Василий Макарович Шукшин. Полное собрание рассказов в одном томе

   – Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
   – Абсолютно! – поддакивал Прохоров.
   Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.
 
   В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно-веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым воротом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб.
   – Как здесь население… ничего? – равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на «местное население».
   – Ничего, – ответил парень.
   – А ты, например, чего такой кислый?
   – А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? – обиделся парень.
   Пашка миролюбиво оскалился.
   – Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
   – Смотри, как бы тебе самому не навели тут.
   – Ничего. – Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале.
   Его тоже рассматривали.
   Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, конечно, интересовали девки.
   Танец кончился. Пары расходились по местам.
   – Что за дивчина? – спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу.
   Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс.
   Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал:
   – Предлагаю на тур вальса!
   Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом.
   Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку.
   Закружились.
   Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать – смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кружился, кружился… Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше «местного населения» с таким видом, точно хотел сказать: «Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение – покажу кое-что. Умел когда-то».
   Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно.
   – Ну и трепач ты! – весело сказала она, глядя в глаза Пашке.
   Пашка ухом не повел.
   – Откуда ты такой?
   – Из Москвы, – небрежно бросил Пашка.
   – Все у вас там такие?
   – Какие?
   – Такие… воображалы.
   – Ваша серость меня удивляет, – сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти.
   Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен.
   – Вы мне нравитесь, – сказал он. – Я такой идеал давно искал.
   – Быстрый ты. – Настя в упор посмотрела на Пашку.
   – Я на полном серьезе!
   – Ну и что?
   – Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились?
   Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Пашка не обратил на это никакого внимания.
   Вальс кончился.
   Пашка проводил девушку до места, опять изящно поклонился и вышел покурить с парнями в фойе.
   Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда.
   – Тут поблизости забегаловки нигде нету? – спросил он, подходя к группе курящих.
   Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо.
   – Вы что, языки проглотили?
   – Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную деятельность развил? – спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца.
   – Нет, не кажется.
   – А мне кажется.
   – Крестись, если кажется.
   Парень нехорошо прищурился.
   – Выйдем на пару минут… потолкуем?
   Пашка отрицательно качнул головой:
   – Не могу.
   – Почему?
   – Накостыляете сейчас ни за что… Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал.
   Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились.
   Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился.
   – Посмотрим, кто кого сфотографирует, – сказал он и поправил фуражку. – Где он?
   – Кто?
   – Инженеришка.
   – Его нету сегодня.
   – Я интеллигентов одной левой делаю.
   Танго кончилось.
   Пашка прошел к Насте.
   – Вы мне не ответили на один вопрос.
   – На какой вопрос?
   – Я вас провожаю сегодня до хаты?
   – Я одна дойду. Спасибо.
   Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно.
   – Поговорим, как жельтмены.
   – Боже мой, – вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала.
   Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.
 
   На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый пиджак – и появился в здешней библиотеке (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал).
   – Здравствуйте! – солидно сказал он, входя в просторную избу, служившую и библиотекой и избой-читальней одновременно.
   В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой человек, смотрел «Огонек».
   Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому.
   Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать книги – на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и есть тот самый инженер, жених Насти.
   – Почитать что-нибудь? – спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее.
   – Да, надо, знаете…
   – Что хотите? – Настя невольно перешла на «вы».
   – «Капитал» Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал.
   Парень отложил «Огонек» и посмотрел на Пашку.
   Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех.
   – Как ваша фамилия?
   – Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча девятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса.
   Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно, искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и… подмигнул ему.
   – Кроссвордами занимаемся?
   Инженер не сразу нашелся что ответить.
   – Да… А вы, я смотрю, глубже берете.
   – Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, – сказала Настя.
   – Ну?! – Гена искренне обрадовался. – Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового.
   Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал.
   – Спасибо, – сказал он Насте. Подошел к столу, швырнул толстый том, протянул Гене руку. – Павел Егорыч.
   – Гена. Очень рад!
   – Москва-то? – переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. – Шумит Москва, шумит… – И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: – Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков – так разрисуют всегда…
   – Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
   – Из Москвы-то? – Пашка перелистнул страничку журнала. – А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала.
