Варшавский Илья Иосифович. Под ногами Земля (Сборник)

   Необходимо закрепить достигнутые результаты.
   "Но они держат его в заключении, - подумал подкрысок. - Осуществлять связь становится все труднее. За ним наблюдают круглые сутки".
   Белая крыса пошевелила усами:
   "В таком деле нужны ловкость и изворотливость. Или, может быть, ты считаешь себя непригодным для этой цели?"
   Подкрысок почтительно склонил голову:
   "Нет, что вы?! Я приложу все силы!"
   "Тогда желаю успеха!"
   - Так что будем делать? - спросил врач. - Ко мне обратилась его дальняя родственница. Она согласна взять его под расписку.
   Профессор поморщился.
   - Об этом говорить преждевременно. Такое течение шизофрении иногда дает острые и нежелательные вспышки. Пока продолжим химиотерапию. Если она не даст желаемых результатов, придется прибегнуть к электрошоку.

ПОВЕСТЬ БЕЗ ГЕРОЯ

   Пролог Шедшие с утра дождь к вечеру превратился в тяжелые хлопья снега, которые таяли на лету. Резкие порывы ветра сгоняли с окон крупные капли, оставлявшие подтеки на стекле.
   Громоздкие кресла в холщовых чехлах, покрытый плюшевой скатертью с кистями круглый стол, оранжевый паркет, две кадки с фикусами - весь этот нехитрый уют больничной гостиной казался еще более грустным в хмуром сумеречном свете.
   Старшая сестра в накрахмаленном белом халате осторожно приоткрыла дверь, но, увидев дремавшего в кресле Дирантовича, остановилась на пороге.
   Академик сидел в неудобной позе, откинув голову на жесткую спинку, посапывая во сне. Он был все еще очень красив, несмотря на свои шестьдесят пять лет. Крупные, может быть, несколько излишне правильные черты лица, седые, коротко, по-мальчишески остриженные волосы и небрежная элегантность делали его похожим скорее на преуспевающего актера, чем на ученого.
   Представитель Комитета Фетюков захлопнул книжку в цветастой лакированной обложке и обратился к сестре:
   - Какие новости?
   - Не знаю. Оттуда еще никто не выходил.
   Фетюков поморщился.
   - Зажгите свет!
   Сестра нерешительно взглянула на Дирантовича, щелкнула выключателем и вышла. Дирантович открыл глаза.
   - Который час? - спросил он.
   - Без четверти шесть, - ответил Фетюков.
   Сидевший у стола Смарыга закончил запись в клеенчатой тетради и поднял голову.
   - Пора решать!
   Никто не ответил. Смарыга пожал плечами и снова уткнулся в свои записи.
   Появилась сестра с подносом, на котором стоял видавший виды алюминиевый чайник, банка растворимого кофе, три фарфоровые кружки, стакан с сахарным песком и пачка печенья.
   - Может, кофейку выпьете?
   - С удовольствием! - Дирантович пересел к столу.
   Фетюков взял банку с кофе, поглядел на этикетку и с брезгливой миной поставил на место.
   - Где у вас городской телефон? - спросил он сестру.
   - В ординаторской. Я могу вас проводить.
   - Не надо, разыщу сам. Пойду, доложу шефу.
   - Чего там докладывать? - сказал Дирантович. - Докладывать-то нечего.
   - Вот и доложу, что нечего докладывать.
   Смарыга снова оторвался от тетради и оглядел Фетюкова, начиная от светло-желтых ботинок на неснашиваемой подошве, немнущихся брюк из дорогой импортной ткани, долгополого пиджака, застегнутого только на верхнюю пуговицу, и кончая розовым упитанным лицом с маленькими глазками, прикрытыми очками в золоченой оправе.
   - Пусть докладывает. На этот счет у них строгая дисциплина, - добавил он с иронической усмешкой.
   Фетюков, видимо, хотел ответить что-то очень язвительное, но передумал и, расправив плечи, вышел.
