Варгас Фред. Уйди скорей и не спеши обратно

   – Быстро бегаете, лейтенант. Никогда бы не подумал.
   – Потому что у меня толстый зад?
   – Нет, – соврал Адамберг.
   – Ошибаетесь. Он мне мешает.
   – Я бы не сказал.
   – Просто у меня сил много, – ответила Ретанкур. – И я этим пользуюсь, когда захочу.
   – Когда, например?
   – Да хоть сейчас, когда придавить надо.
   – У вас есть фонарик? Мой намок.
   Ретанкур протянула ему фонарь, и Адамберг осветил лицо лежавшего на земле. Затем надел на него наручники, одним браслетом скрепив с Ретанкур. Все равно что к дереву привязал.
   – Юный потомок Журно, – сказал он, – месть кончается здесь, на набережной Жеммап.
   Юноша взглянул на него с изумлением и ненавистью.
   – Вы не того схватили, – морщась, проговорил он. – Старик на меня напал, а я защищался.
   – Я был сзади. Ты ударил его кулаком в лицо.
   – Потому что он вытащил пушку! Он спросил: «Это вы?» – и сразу достал пушку! Я и ударил. Я не знаю, что ему было надо! Пожалуйста, не могли бы вы попросить даму подвинуться? Я задыхаюсь.
   – Пересядьте ему на ноги, Ретанкур.
   Адамберг обшарил карманы юноши в поисках документов. Во внутреннем кармане куртки он нашел бумажник и вынул его содержимое при свете фонарика.
   – Пустите меня! – крикнул парень. – Он на меня напал!
   – Замолчи. Ты начинаешь утомлять.
   – Вы ошиблись! Я не знаю никаких Журно!
   Адамберг нахмурил брови и осветил удостоверение личности.
   – Так ты даже не Эллер-Девиль? – удивленно спросил он.
   – Нет! Вы же видите, здесь ошибка! Тот тип на меня напал!
   – Поставьте его на ноги, Ретанкур, – велел Адамберг. – И отведите в машину.
   Комиссар встал, с его одежды стекала грязная вода. Встревоженный, он вернулся к Эсталеру. Молодого человека звали Антуан Юрфен, родился в Ветиньи, департамент Луар-э-Шер. Так это просто друг Мари-Бель? На которого напал старик?
   Видно, Эсталеру удалось вернуть к жизни бездыханное тело старика, он сидел рядом, поддерживая его за плечи.
   – Эсталер, – спросил Адамберг, подойдя, – почему вы не побежали, когда я приказал?
   – Извините, комиссар, за то, что ослушался. Но Ретанкур бегает в три раза быстрее меня, а он уже был очень далеко, вот я и подумал, что вся надежда на нее.
   – Странно, что родители назвали ее Виолеттой.
   – Знаете, комиссар, младенцы ведь крошечные, разве подумаешь, что потом он вырастет громадным, как танк. Но она очень милая женщина, – спешно поправился он. – Очень добрая.
   – Вот как?
   – Конечно, надо узнать ее поближе.
   – Как он?
   – Дышит, но в бронхи попала вода. К тому же потрясение, он совсем без сил, наверняка слабое сердце. Я вызвал «скорую», правильно?
   Адамберг опустился на колени и осветил лицо человека, лежавшего на коленях Эсталера.
   – Черт! Декамбре!
   Адамберг взял его за подбородок и легонько потряс.
   – Декамбре, это Адамберг, очнитесь, старина.
   Декамбре слабо шевельнулся и приоткрыл глаза.
   – Это не Дамас, – слабо проговорил он. – Уголь.
   Подъехала «скорая», из нее выпрыгнули два санитара с носилками.
   – Куда вы его повезете? – спросил Адамберг.
   – В Сен-Луи, – ответил один из них, опуская старика на носилки.
   Адамберг смотрел, как Декамбре погрузили в машину. Потом достал из кармана телефон и покачал головой.
   – Нахлебался воды, – сказал он Эсталеру. – Дайте мне ваш.
