Страница:
С огнеметной командой связь была через одного из начальников команды. Высокий, кажется, блондин, одет в военное.
Алферов направил огнеметчика к Талыпину, к нему же должен был пойти Красавин, но он у него не был. Огнеметчик говорил, что у них около 400 человек надежных.
Были получены сведения от Ступина, что в Волоколамске есть какая-то группа, может быть, и зеленые. Штаб поручил для переговоров поехать мне. Я ездил туда и в деревню Шишково. Меня возил туда Зыков Николай Васильевич. Живет где-то около Пречистенских ворот,[340] и он знает, к кому мы приехали. Я же никого не знал.
С Жуковым я познакомился у Филипьева и встречался в управлении. С С. Денисовым я познакомился у Жукова, который месяца полтора назад уехал на Восточный фронт. На квартире Талыпина при подсчете сил выяснилось, что у Талыпина около 200 человек. Найденов должен был командовать полком и находился в распоряжении Миллера. Зыков собирал сведения об автомобилях. В Кремле у меня есть знакомый – Тарасевич Валя, кажется, инструктор на курсах. Он мой старый знакомый. Лично я ему ничего об организации не говорил. Об этом ему говорил Житников Алексей. От организации я получал ежемесячно 500 руб. Деньги я получал от Ивана Николаевича. О «Национальном центре» я слыхал приблизительно около 1,5–2 месяцев тому назад. Мне было категорически запрещено говорить о «Национальном центре», и я не мог больше расспрашивать об этом.
Зверев
28/IX – 1919 года
III
VI
V
VI
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПОКАЗАНИЙ С. П. ГОРЮНОВА
I
II
ПОКАЗАНИЯ Н. Н. СУЧКОВА
I
II
III
IV
Алферов направил огнеметчика к Талыпину, к нему же должен был пойти Красавин, но он у него не был. Огнеметчик говорил, что у них около 400 человек надежных.
Были получены сведения от Ступина, что в Волоколамске есть какая-то группа, может быть, и зеленые. Штаб поручил для переговоров поехать мне. Я ездил туда и в деревню Шишково. Меня возил туда Зыков Николай Васильевич. Живет где-то около Пречистенских ворот,[340] и он знает, к кому мы приехали. Я же никого не знал.
С Жуковым я познакомился у Филипьева и встречался в управлении. С С. Денисовым я познакомился у Жукова, который месяца полтора назад уехал на Восточный фронт. На квартире Талыпина при подсчете сил выяснилось, что у Талыпина около 200 человек. Найденов должен был командовать полком и находился в распоряжении Миллера. Зыков собирал сведения об автомобилях. В Кремле у меня есть знакомый – Тарасевич Валя, кажется, инструктор на курсах. Он мой старый знакомый. Лично я ему ничего об организации не говорил. Об этом ему говорил Житников Алексей. От организации я получал ежемесячно 500 руб. Деньги я получал от Ивана Николаевича. О «Национальном центре» я слыхал приблизительно около 1,5–2 месяцев тому назад. Мне было категорически запрещено говорить о «Национальном центре», и я не мог больше расспрашивать об этом.
Зверев
28/IX – 1919 года
III
*** и др. говорили, что в Москве (у Миллера также говорили) есть несколько параллельных организаций – солдатских.
Тарасевич Валентин вошел в организацию через Житникова, с которым я и об организации говорил.
Цифровые условия записи в записной книжке представляют собою запись выплат содержания членам организации (моей) группы (броневой).
В первой строчке цифра 1 – это я; вторая цифра 1 – мой помощник Тарасенко Георгий Вас. (1.1).
Во второй строчке: 1 – командир Красавин, помощников не знаю (1.3). В группе – Ходынка.
Четвертая строчка – командир Соедов (помощников не знаю) (1.2.4.).
Из остальных членов организации знаю Соколова – броневик, был в броневой школе, кажется, к Шематурову отношения не имеет.
С половины июня прибавилась новая группа 5 – пятая строчка 1. Командир Житников (пехота) сначала, потом группа перешла, кажется, к Найденову, хотя деньги до половины августа он получал через меня.
Соедов был командиром всего один месяц, заменив Тарасенко Николая (брата Георгия), который уехал на Восточный фронт.
Соедов за неделю до ареста (моего) уехал, вряд ли вернется, по моему впечатлению, так как уехал со своим начальством, кажется, с Петраевым в командировку.
П р и м е ч а н и е. Соедов служит в штабе охраны и обороны войск (при Цупвосо).
Георгий Тихонович – в записной книжке – член нашей организации, встречал его у Дм. Як. Алферова, который знает о нем. 4—35 р. 23 коп. – его телефон.
Кирюша Сабашников мотоциклист, с которым я ездил в Волоколамск. 4—57 руб. 73 коп. – телефон.
4—06 руб. 89 к. – телефон Константина Герасимовича – члена организации, 4—03 р. 91 к. – телефон, не помню чей.
1—64–86 до 7 от 5; 2—62–70 (квартира); Упр. 163 – телефон Бориса Фомина, секретаря начальника жел. – дор. войск Федорова Ив. Ив.
Телефон Н. И. Раттеля записан потому, что я бывал в канцелярии по делам.
Тарасевич Валентин вошел в организацию через Житникова, с которым я и об организации говорил.
Цифровые условия записи в записной книжке представляют собою запись выплат содержания членам организации (моей) группы (броневой).
В первой строчке цифра 1 – это я; вторая цифра 1 – мой помощник Тарасенко Георгий Вас. (1.1).
Во второй строчке: 1 – командир Красавин, помощников не знаю (1.3). В группе – Ходынка.
