Варшавский Илья Иосифович. Под ногами Земля (Сборник)

   Вот тут-то, в фойе, и разыгралась наша первая ссора.
   Он орал так, что прибежала билетерша.
   - Не смей меня больше сюда таскать! Это не искусство, это...
   это... черт знает что!
   Я довольно спокойно сказала, что для того, чтобы понимать классическую музыку, нужна большая внутренняя культура, которую невозможно развить в себе без того, чтобы... и так далее.
   Куда там!
   - Культура?! - орал он пуще прежнего. - Посмотри в кино, как дикари слушают Баха. А кобры? У них что, тоже культура?
   Чужая злость всегда заразительна. Всякий крик меня обычно выводит из равновесия.
   - Не понимаю, чего ты хочешь?! Чем тебе плоха музыка?
   - А тем, что это примитивное физиологическое воздействие на эмоции, в обход разума.
   - Да, если разум находится в зачаточном состоянии!
   - В каком бы состоянии он ни находился! А если я не желаю постороннего вмешательства в свои эмоции?! Понимаешь, не желаю!
   - Ну и сиди дома! Тебе это больше подходит.
   - Конечно! Уж лучше электроды в мозг или опиум. Там хоть сам можешь как-то генерировать свои эмоции.
   Я обозвала его щенком, которому безразлично, на что лаять, и ушла в зал.
   Он принес мне номерок на пальто и отправился домой.
   На следующий день он подошел ко мне в перерыве между лекциями и извинился.
   С ним было нелегко, но наши отношения постепенно все же налаживались. Мы часто гуляли, много разговаривали. Мне нравилась парадоксальность его суждений, хотя я понимала, что в 19 лет многие мальчишки разыгрывают из себя этаких Базаровых.
   Летом мы не виделись. Я уехала к тете на юг, он жил где-то под Москвой.
   Осенью, при первой нашей встрече, меня поразила странная перемена в нем.
   Он был какой-то пришибленный. Мы сидели в маленьком скверике на Чистых прудах. Молчали. Вдруг он начал мне читать стихи, сказал, что написал их сам. Стихи были плохие, и я прямо заявила ему об этом.
   Он усмехнулся и закурил.
   - Странно! А я был уверен, что ты сразу признаешь во мне гения.
   Мне почему-то захотелось его позлить, и я сказала, что такие стихи может писать даже электронная машина.
   Он было понес очередную ахинею о том, что в наше время найдены эстетический и формальный алгоритмы стихосложения, поэтому почему бы машине и не писать стихи, что вообще стихи - сплошная чушь, одни декларации чувств, что в рассказе хорошего писателя куда больше мыслей, чем в целом томе стихов, но сбился и неожиданно спросил:
   - А как ты думаешь, что такое гений?
   Я ответила что-то очень шаблонное насчет пяти процентов гения и девяноста пяти процентов потения. Он обозлился.
   - Я серьезно спрашиваю! Мне нужны не педагогические наставления, а точная формулировка.
   Я задумалась и сказала, что, вероятно, отличительная черта гения чувство ответственности перед людьми и, главное, перед самим собой за свое дарование.
   Он обломил с куста прутик и долго рисовал им что-то на песке.
   Потом поднял голову и внимательно посмотрел мне в глаза.
   - Может быть, ты и права. Кстати, мне нужно было тебе сказать, что я уезжаю.
   - Куда это?
   - В пустыню. Думать о своей душе или об этом... как его? Чувстве ответственности.
   - Надолго?
   - Не знаю.
   - А как же университет?
   - Подождет. Потом разберемся. Ну, пойдем, провожу тебя домой. В последний раз.
   Он действительно уехал. На две недели, без разрешения деканата, а когда вернулся, началась эта ерунда с переводом на биофак. Конечно, никакого перевода ему не разрешили, но крику было много. Говорят, сам Дирантович занимался этим делом. Он у него кем-то вроде опекуна.
   С того вечера на Чистых прудах в наших отношениях что-то оборвалось. Не знаю почему, но чувствую, что окончательно.