   Адамберг подумал, что если Камилла и захочет, позвонить она все равно не сможет, его телефон наглотался воды. Но это не важно, ведь Камилла не хочет звонить. Ну и прекрасно. Не звони больше. И беги, Камилла, беги.
   Адамберг набрал номер Декамбре, трубку взяла Ева, она еще не спала.
   – Ева, позовите Лизбету, это срочно.
   – Лизбета в кабаре, – сухо ответила та. – Она поет.
   – Тогда дайте мне номер кабаре.
   – Лизбету нельзя беспокоить на сцене.
   – Это приказ, Ева.
   Наступила тишина, и Адамберг подумал, не ведет ли он себя, как полицейский. Он прекрасно понимал, что Ева должна быть зла на весь мир, но сейчас просто не время.
   Прошло десять минут, прежде чем он дозвонился до Лизбеты.
   – Я уже собралась уходить, комиссар. Если вы звоните сказать, что отпустили Дамаса, то я слушаю. А иначе и звонить нечего.
   – Я звоню сказать, что на Декамбре напали. Он в больнице Сен-Луи. Нет, Лизбета, думаю, выкарабкается. Нет, один парень. Не знаю, его будут допрашивать. Будьте добры, соберите сумку и не забудьте положить две-три книжки, когда пойдете к нему. Вы ему очень нужны.
   – Это все из-за вас! Зачем вы вызвали его?
   – Куда, Лизбета?
   – Когда звонили. У вас что, мало людей в полиции? Декамбре у вас не на посылках.
   – Я ему не звонил, Лизбета.
   – Это был кто-то из ваших коллег, – возразила она. – Он звонил по вашему поручению. Я еще не сошла с ума, я сама передавала ему про встречу.
   – На набережной Жеммап?
   – Напротив дома 57, в половине двенадцатого.
   Адамберг покачал в темноте головой.
   – Лизбета, пусть Декамбре не выходит из своей палаты, ни под каким видом, кто бы ни позвонил.
   – Так это были не вы?
   – Нет, Лизбета. Оставайтесь с ним. Я пришлю вам охрану.
   Адамберг повесил трубку и сразу позвонил в уголовный розыск.
   – Бригадир Гардон, – послышался ответ.
   – Гардон, пошлите человека в больницу Сен-Луи охранять палату Эрве Дюкуэдика. И двоих человек на смену агентам на улице Конвенции у дома Мари-Бель. Нет, все то же, пусть просто наблюдают за домом. Когда завтра утром она выйдет, пусть везут ее ко мне.
   – Арестовать ее, комиссар?
   – Нет, она нужна как свидетель. Как пожилая дама?
   – Сначала беседовала с внуком через решетку, а сейчас спит.
   – О чем они говорили, Гардон?
   – Да вообще-то они играли. В китайский портрет. Знаете, такая игра, где нужно угадать человека по характеру. На какой цвет он похож? На какое животное? На какой звук? И нужно угадать, кого загадали. Это трудно.
   – Не похоже, чтобы они слишком тревожились о своей участи.
   – Никак нет. Старушка нас даже развлекает. Эллер-Девиль хороший парень, поделился своими лепешками. Вообще-то Мане делает их из молочных пенок, но у нее…
   – Знаю, Гардон. Ей приходится класть сметану. Пришел анализ древесного угля Клементины?
   – Час назад получили. К сожалению, ничего нет. Это не яблоня. Ясень, вяз, акация, все, что продают в магазине.
   – Черт.
   – Такие дела, комиссар.
   Адамберг вернулся к машине, мокрая одежда липла к телу, его пробирал легкий озноб. Эсталер сел за руль, Ретанкур села сзади, скрепленная наручниками с юношей. Комиссар нагнулся к окошку.
   – Эсталер, это вы забрали мои ботинки? – спросил он. – Я не могу их найти.
   – Нет, комиссар, я их не видел.
   – Тем хуже. – Адамберг сел на переднее сиденье. – Не торчать же здесь всю ночь.
   Эсталер включил зажигание. Юноша перестал кричать о своей невиновности, словно придавленный неумолимой тушей Ретанкур.