Четвертая строчка – командир Соедов (помощников не знаю) (1.2.4.).
Из остальных членов организации знаю Соколова – броневик, был в броневой школе, кажется, к Шематурову отношения не имеет.
С половины июня прибавилась новая группа 5 – пятая строчка 1. Командир Житников (пехота) сначала, потом группа перешла, кажется, к Найденову, хотя деньги до половины августа он получал через меня.
Соедов был командиром всего один месяц, заменив Тарасенко Николая (брата Георгия), который уехал на Восточный фронт.
Соедов за неделю до ареста (моего) уехал, вряд ли вернется, по моему впечатлению, так как уехал со своим начальством, кажется, с Петраевым в командировку.
П р и м е ч а н и е. Соедов служит в штабе охраны и обороны войск (при Цупвосо).
Георгий Тихонович – в записной книжке – член нашей организации, встречал его у Дм. Як. Алферова, который знает о нем. 4—35 р. 23 коп. – его телефон.
Кирюша Сабашников мотоциклист, с которым я ездил в Волоколамск. 4—57 руб. 73 коп. – телефон.
4—06 руб. 89 к. – телефон Константина Герасимовича – члена организации, 4—03 р. 91 к. – телефон, не помню чей.
1—64–86 до 7 от 5; 2—62–70 (квартира); Упр. 163 – телефон Бориса Фомина, секретаря начальника жел. – дор. войск Федорова Ив. Ив.
Телефон Н. И. Раттеля записан потому, что я бывал в канцелярии по делам.
VI
Числа 16 или 17 пришел ко мне Николай Ионович Ершов около 7 часов вечера и сказал, что приехал «некто» (фамилию не назвал) из Курска, посланный из организации. Между прочим, Ершов был у меня впервые. Он мне сказал, что свидание этому приезжему он назначил на завтра около 8 часов вечера. Я сначала отказывался, так как совершенно не мог понять своей роли в этом свидании, на что мне было заявлено, что нужно какое-нибудь лицо для большего веса.
Мне было сказано, что меня зовут другим именем и что меня никто знать не будет. Также было сказано, что человека этого он не знает, но что его прислал какой-то его знакомый. Не придавая особенно значения этому свиданию, я решил прийти в условленный час 19-го числа. Я пришел к Н. И. Ершову, который куда-то собирался. Мы решили с ним подождать с полчаса. Не дождавшись этого господина, мы вышли с ним во двор. При выходе со двора на Садовую улицу встретился нам какой-то молодой человек в штатской одежде и остановил Ершова. Как тут же я узнал, это был приезжий из Курска. Меня ему Ершов представил, причем назвал начальником штаба. В кратких чертах этот господин объяснил, что приехал в Москву с поручением от организации (количественность которой около 50 человек), с тем чтобы просить указаний от нас и с просьбой также финансировать. Последнее меня страшно удивило, и я ему ответил, что никаких денег у нас нет, а посему и разговоров денежных быть не может. Что же касается до директив, то я совершенно не знаю, что сказать, так как те лица, которые могли бы это сказать, в Москве не находятся в данное время и, «если вам желательно, то подождите несколько дней». На это мне он сказал, что ждать не может, так как прибывший в Москву второй гонец торопит его возвращаться. В это время подошел Зыков, который тоже познакомился. Посланный из Курска предложил мне повидаться с ним завтра, этот срок он считал для себя крайним, предложил же встречу потому, что с кем-то хотел познакомить. Я от этого наотрез отказался. Зыков же хотел попытаться встретить его, но я не знаю, сговорился ли он или нет. Мы простились.
Про поездку в Волоколамск, несмотря на то, что ездил туда я, знаю только со слов, так как разговаривать я ни с кем из крестьян не разговаривал, кроме только семейства, в котором мы были. Это в деревне Шишково. О Дмитриеве я узнал только в Москве, которому было назначено приехать, но который почему-то долго не приезжал, но потом я слышал, что он был здесь, но только, как потом сказали, что там ничего не выйдет. Больше я ничего не знаю. По-моему, Зыков Дмитриева в Москве не видел.
Фамилия Владислава Станиславовича мне не известна, и я его не знаю.
Армянина я знал Дадиана, но не считаю его армянином, т. к. он житель Москвы и совсем русский человек.
Зверев
12/Х – 1919 года
Мне было сказано, что меня зовут другим именем и что меня никто знать не будет. Также было сказано, что человека этого он не знает, но что его прислал какой-то его знакомый. Не придавая особенно значения этому свиданию, я решил прийти в условленный час 19-го числа. Я пришел к Н. И. Ершову, который куда-то собирался. Мы решили с ним подождать с полчаса. Не дождавшись этого господина, мы вышли с ним во двор. При выходе со двора на Садовую улицу встретился нам какой-то молодой человек в штатской одежде и остановил Ершова. Как тут же я узнал, это был приезжий из Курска. Меня ему Ершов представил, причем назвал начальником штаба. В кратких чертах этот господин объяснил, что приехал в Москву с поручением от организации (количественность которой около 50 человек), с тем чтобы просить указаний от нас и с просьбой также финансировать. Последнее меня страшно удивило, и я ему ответил, что никаких денег у нас нет, а посему и разговоров денежных быть не может. Что же касается до директив, то я совершенно не знаю, что сказать, так как те лица, которые могли бы это сказать, в Москве не находятся в данное время и, «если вам желательно, то подождите несколько дней». На это мне он сказал, что ждать не может, так как прибывший в Москву второй гонец торопит его возвращаться. В это время подошел Зыков, который тоже познакомился. Посланный из Курска предложил мне повидаться с ним завтра, этот срок он считал для себя крайним, предложил же встречу потому, что с кем-то хотел познакомить. Я от этого наотрез отказался. Зыков же хотел попытаться встретить его, но я не знаю, сговорился ли он или нет. Мы простились.