   Нина Федоровна Земцова Боюсь, что я не сумею толком объяснить, почему я на это решилась.
   Мне всегда хотелось иметь ребенка, но я бесплодна. Никанор Павлович Смарыга и тот другой профессор объяснили мне, что единственный выход для меня - пересадка. Сказали, что это совершенно безопасно.
   Я была старшей сестрой отделения, где лежал Семен Ильич Пральников. Я сама делала ему внутривенные вливания, ну и всякие другие процедуры.
   Он был очень нетерпеливым, плохо переносил боль и не подпускал к себе никого, кроме меня. Как-то мне попалась тупая игла, и он на меня так накричал, что у меня слезы на глазах появились. И тут он вдруг поцеловал мне руку и спросил:
   - Нина Федоровна, вы знаете, о чем мечтает каждый мужчина?
   Я сказала, что, наверно, каждый о чем-то своем.
   - Ошибаетесь. Каждый настоящий мужчина мечтает о такой жене, как вы.
   - Почему же это?
   - Потому что вы лечите не только тело, но и душу.
   Я разревелась, как девчонка. Уже тогда врачи говорили, что он безнадежен. Исхудал он ужасно, кости да кожа, но в лице что-то очень молодое. Никогда не скажешь, что ему 55 лет и что он знаменитый ученый.
   Просто несчастный паренек, которому еще нужны материнская ласка и уход. Вот тогда я и подумала, что мне бы такого рыжего, вихрастого сыночка. Так что когда Смарыга мне предложил, я сразу согласилась. Говорили, что все это имеет большое значение для науки, но я, право, не из-за этого.
   Беременность и роды были легкими.
   О нас очень заботились, дали квартиру, большую пенсию. Я старалась тратить меньше, знала, что это деньги Андрюшины, может, они ему когда-нибудь понадобятся.
   Конечно, мне бы хотелось, чтобы Андрей рос, как все, ходил в садик, играл с другими детьми, но тут моей власти не было. Чуть ли не с пеленок начали натаскивать, как собачонку. Не по душе мне были все эти кубики с формулами, но Михаил Иванович Лукомский говорил, что так нужно.
   А тут еще этот Фетюков повадился. Придет - и сразу: "Ну, как наш гений?"
   Ноги в передней не оботрет, прямо в детскую прется. Все старался Андрюшу чем-нибудь позлить. Каждый раз обязательно до слез доведет. Мне этот Фетюков сразу не понравился. Говорят, это он довел Смарыгу до инфаркта.
   Я много раз просила Михаила Ивановича, чтобы запретили Фетюкову ходить к Андрюше, но тот только руками разводил. "У него, - говорит, - особые полномочия". Полномочия, не полномочия, а в школу отдать тоже не разрешили.
   Начали ходить учителя на дом. Совсем Андрею голову задурили. Бывало, скажу ему: "Пойди поиграй хоть во дворе, отдохни немного", а он: "Я играть не умею, лучше посижу, почитаю". Книг у нас тьма-тьмущая, все от покойного Семена Ильича остались.
   Вообще-то Андрюша мальчик ласковый, меня любит, но больно они его науками затыркали.
   Летом мы всегда выезжали в Кратово, там у Семена Ильича своя дача была.
   Так и на даче отдыха не бывало. Что ни день, то Лукомский, то кто-нибудь еще. И все разговоры, разговоры. Так и маялись год за годом.
   Раз приходит ко мне Михаил Иванович и говорит:
   - Пора Андрея в университет отдавать.
   Я аж руками всплеснула.
   - Да разве такого несмышленыша можно?! Ему же еще и пятнадцати лет полных нету.
   А он только засмеялся.
   - Ваш несмышленыш знает больше иного студента третьего курса. У него выдающиеся математические способности, не забывайте, кто он. А что касается пятнадцати лет, то время терять незачем. Этот вопрос обсуждался и уже решен.
   Ну, решен, так решен. Меня в таких делах они вообще никогда не спрашивали.
