Варшавский Илья Иосифович. Под ногами Земля (Сборник)

   Уже были сказаны все напутственные слова, и пышный кортеж двинулся по улицам Капернаума, привлекая все больше и больше народа.
   _____________
   Слава Курочкина распространялась со скоростью пожара. Однако он сам, целиком поглощенный поисками Христа, оставался равнодушным к воздаваемым ему почестям.
   "Что ж, - рассуждал он, мерно покачиваясь на осле, - пока пусть будет так. Нужно завоевать доверие этих простых людей. Один проповедник ищет другого, такая ситуация им гораздо более понятна, чем появление пришельца из будущего".
   Толпы увечных, хромых и прокаженных выходили на дорогу, чтобы прикоснуться к его одежде.
   Тут обнаружились новые свойства великолепного хитона. От трения о шерсть осла нейлоновая ткань приобретала столь мощные электрические заряды, что жаждущие исцеления только морщились и уверяли, что на них нисходит благодать божья.
   Вскоре такое повышенное внимание к его особе все же начало тяготить Курочкина. Жадная до сенсаций толпа поминутно требовала чудес. Больше всего ему досаждали напоминания о манне небесной, которой бог некогда обильно снабжал евреев в пустыне. Нарастала опасность голодного бунта. Даже апостолы, и те начали роптать.
   В конце концов, пришлось пожертвовать двадцатью динариями, выданными Казановаком на текущие расходы.
   Отпущенных денег хватило только на семь хлебов и корзину вяленой рыбы. В одном начальник отдела "Времена и Нравы" оказался прав: финансовая мощь его подопечного далеко не дотягивала до покупки копей царя Соломона.
   Возвращавшийся с покупками Иоанн чуть не был растерзан голодной свитой, которая во мгновение ока расхитила все продовольствие. При этом ему еще надавали по шее.
   - Что делать, рабби?! - Иоанн был совсем растерян. - Эти люди требуют хлеба.
   - Считать, что они накормлены, - ответил Курочкин. - Больше денег нет! В одном из селений путь процессии преградили несколько гогочущих парней, которые тащили женщину в разодранной одежде.
   - Что вы с ней собираетесь делать? - спросил Курочкин.
   - Побить камнями. Это известная потаскуха Мария. Мы ее тут в канаве застукали.
   Чувствительный к женской красоте, Курочкин нахмурил брови.
   - Хорошо, - сказал он, не брезгая самым грубым плагиатом. - Пусть тот из вас, кто без греха, первый кинет в нее камнем.
   Демагогический трюк подействовал. Воинствующие моралисты неохотно разошлись. Только стоявшая в стороне девочка лет пяти подняла с дороги камень и запустила в осла.
   На этом инцидент был исчерпан.
   Теперь к свите Курочкина прибавилась еще и блудница.
   Недовольный этим Фома подошел к Учителю.
   - Скажи, рабби, - спросил он, - достойно ли таскать с собой шлюху?
   На кой она тебе?
   - А вот освобожусь немного, буду изгонять из нее бесов, - ответил тот, искоса поглядывая на хорошенькую грешницу.
   Так, в лето от сотворения мира 3790-е, в канун первого дня опресноков, Леонтий Кондратьевич Курочкин, кандидат исторических наук, сопровождаемый толпой ликующей черни, въехал верхом на осле в священный город Ерушалаим.
   - Кто это? - спросила женщина с кувшином на голове у старого нищего, подпиравшего спиной кладбищенскую стену.
   - Се грядет царь иудейский! - прошамкал безумный старик.
   В Нижнем городе процессия остановилась. Симон и Фома предлагали сразу же отправиться в Храм, но измученный жарою Курочкин наотрез отказался идти дальше.
   Он прилег в садике под смоковницей и заявил, что до вечера никуда не двинется.
   Верующие разбрелись кто куда в поисках пропитания.
   Нужно было подумать о пище телесной и проповеднику с апостолами.
   После недолгого совещания решили послать Иуду на базар, продавать осла.