   - Чинуша! - сказал Смарыга. - С детства ненавижу вот таких пай-мальчиков. Приставлен к науке, а сам ни уха ни рыла ни в чем не смыслит.
   - Бросьте! - устало сказал Дирантович. - Какое это имеет значение?
   Не он, так другой. Этот, по крайней мере, хоть исполнителен.
   - Еще бы! Для него вы - величина недосягаемая, академик и все прочее, а вот с нашим братом и похамить можно.
   - Вам покрепче? - спросила сестра.
   - Две ложки.
   - Мне тоже, - сказал Смарыга.
   - Вот, пожалуйста! Сахару положите, сколько нужно. Кушайте на здоровье!
   - Спасибо! - Дирантович с удовольствием отхлебнул из фарфоровой кружки и взял оставленную Фетюковым книгу. - Агата Кристи! Однако наш пай-мальчик читает по-английски, а вы говорите: ни уха ни рыла.
   - У них у всех страсть к импортному. Будь хоть что-нибудь путное, а то второсортные детективчики.
   - Ну не скажите! Агата - мастер этого жанра. Неужели не нравится?
   - Признаться, равнодушен.
   - Зря! Ведь работа ученого - это тоже своего рода детектив и умение распутывать клубок загадок...
   - Так что ж, по-вашему, - детективы следует в университетские программы вводить?
   - Зачем вводить? И так все читают.
   Вернулся Фетюков.
   - Звонил из Лондона председатель Королевского научного общества.
   Спрашивал, не могут ли чем-нибудь помочь.
   - Вот и отлично! - обрадовался Дирантович. - Может быть, лекарство какое-нибудь, или консультанта. Нужно немедленно выяснить.
   - Не знаю... - Фетюков замялся. - Такие вопросы непросто решаются.
   - Что значит "непросто"? Умирает этакий ученый, а вы... Погодите, я сам...
   Дирантович встал и грузными шагами направился к двери с надписью "Вход воспрещен".
   - Туда нельзя, - сказала сестра. - Подождите, я вызову дежурного врача.
   - Порядочки! - сказал Дирантович и снова сел в кресло.
   Через несколько минут заветная дверь отворилась, и в сопровождении сестры вышел врач.
   - Ну, что там? - спросил Дирантович.
   Врач отогнул полу халата, достал из кармана брюк смятую пачку сигарет и закурил. Фетюков отошел к окну и открыл фрамугу.
   - Закройте! - сказал Дирантович. - Дует.
   - Тут все-таки больница, а не... - пробормотал Фетюков, но фрамугу захлопнул.
   - Я вас слушаю, - сказал Дирантович.
   Врач несколько раз подряд жадно затянулся, смочил слюной палец, загасил сигарету и сунул ее обратно в пачку.
   - Ничего утешительного сообщить вам не могу. Нам удается поддержать работу сердца и дыхание, но боюсь, что в клетках мозга уже произошли необратимые изменения, которые...
   - Англичане предлагают помощь. Что им ответить?
   - Что они уже ничем помочь не могут.
   - Но он же еще жив?
   - Формально - да.
   - А по существу?
   - По существу - нет.
   - Простите, - вмешался Фетюков, - что это еще за диалектика?!
   Формально-да, по существу-нет. Я настаиваю на немедленном консилиуме с привлечением наиболее авторитетных специалистов.
   - Консилиум уже был. Сегодня ночью. Мы боремся за человеческую жизнь и делаем это до последней возможности.
   - Значит, вы считаете, что эти возможности исчерпаны? - спросил Смарыга.
   - Да. В таких случаях мы выключаем аппаратуру, но тут особая ситуация.
   Меня предупредили о готовящемся эксперименте, и нужно выяснить...
   Насколько я понимаю, вам необходимы живые ткани?
   - Желательно, - ответил Смарыга. - Если Комиссия наконец решит...
   - Он вопросительно взглянул на Дирантовича.
   - Обождите! - нахмурился Фетюков. - Вы что ж, на живом человеке собираетесь опыты проводить? Имейте в виду, Комитет никогда такого разрешения не даст.
   - Послушайте, товарищ Фетюков, - голос Смарыги прерывался от плохо сдерживаемой ярости, - я понимаю, что ни по своим знаниям, ни по служебному положению, вы не можете вникать в суть научных проблем. Однако вы могли бы взять на себя труд хотя бы ознакомиться с моей докладной запиской, составленной в достаточно популярной форме. Тогда бы вы не задавали такие вопросы. Никто проводить на нем опыты не собирается. Мне достаточно обычного мазка со слизистой оболочки.
   - Успокойтесь, Никанор Павлович, - примирительно сказал Дирантович. - В конце концов, вы тут единственный специалист в своей области, и каждый член Комиссии, прежде чем принять решение, вправе задавать вам любые вопросы. Тем более, - он взглянул на врача, - тем более, что здесь находится представитель больницы, без помощи которой, насколько я понимаю, вы обойтись не можете. Ведь так?
   Смарыга кивнул головой.
   - Вот и просветите нас. Забудьте на время о наших полномочиях и рассматривайте нас в данный момент, как своих учеников. А всякие там докладные записки и прочее - это, так сказать, проформа.
   - Хорошо! Последнее время я только и занимаюсь просветительской работой.
   Так вот, - демонстративно обратился он к Фетюкову, - известно ли вам, что в каждой клетке вашего тела находится по сорок шесть хромосом?
   - Известно, - ответил тот. - Это каждому теперь известно. Гены.
   - Не генов, а хромосом. Генов неизмеримо больше. Это уже гораздо более тонкая структура. Половину своих хромосом вы унаследовали от матери, а половину - от отца. Вот в этих сорока шести хромосомах и заключена суть того, что именуется представителем Комитете по науке Юрием Петровичем Фетюковым. Не правда ли, занятно?
   Фетюков не ответил.
   - Вот так! Однако, к сожалению, все мы бренны, даже работники Комитетов.
   - Кстати, профессора тоже, - ответил Фетюков.
   - Золотые слова! Таков неумолимый закон природы. Ей все равно.
   Прожил положенное число лет, и хватит, освобождай место другим. Теперь предположим, что упомянутый Юрий Петрович решил передать свои выдающиеся качества потомству. Казалось бы, чего проще?
   У Фетюкова покраснела даже шея, стянутая ослепительным воротничком. Он привстал, держась за подлокотник, отчего под натянувшимися рукавами обозначились отлично сформированные мышцы. При этом он весь как-то стад похож на рассерженного кота, которого неожиданно дернули за ус.
   - Арсений Николаевич! Прошу вас оградить меня от шутовских выходок профессора Смарыги. В противном случае...
   - Да бросьте вы препираться! - сказал Дирантович. - Так мы никогда ни до чего не договоримся. А вас, Никанор Павлович, прошу вашу лекцию проводить, так сказать, на э... более строгом уровне.
   - Не могу. Вот, говорят, когда-то академик Крылов просил денег на проведение каких-то опытов. Некий чин из Морского ведомства поинтересовался, почему эти опыты должны так много стоить, на что Крылов ответил: "Если бы ваше превосходительство было бы профессором Жуковским, я бы написал два интеграла, и этого было бы достаточно. Но, чтобы убедить ваше превосходительство, требуется потратить массу денег."
   - Очень остроумно! - огрызнулся Фетюков. - Жаль только, что вы не академик Крылов.
   - Жаль, - согласился Смарыга. - Заодно, к вашему сведению:
   Крылов тогда был только профессором. Однако Арсений Николаевич прав: не будем попусту терять время. Итак, некто, будем называть его мистер Зет, стал счастливым отцом. Вот тут-то и вступают в действие коварные законы генетики.
