Страница:
Я рассказываю об этом подробно, потому что революция - это не только штурм, молниеносные атаки, баррикады, порыв и энтузиазм, но и эти незаметные, неброские, негероические на первый взгляд будни: горячие щи, кипяток, густо посыпанный солью или сахаром ломоть черного хлеба.
"Десять дней, которые потрясли мир" воскрешают в памяти не только общие, монументальные картины борьбы и быта великой народной революции. Недавно, в который раз перечитывая любимую книгу, я впервые обратил внимание на эпизод, имеющий непосредственное отношение к человеку, который в те далекие годы был самым близким моим другом.
Тут нам придется заглянуть несколько вперед. 29 октября (11 ноября по новому стилю) контрреволюция перешла в наступление. Утром в Царское Село (ныне - Пушкин) под торжественный колокольный звон всех церквей вступили казачьи части генерала Краснова. Сам Керенский, еще недавно бежавший из Зимнего дворца, ехал впереди пока еще верного ему войска. С вершины невысокого холма перед новоявленным Бонапартом открылись золотые шпили и купола столицы.
В это же утро Петроград был разбужен треском ружейной перестрелки и громким топотом марширующих людей. Выступили юнкерские училища: Владимирское, Павловское, Михайловское. Отряды михайловцев заняли телеграф, военную гостиницу, телефонную станцию, установили прямую связь с Керенским. Смольный на несколько часов оказался отрезанным от города, от страны. Весь день шли ожесточенные бои между красногвардейцами и юнкерами.
Джои Рид воссоздает один из самых драматических эпизодов подавления мятежа. Матросы и красногвардейцы окружили Владимирское и Павловское училища, потребовав от юнкеров немедленно сдаться. Керенский по телефону приказал: ни в какие переговоры с Военно-революционным комитетом не вступать. Двух делегатов-парламентеров, шедших с белым флагом, юнкера убили. И тогда, как свидетельствует Рид, красногвардейцы залили здание училища "морем стали и огня"... "Сами их предводители не могли остановить ужасной бомбардировки... Красногвардейцев ничто не могло остановить... В половине третьего юнкера подняли белый флаг".
Среди тех, кто принимал участие в осаде мятежного училища, был мой старый друг Максим Лондарской. В октябрьские дни он командовал путиловской сотней Красной гвардии. После событий, описанных Ридом, сотня Лондарского отправилась под Пулковские высоты, где участвовала в боях. Мы встретились уже после победы над Красновым в Смольном. По лицу вижу: что-то с моим Максимом происходит - гложет друга печаль-забота. Не стал допытываться: знал по опыту - сам расскажет.
- Понимаешь, Вася, какая вышла история. Подошли мы с моей сотней к училищу. Юнкера с крыш и чердаков так и поливают пулеметным и ружейным огнем. А то выбросят белый флаг, а потом, гаденыши, бьют по нашим парламентариям. Ну, думаю, так дело не пойдет. Нужна артиллерия. Прикатили на себе три орудия и - прямой наводкой. Юнкера поняли: с нами шутки плохи. Сдались. Хлопцы радуются, а мне от комиссара ВРК... выговор "за порчу здания".
Я как мог успокоил друга. Чем закончилась эта история, он мне сам рассказал.
Владимир Ильич, встретив Лондарского в Смольном, стал подробно расспрашивать его о том, как был подавлен юнкерский мятеж. Мой друг рассказал Ильичу то, что уже известно читателю, вспомнил и о выговоре "за порчу здания".
- Ну, это дело поправимое, - рассмеялся Владимир Ильич. - Выговор вы получили от Советской власти - Советская власть его и отменит: обидели вас напрасно. Поступили вы, товарищ Лондарской, в той ситуации правильно: жизнь красногвардейцев дороже любого здания. Так и следует поступать с врагами революции, если другой язык им непонятен.
"Другой язык..." Ни одна революция не говорила со своими противниками на таком гуманном языке, как наша. Нелишне напомнить, что под честное слово были освобождены почти все юнкера, захваченные в плен при взятии Зимнего. Их освободили вторично и после выступления 29 октября.
Да что - юнкера. Генерал Краснов, взятый в плен под Пулковскими высотами, вскоре тоже был отпущен под честное слово. Это не помешало ему бежать на Дон, стать одним из главарей белой гвардии. В годы Великой Отечественной войны экс-генерал Краснов активно сотрудничал с гитлеровцами. После войны его судили в Москве как военного преступника, злейшего врага Советского государства и приговорили к смертной казни. Таким был бесславный конец человека, отплатившего за доброту и милосердие революции черной неблагодарностью и коварством.
Шло сотворение нового мира. Мы все начинали, все делали впервые. И, случалось, как это было о генералом Красновым и с выговором "за порчу здания", - ошибались.
Но на ошибках учились, мужали, приобретали - порой очень дорогой ценой - бесценный опыт.
И шли вперед.
Как прекрасна революция, которая могла позволить себе такие ошибки! Великая революция великого народа.
Что же касается Лондарского, то он полностью оправдал доверие Ленина. По рекомендации Ильича он был назначен помощником командира путиловского бронепоезда № 2, на котором прошел всю Украину, воевал против Петлюры, Краснова, Деникина.
...Недавно в моей квартире раздался телефонный звонок.
- Товарищ Васильев? Здравствуйте, молодой человек! Кто говорит? Бывший красногвардеец Петроградского отряда Иоганн Шмидт. Вчера смотрел фильм "С Лениным в сердце" и узнал тебя, дорогой командир, товарищ Васильев, по старой фотографии. Где встречались? Когда? В Смольном - в комнате Подвойского. Я слово в слово запомнил ваш инструктаж: "Будете сопровождать одного человека. За его жизнь и безопасность отвечаете перед революцией". Этим человеком был Ленин.
Мы договорились о встрече. Приходит. Ростом невелик. Плотен. Этакий колобок. Рукопожатие крепкое, энергичное, невольно вызывающее уважение. Маленькие глаза - живые, все схватывающие. И обращается ко мне то на вы, то на ты.
- А ты, товарищ Васильев, против меня совсем юноша, молодой человек.
Что ж, Иоганн Шмидт и впрямь старше меня на добрый десяток лет, хотя ни капельки не похож на человека, шагнувшего за девяносто.
Принес с собой паспорт, различные справки, архивные документы. Видно, делает это не впервые. А то уж слишком фантастической, скажем прямо, малоправдоподобной кажется история его удивительной жизни.