   Иоанн с Иаковом пошли на улицу Горшечников, где, по их словам, жила сестра Зеведея, у которой они надеялись занять несколько динариев.
   Курочкин перетянул живот взятой у Фомы веревкой и, подложив под голову сумку, уснул натощак.
   Иуде повезло. Не прошел он и трех кварталов, как следовавший за ним по пятам человек остановил его и осведомился, не продается ли осел.
   Иуда сказал, что продается, и, не зная, как котируются на рынке ослы, заломил несуразную цену в двадцать пять сребреников.
   К его удивлению, покупатель не только сразу согласился, но и обещал еще скрепить сделку кувшином вина.
   Простодушный апостол заколебался. Ему совсем не хотелось продешевить.
   Почесав затылок, он пояснил, что это осел не простой, что на нем ехал не кто иной как знаменитый проповедник из Назарета, и что расставаться за двадцать пять сребреников с таким великолепным кротким животным, на которого несомненно тоже сошла крупица благодати божьей, просто грех.
   Покупатель прибавил цену.
   После яростного торга, во время которого не раз кидалась шапка на землю, воздевались руки к небу и призывался в свидетели Ягве, ударили по рукам на тридцати сребрениках.
   Получив деньги, Иуда передал осла его законному владельцу, и коммерсанты отправились в погребок обмыть покупку.
   По дороге новый знакомый рассказал, что служит домоправителем у первосвященника Киафы и приобрел осла по его личному приказанию.
   - Зачем же ему осел? - удивился Иуда. - Разве у него в конюшне мало лошадей?
   - Полно! - ответил домоправитель. - Полно лошадей, однако первосвященник очень любит ослов. Просто мимо пройти не может спокойно.
   - Чудесны дела твои, господи! - Иуда вздохнул. - На что только люди не тратят деньги!
   Уже было выпито по второй, когда управитель осторожно спросил:
   - А этот твой проповедник, он действительно святой человек?
   - Святой! - Иуда выплюнул косточку маслины и потянулся к кувшину.
   - Ты себе не можешь представить, какой он святой!
   - И чему же он учит? - поинтересовался управитель, наполняя кружку собеседника до краев.
   - Всему учит, сразу и не упомнишь.
   - Например?
   - Все больше насчет рабов и богатых. Нельзя, говорит, иметь рабов, а то не попадешь в царствие небесное.
   - Неужели?
   - Определенно! - Иуда отпил большой глоток. - А богатые у Ягве будут, вместо верблюдов, грузы возить. В наказанье он их будет прогонять сквозь игольное ушко.
   - Это когда же?
   - А вот скоро конец света настанет, появится ангел такой...
   термо...
   термо... не помню, как звать, только помню, что как ахнет! Все сожжет на земле, а спасутся только те, кто подставляет левую щеку, когда бьют по правой.
   - Интересно твой пророк проповедует.
   - А ты думал?! Он и мертвых воскрешать может. Вот в субботу девицу одну, дочь Иаира, знаешь как сделал? В лучшем виде!
   - Так... А правду говорят, что он царь иудейский?
   - А как же! Это такая голова! Кому же еще быть царем, как не ему?
   Распрощавшись с управителем и заверив его в вечной дружбе, Иуда направился на свидание с Курочкиным. После выгодно заключенной сделки его просто распирало от гордости за свои коммерческие способности. Он заговаривал с прохожими и несколько раз останавливался у лавок, из которых бойкие молодые люди выносили товары.
   Он было решил купить мешок муки, но от него только отмахнулись:
   - Не знаешь разве, что конец света наступает? Кому теперь нужны твои деньги?!
   - Деньги - всегда деньги, - резонно ответил Иуда и зашагал к садику, где его ждали товарищи.
   На улице Ткачей ему попался навстречу вооруженный конвой под предводительством его нового знакомого, окруживший связанного по рукам Курочкина.
   Первосвященник Киафа с утра был в скверном настроении.
   Вчера у него состоялся пренеприятный разговор с Понтием Пилатом.
   Рим требовал денег. Предложенный прокуратором новый налог на оливковое масло грозил вызвать волнения по всей стране, наводненной всевозможными лжепророками, которые подбивали народ на вооруженное восстание.