   Оказывается, только половина изумительных свойств папаши воспроизведена в новом члене общества. Остальную половину он получает в наследство от мамочки, так как в половых клетках каждого из родителей содержится всего по двадцать три хромосомы. В результате, часть способностей, даже таких существенных, как умение шикарно подавать на подпись бумаги, может погибнуть втуне для грядущих поколений.
   - Никанор Павлович! - Дирантович рассерженно хлопнул ладонью по столу. - Ведь я вас просил!
   - Хорошо, не буду! Просто мне хотелось обратить ваше внимание на то, что природа сама себя защищает от повторения пройденного, во всяком случае там, где речь идет о биологических видах, как-то прогрессирующих. Теперь перейдем к самому главному. Семен Ильич Пральников - гениальный ученый. Его работы расцениваются многими, как переворот в современном естествознании. Не так ли?
   - Несомненно! - подтвердил Дирантович.
   - Однако, насколько мне известно, работы эти еще очень далеки от своего завершения. Более того, некоторыми выдающимися физиками теория Пральникова вообще оспаривается. Если я ошибаюсь, поправьте меня.
   - Да, это так. Пока нет экспериментальных данных...
   - Понимаю. Теперь скажите, найдется ли сегодня ученый, который после смерти Пральникова примет от него эстафету?
   Дирантович развел руками.
   - Вы задаете странный вопрос. В науке никогда ничего не пропадает.
   Рано или поздно найдется человек, который, учтя работы Пральникова...
   - Это все не то! Есть ли у вас уверенность, что, хотя бы в следующем поколении, появится человек, в точности обладающий складом ума Пральникова, его парадоксальным взглядом на мир, его сокрушительной иронией, наконец, его несносным характером. Короче - абсолютная копия Семена Ильича.
   - Такой уверенности нет Вы же сами сказали, что природа защищает себя от повторения пройденного.
   - Природа слепа. Она действует методом проб и ошибок. А мы можем пробовать, не ошибаясь, дав вторую жизнь Пральиикову.
   - Не знаю... - задумчиво сказал Дирантович. - Не знаю, хватит ли и второй жизни Семену Пральникову.
   - Вы считаете его работы бесперспективными? - поинтересовался Фетюков.
   - Нет. Пожалуй... скорее чересчур перспективными. Впрочем... в данном случае мое суждение не так уж обязательно. Поверьте, Никанор Павлович, что меня больше смущает техника вашего эксперимента, чем уравнения Пральникова.
   - На этот счет можете не беспокоиться. Техника достаточно отработана.
   - Вот об этом и нужно было говорить, - желчно заметил Фетюков, - о технике эксперимента, а не о каких-то хромосомах.
   - Без хромосом нельзя, - ответил Смарыга. - Все дело в хромосомах.
   Однако я согласен учесть сделанные замечания и продолжать дальше, как выразился Арсений Николаевич, на более строгом уровне. В конце шестидесятых годов доктор Гурдон, работавший в Оксфордском университете, произвел примечательный эксперимент. Он взял неоплодотворенное яйцо самки жабы и убил в нем ядро с материнской генетической наследственностью. Затем он извлек ядро из клетки кишечного эпителия другой жабы и ввел его в цитоплазму яйца, лишенного ядра. В результате развился новый индивид, который унаследовал все генетические признаки жабы, у которой была взята клетка кишечника.
   Можно сказать, что эта же самая жаба начала новую жизнь. Понятно?
   - Понятно, - ответил Дирантович. - Но ведь то была жаба, размножающаяся примитивным образом, тогда как...
   - Мне ясны ваши сомнения. Пользуясь принципиально той же методикой, я произвел несколько десятков опытов на млекопитающих, и каждый раз с неизменным успехом.
   - Но здесь речь идет о человеке! - вскричал Фетюков. - Есть же разница между сочинениями фантастов и...
   - Я не пишу фантастические романы, да и не читаю их тоже, кстати сказать. Все обстоит гораздо проще. Оплодотворенное таким образом яйцо должно быть трансплантировано в женский организм и пройти все стадии нормального внутриутробного развития.