Про поездку в Волоколамск, несмотря на то, что ездил туда я, знаю только со слов, так как разговаривать я ни с кем из крестьян не разговаривал, кроме только семейства, в котором мы были. Это в деревне Шишково. О Дмитриеве я узнал только в Москве, которому было назначено приехать, но который почему-то долго не приезжал, но потом я слышал, что он был здесь, но только, как потом сказали, что там ничего не выйдет. Больше я ничего не знаю. По-моему, Зыков Дмитриева в Москве не видел.
Фамилия Владислава Станиславовича мне не известна, и я его не знаю.
Армянина я знал Дадиана, но не считаю его армянином, т. к. он житель Москвы и совсем русский человек.
Зверев
12/Х – 1919 года
V
Победоносцева я знал, он был служащий Главброни. Он офицер пехотный. Он состоял в группе у Красавина, и Красавин его знает как сослуживца в той же Главброни. Относительно передачи Победоносцева, Красавина не помню, думаю, что это было автоматически при наших общих разговорах. Нефедьев был тоже служащим в Главброне, и о нем могу сказать в отношении организации то же, что и о Победоносцеве (тоже чисто автоматическим способом, так как мы все были знакомы). Красавин говорил мне о трех лицах, третьего лица я фамилию не помню. Деньги я получал непосредственно от Ивана Николаевича, и об источнике, из которого получались эти деньги, я никогда не спрашивал, а поэтому и не знал. Кривченко я не знаю, видел его только однажды на квартире Миллера, когда он вошел в комнату и его фамилию мне назвали, но Миллер сейчас же увел его в другую комнату и при нем не хотел говорить про дела (это так он нам сказал после, когда тот ушел). В Цупвосо Миллер был один раз, когда я его видел, но он был не у меня, и Кривченко тогда с ним не было. Мне было поручено познакомить огнеметчика с Талыпиным, эту просьбу я передал Широкову, которого я просил прислать его ко мне. Через кого Широков передавал, я не знаю, и фамилия Аджогов мне не известна. Член организации обманным способом не привлекался, а всякий ставился в известность о цели ее без указания будущего образа правления, т. к. это не была цель нашей дальнейшей работы.
Зверев
Зверев
VI
После регистрации офицеров в Алекс, училище[341] я узнал, что в Москве существовала «Алексеевская организация», во главе которой был генерал Алексеев.
В августе 1918 года со мною встретился в Армянском переулке Лев Львович (фамилию вспомню), старый броневик, служивший, кажется, в прожектерской роте, в Армянском переулке. Пригласил к себе в «Алексеевскую организацию», где он был начальником броневых частей. Предложил явиться для знакомства с кем-то на Никитский бульвар.[342] Л. Л. потом уехал в Воронеж для дальнейшего следования за кордон.
Позднее, когда я познакомился с Вартенбургом и Найденовым, я спросил, не Алексеевская ли это организация. Получил отрицательный ответ. На вопрос об ориентации мне ответили, что организация чисто русская, причем главу не сказали.
В. И. Соколов, как я слышал, был не в нашей дивизии. Всего было две дивизии. После ареста Соколова и других стали говорить, что дивизий нет больше, а есть «отряд».
О встрече в Армянском переулке знает Соедов.
Зверев
В августе 1918 года со мною встретился в Армянском переулке Лев Львович (фамилию вспомню), старый броневик, служивший, кажется, в прожектерской роте, в Армянском переулке. Пригласил к себе в «Алексеевскую организацию», где он был начальником броневых частей. Предложил явиться для знакомства с кем-то на Никитский бульвар.[342] Л. Л. потом уехал в Воронеж для дальнейшего следования за кордон.
Позднее, когда я познакомился с Вартенбургом и Найденовым, я спросил, не Алексеевская ли это организация. Получил отрицательный ответ. На вопрос об ориентации мне ответили, что организация чисто русская, причем главу не сказали.
В. И. Соколов, как я слышал, был не в нашей дивизии. Всего было две дивизии. После ареста Соколова и других стали говорить, что дивизий нет больше, а есть «отряд».
О встрече в Армянском переулке знает Соедов.
Зверев
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПОКАЗАНИЙ С. П. ГОРЮНОВА
I
С Зыковым знаком по речному яхт-клубу уже года 2–3. В одно из посещений своих клуба в конце июля 1919 года я встретил Зыкова, где он и сообщил мне о существовании Добровольческой армии Московского района и предложил набрать количество людей около 50 человек, в которое бы по возможности входили специалисты по управлению автомобилями. Во второй раз я встретил его на Воробьевых горах,[343] на даче клуба, где он спросил, что мною сделано; я ответил, что еще ничего. Это происходило в воскресенье, дня через 3 или 4 после разговора. Потом он мне сообщил по телефону, чтобы я пришел в клуб и прислал туда Дмитрия Владимировича, через которого я и должен был давать сведения о количестве людей. Видеться с этим человеком я должен был при изменениях в наличном составе, для чего мне был дан номер телефона Д. В.