   – Отвезите меня домой, – попросил Адамберг. – Пусть ночные дежурные начнут допрос Антуана Юрфена Эллер-Девиля-Журно, или как его там.
   – Юрфен, – крикнул юноша, – Антуан Юр-фен!
   – Проверьте его документы, домашний адрес, алиби и прочее. А я займусь этим чертовым углем.
   – Где? – удивилась Ретанкур.
   – В своей постели.
   Адамберг лежал в темноте, закрыв глаза. Сквозь усталость и мрачную тучу минувшего дня вырисовывались три картинки. Лепешки Клементины, намокший телефон и древесный уголь. От лепешек он отмахнулся, к расследованию они отношения не имеют, это всего лишь бальзам для души сеятеля и его бабушки. Намокший телефон решил его навестить в память былой надежды, обломок кораблекрушения, которому самое место в популярной «Страничке французской истории» Жосса Ле Герна.
   Мобильный телефон Адамберга, с автономной трехдневной батареей, держал путь на восток улицы Деламбр, получил пробоину у канала Сен-Мартен и затонул. Экипаж погиб. На борту была женщина, Камилла Форестье, погибла.
   Решено. Не звони, Камилла. Пусть будет так. Все безразлично.
   Остается еще древесный уголь.
   Снова он. Опять все сначала.
   Дамас – тонкий знаток чумы, и он совершил большую промашку. Одно совсем не вязалось с другим. Или Дамас совсем ничего не знает о чуме и каждый раз совершает ошибку, когда мажет тела углем. Или он что-то знает и никогда бы так не сделал. Только не Дамас. Только не тот, кто так почтительно относится к старинным трактатам, обозначая все пропуски, которые вынужден делать. Дамас не обязан был ставить эти многоточия, которые мешали Ле Герну читать. Все было там, внутри этих точек, они были символом слепого поклонения знатока тексту оригинала. Благоговение знатока чумы. Старинный текст нельзя истолочь в ступе, раздробить на мелкие части по собственной прихоти, чтобы приготовить дешевую микстуру. Его почитают и уважают, к нему относятся как к божеству и берегут от скверны. Человек, который ставит многоточия, не намажет тело древесным углем, он не совершит большую промашку. Это был бы позор, осквернение бича Божьего, попавшего в руки обожателя. Тот, кто мнит себя повелителем веры, возводит ее на пьедестал. У Дамаса была сила Журно, но он был последним, кто мог ею повелевать.
   Адамберг встал и начал бродить по квартире. Дамас не дробил Историю. Дамас вставил многоточия. Значит, он не мазал тела углем.
   Значит, он не убивал. Угольная пыль густо покрывала следы удушения. Это было последнее, что делал убийца, и это был не Дамас. Он не мазал углем и не душил. Не раздевал. Не вскрывал замки.
   Адамберг замер у телефона. Дамас делал только то, во что верил. Он был повелителем бича Божьего и сеял записки, рисовал четверки, подбрасывал чумных блох. Записки предвещали возвращение настоящей чумы, освобождая его от тяжелой ноши. Записки будоражили умы, помогали поверить, что к нему вернулась былая сила. Записки сеяли смуту, развязывали ему руки. Знак четверки охранял от беды, которую он якобы нес, успокаивал совесть этого щепетильного человека, мнившего себя убийцей. Выбирая жертвы, повелитель чумы не может пустить все на самотек. Четверки были необходимы, чтобы преградить вход насекомым, чтобы прицел был точным, а не приблизительным. Дамас не способен погубить всех жителей дома, если ему был нужен только один. Такое было бы непростительно для сына Журно.
   Вот что делал Дамас. Он верил в то, что творил. Он направил свою власть на тех, кто его уничтожил, чтобы возродиться вновь. Подсунул под пять дверей безвредных блох. Клементина «довела дело до конца» и подбросила блох трем последним мучителям. В этом и было невинное преступление легковерного сеятеля чумы.