   – Вы же мне вчера в клубе сами говорили! – изумилась Настя.
   Пашка глянул на нее.
   – Что-то не помню.
   Настя посмотрела на Гену, Гена – на Пашку. Пашка разглядывал картинки.
   – Странно, – сказала Настя. – Значит, мне приснилось.
   – Бывает, – согласился Пашка, продолжая рассматривать журнал. – Вот пожалуйста – очковтиратель, – сказал он, подавая журнал Гене. – Кошмар!
   Гена улыбнулся.
   – Вы на посевную к нам?
   – Так точно. – Пашка оглянулся на Настю: та с интересом разглядывала его. Пашка отметил это. – Сыграем в пешки? – предложил он инженеру.
   – В пешки? – удивился инженер. – Может, в шахматы?
   – В шахматы скучно, – сказал Пашка (он не умел в шахматы). – Думать надо. А в пешечки – раз, два – и готово.
   – Можно и в пешки, – согласился Гена и посмотрел на Настю.
   Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
   – За фук берем? – спросил Пашка.
   – Как это?
   – За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, – пояснила Настя.
   – А-а… Можно брать. Берем.
   Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной.
   – В какой?
   – В левой.
   – Ваша не пляшет. – Ходил первым Пашка. – Сделаем так, – начал он, устроившись удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. – Здесь курить, конечно, нельзя? – спросил он Настю.
   – Нет, конечно.
   – По – что? – нятно! – Пашка пошел второй. – Сделаем некоторый пирамидон, как говорят французы.
   Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого:
   – Погоди! Ну так же нельзя, слушай… зачем же подсказывать?
   – Ты же неверно ходишь!
   – Ну и что! Играю-то я.
   – Учиться надо.
   Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро.
   – Вон той, Гена, крайней, – опять не стерпела Настя.
   – Нет, я не могу так! – возмутился Гена. – Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально.
   – А чего ты волнуешься-то? Вот чудак!
   – Как же мне не волноваться?
   – Волноваться вредно, – встрял Пашка и подмигнул незаметно Насте.
   Настя покраснела.
   – Ну и проиграешь сейчас! Принципиально.
   – Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, – снисходительно сказал Пашка. – Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
   – Теперь проиграл, – с досадой сказала Настя.
   – Занимайся своим делом! – обиделся Гена. – Нельзя же так, в самом деле. Отойди!
   – А еще инженер. – Настя встала и пошла к своему месту.
   – Это уже… неостроумно. При чем тут инженер-то?
   – «Боюсь ему понравиться-а», – запела Настя и ушла в глубь библиотеки.
   – Женский пол, – к чему-то сказал Пашка.
   Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
   – Я проиграл.
   – Выйдем, покурим? – предложил Пашка.
   – Пойдем.
   В сенях, закуривая, инженер признался:
   – Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вмешивается.
   – Ничего, – неопределенно сказал Пашка. – Давно здесь?
   – Что?
   – Я, мол, давно здесь живешь-то?
   – Живу-то? Второй месяц.
   – Жениться хочешь?
   Инженер с удивлением глянул на Пашку.
   – На ней? Да. А что?
   – Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя?
   Инженер вконец растерялся.
   – Любит?.. По-моему, да.
   Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил:
   – Ты «Капитал» действительно читаешь?
   – Нет, конечно. – Пашка небрежно прихватил губами сигаретку – в уголок рта, сощурился, заложил ладони за поясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. – Может, в кинишко сходим?
   – А что сегодня?
   – Говорят, комедия какая-то.
   – Можно.
   – Только это… пригласи ее… – Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо.
   – Ну а как же! – тоже серьезно сказал инженер. – Я сейчас зайду к ней… поговорю…
   – Давай, давай!
   Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу.
   …В кино сидели вместе все трое. Настя – между инженером и Пашкой.
   Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвинулась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шепнула на ухо:
   – Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
   Пашка моментально убрал руку.
   Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал:
   – У меня сердце разрывается, как осколочная граната.
   Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене:
   – Дай я пересяду на твое место.
   – Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! – распорядился Пашка.
