Страница:
Со своим ротным комиссаром ушел на задание 19-летний коммунист Воронов. Их было пятеро: комиссар, три бойца и девушка-комсомолка из Омска.
Пришли в деревню, разведали: вроде порядок, ни одного повстанца. Воронов с двумя бойцами и донесением комиссара отправился в уездный городок. Возвратился на второй день вечером. Зашел в крайнюю избу. А хозяйка смотрит на него так, будто он с того света явился.
Побелела от страха, запричитала:
- Ваших же побили, всех у церкви побили...
...Комиссар лежал на порыжевшем от крови снегу, лицом вверх. Воронов наклонился над ним и увидел на гимнастерке партийный билет, прибитый к сердцу самодельным сибирским гвоздем. А рядом - девушка. Он так и не успел узнать ее имя. Вспоротый и набитый отборным зерном живот и кровавые звезды на лбу, на девичьей груди. И на белой дощечке - дегтем: "Смерть комиссарам!"
Комиссары по должности, комиссары по зову сердца.
Обо всем этом я как комиссар бригады первый узнал из уст потрясенного юноши. И тут же мне - такая она, комиссарская должность: прощаясь с мертвыми, думать о живых - пришлось решать горькую задачу. Кем заменить?
Увидел лицо Воронова, его глаза и понял: вот он - комиссар роты. Он отбивался как мог: дескать - молод, опыта мало, образования с гулькин нос два класса церковноприходской школы.
Я сказал ему тогда, что все мы начинали молодыми, а опыт, знания - дело наживное. Придется учиться. Всю жизнь. Такая она - комиссарская должность.
И ушел от меня Воронов с комиссарской печатью и своим напутствием: "Береги печать пуще глаза".
Совсем недавно гвардии полковник в отставке Иван Яковлевич Воронов признался мне, что больше бандитских засад и ловушек, больше всего на свете боялся потерять печать и хранил ее на теле в подштанниках, перехваченных под щиколоткой завязками. "Нога, - смеется, - вся была сине-лиловой, в печатях".
Сколько таких, как Воронов, потенциальных комиссаров было в годы гражданской войны на фронте и в тылу?
Ровно столько, сколько было коммунистов в рядах Красной Армии и Флота. Двести восемьдесят тысяч. Половина партии. Каждый второй коммунист, 75 тысяч комсомольцев. Кто по мобилизации, а чаще - добровольно.
И каждый оставшийся в тылу - кто бы он ни был: рядовой солдат партии или народный комиссар - и где бы он ни был: в глухой сибирской деревушке или в голодающей столице - был под огнем.
Среди павших - в одном бессмертном строю - безымянный комиссар с партийным билетом, прибитым к сердцу гвоздем, мой дядя Иван Васильев, мои боевые друзья Петр Семенов, Иван Богун, Володарский, Урицкий, Сергей Лазо, 26 бакинских комиссаров. В длинном списке раненых - комиссар Фурманов, комиссар Куйбышев, Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ленин. В одном списке. В одном строю. Жили прекрасно и умирали прекрасно. Их бросали с высоких круч, закапывали живьем в землю, им животы набивали пшеницей, рот заливали оловом, а они, комиссары революции, даже мертвые взывали к борьбе.
Первыми шли туда, где было трудно, и первыми отдавали последний глоток воды раненому, свою пайку хлеба, бесценные черные сухари - пролетариям Гамбурга и детям Поволжья.
Вспоминая их, самых первых комиссаров, вижу скромный завтрак Ильича: тоненький ломтик хлеба, чай, заправленный сахарином, и с гордостью думаю о наркоме продовольствия. С ним на заседании Совнаркома случались обмороки "по причине постоянного недоедания".
Только подумать! Человек ежедневно ворочал вагонами, эшелонами хлеба, снабжал им всю Республику и постоянно, изо дня в день, голодал.
Как все.
Не в этом ли величие и бессмертие комиссаров?
Всегда впереди и всегда со всеми.
* * *
...Уж-е светало, когда слово взял товарищ Свердлов.
- Товарищи, по предложению Владимира Ильича Петербургский комитет партии принял постановление о проведении решающей проверки сил революции.
...Весь день 22 октября прошел под знаком приближения развязки, смотра революционных сил, их готовности к восстанию.
Меня тоже включили в группу проверяющих. Сразу же после собрания в Смольном мы отправились в Измайловский полк. Собрали митинг. Выступали на нем Мехоношин и я. Полк проголосовал за выступление. Ни один представитель соглашательских партий не посмел выступить.
Двумя часами позже мы присутствовали на многотысячном митинге на Путиловском заводе. Выступали представители ЦК, ПК партии, райкома партии, завкома - Орджоникидзе, Косиор, Слуцкий и другие.
На призыв ораторов рабочие отвечали радостью:
- Наконец-то!
- Хоть сейчас выступим!
- Сами возьмем власть у буржуев!
Но вот на трибуне появился еще один неизвестный рабочим оратор. Хорошо одетый, с бородкой на выхоленном лице. Это был меньшевистский литератор Гарви. Он говорил о Парижской коммуне. Заливался соловьем, славя коммунаров. Его внимательно слушали, ведь тогда мало кто из рабочих знал о Парижской коммуне. Сумев заинтересовать, увлечь многотысячную аудиторию, оратор стал рисовать картину заката, кровавого разгрома коммуны. Затаив дыхание, не пряча слез, рабочие слушали рассказ о последних часах восставшего Парижа, о расстреле коммунаров. Тут Гарви сделал небольшую паузу и воскликнул: "И вас ждет такая участь, если вы пойдете за Лениным, за большевиками!"
Грозно, гневно загудел митинг. Только вмешательство заводских комитетчиков спасло Гарви от расправы возмущенных рабочих.
Так на Путиловском заводе закончился "День Петроградского Совета". Смотр революционных сил всюду прошел успешно. Рабочие, солдаты, матросы Питера, Кронштадта продемонстрировали полное доверие партии большевиков, проявили готовность по первому сигналу ВРК выступить на штурм капитала. К тому времени часть города фактически уже была занята рабочими.
22-23 октября в помещении Совета 1-го Городского района открылась тщательно подготовленная общегородская конференция представителей Красной гвардии Петрограда и его пригородов - Сестрорецка, Колпина, Шлиссельбурга, Обухова. Все доклады, выступления убеждали: Красная гвардия полна решимости и энтузиазма. "Вызываем двух бойцов, - говорил делегат-путиловец, - является пять. Если требуется десять добровольцев - поднимает руки весь отряд".
