Страница:
О взглядах немецкого посольства в 1918 году всего лучше можно было судить по отзывам Рицлера (который имел большое влияние на Мирбаха), хотя бы по его разговору в мае 1918 года при встрече в частном доме с профессором Котляревским. Котляревский знал отца Рицлера, знаменитого баварского историка, когда работал над своей диссертацией в Мюнхене, был у него в доме; поэтому встреча являлась более непринужденной. Сначала говорили об академических делах (Рицлер сам также историк и написал работу по экономической истории Греции), а затем, естественно, перешли и к политике.
Рицлер, конечно, был весьма осторожен в выражениях, но все же довольно откровенен. Он говорил, что надежды некоторых русских кругов на германское вмешательство совершенно иллюзорны. Советская власть как-никак заключила с Германией мир; новое правительство не будет ли весьма скоро втянуто в войну? Протестуя против агитации большевизма в Германии, немецкое правительство не может себе позволить агитации в России; оно будет сохранять полный нейтралитет. К тому же Советское правительство и не дало никакого повода для вмешательства.
Далее Рицлер признал, что, по его взгляд), правые круги России вообще совершенно бессильны и к тому же германское правительство вовсе не сочувствует им, как не сочувствовало и царскому строю, разрушенному революцией. Русская монархия лишь компрометировала монархические начала. Напрасно в России думают, что Германия поддерживала реакцию в России; ей гораздо более содействовали миллиарды французских займов. Кадеты все заражены ненавистью к Германии, находятся под полным влиянием англичан и, даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, работать на передачу власти в их руки значило бы работать на англичан. Что касается левых, то с.-р. тоже враждебны к Германии, а это единственная серьезная сила, кроме большевиков.
Вообще же Рицлер думал, что для России возможно правительство лишь весьма левое. На вопрос Котляревского о Брест-Литовском мире Рицлер отвечал довольно уклончиво, однако признал, что создание самостийной Украины отвечает более требованиям Австрии, чем Германии. Во всяком случае, можно думать, что при окончательной ликвидации войны Брест-Литовский договор будет пересмотрен в духе, отвечающем длительным добрососедским отношениям Германии и России. Пока же нужно укреплять экономические и культурные связи, особенно последние. Поэтому Рицлер желал познакомиться с московским академическим миром. На экономическое сближение он смотрел с сомнением, говоря, что здесь все уже захвачено американцами. Борьба против немецкого засилья целиком пошла им на пользу – Рицлер в конце еще раз указывал, что и рейхстаг совершенно против вмешательства в русские дела, и общественное мнение, особенно Южной Германии – Центральной Баварии, откуда он сам (как и Мирбах); о вмешательстве могут думать лишь восточно-прусские аграрии, но их влияние в Германии чрезвычайно уменьшилось
Заявления несколько иного характера, приписываемые представителям немецкого командного состава, ни к чему не приводили. Ясно было, что, помимо прочего, Германия, устремивши все свои усилия на Западный фронт, где решалась судьба войны, в ближайшее, по крайней мере, время, не захочет предпринять ничего в России. Ее не подняло даже убийство Мирбаха, когда, по-видимому, Рицлер оказал известное влияние на то, чтобы это событие не привело к конфликту. Число сторонников германской ориентации, понимаемой в смысле вмешательства, уменьшилось С. другой стороны, многие, нападавшие на Советское правительство за Брест-Литовский мир, теперь признавали, что оно было право. Это был единственный выход.
Столкновение двух ориентации и послужило поводом зарождения НЦ. Еще в марте – апреле 1918 года организовано было объединение ЦК кадетов, СОД и торогово-промышленных кругов. Каждая группа посылала по нескольку человек (по 3–4) в «Центр»*.[101]
В конце концов совещания, собираемые СОД, были именно только совещаниями, торгово-промышленные группы Москвы были организованы лишь профессионально; в ЦК кадетов многие отсутствовали; «Центр» же получил известное политическое значение действующей группы, поддерживаемой и кадетами, и торгово-промышленниками. Среди его членов называли Д. Щепкина, Леонтьева, Кривошеина, Новгородцева, Астрова, Третьякова и т. д. Впрочем, состав его менялся. Но здесь с самого начала и возник конфликт из-за ориентации. Большинство, особенно Кривошеий и Леонтьев, решительно восставало против идей нового Восточного фронта, который образуют японцы, и вообще против обязанностей всегда и во всем идти с союзниками. Но на этом настаивали кадеты; особенным сторонником подобной тактики, не опасавшимся даже японской интервенции, оказался Астров. Он получил поддержку ЦК кадетов, и, когда «Центр» все же не согласился с ним, Астров и другие кадеты (Степанов) подали заявление об уходе. Они указали, что всякое сближение с Германией, всякие действия, которые могут иметь видимость такого сближения, кажутся им гибельными. Во имя победы союзников нужно было бы примириться и с тем, что война продолжится год и больше.
Трудно сказать, какого рода были сношения у «Правого центра» с немецкими представителями. Это были сношения отдельных лиц, в него входящих.
Кривошеий, который сам считал эти сношения желательными, лично в них не входил и говорил, что немцы считают его даже своим противником. По-видимому, эти сношения усилились после того, как из «Центра» ушли кадеты и часть промышленников и состав «Центра» стал однороднее. Одновременно велись сношения и на Украине, где это было, конечно, технически легче. Но и там представители германского правительства были решительно против вмешательства. Однако они не возражали против вербовки в Киеве и других местах русских отрядов, которые предназначались для борьбы с Советской властью. Вообще же летом 1918 года многие сторонники немецкой ориентации в смысле активной помощи со стороны немцев уезжали на Украину.