   Но кто-то убивал у Дамаса за спиной. Некто проник в его призрак и действовал за него наяву. Какой-то ловкач, который ни секунды не верил в чуму и ничего о ней не знал. Тот, кто думал, что у зачумленных чернеет кожа. Тот, кто совершал большую промашку. Тот, кто постоянно и неумолимо толкал Дамаса в глубокую яму, которую он себе выкопал. Все очень просто. Дамас думал, что убивает, а другой делал это за него. Против Дамаса были неопровержимые улики, он был повязан со всех сторон, начиная с крысиных блох, кончая углем, которые прямиком привели бы его к пожизненному заключению. Кто осмелится утверждать, что Дамас невиновен, ссылаясь на какие-то несчастные многоточия? Кто ухватится за соломинку в бушующем шторме? Ни один присяжный не поверит трем маленьким точкам.
   Декамбре догадался. Он ухватился за то, что одержимость ученого сеятеля и грубая работа в конце – несовместимы. Он уцепился за древесный уголь и сделал единственно возможный вывод: их двое. Сеятель и убийца. Декамбре чересчур много болтал в тот вечер в «Викинге», и убийца все понял и взвесил последствия своей ошибки. Оставались считанные часы до того, пока старый умник дойдет до самой сути и побежит в полицию. Над убийцей нависла неминуемая угроза, старик должен замолчать. Времени на выдумки не оставалось. Пришлось изобразить несчастный случай, роковую случайность, падение в воду.
   Юрфен. Человек, который достаточно ненавидел Дамаса, чтобы желать его погибели. Человек, который сблизился с Мари-Бель, чтобы все выведать у простодушной сестрицы. Тщедушный слабак, с виду такой ягненок, а на деле негодяй без страха и совести, способный одним ударом свалить старика в воду. Жестокий, безжалостный убийца. Почему же тогда попросту не убить самого Дамаса? Зачем убивать пятерых человек?
   Адамберг подошел к окну и прижался лбом к стеклу, глядя на темную улицу.
   А что, если поменять телефон, а старый номер сохранить?
   Он порылся в мокрой куртке, достал телефон и разобрал его, чтобы просушить внутренности. А вдруг получится.
   А что, если убийца просто-напросто не мог убить Дамаса? Потому что его вина была бы очевидной? Как в убийстве богатой женщины сразу подозревают ее мужа. Стало быть, единственное объяснение, какое можно найти, – Юрфен был мужем Дамаса. Бедный муж богатого Дамаса.
   Наследство Эллер-Девиля.
   Не сходя с места, Адамберг позвонил в уголовный розыск.
   – Что он говорит? – спросил комиссар.
   – Что старик на него напал, а он защищался. Он раздражается все больше и больше.
   – Не отпускайте его. Это вы, Гардон?
   – Лейтенант Мордан, комиссар.
   – Это он, Мордан. Он задушил женщину и четверых мужчин.
   – Он все отрицает.
   – Это сделал он. У него есть алиби?
   – Он был у себя в Роморантене.
   – Проверьте самым тщательным образом все, что связано в Роморантеном. Найдите связь между Юрфеном и наследством Эллер-Девиля. Минутку, Мордан. Напомните, как его зовут.
   – Антуан.
   – Эллер-Девиля-отца звали Антуан. Разбудите Данглара и срочно пошлите его в Роморантен. Пусть займется этим с самого утра. Данглар специалист по семейным делам, особенно по разоренным семьям. Скажите, пусть выяснит, не является ли Антуан Юрфен сыном Эллер-Девиля. Его непризнанным сыном.
   – А зачем?
   – А затем, что он и есть его непризнанный сын, Мордан.
   Пробудившись, Адамберг взглянул на обнаженный выпотрошенный телефон, тот совсем просох. Он набрал номер технической службы, которая днем и ночью была к услугам разных зануд, и потребовал новый аппарат со старым номером взамен утонувшего.
   – Это невозможно, – устало ответила женщина в трубке.
   – Возможно. Электронная карта высохла. Надо только переставить ее в новый аппарат.
   – Этого нельзя сделать, месье. Это же не стационарный телефон, там стоит электронный чип, который нельзя…
   – Я все знаю о чипах, – перебил Адамберг. – Они живучи, как блохи. И я хочу, чтобы вы переселили его в новый корпус.
   – Почему бы вам просто не взять другой номер?