В первый раз Д. В. пришел в клуб недели через две после последнего свидания с Зыковым, часов в 8–8.30, и также обратился ко мне с вопросами, сколько у меня имеется в виду людей. Я ответил, что человек 20–15. После чего я увиделся на Пречистенском бульваре[344] со Скурятниковым Сергеем Ильичом и передал ему предложение Зыкова. Он согласился и обещал дать 10–15 человек с машиной из комиссариата (Киргизский комиссариат). Кроме Скурятникова, я сообщил также Дмитрию Павловичу Бирюкову, сотруднику штаба 43-й дивизии по артиллерийской части, он также хотел собрать некоторое количество людей, не более 7. Кроме этих двух, я никого не знакомил с существованием организации, переданной мне Зыковым, не имея на это свободного времени.
Второе свидание происходило на Пречистенском бульваре, У памятника Гоголю, по прошествии полторы недели со времени первого свидания в клубе. Д. В. был задан тот же вопрос о наличии людей. Я сообщил, что наберется человек 35–40 и один моторист (как говорил Скурятников). Число людей я прибавил, надеясь, что Скурятников и Бирюков подберут еще кого-нибудь, или если удастся сообщить кому-нибудь из знакомых, которые тоже могли бы набрать некоторое количество людей, но таковых не находилось.
Третье свидание тоже происходило на Пречистенском бульваре в 8–8.30 часов. Число, когда это было, я не помню, но приблизительно через 1,5–2 недели. Был задан тот же вопрос, и ответ был тот же.
В начале августа, в одно из воскресений, я встретил Д. В. на Воробьевых горах, в клубе, где опять был задан тот же вопрос. В последний раз Д. В. заходил ко мне в управление в понедельник 29 сентября, в 1 час дня и сообщил, что Зыков арестован.
Порученной мне работой тяготился и в одно из свиданий заявил Д. В., что уезжаю на фронт, и хотел все передать Скурятникову. С Зыковым мы встретились последний раз в Художественном [театре], это было как будто бы во вторник, 23 сентября, и никаких деловых разговоров не велось. Никаких инструкций или заданий Зыков мне не давал, а заявил, что все будет известно в свое время. Никаких событий в связи с положением на фронтах он мне также не сообщал.
Горюнов
30/IX – 19 года
В первый раз Д. В. пришел в клуб недели через две после последнего свидания с Зыковым, часов в 8–8.30, и также обратился ко мне с вопросами, сколько у меня имеется в виду людей. Я ответил, что человек 20–15. После чего я увиделся на Пречистенском бульваре[344] со Скурятниковым Сергеем Ильичом и передал ему предложение Зыкова. Он согласился и обещал дать 10–15 человек с машиной из комиссариата (Киргизский комиссариат). Кроме Скурятникова, я сообщил также Дмитрию Павловичу Бирюкову, сотруднику штаба 43-й дивизии по артиллерийской части, он также хотел собрать некоторое количество людей, не более 7. Кроме этих двух, я никого не знакомил с существованием организации, переданной мне Зыковым, не имея на это свободного времени.
Второе свидание происходило на Пречистенском бульваре, У памятника Гоголю, по прошествии полторы недели со времени первого свидания в клубе. Д. В. был задан тот же вопрос о наличии людей. Я сообщил, что наберется человек 35–40 и один моторист (как говорил Скурятников). Число людей я прибавил, надеясь, что Скурятников и Бирюков подберут еще кого-нибудь, или если удастся сообщить кому-нибудь из знакомых, которые тоже могли бы набрать некоторое количество людей, но таковых не находилось.
Третье свидание тоже происходило на Пречистенском бульваре в 8–8.30 часов. Число, когда это было, я не помню, но приблизительно через 1,5–2 недели. Был задан тот же вопрос, и ответ был тот же.
В начале августа, в одно из воскресений, я встретил Д. В. на Воробьевых горах, в клубе, где опять был задан тот же вопрос. В последний раз Д. В. заходил ко мне в управление в понедельник 29 сентября, в 1 час дня и сообщил, что Зыков арестован.
Порученной мне работой тяготился и в одно из свиданий заявил Д. В., что уезжаю на фронт, и хотел все передать Скурятникову. С Зыковым мы встретились последний раз в Художественном [театре], это было как будто бы во вторник, 23 сентября, и никаких деловых разговоров не велось. Никаких инструкций или заданий Зыков мне не давал, а заявил, что все будет известно в свое время. Никаких событий в связи с положением на фронтах он мне также не сообщал.
Горюнов
30/IX – 19 года
II
В организацию я вступил по предложению Зыкова, сочувствуя этому делу и доверяя Зыкову. К участию в этом деле я привлек трех лиц: Бирюкова Дмитрия Павловича, Казаринова Сергея Сергеевича и Скурятникова Сергея Ильича. Кроме них, привлечено не было. Бирюков и Казаринов обещали достать человек 7, в том числе был и шофер Казаринов. От Зыкова мне дано было поручение дать не исключительно шоферов. Скурятников обещал достать человек 10–15, сколько шоферов, не говорил, но говорил, что можно одну машину. Фамилии лиц, обещанных этими троими, никто не называл. Но полагаю, что им они были известны. Я поддерживал связь по организации исключительно с Зыковым через Дмитрия Владимировича, фамилию которого я не знаю, но это молодой человек, черненький, среднего роста (предъявленную карточку Д. В. опознал). Подробных сведений о ближайшей задаче я ни от кого не получал.
Горюнов
4/Х —19 года
Горюнов
4/Х —19 года
ПОКАЗАНИЯ Н. Н. СУЧКОВА
I
Ничего конкретного о готовящемся в Москве выступлении, о Добровольческой армии Московского района, об участии в заговоре В. А. Миллера мне не известно. Предъявленный мне список с адресами не принадлежит мне, и у меня не мог быть обнаружен – так я полагаю. Предполагаю, что это список членов ученых совещаний, которые бывали у нас в школе.