Конференция петроградских красногвардейцев приняла большевистскую резолюцию по текущему моменту и новый Устав.
Первый его пункт гласил: "Рабочая Красная гвардия есть организация вооруженных сил пролетариата для борьбы с контрреволюцией".
Петроградский Совет взял в свои руки как организацию, так и политическое руководство Красной гвардией. Все чувствовали: вот-вот грянет буря. Было спешно созвано совещание Главного штаба Красной гвардии с представителями районов.
Главный штаб постановил: держать Красную гвардию под ружьем, усилить разведку и патрульную службу.
Ночь третья - с отступлениями
Снова Кравченко. Планы контрреволюции. Лицом к лицу. Началось. Штаб революции. Во вражеском стане. Охраняем Смольный. Джон Рид и система пропусков. Настольная книга о Великом Октябре. Выговор за порчу здания. Под честное слово. Звонок из 17-го года (Красногвардеец Иоганн Шмидт).
Поздно вечером 23 октября Военно-революционный комитет созвал совещание полковых комитетов гарнизона - последнее перед началом восстания. Пришли сюда и делегаты II съезда Советов, только что прибывшие с фронта. В коридоре встретил унтер-офицера Кравченко: он приехал на съезд представителем от Северо-Западного фронта.
- С кем же ты, унтер, - спросил я его, - по-прежнему против Ленина или чуток поумнел?
- Слыхал пословицу? "Кто старое помянет - тому глаз вон". Я теперь, браток, зрячий. На меньшевистско-эсеровской мякине не проведешь.
Смотрю: на его груди вместо четырех крестов и четырех медалей всего один крест и медаль первой степени.
- Остальные, - объяснил он, смущенно улыбаясь, - я еще в июне отослал в Петроград товарищу Ленину.
Одним словом, хороший получился у нас разговор. В партию большевиков Кравченко еще не вступил, но, как я понял, был близок к этому.
Больше шести часов один за другим докладывали представители полков о настроениях солдат в тыловых частях и на фронте.
Представители гвардии Петроградского полка и гвардии резервного Московского полка заявили, что момент для захвата власти Советами назрел, все готово к восстанию. Член полкового комитета измайловец Фирсов настроение солдат выразил коротко и ясно, в трех словах: "Вся власть Советам!" Выступил и Кравченко. Говорил не совсем складно, даже грубовато, но каждое слово попадало в цель:
- Мы гнием в окопах, подыхаем от газов и пуль. Терпение наше на исходе. Артиллерийская бригада, пославшая меня на съезд Советов, против войны, против Временного правительства, требует передачи всей власти Советам.
Один за другим подымались на трибуну делегаты, чтобы заявить собранию: солдаты представляемых ими частей отдают себя полностью в распоряжение Военно-революционного комитета Петросовета.
В три часа ночи члены ВРК собрались на экстренное совещание. Намечались конкретные задания частям, отрядам на случай выступления. От всех полков было оставлено по два представителя для связи.
А что происходило в эти часы во вражеском стане?
Тревога и растерянность росли с каждым часом. Сообщались слухи один мрачнее другого. Из Мариинского дворца звонили в Зимний, информируя о неустойчивом настроении во фракциях эсеров и меньшевиков. Из Смольного приезжали участники гарнизонного совещания и заседаний Петроградского Совета. Вести неутешительные: части гарнизона приводятся большевиками в боевую готовность. Выступления можно ожидать с минуты на минуту.
Керенский вызвал к себе вновь назначенного управляющего военным ведомством генерала Маниковского и командующего Северным фронтом генерала Черемисова. На совещании речь шла "Об устранении новой попытки Петроградского Совета нарушить дисциплину и внести расстройство в жизнь гарнизона".
23 октября в 17 часов в кабинете у Керенского состоялось секретное заседание высших чинов штаба округа. Генерал Багратуни, начальник штаба, подробно доложил о мерах, принятых против большевиков.
О выступлениях Троцкого, предлагавшего отсрочить восстание до съезда Советов, то есть до 25 октября, враги знали. Раз, полагали они, Троцкий называет эту дату, значит, большевики, видимо, связывают с ней какие-то планы.
Враги революции решили опередить большевиков, начать свое наступление на день-два раньше. Наметили дату выступления: 24 октября. План был принят.
Министры одобрили все меры, принятые Керенским, но при этом рекомендовали заручиться поддержкой предпарламента - государственного Совета. Опираясь на эту поддержку, рассчитывали они, Временное правительство сможет во всей полноте проводить репрессии против большевиков.
Ночью Керенский предупредил штаб округа, что план выступления против большевиков правительством утвержден.
Наступил самый решающий день в революции - 24 октября. Лицом к лицу встали две силы, готовые к боевым действиям, - силы революции, возглавляемые Лениным, партией большевиков, и силы контрреволюции, во главе которых стояло доживающее свои последние часы буржуазное правительство.
Ни один из работников ЦК, ПК, райкомов партии, Петросовета, Военно-революционного комитета и глаз не сомкнул в эту ночь. Только прибыли с совещания в Смольном представители частей гарнизона, как на улицах Петрограда появились патрули, а затем и целые подразделения из юнкерских училищ и офицерских школ. Все начиналось как в июльские дни. Юнкерские караулы заняли важнейшие пункты города. Рано утром был совершен налет на типографию, где печатались большевистские газеты "Рабочий путь" ("Правда") и "Солдат" ("Солдатская правда"). Враги революции рассчитывали лишить партию ее сильнейшего оружия в борьбе. Был отдан приказ о захвате Смольного, о разводе мостов через Неву. Командующий военным округом распорядился арестовать и предать суду всех комиссаров ВРК, назначенных в воинские части и на корабли.
Утром 24 октября Центральный Комитет нашей партии собрался в Смольном, где состоялось экстренное заседание ЦК партии большевиков. Членам ЦК поручалось руководство борьбой на самых решающих участках восстания: Свердлову - наблюдение за действиями Временного правительства; Сталину руководство ВРК, создание запасного штаба революции в Петропавловской крепости; Дзержинскому - захват почты и телеграфа; Молотову - выпуск газет, распределение и посылка агитаторов-пропагандистов на решающие участки; Бубнову - установление связи с железнодорожниками; на Милютина возлагалась организация продовольственного обеспечения; на Ломова и Ногина - связь с Московским комитетом РСДРП (б). Делегаты II съезда - большевики - были тоже распределены по наиболее важным участкам борьбы.
Владимир Ильич все еще оставался в подполье. Правительство вновь обнародовало приказ о его немедленном аресте. Наемные убийцы рыскали по городу, чтобы напасть на след вождя революции и учинить над ним расправу. Из конспиративной квартиры Ильич продолжал неослабно, непрерывно руководить восстанием.
По указанию ЦК партии Военно-революционный комитет немедленно принял меры к отражению открытых провокационных действий контрреволюции.
В типографию была послана сотня красногвардейцев с броневиком, а за ней рота солдат Литовского полка, входившая в состав 2-го Сводного отряда.
Борьба за власть Советов с оружием в руках началась. Срочно был сверстан очередной номер "Рабочего пути" с прямым призывом к свержению Временного правительства. За подписью Подвойского всем комиссарам и полковым комитетам было передано следующее предписание ВРК № 1: "Петроградскому Совету грозит прямая опасность, ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газеты "Солдат" и "Рабочий путь" закрыты. Предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений.
Всякое промедление и замешательство будут рассматриваться как измена революции. Выслать двух представителей на делегатское собрание в Смольный"{138}.
Дублерами в полки были посланы связные с тем же предписанием на руках.
Главный штаб Красной гвардии получил приказ: немедленно направить в Смольный отряд в 1500-2000 рабочих, произвести мобилизацию всего транспорта, занять в районах все тактически важные пункты, организовать охрану фабрик, заводов и подготовить боевые силы для захвата правительственных учреждений.
2-й Сводный отряд Красной гвардии под моим командованием был приведен в полную боевую готовность. Вскоре подошли пулеметный полк и артиллерия путиловцев. Напасть на Смольный враги не посмели.
- Началось, началось, - передавалось из уст в уста.
- Пробил двенадцатый час российского капитализма...
...В комнатах ВРК на третьем этаже гул голосов, топот ног, лязг оружия. В самой большой комнате несколько столов, стульев, клеенчатый диван. Всюду: на столах, стульях, даже на подоконниках - городские и полевые телефоны. Беспрерывные звонки доносили вести из различных уголков сражающейся столицы. Дежурные ВРК что-то разъясняли, предупреждали, взывали к революционной сознательности. Из-за двери доносились дробь телеграфных аппаратов и деловая трескотня пишущих машинок.
Поминутно хлопали двери. Являлись солдаты с известиями о настроениях, готовности в частях. Вбегали и тут же возвращались красногвардейцы со срочными поручениями, заданиями.
Снова перенесемся во вражеский лагерь. Днем 24 октября по поручению Мехоношина ("небольшая разведка - надо знать, что они затевают") я отправился с двумя красногвардейцами в Мариинский дворец, где сидел так называемый "предпарламент" - Совет Республики. Для маскировки мы сняли красные повязки, револьверы сунули в карманы.
На улицах нам часто встречались юнкерские патрули. Все стены были заклеены прокламациями, всевозможными запретами Временного правительства. Запрещались "всякие самостоятельные выступления", "исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций...".
На одной афише сообщалось о решении арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета.
Бойцы из моего отряда рассмеялись:
- Пусть попробуют. Руки коротки.
Сновали автомобили с офицерьем, на некоторых - флажки иностранных миссий. У самого дворца нам навстречу на полном галопе проскакала юнкерская артиллерийская батарея.
В Мариинский дворец мы попали как раз в тот момент, когда на трибуну поднимался Керенский. Я много раз слушал выступления этого самовлюбленного позера, не переставая удивляться тому, как можно так долго говорить, не сказав ничего существенного.
...Он стоял на трибуне в знакомой позе Бонапарта, засунув руку за борт френча. Обвинял, угрожал, но нам почему-то не становилось страшно: собака лает - ветер носит.
Керенский заявил, что его правительство полно решимости ликвидировать восстание. Голосом, в котором прорывалось рыдание (в зале жиденько зааплодировали), сказал, что он и его правительство предпочитают быть убитыми и уничтоженными, но "жизнь, честь и независимость" не предадут.
Угрозы нарастали:
- Кто осмелится поднять руку на свободу русского народа, подлежит немедленной, решительной и окончательной ликвидации.
У него, мол, министра-председателя, рука не дрогнет.
На этот раз даже меньшевики и эсеры слушали Керенского холодно. Бледный, задыхающийся, он поспешно покинул зал. Мы тоже выскользнули из дворца. Доложив обо всем увиденном, я тотчас же возвратился к своим командирским обязанностям.
Впрочем, в пору подробнее рассказать о моем отряде. Я принял командование им от члена Военно-революционного комитета А. Ф. Ильина-Женевского{139} в связи с его назначением комиссаром Гренадерского полка. Второй Сводный отряд ВРК насчитывал вначале 380 штыков. Состав отряда - рабочие "Розенкранца", Химического, "Треугольника" и матросы флотского экипажа.
23 октября меня вызвал Н. И. Подвойский.
- Ну, Гренадер, принимай пополнение. Решением Военно-революционного комитета твоему отряду придаются две роты Литовского полка. Они будут подчинены тебе как командиру, а также товарищам Малькову и Урицкому. Главная задача - охрана Смольного. Остальным бойцам отряда нести патрульную и караульную службу на улицах, ведущих в Смольный. И так, чтобы даже птица не пролетела. Без пропуска в Смольный никого не пускать.
Две роты литовцев несли охрану у главного входа в ночь на 23, 24 и 25 октября. Красногвардейцы и матросы 2-го Сводного отряда в это время охраняли подходы к зданию. На этот раз были полностью учтены июльские уроки. Комендант Смольного Ф. Э. Дзержинский принимал меры, исключающие любую случайность, любую провокацию.
В Смольный - мы это знали - контрразведка Керенского засылала лазутчиков: юнкеров, переодетых офицеров, профессиональных филеров - бывших агентов царской охранки. Не исключалась Дзержинским и возможность диверсий, террористических актов со стороны контрреволюции. Надо было создать надежный заслон, фильтр, в котором застревала бы даже мелкая контрреволюционная рыбешка.
Задача не из легких.
Ведь в Смольный шли отовсюду представители ВРК в райкомов, заводов, революционных полков. Огромным был интерес к открытию II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и со стороны тогдашней прессы - всех направлений. Почти ежедневно бывали здесь иностранные журналисты, аккредитованные при Временном правительстве. Среди них и тридцатилетний американец Джон Рид (под влиянием Октября он вскоре стал убежденным марксистом, одним из основателей Коммунистической рабочей партии США) будущий автор знаменитой книги "10 дней, которые потрясли мир".
"Я, - пишет Рид, - проводил почти все время в Смольном. Попасть туда было уже нелегко (курсив наш. - В. В.). У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личность каждого и узнав, по какому делу он пришел. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться в здание..."{140}.
Все было именно так. Остается лишь добавить, что систему пропусков придумал Ф. Э. Дзержинский. Система была очень проста, удобна, надежна. Текст пропусков ("на право свободного входа") за подписью коменданта и с печатью Военно-революционного комитета оставался неизменным, но цвет бумаги, на которой печатались пропуска, менялся по нескольку раз в сутки. Выдавались двулистики то красного, то белого, то лилового, то зеленого цвета. На этом чаще всего и попадались вражеские агенты. У меня, как и у Джона Рида, тоже был постоянный пропуск за подписью Ф. Дзержинского. "Дано сие В. Васильеву командиру 2-го Сводного отряда". Без пропусков никто, даже члены ЦК, командиры отрядов, не мог попасть в Смольный.
Часовые, свободные от караульной службы, из Смольного никуда не отлучались. Спали тут же под лестницей или в вестибюле, укрываясь шинелями, куртками, не выпуская винтовки из рук. Лежали покотом, занимая все свободное пространство. Старшие покрикивали: "Проход оставь! Проход оставь!"
Все эти детали, живые картинки тех дней вспоминаются, когда перечитываешь книгу Джона Рида.
Она писалась в 1918 году по горячим следам событий человеком, который навсегда связал себя с русской революцией, но Джон Рид "старался рассматривать события оком добросовестного летописца, заинтересованного в том, чтобы запечатлеть истину"{141}.
У нас его книга впервые была напечатана в 1923 году, а прочитал я ее на одном дыхании - год спустя, уже став слушателем Академии Генерального штаба Красной Армии.
Джон Рид... В октябрьские дни семнадцатого это имя мне ничего не говорило. И вот - Красная площадь, Мавзолей, могила Свердлова, Стена коммунаров и на сером мраморе у Кремлевской стены - "Джон Рид. 1887-1920".
Что он сделал? Почему американец похоронен рядом с вождями русской революции, ее выдающимися героями?
Уже тогда мне хотелось получить ответ на этот вопрос. Но по-настоящему заинтересовался я Ридом и его книгой по... рекомендации В. И. Ленина.
"Эту книгу, - писал Ильич в 1919 году в своем предисловии к американскому изданию (с этим предисловием книга Рида вышла и у нас), - я желал бы видеть распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки..."{142}.
Прочитав "с громаднейшим интересом и неослабевающим вниманием" книгу Джона Рида, Владимир Ильич горячо, от всей души рекомендовал ее "рабочим всех стран", так как увидел в ней "правдивое и необыкновенно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того (здесь и дальше курсив наш. - В. В.), что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата"{143}.
Я засел за книгу Рида. С тех пор она - "сгусток истории, истории в том виде, в каком ее наблюдал" автор, стала для меня настольной. И по сей день считаю эту книгу лучшим из всего, что написано о революции свидетелями и участниками ее. Глубоко убежден: рекомендация В. И. Ленина ничуть не устарела в наше время. И сегодня горячо советую: читайте Джона Рида, и перед вами откроется не только общая картина "настоящей, народной массовой революции", но и картинки, выхваченные из жизни, из бурного потока, без которых нельзя почувствовать, понять дыхание, пульс Октября.
Для меня, участника многих событий, описанных Ридом, книга обладает еще и особым свойством. Читаешь - и тебя не оставляет ощущение, что автор всюду следовал за тобой; вместе с тобой, затаив дыхание, слушал Ленина ("Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой - не неприятной, а словно бы приобретенной многолетней привычкой к выступлениям - и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца..."){144}.
Был рядом, когда ты шел по длинным, сводчатым коридорам Смольного или когда спускался в столовую - "обширную и низкую трапезную, в нижнем этаже" и становился "в очередь, ведущую к длинным столам, за которыми двадцать мужчин и женщин раздавали обедающим щи из огромных котлов, куски мяса, груды каши и ломти черного хлеба".
Дальше точно схваченная картинка быта тех дней. "Жирные деревянные ложки лежали в корзинке. На длинных скамьях, стоявших у столов, теснились голодные пролетарии. Они с жадностью утоляли голод, переговариваясь через всю комнату и перекидываясь незамысловатыми шутками.
В верхнем этаже имелась еще одна столовая, в которой обедали только члены ЦИК. Впрочем, - тут же мимоходом сообщает Джон Рид, - туда мог входить кто хотел. Здесь можно было получить хлеб, густо смазанный маслом, и любое количество стаканов чая"{145}.
Читателя, знакомого по книгам и фильмам с голодным, более чем спартанским бытом революционного Петрограда, наверняка смутят "куски мяса", "ломти черного хлеба", "хлеб, густо смазанный маслом".
Но и тут Джон Рид - строгий летописец тех дней - верен себе, верен правде.
Все было: осьмушки хлеба, селедочные супы и щи, чай с сахарином, кипяток "без ничего" или с той же ржавой селедкой, но в конце октября и в дни восстания питание по тем временам (продовольственными вопросами ведали в те дни члены ВРК С. Я. Багдатьев и Н. А. Скрыпник) было поставлено отлично. К тому времени крупнейшие продовольственные склады города уже находились под полным или частичным контролем Советов и Красной гвардии. Мясо, крупу, жиры предоставил в распоряжение ВРК Балтфлот. От Нарвской заставы в Смольный шли подводы, закрытые фургоны, площадки с хлебом. Путиловцы в спешном порядке выделили целый обоз походных военно-полевых кухонь. Они стояли во дворе Смольного института в два ряда. Такие же кухни появились на улицах и площадях города - в тех районах и секторах, где сосредоточивались готовые к выступлению отряды Красной гвардии. Тысячи работниц, среди них Поля, дочь моего дяди Ивана, сестры А. Е. Васильева - Христя и Мария, добровольно встали у кухонь. Рядом - длинные, наспех сбитые столы. На столах металлические миски, ложки, кружки. Щи, каша, кипяток или чай выдавались здесь днем и ночью.
Пришли в деревню, разведали: вроде порядок, ни одного повстанца. Воронов с двумя бойцами и донесением комиссара отправился в уездный городок. Возвратился на второй день вечером. Зашел в крайнюю избу. А хозяйка смотрит на него так, будто он с того света явился.
Побелела от страха, запричитала:
- Ваших же побили, всех у церкви побили...
...Комиссар лежал на порыжевшем от крови снегу, лицом вверх. Воронов наклонился над ним и увидел на гимнастерке партийный билет, прибитый к сердцу самодельным сибирским гвоздем. А рядом - девушка. Он так и не успел узнать ее имя. Вспоротый и набитый отборным зерном живот и кровавые звезды на лбу, на девичьей груди. И на белой дощечке - дегтем: "Смерть комиссарам!"
Комиссары по должности, комиссары по зову сердца.
Обо всем этом я как комиссар бригады первый узнал из уст потрясенного юноши. И тут же мне - такая она, комиссарская должность: прощаясь с мертвыми, думать о живых - пришлось решать горькую задачу. Кем заменить?
Увидел лицо Воронова, его глаза и понял: вот он - комиссар роты. Он отбивался как мог: дескать - молод, опыта мало, образования с гулькин нос два класса церковноприходской школы.
Я сказал ему тогда, что все мы начинали молодыми, а опыт, знания - дело наживное. Придется учиться. Всю жизнь. Такая она - комиссарская должность.
И ушел от меня Воронов с комиссарской печатью и своим напутствием: "Береги печать пуще глаза".
Совсем недавно гвардии полковник в отставке Иван Яковлевич Воронов признался мне, что больше бандитских засад и ловушек, больше всего на свете боялся потерять печать и хранил ее на теле в подштанниках, перехваченных под щиколоткой завязками. "Нога, - смеется, - вся была сине-лиловой, в печатях".
Сколько таких, как Воронов, потенциальных комиссаров было в годы гражданской войны на фронте и в тылу?
Ровно столько, сколько было коммунистов в рядах Красной Армии и Флота. Двести восемьдесят тысяч. Половина партии. Каждый второй коммунист, 75 тысяч комсомольцев. Кто по мобилизации, а чаще - добровольно.
И каждый оставшийся в тылу - кто бы он ни был: рядовой солдат партии или народный комиссар - и где бы он ни был: в глухой сибирской деревушке или в голодающей столице - был под огнем.
Среди павших - в одном бессмертном строю - безымянный комиссар с партийным билетом, прибитым к сердцу гвоздем, мой дядя Иван Васильев, мои боевые друзья Петр Семенов, Иван Богун, Володарский, Урицкий, Сергей Лазо, 26 бакинских комиссаров. В длинном списке раненых - комиссар Фурманов, комиссар Куйбышев, Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ленин. В одном списке. В одном строю. Жили прекрасно и умирали прекрасно. Их бросали с высоких круч, закапывали живьем в землю, им животы набивали пшеницей, рот заливали оловом, а они, комиссары революции, даже мертвые взывали к борьбе.
Первыми шли туда, где было трудно, и первыми отдавали последний глоток воды раненому, свою пайку хлеба, бесценные черные сухари - пролетариям Гамбурга и детям Поволжья.
Вспоминая их, самых первых комиссаров, вижу скромный завтрак Ильича: тоненький ломтик хлеба, чай, заправленный сахарином, и с гордостью думаю о наркоме продовольствия. С ним на заседании Совнаркома случались обмороки "по причине постоянного недоедания".
Только подумать! Человек ежедневно ворочал вагонами, эшелонами хлеба, снабжал им всю Республику и постоянно, изо дня в день, голодал.
Как все.
Не в этом ли величие и бессмертие комиссаров?
Всегда впереди и всегда со всеми.
* * *
...Уж-е светало, когда слово взял товарищ Свердлов.
- Товарищи, по предложению Владимира Ильича Петербургский комитет партии принял постановление о проведении решающей проверки сил революции.
...Весь день 22 октября прошел под знаком приближения развязки, смотра революционных сил, их готовности к восстанию.
Меня тоже включили в группу проверяющих. Сразу же после собрания в Смольном мы отправились в Измайловский полк. Собрали митинг. Выступали на нем Мехоношин и я. Полк проголосовал за выступление. Ни один представитель соглашательских партий не посмел выступить.
Двумя часами позже мы присутствовали на многотысячном митинге на Путиловском заводе. Выступали представители ЦК, ПК партии, райкома партии, завкома - Орджоникидзе, Косиор, Слуцкий и другие.
На призыв ораторов рабочие отвечали радостью:
- Наконец-то!
- Хоть сейчас выступим!
- Сами возьмем власть у буржуев!
Но вот на трибуне появился еще один неизвестный рабочим оратор. Хорошо одетый, с бородкой на выхоленном лице. Это был меньшевистский литератор Гарви. Он говорил о Парижской коммуне. Заливался соловьем, славя коммунаров. Его внимательно слушали, ведь тогда мало кто из рабочих знал о Парижской коммуне. Сумев заинтересовать, увлечь многотысячную аудиторию, оратор стал рисовать картину заката, кровавого разгрома коммуны. Затаив дыхание, не пряча слез, рабочие слушали рассказ о последних часах восставшего Парижа, о расстреле коммунаров. Тут Гарви сделал небольшую паузу и воскликнул: "И вас ждет такая участь, если вы пойдете за Лениным, за большевиками!"
Грозно, гневно загудел митинг. Только вмешательство заводских комитетчиков спасло Гарви от расправы возмущенных рабочих.
Так на Путиловском заводе закончился "День Петроградского Совета". Смотр революционных сил всюду прошел успешно. Рабочие, солдаты, матросы Питера, Кронштадта продемонстрировали полное доверие партии большевиков, проявили готовность по первому сигналу ВРК выступить на штурм капитала. К тому времени часть города фактически уже была занята рабочими.
22-23 октября в помещении Совета 1-го Городского района открылась тщательно подготовленная общегородская конференция представителей Красной гвардии Петрограда и его пригородов - Сестрорецка, Колпина, Шлиссельбурга, Обухова. Все доклады, выступления убеждали: Красная гвардия полна решимости и энтузиазма. "Вызываем двух бойцов, - говорил делегат-путиловец, - является пять. Если требуется десять добровольцев - поднимает руки весь отряд".