   Какие-то люди, прибывшие неизвестно откуда в Ерушалаим, громили лавки, ссылаясь на приближение Страшного Суда.
   А тут еще этот проповедник, именующий себя царем иудейским!
   Коварный Тиберий только и ждал чего-нибудь в этом роде, чтобы бросить в Иудею свои легионы и навсегда покончить с жалкими крохами свободы, которые его предшественник оставил сынам Израиля.
   Открылась дверь, и вошел управитель.
   - Ну как? - спросил Киафа.
   - Привел. Пришлось связать, он никак не давался в руки. Прикажешь ввести?
   - Подожди! - Киафа задумался. Пожалуй, было бы непростительным легкомыслием допрашивать самозванца в собственном доме. Слухи дойдут до Рима, и неизвестно, как их там истолкуют. - Вот что, отведи-ка его к Анне, - сказал он, решив, что лучше подставить под удар тестя, чем рисковать самому.
   - Слушаюсь!
   - И пошли к бен Зарху и Гур Арию, пусть тоже придут туда.
   Киафе не хотелось созывать Синедрион. При одной мысли о бесконечных дебатах, которые поднимут эти семьдесят человек, ему стало тошно.
   Кроме того, не имело смысла предавать все дело столь широкой огласке.
   - Иди! Скажи Анне, что я велел меня ждать.
   Когда связанного Курочкина вволокли в покои, где собрались сливки иудейских богословов, он был вне себя от ярости.
   - Что это за штуки? - заорал он, обращаясь к Киафе, в котором угадал главного. - Имейте в виду, что такое самоуправство не пройдет вам даром!
   - Ах, так ты разговариваешь с первосвященником?! - Управитель отвесил ему увесистую затрещину. - Я тебя научу, как обращаться к старшим!
   От второй пощечины у Курочкина все поплыло перед глазами. Желая спасти кровоточащую щеку от третьей, он повернулся к управителю другим боком.
   - Смотри! - закричал тот Киафе. - Его бьют по щеке, а он подставляет другую! Вот этому он учит народ!
   - На моем месте ты бы и не то подставил, дубина! - пробурчал Курочкин.
   - Тоже мне философ нашелся! Толстовец!
   Допрос начал Киафа:
   - Кто ты такой?
   Курочкин взглянул на судей. В этот раз перед ним были не простодушные рыбаки и землепашцы, а искушенные в софистике священники. Ему стало ясно, что пора открывать карты.
   - Я прибыл сюда с научной миссией, - начал он, совершенно не представляя себе, как растолковать этим людям свое чудесное появление в их мире. - Дело в том, что Иисус Христос, которого якобы вы собирались распять...
   - Что он говорит? - поинтересовался глуховатый Ицхак бен Зарх, приложив ладонь к уху.
   - Утверждает, что он мессия по имени Иисус Христос, - пояснил Киафа.
   - "Кто дерзнет сказать слово от имени моего, а я не повелел ему говорить, тот да умрет". Второзаконие, глава восемнадцатая, стих двадцатый, - пробормотал бен Зарх.
   - Значит, ты не рожден женщиной? - задал новый вопрос Киафа.
   - С чего ты это взял? - усмехнулся Курочкин. - Я такой же сын человеческий, как и все.
   - Чтишь ли ты субботу?
   - Там, откуда я прибыл, два выходных в неделю. По субботам мы тоже не работаем.
   - Что же это за царство такое?
   - Как вам объяснить? Во всяком случае, оно не имеет отношения к миру, в котором вы живете.
   - Что? - переспросил бен Зарх.
   - Говорит, что его царство не от мира сего. Как же ты сюда попал?
   - Ну, технику этого дела я вам рассказать не могу. Это знают только те, кто меня сюда перенес.
   - Кто же это? Ангелы небесные?
   Курочкин не ответил.
   Киафа поглядел на собравшихся.
   - Еще вопросы есть?
   Слово взял Иосиф Гур Арий.
