Кроме того, во мне гнездилась расслаблявшая волю мысль, что я постепенно успею отклонить Миллера и вырвать его из организации, куда он попал по своему прирожденному легкомыслию и доверчивости.
   И вот, действительно, терпя его «разговоры» и только старательно отгораживаясь, желая хоть чем-либо случайно помочь ему в его делах, я через несколько времени попытался начать отклонятьего от «своевременности», затем от «целесообразности» его участия и, наконец, о том, принесет ли это пользу или вред любимой им родине. Наконеця прибегнул к косвенной угрозе, сказав, что за ним следят, что ему надо все бросить, и он действительно испугался, бросив дела, квартиру и, как мне казалось, ту организацию, где он участвовал.
   На этом я, было, и успокоился, особенно потому, что ничего не знал о том, где он участвует, предполагаялишь из его слов, что это какая-то кучка вздорных заговорщиков, не централизованная где-либо. От узнавания же фактической стороны его «дел» я всячески уклонялся, ибо, если бы я узнал больше одного факта участия самого Миллера «где-то», а п о самом заговоре, я чувствовал, что должен был бы окончательно разрубить гордиев узел и пойти сообщить товарищам. Вместо этого я прятал «голову в подушку» и думал, что ничего и нет вокруг.
   Но через некоторое время обстоятельства круто изменились. Я не помню точной последовательности фактов, но самые факты точно укажу.
   Во-первых, Миллер, боясь обыска, попросил поставить в школе в Москве свои чемоданы. Я разрешил. Когда я спросил, что в них, он ответил, что там динамит. Я потребовал у него немедленно убрать их вон, а брат даже хотел, узнав от меня, что динамит в школе, немедленно зарегистрировать его, но Миллер уже взял чемоданы вон. Чемоданов этих я не видел, ибо вся история произошла в 24 часа, и я был в Кунцеве.
   Во-вторых, Миллер приехал ко мне и стал передавать мне, что он снова продолжает работу в организации и что он предупреждает меня, чтобы и я поторопился «осознаться», ибо за рубежом по его сведениям, я уже приговорен к смертной казни. Я отделывался отнекиванием.
   В-третьих, Миллер стал приставать ко мне с типографией, которую надо было скрыть, иначе он попадется. Я согласился, рассчитывая взять типографию и ее более ему не отдавать. Тогда он через некоторое время стал строить проекты пустить эту типографию (одну маленькую машину) в ход. Я сначала наотрез отказался, а затем, видя, что иначе дело дойдет до того, что он поставит ее в другом месте, стал как бы соглашаться и не соглашаться, затягивая дело. Затянул я его до того, что Миллеру пришлось в конце концов, по-видимому, под нажимом пойти на какие угодно условия, лишь бы сложить где-нибудь типографию, и я тогда согласился окончательно ее взять в школу под условием сопровождения ее официальной бумагой, на что он согласился, сказав, что сопроводит ее бумагой от какого-то ушедшего на фронт артиллерийского дивизиона. Я же по получении машины предполагал ее немедленно же отдать в приказе по школе, мотивировав тем, что иначе нельзя было по обстоятельствам дела, и тем обезвредить и отчасти и спасти Миллера. Но последний вдруг ни с того ни с сего приехал в мое отсутствие (я был в Москве) в школу с каким-то неизвестным мне человеком и пытался завести разговор с братом. Этого разговора я так доподлинно и не узнал, после чего я немедленно телеграфировал Миллеру мой отказ взять машину, ибо участие многих лиц вывело бы меня, как я уже говорил, из моих «отношений» к Миллеру и к факту знания самого заговора и к немедленной необходимости сообщить о нем.
   Наконец, последнее ― Миллер взял, по его просьбе, у меня две старые австрийские винтовки с патронами, а затем еще просил достать оружия. Я, конечно, тянул и ничего не достал.
   Да, просил он меня устроить на службу 2–3 [человек] в ж.-д. войска, я это не исполнил, но не отказал ему.
   Наконец терпенье мое иссякло. Эта «игра» была не только невозможна, но и нестерпима. Я задыхался в ней. Я уже имел, потеряв всякую надежду исправить Миллера, с ним крупные разговоры, уже вел к разрыву.
   Правда, я имел от этих отношений известную, весьма крупную пользу для нашего дела. Я потребовал у Миллера не захватывать школы в его организацию и ничего не делать без моего ведома. По-моему, он это требование исполнил.
   Далее, Миллер обещал держать меня в курсе «выступлений» и в августе указывал на готовившееся выступление в конце августа. Я сейчас же, кстати, смутил его, что это «провокация», и через несколько дней он пришел сказать мне, что выступление не состоится. Я был спокоен за школу, что у меня в ней заговорщицкого нет, эта была моя лучшая агентура, притом самая лучшая и безошибочная.
   Наконец я в этих отношениях с Миллером ровно ничем (если не считать ничего не стоящих двух винтовок) реально не помог врагам Советской России и нашего дела, а извлекал из этого гораздо большую пользу. Вот почему на базе родственных отношений я щадил Миллера, но, повторяю, отношения становились столь невозможными, что я шел уже на разрыв с Миллером, что он сам, по-видимому, чувствовал, становясь ко мне недоверчивее.
   Уже отказ мой взять типографскую машину довел дело почти до разрыва, но тут пришел арест.
   Мое отношение к Миллеру станет вам уже совершенно ясным после того, как я дам вам еще несколько штрихов к общей картине.
   Характер работы моей вы знаете. Вы знаете, что я отдаю всего себя раз взятой идее. Так же я и работал как коммунист для достижения победы нашего всемирного социалистического отечества, всемирного освобождения рабов капитализма, всемирной коммунистической революции.