Конференция петроградских красногвардейцев приняла большевистскую резолюцию по текущему моменту и новый Устав.
Первый его пункт гласил: "Рабочая Красная гвардия есть организация вооруженных сил пролетариата для борьбы с контрреволюцией".
Петроградский Совет взял в свои руки как организацию, так и политическое руководство Красной гвардией. Все чувствовали: вот-вот грянет буря. Было спешно созвано совещание Главного штаба Красной гвардии с представителями районов.
Главный штаб постановил: держать Красную гвардию под ружьем, усилить разведку и патрульную службу.
Ночь третья - с отступлениями
Снова Кравченко. Планы контрреволюции. Лицом к лицу. Началось. Штаб революции. Во вражеском стане. Охраняем Смольный. Джон Рид и система пропусков. Настольная книга о Великом Октябре. Выговор за порчу здания. Под честное слово. Звонок из 17-го года (Красногвардеец Иоганн Шмидт).
Поздно вечером 23 октября Военно-революционный комитет созвал совещание полковых комитетов гарнизона - последнее перед началом восстания. Пришли сюда и делегаты II съезда Советов, только что прибывшие с фронта. В коридоре встретил унтер-офицера Кравченко: он приехал на съезд представителем от Северо-Западного фронта.
- С кем же ты, унтер, - спросил я его, - по-прежнему против Ленина или чуток поумнел?
- Слыхал пословицу? "Кто старое помянет - тому глаз вон". Я теперь, браток, зрячий. На меньшевистско-эсеровской мякине не проведешь.
Смотрю: на его груди вместо четырех крестов и четырех медалей всего один крест и медаль первой степени.
- Остальные, - объяснил он, смущенно улыбаясь, - я еще в июне отослал в Петроград товарищу Ленину.
Одним словом, хороший получился у нас разговор. В партию большевиков Кравченко еще не вступил, но, как я понял, был близок к этому.
Больше шести часов один за другим докладывали представители полков о настроениях солдат в тыловых частях и на фронте.
Представители гвардии Петроградского полка и гвардии резервного Московского полка заявили, что момент для захвата власти Советами назрел, все готово к восстанию. Член полкового комитета измайловец Фирсов настроение солдат выразил коротко и ясно, в трех словах: "Вся власть Советам!" Выступил и Кравченко. Говорил не совсем складно, даже грубовато, но каждое слово попадало в цель:
- Мы гнием в окопах, подыхаем от газов и пуль. Терпение наше на исходе. Артиллерийская бригада, пославшая меня на съезд Советов, против войны, против Временного правительства, требует передачи всей власти Советам.
Один за другим подымались на трибуну делегаты, чтобы заявить собранию: солдаты представляемых ими частей отдают себя полностью в распоряжение Военно-революционного комитета Петросовета.
В три часа ночи члены ВРК собрались на экстренное совещание. Намечались конкретные задания частям, отрядам на случай выступления. От всех полков было оставлено по два представителя для связи.
А что происходило в эти часы во вражеском стане?
Тревога и растерянность росли с каждым часом. Сообщались слухи один мрачнее другого. Из Мариинского дворца звонили в Зимний, информируя о неустойчивом настроении во фракциях эсеров и меньшевиков. Из Смольного приезжали участники гарнизонного совещания и заседаний Петроградского Совета. Вести неутешительные: части гарнизона приводятся большевиками в боевую готовность. Выступления можно ожидать с минуты на минуту.
Керенский вызвал к себе вновь назначенного управляющего военным ведомством генерала Маниковского и командующего Северным фронтом генерала Черемисова. На совещании речь шла "Об устранении новой попытки Петроградского Совета нарушить дисциплину и внести расстройство в жизнь гарнизона".
23 октября в 17 часов в кабинете у Керенского состоялось секретное заседание высших чинов штаба округа. Генерал Багратуни, начальник штаба, подробно доложил о мерах, принятых против большевиков.
О выступлениях Троцкого, предлагавшего отсрочить восстание до съезда Советов, то есть до 25 октября, враги знали. Раз, полагали они, Троцкий называет эту дату, значит, большевики, видимо, связывают с ней какие-то планы.
Враги революции решили опередить большевиков, начать свое наступление на день-два раньше. Наметили дату выступления: 24 октября. План был принят.
Министры одобрили все меры, принятые Керенским, но при этом рекомендовали заручиться поддержкой предпарламента - государственного Совета. Опираясь на эту поддержку, рассчитывали они, Временное правительство сможет во всей полноте проводить репрессии против большевиков.
Ночью Керенский предупредил штаб округа, что план выступления против большевиков правительством утвержден.
Наступил самый решающий день в революции - 24 октября. Лицом к лицу встали две силы, готовые к боевым действиям, - силы революции, возглавляемые Лениным, партией большевиков, и силы контрреволюции, во главе которых стояло доживающее свои последние часы буржуазное правительство.
Ни один из работников ЦК, ПК, райкомов партии, Петросовета, Военно-революционного комитета и глаз не сомкнул в эту ночь. Только прибыли с совещания в Смольном представители частей гарнизона, как на улицах Петрограда появились патрули, а затем и целые подразделения из юнкерских училищ и офицерских школ. Все начиналось как в июльские дни. Юнкерские караулы заняли важнейшие пункты города. Рано утром был совершен налет на типографию, где печатались большевистские газеты "Рабочий путь" ("Правда") и "Солдат" ("Солдатская правда"). Враги революции рассчитывали лишить партию ее сильнейшего оружия в борьбе. Был отдан приказ о захвате Смольного, о разводе мостов через Неву. Командующий военным округом распорядился арестовать и предать суду всех комиссаров ВРК, назначенных в воинские части и на корабли.
Утром 24 октября Центральный Комитет нашей партии собрался в Смольном, где состоялось экстренное заседание ЦК партии большевиков. Членам ЦК поручалось руководство борьбой на самых решающих участках восстания: Свердлову - наблюдение за действиями Временного правительства; Сталину руководство ВРК, создание запасного штаба революции в Петропавловской крепости; Дзержинскому - захват почты и телеграфа; Молотову - выпуск газет, распределение и посылка агитаторов-пропагандистов на решающие участки; Бубнову - установление связи с железнодорожниками; на Милютина возлагалась организация продовольственного обеспечения; на Ломова и Ногина - связь с Московским комитетом РСДРП (б). Делегаты II съезда - большевики - были тоже распределены по наиболее важным участкам борьбы.