Иоганн Шмидт. Австриец. Родился 16 февраля 1886 года в Вене. Бывший подданный Франца-Иосифа. С восьми лет, как и отец, братья, батрачил на графа.
- Сапоги графские целовал - лишь бы позволил посещать народную школу. Четыре класса, войны, революция - вот и все мое образование.
Рос крепким. Вы не смотрите, что мал - вот этим кулаком (а кулак с добрую голову) быка валил с ног, подковы гнул запросто. За силу, видно, меня и зачислили в гусары. И было это ровно семьдесят лет тому назад.
...В 12-м гусарском полку бравый кавалерист Иоганн Шмидт дослужился до капрала, два года провоевал на итальянском фронте. А в шестнадцатом полк посадили в теплушки - и на восток, в Россию.
Друг Шмидта, дамский портной из Вены (тоже войной сыт был по горло), только руками развел:
- Знаешь, Иоганн, что сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост? Ехать так ехать. Что можем изменить мы, маленькие люди?
И тут Иоганн Шмидт впервые открылся перед своим другом:
- Разные, - сказал он, - бывают попугаи. Умный оставит коту только перышко.
И задумал Шмидт закончить войну не по императорскому, а своему усмотрению. С отрядом гусаров-единомышленников ему удалось прорваться в конном строю через линию фронта. И капрал Шмидт стал военнопленным, вскоре оказался в Харькове, на кожзаводе, куда его отправили на работу вместе с другими соотечественниками. Он попал туда в предгрозовое время, и среди первых русских слов, которые ему запомнились, были: "Долой самодержавие!", "товарищ", "большевики", "Ленин".
И тут он сделал свое первое, как потом не раз убеждался, очень важное открытие: с русскими, украинскими пролетариями ему, бывшему батраку Иоганну Шмидту, найти общий язык легко.
С этим открытием Шмидт летом 1917 года отправился в Петроград. С неделю скитался в своем потрепанном капральском мундире и в кепи по огромному, бурлящему городу с бесконечными митингами, белыми ночами, голодными лицами детей и подростков в длинных очередях за осьмушкой хлеба, пока не пристал к отряду Красной гвардии.
...Стали мы вспоминать людей, лично нам известных. Их оказалось не так уж мало. Подвойский, Урицкий, прапорщик Георгий Благонравов, назначенный 23 октября комендантом Петропавловской крепости. Запомнился Иоганну Шмидту и венгр Сабо, впоследствии мой начальник штаба 4-го Краснознаменного полка в Коканде.
В разговоре всплыли такие детали, которые мог знать только непосредственный участник событий. Оказалось, что и при штурме. Зимнего мы наступали почти рядом. Вместе со своим отрядом Иоганн Шмидт принимал участие в подавлении юнкерского мятежа, за что получил благодарность от "самого товарища Урицкого", нес охрану в Смольном.
Но это только начало одиссеи Шмидта. Весной 1918 года Н. И. Подвойский по заданию Владимира Ильича выехал в Курск. Сопровождал его в этой поездке с небольшой группой красногвардейцев Иоганн Шмидт.
- Задание мы выполнили, и тут меня пригласили на беседу. Сказали, что в связи с оккупацией Украины очень нужны люди, знающие немецкий язык. Верные, преданные революции. А тут сам товарищ Подвойский рекомендует.
И началась третья жизнь Иоганна Шмидта - подпольщика, агитатора. Распространял среди оккупационных войск листовки на немецком языке, собирал данные. Ему не надо было ни переодеваться, ни придумывать "легенды". На нем был тот же швейковский мундир, заношенное кепи капрала австро-венгерской армии. И все же Шмидта схватили. Кто-то опознал в нем человека, который вел подозрительные разговоры среди солдат.
Военный суд австрийского оккупационного корпуса приговорил бывшего капрала императорской армии к повешению "за большевистскую агитацию". Смертную казнь (Иоганн Шмидт на суде свою "вину" так и не признал) заменили пятнадцатью годами каторжных работ, каторгу (все еще шла война) дисциплинарной ротой на... итальянском фронте. Обезоружив и оглушив двух конвоиров, Иоганн под Волочиском бежал. В форме жандарма австрийской армии явился в партизанский отряд Криворучко.
Бои с бандами Петлюры, Зеленого... Закружило, завертело бывшего капрала в водовороте гражданской войны, пока не прибился надолго к человеку, ставшему для Иоганна Шмидта и командиром, и отцом, и примером на всю жизнь. С отрядом, полком, а затем бригадой Котовского лихой кавалерист, помощник командира разведэскадрона Иван Михайлович Шмидт освобождал Одессу, Балту, воевал с бандами Махно. После тяжелого ранения был направлен в Винницу.
Потом были годы мирные, годы восстановления. Работал в охране, упаковщиком, грузчиком. Женился. Растил на повой своей родине сыновей и вряд ли предполагал, что предстоит еще одна война. Самая трудная. Лейтенант Шмидт прошел ее - от звонка до звонка. От западных границ до Сталинграда и от Волги до Дуная. Снова пригодилось знание немецкого языка. Снова бои, разведки в тыл врага, захват и допросы "языков".
Впрочем, в моем изложении живой рассказ Ивана Михайловича много теряет. Рассказчик он - отменный, к тому же - полиглот. Повествуя о прожитом и пережитом, он легко переключается с русского на украинский, с украинского на немецкий или польский, вставляя венгерские и молдавские словечки.
...Старая гвардия. Он все еще бодр, деятелен, часто выступает перед школьниками, молодежью. Надо было видеть, как молодо загорелись его глаза, когда, крепко пожимая мою руку, он сказал на прощание:
- Тогда, в семнадцатом, я защищал не только твою родину, товарищ Васильев, а и мою - родину трудящихся всего мира. Это говорю я, Иоганн Шмидт. Солдат революции. Один из многих.
Ночь четвертая - решающая
Ожидание. Инцидент у входа в Смольный. Шел человек по Сердобольской улице. Непривычный Ильич. Особое задание. "Высылай устав". Первый красный маршал революции. "Временное правительство низложено". "Он был частью их".
Над Смольным - серая пелена. С Финского залива дует резкий сырой ветер. Улицы затянуты мокрым белесым туманом. Из-за экономии электричества и "цеппелинов" их почти не освещают. Уголовным элементам, выпущенным из тюрем в дни Февральской революции, это за руку. Участились грабежи. Как только наступают сумерки - обыватель прячется в своей квартире-норе.
Так было и 24 октября.
По пустынным улицам весь день непрерывным потоком шли в Смольный отряды Красной гвардии, подъезжали грузовики, переполненные солдатами, подходили полки. К аркам подъезда, куда совсем недавно подкатывали позолоченные кареты, теперь с тяжелым грохотом подвозили орудия. По сводчатым коридорам с гулким стуком тащили пулеметы, несли винтовки и патроны.
Смольный гудел, как гигантский улей. Это собирались новые хозяева страны, съезжались делегаты II съезда Советов. Смольный превратился в вооруженный лагерь сил революции. У входа стояли три пары часовых. Наши пропуска заменили примерно к четырнадцати часам. На площади перед Смольным располагались отряды, сотни. Наготове стояли оседланные кони. В ряд выстроились грузовики и велосипеды-самокаты. На большом изрытом колесами и тысячами ног дворе горели костры.
По приказу Н. И. Подвойского я выставил на улицах, примыкающих к Смольному, усиленные наряды. Свердлов, Подвойский, Дзержинский несколько раз выходили к главному входу, словно ждали кого-то.
Ко мне подошел Мехоношин и предупредил, что с минуты на минуту может появиться Владимир Ильич.
- Ты, Гренадер, хорошо знаешь товарища Ленина. Пропускай в Смольный его и сопровождающих его товарищей незамедлительно.
Прошел примерно час. Ленина все не было. В Смольный шли и шли люди, хвост очереди рос.
Почему не идет Ильич? Не случилось ли что в дороге?
Теперь я знаю - оснований для тревоги было более чем достаточно. 24 октября ищейки Керенского рыскали повсюду с приказом доставить Ленина живым или мертвым. За ним охотились, его "ловили". В письме к Я. М. Свердлову Владимир Ильич именно в таком значении употребил это слово: "На пленуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня "ловят"{146}.
Ленин не строил никаких иллюзий относительно того, что его ожидало, окажись "ловля" успешной.
"...Если меня укокошат, - писал он в июле 1917 года Л. Б. Каменеву, - я Вас прошу издать мою тетрадку: "Марксизм о государстве" (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетенная... Условие: все сие абсолютно entre nous (между нами)"{147}.
В этих нескольких строчках, даже в одном, произнесенном с явной иронией слове ("укокошат") - весь Ленин. Просто, буднично, нарочито приземленно, как бы мимоходом, пишет он о том, что с ним могло в те дни случиться в любой момент. Ничего от позы, жеста, красивой фразы. И в то же время трезвое спокойствие человека, который ни на минуту не забывает о главном, о деле. Ленин отлично понимал, как нужна будет его "синяя тетрадь" ("Марксизм о государстве") после победы, а в том, что победа не за горами, Ильич не сомневался.
Мне нередко встречались во время войны, да и в мирные дни, люди, которые с удивительной легкостью, броской смелостью распоряжались судьбами других и мельчали на глазах, превращались в обыкновенных трусов, когда дело касалось не чужой, а их собственной жизни.
Не таким был вождь самой великой и самой бескровной за всю историю революции. Он, как никто, умел заботиться, думать о других, меньше всего и в последнюю очередь заботясь о себе.
Но я отвлекся, а нам снова пора в тревожную великую ночь с 24 на 25 октября.
...У входа в Смольный образовалась пробка. Толпа напирала, требуя, чтобы людей поскорей пропускали:
- Идет восстание, стреляют, льется кровь за революцию, а тут из-за бумажек пристают.
Я с тремя красногвардейцами бросился к входу, но было уже поздно. На какой-то миг часовые, проверяющие пропуска, растерялись, расступились под натиском. И человек 15-20 прорвались в Смольный.
Не прошло и десяти минут, как снова появился Мехоношин. Я ждал крепкого разноса за "непорядки", "прорыв", но Костя, улыбаясь во весь рот, произнес только два слова: "Уже пришел".
"Ильич?! Как он попал в Смольный?" Добрую минуту стою с разинутым от удивления ртом: "По воздуху, что ли?"
Только много лет спустя, знакомясь с воспоминаниями питерского рабочего Э. Рахья, связного ЦК{148}, я узнал, что же на самом деле произошло у главных ворот, как и почему мы просмотрели Ленина.
В свой недавний приезд в Ленинград (в мае 1977 года) я пришел на Сердобольскую улицу. Поднялся на 3-й этаж большого старого дома. Бывшая квартира Маргариты Васильевны Фофановой - последнее подпольное пристанище В. И. Ленина. На столе - план Петрограда. Я представил себе, как внимательно рассматривал карту-план Ильич вечером 24 октября, уже приняв для себя окончательное решение.
"Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания"{149}.
Записка, составленная по всем правилам конспирации, адресована хозяйке квартиры. Еще днем М. В. Фофанова всячески уговаривала Владимира Ильича не рисковать собой.
По поручению Ленина с его письмом членам ЦК Маргарита Васильевна отправилась в Выборгский райком.
О том, что произошло позже, рассказывает Э. Рахья.
Вечером 24 октября он пришел к Владимиру Ильичу с крайне тревожной вестью: правительство Керенского отдало приказ развести все мосты с тем, чтобы расчленить, изолировать по частям восставших, громить пролетарские районы в одиночку.
Ленин потребовал немедленно отправиться в Смольный, отметая все возражения, уговоры.
- В Смольный! В Смольный!
Шагая майским вечером 1977 года по брусчатке бывшей Сердобольской улицы, я словно увидел тот далекий октябрьский вечер.
Уже прочитано членами ЦК написанное днем письмо Ленина ("Промедление в выступлении смерти подобно"). Уже послан за ним из Смольного связной. А по пустынной улице под моросящим дождем идет вслед за своим провожатым человек. Загримированный, на лоб нахлобучена рабочая кепка, в кармане документы на чужое имя, а у спутника "на всякий случай" - два револьвера и два пропуска в Смольный, заведомо устаревших, недействительных.
О чем думал Ильич, поднимаясь вслед за Рахья на площадку пустого трамвая, снова шагая по застывшим в ожидании затемненным улицам, минуя то красногвардейские - у Литейного моста, то юнкерские патрули?
Пройдут сутки - и телеграф разнесет по всему миру имя этого человека главы первого в истории социалистического правительства.
...Дважды их останавливал юнкерский патруль - пронесло. Подошли к Смольному. "Толпа ожидающих возмущалась невозможностью пройти... Я же, вспоминает Рахья, - возмущался больше всех... негодовал, размахивал в воздухе своими "липовыми" пропусками..."{150}
Рахья кричал впереди стоящим (вот она - "пробка"!), чтобы они не обращали внимания на контроль и проходили: в Смольном разберутся. Цель была достигнута. "По примеру карманников, я устроил давку. В результате контролеры были буквально отброшены. Мы прошли на второй этаж и отправились в одну из комнат Смольного". С этой минуты в комнате № 18 Ленин взял все нити руководства восстанием в свои руки.
С его прибытием работа Военно-революционного комитета закипела, приобрела еще более целеустремленный ритм. Одного за другим вызывал Ильич командиров отрядов Красной гвардии, представителей районов, заводов и воинских частей. Пригласили и меня. Мы пришли вдвоем с командиром отряда путиловцев Сурковым. Разговор состоялся у Н. И. Подвойского. Я не видел Ленина с 4 июля. Как-то непохож, непривычен Владимир Ильич без знакомых рыжеватых усов, бородки. Заметно похудел... И - вроде помолодел. Аккумулятор энергии. В словах, жестах, в голосе с трудом сдерживаемое нетерпение. Представление о Ленине тех дней дает мало известный рисунок карандашом петроградского художника М. Шафрана. Этот портрет ленинский, датированный 25 октября, попался мне совсем недавно на глаза и многое напомнил.
Огромный лоб, глаза, излом бровей - все родное. Но не сразу, не каждый (так, очевидно, было и со мной) узнавал в этом безусом, безбородом человеке Ленина. Случалось - и частенько, что солдаты, красногвардейцы, слушавшие Ильича на митингах весной и летом, теперь тоже не узнавали его.
...Ленин тепло с нами поздоровался и сразу перешел к делу, быстро задавая вопрос за вопросом: состав отряда, настроение красногвардейцев, вооружение, много ли патронов, есть ли гранаты и какую задачу получил отряд. Я сказал, что ядро нашего 2-го Сводного отряда - рабочие Нарвской заставы и матросы флотского экипажа, что большие надежды возлагаем на приданные отряду роты из Литовского полка. Ленин поинтересовался, достаточно ли надежна охрана Смольного. Тут в комнату вошла группа путиловцев. Помню среди них А. Васильева, И. Егорова - председателя Нарвского Совета. Подоспели представители и других районов. Ильич подробно расспрашивал, что делается на местах, мобилизованы ли все силы. Выслушав короткие информации, Ленин потребовал создать подавляющий перевес на каждом участке сражения. Как можно больше инициативы снизу, самодеятельности масс. Главная задача - захват центра. Туда послать самые надежные отряды. Но быстро, слаженно надо действовать и на местах; захватить все мало-мальски важные пункты в районах: почтовые отделения, железнодорожные станции, комиссариаты милиции. Чувствовалось, что мысль и воля Ленина устремлены к самой неотложной, единственной для него в эти часы задаче: во что бы то ни стало, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружить юнкеров. До утра нельзя ждать! Можно потерять все. Решать дело непременно сегодня.
Путиловцы получили особое задание: как можно быстрее собрать пушки. В ближайшие два-три дня завод должен дать революции не менее ста орудий. Впредь формирование красногвардейских отрядов производить только в тех мастерских, которые к пушечному производству отношения не имеют.
В эту ночь все: отряды Красной гвардии, полки, части гарнизона и Балтийский флот - ждали сигнала. И вот наступил долгожданный момент. По требованию вождя революции Военно-революционный комитет дал сигнал{151} к восстанию. Распоряжение-сигнал передавался на заводы, в районы, части по телефону и дублировался связными-мотоциклистами.
Восстание развивалось успешно. Уже в ближайшие часы, даже минуты Временное правительство и штаб округа были в полном смысле парализованы. Они могли распоряжаться только теми силами, которые находились в Зимнем дворце.
В ту историческую ночь мне не раз приходилось подниматься на второй и третий этажи в комнаты № 18 и № 85. Я неизменно заставал Ильича бодрствующим то среди членов бюро ЦК, то в кругу руководителей ВРК. Он вызывал к себе Подвойского, Антонова-Овсеенко, сам заходил к ним, детально знакомясь с ходом восстания, внося коррективы, поправки, уточнения. В эту же ночь Ленин утвердил окончательный план захвата последнего оплота Временного правительства. Дворец намечалось окружить по линии Зимняя Канавка - Мойка до Мариинской площади и дальше к Неве, стягивая кольцо вокруг улиц, выходивших на Дворцовую площадь.
Для этой решающей операции выделялись лучшие отряды Красной гвардии, в том числе 2-й Сводный и Путиловский. Приказ готовиться к штурму получили флотские экипажи и наиболее революционно настроенные подразделения гвардейских полков: Петроградского, Измайловского, Павловского, Кексгольмского и других.
Руководить этой операцией Ленин поручил членам ВРК: Подвойскому, Чудновскому, Антонову-Овсеенко. Штаб руководства решено было разместить в левом крыле Петропавловской крепости - поближе к месту боев.
В 1 час 25 минут ночи 25 октября боевой отряд моряков, красногвардейцев и солдат занял Главный почтамт, Хорошую весть привез мой друг измайловец Семенюк: Балтийский вокзал полностью под контролем ВРК. В Смольном - с комментариями - из уст в уста передавалось:
- Городская электростанция взята. Освещение правительственных зданий выключено.
- Знай наших. Пусть господа временные посидят при свечках, авось поумнеют.
- Крейсер "Аврора" стал на якорь у Николаевского моста. Вот уж всыплет министрам по первое число.
- Под нашим контролем Варшавский вокзал. Ура, товарищи!
Припоминаю часы, когда шаг за шагом отряды красногвардейцев, матросов и солдат овладевали важнейшими пунктами столицы. К Смольному непрерывно подъезжали самокатчики - уполномоченные ЦК и ВРК. Каждые пять-десять минут связные привозили Ленину, Военно-революционному комитету донесения о ходе наступления. И возвращались на место боя с короткими энергичными записками Ильича: "Взята ли центральная станция и телеграф?", "Захвачены ли мосты и вокзалы?"
Я - бывалый солдат, участник трех войн - такой оперативности, такого стиля руководства войсками, как в дни и ночи Октября, не наблюдал ни на одной войне, ни в одной операции. Штаб революции действовал, как хорошо налаженный часовой механизм. Оперативность в большом и малом, точность выполнения приказов, быстрая, почти молниеносная реакция на изменение обстановки - все было подчинено единой воле, единым устремлениям и целям борьбы.