22/IX – 19 года
Николай Сучков
22/IX – 19 года
Николай Сучков
II
Рекомендовали меня в партию тт. Свердлов Яков Михайлович и Подвойский Николай Ильич.
Во время минувшей империалистической войны я был в штабе Юго-Западного фронта, у начальника инженеров Юго-Западного фронта, бывшего генерала Величко. Знаю начальника штаба Юго-Западного фронта, бывшего генерала Клембовского.
Образование: 5-я гимназия, неделю в Политехническом институте, кончил лицей, сдал экзамен на окончание университета, был оставлен при университете профессором Озеровым.
Отец мой – бухгалтер Московского купеческого банка. Из этого круга знал Крестовникова и других, из профессоров имел общение с Озеровым, Гензелем, Боголеповым, Соколовым, затем профессоров лицея, где я читал финансовое дело.
Из земских деятелей бывал в нашей семье Кологривов Серг. Ник., покойный.
Первый раз о типографии зашла речь примерно в июле месяце. Миллер сказал, что имеется типография, которую можно было бы достать для школы. В то время предполагалось моим братом и мною устроить при школе типографию, чтобы отпечатать на ней прежде всего мелкие необходимые работы: приказы, бланки и проч., а затем разрешенные нам положением о школе «Труды Высшей школы военной маскировки». В этом разговоре еще не было речи о том, что эта типография находится в какой-то воинской части. Второй раз Миллер заговорил о типографии недели три-четыре до дня Советской пропаганды.[345]
Разговор был приблизительно такой: Миллер сказал, что «вопрос о типографии следует решить: берешь ты ее или не берешь?» Я уклонился от решительного ответа: тут меня взяло сомнение о законности этого предложения, и я просил обождать, ибо типография по моим представлениям являлась предметом, не подлежащим свободной продаже, как хлеб и прочее. О контрреволюционной цели данного предложения Миллера я не думал, ибо не мог предполагать в Миллере какой-либо активной контрреволюционности, ибо считал его всегда активным (не саботажником) советским работником. Даже припоминаю, что зимою или в начале весны после работы Миллера у т. Подвойского он имел намерение вступить в члены или сочувствующие РКП и даже имел одну рекомендацию какого-то члена Городского района (номер билета от 1000 до 2000). По этому вопросу я заезжал к т. Подвойскому в Высшую военную инспекцию посоветоваться, могу ли я дать свою рекомендацию Миллеру. Т. Подвойский, указав мне, что Миллер хороший работник, сказал, однако, что он не считал бы Миллера подготовленным для поступления в партию, почему и посоветовал Миллеру этот вопрос оставить; поэтому к Миллеру как к активному контрреволюционеру относиться я не мог.
Третий разговор был за некоторое время до дня Советской пропаганды. Миллер сказал, что типография принадлежит какой-то артиллерийской части, ушедшей на фронт, и указал, что ее можно получить, с тем чтобы, если она потребуется, сдать ее обратно. На этот раз я согласился взять типографию, предупредив, что возьму ее вполне официальным путем, возможно, что сказал, что отдам в приказе. После этого он должен был ее доставить, и я ждал со дня на день. Между тем типографию не везли некоторое время. За это время у меня родились сомнения в законности дела, так как я вспомнил, что существующая у нас типография была получена определенными законными путями, и боялся получить новую типографию без достаточного разрешения компетентных органов.
В день Советской пропаганды Миллер приехал по моему телефонному вызову, я категорически отказался от принятия типографии, чем доставил ему, по-видимому, огорчение. Он сказал, что нехорошо так колебаться. О возмещении расходов, могущих быть причиненными моими колебаниями, он мне ничего не говорил.
Типография вообще в школе была, знают типографы – два брата Тихомировы о крайнем переобременении типографии. Скляр – управляющий] делами. Издания весьма опаздывали (см. книгу приказаний). Типографию согласился взять для того, чтобы не упустить ее, и ставить сначала не предполагал до соответственного оборудования нашей основной типографии.
Н. Сучков
Во время минувшей империалистической войны я был в штабе Юго-Западного фронта, у начальника инженеров Юго-Западного фронта, бывшего генерала Величко. Знаю начальника штаба Юго-Западного фронта, бывшего генерала Клембовского.
Образование: 5-я гимназия, неделю в Политехническом институте, кончил лицей, сдал экзамен на окончание университета, был оставлен при университете профессором Озеровым.
Отец мой – бухгалтер Московского купеческого банка. Из этого круга знал Крестовникова и других, из профессоров имел общение с Озеровым, Гензелем, Боголеповым, Соколовым, затем профессоров лицея, где я читал финансовое дело.
Из земских деятелей бывал в нашей семье Кологривов Серг. Ник., покойный.