   - Скажи, как же ты чтишь субботу, если в этот день ты занимался врачеванием?
   - А что же, по-вашему, лучше, чтобы человек умер в субботу? - задал в свою очередь вопрос Курочкин. - У нас, например, считают, что суббота для человека, а не человек для субботы.
   Допрос снова перешел к Киафе.
   - Называл ли ты себя царем иудейским?
   - Вот еще новость! - Курочкин снова пришел в раздражение. - Глупее ты ничего не придумаешь?!
   Управитель дал ему новую затрещину.
   - Ах так?! - взревел Курочкин. - При таких методах следствия я вообще отказываюсь отвечать на вопросы!
   - Уведите его! - приказал Киэфа.
   Понтий Пилат беседовал в претории с гостем, прибывшим из Александрии.
   Брат жены прокуратора Гай Прокулл, историк, астроном и врач, приехал в Ерушалаим, чтобы познакомиться с древними рукописями, находившимися в Храме.
   Прислуживавшие за столом рабы собрали остатки еды и удалились, оставив только амфоры с вином.
   Теперь, когда не нужно было опасаться любопытных ушей, беседа потекла свободней.
   - Мне сказала Клавдия, что ты хочешь просить императора о переводе в Рим. Чем это вызвано? - спросил Прокулл.
   Пилат пожал плечами.
   - Многими причинами, - ответил он после небольшой паузы. - Пребывание в этой проклятой стране подобно жизни на вулкане, сегодня не знаешь, что будет завтра. Они только и ждут, чтобы всадить нож в спину.
   - Однако же власть прокуратора...
   - Одна видимость. Когда я подавляю восстание, всю славу приписывает себе Люций Вителлий, когда же пытаюсь найти с иудеями общий язык, он шлет гонцов в Рим с доносами на меня. Собирать подати становится все труднее.
   Мытарей попросту избивают на дорогах, а то и отнимают деньги. Недоимки растут, и этим ловко пользуется Вителлий, который уже давно хочет посадить на мое место кого-нибудь из своих людей.
   - И все же... - начал Прокулл, но закончить ему не удалось.
   Помешал рев толпы под окнами.
   - Вот, полюбуйся! - сказал Пилат, подойдя к окну. - Ни днем, ни ночью нет покоя. Ничего не поделаешь, придется выйти к ним, такова доля прокуратора. Пойдем со мной, увидишь сам, почему я хочу просить о переводе в Рим.
   Толпа неистовствовала.
   - Распни его! - орали, увидев Пилата, те, кто еще недавно целовал у Курочкина подол хитона. Распятие на кресте было для них куда более увлекательным мероприятием, чем любые проповеди, которыми они и без того были сыты по горло. - Распни!!
   - В чем вы обвиняете этого человека? - спросил Пилат, взглянув на окровавленного Курочкина, который стоял, потупя голову.
   Вперед выступил Киафа.
   - Это наглый обманщик, святотатец и подстрекатель!
   - Правда ли то, в чем тебя обвиняют?
   Мягкий, снисходительный тон Пилата ободрил совсем было отчаявшегося Курочкина.
   - Это страшная ошибка, - сказал он, глядя с надеждой на прокуратора, меня принимают тут не за того, кто я есть на самом деле. Вы, как человек интеллигентный, не можете в этом не разобраться!
   - Кто же ты есть?
   - Ученый. Только цепь нелепейших событий...
   - Хорошо! - прервал его Пилат. - Прошу, - обратился он к Прокуллу, выясни, действительно ли этот человек ученый.
   Прокулл подошел к Курочкину.
   - Скажи, какие события предвещает прохождение звезды Гнева вблизи Скорпиона, опаленного огнем Жертвенника?
   Курочкин молчал.
   - Ну что ж, - усмехнулся Прокулл, - этого ты можешь и не знать.
   Тогда вспомни, сколько органов насчитывается в человеческом теле?
   Однако и на второй вопрос Курочкин не мог ответить.
   - Вот как?! - нахмурился Прокулл. - Принесите мне амфору.
   Амфора была доставлена.