"Десять дней, которые потрясли мир" воскрешают в памяти не только общие, монументальные картины борьбы и быта великой народной революции. Недавно, в который раз перечитывая любимую книгу, я впервые обратил внимание на эпизод, имеющий непосредственное отношение к человеку, который в те далекие годы был самым близким моим другом.
Тут нам придется заглянуть несколько вперед. 29 октября (11 ноября по новому стилю) контрреволюция перешла в наступление. Утром в Царское Село (ныне - Пушкин) под торжественный колокольный звон всех церквей вступили казачьи части генерала Краснова. Сам Керенский, еще недавно бежавший из Зимнего дворца, ехал впереди пока еще верного ему войска. С вершины невысокого холма перед новоявленным Бонапартом открылись золотые шпили и купола столицы.
В это же утро Петроград был разбужен треском ружейной перестрелки и громким топотом марширующих людей. Выступили юнкерские училища: Владимирское, Павловское, Михайловское. Отряды михайловцев заняли телеграф, военную гостиницу, телефонную станцию, установили прямую связь с Керенским. Смольный на несколько часов оказался отрезанным от города, от страны. Весь день шли ожесточенные бои между красногвардейцами и юнкерами.
Джои Рид воссоздает один из самых драматических эпизодов подавления мятежа. Матросы и красногвардейцы окружили Владимирское и Павловское училища, потребовав от юнкеров немедленно сдаться. Керенский по телефону приказал: ни в какие переговоры с Военно-революционным комитетом не вступать. Двух делегатов-парламентеров, шедших с белым флагом, юнкера убили. И тогда, как свидетельствует Рид, красногвардейцы залили здание училища "морем стали и огня"... "Сами их предводители не могли остановить ужасной бомбардировки... Красногвардейцев ничто не могло остановить... В половине третьего юнкера подняли белый флаг".
Среди тех, кто принимал участие в осаде мятежного училища, был мой старый друг Максим Лондарской. В октябрьские дни он командовал путиловской сотней Красной гвардии. После событий, описанных Ридом, сотня Лондарского отправилась под Пулковские высоты, где участвовала в боях. Мы встретились уже после победы над Красновым в Смольном. По лицу вижу: что-то с моим Максимом происходит - гложет друга печаль-забота. Не стал допытываться: знал по опыту - сам расскажет.
- Понимаешь, Вася, какая вышла история. Подошли мы с моей сотней к училищу. Юнкера с крыш и чердаков так и поливают пулеметным и ружейным огнем. А то выбросят белый флаг, а потом, гаденыши, бьют по нашим парламентариям. Ну, думаю, так дело не пойдет. Нужна артиллерия. Прикатили на себе три орудия и - прямой наводкой. Юнкера поняли: с нами шутки плохи. Сдались. Хлопцы радуются, а мне от комиссара ВРК... выговор "за порчу здания".
Я как мог успокоил друга. Чем закончилась эта история, он мне сам рассказал.
Владимир Ильич, встретив Лондарского в Смольном, стал подробно расспрашивать его о том, как был подавлен юнкерский мятеж. Мой друг рассказал Ильичу то, что уже известно читателю, вспомнил и о выговоре "за порчу здания".
- Ну, это дело поправимое, - рассмеялся Владимир Ильич. - Выговор вы получили от Советской власти - Советская власть его и отменит: обидели вас напрасно. Поступили вы, товарищ Лондарской, в той ситуации правильно: жизнь красногвардейцев дороже любого здания. Так и следует поступать с врагами революции, если другой язык им непонятен.
"Другой язык..." Ни одна революция не говорила со своими противниками на таком гуманном языке, как наша. Нелишне напомнить, что под честное слово были освобождены почти все юнкера, захваченные в плен при взятии Зимнего. Их освободили вторично и после выступления 29 октября.
Да что - юнкера. Генерал Краснов, взятый в плен под Пулковскими высотами, вскоре тоже был отпущен под честное слово. Это не помешало ему бежать на Дон, стать одним из главарей белой гвардии. В годы Великой Отечественной войны экс-генерал Краснов активно сотрудничал с гитлеровцами. После войны его судили в Москве как военного преступника, злейшего врага Советского государства и приговорили к смертной казни. Таким был бесславный конец человека, отплатившего за доброту и милосердие революции черной неблагодарностью и коварством.
Шло сотворение нового мира. Мы все начинали, все делали впервые. И, случалось, как это было о генералом Красновым и с выговором "за порчу здания", - ошибались.
Но на ошибках учились, мужали, приобретали - порой очень дорогой ценой - бесценный опыт.
И шли вперед.
Как прекрасна революция, которая могла позволить себе такие ошибки! Великая революция великого народа.
Что же касается Лондарского, то он полностью оправдал доверие Ленина. По рекомендации Ильича он был назначен помощником командира путиловского бронепоезда № 2, на котором прошел всю Украину, воевал против Петлюры, Краснова, Деникина.
...Недавно в моей квартире раздался телефонный звонок.
- Товарищ Васильев? Здравствуйте, молодой человек! Кто говорит? Бывший красногвардеец Петроградского отряда Иоганн Шмидт. Вчера смотрел фильм "С Лениным в сердце" и узнал тебя, дорогой командир, товарищ Васильев, по старой фотографии. Где встречались? Когда? В Смольном - в комнате Подвойского. Я слово в слово запомнил ваш инструктаж: "Будете сопровождать одного человека. За его жизнь и безопасность отвечаете перед революцией". Этим человеком был Ленин.
Мы договорились о встрече. Приходит. Ростом невелик. Плотен. Этакий колобок. Рукопожатие крепкое, энергичное, невольно вызывающее уважение. Маленькие глаза - живые, все схватывающие. И обращается ко мне то на вы, то на ты.
- А ты, товарищ Васильев, против меня совсем юноша, молодой человек.
Что ж, Иоганн Шмидт и впрямь старше меня на добрый десяток лет, хотя ни капельки не похож на человека, шагнувшего за девяносто.
Принес с собой паспорт, различные справки, архивные документы. Видно, делает это не впервые. А то уж слишком фантастической, скажем прямо, малоправдоподобной кажется история его удивительной жизни.
Иоганн Шмидт. Австриец. Родился 16 февраля 1886 года в Вене. Бывший подданный Франца-Иосифа. С восьми лет, как и отец, братья, батрачил на графа.