Первый раз о типографии зашла речь примерно в июле месяце. Миллер сказал, что имеется типография, которую можно было бы достать для школы. В то время предполагалось моим братом и мною устроить при школе типографию, чтобы отпечатать на ней прежде всего мелкие необходимые работы: приказы, бланки и проч., а затем разрешенные нам положением о школе «Труды Высшей школы военной маскировки». В этом разговоре еще не было речи о том, что эта типография находится в какой-то воинской части. Второй раз Миллер заговорил о типографии недели три-четыре до дня Советской пропаганды.[345]
Разговор был приблизительно такой: Миллер сказал, что «вопрос о типографии следует решить: берешь ты ее или не берешь?» Я уклонился от решительного ответа: тут меня взяло сомнение о законности этого предложения, и я просил обождать, ибо типография по моим представлениям являлась предметом, не подлежащим свободной продаже, как хлеб и прочее. О контрреволюционной цели данного предложения Миллера я не думал, ибо не мог предполагать в Миллере какой-либо активной контрреволюционности, ибо считал его всегда активным (не саботажником) советским работником. Даже припоминаю, что зимою или в начале весны после работы Миллера у т. Подвойского он имел намерение вступить в члены или сочувствующие РКП и даже имел одну рекомендацию какого-то члена Городского района (номер билета от 1000 до 2000). По этому вопросу я заезжал к т. Подвойскому в Высшую военную инспекцию посоветоваться, могу ли я дать свою рекомендацию Миллеру. Т. Подвойский, указав мне, что Миллер хороший работник, сказал, однако, что он не считал бы Миллера подготовленным для поступления в партию, почему и посоветовал Миллеру этот вопрос оставить; поэтому к Миллеру как к активному контрреволюционеру относиться я не мог.
Третий разговор был за некоторое время до дня Советской пропаганды. Миллер сказал, что типография принадлежит какой-то артиллерийской части, ушедшей на фронт, и указал, что ее можно получить, с тем чтобы, если она потребуется, сдать ее обратно. На этот раз я согласился взять типографию, предупредив, что возьму ее вполне официальным путем, возможно, что сказал, что отдам в приказе. После этого он должен был ее доставить, и я ждал со дня на день. Между тем типографию не везли некоторое время. За это время у меня родились сомнения в законности дела, так как я вспомнил, что существующая у нас типография была получена определенными законными путями, и боялся получить новую типографию без достаточного разрешения компетентных органов.
В день Советской пропаганды Миллер приехал по моему телефонному вызову, я категорически отказался от принятия типографии, чем доставил ему, по-видимому, огорчение. Он сказал, что нехорошо так колебаться. О возмещении расходов, могущих быть причиненными моими колебаниями, он мне ничего не говорил.
Типография вообще в школе была, знают типографы – два брата Тихомировы о крайнем переобременении типографии. Скляр – управляющий] делами. Издания весьма опаздывали (см. книгу приказаний). Типографию согласился взять для того, чтобы не упустить ее, и ставить сначала не предполагал до соответственного оборудования нашей основной типографии.
Н. Сучков
III
Примерно в июле месяце ко мне пришел В. А. Миллер и рассказал, что он участвует в контрреволюционном заговоре.
Это признание меня чрезвычайно фраппировало, и я после некоторого колебания под влиянием родственных чувств пришел к решению не донести об этом, но стараться вырвать Миллера из заговора, для чего на первых порах применил прием запугивания тем, что мне известно, что за ним же следят и хотят его арестовать.
Под влиянием этого Миллер, действительно, некоторое время, казалось, отстранился от своих заговорщицких дел, после этого через продолжительное время он снова, по-видимому, успокоившись, пришел ко мне советоваться и выяснить, какую я займу позицию по отношению к заговору.
Здесь я решил, что Миллер несомненный заговорщик, причем первая моя невыдача его уже связывала меня (не выдавать его как родственника), и я принял решение тогда, по возможности мешая ему в практической его деятельности, насколько я о ней знал, и пользуясь близостью Миллера ко мне, быть в курсе о моменте выступления и каких-либо попыток привлечь школу к этому.
В результате благодаря крайнему недостатку времени и чувству брезгливости я весьма редко виделся с Миллером и даже избегал с ним встреч, почему конкретные случаи столкновений моих с фактами его заговорщицкой деятельности были чрезвычайно редки.
Из конкретных фактов соприкосновения помню:
1. О пироксилине.
2. О типографии.
3. Миллер просил меня устроить на жел. – дор. службу двух своих лиц, фамилии забыл – я не исполнил.
4. В середине августа Миллер предупредил меня, что числа 26–27 августа предположено было выступление.
Я сказал, что это – провокация, и через несколько дней Миллер приехал и сказал, что выступление отменено.
5. Говорил, что комиссар его школы, человек очень слабохарактерный и подписывал все, что ему, Миллеру, нужно.
6. В одном из разговоров с братом я дал ему понять, что Миллер участвует в контрреволюционных кругах.
Н.Сучков
В дополнение к заявлению, что по просьбе Миллера мною были даны ему две винтовки и несколько патронов. Винтовки эти были привезены моим братом в 1915 году после взятия Перемышля в Москву, и хранил их как прекрасные ружья для охоты. О передаче этих винтовок Миллеру брат не знал.
12/Х – 1919 года
Н. Сучков
Это признание меня чрезвычайно фраппировало, и я после некоторого колебания под влиянием родственных чувств пришел к решению не донести об этом, но стараться вырвать Миллера из заговора, для чего на первых порах применил прием запугивания тем, что мне известно, что за ним же следят и хотят его арестовать.
Под влиянием этого Миллер, действительно, некоторое время, казалось, отстранился от своих заговорщицких дел, после этого через продолжительное время он снова, по-видимому, успокоившись, пришел ко мне советоваться и выяснить, какую я займу позицию по отношению к заговору.
Здесь я решил, что Миллер несомненный заговорщик, причем первая моя невыдача его уже связывала меня (не выдавать его как родственника), и я принял решение тогда, по возможности мешая ему в практической его деятельности, насколько я о ней знал, и пользуясь близостью Миллера ко мне, быть в курсе о моменте выступления и каких-либо попыток привлечь школу к этому.