   - Помилуйте! - сказал Дирантович. - Но кто же, по-вашему, согласится...
   - Стать женой и матерью академика Пральникова?
   - Вот именно!
   - Этот вопрос решен. - Смарыга указал на сидевшую в углу сестру. - Нина Федоровна Земцова. Она уже дала согласие.
   - Вы?!
   Сестра покраснела, смущенно оправила складки халата и кивнула головой.
   - Вы замужем?
   - Нет... Была замужем.
   - Дети есть?
   - Нету.
   - Вы ясно представляете себе, на что дали согласие?
   - Представляю.
   - Тогда разрешите узнать, что толкнуло вас на это решение.
   - Я... Мне бы не хотелось говорить об этом.
   Дирантович откинулся на спинку кресла и задумался, скрестив руки на груди. Фетюков достал из кармана брюк перочинный ножик в замшевом футляре.
   Перепробовав несколько хитроумных лезвий, он наконец нашел нужное и занялся маникюром. Врач закурил, пряча сигарету в кулаке и пуская дым под стол.
   Смарыга весь как-то сник. От былого задора не осталось и следа.
   Сейчас в его глазах, устремленных на Дирантовича, было даже что-то жалкое.
   - Так... - Дирантович повернулся к Смарыге. - Вам, очевидно, придется ответить на много вопросов, но первый из них - основной. До сих пор такие опыты на людях не производились?
   - Нет - Тогда скажите, представляет ли ваш эксперимент какую-нибудь опасность для здоровья Нины...
   - Федоровны.
   - Извините, Нины Федоровны.
   - Нет, не представляет.
   - А вы как думаете? - обратился Дирантович к врачу.
   - Видите ли, я только терапевт, но полагаю...
   - Благодарю вас! Значит, прошу обеспечить заключение квалифицированного специалиста.
   - Оно уже есть, - ответил Смарыга. - Профессор Черемшинов. Он же будет ассистировать при операции и вести дальнейшее наблюдение.
   - Допустим. Теперь второй вопрос, иного рода. Насколько я понимаю, полная генетическая идентичность, о которой вы говорили, имеет место и у однояйцевых близнецов?
   - Совершенно верно!
   - Однако известны случаи, когда такие близнецы, будучи в детстве похожими, как две капли воды, в результате различных условий воспитания приобретают резкие различия в характерах, вкусах, привычках - словом, во всем, что касается их индивидуальности.
   - И это правильно.
   - Так какая же может существовать уверенность, что дубликат Семена Ильича Пральникова будет действительно идентичен ему всю жизнь? Не можете же вы полностью повторить условия, в которых рос, воспитывался и жил прототип.
   - Я ждал этого вопроса, - усмехнулся Смарыга.
   - И что же?
   - А то, что мы вступаем здесь я область спорных и недоказуемых предположений. Наследственность и среда.
   - Ага! - сказал Фетюков. - Спорных и недоказуемых. Я прошу вас, Арсений Николаевич, обратить внимание...
   - Да, - подтвердил Смарыга, - спорных и недоказуемых. Возьмем, к примеру, характер. Это нечто такое, что дано нам при рождении.
   Индивидуальные черты характера проявляются и у грудного ребенка. Этот характер можно подавить, сломать, он может претерпеть известные изменения в результате болезни. Но кто скажет с полной ответственностью, что ему когда-либо удалось воспитать другой характер у человека?
   - Вы, вероятно, не читали книг Макаренко, - вмешался Фетюков.-Если бы читали...
   - Читал. Но мы с вами, к сожалению, говорим о разных вещах. Можно воспитать в человеке известные моральные понятия, привычки, труднее вкусы, и совсем уж невозможно чужой волей вдохнуть в него способности, темперамент или талант - все, что принято называть искрой божьей.
   - Ну вот, договорились! - сказал Фетюков. - Искра божья!
   - Постойте! - недовольно сморщился Дирантович. - Не придирайтесь к словам. Продолжайте, пожалуйста, Никанор Павлович.
   - Спасибо! Теперь я готов ответить вам на вопрос о близнецах.
   Посредственность более всего восприимчива к влиянию среды. Весь облик посредственного человека складывается из его поступков, а на них-то легче всего влиять. Предположим, один из близнецов работает на складе, другой же остался служить в армии. Действительно, по прошествии какого-то времени их характеры могут потерять всякое сходство. И причина здесь кроется не в каких-то чудодейственных свойствах среды, а в изначальной примитивности этих характеров.
   - Н-да - почесал затылок Дирантович. - Теорийка! Вот куда вы гнете!
   Значит, по-вашему, будь у Шекспира однояйцевый близнец, он бы обязательно тоже?..
   - При одном условии.
   - Каком же?
   - При условии, что его способности были бы вовремя выявлены. Кто знает, сколько на нашем пути встречается не нашедших себя Шекспиров? В случае с Пральниковым все обстоит иначе. Мы знаем, что он гениальный ученый.
   Знаем область, в которой он себя проявил. Следовательно, с первых лет воспитания мы можем направить его дубликат по уже проторенной дороге. Больше того, уберечь его от тех ошибок, которые совершил Семен Пральников в поисках самого себя. Никаких школ, индивидуальное, направленное образование с привлечением лучших специалистов. Правда, это будет стоить денег, однако...
   - Однако не надейтесь, что Комитет будет финансировать вашу затею, перебил Фетюков.
   - Почему же это?
   - Потому что таких статей расходов в перспективном плане исследовательских работ не существует.
   - Планы составляются людьми.
   - И утверждаются Комитетом.
   - Постойте! - вмешался Дирантович. - Этот вопрос может быть решен иначе.
   Если академик Пральников продолжает существовать, хотя и в э... другой ипостаси, то нет никаких оснований к тому, чтобы не выплачивать ему академический оклад. Не правда ли?
   - Конечно! - сказал Смарыга.
   - Я думаю, что мне удастся получить на это санкцию президиума.
   Что же касается прочих дел, квартиры, книг, ну и вообще всякой личной собственности, то Комитет должен позаботиться, чтобы все это осталось пока в распоряжении Нины Федоровны, в данном случае как опекунши. Согласны?
   - Простите, Арсений Николаевич, - опешил Фетюков. - Вы что же, уже считаете вопрос о предложении профессора Смарыги решенным?
   - Для себя - да, а вы?
   - Я вообще не вправе санкционировать такие решения. Они должны приниматься, так сказать, только на высшем уровне.
   - Вот те раз! - сказал Смарыга. - Для чего же вы тут сидите?
   - Я доложу начальству, - вздохнул Фетюков. - Пойду звонить.
   Дирантович подошел к окну.
   - Ну и погодка! Вот когда-нибудь в такой вечер и я, наверное...
   - Не волнуйте себя зря, - сказал Смарыга. - Статистика показывает, что люди вашего возраста обычно умирают под утро, когда грусть природы по этому поводу мало ощущается.
   - А вы когда-нибудь думаете о смерти?
   - Если бы не думал, мы бы с вами сейчас здесь не сидели.
   - Я другое имел в виду. О своей смерти.
   - О своей смерти у меня нет времени думать. Да и ни к чему это.
   - Неужели вы не любите жизнь?
   - Как вам сказать? Жизнь меня не баловала. Я люблю свою работу, но ведь все, что мы делаем, как-то остается и после нас.
   - Это не совсем то. А вот и товарищ Фетюков. Ну что, дозвонились?
   - Дозвонился, - произнес Фетюков. - Если Академия наук берет на себя ответственность за проведение всего эксперимента, то Комитет не видит оснований препятствовать. Разумеется, на тех условиях, о которых говорил Арсений Николаевич.
   - Отлично!
   - Кроме того, нам нужно составить документ, в котором...
   - Составляйте! - перебил Дирантович. - Составляйте документ, я подпишу, а сейчас, - он поклонился, - прошу извинить, дела. Желаю успеха!