В мае – июле 1918 года и образовался НЦ. Первоначально он составился из группы лиц, которые считали недопустимым какое бы то ни было сближение с немцами и сочувствовали более или менее образованию Восточного фронта; хотя в этом пункте не было прямого согласия. Инициаторами НЦ, по-видимому, были кадеты Астров, Степанов и Щепкин; они, впрочем, не хотели придавать новой ориентации одностороннего партийного характера. Они не считали возможным сделать из нее нечто подобное тому, что задумано было СОД, – представительство профессиональных групп и интересов. Новому кружку придан был личный характер.
В его ядро вошли Шипов и Федоров. Шипов уже давно не занимался политической и общественной деятельностью. Теперь, кроме личных дел, он занят был обработкой и печатанием своих мемуаров. Его политические взгляды были довольно своеобразны. С одной стороны, у него оставалось глубокое нерасположение ко всякой политической борьбе. На нем можно было видеть даже большое влияние Л. Толстого, оно сказалось и на его книге. Все свои надежды он возлагал на нравственное перерождение русского общества, что, очевидно, исключало стремление к внешним насильственным воздействиям. В вопросах социальных он шел далеко, много дальше кадетов, считая, например, крайне пагубной частную собственность на землю. Но в то же время он был фанатическим сторонником союзнической ориентации. В его глазах союзники являлись носителями некоего религиозно-нравственного идеала, а данная война превращалась в своего рода священную войну против насилия и империализма. Он преклонялся перед Вильсоном,[102] в котором видел глашатая всеобщего мира. Поэтому, по его взгляду, война должна быть доведена до конца, то есть до разгрома германского империализма и милитаризма. Милитаризма и империализма негерманского он как бы не опасался. Шипов был важен для инициаторов НЦ как человек, пользующийся крупным нравственным авторитетом. Его очень уважали даже люди, политически с ним весьма не согласные. Он сразу стал как бы председателем и руководителем кружка. Его влияние в течение всего 1918 года было очень сильно. Что касается Федорова, то он имел большие связи с торгово-промышленным миром (он был в 1906 году министром торговли и стоял теперь во главе общественных продовольственных организаций; он также всецело разделял крайнюю союзническую ориентацию, был непримиримым врагом Германии и Австрии, ожидая разложения последней на национальные государства).
К ним примкнули летом 1918 года Червен-Водали и Карташев, видный к.-д. и церковный деятель. Примкнул Герасимов, бывший товарищ министра народного просвещения при Временном правительстве, очень уважаемый Шиповым, человек самостоятельный и упорный. Он также пользовался большим влиянием среди участников НЦ, беспартийный индивидуалист по настроению, государственник по убеждению, с большим бюрократическим опытом, не чуждый некоторых националистических предубеждений. Вошел, по-видимому, довольно случайно, профессор биологии Кольцов, по взглядам левее к.-д., но более интересующийся вопросами культуры материальной и духовной, чем чистой политикой, прежде всего научный и академический деятель. Он предоставлял совещаниям НЦ как свою квартиру, так и возможность собираться в Научном институте (где вообще происходили собрания разных научных обществ и кружков).
Кружок НЦ едва ли вначале задавался определенными действиями. В особенности Шипов ставил его задачей пропаганду и противодействие германофильским течениям, в частности «Центру»*.[103] Надо сказать, что отношения между НЦ и «Центром» сразу стали почти враждебными, причем нападающей стороной оказался НЦ. Имелось в виду также войти в сношение с представителями союзников в смысле осведомления их о положении русских дел. Как раз в это время занятие англичанами Архангельска и поддержка французами чехословаков показали, что эти дела деятельно их интересуют. Главное же, предполагалось, что работа НЦ будет не в Москве, а на Юге, противодействуя там германскому влиянию. Оно господствовало на Украине; Краснов примкнул к нему на Дону. Оставалась лишь Добровольческая армия и ее база – Кубань, но и там положение колебалось, тем более что сами союзники показывали слабый интерес к Добровольческой армии.
Для установления связи с ней и для упрочения союзнической ориентации и участия в организационной работе летом 1918 года Астров и Степанов уехали на Кубань. Предполагался осенью отъезд Федорова и Червен-Водали. План Федорова был несколько иной. Он считал, что режим Скоропадского на Украине обречен благодаря его реакционности и зависимости от немцев, которые неминуемо будут разбиты, и тогда им придется очистить Украину. Федоров думал, что важным этапом по пути оздоровления России будет создание на Украине правительства, не держащегося за самостийность, признающего принципиально единство России, а главное, свободного от всяких связей с немцами и пользующегося доверием и поддержкой союзников. Для этого нужна была подготовительная работа в Киеве и вообще на юге. Он хотел привлечь из Москвы разных лиц, чтобы они вместе поехали на эту работу, раскрывая перед ними перспективы возможного участия в новом правительстве. Так, Котляревскому он указывал на возможность там стать товарищем министра иностранных дел и секретарем правительства. Но желающих не нашлось, кроме Челищева, который, впрочем, был более связан с СОД, чем с НЦ, и который действительно в октябре уехал на Кубань, где и стал местным министром юстиции. Вообще же предполагалось, что центр тяжести будет на юге. По-видимому, в этот первоначальный период были уже некоторые сношения с московскими военными группами; впрочем, как и впоследствии, они велись совсем отдельно от совещания
НЦ и происходили через Астрова и Шилова. Речь могла тогда идти лишь о привлечении отдельных офицеров, которые хотели бы уехать на юг. Таковых летом 1918 года в Москве оказалось довольно много в связи с разочарованиями в возможности и готовности немцев прийти в Москву, а также со слухами о предстоящей регистрации и т. д. Средств для этого больших не требовалось, и они могли быть получены от представителей союзников или даже от русских групп, разочаровавшихся в немецкой ориентации, хотя бы торгово-промышленных. Основание НЦ, несомненно, подорвало вообще положение «Центра»; из него ушли вслед за кадетами и часть торговопромышленников. Кривошеий, влияние которого в «Центре» было очень большое, уехал на юг. К осени 1918 года «Центр» замирает, что, в свою очередь, дает некоторый толчок СОД, руководимому опять Леонтьевым и Д. Щепкиным.