   Впереди сидящий товарищ «убрал» голову.
   – Теперь ничего?
   – Ничего, – сказала Настя.
   В зале было шумно. То и дело громко смеялись.
   Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопливо глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучерявились синие облачка. Настя толкнула его в бок:
   – Ты что?
   Пашка погасил папироску… Нашел Настину руку, с силой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене:
   – Пусть эту комедию тигры смотрят.
   На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Медленно пошел домой.
   Дома, не раздеваясь, прилег на кровать.
   – Ты чего такой грустный? – спросил Ермолай.
   – Да так… – сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: – Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
   – Как это? – не понял Ермолай.
   – Ну как раньше… Раньше ведь воровали?
   – А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства.
   – Это конечно. Я так просто, – согласился Пашка. Еще немного помолчал. – И статьи, конечно, за это никакой нет?
   – Наверно. Я не знаю, Павел.
   Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал.
   – «В жизни раз бывает восемна-адцать лет», – запел он вдруг. – Егорыч, на́ рубаху. Сэнк-ю!
   – Чего вдруг?
   – Так. – Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. – Сфотографировано, Егорыч!
   – Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? – спросил Ермолай.
   Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу.
   Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок.
   Пашка пошел в РТС, где стояла его машина.
   Во дворе РТС его окликнули.
   – Свои, – сказал Пашка.
   – Кто свои?
   – Холманский.
   – Командировочный, что ль?
   – Ну.
   В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой.
   – Ехать, что ль?
   – Ехать.
   – Закурить имеется?
   – Есть.
   Закурили.
   – Дождь, однако, ишо будет, – сказал дед и зевнул. – Спать клонит в дождь.
   – А ты спи, – посоветовал Пашка.
   – Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот…
   Пашка прервал словоохотливого старика:
   – Ладно, батя, я тороплюсь.
   – Давай, давай. – Старик опять зевнул.
   Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС.
   Он знал, где живет Настя – у самой реки, над обрывом.
   Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад.
   Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платоновых собака или нет?
   На улицах в деревне никого не было. Даже парочки попрятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь.
   Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил.
   – Так, – негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался.
   Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось.
   «Только бы собаки не было».
   Он кашлянул, осторожно потряс забор – во дворе молчание. Тишина. Каплет с крыши.
   «Ну, Пашка… или сейчас в лоб получишь, или…»
   Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом.
   Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про восемнадцать лет, одну и ту же фразу: «В жизни раз бывает восемнадцать лет». Он весь день сегодня пел эту песню.
   Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух.
   «Одна она тут спит или нет?» – возник новый вопрос.
   Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдельные предметы: печка-голландка, дверь, кровать… Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову – Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик.
   Настя откинула крючки и раскрыла окно.
   Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.
   – Ты что? – спросила она негромко. Голос ее насторожил Пашку – какой-то отчужденный.
   «Неужели узнала?» – испугался он. Он хотел, чтобы его принимали пока за другого. Он молчал.
   Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла к двери, закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.
   «Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе».
   Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно.
   – Додумался? – сказала Настя слегка потеплевшим голосом.
   «Додумался, додумался, – думал Пашка. – Сейчас будет цирк».
   – Ноги-то вытри, – сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом.
   Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке какая-то тесемка.
   – Ох, – глубоко вздохнула Настя, – что ж ты делаешь? Шальной!..
   Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Настей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.
   «Все. Конец». Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотографировать. Он отошел на всякий случай к окну.
   Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком почти нагая.
   Пашка ласково улыбнулся ей:
   – Испугалась?
   Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же – на правой.
   Потом некоторое время стояли друг против друга, смотрели… У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту.
   «Везет инженеру», – невольно подумал Пашка.
   – Сейчас же убирайся отсюда! – негромко приказала Настя.
   Пашка понял, что она не будет кричать – не из таких.
   – Побеседуем, как жельтмены, – заговорил Пашка, закуривая. – Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. – Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова предложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице – от окна к столу и обратно. – Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Собирайся, и поедем со мной. Будем жить в городе. – Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил.
   Она поняла это.
   – Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. – Чего ты мелешь тут? – Она села на стул. – Натворил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. – Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? – Настя резко повернулась к нему – в глазах слезы.