Владимир Ильич все еще оставался в подполье. Правительство вновь обнародовало приказ о его немедленном аресте. Наемные убийцы рыскали по городу, чтобы напасть на след вождя революции и учинить над ним расправу. Из конспиративной квартиры Ильич продолжал неослабно, непрерывно руководить восстанием.
По указанию ЦК партии Военно-революционный комитет немедленно принял меры к отражению открытых провокационных действий контрреволюции.
В типографию была послана сотня красногвардейцев с броневиком, а за ней рота солдат Литовского полка, входившая в состав 2-го Сводного отряда.
Борьба за власть Советов с оружием в руках началась. Срочно был сверстан очередной номер "Рабочего пути" с прямым призывом к свержению Временного правительства. За подписью Подвойского всем комиссарам и полковым комитетам было передано следующее предписание ВРК № 1: "Петроградскому Совету грозит прямая опасность, ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газеты "Солдат" и "Рабочий путь" закрыты. Предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений.
Всякое промедление и замешательство будут рассматриваться как измена революции. Выслать двух представителей на делегатское собрание в Смольный"{138}.
Дублерами в полки были посланы связные с тем же предписанием на руках.
Главный штаб Красной гвардии получил приказ: немедленно направить в Смольный отряд в 1500-2000 рабочих, произвести мобилизацию всего транспорта, занять в районах все тактически важные пункты, организовать охрану фабрик, заводов и подготовить боевые силы для захвата правительственных учреждений.
2-й Сводный отряд Красной гвардии под моим командованием был приведен в полную боевую готовность. Вскоре подошли пулеметный полк и артиллерия путиловцев. Напасть на Смольный враги не посмели.
- Началось, началось, - передавалось из уст в уста.
- Пробил двенадцатый час российского капитализма...
...В комнатах ВРК на третьем этаже гул голосов, топот ног, лязг оружия. В самой большой комнате несколько столов, стульев, клеенчатый диван. Всюду: на столах, стульях, даже на подоконниках - городские и полевые телефоны. Беспрерывные звонки доносили вести из различных уголков сражающейся столицы. Дежурные ВРК что-то разъясняли, предупреждали, взывали к революционной сознательности. Из-за двери доносились дробь телеграфных аппаратов и деловая трескотня пишущих машинок.
Поминутно хлопали двери. Являлись солдаты с известиями о настроениях, готовности в частях. Вбегали и тут же возвращались красногвардейцы со срочными поручениями, заданиями.
Снова перенесемся во вражеский лагерь. Днем 24 октября по поручению Мехоношина ("небольшая разведка - надо знать, что они затевают") я отправился с двумя красногвардейцами в Мариинский дворец, где сидел так называемый "предпарламент" - Совет Республики. Для маскировки мы сняли красные повязки, револьверы сунули в карманы.
На улицах нам часто встречались юнкерские патрули. Все стены были заклеены прокламациями, всевозможными запретами Временного правительства. Запрещались "всякие самостоятельные выступления", "исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций...".
На одной афише сообщалось о решении арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета.
Бойцы из моего отряда рассмеялись:
- Пусть попробуют. Руки коротки.
Сновали автомобили с офицерьем, на некоторых - флажки иностранных миссий. У самого дворца нам навстречу на полном галопе проскакала юнкерская артиллерийская батарея.
В Мариинский дворец мы попали как раз в тот момент, когда на трибуну поднимался Керенский. Я много раз слушал выступления этого самовлюбленного позера, не переставая удивляться тому, как можно так долго говорить, не сказав ничего существенного.
...Он стоял на трибуне в знакомой позе Бонапарта, засунув руку за борт френча. Обвинял, угрожал, но нам почему-то не становилось страшно: собака лает - ветер носит.
Керенский заявил, что его правительство полно решимости ликвидировать восстание. Голосом, в котором прорывалось рыдание (в зале жиденько зааплодировали), сказал, что он и его правительство предпочитают быть убитыми и уничтоженными, но "жизнь, честь и независимость" не предадут.
Угрозы нарастали:
- Кто осмелится поднять руку на свободу русского народа, подлежит немедленной, решительной и окончательной ликвидации.
У него, мол, министра-председателя, рука не дрогнет.
На этот раз даже меньшевики и эсеры слушали Керенского холодно. Бледный, задыхающийся, он поспешно покинул зал. Мы тоже выскользнули из дворца. Доложив обо всем увиденном, я тотчас же возвратился к своим командирским обязанностям.
Впрочем, в пору подробнее рассказать о моем отряде. Я принял командование им от члена Военно-революционного комитета А. Ф. Ильина-Женевского{139} в связи с его назначением комиссаром Гренадерского полка. Второй Сводный отряд ВРК насчитывал вначале 380 штыков. Состав отряда - рабочие "Розенкранца", Химического, "Треугольника" и матросы флотского экипажа.
23 октября меня вызвал Н. И. Подвойский.
- Ну, Гренадер, принимай пополнение. Решением Военно-революционного комитета твоему отряду придаются две роты Литовского полка. Они будут подчинены тебе как командиру, а также товарищам Малькову и Урицкому. Главная задача - охрана Смольного. Остальным бойцам отряда нести патрульную и караульную службу на улицах, ведущих в Смольный. И так, чтобы даже птица не пролетела. Без пропуска в Смольный никого не пускать.
Две роты литовцев несли охрану у главного входа в ночь на 23, 24 и 25 октября. Красногвардейцы и матросы 2-го Сводного отряда в это время охраняли подходы к зданию. На этот раз были полностью учтены июльские уроки. Комендант Смольного Ф. Э. Дзержинский принимал меры, исключающие любую случайность, любую провокацию.
В Смольный - мы это знали - контрразведка Керенского засылала лазутчиков: юнкеров, переодетых офицеров, профессиональных филеров - бывших агентов царской охранки. Не исключалась Дзержинским и возможность диверсий, террористических актов со стороны контрреволюции. Надо было создать надежный заслон, фильтр, в котором застревала бы даже мелкая контрреволюционная рыбешка.
Задача не из легких.