Одновременно с НЦ возник «Союз возрождения». С начала 1918 года в партиях и группах левее кадетов растет стремление к возможному широкому объединению на почве борьбы с немцами, большевизмом и монархизмом. Предполагалось даже восстановить тот «Союз освобождения»,[104] который сыграл известную роль в подготовке революции 1905 года. Большинство считало неудобным объединяться с кадетами и предпочитало наличность двух параллельных организаций – более правой и более левой, которые, однако, в ряде вопросов могут идти рука об руку. Необходимость подобного объединения особенно отстаивали Мельгунов и вообще народные социалисты, считавшие, что их партия может стать его ядром. Кроме Мельгунова, участие в образовании «Союза» приняли особенно Титов и Волк-Карачевский, деятельным членом его стал Кондратьев. Из к.-д. мысль о «Союзе возрождения» особенно поддерживал Щепкин, который сам стал его членом. В «Союз» кадеты могли входить не как к.-д., а персонально. Первоначально НЦ и СВ действовали часто сообща и имели совместные задания. И члены СВ считали необходимым развить деятельность на юге, куда летом 1918 года уехал видный энес и сотрудник Пешехонова по Временному правительству Титов. Цели СВ ставил себе, в общем, те же, что НЦ, но имел в виду проведение их в несколько иной общественной среде. Он нашел сочувствие не только в энесах и в «Единстве», но и в меньшевиках и в эсерах. Позже, осенью 1918 года, эта связь НЦ и СВ ослабла и совместные совещания заменились участием отдельных лиц (Щепкин) и здесь, и там.
Отъезд Федорова и Червен-Водали несколько изменил характер совещаний НЦ. На них стали разбираться больше вопросы общей программы и отдельных преобразований. Для участия в этих работах Федоров и Шипов привлекли профессора Котляревского, который считался специалистом по вопросам внешней политики, международного права, а также окраинным и национальным. Еще раньше привлечен был Муравьев, который имел дипломатический стаж и хорошо был знаком с вопросами внешней политики; причем в это время – осенью 1918 года – он почти не посещал совещаний НЦ за отъездом в деревню. Привлекались лица и на отдельные заседания. Когда обсуждались вопросы промышленные и рабочие, участвовали Морозов и Четвериков, авторитетные представители московского промышленного мира. Когда разбирались вопросы вероисповедные и брачные, присутствовал видный старообрядческий деятель Онуфриев. По продовольственному вопросу выступал Салазкин, кажется, бывший раньше уполномоченным по продовольствию. Позже, осенью, на заседаниях стал бывать Огородников.
Мысль Федорова заключалась в том, что НЦ в Москве должен не столько вырабатывать уже готовые законопроекты, сколько составлять конкретные мнения по вопросам государственного строительства и политики; на Юге же нужно готовиться к практическому разрешению этих вопросов сначала в местном, затем, быть может, в общерусском масштабе. Разработка, однако, шла неравномерно. Так, остались почти не затронутыми вопросы управления и самоуправления, которым Федоров придавал особое значение, полагая, что в ближайшее время придется проводить реформы управления и самоуправления и в казачьих областях, и на Украине. Очень мало касались аграрного вопроса. Федоров увез проект, вышедший из кадетских кругов, но переработал его на Юге. Более детальное обсуждение аграрного вопроса вскрыло бы, вероятно, большие разногласия среди самого НЦ. Шипов был вообще противником частной собственности на землю, сторонником национализации земли и горячо отстаивал общину, почти в духе народнической литературы, в разгар борьбы с марксистами. Весьма опасался он своекорыстных и классовых притязаний землевладельцев, требования с их стороны преувеличенного выкупа; сам он находил, что выкуп должен быть самым умеренным и что землевладельцы должны принести жертвы умиротворению России, тем более что раньше государственная власть так часто отстаивала их интересы в ущерб интересам масс. Щепкин, который особенно дорожил отсутствием разногласий между НЦ и СВ, вообще старался по возможности снять с обсуждения аграрный вопрос, который всего легче может вызвать такие разногласия, и говорил, что южане должны его сами разработать в связи с местными условиями; у них для этого найдутся и теоретики, и практики. Единодушно признавалось лишь, что без серьезной аграрной реформы невозможно вообще ничего сделать на Юге, в частности на Украине. Федоров полагал, что именно эта реформа, произведенная правительством, которое станет у власти после Скоропадского, должна показать крестьянскому населению различие между старой, классовой и новой, демократической властью.
Гораздо больше НЦ занимался вопросом рабочих. На этом настаивали и Федоров, и Червен-Водали, который, по словам Федорова, предполагался к роли товарища министра промышленности и торговли в Южнорусском правительстве. Червен-Водали, хотя и был выдвинут торгово-промышленными кругами, довольно сильно расходился с мнениями, обычно распространенными в этих кругах. Он доказывал необходимость многое сохранить из приобретений революций, прежде всего в смысле рабочего контроля. Его поддерживал и Федоров, который очень осуждал поведение промышленников на Украине (особенно так называемого «Протофиса»[105]). Если невозможно осуществление социалистического строя, то невозможен после пережитой войны, революции и промышленный индивидуализм, хотя бы скрашенный скромными реформами в пользу рабочего класса.
Нужно сделать рабочего участником того предприятия, в котором он работал; самый рабочий контроль, если он не становится вмешательством в технику производства, только полезен. Принципиально с этим соглашались и Морозов и, особенно, Четвериков. Но практически они считали предположения Червен-Водали неосуществимыми. Сильнее они возражали против его проекта примирительных камер и третейского суда, указывая, что промышленник не обеспечивается здесь от несправедливого на него давления, что такая постановка поощряет, а не улаживает конфликты. Вместе с тем они утверждали, что московские промышленники тоже не одобряют образа действий промышленников на Украине, особенно в их стремлении понизить заработную плату. Шипов отстаивал новозеландскую систему обязательного третейского суда[106] с устранением как стачек, так и локаутов. Обсуждение этих вопросов было довольно подробное и содержательное.
По продовольственному вопросу довольно поверхностную записку представил Салазкин, который еще раньше Федорова уехал на юг. Он предлагал нечто среднее между свободной торговлей и монополией. Федоров хотя бы на ближайшее время отстаивал монополию государства в смысле заготовки хлеба, но при участии кооперативов и частных предпринимателей, сохранении хлебных карточек, но рядом – допущение свободной розничничной продажи; правительство же, обладая хлебными запасами, всегда может предупреждать вздутие цен при этой продаже, продавая хлеб дешевле. К определенным выводам не пришли.
Федоров также хотел рассмотреть вопрос о восстановлении транспорта, но не нашлось специалистов, и предполагалось им заняться в Киеве. По поводу вопроса о транспорте Котляревский был у Еремеева, которого он знал как преподавателя Коммерческого института, не предлагая ему выступать на совещании НЦ и даже не говоря об этом совещании, а просто спрашивал его мнение, особенно по вопросам железнодорожного строительства, различных линий, которые нужны в первую очередь, о возможности их строить средствами казны или же о неизбежности обращения к частной инициативе. Он спрашивал также о сравнительных результатах казенного и частного хозяйства на железных дорогах.
Котляревский был у Еремеева один раз и после к нему не обращался, тем более что вопрос о железнодорожном строительстве вновь не поднимался; он был затронут лишь в докладе Кафенгауза об основах экономической программы. Котляревский представил соображения о железнодорожном строительстве, кладя в основу план, выработанный в 1916 году совещанием Борисова:[107] нужно планомерное развитие сети, особенно в трех видах: 1) обеспечение промышленных центров топливом и сырьем; 2) обеспечение экспорта, особенно морского, в частности черноморского и 3) создание пионерных линий. Он предлагал соответствующий план для Южной России в связи с оборудованием водных путей (прежде всего днепровских порогов).
Целый ряд законопроектов, касающихся гражданского права и процессов и притом совсем готовых даже в редакционном смысле, увез Челищев. Некоторые он предложил НЦ для обсуждения. Обсуждался лишь законопроект о гражданском браке и разводе, весьма технический и представляющий переделку ряда статей из бывшего нашего 10-го тома Свода законов. Онуфриев не возражал лично, с точки зрения старообрядческих кругов, выражая сомнение, насколько в России своевременно введение гражданского брака и особенно облегчение развода, но совещание с ним не согласилось; решительно ему возражал Герасимов. Высказывалось, что декрет о браке и разводе уже установил эти институты, и они должны сохраниться, даже если и эта власть уступит место другой. Законопроект об аренде не рассматривался совсем отчасти потому, что совещание сомневалось, насколько нужно поддерживать аренду вообще и может ли оставаться у владельца земля, на которой он не ведет своего хозяйства. Против этого многие возражали, указывая на сдачу в аренду земель крестьянам, которые в данное время сами не могут ее обрабатывать, но к определенному заключению не пришли.
Карташев представил почти законченный законопроект относительно положения православной церкви и других церквей и исповеданий. Он тоже имел в виду особенно Украину, предполагая, что украинская церковь составляет автономную часть общерусской, но он[Законопроект.] мог быть распространен и на другие части России. Основой должны явиться автономия в государстве всех церквей и исповеданий, их равноправие и надзор государства лишь за тем, чтобы эти религиозные организации и общения не нарушали закон. Карташев заявил себя противником отделения церкви от государства в России, по крайней мере в настоящее время, но считал необходимым всяческую охрану свободы совести; впрочем, в этом отношении мало что оставалось прибавить к законодательству Временного правительства. Декрет Советской власти об отделении церкви от государства,[108] по Карташеву, страдает прежде всего отсутствием всяких переходных и подготовительных мероприятий; он несправедливо отказывается признать за церковными обществами права юридических лиц и препятствует им получать средства, приносимые добровольно, в частности же воспрещает всякие субсидии со стороны местных органов. В пример иного отношения он приводил французский закон об отделении, широкий и терпимый, и ссылался на статью Советской Конституции о свободе совести. Более всего собрание интересовалось вопросом, нужно ли отстоять все же отделение церкви от государства, хотя бы проведенное иначе, чем по декрету, и как будто склонилось скорее в пользу отделения.