   – Потому что я жду очень важного звонка лет через десять-пятнадцать. С вами говорят из уголовной полиции, – добавил Адамберг.
   – Ну, если так… – Последние слова произвели на женщину впечатление.
   – Через час жду новый аппарат.
   Он повесил трубку, надеясь, что с чипом ему повезет больше, чем Дамасу с блохами.

XXXVII

   Данглар позвонил, когда Адамберг заканчивал одеваться, надев футболку и брюки очень похожие на те, что были на нем накануне. Он старался одеваться всегда одинаково, чтобы не терзаться вопросом, что бы сегодня надеть и как подобрать подходящую пару. А вот второй пары ботинок он в шкафу не нашел, там были только грубые горные башмаки, непригодные для улиц Парижа, и он остановился на кожаных сандалиях, которые надел на босую ногу.
   – Я в Роморантене, – сказал Данглар, – и страшно хочу спать.
   – Вы проспите четыре дня кряду после того, как обшарите город. Мы у роковой черты. Не упустите след Антуана Юрфена.
   – С Юрфеном я закончил. Сейчас иду спать, а потом возвращаюсь в Париж.
   – Потом, Данглар. Выпейте три чашки кофе и идите по следу.
   – Я шел по следу и все завершил. Понадобилось всего лишь расспросить его мать, она-то не собиралась делать из этого тайну. Антуан Юрфен – сын Эллер-Девиля, он на восемь лет младше Дамаса, непризнанный ребенок. Эллер-Девиль его…
   – Как они живут, Данглар? Бедно?
   – Я бы сказал, очень стесненно. Антуан работает у продавца замков, живет в комнатушке над магазином. Эллер-Девиль его…
   – Превосходно. Садитесь в машину, по приезде расскажете подробности. Удалось что-нибудь узнать о заказчике?
   – Вчера в полночь нашел в компьютере. Он из Шательро. Производство стали Месле, огромный завод в промышленной зоне, главный поставщик воздушного флота на мировом рынке.
   – Богатый улов, Данглар. Месле – владелец?
   – Да, Родольф Месле, инженер-физик, профессор университета, директор лаборатории, руководитель предприятия и обладатель девяти патентов на изобретения.
   – Один из которых – ультралегкая, почти не ломающаяся сталь?
   – Сверхпрочная сталь, – поправил Данглар. – Да, это одно из его изобретений. Он запатентовал его семь лет и семь месяцев назад.
   – Это он, Данглар, он заказал избить Дамаса и изнасиловать девушку.
   – Понятно, что он. Но он еще и этакий местный царек, неприкосновенная персона французской промышленности.
   – Мы его достанем.
   – Не думаю, что министерство скажет нам за это спасибо, комиссар. Тут на карту поставлены огромные деньги и репутация страны.
   – А мы и не будем никому говорить, тем более Брезийону. Достаточно информации просочиться в прессу, и через два дня эта сволочь уже не отмоется. Это подмочит ему репутацию, а потом окончательно свалит. Вот где вмешается правосудие.
   – Прекрасно, – одобрил Данглар. – Я хотел еще сказать про мать Юрфена…
   – Позже, Данглар. Сейчас я должен заняться ее сыном.
   Ночные дежурные оставили на столе отчет. Антуан Юрфен, двадцати трех лет, родившийся в Ветиньи и проживавший в Роморантене, департамент Луар-э-Шер, упрямо стоял на своем и позвонил адвокату, который посоветовал ему молчать. С тех пор Антуан Юрфен не раскрывал рта.
   Адамберг остановился у его камеры. Юноша сидел на кушетке, стиснув челюсти, играя желваками на костлявом лице и хрустя суставами худых пальцев.
   – Антуан, – обратился к нему Адамберг, – ты сын Антуана. Отпрыск Эллер-Девиля, лишенный всего. Признания, отца, денег. Вместо них тебе досталось горе, оплеухи, побои. Ты тоже дерешься и рвешь зубами, но уже своего единокровного брата, Дамаса. Того, кто был признан, кому достались деньги. И который получил столько же пощечин, что и ты, если ты об этом не знал. У вас был один отец, вам доставались одни оплеухи.