Ведь в Смольный шли отовсюду представители ВРК в райкомов, заводов, революционных полков. Огромным был интерес к открытию II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и со стороны тогдашней прессы - всех направлений. Почти ежедневно бывали здесь иностранные журналисты, аккредитованные при Временном правительстве. Среди них и тридцатилетний американец Джон Рид (под влиянием Октября он вскоре стал убежденным марксистом, одним из основателей Коммунистической рабочей партии США) будущий автор знаменитой книги "10 дней, которые потрясли мир".
"Я, - пишет Рид, - проводил почти все время в Смольном. Попасть туда было уже нелегко (курсив наш. - В. В.). У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личность каждого и узнав, по какому делу он пришел. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться в здание..."{140}.
Все было именно так. Остается лишь добавить, что систему пропусков придумал Ф. Э. Дзержинский. Система была очень проста, удобна, надежна. Текст пропусков ("на право свободного входа") за подписью коменданта и с печатью Военно-революционного комитета оставался неизменным, но цвет бумаги, на которой печатались пропуска, менялся по нескольку раз в сутки. Выдавались двулистики то красного, то белого, то лилового, то зеленого цвета. На этом чаще всего и попадались вражеские агенты. У меня, как и у Джона Рида, тоже был постоянный пропуск за подписью Ф. Дзержинского. "Дано сие В. Васильеву командиру 2-го Сводного отряда". Без пропусков никто, даже члены ЦК, командиры отрядов, не мог попасть в Смольный.
Часовые, свободные от караульной службы, из Смольного никуда не отлучались. Спали тут же под лестницей или в вестибюле, укрываясь шинелями, куртками, не выпуская винтовки из рук. Лежали покотом, занимая все свободное пространство. Старшие покрикивали: "Проход оставь! Проход оставь!"
Все эти детали, живые картинки тех дней вспоминаются, когда перечитываешь книгу Джона Рида.
Она писалась в 1918 году по горячим следам событий человеком, который навсегда связал себя с русской революцией, но Джон Рид "старался рассматривать события оком добросовестного летописца, заинтересованного в том, чтобы запечатлеть истину"{141}.
У нас его книга впервые была напечатана в 1923 году, а прочитал я ее на одном дыхании - год спустя, уже став слушателем Академии Генерального штаба Красной Армии.
Джон Рид... В октябрьские дни семнадцатого это имя мне ничего не говорило. И вот - Красная площадь, Мавзолей, могила Свердлова, Стена коммунаров и на сером мраморе у Кремлевской стены - "Джон Рид. 1887-1920".
Что он сделал? Почему американец похоронен рядом с вождями русской революции, ее выдающимися героями?
Уже тогда мне хотелось получить ответ на этот вопрос. Но по-настоящему заинтересовался я Ридом и его книгой по... рекомендации В. И. Ленина.
"Эту книгу, - писал Ильич в 1919 году в своем предисловии к американскому изданию (с этим предисловием книга Рида вышла и у нас), - я желал бы видеть распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки..."{142}.
Прочитав "с громаднейшим интересом и неослабевающим вниманием" книгу Джона Рида, Владимир Ильич горячо, от всей души рекомендовал ее "рабочим всех стран", так как увидел в ней "правдивое и необыкновенно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того (здесь и дальше курсив наш. - В. В.), что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата"{143}.
Я засел за книгу Рида. С тех пор она - "сгусток истории, истории в том виде, в каком ее наблюдал" автор, стала для меня настольной. И по сей день считаю эту книгу лучшим из всего, что написано о революции свидетелями и участниками ее. Глубоко убежден: рекомендация В. И. Ленина ничуть не устарела в наше время. И сегодня горячо советую: читайте Джона Рида, и перед вами откроется не только общая картина "настоящей, народной массовой революции", но и картинки, выхваченные из жизни, из бурного потока, без которых нельзя почувствовать, понять дыхание, пульс Октября.
Для меня, участника многих событий, описанных Ридом, книга обладает еще и особым свойством. Читаешь - и тебя не оставляет ощущение, что автор всюду следовал за тобой; вместе с тобой, затаив дыхание, слушал Ленина ("Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой - не неприятной, а словно бы приобретенной многолетней привычкой к выступлениям - и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца..."){144}.
Был рядом, когда ты шел по длинным, сводчатым коридорам Смольного или когда спускался в столовую - "обширную и низкую трапезную, в нижнем этаже" и становился "в очередь, ведущую к длинным столам, за которыми двадцать мужчин и женщин раздавали обедающим щи из огромных котлов, куски мяса, груды каши и ломти черного хлеба".
Дальше точно схваченная картинка быта тех дней. "Жирные деревянные ложки лежали в корзинке. На длинных скамьях, стоявших у столов, теснились голодные пролетарии. Они с жадностью утоляли голод, переговариваясь через всю комнату и перекидываясь незамысловатыми шутками.
В верхнем этаже имелась еще одна столовая, в которой обедали только члены ЦИК. Впрочем, - тут же мимоходом сообщает Джон Рид, - туда мог входить кто хотел. Здесь можно было получить хлеб, густо смазанный маслом, и любое количество стаканов чая"{145}.
Читателя, знакомого по книгам и фильмам с голодным, более чем спартанским бытом революционного Петрограда, наверняка смутят "куски мяса", "ломти черного хлеба", "хлеб, густо смазанный маслом".
Но и тут Джон Рид - строгий летописец тех дней - верен себе, верен правде.
Все было: осьмушки хлеба, селедочные супы и щи, чай с сахарином, кипяток "без ничего" или с той же ржавой селедкой, но в конце октября и в дни восстания питание по тем временам (продовольственными вопросами ведали в те дни члены ВРК С. Я. Багдатьев и Н. А. Скрыпник) было поставлено отлично. К тому времени крупнейшие продовольственные склады города уже находились под полным или частичным контролем Советов и Красной гвардии. Мясо, крупу, жиры предоставил в распоряжение ВРК Балтфлот. От Нарвской заставы в Смольный шли подводы, закрытые фургоны, площадки с хлебом. Путиловцы в спешном порядке выделили целый обоз походных военно-полевых кухонь. Они стояли во дворе Смольного института в два ряда. Такие же кухни появились на улицах и площадях города - в тех районах и секторах, где сосредоточивались готовые к выступлению отряды Красной гвардии. Тысячи работниц, среди них Поля, дочь моего дяди Ивана, сестры А. Е. Васильева - Христя и Мария, добровольно встали у кухонь. Рядом - длинные, наспех сбитые столы. На столах металлические миски, ложки, кружки. Щи, каша, кипяток или чай выдавались здесь днем и ночью.