   Прокулл поднес ее к лицу Курочкина.
   - Как ты определишь, сколько вина можно влить в этот сосуд?
   - Основание... на... полуудвоенную высоту... - забормотал тот. Как всякий гуманитарий, он плохо помнил такие вещи.
   - Этот человек - круглый невежда, - обратился Прокулл к Пилату, однако невежество еще не может служить причиной для казни на кресте. На твоем месте я бы его публично высек и отпустил с миром.
   - Нет, распни его! - опять забесновалась толпа.
   Курочкина вновь охватило отчаяние.
   - Все эти вопросы не по моей специальности! - закричал он, адресуясь непосредственно к Пилату. - Я же историк!
   - Историк? - переспросил Прокулл. - Я тоже историк. Может быть, ты мне напомнишь, как была укреплена Атлантида от вторжения врагов?
   - Я не занимался Атлантидой. Мои изыскания посвящены другой эпохе.
   - Какой же?
   - Первому веку.
   - Прости, я не понял, - вежливо сказал Прокулл. - О каком веке ты говоришь?
   - Ну, о нынешнем времени.
   - А-а-а! Значит, ты составляешь описание событий, которые произошли совсем недавно?
   - Совершенно верно! - обрадовался Курочкин. - Вот об этом я вам и толкую!
   Прокулл задумался.
   - Хорошо, - сказал он, подмигнув Пилату, - скажи, сколько легионов, по скольку воинов в каждом имел Цезарь Гай Юлий во время первого похода на Галлию?
   Курочкин мучительно пытался вспомнить лекции по истории Рима. От непосильного напряжения у него на лбу выступили крупные капли пота.
   - Хватит! - сказал Пилат. - И без того видно, что он никогда ничему не учился. В чем вы его еще обвиняете?
   Киафа снова выступил вперед.
   - Он подбивал народ на неповиновение Риму, объявил себя царем иудейским.
   Прокуратор поморщился. Дело оказывалось куда более серьезным, чем он предполагал вначале.
   - Это правда? - спросил он Курочкина.
   - Ложь! Чистейшая ложь, пусть представит свидетелей!
   - Почему ты веришь ему, в не веришь мне?! - заорал Киафа. - Я как-никак первосвященник, а он проходимец, бродячий проповедник, нищий!
   Пилат развел руками.
   - Такое обвинение должно быть подтверждено свидетелями.
   - Вот как?! - Киафа в ярости заскрежетал зубами. - Я вижу, здесь правосудия не добьешься, придется обратиться к Вителлию!
   Удар был рассчитан точно. Меньше всего Пилату хотелось впутывать сюда правителя Сирии.
   - Возьмите этого человека! - приказал он страже, отводя взгляд от умоляющих глаз Курочкина.
   Иуда провел ночь у ворот претории. Он следовал за Курочкиным к дому Киафы, торчал под окнами у Анны и сопровождал процессию к резиденции прокуратора. Однако ему так и не удалось ни разу пробиться сквозь толпу к Учителю.
   В конце концов, выпитое вино, волнения этого дня и усталость совсем сморили Иуду. Он устроился в придорожной канаве и уснул.
   Проснулся он от жарких лучей солнца, припекавших голову. Иуда потянулся, подергал себя за бороду, чтобы придать ей более респектабельный вид, и пошел во двор претории, надеясь что-нибудь разузнать.
   В тени, отбрасываемой стеной здания, сидел здоровенный легионер и чистил мелом меч.
   - Пошел, пошел отсюда! - приветствовал он апостола. - У нас тут не подают!
   Смирив гордыню при виде меча, Иуда почтительно изложил легионеру свое дело.
   - Эге! - сказал тот. - Поздно же ты о нем вспомнил! Теперь он уже... Легионер заржал и красочно воспроизвел позу, которая впоследствии надолго вошла в обиход как символ искупления первородного греха.
   Потрясенный Иуда кинулся бегом к Лобному месту...
   На вершине холма стояло три креста. У среднего, с надписью "Царь иудейский", распростершись ниц, лежал плачущий Симон.
