная жизнь. Конечно, ее нынешние чувства гораздо скромнее, с примесью мелких подозрений и недомолвок. Однако Камилла давно уже не стремилась к идеалу. Она изменилась, и теперь к ней не так-то просто подступиться.
Полуночник перестал храпеть: должно быть, перевернулся на бок. Наконец-то короткая передышка. В тишине она услышала ровное дыхание Адамберга. Он тоже просто взял и заснул. У меня своя жизнь, у тебя своя. Вот что остается от великой веры, от великих страстей, – только спокойное, легкое дыхание.
Камилла, измученная тяжкими раздумьями, заснула поздно и проснулась только в девять. Она поспешно натянула сапоги, не касаясь пола босыми ногами, и выскользнула за брезентовую занавеску. Солиман лежал на кровати и, подперев голову рукой, усердно изучал словарь.
– А где остальные? – спросила она, налила себе кофе и уселась на кровать Полуночника, прикрикнув на пса: – Эй ты, Трикотажное Изделие, подвинься!
– Его зовут Интерлок, – поправил Солиман.
– Да, извини. Так где остальные?
– Полуночник пошел звонить своим овцам. Кажется, вчера старшая овца неважно себя чувствовала, у нее нога опухла. По-моему, это на нервной почве. Старик пытается поднять ей настроение. Когда во главе стада хромая овца, все идет наперекосяк.
– Как ее зовут, эту овцу?
– Ее зовут Джордж Гершвин, – ответил Солиман, поморщившись. – Это все Полуночник. Он хотел найти ей имя в словаре и ткнул наугад в статью из раздела имен собственных. А потом менять что-либо уже было поздно: что сказано, то сказано. Все и зовут ее просто Жорж. Как бы то ни было, нога у нее действительно опухла.
– А где Жан-Батист?
– Рано утром он сходил в полицию Сотрэ, а потом вернулся, сел в машину и поехал к другим полицейским, в Виллар-де-Ланс. Он сказал, прокуратура поручила им вести дело Серно, если я ничего не путаю. Он сказал, чтобы садились есть без него.
Адамберг вернулся в три часа. Солиман стирал белье в голубом тазике, Камилла сочиняла музыку, устроившись в кабине грузовика, Полуночник что-то тихо напевал, сидя на табурете и почесывая собаке голову. Адамберг некоторое время любовался на этот маленький кочевой табор. Ему было приятно к ним вернуться. Солиман первым вышел ему навстречу. Он проявлял еще большее рвение, чем накануне. Ему очень понравился этот полицейский, его странное лицо, его медлительность. Получше приглядевшись к нему утром, Солиман сообразил, что комиссар, внешне удивительно мягкий и открытый, не подчиняется ни людям, ни законам, ни условностям. Этим Адамберг напомнил ему Сюзанну и ее первобытный инстинкт независимости. Солиман проводил Адамберга до машины и рассказал ему о матери.
Юноша пристроился со своим тазиком поближе к комиссару, Полуночник, сидевший шагах в десяти от них, перестал мурлыкать песенку.
– Ну рассказывай, парень, – приказал он, – что за тварь перегрызла горло Серно?
– Очень большая собака или, возможно, волк, – ответил Адамберг.
Полуночник стукнул посохом о землю, словно в подтверждение своих пророчеств.
– Я повидался с Монвайяном, – продолжал Адамберг, – рассказал ему о Массаре, о Меркантурском звере. Я этого полицейского давно знаю. Он хороший профессионал, но слишком уж рациональный, и это ему мешает. Моя история ему понравилась, но скорее как поэма. И вот еще что: Монвайян предпочитает александрийский стих, причем не слушает более четырех строк зараз. В этом-то и препятствие, потому что эпическая поэма о Массаре не влезает в его упрямую голову. Монвайян предполагает, что это был волк. Год назад к югу от Гренобля, неподалеку от Экренского массива, произошел подобный случай. Но он и слышать не хочет о том, что это может быть человек. Я сказал ему, что для одинокого волка жертв слишком много, причем всего за несколько дней, но он считает это вполне обычным делом, особенно если волк болен бешенством или у него что-то не так с головой. Он собирается организовать облаву и заказать вертолет. Впрочем, это еще не все.
– Ты обедал, парень? – осведомился Полуночник.
– Нет, я забыл, – ответил комиссар.
– Соль, принеси ему поесть. И прихвати беленького.
Солиман поставил перед Адамбергом корзинку с едой и подал бутылку Полуночнику. Никто, кроме старика, не имел права разливать сен-викторское вино: Камиллу вежливо уведомили об этом наутро после ее ночного караула на перевале Ла-Бонет.
– «Экспансионизм, – проговорил Солиман, искоса поглядывая на старика, – индивидуальное или коллективное стремление властвовать над окружающими, подчинять их своей воле, стремление к господству».
– Уважай старших, – прервал его речь Полуночник.
Он наполнил стакан и протянул его Адамбергу.
– Это вино просто сказка: не ходишь – летаешь, сил хоть отбавляй, глаз как у сокола. Только поосторожнее, оно с характером.
Адамберг кивком поблагодарил старика.
– У Серно след удара на черепе, словно его стукнули по голове, перед тем как перегрызть горло, – продолжил он свой рассказ. – Что-нибудь подобное у Сюзанны Рослен было замечено?
Воцарилось напряженное молчание.
– Нам об этом ничего не известно, – сдавленно проговорил Солиман. – Тогда-то все были уверены, что это волк. Никто еще не подозревал Массара. И ее голову никто не осматривал.