Рицлер, конечно, был весьма осторожен в выражениях, но все же довольно откровенен. Он говорил, что надежды некоторых русских кругов на германское вмешательство совершенно иллюзорны. Советская власть как-никак заключила с Германией мир; новое правительство не будет ли весьма скоро втянуто в войну? Протестуя против агитации большевизма в Германии, немецкое правительство не может себе позволить агитации в России; оно будет сохранять полный нейтралитет. К тому же Советское правительство и не дало никакого повода для вмешательства.
Далее Рицлер признал, что, по его взгляд), правые круги России вообще совершенно бессильны и к тому же германское правительство вовсе не сочувствует им, как не сочувствовало и царскому строю, разрушенному революцией. Русская монархия лишь компрометировала монархические начала. Напрасно в России думают, что Германия поддерживала реакцию в России; ей гораздо более содействовали миллиарды французских займов. Кадеты все заражены ненавистью к Германии, находятся под полным влиянием англичан и, даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, работать на передачу власти в их руки значило бы работать на англичан. Что касается левых, то с.-р. тоже враждебны к Германии, а это единственная серьезная сила, кроме большевиков.
Вообще же Рицлер думал, что для России возможно правительство лишь весьма левое. На вопрос Котляревского о Брест-Литовском мире Рицлер отвечал довольно уклончиво, однако признал, что создание самостийной Украины отвечает более требованиям Австрии, чем Германии. Во всяком случае, можно думать, что при окончательной ликвидации войны Брест-Литовский договор будет пересмотрен в духе, отвечающем длительным добрососедским отношениям Германии и России. Пока же нужно укреплять экономические и культурные связи, особенно последние. Поэтому Рицлер желал познакомиться с московским академическим миром. На экономическое сближение он смотрел с сомнением, говоря, что здесь все уже захвачено американцами. Борьба против немецкого засилья целиком пошла им на пользу – Рицлер в конце еще раз указывал, что и рейхстаг совершенно против вмешательства в русские дела, и общественное мнение, особенно Южной Германии – Центральной Баварии, откуда он сам (как и Мирбах); о вмешательстве могут думать лишь восточно-прусские аграрии, но их влияние в Германии чрезвычайно уменьшилось
Заявления несколько иного характера, приписываемые представителям немецкого командного состава, ни к чему не приводили. Ясно было, что, помимо прочего, Германия, устремивши все свои усилия на Западный фронт, где решалась судьба войны, в ближайшее, по крайней мере, время, не захочет предпринять ничего в России. Ее не подняло даже убийство Мирбаха, когда, по-видимому, Рицлер оказал известное влияние на то, чтобы это событие не привело к конфликту. Число сторонников германской ориентации, понимаемой в смысле вмешательства, уменьшилось С. другой стороны, многие, нападавшие на Советское правительство за Брест-Литовский мир, теперь признавали, что оно было право. Это был единственный выход.
Столкновение двух ориентации и послужило поводом зарождения НЦ. Еще в марте – апреле 1918 года организовано было объединение ЦК кадетов, СОД и торогово-промышленных кругов. Каждая группа посылала по нескольку человек (по 3–4) в «Центр»*.[101]
В конце концов совещания, собираемые СОД, были именно только совещаниями, торгово-промышленные группы Москвы были организованы лишь профессионально; в ЦК кадетов многие отсутствовали; «Центр» же получил известное политическое значение действующей группы, поддерживаемой и кадетами, и торгово-промышленниками. Среди его членов называли Д. Щепкина, Леонтьева, Кривошеина, Новгородцева, Астрова, Третьякова и т. д. Впрочем, состав его менялся. Но здесь с самого начала и возник конфликт из-за ориентации. Большинство, особенно Кривошеий и Леонтьев, решительно восставало против идей нового Восточного фронта, который образуют японцы, и вообще против обязанностей всегда и во всем идти с союзниками. Но на этом настаивали кадеты; особенным сторонником подобной тактики, не опасавшимся даже японской интервенции, оказался Астров. Он получил поддержку ЦК кадетов, и, когда «Центр» все же не согласился с ним, Астров и другие кадеты (Степанов) подали заявление об уходе. Они указали, что всякое сближение с Германией, всякие действия, которые могут иметь видимость такого сближения, кажутся им гибельными. Во имя победы союзников нужно было бы примириться и с тем, что война продолжится год и больше.
Трудно сказать, какого рода были сношения у «Правого центра» с немецкими представителями. Это были сношения отдельных лиц, в него входящих.
Кривошеий, который сам считал эти сношения желательными, лично в них не входил и говорил, что немцы считают его даже своим противником. По-видимому, эти сношения усилились после того, как из «Центра» ушли кадеты и часть промышленников и состав «Центра» стал однороднее. Одновременно велись сношения и на Украине, где это было, конечно, технически легче. Но и там представители германского правительства были решительно против вмешательства. Однако они не возражали против вербовки в Киеве и других местах русских отрядов, которые предназначались для борьбы с Советской властью. Вообще же летом 1918 года многие сторонники немецкой ориентации в смысле активной помощи со стороны немцев уезжали на Украину.
В мае – июле 1918 года и образовался НЦ. Первоначально он составился из группы лиц, которые считали недопустимым какое бы то ни было сближение с немцами и сочувствовали более или менее образованию Восточного фронта; хотя в этом пункте не было прямого согласия. Инициаторами НЦ, по-видимому, были кадеты Астров, Степанов и Щепкин; они, впрочем, не хотели придавать новой ориентации одностороннего партийного характера. Они не считали возможным сделать из нее нечто подобное тому, что задумано было СОД, – представительство профессиональных групп и интересов. Новому кружку придан был личный характер.
В его ядро вошли Шипов и Федоров. Шипов уже давно не занимался политической и общественной деятельностью. Теперь, кроме личных дел, он занят был обработкой и печатанием своих мемуаров. Его политические взгляды были довольно своеобразны. С одной стороны, у него оставалось глубокое нерасположение ко всякой политической борьбе. На нем можно было видеть даже большое влияние Л. Толстого, оно сказалось и на его книге. Все свои надежды он возлагал на нравственное перерождение русского общества, что, очевидно, исключало стремление к внешним насильственным воздействиям. В вопросах социальных он шел далеко, много дальше кадетов, считая, например, крайне пагубной частную собственность на землю. Но в то же время он был фанатическим сторонником союзнической ориентации. В его глазах союзники являлись носителями некоего религиозно-нравственного идеала, а данная война превращалась в своего рода священную войну против насилия и империализма. Он преклонялся перед Вильсоном,[102] в котором видел глашатая всеобщего мира. Поэтому, по его взгляду, война должна быть доведена до конца, то есть до разгрома германского империализма и милитаризма. Милитаризма и империализма негерманского он как бы не опасался. Шипов был важен для инициаторов НЦ как человек, пользующийся крупным нравственным авторитетом. Его очень уважали даже люди, политически с ним весьма не согласные. Он сразу стал как бы председателем и руководителем кружка. Его влияние в течение всего 1918 года было очень сильно. Что касается Федорова, то он имел большие связи с торгово-промышленным миром (он был в 1906 году министром торговли и стоял теперь во главе общественных продовольственных организаций; он также всецело разделял крайнюю союзническую ориентацию, был непримиримым врагом Германии и Австрии, ожидая разложения последней на национальные государства).
К ним примкнули летом 1918 года Червен-Водали и Карташев, видный к.-д. и церковный деятель. Примкнул Герасимов, бывший товарищ министра народного просвещения при Временном правительстве, очень уважаемый Шиповым, человек самостоятельный и упорный. Он также пользовался большим влиянием среди участников НЦ, беспартийный индивидуалист по настроению, государственник по убеждению, с большим бюрократическим опытом, не чуждый некоторых националистических предубеждений. Вошел, по-видимому, довольно случайно, профессор биологии Кольцов, по взглядам левее к.-д., но более интересующийся вопросами культуры материальной и духовной, чем чистой политикой, прежде всего научный и академический деятель. Он предоставлял совещаниям НЦ как свою квартиру, так и возможность собираться в Научном институте (где вообще происходили собрания разных научных обществ и кружков).
Кружок НЦ едва ли вначале задавался определенными действиями. В особенности Шипов ставил его задачей пропаганду и противодействие германофильским течениям, в частности «Центру»*.[103] Надо сказать, что отношения между НЦ и «Центром» сразу стали почти враждебными, причем нападающей стороной оказался НЦ. Имелось в виду также войти в сношение с представителями союзников в смысле осведомления их о положении русских дел. Как раз в это время занятие англичанами Архангельска и поддержка французами чехословаков показали, что эти дела деятельно их интересуют. Главное же, предполагалось, что работа НЦ будет не в Москве, а на Юге, противодействуя там германскому влиянию. Оно господствовало на Украине; Краснов примкнул к нему на Дону. Оставалась лишь Добровольческая армия и ее база – Кубань, но и там положение колебалось, тем более что сами союзники показывали слабый интерес к Добровольческой армии.
Для установления связи с ней и для упрочения союзнической ориентации и участия в организационной работе летом 1918 года Астров и Степанов уехали на Кубань. Предполагался осенью отъезд Федорова и Червен-Водали. План Федорова был несколько иной. Он считал, что режим Скоропадского на Украине обречен благодаря его реакционности и зависимости от немцев, которые неминуемо будут разбиты, и тогда им придется очистить Украину. Федоров думал, что важным этапом по пути оздоровления России будет создание на Украине правительства, не держащегося за самостийность, признающего принципиально единство России, а главное, свободного от всяких связей с немцами и пользующегося доверием и поддержкой союзников. Для этого нужна была подготовительная работа в Киеве и вообще на юге. Он хотел привлечь из Москвы разных лиц, чтобы они вместе поехали на эту работу, раскрывая перед ними перспективы возможного участия в новом правительстве. Так, Котляревскому он указывал на возможность там стать товарищем министра иностранных дел и секретарем правительства. Но желающих не нашлось, кроме Челищева, который, впрочем, был более связан с СОД, чем с НЦ, и который действительно в октябре уехал на Кубань, где и стал местным министром юстиции. Вообще же предполагалось, что центр тяжести будет на юге. По-видимому, в этот первоначальный период были уже некоторые сношения с московскими военными группами; впрочем, как и впоследствии, они велись совсем отдельно от совещания
НЦ и происходили через Астрова и Шилова. Речь могла тогда идти лишь о привлечении отдельных офицеров, которые хотели бы уехать на юг. Таковых летом 1918 года в Москве оказалось довольно много в связи с разочарованиями в возможности и готовности немцев прийти в Москву, а также со слухами о предстоящей регистрации и т. д. Средств для этого больших не требовалось, и они могли быть получены от представителей союзников или даже от русских групп, разочаровавшихся в немецкой ориентации, хотя бы торгово-промышленных. Основание НЦ, несомненно, подорвало вообще положение «Центра»; из него ушли вслед за кадетами и часть торговопромышленников. Кривошеий, влияние которого в «Центре» было очень большое, уехал на юг. К осени 1918 года «Центр» замирает, что, в свою очередь, дает некоторый толчок СОД, руководимому опять Леонтьевым и Д. Щепкиным.
Одновременно с НЦ возник «Союз возрождения». С начала 1918 года в партиях и группах левее кадетов растет стремление к возможному широкому объединению на почве борьбы с немцами, большевизмом и монархизмом. Предполагалось даже восстановить тот «Союз освобождения»,[104] который сыграл известную роль в подготовке революции 1905 года. Большинство считало неудобным объединяться с кадетами и предпочитало наличность двух параллельных организаций – более правой и более левой, которые, однако, в ряде вопросов могут идти рука об руку. Необходимость подобного объединения особенно отстаивали Мельгунов и вообще народные социалисты, считавшие, что их партия может стать его ядром. Кроме Мельгунова, участие в образовании «Союза» приняли особенно Титов и Волк-Карачевский, деятельным членом его стал Кондратьев. Из к.-д. мысль о «Союзе возрождения» особенно поддерживал Щепкин, который сам стал его членом. В «Союз» кадеты могли входить не как к.-д., а персонально. Первоначально НЦ и СВ действовали часто сообща и имели совместные задания. И члены СВ считали необходимым развить деятельность на юге, куда летом 1918 года уехал видный энес и сотрудник Пешехонова по Временному правительству Титов. Цели СВ ставил себе, в общем, те же, что НЦ, но имел в виду проведение их в несколько иной общественной среде. Он нашел сочувствие не только в энесах и в «Единстве», но и в меньшевиках и в эсерах. Позже, осенью 1918 года, эта связь НЦ и СВ ослабла и совместные совещания заменились участием отдельных лиц (Щепкин) и здесь, и там.
Отъезд Федорова и Червен-Водали несколько изменил характер совещаний НЦ. На них стали разбираться больше вопросы общей программы и отдельных преобразований. Для участия в этих работах Федоров и Шипов привлекли профессора Котляревского, который считался специалистом по вопросам внешней политики, международного права, а также окраинным и национальным. Еще раньше привлечен был Муравьев, который имел дипломатический стаж и хорошо был знаком с вопросами внешней политики; причем в это время – осенью 1918 года – он почти не посещал совещаний НЦ за отъездом в деревню. Привлекались лица и на отдельные заседания. Когда обсуждались вопросы промышленные и рабочие, участвовали Морозов и Четвериков, авторитетные представители московского промышленного мира. Когда разбирались вопросы вероисповедные и брачные, присутствовал видный старообрядческий деятель Онуфриев. По продовольственному вопросу выступал Салазкин, кажется, бывший раньше уполномоченным по продовольствию. Позже, осенью, на заседаниях стал бывать Огородников.
Мысль Федорова заключалась в том, что НЦ в Москве должен не столько вырабатывать уже готовые законопроекты, сколько составлять конкретные мнения по вопросам государственного строительства и политики; на Юге же нужно готовиться к практическому разрешению этих вопросов сначала в местном, затем, быть может, в общерусском масштабе. Разработка, однако, шла неравномерно. Так, остались почти не затронутыми вопросы управления и самоуправления, которым Федоров придавал особое значение, полагая, что в ближайшее время придется проводить реформы управления и самоуправления и в казачьих областях, и на Украине. Очень мало касались аграрного вопроса. Федоров увез проект, вышедший из кадетских кругов, но переработал его на Юге. Более детальное обсуждение аграрного вопроса вскрыло бы, вероятно, большие разногласия среди самого НЦ. Шипов был вообще противником частной собственности на землю, сторонником национализации земли и горячо отстаивал общину, почти в духе народнической литературы, в разгар борьбы с марксистами. Весьма опасался он своекорыстных и классовых притязаний землевладельцев, требования с их стороны преувеличенного выкупа; сам он находил, что выкуп должен быть самым умеренным и что землевладельцы должны принести жертвы умиротворению России, тем более что раньше государственная власть так часто отстаивала их интересы в ущерб интересам масс. Щепкин, который особенно дорожил отсутствием разногласий между НЦ и СВ, вообще старался по возможности снять с обсуждения аграрный вопрос, который всего легче может вызвать такие разногласия, и говорил, что южане должны его сами разработать в связи с местными условиями; у них для этого найдутся и теоретики, и практики. Единодушно признавалось лишь, что без серьезной аграрной реформы невозможно вообще ничего сделать на Юге, в частности на Украине. Федоров полагал, что именно эта реформа, произведенная правительством, которое станет у власти после Скоропадского, должна показать крестьянскому населению различие между старой, классовой и новой, демократической властью.
Гораздо больше НЦ занимался вопросом рабочих. На этом настаивали и Федоров, и Червен-Водали, который, по словам Федорова, предполагался к роли товарища министра промышленности и торговли в Южнорусском правительстве. Червен-Водали, хотя и был выдвинут торгово-промышленными кругами, довольно сильно расходился с мнениями, обычно распространенными в этих кругах. Он доказывал необходимость многое сохранить из приобретений революций, прежде всего в смысле рабочего контроля. Его поддерживал и Федоров, который очень осуждал поведение промышленников на Украине (особенно так называемого «Протофиса»[105]). Если невозможно осуществление социалистического строя, то невозможен после пережитой войны, революции и промышленный индивидуализм, хотя бы скрашенный скромными реформами в пользу рабочего класса.
Нужно сделать рабочего участником того предприятия, в котором он работал; самый рабочий контроль, если он не становится вмешательством в технику производства, только полезен. Принципиально с этим соглашались и Морозов и, особенно, Четвериков. Но практически они считали предположения Червен-Водали неосуществимыми. Сильнее они возражали против его проекта примирительных камер и третейского суда, указывая, что промышленник не обеспечивается здесь от несправедливого на него давления, что такая постановка поощряет, а не улаживает конфликты. Вместе с тем они утверждали, что московские промышленники тоже не одобряют образа действий промышленников на Украине, особенно в их стремлении понизить заработную плату. Шипов отстаивал новозеландскую систему обязательного третейского суда[106] с устранением как стачек, так и локаутов. Обсуждение этих вопросов было довольно подробное и содержательное.
По продовольственному вопросу довольно поверхностную записку представил Салазкин, который еще раньше Федорова уехал на юг. Он предлагал нечто среднее между свободной торговлей и монополией. Федоров хотя бы на ближайшее время отстаивал монополию государства в смысле заготовки хлеба, но при участии кооперативов и частных предпринимателей, сохранении хлебных карточек, но рядом – допущение свободной розничничной продажи; правительство же, обладая хлебными запасами, всегда может предупреждать вздутие цен при этой продаже, продавая хлеб дешевле. К определенным выводам не пришли.
Федоров также хотел рассмотреть вопрос о восстановлении транспорта, но не нашлось специалистов, и предполагалось им заняться в Киеве. По поводу вопроса о транспорте Котляревский был у Еремеева, которого он знал как преподавателя Коммерческого института, не предлагая ему выступать на совещании НЦ и даже не говоря об этом совещании, а просто спрашивал его мнение, особенно по вопросам железнодорожного строительства, различных линий, которые нужны в первую очередь, о возможности их строить средствами казны или же о неизбежности обращения к частной инициативе. Он спрашивал также о сравнительных результатах казенного и частного хозяйства на железных дорогах.
Котляревский был у Еремеева один раз и после к нему не обращался, тем более что вопрос о железнодорожном строительстве вновь не поднимался; он был затронут лишь в докладе Кафенгауза об основах экономической программы. Котляревский представил соображения о железнодорожном строительстве, кладя в основу план, выработанный в 1916 году совещанием Борисова:[107] нужно планомерное развитие сети, особенно в трех видах: 1) обеспечение промышленных центров топливом и сырьем; 2) обеспечение экспорта, особенно морского, в частности черноморского и 3) создание пионерных линий. Он предлагал соответствующий план для Южной России в связи с оборудованием водных путей (прежде всего днепровских порогов).
Целый ряд законопроектов, касающихся гражданского права и процессов и притом совсем готовых даже в редакционном смысле, увез Челищев. Некоторые он предложил НЦ для обсуждения. Обсуждался лишь законопроект о гражданском браке и разводе, весьма технический и представляющий переделку ряда статей из бывшего нашего 10-го тома Свода законов. Онуфриев не возражал лично, с точки зрения старообрядческих кругов, выражая сомнение, насколько в России своевременно введение гражданского брака и особенно облегчение развода, но совещание с ним не согласилось; решительно ему возражал Герасимов. Высказывалось, что декрет о браке и разводе уже установил эти институты, и они должны сохраниться, даже если и эта власть уступит место другой. Законопроект об аренде не рассматривался совсем отчасти потому, что совещание сомневалось, насколько нужно поддерживать аренду вообще и может ли оставаться у владельца земля, на которой он не ведет своего хозяйства. Против этого многие возражали, указывая на сдачу в аренду земель крестьянам, которые в данное время сами не могут ее обрабатывать, но к определенному заключению не пришли.
Карташев представил почти законченный законопроект относительно положения православной церкви и других церквей и исповеданий. Он тоже имел в виду особенно Украину, предполагая, что украинская церковь составляет автономную часть общерусской, но он[Законопроект.] мог быть распространен и на другие части России. Основой должны явиться автономия в государстве всех церквей и исповеданий, их равноправие и надзор государства лишь за тем, чтобы эти религиозные организации и общения не нарушали закон. Карташев заявил себя противником отделения церкви от государства в России, по крайней мере в настоящее время, но считал необходимым всяческую охрану свободы совести; впрочем, в этом отношении мало что оставалось прибавить к законодательству Временного правительства. Декрет Советской власти об отделении церкви от государства,[108] по Карташеву, страдает прежде всего отсутствием всяких переходных и подготовительных мероприятий; он несправедливо отказывается признать за церковными обществами права юридических лиц и препятствует им получать средства, приносимые добровольно, в частности же воспрещает всякие субсидии со стороны местных органов. В пример иного отношения он приводил французский закон об отделении, широкий и терпимый, и ссылался на статью Советской Конституции о свободе совести. Более всего собрание интересовалось вопросом, нужно ли отстоять все же отделение церкви от государства, хотя бы проведенное иначе, чем по декрету, и как будто склонилось скорее в пользу отделения.