   Иуда плюхнулся рядом с ним.
   - Рабби!!
   - Совсем слаб твой рабби, - сказал один из стражников, рассматривая снятые с Курочкина доспехи. - Еще и приколотить как следует не успели, а он сразу того... - стражник закатил глаза, - преставился!
   - Со страха, что ли? - сказал второй стражник, доставая игральные кости.
   - Так как, разыграем?
   - Давай!
   Иуда взглянул на сморщенное в смертной муке бледное лицо Учителя и громко заголосил.
   - Ишь, убивается! - сказал стражник. - Верно, родственничек?
   - Послушайте! - Иуда встал и молитвенно сложил руки. - Он уже все равно умер, позвольте нам его похоронить.
   - Нельзя. До вечера не положено снимать.
   - Ну, пожалуйста! Вот, возьмите все, только разрешите! - Иуда высыпал перед ними на землю деньги, вырученные за осла.
   - Разрешить, что ли? - спросил один из стражников.
   - А может, он и не умер еще вовсе? - Второй служивый подошел к кресту и ткнул копьем в бок Курочкина. - Пожалуй, помер, не дернулся даже.
   Забирай своего родственничка!
   Между тем остальные продолжали рассматривать хитон.
   - Справная вещь! - похвастал счастливчик, на которого пал выигрыш.
   Сносу не будет!
   Потрясенные смертью Учителя, апостолы торопливо снимали его с креста.
   Когда неловкий Иуда стал отдирать гвозди от ног, Курочкин приоткрыл глаза и застонал.
   - Видишь?! - шепнул Иуда на ухо Симону. - Живой!
   - Тише! - Симон оглянулся на стражников. - Тут поблизости пещера есть, тащи, пока не увидели!
   Стражники ничего не заметили. Они были целиком поглощены дележом свалившихся с неба тридцати сребреников.
   Оставив Курочкина в пещере на попечении верного Симона, Иуда помчался сообщить радостную весть прочим апостолам.
   Курочкин не приходил в сознание.
   В бреду он принимал Симона за своего аспиранта, оставленного в двадцать первом веке, но обращался к нему на древнееврейском языке.
   - Петя! Петр! Я вернусь, обязательно вернусь, не может же Хранитель оказаться такой скотиной! Поручаю тебе, в случае чего...
   Пять суток, отпущенных Хранителем, истекли.
   Где-то, в подвале двадцатиэтажного здания мигнул зеленый глазок индикатора. Бесшумно включились релейные цепи.
   Дьявольский вихрь причин и следствий, рождений и смертей, нелепостей и закономерностей окутал распростертое на каменном полу тело, озарил пещеру сиянием электрических разрядов и, как пробку со дна океана, вытолкнул Курочкина назад в далекое, но неизбежное будущее.
   - Мессия!! - Ослепленные чудесным видением, Иоанн, Иаков, Иуда и Фома стояли у входа в пещеру.
   - Вознесся! - Симон поднял руки к небу. - Вознесся, но вернется!
   Он меня нарек Петром и оставил своим наместником!
   Апостолы смиренно пали на колени.
   Между тем Курочкин уже лежал в одних плавках на диване гостеприимного заведения Казановака. Его лицо и лоб были обложены тряпками, смоченными в растворителе.
   - Ну, как попутешествовали? - спросила Маша, осторожно отдирая край бороды.
   - Ничего.
   - Может, вы у нас докладик сделаете? - поинтересовался Казановак.
   - Тут многие из персонала проявляют любознательность насчет той жизни.
   - Не знаю... Во всяком случае не сейчас. Собранные мною факты требуют еще тщательной обработки, тем более, что, как выяснилось, евангелисты толковали их очень превратно.
   - Что ж, конь о четырех ногах и тот ошибается, - философски заметил Казановак. Он вздохнул и, тщательно расправив копирку, приступил к составлению акта на недостачу реквизита.
   - Что там носят? - спросила Маша. - Длинное или короткое?
   - Длинное.
   - Ну вот, говорила Нинке, что нужно шить подлиннее! Ой! Что это у вас?!