   Она была на редкость, на удивление красива. И тут Пашка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже – так не его.
   – Чего ты плачешь?
   – Да потому, что вы только о себе думаете… эгоисты несчастные! Он любит! – Она вытерла слезы. – Любишь, так уважай хоть немного, а не так…
   – Что же я такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем лазят…
   – Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже… весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.
   – Как уезжать? Куда? – Пашка понял, кто этот дурак.
   – Куда… Спроси его!
   Пашка нахмурился.
   – На полном серьезе?
   Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.
   – Собирайся! – приказал он.
   Настя вскинула на него удивленные глаза.
   – Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая.
   – Сиди уж… не трепись!
   – Послушайте, вы!.. Молодая, интересная… – Пашка приосанился. – Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись?
   – Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая…
   – Наплевать. Одевайся. На́ кофту!
   Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице.
   – Из-за чего же это он приревновал? – спросил он не без самодовольства.
   – Танцевали… ему сказал кто-то. Потом в кино шептались. Он же дурак набитый.
   – Что же ты не могла ему объяснить?
   – Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.
   Пашка остановился.
   – Считаю до трех: раз, два… А то целоваться полезу!
   – Я те полезу! Что ты ему скажешь?
   – Я знаю что!
   – А я к чему там?
   – Надо.
   – Да зачем?
   – Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.
   Настя надела кофту, туфли.
   – Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас…
   Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.
   Полуторка ворчала на хозяина.
   – Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.
   Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину.
   – Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?
   – Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем…
   – Ну до чего ты, Павел…
   – Что? – строго спросил Пашка.
   – Ничего.
   – То-то. – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал.
   …Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.
   – Кто это?
   – Я.
   – Кто я?
   – Пашка. Павел Егорыч.
   Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него.
   Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами.
   – Грустные стихи сочиняешь?
   – Я не понимаю, слушай…
   – Поймешь. – Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. – Любишь Настю?
   – Слушай!.. – Инженер начал краснеть.
   – Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда – она в машине сидит.
   – Где? В какой машине?
   – На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет.
   Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: «В жизни раз бывает…» В груди противно заболело.
   Вошли инженер с Настей.
   Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово.
   – Все? – спросил он.
   – Все, – ответил инженер.
   Настя улыбнулась.
   – Вот так, – сердито сказал Пашка. – Будьте здоровы. – Он пошел к выходу.
   – Куда ты? Погоди!.. – запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел.
 
   Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: «Прости меня, но я не виноват».
   Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.
   Пошел мелкий дождь.
   У Игринева, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился.
   Подбежали молоденький офицер с девушкой.
   – До Салтона подбрось, пожалуйста! – Офицер был чем-то очень доволен.
   – Садись!
   Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.
   Пашка искоса разглядывал девушку – хорошенькая, белозубая, губки бантиком – прямо куколка! Но до Насти ей далеко.
   – Куда это на ночь глядя? – спросил Пашка.
   – В гости, – охотно откликнулась девушка. И высунулась из кабины – опять говорить со своим дружком. – Саша? Саш!.. Как ты там?!
   – В ажуре! – кричал из кузова лейтенант.
   – Что, дня не хватает? – опять спросил Пашка.
   – Что? – Девушка мельком глянула на него и опять: – Саша? Саш!..
   – Все начисто повлюблялись, – проворчал Пашка. – С ума все посходили. – Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом – чужая. И эта чужая.
   – Саша! Саш!..
   «Саша! Саш! – съехидничал про себя Пашка. – Твой Саша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас – вперед машины побежит».
   – Я представляю, что там сейчас будет! – кричал из кузова Саша.
   Девушка так и покатилась со смеху. «Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время», – сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее.
   – Саша! Как ты там?!
   – Порядок! На борту порядок!
   – Скажи ему – там под баллоном брезент есть – пусть накроется, – сказал Пашка.
   Девушка чуть не вывалилась из кабины.
   – Саша! Саш!.. Там под баллоном какой-то брезент!.. Накройся!
   – Хорошо! Спасибо!
   – На здоровье, – сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу.