Страница:
— Ляля?.. Ляля, что ты наделала, боже мой, что же ты наделала, почему ты не позвала меня, что же ты?!..
Коля выбежал из комнаты и заметил краешек синей одежды, мелькнувшей на лестнице.
— Подожди, не бойся, это я, подожди, умоляю!
Он бросился к лестнице, зацепился за циновку, упал, пополз, крича и стуча кулаком в пол, он просил не бросать его, выслушать, потрогать, узнать!..
Шаги затихли в кухне, и Коля понял, что Ляля убегает через гараж. Скатился со ступенек, с громким криком бросился к лестнице в мастерскую и тут получил по голове чем-то гулким и тяжелым. Он падал, еще не веря в происходящее, размахивал руками в попытке поймать, успокоить, спрятать и спасти, но на полу на него накатила тяжелая муть, придавившая веки, и он потерял сознание под шум заведенного мотора.
Очнувшись, Коля понял, что удар он получил сковородой. Эта сковорода теперь стояла на второй ступеньке внизу, огромная, с тяжелым дном и длинной массивной ручкой. Кое-как спустившись в мастерскую, Коля медленно обошел ее и гараж, обнаружив, что теперь в нем осталась одна легковушка — фургон исчез. Стараясь справиться с подступающей то и дело тошнотой, он иногда останавливался, согнувшись, и глубоко дышал открытым ртом, все время повторяя: “Ляля… Ля-ля…”, потом — просто бесконечное “ля-ля-ля-ля… “, и тогда это напоминало попытку воспроизвести вылетевшую из головы мелодию.
Ворота в гараж оказались захлопнутыми. Коля подергал ручку, открыл створку и убедился, что и ворота на участок закрыты, нет никаких следов поспешного панического бегства.
Вскарабкавшись по лестнице вверх, сглатывая подкатывающую тошноту, Коля добрался до холодильника и открыл его.
Сквозь мутную пелену, расплывающуюся перед глазами с каждым приступом тошноты, Коля увидел на трех полках три головы. Одну — дяди Антона, эта голова лежала на верхней полке и подтекала кровью на золотые волосы Ляли, ее голова лежала на средней полке, с закрытыми глазами и легкой улыбкой, с двумя маленькими родинками у левого уха, а под головой Ляли лежала его, Коли, голова, совершенно живая и веселая, с мерзкой ухмылкой и наглыми глазами.
Коля резко захлопнул дверцу, потом решил, что лед все равно искать придется, и опять открыл холодильник. В этот раз он оказался битком набитым всякой всячиной, на верхней полке, кроме всего прочего, стояла большая прозрачная емкость с каким-то салатом (а вовсе не голова), под ней, на нижней полке, лежала целая небольшая головка сыра, светясь желтизной под целлофаном, а уже под сыром, на самой нижней полке, среди банок топорщился сухим хохолком большой ананас. Морозильная камера была внизу, Коля выбил небольшую упаковку то ли рыбы, то ли мяса и приложил ее к голове над лбом, и его сразу повело в сторону, и он сполз по стене на пол и сидел там, тяжело дыша и тупо разглядывая валяющуюся под стойкой-столом яркую погремушку, пока кожа головы под подтекающей влагой упаковкой не застыла до полной потери чувствительности.
Он совершенно не представлял себе, что делать. Самое правильное, конечно, было бы позвонить в милицию, но Коля решил, что не имеет права этого делать, пока не поговорит с Лялей. Может быть, она очнется и приедет? Вспомнит его голос, поверит, что он сильный и добрый, что он все поймет и простит?.. С другой стороны, чем он сможет ей помочь — спрячет труп или уговорит пойти в милицию? Надо перестать об этом думать, иначе можно свихнуться…
Став на четвереньки, Коля вдруг подумал: а где же дети? Если Ляля удрала, заколов мужа в горло (наверняка это была самооборона — уговаривал себя Коля, — наверняка она отбивалась!), то дети, соответственно, могли быть заранее отправлены к бабушке…
Нет, не могли. Мама дяди Антона — его, Коли, бабушка, умерла год назад. А мать Ляли живет в Ленинграде, она сама так сказала… Ладно, дети отправились к няне!
Тогда получается… Кое-как встав, держась за стенку, он дотащился до раковины и подставил голову под струю воды. В ушах стоял гул, глаза закрывались сами собой, но рвотные конвульсии прекратились. Что же тогда получается? Если детей нет, значит, Ляля куда-то их отправила, кому-то поручила посидеть с ними, пока она… Тогда получается, что она спланировала все заранее. Нет, ерунда… Если бы не этот его дурацкий звонок рано утром!
Вытираясь, Коля вскрикнул. Спрятались! Дети услышали, что родители дерутся, и спрятались! Как же это просто. Надо их найти, пока они не наткнулись на папу в спальне.
Поиски Коля начал с первого этажа. Чтобы быть абсолютно уверенным, что он осмотрел все, Коля для начала спустился в гараж, потом обшарил мастерскую, заглянул даже в ведерную емкость с краской, потом обыскал кухню, полки, столы, холодильник, мусорное ведро. Потом — гостиную на первом этаже, здесь ему пришлось передохнуть, потому что после разбрасывания диванных подушек и переворачивания кресел тошнота накатила опять, и Коля лег на ковер и разрешил себе подремать.
Он очнулся резко, от странного звука. Сначала не понял, где он, потом вдруг поймал себя на слабенькой — участившимся пульсом в висках — надежде, что он лежит на ковре в своей комнате, дома, что вечером, наконец, пойдет в ночной клуб, что Ляля была сном, а окровавленный дядя Антон кошмаром, несуществующей головой из холодильника! Но тут звук повторился, Коля понял, что это заплакал ребенок, огорчился и обрадовался одновременно: он не дома, но дети где-то спрятались, значит, Ляля не убрала их заранее из дома, планируя убить мужа.
Ему захотелось быстренько побежать наверх — звук шел оттуда, но оказалось, что двигаться он может только в замедленном ритме, иначе тут же подкатывала тошнота или глаза застилало мутью. Поэтому, когда Коля кое-как встал на четвереньки, потом — поднялся, потом — добрел до лестницы, шепча: “я иду, я сейчас!..” — плач прекратился.
По его представлению, дети должны прятаться в коробки, шкафы или под кровати. Он сам прятался именно в таких местах, когда играл маленький с отцом в прятки.
В детской комнате мебели было немного, да и та — вся прозрачная на просвет
В кабинете пришлось повозиться, особенно пока он искал длинную палку для простукивания дна большого кожаного дивана и определения, что между дном и полом может поместиться ребенок, и, конечно, в надежде, что палка наконец упрется во что-то мягкое и можно будет передохнуть и прижать к себе хоть кого-нибудь живого и теплого.
Больше всего закрытых ящиков оказалось в спальне для гостей — там стояли поодаль друг от друга две тахты Прикроватные тумбочки, комод, стойка со шкафчиком под телевизор, узкий платяной шкаф и ко всему прочему — еще антресоли над дверью. Коля устал осматривать это, выкидывая все вещи на пол, так что под конец его поисков вся комната была завалена таким диким количеством тряпок, что ему уже казалось невозможным поместить это куда-либо Только высокий платяной шкаф в одну дверцу оказался совершенно пустым. Совершенно.
Что осталось? Супружеская спальня, а там лежит вытащенный из-под кровати мертвый дядя Антон. Первым делом Коля осторожно опустился на колени и заглянул под кровать. Переждал пульсирующую боль в голове, закрыл и опять открыл глаза. Оставшаяся под кроватью кисть руки дяди Антона от этого не исчезла, дети не появились.
Итак, он осмотрел все, кроме большого зеркального шкафа. Кое-как поднявшись, переждав накатившее головокружение, Коля подошел к шкафу и прислушался. Тишина. Он уже взялся за блестящую позолоченную ручку дверцы, когда вдруг почувствовал в себе тот же холодок, что и на станции у моста, когда он спрыгнул с платформы на рельсы. Коля даже подумал, что еще не осмотрена ванная комната на втором этаже, ведь должны там быть корзины для грязного белья, например, или какие-нибудь шкафчики… Но тут ему почудилось, что дверца открывается сама собой. Коля сначала дрогнул, а потом подумал, что дети услышали его и решили выйти из шкафа, он с силой потянул ручку на себя, шкаф распахнулся, и на Колю упал кто-то в ярко-розовом, с кружевами, вдруг пахнуло знакомым слабым запахом духов и… экскрементов.
Ничего не понимая, он лежал несколько секунд на полу, прижимая к себе тело Ляли, потом, когда осторожно положил ее рядом и разглядел посиневшее лицо, выкатившиеся глаза, судорожно сведенные пальцы рук и темные пятна на шее, стал разговаривать с нею, спрашивать, как ей удалось только что удрать, вернуться и удавиться в шкафу. Он говорил бы еще очень долго, если бы не запах дерьма, этот запах шел от выпачканной ночной рубашки. Даже мертвая, Ляля была настолько несовместима с таким запахом (как, вероятно, и любая первая любовь), что Коля даже на всякий случай обнюхал себя — он мог скорее предположить, что сам непроизвольно опорожнился, пока лежал без сознания.
Убедившись, что кишечник его не подвел, что пахнет именно выпачканная рубашка Ляли, Коля встал, отошел на середину комнаты, чтобы видеть их обоих — мужа и жену. Теперь ситуация была совершенно неразрешимой: он один в доме, а Ляля тоже убита, помогать некому, спасать некого, вызывать милицию тоже глупо, потому что в таком случае он точно проведет эту ночь в тюрьме.
Пошатываясь и тихонько подвывая, Коля обошел второй этаж и понял, что вот так просто взять тряпку и стереть все свои отпечатки пальцев он совершенно не в состоянии — проще все сжечь или залить комнаты водой, да и то может остаться какой-нибудь особенно выживающий предмет мебели, к которому он прикоснулся в поисках детей! Да! Детей он так и не нашел, а плач был, точно — был, значит, пожар отменяется…
Если бы так не болела голова и не расплывались предметы вблизи, Коле было бы легче думать, он уже решил посоветоваться с родителями, как ему лучше поступить в такой ситуации, уже устроился у телефона, но тот не работал. А внизу, в кухне?.. То же самое. Телефоны молчали.
Выйти из дома Коля решил через дверь в кухню. Спускаться в подвал, а потом карабкаться вверх по наклонной плоскости выезда из гаража ему показалось в тот момент совершенно невозможным, поэтому Коля открыл два замка кухонной двери, установил их на предохранители и благополучно проделал то же самое с замком калитки.
Очутившись на дороге, он осмотрелся, соображая, в какой стороне въезд, и пошел на светящуюся точку прозрачной кабинки охранника.
Странный вид Коли, его заплетающаяся речь, пошатывающаяся походка и полуоткрытый рот идиота дали повод охраннику засомневаться. Он хотел было предложить свой телефон, но в последний момент от этой мысли отказался и объяснил Коле, что позвонить здесь можно только в центре Подмоклова, там, у почты на улице, есть кабинка телефона-автомата. Два раза показал рукой, в каком направлении этот самый центр располагается, и долго смотрел вслед неспешно бредущей покачивающейся долговязой фигуре. А поскольку он не мог просто так забыть этого странного субъекта и его бестолковые объяснения, то решил позвонить на телефонную станцию и сообщить, что в коттедже номер двадцать два по улице Московской не работает телефон.
Коля шел к центру Подмоклова минут сорок. Местами он попадал в такую темень, что не видел своих кроссовок (надо сказать, что к этому времени они покрылись грязью и поэтому удачно маскировались). Спрашивать в домах дорогу Коля не решался, будучи облаянным тремя собаками при первой такой попытке, и просто брел и брел на свет вдали, пока не обнаружил себя у телефона, в который нужно было засовывать карточку, которой у Коли, естественно, не было.
Он прислонился к выпуклому стеклу и заплакал. Он совершенно не представлял себе, сколько сейчас времени и можно ли обратиться к жителям ближайших домов насчет аренды этой самой карточки, а посмотреть на часы у себя на руке ему и в голову не пришло. Не говоря уже о том, чтобы залезть во внутренний карман куртки, где затаился совершенно забытый Колей мобильник.
Наконец, его, плачущего, обнаружил сомнительного вида и запаха мужичок, который доходчиво объяснил, что маленькая круглая железочка с проволочкой на полочке у телефона, которую Коля принял за жестяную откупорку с пивной банки, и есть та самая карточка, по которой и звонят жители Подмоклова в экстренных случаях — если, к примеру, у них дома отключится телефон. Причем совершенно бесплатно. Он же и засунул эту железку в отверстие для карточки, дождался, пока Коля услышит ответ, ловко нажал на кнопку звука и одновременно выдернул железку.
Коля в двух словах объяснил отцу, что с ним случилось. Вернее, не с ним, а с дядей Антоном и Ля-лей. Папа сказал, что по телефону оценить такой полет художественного воображения сына он не в состоянии, и позвал маму. Мама слушать все до конца не стала, спросила, в шапке ли он, потому что в Москве идет мокрый снег, предложила выспаться как следует, а наутро ему все покажется другим, и положила трубку.
Специалист по телефонным карточкам уже сгинул в темноте, справиться сам с засовыванием и выдергиванием железки, чтобы перезвонить, Коля не сумел, но слова мамы, что стоит все обдумать на свежую голову, запали в сердце, и Коля Сидоркин побрел к коттеджу номер двадцать два по улице Московской, стараясь не спотыкаться, ни о чем не думать, не смотреть по сторонам (все равно ни черта не видно!) и не потерять из памяти несколько специально отмеченных им по дороге сюда ориентиров.
К дому Ляли он пришел почти совершенно успокоившимся.
У ворот стоял серый фургон.
Коля на цыпочках обошел его, пытался заглянуть в окна, но сквозь тонированное стекло ничего не было видно. В тот момент, когда Коля дернул ручку дверцы у сиденья водителя, вдруг завелся мотор, и фургон медленно двинулся с места, наехав краем колеса на носок его левой кроссовки.
Мальчик закричал и сел на асфальт. Сначала ему показалось, что вот-вот отвалится половина ступни, боль пульсировала толчками, тут же заболела голова — там, где выросла огромная шишка от сковороды, и подкатила волной страха и отвращения тошнота.
Подвывая от боли, Коля расшнуровал и снял кроссовку, стащил носок и обнаружил, что ступня цела, в том смысле, что не отвалилась и не расплющилась до состояния блина, но два пальца распухали на глазах, подплывая багровым цветом, и ноготь на большом отошел в сторону.
Доковыляв до калитки, Коля вдруг понял, что это был тот самый фургон, из гаража, что он полный кретин — не посмотрел номер, что пальцы на его левой ступне сломаны, и если сейчас вдруг калитка или дверь в дом окажутся запертыми, то ему уже не дойти до будки охранника у въезда.
Калитка открылась, и дверь в кухню подалась после поворота ручки, и на столе догорала свеча, вот только пахло в доме до того отвратительно, как будто за время его отсутствия здесь разложилось все живое.
Раздеваясь на ходу, Коля решил пойти в ванную, чтобы побыстрей подставить ступню под холодную воду, но, открыв дверь в нее, закричал и упал на пол. На него клубами едкого дыма выполз тошнотворный чад, на полу дышать было легче. Коля приподнялся, стараясь разглядеть, что горит, и в полном ступоре несколько минут разглядывал небрежно выставленную из ванны расслабленную ладонь. Ладонь была маленькой, с ухоженными пальцами, и, когда Коля уже двинулся ползком поближе, чтобы разглядеть, кто это там лежит, рука вдруг двинулась и пропала с бульканьем.
— Ерунда, — Коля крепко зажмурился, потом открыл глаза. Чад не пропал, только слегка распространился по коридору удушливым дымком. — Нет, не правильно… Надо закрыть дверь, а потом открыть!..
Холодильный фокус не удался. Коля встал, закрыл дверь, досчитал до десяти, подпирая ее плечом, чтобы удобнее было стоять на одной ноге, открыл… И снова ему пришлось присесть, чтобы тошнота не победила. Руки не было, и Коля, закрыв рот и нос воротом свитера, приподнялся и увидел, что ванну наполняет странная бурая жидкость, пучившаяся иногда болотными пузырями, а у кранов, там, где обычно моющийся человек головой не ложится, медленно сползают в эту бурую жижу знакомые золотые волосы, исчезая на его глазах в пучине ада.
Как он оказался на втором этаже, Коля не помнил. Он вдруг обнаружил себя в ванной наверху, чистенькой, большой, с окном, на котором привольно жирел какой-то цветок, и подумал, что от боли у него случились галлюцинации. Конечно, было странно, что за цветком на окне — серое небо — то ли день, то ли вечер, что тело затекло, как будто его засунули в бочку. Он осторожно снял с головы полотенце, под которым зачем-то скорчился у ванны, осмотрелся и вышел.
Тот же тошнотный запах охватил сердце ужасом и тоской. Нет, галлюцинаций не было, просто Коля ночью в панике забежал на второй этаж, вот открытая дверь в спальню…
Коля вошел туда с одной целью: убедиться, что волосы на месте. Что они все так же принадлежат Ляле, вывалившейся из шкафа, мертвой, с вытаращенными глазами, но волосы — на ней!..
В спальне Ляли не было. Не было и дяди Антона на полу. Аккуратно застеленная чистым покрывалом кровать настолько поразила Колю, что он обошел ее несколько раз, ощупал и приподнял покрывало, убедившись, что и простыни постелены чистые — вот же складка после глажения… Книга под ножкой кровати!.. Коля упал на колени, заглянул под кровать. Книги не было. Он медленно встал и побрел в кабинет, уже почти уверенный, что книга окажется на месте, аккуратно вставленная обратно. Так и есть. Надавливая на виски указательными пальцами, чтобы слегка приглушить болезненно-оглушительную пульсацию крови, Коля побрел в спальню.
Стараясь ни о чем не думать, он осторожно открыл шкаф, готовый подхватить падающее на него тело, но в шкафу висели на плечиках шкурки чужих историй — пиджаки, платья, стояли коробки, хранящие, вероятно, шляпы и обувь с запахами чужой жизни, затаившимися удавками смирно висели галстуки, и вдруг Коле показалось, что на него глянуло чье-то страшное лицо с безумными глазами, он отшатнулся и обнаружил, что это зеркало на дверце сыграло шутку, отразив его испуганную и удивленную физиономию с наростом над лбом.
Стараясь ступать бесшумно, насколько это было возможно, опираясь левой ногой на пятку, он обошел второй этаж, чувствуя себя заблудившимся.
Кто-то навел порядок, поставил на место перевернутые кресла, собрал все вещи с пола.
— Ляля!.. — отчаянно позвал мальчик и обнаружил, что охрип.
Комната, которую он завалил вещами из тумбочек и шкафов, была совершенно прибранной — ни тряпки на полу! — и в застывшей ее тишине мебель вдруг показалась Коле живой, всосавшей в себя все, что он разбросал.
Он осторожно приоткрыл дверцу комода и только тогда почувствовал страх. Нет, он не сошел с ума и не попал в параллельный мир своих страшных снов — кто-то не успел разложить вещи аккуратно. Кто-то просто сгребал их с пола и засовывал ворохом в тумбочки и комод, этот кто-то очень спешил, изображая в доме покой и порядок, и этот кто-то, конечно же, был человеком!..
Не заботясь больше о производимом шуме, Коля Сидоркин, стуча пяткой в пол и подвывая от боли при каждом шаге, бросился в ванную, закрыл за собой дверь и еще долго-долго изо всех сил держал ручку двери, чтобы ее нельзя было открыть с той стороны, долго-долго… пока не сполз в изнеможении на пол и не поддался спасительной пелене обморока.
ОБМОРОК
ЗАПАДНЯ
Коля выбежал из комнаты и заметил краешек синей одежды, мелькнувшей на лестнице.
— Подожди, не бойся, это я, подожди, умоляю!
Он бросился к лестнице, зацепился за циновку, упал, пополз, крича и стуча кулаком в пол, он просил не бросать его, выслушать, потрогать, узнать!..
Шаги затихли в кухне, и Коля понял, что Ляля убегает через гараж. Скатился со ступенек, с громким криком бросился к лестнице в мастерскую и тут получил по голове чем-то гулким и тяжелым. Он падал, еще не веря в происходящее, размахивал руками в попытке поймать, успокоить, спрятать и спасти, но на полу на него накатила тяжелая муть, придавившая веки, и он потерял сознание под шум заведенного мотора.
Очнувшись, Коля понял, что удар он получил сковородой. Эта сковорода теперь стояла на второй ступеньке внизу, огромная, с тяжелым дном и длинной массивной ручкой. Кое-как спустившись в мастерскую, Коля медленно обошел ее и гараж, обнаружив, что теперь в нем осталась одна легковушка — фургон исчез. Стараясь справиться с подступающей то и дело тошнотой, он иногда останавливался, согнувшись, и глубоко дышал открытым ртом, все время повторяя: “Ляля… Ля-ля…”, потом — просто бесконечное “ля-ля-ля-ля… “, и тогда это напоминало попытку воспроизвести вылетевшую из головы мелодию.
Ворота в гараж оказались захлопнутыми. Коля подергал ручку, открыл створку и убедился, что и ворота на участок закрыты, нет никаких следов поспешного панического бегства.
Вскарабкавшись по лестнице вверх, сглатывая подкатывающую тошноту, Коля добрался до холодильника и открыл его.
Сквозь мутную пелену, расплывающуюся перед глазами с каждым приступом тошноты, Коля увидел на трех полках три головы. Одну — дяди Антона, эта голова лежала на верхней полке и подтекала кровью на золотые волосы Ляли, ее голова лежала на средней полке, с закрытыми глазами и легкой улыбкой, с двумя маленькими родинками у левого уха, а под головой Ляли лежала его, Коли, голова, совершенно живая и веселая, с мерзкой ухмылкой и наглыми глазами.
Коля резко захлопнул дверцу, потом решил, что лед все равно искать придется, и опять открыл холодильник. В этот раз он оказался битком набитым всякой всячиной, на верхней полке, кроме всего прочего, стояла большая прозрачная емкость с каким-то салатом (а вовсе не голова), под ней, на нижней полке, лежала целая небольшая головка сыра, светясь желтизной под целлофаном, а уже под сыром, на самой нижней полке, среди банок топорщился сухим хохолком большой ананас. Морозильная камера была внизу, Коля выбил небольшую упаковку то ли рыбы, то ли мяса и приложил ее к голове над лбом, и его сразу повело в сторону, и он сполз по стене на пол и сидел там, тяжело дыша и тупо разглядывая валяющуюся под стойкой-столом яркую погремушку, пока кожа головы под подтекающей влагой упаковкой не застыла до полной потери чувствительности.
Он совершенно не представлял себе, что делать. Самое правильное, конечно, было бы позвонить в милицию, но Коля решил, что не имеет права этого делать, пока не поговорит с Лялей. Может быть, она очнется и приедет? Вспомнит его голос, поверит, что он сильный и добрый, что он все поймет и простит?.. С другой стороны, чем он сможет ей помочь — спрячет труп или уговорит пойти в милицию? Надо перестать об этом думать, иначе можно свихнуться…
Став на четвереньки, Коля вдруг подумал: а где же дети? Если Ляля удрала, заколов мужа в горло (наверняка это была самооборона — уговаривал себя Коля, — наверняка она отбивалась!), то дети, соответственно, могли быть заранее отправлены к бабушке…
Нет, не могли. Мама дяди Антона — его, Коли, бабушка, умерла год назад. А мать Ляли живет в Ленинграде, она сама так сказала… Ладно, дети отправились к няне!
Тогда получается… Кое-как встав, держась за стенку, он дотащился до раковины и подставил голову под струю воды. В ушах стоял гул, глаза закрывались сами собой, но рвотные конвульсии прекратились. Что же тогда получается? Если детей нет, значит, Ляля куда-то их отправила, кому-то поручила посидеть с ними, пока она… Тогда получается, что она спланировала все заранее. Нет, ерунда… Если бы не этот его дурацкий звонок рано утром!
Вытираясь, Коля вскрикнул. Спрятались! Дети услышали, что родители дерутся, и спрятались! Как же это просто. Надо их найти, пока они не наткнулись на папу в спальне.
Поиски Коля начал с первого этажа. Чтобы быть абсолютно уверенным, что он осмотрел все, Коля для начала спустился в гараж, потом обшарил мастерскую, заглянул даже в ведерную емкость с краской, потом обыскал кухню, полки, столы, холодильник, мусорное ведро. Потом — гостиную на первом этаже, здесь ему пришлось передохнуть, потому что после разбрасывания диванных подушек и переворачивания кресел тошнота накатила опять, и Коля лег на ковер и разрешил себе подремать.
Он очнулся резко, от странного звука. Сначала не понял, где он, потом вдруг поймал себя на слабенькой — участившимся пульсом в висках — надежде, что он лежит на ковре в своей комнате, дома, что вечером, наконец, пойдет в ночной клуб, что Ляля была сном, а окровавленный дядя Антон кошмаром, несуществующей головой из холодильника! Но тут звук повторился, Коля понял, что это заплакал ребенок, огорчился и обрадовался одновременно: он не дома, но дети где-то спрятались, значит, Ляля не убрала их заранее из дома, планируя убить мужа.
Ему захотелось быстренько побежать наверх — звук шел оттуда, но оказалось, что двигаться он может только в замедленном ритме, иначе тут же подкатывала тошнота или глаза застилало мутью. Поэтому, когда Коля кое-как встал на четвереньки, потом — поднялся, потом — добрел до лестницы, шепча: “я иду, я сейчас!..” — плач прекратился.
По его представлению, дети должны прятаться в коробки, шкафы или под кровати. Он сам прятался именно в таких местах, когда играл маленький с отцом в прятки.
В детской комнате мебели было немного, да и та — вся прозрачная на просвет
В кабинете пришлось повозиться, особенно пока он искал длинную палку для простукивания дна большого кожаного дивана и определения, что между дном и полом может поместиться ребенок, и, конечно, в надежде, что палка наконец упрется во что-то мягкое и можно будет передохнуть и прижать к себе хоть кого-нибудь живого и теплого.
Больше всего закрытых ящиков оказалось в спальне для гостей — там стояли поодаль друг от друга две тахты Прикроватные тумбочки, комод, стойка со шкафчиком под телевизор, узкий платяной шкаф и ко всему прочему — еще антресоли над дверью. Коля устал осматривать это, выкидывая все вещи на пол, так что под конец его поисков вся комната была завалена таким диким количеством тряпок, что ему уже казалось невозможным поместить это куда-либо Только высокий платяной шкаф в одну дверцу оказался совершенно пустым. Совершенно.
Что осталось? Супружеская спальня, а там лежит вытащенный из-под кровати мертвый дядя Антон. Первым делом Коля осторожно опустился на колени и заглянул под кровать. Переждал пульсирующую боль в голове, закрыл и опять открыл глаза. Оставшаяся под кроватью кисть руки дяди Антона от этого не исчезла, дети не появились.
Итак, он осмотрел все, кроме большого зеркального шкафа. Кое-как поднявшись, переждав накатившее головокружение, Коля подошел к шкафу и прислушался. Тишина. Он уже взялся за блестящую позолоченную ручку дверцы, когда вдруг почувствовал в себе тот же холодок, что и на станции у моста, когда он спрыгнул с платформы на рельсы. Коля даже подумал, что еще не осмотрена ванная комната на втором этаже, ведь должны там быть корзины для грязного белья, например, или какие-нибудь шкафчики… Но тут ему почудилось, что дверца открывается сама собой. Коля сначала дрогнул, а потом подумал, что дети услышали его и решили выйти из шкафа, он с силой потянул ручку на себя, шкаф распахнулся, и на Колю упал кто-то в ярко-розовом, с кружевами, вдруг пахнуло знакомым слабым запахом духов и… экскрементов.
Ничего не понимая, он лежал несколько секунд на полу, прижимая к себе тело Ляли, потом, когда осторожно положил ее рядом и разглядел посиневшее лицо, выкатившиеся глаза, судорожно сведенные пальцы рук и темные пятна на шее, стал разговаривать с нею, спрашивать, как ей удалось только что удрать, вернуться и удавиться в шкафу. Он говорил бы еще очень долго, если бы не запах дерьма, этот запах шел от выпачканной ночной рубашки. Даже мертвая, Ляля была настолько несовместима с таким запахом (как, вероятно, и любая первая любовь), что Коля даже на всякий случай обнюхал себя — он мог скорее предположить, что сам непроизвольно опорожнился, пока лежал без сознания.
Убедившись, что кишечник его не подвел, что пахнет именно выпачканная рубашка Ляли, Коля встал, отошел на середину комнаты, чтобы видеть их обоих — мужа и жену. Теперь ситуация была совершенно неразрешимой: он один в доме, а Ляля тоже убита, помогать некому, спасать некого, вызывать милицию тоже глупо, потому что в таком случае он точно проведет эту ночь в тюрьме.
Пошатываясь и тихонько подвывая, Коля обошел второй этаж и понял, что вот так просто взять тряпку и стереть все свои отпечатки пальцев он совершенно не в состоянии — проще все сжечь или залить комнаты водой, да и то может остаться какой-нибудь особенно выживающий предмет мебели, к которому он прикоснулся в поисках детей! Да! Детей он так и не нашел, а плач был, точно — был, значит, пожар отменяется…
Если бы так не болела голова и не расплывались предметы вблизи, Коле было бы легче думать, он уже решил посоветоваться с родителями, как ему лучше поступить в такой ситуации, уже устроился у телефона, но тот не работал. А внизу, в кухне?.. То же самое. Телефоны молчали.
Выйти из дома Коля решил через дверь в кухню. Спускаться в подвал, а потом карабкаться вверх по наклонной плоскости выезда из гаража ему показалось в тот момент совершенно невозможным, поэтому Коля открыл два замка кухонной двери, установил их на предохранители и благополучно проделал то же самое с замком калитки.
Очутившись на дороге, он осмотрелся, соображая, в какой стороне въезд, и пошел на светящуюся точку прозрачной кабинки охранника.
Странный вид Коли, его заплетающаяся речь, пошатывающаяся походка и полуоткрытый рот идиота дали повод охраннику засомневаться. Он хотел было предложить свой телефон, но в последний момент от этой мысли отказался и объяснил Коле, что позвонить здесь можно только в центре Подмоклова, там, у почты на улице, есть кабинка телефона-автомата. Два раза показал рукой, в каком направлении этот самый центр располагается, и долго смотрел вслед неспешно бредущей покачивающейся долговязой фигуре. А поскольку он не мог просто так забыть этого странного субъекта и его бестолковые объяснения, то решил позвонить на телефонную станцию и сообщить, что в коттедже номер двадцать два по улице Московской не работает телефон.
Коля шел к центру Подмоклова минут сорок. Местами он попадал в такую темень, что не видел своих кроссовок (надо сказать, что к этому времени они покрылись грязью и поэтому удачно маскировались). Спрашивать в домах дорогу Коля не решался, будучи облаянным тремя собаками при первой такой попытке, и просто брел и брел на свет вдали, пока не обнаружил себя у телефона, в который нужно было засовывать карточку, которой у Коли, естественно, не было.
Он прислонился к выпуклому стеклу и заплакал. Он совершенно не представлял себе, сколько сейчас времени и можно ли обратиться к жителям ближайших домов насчет аренды этой самой карточки, а посмотреть на часы у себя на руке ему и в голову не пришло. Не говоря уже о том, чтобы залезть во внутренний карман куртки, где затаился совершенно забытый Колей мобильник.
Наконец, его, плачущего, обнаружил сомнительного вида и запаха мужичок, который доходчиво объяснил, что маленькая круглая железочка с проволочкой на полочке у телефона, которую Коля принял за жестяную откупорку с пивной банки, и есть та самая карточка, по которой и звонят жители Подмоклова в экстренных случаях — если, к примеру, у них дома отключится телефон. Причем совершенно бесплатно. Он же и засунул эту железку в отверстие для карточки, дождался, пока Коля услышит ответ, ловко нажал на кнопку звука и одновременно выдернул железку.
Коля в двух словах объяснил отцу, что с ним случилось. Вернее, не с ним, а с дядей Антоном и Ля-лей. Папа сказал, что по телефону оценить такой полет художественного воображения сына он не в состоянии, и позвал маму. Мама слушать все до конца не стала, спросила, в шапке ли он, потому что в Москве идет мокрый снег, предложила выспаться как следует, а наутро ему все покажется другим, и положила трубку.
Специалист по телефонным карточкам уже сгинул в темноте, справиться сам с засовыванием и выдергиванием железки, чтобы перезвонить, Коля не сумел, но слова мамы, что стоит все обдумать на свежую голову, запали в сердце, и Коля Сидоркин побрел к коттеджу номер двадцать два по улице Московской, стараясь не спотыкаться, ни о чем не думать, не смотреть по сторонам (все равно ни черта не видно!) и не потерять из памяти несколько специально отмеченных им по дороге сюда ориентиров.
К дому Ляли он пришел почти совершенно успокоившимся.
У ворот стоял серый фургон.
Коля на цыпочках обошел его, пытался заглянуть в окна, но сквозь тонированное стекло ничего не было видно. В тот момент, когда Коля дернул ручку дверцы у сиденья водителя, вдруг завелся мотор, и фургон медленно двинулся с места, наехав краем колеса на носок его левой кроссовки.
Мальчик закричал и сел на асфальт. Сначала ему показалось, что вот-вот отвалится половина ступни, боль пульсировала толчками, тут же заболела голова — там, где выросла огромная шишка от сковороды, и подкатила волной страха и отвращения тошнота.
Подвывая от боли, Коля расшнуровал и снял кроссовку, стащил носок и обнаружил, что ступня цела, в том смысле, что не отвалилась и не расплющилась до состояния блина, но два пальца распухали на глазах, подплывая багровым цветом, и ноготь на большом отошел в сторону.
Доковыляв до калитки, Коля вдруг понял, что это был тот самый фургон, из гаража, что он полный кретин — не посмотрел номер, что пальцы на его левой ступне сломаны, и если сейчас вдруг калитка или дверь в дом окажутся запертыми, то ему уже не дойти до будки охранника у въезда.
Калитка открылась, и дверь в кухню подалась после поворота ручки, и на столе догорала свеча, вот только пахло в доме до того отвратительно, как будто за время его отсутствия здесь разложилось все живое.
Раздеваясь на ходу, Коля решил пойти в ванную, чтобы побыстрей подставить ступню под холодную воду, но, открыв дверь в нее, закричал и упал на пол. На него клубами едкого дыма выполз тошнотворный чад, на полу дышать было легче. Коля приподнялся, стараясь разглядеть, что горит, и в полном ступоре несколько минут разглядывал небрежно выставленную из ванны расслабленную ладонь. Ладонь была маленькой, с ухоженными пальцами, и, когда Коля уже двинулся ползком поближе, чтобы разглядеть, кто это там лежит, рука вдруг двинулась и пропала с бульканьем.
— Ерунда, — Коля крепко зажмурился, потом открыл глаза. Чад не пропал, только слегка распространился по коридору удушливым дымком. — Нет, не правильно… Надо закрыть дверь, а потом открыть!..
Холодильный фокус не удался. Коля встал, закрыл дверь, досчитал до десяти, подпирая ее плечом, чтобы удобнее было стоять на одной ноге, открыл… И снова ему пришлось присесть, чтобы тошнота не победила. Руки не было, и Коля, закрыв рот и нос воротом свитера, приподнялся и увидел, что ванну наполняет странная бурая жидкость, пучившаяся иногда болотными пузырями, а у кранов, там, где обычно моющийся человек головой не ложится, медленно сползают в эту бурую жижу знакомые золотые волосы, исчезая на его глазах в пучине ада.
Как он оказался на втором этаже, Коля не помнил. Он вдруг обнаружил себя в ванной наверху, чистенькой, большой, с окном, на котором привольно жирел какой-то цветок, и подумал, что от боли у него случились галлюцинации. Конечно, было странно, что за цветком на окне — серое небо — то ли день, то ли вечер, что тело затекло, как будто его засунули в бочку. Он осторожно снял с головы полотенце, под которым зачем-то скорчился у ванны, осмотрелся и вышел.
Тот же тошнотный запах охватил сердце ужасом и тоской. Нет, галлюцинаций не было, просто Коля ночью в панике забежал на второй этаж, вот открытая дверь в спальню…
Коля вошел туда с одной целью: убедиться, что волосы на месте. Что они все так же принадлежат Ляле, вывалившейся из шкафа, мертвой, с вытаращенными глазами, но волосы — на ней!..
В спальне Ляли не было. Не было и дяди Антона на полу. Аккуратно застеленная чистым покрывалом кровать настолько поразила Колю, что он обошел ее несколько раз, ощупал и приподнял покрывало, убедившись, что и простыни постелены чистые — вот же складка после глажения… Книга под ножкой кровати!.. Коля упал на колени, заглянул под кровать. Книги не было. Он медленно встал и побрел в кабинет, уже почти уверенный, что книга окажется на месте, аккуратно вставленная обратно. Так и есть. Надавливая на виски указательными пальцами, чтобы слегка приглушить болезненно-оглушительную пульсацию крови, Коля побрел в спальню.
Стараясь ни о чем не думать, он осторожно открыл шкаф, готовый подхватить падающее на него тело, но в шкафу висели на плечиках шкурки чужих историй — пиджаки, платья, стояли коробки, хранящие, вероятно, шляпы и обувь с запахами чужой жизни, затаившимися удавками смирно висели галстуки, и вдруг Коле показалось, что на него глянуло чье-то страшное лицо с безумными глазами, он отшатнулся и обнаружил, что это зеркало на дверце сыграло шутку, отразив его испуганную и удивленную физиономию с наростом над лбом.
Стараясь ступать бесшумно, насколько это было возможно, опираясь левой ногой на пятку, он обошел второй этаж, чувствуя себя заблудившимся.
Кто-то навел порядок, поставил на место перевернутые кресла, собрал все вещи с пола.
— Ляля!.. — отчаянно позвал мальчик и обнаружил, что охрип.
Комната, которую он завалил вещами из тумбочек и шкафов, была совершенно прибранной — ни тряпки на полу! — и в застывшей ее тишине мебель вдруг показалась Коле живой, всосавшей в себя все, что он разбросал.
Он осторожно приоткрыл дверцу комода и только тогда почувствовал страх. Нет, он не сошел с ума и не попал в параллельный мир своих страшных снов — кто-то не успел разложить вещи аккуратно. Кто-то просто сгребал их с пола и засовывал ворохом в тумбочки и комод, этот кто-то очень спешил, изображая в доме покой и порядок, и этот кто-то, конечно же, был человеком!..
Не заботясь больше о производимом шуме, Коля Сидоркин, стуча пяткой в пол и подвывая от боли при каждом шаге, бросился в ванную, закрыл за собой дверь и еще долго-долго изо всех сил держал ручку двери, чтобы ее нельзя было открыть с той стороны, долго-долго… пока не сполз в изнеможении на пол и не поддался спасительной пелене обморока.
ОБМОРОК
Внизу, в кухне, кто-то ходит. Если перестать дышать, то можно проследить эти шаги… Вот этот кто-то подошел к лестнице. Поднимается. Где-то плачет ребенок или опять мерещится? Шаги совсем рядом, спокойные уверенные шаги, так не ходит маньяк-убийца!.. Опять крикнул ребенок, теперь это было слишком громко для привидения. Шаги… Плач ребенка… Шаги пошли в спальню, Коля приоткрыл дверь ванной, но ничего не увидел. Обнаружил этот кто-то детей или нет?.. Вот! Опять этот странный звук, от которого волосы становятся дыбом и в голову лезут мысли о вампирах, сосущих кровь!.. Лучше закрыть дверь… Коля отполз в угол комнаты и затаился за умывальником, выставив вперед больную ногу, которая к этому времени сильно распухла, затопив отечностью щиколотку.
Опять шаги… Почему так страшно? Чего я боюсь? В конце концов, это ведь может быть только человек, только люди так ходят!.. Ну, убьет он меня или высосет кровь, как только что высосал с причмокиванием из детей, ну и что?! Я тоже стану вампиром, не нужно будет больше ни о чем беспокоиться, и Ляля станет не нужна, и мама с отцом, что они смогут поделать, если я каждое утро буду укладываться в гроб в подвале!..
От жалости к себе и к родителям, Коля тихонечко завыл, уже не в силах громко кричать или плакать. Он опять услышал шаги совсем рядом с ванной, Коля от ужаса и боли настолько обессилел, что все, на что был способен его организм, — это представить в подробностях мерзкого полуистлевшего вампира — почему-то старого, с выступающими желтыми клыками. Ручка повернулась… Коля обреченно смотрел на дверь, уговаривая себя не сопротивляться укусу желтых клыков, но то, что появилось в двери, оказалось куда страшней самых отвратительных фантазий: в проеме образовалась странная особь, совершенно голая, с нелепо обритой головой и огромными грудями, явно превосходящими по размеру “самые большие сиськи клуба”, принадлежащие ночной стриптизерше Ульяне и приобретенные ею, как злословили другие ночные стриптизерши, не без помощи убийцы-силикона. Существо это приподняло свои груди обеими руками повыше и ласковым голосом пропело: “Не плачь, мальчик, сейчас я тебя покормлю, иди ко мне, ма-а-а-алень-кий…”
Дин-дон… Дин-дон… Стучит колокольчик, у пагоды опадают с веток цветки японской вишни, в розовой рассветной воде, засыпанной лепестками, стоят цапли и высматривают проплывающих под водой изумрудных лягушек… Стуча деревянными подошвами, бегут по мостику дети — друг за другом… бук-бук-бук… А колокольчик — дин-дон… подошвы — бук-бук-бук… как громко!..
Только приоткрыв глаза, Коля понимает, что нет ни пагоды, ни вишни, ни пруда, куда она осыпается, нет детей на мостике, это звонят и стучат в дверь.
Над головой вдруг возникает спокойное женское лицо в обрамлении белых волос, на грудь Коле кладут что-то теплое и мягкое — он, покосившись, видит, что это запеленатый спящий младенец, и отодвигает руку, чтобы младенец очутился под мышкой, потому что так Коле подсказывает собственная память нерожденного: удобней всего, если со всех сторон тебя охватывает теплый мир, держит, прижимает к себе… А потом вдруг между ног пробралась маленькая девочка и замерла, скорчившись, уложив свою головку на низ его живота, и Коля тоже замер, расставив ноги и боясь пошевелиться, почти счастливый от детского тепла, и невидимая ему рука натянула одеяло на голову, закрывая этот несносно громкий и яркий мир блаженной темнотой.
Опять шаги… Почему так страшно? Чего я боюсь? В конце концов, это ведь может быть только человек, только люди так ходят!.. Ну, убьет он меня или высосет кровь, как только что высосал с причмокиванием из детей, ну и что?! Я тоже стану вампиром, не нужно будет больше ни о чем беспокоиться, и Ляля станет не нужна, и мама с отцом, что они смогут поделать, если я каждое утро буду укладываться в гроб в подвале!..
От жалости к себе и к родителям, Коля тихонечко завыл, уже не в силах громко кричать или плакать. Он опять услышал шаги совсем рядом с ванной, Коля от ужаса и боли настолько обессилел, что все, на что был способен его организм, — это представить в подробностях мерзкого полуистлевшего вампира — почему-то старого, с выступающими желтыми клыками. Ручка повернулась… Коля обреченно смотрел на дверь, уговаривая себя не сопротивляться укусу желтых клыков, но то, что появилось в двери, оказалось куда страшней самых отвратительных фантазий: в проеме образовалась странная особь, совершенно голая, с нелепо обритой головой и огромными грудями, явно превосходящими по размеру “самые большие сиськи клуба”, принадлежащие ночной стриптизерше Ульяне и приобретенные ею, как злословили другие ночные стриптизерши, не без помощи убийцы-силикона. Существо это приподняло свои груди обеими руками повыше и ласковым голосом пропело: “Не плачь, мальчик, сейчас я тебя покормлю, иди ко мне, ма-а-а-алень-кий…”
Дин-дон… Дин-дон… Стучит колокольчик, у пагоды опадают с веток цветки японской вишни, в розовой рассветной воде, засыпанной лепестками, стоят цапли и высматривают проплывающих под водой изумрудных лягушек… Стуча деревянными подошвами, бегут по мостику дети — друг за другом… бук-бук-бук… А колокольчик — дин-дон… подошвы — бук-бук-бук… как громко!..
Только приоткрыв глаза, Коля понимает, что нет ни пагоды, ни вишни, ни пруда, куда она осыпается, нет детей на мостике, это звонят и стучат в дверь.
Над головой вдруг возникает спокойное женское лицо в обрамлении белых волос, на грудь Коле кладут что-то теплое и мягкое — он, покосившись, видит, что это запеленатый спящий младенец, и отодвигает руку, чтобы младенец очутился под мышкой, потому что так Коле подсказывает собственная память нерожденного: удобней всего, если со всех сторон тебя охватывает теплый мир, держит, прижимает к себе… А потом вдруг между ног пробралась маленькая девочка и замерла, скорчившись, уложив свою головку на низ его живота, и Коля тоже замер, расставив ноги и боясь пошевелиться, почти счастливый от детского тепла, и невидимая ему рука натянула одеяло на голову, закрывая этот несносно громкий и яркий мир блаженной темнотой.
ЗАПАДНЯ
Последний взгляд в зеркало. Халат коротковат, парик набекрень, темные шпионские очки… Иду! Так, что я скажу?.. Как меня зовут?.. Сквозь рифленое стекло кухонной двери я вижу три силуэта. Кто-то уже стучит по двери ногой, придется открыть.
А на улице — снег!
Я смотрю поверх голов троих мужчин, я ловлю глазами ускользающий полет снежинки, потом обнаруживаю одну очень крупную и идеально вырезанную — на синем рукаве одного из гостей — и замираю, приказав им не дышать, но снежинка тает от нашего пристального внимания…
— Телефонный узел! — в третий раз настойчиво повторяет мужчина, чья темно-синяя куртка лучше всего притягивает снежинки.
— Мастера вызывали? — интересуется еще один обладатель такой же куртки, он с чемоданчиком.
— Это я вызвал телефонщиков, — с готовностью сообщает третий мужчина, на его лице озабоченность сменяется облегчением и готовностью все немедленно объяснить. А на бедре у него виснет напоминанием о грядущих неприятностях черная кобура. — Понимаете, ваш гость вчера показался мне странным, юноша был не в себе, а может быть, пьян, а я как раз дежурил, когда он искал телефон, а вы, оказывается, дома, это очень хорошо, вот, передайте, пожалуйста, мужу, мы с ним договаривались, это капли для горла.
Молча протягиваю ладонь и сжимаю пузырек темного стекла. Так, надо сообразить, где у меня муж…
— А муж уехал к родне, у него кто-то приболел, — говорю я шепотом и отхожу в сторону, чтобы пропустить троицу.
— Воняет тут у вас, однако! Жженой проводкой! Следите за проводами? — громко интересуется один из телефонных мастеров, накинувшись в кухне на розетку.
— Не, не проводкой это воняет, — успокаивает меня другой монтер. — Так воняет, когда на кабанчике щетину опаливают. А вы почему шепчете?
— Дети спят, — шепотом сообщаю я.
— А мои при любом шуме спят! — орет он в упоении, раскурочивая телефонный аппарат. — Мы с женой так договорились, что не будем приучать их к тишине. У нас с утра до вечера музыка орет, и телевизор, так что и поговорить не всегда удается, зато пусть привыкают! А потому что жизнь какая тяжелая! — кричит он, наклонившись ко мне. — Где разводка?
— Разводка?.. — Я приоткрыла дверь в ванную рядом с кухней и в ужасе ее захлопнула.
— Разводка у них в подвале, здесь во всех коттеджах так, — сообщает гость с кобурой. — Хозяин сам все сделал, он, не смотрите, что певец, — рукастый, на зависть любому монтеру!
Стуча ботинками, все трое спускаются в подвал.
Я бросилась к одежде на вешалке. Обшарила карманы мужской куртки, так, мелочь всякая, потом — женского пальто, вообще — ни копейки! Если я дам монтерам за усердие зеленую сотню (а других денег у меня нет), значит, в этот дом на днях пожалуют или грабители, или милиция… Так, стоп, а невменяемый юноша, которого я только что замаскировала под двумя одеялами? Точно помню, в ванной на нем была куртка… Куртка! Быстро поднимаюсь на второй этаж. Куртка валяется на полу в коридоре, посмотрим… Телефон и тысяча пятьсот рублей сотенными, какое счастье!
А на улице — снег!
Я смотрю поверх голов троих мужчин, я ловлю глазами ускользающий полет снежинки, потом обнаруживаю одну очень крупную и идеально вырезанную — на синем рукаве одного из гостей — и замираю, приказав им не дышать, но снежинка тает от нашего пристального внимания…
— Телефонный узел! — в третий раз настойчиво повторяет мужчина, чья темно-синяя куртка лучше всего притягивает снежинки.
— Мастера вызывали? — интересуется еще один обладатель такой же куртки, он с чемоданчиком.
— Это я вызвал телефонщиков, — с готовностью сообщает третий мужчина, на его лице озабоченность сменяется облегчением и готовностью все немедленно объяснить. А на бедре у него виснет напоминанием о грядущих неприятностях черная кобура. — Понимаете, ваш гость вчера показался мне странным, юноша был не в себе, а может быть, пьян, а я как раз дежурил, когда он искал телефон, а вы, оказывается, дома, это очень хорошо, вот, передайте, пожалуйста, мужу, мы с ним договаривались, это капли для горла.
Молча протягиваю ладонь и сжимаю пузырек темного стекла. Так, надо сообразить, где у меня муж…
— А муж уехал к родне, у него кто-то приболел, — говорю я шепотом и отхожу в сторону, чтобы пропустить троицу.
— Воняет тут у вас, однако! Жженой проводкой! Следите за проводами? — громко интересуется один из телефонных мастеров, накинувшись в кухне на розетку.
— Не, не проводкой это воняет, — успокаивает меня другой монтер. — Так воняет, когда на кабанчике щетину опаливают. А вы почему шепчете?
— Дети спят, — шепотом сообщаю я.
— А мои при любом шуме спят! — орет он в упоении, раскурочивая телефонный аппарат. — Мы с женой так договорились, что не будем приучать их к тишине. У нас с утра до вечера музыка орет, и телевизор, так что и поговорить не всегда удается, зато пусть привыкают! А потому что жизнь какая тяжелая! — кричит он, наклонившись ко мне. — Где разводка?
— Разводка?.. — Я приоткрыла дверь в ванную рядом с кухней и в ужасе ее захлопнула.
— Разводка у них в подвале, здесь во всех коттеджах так, — сообщает гость с кобурой. — Хозяин сам все сделал, он, не смотрите, что певец, — рукастый, на зависть любому монтеру!
Стуча ботинками, все трое спускаются в подвал.
Я бросилась к одежде на вешалке. Обшарила карманы мужской куртки, так, мелочь всякая, потом — женского пальто, вообще — ни копейки! Если я дам монтерам за усердие зеленую сотню (а других денег у меня нет), значит, в этот дом на днях пожалуют или грабители, или милиция… Так, стоп, а невменяемый юноша, которого я только что замаскировала под двумя одеялами? Точно помню, в ванной на нем была куртка… Куртка! Быстро поднимаюсь на второй этаж. Куртка валяется на полу в коридоре, посмотрим… Телефон и тысяча пятьсот рублей сотенными, какое счастье!