   Поступил Андрей. Говорят, без экзаменов приняли.
   Стало как будто легче. Ходит на лекции, делает домашние задания, все-таки режим какой-то человеческий. Стал в кино ходить, гулять, зимой на лыжах. Четыре года проучился, все хорошо.
   И вдруг как снег на голову. Прихожу домой, Андрея нет. На столе письмо.
   Я его сохранила, вот оно:
   Мамочка, дорогая!
   Прости меня, что заставляю тебя волноваться, но мне самому нелегко.
   Дело в том, что я все знаю. Неважно, кто мне об этом сказал, я ему дал честное слово не называть его имени.
   Я уезжаю. Мне нужно побыть одному и о многое подумать.
   Пойми меня правильно. В моих представлениях отец всегда был чем-то недосягаемым, гениальным ученым, может быть, и не вполне оцененным современниками, но на голову выше всех этих дирантовичей, лукомских, кашутиных и прочих. Я же мальчишка, способный лишь более или менее сносно усваивать чужие лекции.
   И вдруг выясняется, что я - это он.
   Здесь какая-то трагическая ошибка. Я не чувствую в себе мощи титана и всю жизнь буду мучиться сознанием, что от меня ожидают того, чего я дать не могу. Судя по всему, из меня выйдет очень посредственный физик, и жить, постоянно оглядываясь на собственную тень, зовущую к подвигам в науке, это такая пытка, которая мне не по силам.
   Где-то был допущен просчет, и я стал его жертвой.
   Не беспокойся, родная, я с собой ничего не сделаю. Просто мне нужно хорошенько подумать.
   Я тебя ни в чем не обвиняю и по-прежнему люблю, только не мешай мне принять решение и никому ничего не говори.
   Андрей.
   Я вся обревелась. Места себе не находила, хотела бежать к Лукомскому, но побоялась, что Андрюша рассердится. Сначала ломала себе голову, кто мог такую подлость сделать, а потом догадалась. Кроме, как Фетюкову, некому. Он с самого начала за что-то невзлюбил нас обоих. Одно время, слава богу, совсем перестал ходить. А тут не прошло и трех дней - заявляется, спрашивает, где Андрей.
   Я его дальше порога не пустила и сказала, что Андрюша уехал в Тулу к моему брату. "Зачем?" - спрашивает. Я говорю: "По семейным делам". А он с такой ухмылочкой: "Что еще за семейные дела появились?" Я сказала:
   "Вас это не касается" - и выставила.
   Вернулся Андрей через две недели, лица на нем не было. Я его обняла, заплакала, говорю: "Ну как, сынок? Что теперь делать будем?" - "Ничего, говорит, - перезимуем".
   Ну, перезимуем так перезимуем. Больше он мне насчет этого ни одного слова не сказал. Даже про то, что он собирался куда-то переводиться, стороной узнала. Хорошо, Лукомский его отговорил. Все-таки четырех лет учения жалко. Да и сам он, вижу, немного успокоился.
   Кончил Андрюша университет, отпраздновали. Его к себе на работу сам Дирантович взял, приезжал к нам, мне руку поцеловал. "Не беспокойтесь, говорит, - все будет в порядке, готовьтесь скоро диссертацию обмывать".
   Только после этой истории какой-то не такой стал Андрюша. Ходит на работу, вечером телевизор смотрит или читает, но жизни в нем прежней нету.
   Вялый, что ли, не могу объяснить.
   Хоть бы женился, может, все-таки веселее бы стал.
   Развязка Аплодисментов не было. Делегаты международного конгресса покидали зал молча. Невольная дань уважения побежденному соратнику.
   Андрей Пральников стоял у доски, судорожно сжимая в руке указку.
   Сейчас, когда уже все было кончено, на смену злому азарту пришла тупая усталость.
   Дирантович поднялся с председательского кресла и вынул из уха микрофон слухового аппарата. Двое аспирантов услужливо подхватили его под руки и повели через служебный ход. По дороге он остановился и еще раз внимательно поглядел на развешанные листы ватмана с причудливой вязью уравнений. В фойе его сразу окружили. Из толпы любопытных, энергично работая локтями, пробрались вперед корреспондент международного агентства и Фетюков. О, это был совсем другой Фетюков! Вместо былой спортивной подтянутости появилась непринужденная сановитость, та самая сановитость, которая дается только долгими годами успеха. Солидная плешь придала лицу чисто сократовское глубокомыслие. Одет он был по-прежнему элегантно, но уже без всякого признака дурного вкуса. На пальце - тонкое обручальное кольцо.
   Чувствовалось, что все его жизненные планы выполняются с неукоснительной последовательностью.
   - Мировая сенсация! - обратился корреспондент к Дирантовичу. - Сын против отца! Ничего не пощадил, камня на камне не оставил. Вы могли бы прокомментировать это событие?
   - Что ж тут комментировать? Академик Пральников был настоящим ученым. Я уверен, что, появись у него в то время хоть малейшая тень сомнения, он бы поступил точно так же. Но не нужно забывать, что доклад, который мы сейчас слышали, построен на очень оригинальной интерпретации новейших экспериментальных данных, и нужен был незаурядный талант Андрея Пральникова, чтобы...
   - Положить самого себя на обе лопатки, - пробормотал Лукомский.
   Корреспондент обернулся к нему:
   - Значит, слухи, которые ходили в свое время, имеют какие-то основания?
   - Какие слухи?
   - Насчет несколько необычных обстоятельств появления на свет Андрея Пральникова.
   - Чепуха! - сказал Дирантович. - Никаких оснований под собой ваши слухи не имеют. Мы все появляемся на свет э... весьма тривиальным образом.
   - Но что же могло заставить молодого Пральникова взяться именно за эту работу? Ведь, что ни говори, роль отцеубийцы... К тому же, честно говоря, меня поразил резкий, я бы даже сказал, враждебный тон доклада.
   - Не знаю. Тут уже чисто психологическая задача, а я, как известно, всего лишь физик.
   - А вы как думаете?
   - Вера в невозможное, - ответил Лукомский.
   - Извините, не понял.
   - Боюсь, что не сумею разъяснить.
   - И разъяснять нечего, - авторитетно изрек Фетюков. - Почитайте Фрейда.
   Эдипов комплекс.
   Дирантович улыбнулся, но ничего не сказал.
   Эпилог Письмо заслуженного деятеля науки профессора В. Ф. Черемшинова вице-президенту Академии наук А. Н. Дирантовичу Глубокоуважаемый Арсений Николаевич!
   Я должен выполнить последнюю волю Никанора Павловича Смарыги и сообщить Вам некоторые дополнительные сведения о проведенном эксперименте. Надеюсь, Вы меня правильно поймете и не будете в претензии за то, что в течение двадцати трех лет я хранил по этому поводу молчание.
   В тот день, когда Н. Ф. Земцовой должны были сделать пересадку, у лаборантки, ехавшей из лаборатории в больницу, украли в трамвае сумочку, в которой находился препарат клеток академика Пральникова.
   Семена Ильича к тому времени уже кремировали.
   Трудно передать отчаяние Никанора Павловича. Ведь этот эксперимент был завершением работы, на которую он потратил всю свою жизнь. Вы знаете, с каким трудом ему удалось добиться разрешения провести такой опыт на человеке. Смарыга прекрасно понимал, что, если бы не ореол, окружавший имя академика Пральникова, ему бы пришлось еще долго ждать подходящего случая.
   Мы приняли решение сообща, пойдя, если хотите, на научный подлог. Мне трудно определить истинные границы этого термина в данном случае.
   Опыт был поставлен, причем в качестве донора выбран сторож, работавший в лаборатории Смарыги. У него была та же пигментация волос, что и у академика Пральникова.
   Таким образом, в сыне Земцовой воплощен не всемирно известный ученый Пральников, а Василий Кузьмич Лягин, умерший десять лет назад от пневмонии.
   Думаю, что от этой замены эксперимент Смарыги не потерял огромного научно-познавательного значения, каким, по моему мнению, он несомненно обладает. По существу, решалась все та же задача: наследственность и среда, но в еще более строгих начальных условиях. Мы предоставили ни в чем не примечательному человеку возможность проявить дарования, может быть скрытые в каждом из нас.
   Поэтому мы решили хранить все в тайне до выяснения результатов эксперимента.
   К сожалению, Никанор Павлович уже никогда не узнает, чем он кончился. Что же касается меня, то я вполне удовлетворен.
   Можете судить о моем поступке, как Вам угодно, но вины своей я тут не вижу.
   Ваш покорный слуга В. Черемшинов.

ИНСПЕКТОР ОТДЕЛА ПОЛЕЗНЫХ ИСКОПАЕМЫХ

   Часть первая.
   1 Джек Клинч прибыл в Космополис инкогнито. Поэтому его раздражало, что все, начиная со стюардесс и кончая дежурной в отеле, глядели на него с нескрываемым любопытством. Впрочем, это было в порядке вещей. Его двухметровый рост, рыжая шевелюра и пушистые рыжие усы всегда вызывали повышенный интерес, особенно у женщин. Нельзя сказать, чтобы сам Клинч был равнодушен к прекрасному полу, однако сейчас он предпочел бы на время быть обладателем менее броской внешности. Но не сбривать же из-за этого усы, взращенные с такой заботливостью!
   Номер в отеле был заказан на имя Юджина Коннели, инженера из Лондона, поэтому Клинч кроме маленького чемодана захватил еще и объемистый портфель из буйволовой кожи, снабженный множеством застежек.
   Портфель был пуст, так же как и сафьяновый бумажник, хранящийся во внутреннем кармане темно-серого пиджака, сшитого одним из лучших портных Англии. На оплату костюма ушла большая часть полученного аванса. Не то чтобы Клинч был так уж беден, но последний год в делах ощущался застой, а жить он привык широко, ни в чем себе не отказывая.
   - Пожалуйста, мистер Коннели! - Дежурная протянула ему ключ от номера. - Куда послать за вашим багажом?
   - Не беспокойтесь. Я всего на несколько дней.
   Клинч проследовал за боем, подхватившим чемодан и портфель.
   Он придирчиво осмотрел апартаменты люкс, состоящие из спальни, кабинета и гостиной. Профессия частного детектива сводила Клинча с самыми различными людьми, но он терпеть не мог скаредных клиентов. Что ж, на этот раз, кажется, все в порядке.
   - Вам ничего не нужно, сэр?
   - Нет, можете идти.
   Клинч вынул из кармана брюк несколько монет.
   - Благодарю вас, сэр! Бар на втором этаже, ресторан - на первом.
   Если захотите обед в номер, позвоните в этот звонок.
   - Хорошо.
   - Помочь вам разложить вещи?
   - Не нужно, я сам.
   Клинч подождал, пока за боем закрылась дверь, достал из чемодана белье и начал наполнять ванну.
   Через час, отдохнувший и свежевыбритый, он спустился в бар.
   Там еще было мало народа. В углу за столиком трое парней со значками пилотов КОСМОЮНЕСКО пили виски в компании трех юных дев, да у стойки дремал какой-то тип в поношенном твидовом пиджаке и мятых брюках. На носу у него красовались огромные круглые очки.
   Одна из девиц изумленно уставилась на Клинча.
   - Милый, - обратилась она к своему кавалеру, - в следующий раз привези мне откуда-нибудь такое диво, ладно?
   - Привезу, - кивнул тот. - Обязательно привезу, еще почище, с усами до самого пола.
   Клинч вспыхнул. Больше всего он не терпел насмешек над своей внешностью.
   Однако ввязываться в скандал сейчас ему не было никакого резона.
   Одарив подвыпившую компанию презрительным взглядом, он подошел к стойке:
   - Двойное мартини! Только вместо маслины положите туда кусочек лакричного корня.
   Бармен озадаченно взглянул на него:
   - Вы совершенно правы, сэр... но...
   - Ладно! Нет лакрицы, положите гвоздику.
   - Сию минуту, сэр!
   Дремавший у стойки очкарик приоткрыл один глаз:
   - А я тебя где-то видел, парень! Не могу вспомнить - где. А ну-ка повернись!
   Он положил руку на плечо Клинча. Тот, не поворачиваясь, сжал двумя пальцами его локоть, и очкарик взвыл от боли.
   - Ах, ты так?! Погоди, все равно дознаюсь, кто ты такой! Ведь у меня репортерская память.
   Клинч залпом осушил свой стакан и встал.
   - Советую тебе, дружок, не попадаться мне на глаза, а то всякое может случиться. Я ведь не всегда такой добрый, понял?
   Он бросил на прилавок монету и гордо прошествовал к двери.
   Встреча с клиентом была назначена на завтра, и Клинч решил пройтись, а заодно посмотреть здание, в котором эта встреча должна состояться.
   Одним из основных его правил была предварительная разведка местности.
   Сорокаэтажное здание КОСМОЮНЕСКО, все из бетона и матового стекла, произвело на Клинча благоприятное впечатление. Такое учреждение не могло вызывать его по пустякам. Видимо, дело пахло солидным гонораром.
   Поел он в маленьком кафе. Денег было в обрез, и приходилось экономить.
   2
   - Пожалуйста, мистер Клинч, доктор Роу вас ждет. - Секретарша улыбнулась и предупредительно открыла дверь, обитую коричневой кожей.
   Доктор С. Роу, директор отдела полезных ископаемых КОСМОЮНЕСКО, восседал за большим письменным столом, на котором, кроме нескольких разноцветных телефонов, ничего не было. Именно таким, чопорным, сухопарым, лет пятидесяти, с холодным взглядом выцветших голубых глаз, и представлял себе Клинч этого человека. Блистательная научная карьера и привычка повелевать всегда накладывают свой отпечаток.
   В глубоком кожаном кресле, удаленном от стола на такую дистанцию, чтобы чувствовалась разница в общественном положении посетителя и хозяина кабинета, сидел старший инспектор Интерпола Вилли Шнайдер. Клинчу уже приходилось с ним встречаться.
   Видимо, дело было нешуточное, если приглашен Интерпол. Клинч знал, что Шнайдер пустяковыми преступлениями не занимается.
   Третьей в кабинете была девушка лет двадцати пяти, хорошенькая, как куколка. Она сидела на диване, поджав под себя очаровательную ножку в ажурном чулке. Ее черные кудри падали на плечи, а в синих глазах, когда она взглянула на Клинча, было нечто такое, отчего у него сладко заныло в груди.
   Клинч поклонился.
   - Очень рад, мистер Клинч, что вы любезно приняли наше приглашение, произнес Роу. - Разрешите вам представить мадемуазель Лоран. Она у нас возглавляет управление личного состава. А это - герр Шнайдер из Интерпола.
   - Мы уже знакомы.
   - Совершенно верно! - подтвердил Шнайдер. - Мистер Клинч оказал нам однажды большую услугу в деле о гонконгской шайке торговцев наркотиками.
   - Что ж, отлично! - Роу кашлянул и задумался, видимо не зная, с чего лучше начать. - Должен вас предупредить, мистер Клинч, - продолжал он после небольшой паузы, - что дело, по которому мы к вам обращаемся, носит...
   э...
   строго доверительный характер.
   Клинч не любил такие вступления.
   - О деле я пока ничего не знаю, - сухо ответил он, - но гарантия тайны - одно из непременных условий работы частного детектива.
   - Превосходно! - Роу поглядел на свои руки, словно отыскивая пятнышко грязи. - Тогда прямо приступим к делу. Думаю, вы знаете, что мы, я имею в виду КОСМОЮНЕСКО, занимаемся разведкой и добычей полезных ископаемых в космосе.