   - Она ткнула пальцем в затянувшиеся розовой кожицей раны на запястьях. И здесь, и здесь, и бок разодран! Вас что, там били?
   - Нет, вероятно, поранился в пути.
   Казановак перевернул лист.
   - Так как написать причину недостачи?
   - Напишите, петля гистерезиса, - ответил уже поднаторевший в терминологии Курочкин.

ЛОВУШКА

   Он висел, прижатый чудовищной тяжестью к борту корабля. Слева он видел ногу Геолога и перевернутое вниз головой туловище Доктора.
   "Мы как мухи на стене, - подумал он, стараясь набрать воздух в легкие, - раздавленные мухи на стене".
   Сломанные ребра превращали каждый вдох в пытку, от которой мутилось сознание. Он очень осторожно, одной диафрагмой пытался создать хоть какое-то подобие дыхания. Нужно было дышать, чтобы не потерять сознание. Иначе он не мог бы думать, а от этого зависело все.
   Необходимо понять, что же случилось.
   Он уже давно чувствовал неладное, еще тогда, когда приборы впервые зарегистрировали неизвестно откуда взявшееся ускорение. Сначала он думал, что корабль отклоняется мощным гравитационным полем, но радиотелескоп не обнаруживал в этой части космоса никаких скоплений материи.
   Потом началась чехарда с созвездиями. Они менялись местами, налезали друг на друга, становились то багрово-красными, то мертвенно-синими. И вдруг внезапный удар, выбросивший его из кресла пилота, и неизвестно откуда взявшаяся тяжесть.
   Корабль шел по замкнутой траектории. Он это сразу понял, когда первый раз к нему вернулось сознание.
   Теперь он хорошо знал, что будет дальше.
   Он внимательно смотрел на лужицу крови, вытекшую изо рта Доктора.
   Сейчас все пойдет, как в фильме, пущенном назад. Так было уже много раз.
   Сначала кровь потечет обратно в сжатые губы, а потом с умопомрачительной скоростью, кувыркаясь через голову, сам он полетит в пилотское кресло, затем немедленно вылетит обратно, ударится о доску аварийного пульта и со сломанными ребрами и раздробленной левой рукой прилипнет к борту корабля. Потом будет беспамятство, боль и снова возможность думать о том, что произошло, пока все не начнется сначала.
   "...Время тоже движется по замкнутой кривой в этой ловушке, - подумал он. - Бесконечно циркулирующее Время, вроде выродившегося бледного света в иллюминаторе. Даже Время не может отсюда вырваться"...
   Он вновь пришел в себя после очередного удара о пульт. Опять нужно было беречь дыхание, чтобы сохранить мысль.
   "...Водоворот Времени и Пространства. Вот, значит, что такое ад:
   замкнутое пространство, где Время поймало себя за хвост, вечно повторяющаяся пытка и бледный свет, движущийся по замкнутому пути; мир, где все кружится на месте, и только человеческая мысль пытается пробить стену, перед которой бессильно даже Время...".
   Невозможно было понять, который раз это происходит.
   Он смотрел на струйку крови, вытекающую из губ Доктора.
   "...Этот - жив. У мертвых не течет кровь. Глаза закрыты, значит он все время в беспамятстве. Для него это лучше. Неизвестно, что с Физиком.
   Они сидели на диване. Очевидно, их швыряет туда, когда все начинается сначала..."
   Опять стремительный полет, хруст костей, беспамятство и мысль, беспомощно бьющаяся, как муха на стекле.
   "...Интервалы времени непрерывно сокращаются. Мы входим в эту ловушку по спирали. Еще немного и корабль попадет в мешок, где нет ничего, кроме бледного света. Мешок, где Время и Пространство сплелись в плотный клубок, где вечность неотличима от мгновения. Двигатели выключены, и наша траектория определяется накопленным количеством движения. Может быть, если включить двигатели, спираль начнет раскручиваться. Нужно нажать пусковую кнопку на аварийном пульте, но это невозможно. Что может сделать раздавленная муха на стене?.."