- Сапоги графские целовал - лишь бы позволил посещать народную школу. Четыре класса, войны, революция - вот и все мое образование.
Рос крепким. Вы не смотрите, что мал - вот этим кулаком (а кулак с добрую голову) быка валил с ног, подковы гнул запросто. За силу, видно, меня и зачислили в гусары. И было это ровно семьдесят лет тому назад.
...В 12-м гусарском полку бравый кавалерист Иоганн Шмидт дослужился до капрала, два года провоевал на итальянском фронте. А в шестнадцатом полк посадили в теплушки - и на восток, в Россию.
Друг Шмидта, дамский портной из Вены (тоже войной сыт был по горло), только руками развел:
- Знаешь, Иоганн, что сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост? Ехать так ехать. Что можем изменить мы, маленькие люди?
И тут Иоганн Шмидт впервые открылся перед своим другом:
- Разные, - сказал он, - бывают попугаи. Умный оставит коту только перышко.
И задумал Шмидт закончить войну не по императорскому, а своему усмотрению. С отрядом гусаров-единомышленников ему удалось прорваться в конном строю через линию фронта. И капрал Шмидт стал военнопленным, вскоре оказался в Харькове, на кожзаводе, куда его отправили на работу вместе с другими соотечественниками. Он попал туда в предгрозовое время, и среди первых русских слов, которые ему запомнились, были: "Долой самодержавие!", "товарищ", "большевики", "Ленин".
И тут он сделал свое первое, как потом не раз убеждался, очень важное открытие: с русскими, украинскими пролетариями ему, бывшему батраку Иоганну Шмидту, найти общий язык легко.
С этим открытием Шмидт летом 1917 года отправился в Петроград. С неделю скитался в своем потрепанном капральском мундире и в кепи по огромному, бурлящему городу с бесконечными митингами, белыми ночами, голодными лицами детей и подростков в длинных очередях за осьмушкой хлеба, пока не пристал к отряду Красной гвардии.
...Стали мы вспоминать людей, лично нам известных. Их оказалось не так уж мало. Подвойский, Урицкий, прапорщик Георгий Благонравов, назначенный 23 октября комендантом Петропавловской крепости. Запомнился Иоганну Шмидту и венгр Сабо, впоследствии мой начальник штаба 4-го Краснознаменного полка в Коканде.
В разговоре всплыли такие детали, которые мог знать только непосредственный участник событий. Оказалось, что и при штурме. Зимнего мы наступали почти рядом. Вместе со своим отрядом Иоганн Шмидт принимал участие в подавлении юнкерского мятежа, за что получил благодарность от "самого товарища Урицкого", нес охрану в Смольном.
Но это только начало одиссеи Шмидта. Весной 1918 года Н. И. Подвойский по заданию Владимира Ильича выехал в Курск. Сопровождал его в этой поездке с небольшой группой красногвардейцев Иоганн Шмидт.
- Задание мы выполнили, и тут меня пригласили на беседу. Сказали, что в связи с оккупацией Украины очень нужны люди, знающие немецкий язык. Верные, преданные революции. А тут сам товарищ Подвойский рекомендует.
И началась третья жизнь Иоганна Шмидта - подпольщика, агитатора. Распространял среди оккупационных войск листовки на немецком языке, собирал данные. Ему не надо было ни переодеваться, ни придумывать "легенды". На нем был тот же швейковский мундир, заношенное кепи капрала австро-венгерской армии. И все же Шмидта схватили. Кто-то опознал в нем человека, который вел подозрительные разговоры среди солдат.
Военный суд австрийского оккупационного корпуса приговорил бывшего капрала императорской армии к повешению "за большевистскую агитацию". Смертную казнь (Иоганн Шмидт на суде свою "вину" так и не признал) заменили пятнадцатью годами каторжных работ, каторгу (все еще шла война) дисциплинарной ротой на... итальянском фронте. Обезоружив и оглушив двух конвоиров, Иоганн под Волочиском бежал. В форме жандарма австрийской армии явился в партизанский отряд Криворучко.
Бои с бандами Петлюры, Зеленого... Закружило, завертело бывшего капрала в водовороте гражданской войны, пока не прибился надолго к человеку, ставшему для Иоганна Шмидта и командиром, и отцом, и примером на всю жизнь. С отрядом, полком, а затем бригадой Котовского лихой кавалерист, помощник командира разведэскадрона Иван Михайлович Шмидт освобождал Одессу, Балту, воевал с бандами Махно. После тяжелого ранения был направлен в Винницу.
Потом были годы мирные, годы восстановления. Работал в охране, упаковщиком, грузчиком. Женился. Растил на повой своей родине сыновей и вряд ли предполагал, что предстоит еще одна война. Самая трудная. Лейтенант Шмидт прошел ее - от звонка до звонка. От западных границ до Сталинграда и от Волги до Дуная. Снова пригодилось знание немецкого языка. Снова бои, разведки в тыл врага, захват и допросы "языков".
Впрочем, в моем изложении живой рассказ Ивана Михайловича много теряет. Рассказчик он - отменный, к тому же - полиглот. Повествуя о прожитом и пережитом, он легко переключается с русского на украинский, с украинского на немецкий или польский, вставляя венгерские и молдавские словечки.
...Старая гвардия. Он все еще бодр, деятелен, часто выступает перед школьниками, молодежью. Надо было видеть, как молодо загорелись его глаза, когда, крепко пожимая мою руку, он сказал на прощание:
- Тогда, в семнадцатом, я защищал не только твою родину, товарищ Васильев, а и мою - родину трудящихся всего мира. Это говорю я, Иоганн Шмидт. Солдат революции. Один из многих.
Ночь четвертая - решающая
Ожидание. Инцидент у входа в Смольный. Шел человек по Сердобольской улице. Непривычный Ильич. Особое задание. "Высылай устав". Первый красный маршал революции. "Временное правительство низложено". "Он был частью их".
Над Смольным - серая пелена. С Финского залива дует резкий сырой ветер. Улицы затянуты мокрым белесым туманом. Из-за экономии электричества и "цеппелинов" их почти не освещают. Уголовным элементам, выпущенным из тюрем в дни Февральской революции, это за руку. Участились грабежи. Как только наступают сумерки - обыватель прячется в своей квартире-норе.
Так было и 24 октября.
По пустынным улицам весь день непрерывным потоком шли в Смольный отряды Красной гвардии, подъезжали грузовики, переполненные солдатами, подходили полки. К аркам подъезда, куда совсем недавно подкатывали позолоченные кареты, теперь с тяжелым грохотом подвозили орудия. По сводчатым коридорам с гулким стуком тащили пулеметы, несли винтовки и патроны.
Смольный гудел, как гигантский улей. Это собирались новые хозяева страны, съезжались делегаты II съезда Советов. Смольный превратился в вооруженный лагерь сил революции. У входа стояли три пары часовых. Наши пропуска заменили примерно к четырнадцати часам. На площади перед Смольным располагались отряды, сотни. Наготове стояли оседланные кони. В ряд выстроились грузовики и велосипеды-самокаты. На большом изрытом колесами и тысячами ног дворе горели костры.
По приказу Н. И. Подвойского я выставил на улицах, примыкающих к Смольному, усиленные наряды. Свердлов, Подвойский, Дзержинский несколько раз выходили к главному входу, словно ждали кого-то.
Ко мне подошел Мехоношин и предупредил, что с минуты на минуту может появиться Владимир Ильич.
- Ты, Гренадер, хорошо знаешь товарища Ленина. Пропускай в Смольный его и сопровождающих его товарищей незамедлительно.
Прошел примерно час. Ленина все не было. В Смольный шли и шли люди, хвост очереди рос.
Почему не идет Ильич? Не случилось ли что в дороге?
Теперь я знаю - оснований для тревоги было более чем достаточно. 24 октября ищейки Керенского рыскали повсюду с приказом доставить Ленина живым или мертвым. За ним охотились, его "ловили". В письме к Я. М. Свердлову Владимир Ильич именно в таком значении употребил это слово: "На пленуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня "ловят"{146}.
Ленин не строил никаких иллюзий относительно того, что его ожидало, окажись "ловля" успешной.
"...Если меня укокошат, - писал он в июле 1917 года Л. Б. Каменеву, - я Вас прошу издать мою тетрадку: "Марксизм о государстве" (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетенная... Условие: все сие абсолютно entre nous (между нами)"{147}.
В этих нескольких строчках, даже в одном, произнесенном с явной иронией слове ("укокошат") - весь Ленин. Просто, буднично, нарочито приземленно, как бы мимоходом, пишет он о том, что с ним могло в те дни случиться в любой момент. Ничего от позы, жеста, красивой фразы. И в то же время трезвое спокойствие человека, который ни на минуту не забывает о главном, о деле. Ленин отлично понимал, как нужна будет его "синяя тетрадь" ("Марксизм о государстве") после победы, а в том, что победа не за горами, Ильич не сомневался.
Мне нередко встречались во время войны, да и в мирные дни, люди, которые с удивительной легкостью, броской смелостью распоряжались судьбами других и мельчали на глазах, превращались в обыкновенных трусов, когда дело касалось не чужой, а их собственной жизни.
Не таким был вождь самой великой и самой бескровной за всю историю революции. Он, как никто, умел заботиться, думать о других, меньше всего и в последнюю очередь заботясь о себе.
Но я отвлекся, а нам снова пора в тревожную великую ночь с 24 на 25 октября.
...У входа в Смольный образовалась пробка. Толпа напирала, требуя, чтобы людей поскорей пропускали:
- Идет восстание, стреляют, льется кровь за революцию, а тут из-за бумажек пристают.
Я с тремя красногвардейцами бросился к входу, но было уже поздно. На какой-то миг часовые, проверяющие пропуска, растерялись, расступились под натиском. И человек 15-20 прорвались в Смольный.
Не прошло и десяти минут, как снова появился Мехоношин. Я ждал крепкого разноса за "непорядки", "прорыв", но Костя, улыбаясь во весь рот, произнес только два слова: "Уже пришел".
"Ильич?! Как он попал в Смольный?" Добрую минуту стою с разинутым от удивления ртом: "По воздуху, что ли?"
Только много лет спустя, знакомясь с воспоминаниями питерского рабочего Э. Рахья, связного ЦК{148}, я узнал, что же на самом деле произошло у главных ворот, как и почему мы просмотрели Ленина.
В свой недавний приезд в Ленинград (в мае 1977 года) я пришел на Сердобольскую улицу. Поднялся на 3-й этаж большого старого дома. Бывшая квартира Маргариты Васильевны Фофановой - последнее подпольное пристанище В. И. Ленина. На столе - план Петрограда. Я представил себе, как внимательно рассматривал карту-план Ильич вечером 24 октября, уже приняв для себя окончательное решение.
"Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания"{149}.
Записка, составленная по всем правилам конспирации, адресована хозяйке квартиры. Еще днем М. В. Фофанова всячески уговаривала Владимира Ильича не рисковать собой.
По поручению Ленина с его письмом членам ЦК Маргарита Васильевна отправилась в Выборгский райком.
О том, что произошло позже, рассказывает Э. Рахья.
Вечером 24 октября он пришел к Владимиру Ильичу с крайне тревожной вестью: правительство Керенского отдало приказ развести все мосты с тем, чтобы расчленить, изолировать по частям восставших, громить пролетарские районы в одиночку.
Ленин потребовал немедленно отправиться в Смольный, отметая все возражения, уговоры.
- В Смольный! В Смольный!
Шагая майским вечером 1977 года по брусчатке бывшей Сердобольской улицы, я словно увидел тот далекий октябрьский вечер.
Уже прочитано членами ЦК написанное днем письмо Ленина ("Промедление в выступлении смерти подобно"). Уже послан за ним из Смольного связной. А по пустынной улице под моросящим дождем идет вслед за своим провожатым человек. Загримированный, на лоб нахлобучена рабочая кепка, в кармане документы на чужое имя, а у спутника "на всякий случай" - два револьвера и два пропуска в Смольный, заведомо устаревших, недействительных.
О чем думал Ильич, поднимаясь вслед за Рахья на площадку пустого трамвая, снова шагая по застывшим в ожидании затемненным улицам, минуя то красногвардейские - у Литейного моста, то юнкерские патрули?
Пройдут сутки - и телеграф разнесет по всему миру имя этого человека главы первого в истории социалистического правительства.