   - Я могу вас подвезти, - предложил Фетюков.
   - Не нужно. Машина меня ждет.
   Фетюков вышел за ним, не прощаясь.
   После их ухода Смарыга несколько минут молча глядел из-под лохматых бровей на Земцову.
   - Ну-с, Нина Федоровна, - наконец сказал он, - а вы-то не передумали?
   - Я готова, - спокойно ответила сестра.
   Юрий Петрович Фетюков Мерзкий тип этот Смарыга. Дали бы мне власть, никогда бы не разрешил его дурацкий эксперимент. Вот уж не предполагал, что Дирантович так быстро клюнет на удочку. Роскошное зрелище: какой-то коновал читает лекцию академику. Меня бы он не провел. Как-никак у меня тоже высшее образование и диплом с отличием. Я свободно владею тремя языками. Правда, я по образованию металлург, но это, так сказать, ошибка молодости. Вообще же мое призвание - дипломатическая карьера, и, если бы не та история десять лет назад...
   Впрочем, как говорится, не будем уточнять. Субъекты вроде Смарыги у меня всегда вызывали отвращение. Обтрепанные брюки, грязные ботинки, на пиджаке перхоть, а самоуверенности хоть отбавляй. Был у него в так называемой лаборатории - черт знает что! Сарай какой-то. То ли дело Дирантович.
   Входишь к нему в институт - дух захватывает. Здание в модерне, сплошное стекло, бесшумные лифты, импортная аппаратура, кабинет, как у министра, и такая секретарша, что полжизни отдашь! Старик в этих делах понимает толк.
   Но что меня совершенно покоряет в Арсении Николаевиче, так это его манера держаться. Этакое вежливое, внимательное высокомерие. Ничего напускного, все совершенно естественно. Вот что значит настоящее воспитание!
   Я, признаться, как-то интересовался его данными. Из дворян. Отец до революции большие чины имел. Теперь, конечно, на такие вещи смотрят сквозь пальцы, но в свое время, вероятно, испытывал кое-какие трудности. И все же, говорят, быть ему вице-президентом!
   Отношения с Пральниковым у него всегда, кажется, были натянутыми.
   Тот вообще был какой-то ненормальный. Мне часто приходится сопровождать иностранных ученых. Я обслуживаю физиков. Для каждой делегации заранее разработана программа, в зависимости от ранга, разумеется. Для самых высоких - беседа с шефом, посещение института Дирантовича, "Лебединое озеро", в антрактах - икра, водка, семга, потом экскурсии в Загорск и прочее. На память - сувениры, пусть знают русское гостеприимство! Так вот, в последнее время все прямо с ума посходили. Подавай им Пральникова, и только! Я не очень разбираюсь в его работах. Смотрел как-то оттиск статьи, ничего не понял. Признаться, начисто забыл высшую математику. Однако ходил он в гениях. Возить к нему иностранцев было сущим наказанием. Выйдет к гостям в старом застиранном свитере, карманы брюк набиты табаком, в зубах вечно торчит вонючая трубка. Никогда не спросит у дам разрешения курить.
   Помню, как-то было заседание Комитета, много приглашенных. Все идет на высшем уровне, один Пральников непрестанно дымит. Горелые спички складывает на столе. Наконец шеф не выдержал и сказал: "Семен Ильич, у нас тут воздух кондиционированный, может, дождетесь конца заседания, тогда и покурите?" А Пральников поднялся и говорит: "Зачем же ждать? Я лучше в институт поеду, там у меня воздух по моему вкусу". Смахнул спички в карман и ушел.
   Так вот, привезешь к нему делегацию, начинаются споры. Английское произношение у Пральникова как у школьника, французское и того хуже. А тут разгорячится, ни слова не поймешь, хватает собеседника за руки, перемажет им пиджаки мелом. У него в кабинете висела большая доска, он на ней во время разговоров всегда что-то рисовал.