   Юрфен молчал, только кинул на полицейского взгляд, исполненный ненависти и в то же время беззащитный.
   – Адвокат велел молчать, и ты повинуешься. Ты дисциплинированный и послушный, Антуан. Странная черта для убийцы. Если я войду к тебе в камеру, не знаю, набросишься ты на меня или свернешься клубочком в углу. А может, и то и другое. Я даже не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в том, что творишь. Ты только действуешь, мысли в тебе я не вижу. Дамас же, напротив, полон мысли, но совершенно беспомощен. Вы оба разрушители, ты действуешь руками, а он – головой. Ты меня слушаешь, Антуан?
   Молодой человек сидел неподвижно, по его телу пробежала дрожь.
   Адамберг отпустил решетку и отошел, ему было почти столь же мучительно видеть это дрожащее искаженное лицо, как и наивную невозмутимость Дамаса. Папаша Эллер-Девиль мог гордиться собой.
   Камеры Клементины и Дамаса были в другом конце коридора. Клементина играла в покер с Дамасом, подсовывая карты под решеткой. За неимением лучшего играли на лепешки.
   – Вам удалось поспать, Клементина? – спросил Адамберг, открывая решетку.
   – Совсем не так плохо, – отвечала старуха. – Не как дома, но и здесь отдохнуть можно. Когда вы нас с мальчиком отпустите?
   – Лейтенант Фруаси проводит вас в душ и даст белье. Откуда у вас карты?
   – Это все ваш бригадир Гардон. Мы вчера неплохо вечерок скоротали.
   – Дамас, – сказал Адамберг, – приготовься. Потом ты пойдешь.
   – Куда? – спросил Дамас.
   – Мыться.
   Элен Фруаси увела старую женщину, а Адамберг подошел к камере Кевина Рубо.
   – Ты выходишь, Рубо, вставай. Тебя переводят в другое место.
   – Мне и здесь хорошо, – отозвался Рубо.
   – Ты еще вернешься, – ответил Адамберг, широко открывая решетку. – Против тебя возбуждено дело за нанесение телесных повреждений и попытку изнасилования.
   – Черт, – выругался Рубо, – я же на шухере стоял.
   – Видно, стоялось тебе очень весело. Ты был шестым в списке. А значит, одним из самых опасных.
   – Черт, я ведь все-таки пришел вам помочь. Помощь правосудию, это же зачтется?
   – Убирайся. Я тебе не судья.
   Два офицера вывели Рубо из здания уголовного розыска. Адамберг сверился с записями. «Угри, большая челюсть, чувствительный – Морель».
   – Морель, кто сменил пост у дома Мари-Бель? – спросил он, взглянув на часы.
   – Ноэль и Фавр, комиссар.
   – И какого черта они там торчат? Уже половина Десятого.
   – Наверно, она останется дома. С тех пор как Забрали ее брата, она не открывала магазин.
   – Я еду туда, – объявил Адамберг. – Раз Юр-фен не хочет говорить, Мари-Бель расскажет мне, что он у нее вымогал.
   – Вы так и пойдете, комиссар?
   – Что значит «так»?
   – Я имею в виду, в сандалиях? Может, вам одолжить что-нибудь?
   Адамберг поглядел на свои голые ступни, белеющие между кожаными ремешками, не понимая, чем они плохи.
   – А что вам не нравится, Морель? – искренне удивился он.
   – Не знаю, – проговорил Морель, думая, как взять свои слова назад. – Вы же начальник.
   – Ах вот что, – понял Адамберг. – Не солидно выгляжу, Морель? Вы об этом?
   Морель молчал.
   – Мне некогда покупать ботинки, – пожал плечами комиссар. – Клементина важнее моей одежды, вы согласны?
   – Согласен, комиссар.
   – Проследите, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я съезжу за сестрой и вернусь.
   – Думаете, она будет говорить?
   – Вполне возможно. Мари-Бель любит рассказать о себе.
   Выходя из подъезда, он столкнулся с почтальоном, который вручил ему посылку, и Адамберг раскрыл ее тут же, на улице. Там он обнаружил свой телефон, поставил коробку на багажник чьей-то машины и порылся в посылке, ища договор, к тому прилагающийся. Чип оказался живучим. Старый номер смогли сохранить и перенести в новый аппарат. Очень довольный, он спрятал телефон во внутренний карман и пошел дальше, через ткань прижимая аппарат к груди, словно желая согреть его и возобновить прерванный разговор.
   Он увидел Ноэля и Ламарра на своем посту на улице Конвенции. Ноэль это тот, что пониже. Уши, «ежик», куртка – равно Ноэль. Высокий зажатый детина – это Ламарр, бывший жандарм из Гранвиля. Оба полицейских мельком взглянули на его ноги.
   – Да, Ламарр, знаю. Потом куплю новые. Я пошел наверх, – сказал Адамберг, указав на пятый этаж. – Можете возвращаться.
   Адамберг прошел роскошный холл и ступил на лестницу, покрытую широким красным ковром. Еще не поднявшись на площадку, он заметил конверт, приколотый к двери Мари-Бель. Он был ошеломлен и последние ступеньки прошел медленно, тяжело шагая, пока наконец не приблизился к белому прямоугольнику, на котором стояло только «Жану-Батисту Адамбергу».
   Исчезла. Мари-Бель улизнула из-под носа его соглядатаев. Удрала. Убежала, не заботясь об участи Дамаса. Адамберг, нахмурившись, снял конверт. Сестра Дамаса дезертировала с поля боя.
   Сестра Дамаса и сестра Антуана.
   Адамберг тяжело опустился на ступеньку, держа конверт между коленями. Маски сброшены. Антуан не вымогал сведения у Мари-Бель, она сама наставляла его. Послушного убийцу Юрфена. Который во всем слушался свою сестру, Мари-Бель Юрфен. Сидя в темноте, он набрал номер Данглара.
   – Я в машине, – ответил Данглар, – сплю.
   – Данглар, у Эллер-Девиля был еще один внебрачный ребенок, в семье из Роморантена? Девочка?
   – Это я и пытался вам рассказать. Мари-Бель Юрфен родилась на два года раньше Антуана. Она единокровная сестра Дамаса. Она не была с ним знакома до того, как приехала к нему в Париж год назад.
   Адамберг молча покачал головой.
   – Вы расстроены? – спросил Данглар.
   – Да. Я искал мозговой центр убийцы и теперь нашел.
   Адамберг нажал кнопку, встал, чтобы зажечь свет, прислонился спиной к двери и распечатал письмо.
   Дорогой комиссар,
   Я пишу вовсе не за тем, чтобы все уладить. Вы считаете меня дурочкой, а мне это не нравится. Но раз я все равно была похожа на дурочку, то, понятное дело, не стану вам на это пенять. Пишу ради Антуана. Хочу, чтобы это письмо зачитали у него на суде, потому что он не виноват. Это я руководила им от начала и до конца, и это я велела ему убивать. Я говорила ему кого, где, когда, зачем и как. Антуан ни в чем не виноват, он просто слушался меня, как делал всегда. Это не его вина, он ни при чем. Я хочу, чтобы это было сказано на суде, могу я положиться на вас? Я спешу, время поджимает. Дурака вы сваляли, когда позвонили Лизбете и послали ее в больницу к старику. Потому что Лизбета, хоть по ней и не скажешь, она иногда нуждается в утешении. И утешаться она идет ко мне. Вот она сразу и позвонила и рассказала мне про Декамбре.
   Значит, старика не удалось убить, а Антуана схватили. Вы скоро догадаетесь, кто его отец, тем более что моя мать этого совсем не скрывает, и вы скоро придете сюда. Двое уже сторожат внизу в машине. Все сорвалось, так что я сматываюсь. Не пытайтесь меня искать, не выйдет. У меня куча наличных, которые я сняла со счета этого простофили Дамаса, так что я выкручусь. У меня есть африканский костюм, Лизбета подарила на праздник, пока эти олухи будут рты разевать, меня уже и след простыл. Так что зря не старайтесь.