...Дважды их останавливал юнкерский патруль - пронесло. Подошли к Смольному. "Толпа ожидающих возмущалась невозможностью пройти... Я же, вспоминает Рахья, - возмущался больше всех... негодовал, размахивал в воздухе своими "липовыми" пропусками..."{150}
Рахья кричал впереди стоящим (вот она - "пробка"!), чтобы они не обращали внимания на контроль и проходили: в Смольном разберутся. Цель была достигнута. "По примеру карманников, я устроил давку. В результате контролеры были буквально отброшены. Мы прошли на второй этаж и отправились в одну из комнат Смольного". С этой минуты в комнате № 18 Ленин взял все нити руководства восстанием в свои руки.
С его прибытием работа Военно-революционного комитета закипела, приобрела еще более целеустремленный ритм. Одного за другим вызывал Ильич командиров отрядов Красной гвардии, представителей районов, заводов и воинских частей. Пригласили и меня. Мы пришли вдвоем с командиром отряда путиловцев Сурковым. Разговор состоялся у Н. И. Подвойского. Я не видел Ленина с 4 июля. Как-то непохож, непривычен Владимир Ильич без знакомых рыжеватых усов, бородки. Заметно похудел... И - вроде помолодел. Аккумулятор энергии. В словах, жестах, в голосе с трудом сдерживаемое нетерпение. Представление о Ленине тех дней дает мало известный рисунок карандашом петроградского художника М. Шафрана. Этот портрет ленинский, датированный 25 октября, попался мне совсем недавно на глаза и многое напомнил.
Огромный лоб, глаза, излом бровей - все родное. Но не сразу, не каждый (так, очевидно, было и со мной) узнавал в этом безусом, безбородом человеке Ленина. Случалось - и частенько, что солдаты, красногвардейцы, слушавшие Ильича на митингах весной и летом, теперь тоже не узнавали его.
...Ленин тепло с нами поздоровался и сразу перешел к делу, быстро задавая вопрос за вопросом: состав отряда, настроение красногвардейцев, вооружение, много ли патронов, есть ли гранаты и какую задачу получил отряд. Я сказал, что ядро нашего 2-го Сводного отряда - рабочие Нарвской заставы и матросы флотского экипажа, что большие надежды возлагаем на приданные отряду роты из Литовского полка. Ленин поинтересовался, достаточно ли надежна охрана Смольного. Тут в комнату вошла группа путиловцев. Помню среди них А. Васильева, И. Егорова - председателя Нарвского Совета. Подоспели представители и других районов. Ильич подробно расспрашивал, что делается на местах, мобилизованы ли все силы. Выслушав короткие информации, Ленин потребовал создать подавляющий перевес на каждом участке сражения. Как можно больше инициативы снизу, самодеятельности масс. Главная задача - захват центра. Туда послать самые надежные отряды. Но быстро, слаженно надо действовать и на местах; захватить все мало-мальски важные пункты в районах: почтовые отделения, железнодорожные станции, комиссариаты милиции. Чувствовалось, что мысль и воля Ленина устремлены к самой неотложной, единственной для него в эти часы задаче: во что бы то ни стало, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружить юнкеров. До утра нельзя ждать! Можно потерять все. Решать дело непременно сегодня.
Путиловцы получили особое задание: как можно быстрее собрать пушки. В ближайшие два-три дня завод должен дать революции не менее ста орудий. Впредь формирование красногвардейских отрядов производить только в тех мастерских, которые к пушечному производству отношения не имеют.
В эту ночь все: отряды Красной гвардии, полки, части гарнизона и Балтийский флот - ждали сигнала. И вот наступил долгожданный момент. По требованию вождя революции Военно-революционный комитет дал сигнал{151} к восстанию. Распоряжение-сигнал передавался на заводы, в районы, части по телефону и дублировался связными-мотоциклистами.
Восстание развивалось успешно. Уже в ближайшие часы, даже минуты Временное правительство и штаб округа были в полном смысле парализованы. Они могли распоряжаться только теми силами, которые находились в Зимнем дворце.
В ту историческую ночь мне не раз приходилось подниматься на второй и третий этажи в комнаты № 18 и № 85. Я неизменно заставал Ильича бодрствующим то среди членов бюро ЦК, то в кругу руководителей ВРК. Он вызывал к себе Подвойского, Антонова-Овсеенко, сам заходил к ним, детально знакомясь с ходом восстания, внося коррективы, поправки, уточнения. В эту же ночь Ленин утвердил окончательный план захвата последнего оплота Временного правительства. Дворец намечалось окружить по линии Зимняя Канавка - Мойка до Мариинской площади и дальше к Неве, стягивая кольцо вокруг улиц, выходивших на Дворцовую площадь.
Для этой решающей операции выделялись лучшие отряды Красной гвардии, в том числе 2-й Сводный и Путиловский. Приказ готовиться к штурму получили флотские экипажи и наиболее революционно настроенные подразделения гвардейских полков: Петроградского, Измайловского, Павловского, Кексгольмского и других.
Руководить этой операцией Ленин поручил членам ВРК: Подвойскому, Чудновскому, Антонову-Овсеенко. Штаб руководства решено было разместить в левом крыле Петропавловской крепости - поближе к месту боев.
В 1 час 25 минут ночи 25 октября боевой отряд моряков, красногвардейцев и солдат занял Главный почтамт, Хорошую весть привез мой друг измайловец Семенюк: Балтийский вокзал полностью под контролем ВРК. В Смольном - с комментариями - из уст в уста передавалось:
- Городская электростанция взята. Освещение правительственных зданий выключено.
- Знай наших. Пусть господа временные посидят при свечках, авось поумнеют.
- Крейсер "Аврора" стал на якорь у Николаевского моста. Вот уж всыплет министрам по первое число.
- Под нашим контролем Варшавский вокзал. Ура, товарищи!
Припоминаю часы, когда шаг за шагом отряды красногвардейцев, матросов и солдат овладевали важнейшими пунктами столицы. К Смольному непрерывно подъезжали самокатчики - уполномоченные ЦК и ВРК. Каждые пять-десять минут связные привозили Ленину, Военно-революционному комитету донесения о ходе наступления. И возвращались на место боя с короткими энергичными записками Ильича: "Взята ли центральная станция и телеграф?", "Захвачены ли мосты и вокзалы?"
Я - бывалый солдат, участник трех войн - такой оперативности, такого стиля руководства войсками, как в дни и ночи Октября, не наблюдал ни на одной войне, ни в одной операции. Штаб революции действовал, как хорошо налаженный часовой механизм. Оперативность в большом и малом, точность выполнения приказов, быстрая, почти молниеносная реакция на изменение обстановки - все было подчинено единой воле, единым устремлениям и целям борьбы.