В результате благодаря крайнему недостатку времени и чувству брезгливости я весьма редко виделся с Миллером и даже избегал с ним встреч, почему конкретные случаи столкновений моих с фактами его заговорщицкой деятельности были чрезвычайно редки.
Из конкретных фактов соприкосновения помню:
1. О пироксилине.
2. О типографии.
3. Миллер просил меня устроить на жел. – дор. службу двух своих лиц, фамилии забыл – я не исполнил.
4. В середине августа Миллер предупредил меня, что числа 26–27 августа предположено было выступление.
Я сказал, что это – провокация, и через несколько дней Миллер приехал и сказал, что выступление отменено.
5. Говорил, что комиссар его школы, человек очень слабохарактерный и подписывал все, что ему, Миллеру, нужно.
6. В одном из разговоров с братом я дал ему понять, что Миллер участвует в контрреволюционных кругах.
Н.Сучков
В дополнение к заявлению, что по просьбе Миллера мною были даны ему две винтовки и несколько патронов. Винтовки эти были привезены моим братом в 1915 году после взятия Перемышля в Москву, и хранил их как прекрасные ружья для охоты. О передаче этих винтовок Миллеру брат не знал.
12/Х – 1919 года
Н. Сучков
IV
Пишу вам полную исповедь участия и отношения моего к делу заговора Миллера.
Василий Александрович Миллер – родственник мне, брат моей жены. Как родственника и душевного в частной жизни человека, я его, можно сказать, любил. Идейные пути наши разошлись уже давно, особенно во время войны, которая разделила нас и физически, – я его почти не видал до демобилизации после Октябрьской революции.
Он приехал с фронта в колеблющемся настроении задавленности происходящими событиями, смысл которых он, видимо, не сознавал. Под моим и отчасти брата (моего брата А. Н. Сучкова) влиянием он решил пойти служить в Красный Крест, думая принять командование дивизионом. Потом случайно встретился с левым эсером Аносовым и вместе с ним спроектировал школу траншейной артиллерии; после же восстания левых с.-р., в котором он спас положение в школе траншейной артиллерии, которую Аносов, повидимому, приготовлял как одну из баз восстания, вскоре перешел в Инспекцию[346] т. Н. И. Подвойского, где работал до весны нынешнего года, насколько мне известно, вполне успешно. В его настроении, по-видимому, происходил перелом до того, что однажды, в марте – апреле с. г., он принес мне заявление о желании поступить в партию РКП (большевиков), на котором уже стояла рекомендация одного из членов РКП, товарища из Инспекции (фамилии не помню).
При разговоре с ним я видел искреннее желание его войти членом в РКП и даже сгоряча дал ему вторую рекомендацию, но на следующий же день поехал к Н. И. Подвойскому, чтобы переговорить о Миллере. Николай Ильич дал мне отзыв благоприятный как для советского работника, но не как о достойном стать членом РКП, говоря, что, кроме того, у Миллера была какая-то история в Астрахани, и я просил Миллера мою рекомендацию с его заявления снять. После этого мы не видались, кажется, порядочное количество времени. Миллер ушел из Инспекции, перешел в Высшую стрелковую школу, наконец, ушел и оттуда. Это было время наступления Колчака.
К этому времени относится первое конкретное указание Миллера о том, что он стал принимать участие в какой-то белогвардейской организации.
Надо заметить, что я, став в 1906–1908 годах государственным социалистом[347] совершенно своеобразного, «своего» толка, даже мечтал тогда выступить со своей собственной «теорией»; к 1917 году отчасти под влиянием ощущавшегося кризиса и революции находился в периоде чрезвычайной борьбы мысли, не был совершенно удовлетворен Февральской революцией, немедленно начал присматриваться и изучать «большевистское» движение и с крайней быстротой, еще до наступления Октября, признал и принял своим убеждением, единственным исходным и счастливейшим моментом человечества – раз навсегда свергнуть иго эксплуатации путем всемирной социалистической революции с коммунистическим завершением ее на развалинах государственных форм общежития. На этом основании я, после приезда Н. В. Крыленко в Ставку, немедленно вошел с ним в контакт (хотя его раньше лично не знал) о строении новой жизни армии (тогда еще Красной гвардии) и держал соответствующую речь и отношение среди сослуживцев по Управлению полевой инспекторской инженерной части, где я служил. Переехав в Петербург и Москву, я продолжал ту же работу, сначала в контакте с Н. И. Подвойским и И. Л. Дзевалтовским, затем – с Э. М. Склянским, затем был приглашен вами в ревизию М. С. Кедрова, дальше вы знаете.
Но в семье своей, в которой отец и мать старые, хотя и аполитичные, но старинных взглядов люди, и жена, подчиняющаяся моему влиянию, но не моим убеждениям, в политику и политические вопросы не вводил, старательно избегая говорить о каких-либо делах, чем вызывал против себя обвинения в скрытности.
То же самое отношение я принял и с В. А. Миллером по его приезде с фронта, сначала пытаясь убедить его, затем приняв с ним безразличный, ничего не выражающий, «ни да ни нет» тон, достаточный, чтобы не разойтись, но и не подававший каких-либо надежд человеку в его ли просьбах или спорах.
Этот-то тон в связи с другим тоном «терпимости», который был принят братом и мною в школе маскировки (почему – я упомяну ниже), вероятно, ввел в обман В. А. Миллера, когда он дошел до признания в участии в заговоре.