   - Знаю.
   - В числе планет, на которых мы ведем работу, есть одна под названием Мези.
   - Странное название! - усмехнулся Клинч. - Больше подходит для скаковой лошади. Кто же ее так окрестил?
   Роу поморщился:
   - Ничего странного нет. Мези - означает металлические залежи иридия.
   Надеюсь, вам известно, что это такое?
   - Примерно.
   - Мистер Клинч по образованию геолог, - вмешалась девушка. - Кстати, это было одной из причин, по которой...
   - Не совсем так, мадемуазель, - прервал ее Клинч. - Когда-то я действительно окончил три курса геофизического факультета. Диплома не имею, но иридий со свинцом не спутаю.
   - Тем лучше. - Роу изучающе поглядел на Клинча. - Тогда вы должны знать, что мощные залежи металлического иридия - явление совершенно уникальное. В данном же случае оно является результатом жизнедеятельности бактерий, разлагающих осмистый иридий и на Земле не встречающихся.
   - Понятно.
   - Мези - планета во многих отношениях своеобразная, - продолжал Роу. Девяносто восемь процентов ее поверхности занимает океан, глубина которого даже у берегов доходит до шести километров. Поэтому всякое подводное бурение исключается. Небольшой клочок суши - базальтовые скалы со следами тектонического разлома. Единственное место, пригодное для проходки ствола, - небольшой пятачок в глубине ущелья.
   - Вы там были, сэр? - спросил Клинч.
   - Я там не был, но обстановку хорошо знаю по отчетам экспедиций.
   Клинч вздохнул. Ему хотелось поскорее добраться до сути. Ведь зачем-то они его пригласили, да и Интерпол...
   - Так чем я могу быть вам полезен? - напрямик спросил он.
   - Подождите. Сейчас вам все станет ясным.
   - Если только что-нибудь вообще может стать ясным, - иронически добавила мадемуазель Лоран.
   Роу игнорировал ее замечание и продолжал тем же менторским тоном:
   - В составе атмосферы планеты восемьдесят целых и три десятых процента кислорода. Он выделяется планктоном в океане. Животной жизни нет. Сила тяжести на экваторе составляет примерно три четверти земной. Словом, условия обитания и работы подходящие. Мы туда отправили рабочую группу и завезли оборудование стоимостью в сто миллионов.
   - Сто миллионов фунтов?
   - Нет, долларов. Вообще же вся эта затея обошлась уже около миллиарда.
   - И что же?
   - А то, что с момента начала работ там творятся странные вещи. При проходке главного ствола - взрыв, в результате которого ствол затоплен грунтовыми водами. Затем инженер экспедиции кончает самоубийством.
   - Каким способом он это проделал?
   - Застрелился.
   - Оставил какую-нибудь записку?
   - В том-то и дело, что нет.
   - И вы предполагаете, что это было не самоубийство?
   - Предполагаю! Да я почти уверен!
   - Что ж, можно произвести эксгумацию трупа, и судебно-медицинские эксперты всегда определят...
   - Трупа нет. Он кремирован на месте. Прах доставлен на Землю.
   Клинч непроизвольно свистнул.
   - Да... из пепла много сведений не выудишь.
   - Вот тут-то вы и ошибаетесь, Джек, - вмешался Шнайдер. - Как раз из пепла мы и выудили главную улику. - Он достал из кармана обгоревший кусочек металла. - Поглядите внимательно. Вам это что-нибудь напоминает?
   Клинч протянул руку, и Шнайдер осторожно положил ему на ладонь свой трофей.
   - Похоже на деформированную оболочку пули тридцать пятого калибра.
   - Верно! - кивнул Шнайдер. - И какие же выводы вы из этого можете сделать?
   - Ну о выводах, мне кажется, говорить рано, хотя я понимаю, что вы имеете в виду. Если человек стреляет в себя из пистолета такого калибра, то пуля проходит навылет, не правда ли?
   - Конечно! И следовательно?..