Здесь была, однако, точка поворотная. Это уже были не одни разговорчики, и я ужаснулся. Это уже был факт с его стороны, и я должен был как-нибудь на него реагировать. Сколько колебаний, сомнений и душевных мук я тогда вынес! И в конце концов, с точки зрения, как теперь смотрю, я сподличал и не сделал так, как должен был сделать коммунист, ибо тогда я уже был членом партии, – пойти, не считаясь ни с какими отношениями и родством, и заявить товарищам из боевого органа ЧК, ибо это был, по существу, тот же враг, лишь в тылу. Перевесили во мне тогда чувства родственных отношений и ведь еще то, что тогда бы разрушилась вся моя семья – ушла бы жена с ребенком, может быть, отвернулись бы старики, ибо на их языке я подвел бы ее брата на расстрел, и мотивы «убеждений» едва ли бы здесь что значили.
Василий Александрович Миллер – родственник мне, брат моей жены. Как родственника и душевного в частной жизни человека, я его, можно сказать, любил. Идейные пути наши разошлись уже давно, особенно во время войны, которая разделила нас и физически, – я его почти не видал до демобилизации после Октябрьской революции.
Он приехал с фронта в колеблющемся настроении задавленности происходящими событиями, смысл которых он, видимо, не сознавал. Под моим и отчасти брата (моего брата А. Н. Сучкова) влиянием он решил пойти служить в Красный Крест, думая принять командование дивизионом. Потом случайно встретился с левым эсером Аносовым и вместе с ним спроектировал школу траншейной артиллерии; после же восстания левых с.-р., в котором он спас положение в школе траншейной артиллерии, которую Аносов, повидимому, приготовлял как одну из баз восстания, вскоре перешел в Инспекцию[346] т. Н. И. Подвойского, где работал до весны нынешнего года, насколько мне известно, вполне успешно. В его настроении, по-видимому, происходил перелом до того, что однажды, в марте – апреле с. г., он принес мне заявление о желании поступить в партию РКП (большевиков), на котором уже стояла рекомендация одного из членов РКП, товарища из Инспекции (фамилии не помню).
При разговоре с ним я видел искреннее желание его войти членом в РКП и даже сгоряча дал ему вторую рекомендацию, но на следующий же день поехал к Н. И. Подвойскому, чтобы переговорить о Миллере. Николай Ильич дал мне отзыв благоприятный как для советского работника, но не как о достойном стать членом РКП, говоря, что, кроме того, у Миллера была какая-то история в Астрахани, и я просил Миллера мою рекомендацию с его заявления снять. После этого мы не видались, кажется, порядочное количество времени. Миллер ушел из Инспекции, перешел в Высшую стрелковую школу, наконец, ушел и оттуда. Это было время наступления Колчака.
К этому времени относится первое конкретное указание Миллера о том, что он стал принимать участие в какой-то белогвардейской организации.
Надо заметить, что я, став в 1906–1908 годах государственным социалистом[347] совершенно своеобразного, «своего» толка, даже мечтал тогда выступить со своей собственной «теорией»; к 1917 году отчасти под влиянием ощущавшегося кризиса и революции находился в периоде чрезвычайной борьбы мысли, не был совершенно удовлетворен Февральской революцией, немедленно начал присматриваться и изучать «большевистское» движение и с крайней быстротой, еще до наступления Октября, признал и принял своим убеждением, единственным исходным и счастливейшим моментом человечества – раз навсегда свергнуть иго эксплуатации путем всемирной социалистической революции с коммунистическим завершением ее на развалинах государственных форм общежития. На этом основании я, после приезда Н. В. Крыленко в Ставку, немедленно вошел с ним в контакт (хотя его раньше лично не знал) о строении новой жизни армии (тогда еще Красной гвардии) и держал соответствующую речь и отношение среди сослуживцев по Управлению полевой инспекторской инженерной части, где я служил. Переехав в Петербург и Москву, я продолжал ту же работу, сначала в контакте с Н. И. Подвойским и И. Л. Дзевалтовским, затем – с Э. М. Склянским, затем был приглашен вами в ревизию М. С. Кедрова, дальше вы знаете.
Но в семье своей, в которой отец и мать старые, хотя и аполитичные, но старинных взглядов люди, и жена, подчиняющаяся моему влиянию, но не моим убеждениям, в политику и политические вопросы не вводил, старательно избегая говорить о каких-либо делах, чем вызывал против себя обвинения в скрытности.
То же самое отношение я принял и с В. А. Миллером по его приезде с фронта, сначала пытаясь убедить его, затем приняв с ним безразличный, ничего не выражающий, «ни да ни нет» тон, достаточный, чтобы не разойтись, но и не подававший каких-либо надежд человеку в его ли просьбах или спорах.
Этот-то тон в связи с другим тоном «терпимости», который был принят братом и мною в школе маскировки (почему – я упомяну ниже), вероятно, ввел в обман В. А. Миллера, когда он дошел до признания в участии в заговоре.
Здесь была, однако, точка поворотная. Это уже были не одни разговорчики, и я ужаснулся. Это уже был факт с его стороны, и я должен был как-нибудь на него реагировать. Сколько колебаний, сомнений и душевных мук я тогда вынес! И в конце концов, с точки зрения, как теперь смотрю, я сподличал и не сделал так, как должен был сделать коммунист, ибо тогда я уже был членом партии, – пойти, не считаясь ни с какими отношениями и родством, и заявить товарищам из боевого органа ЧК, ибо это был, по существу, тот же враг, лишь в тылу. Перевесили во мне тогда чувства родственных отношений и ведь еще то, что тогда бы разрушилась вся моя семья – ушла бы жена с ребенком, может быть, отвернулись бы старики, ибо на их языке я подвел бы ее брата на расстрел, и мотивы «убеждений» едва ли бы здесь что значили.