   Я все свое время уделял этой работе, оставляя жалкие крохи семье и ничего себе лично. Вы знаете мою работу, с вами в поезде, в Архангельске,[348] помните, как оценили ее англичане в своей прокламации, оценив мою голову. Потом я уехал в Москву и отдался весь на создание нового, могучего средства борьбы – военной маскировки, которую я хотел поставить первою в Р.-Кр. Красной Армии.
   О маскировке есть разные мнения, есть еще и не верящие в нее. Но у меня, кроме моего и сотрудников глубокого убеждения, есть почти единодушное мнение самых выдающихся специалистов и, главное, – документальные доказательства выдающегося успеха первых же начинаний на фронте, первых же шагов созданных мною маскировочных частей.
   И там ясно говорится, что это целый переворот в военном деле. И я, и брат создали это дело из ничего, из пыли, все на своих плечах, пробивая всюду косность, незнание или недоверие. Как трудно было собрать людей для дела.
   И вот мы молчаливым согласием (смешно сказать – мы никогда этого не решали сообща) применяли особую систему в школе – известной терпимости по отношению к мелочам жизни, – стремясь обставить получше работников и не придираясь к мелким недостаткам людей. Главным образом этот характер отношений поддерживал брат, я был грубее, строже, но тоже не протестовал. Это привлекало к нам работников из сослуживцев.
   Затем, все прочие ряды войск – артиллерия, авиация, инженерные войска – имели уже своих специалистов, кадровых и военного времени. У нас же, в маскировочном деле, вновь создаваемом их не было, их приходилось вновь создавать. Поэтому пришлось брать курсантов из имеющих соответствующее образование около среднего, преимущественно из числа художников.
   Но так как среди последних мало коммунистов, приходилось брать молодежь и ее перерабатывать. Ведь не ждать же у моря погоды, когда нужно строить Красную Армию и когда мы для пехоты, например, берем для нее даже кадровых офицеров, чуть ли не завзятых белогвардейцев. А здесь мы выпускали, как показал опыт, идейных работников.
   Но сколько же было при этом труда, сколько работ, сколько волнений. Скажу о себе ― я совмещал: 1) помощника начальника школы, 2) начальника отдела опытных станций и ученых исследований по военно-маскировочному искусств], 3) заместителя комиссара, 4) лектора по маскировке в школе академии Генштаба, курсов разведки, 5) вел литературную работу, 6) председателя ячейки РКП (б) школы, 7) выступал на митингах и пр., 8) читал лекции по государственному праву в Центральной школе советской работы, 9) начальника военно-маскировочного отдела ЦУС[349] и постоянного члена Технической комиссии,[350] 10) члена Инженерного комитета по маскировочным вопросам, 11) наблюдал за техникой маскировочных работ, формировал маскировочные части, снабжал фронты специальным маскимуществом, формировал маскобазу, был докладчиком по маскировочным вопросам во Всероглавштабе и в Полевом штабе и даже 12) председателя комиссии по выработке форм Красной Армии.
   И все маскировочное дело – я да брат. И без нас оно погибло бы.
   Вот в этой-то каторжной работе, имея на плечах ответственность политическую за школу, я отчасти и ухватился за свои отношения к Миллеру как за верный манометр, лучше всякой агентуры могущий мне показать надвигающуюся опасность белогвардейства в школе и устранить ее вовремя. И я убежден, что до сего времени в стенах школы никакого заговора нет и не было.
   И отчасти считаю, что обязан этим своему «предохранительному клапану» – Миллеру.
   Вот все, что я сейчас могу написать вам. Я истощен скорее не тюрьмой, а моральным гнетом, на меня свалившимся.
   Вся моя вина изложена здесь, большей у меня нет – за это ручаюсь своими честными именем и кровью.
   Т. Менжинский[351] намекал мне на какую-то передачу мною сведений, оружия (в большом количестве, а не те две винтовки) и передачу через рубеж белогвардейцев. Я считаю это пустыми словами, сплетнями и, безусловно, отрицаю какое-либо мое в этом участие, если таковые факты где-либо были. Никаких сведений я врагу не передавал, никакого оружия и никаких белогвардейцев через рубеж не препровождал. Если т. Менжинский говорил мне на основании чьих-либо показаний, дайте мне их разобрать – я сейчас же выясню истину.
   Я знаю, что я виноват в своих отношениях с Миллером, мною описанных. И сколько уже горечи, а теперь и позора испил за них! Я поздно теперь, но горько раскаиваюсь за первую минуту моей слабости, от которой все пошло дальше неумолимым клубком. Правда, я больше извлек для нашего дела, может быть, пользы, но для меня в моих глазах это не оправдание.
   И если товарищи по партии осудят меня за это – я приму смерть как достойное по моей ошибке.
   Но если вы и другие товарищи вспомните мою уже двухлетнюю бескорыстную, идейную, беззаветную работу и на нашу коммунистическую революцию и коммунистическую идею, то, как я, за исключением этого случая, никогда не нарушал доверия партии и товарищей, не щадил своей жизни (восстание л. с.-р. и пр.), и вот, отдавая всего себя на общую работу, и, может быть, дадите вновь надежду восстановления вашего ко мне доверия, забыв, как я однажды завязал свою ногу в болоте, я с удесятеренной энергией, прошедший этот очищающий опыт, буду безгранично счастлив отдать всего себя на служение нашей великой задаче всемирной коммунистической революции.
   Ник. Ник. Сучков
   19/Х – 1919 года
[ПОКАЗАНИЯ А. Н. СУЧКОВА]
   Незадолго до моего ареста ко мне приехал Миллер, который сказал, что есть типографская машина, оставленная каким-то полком, и предложил ее школе маскировки. Я заявил, что у нас есть уже одна «американка», на что он заявил, что может быть, эту машину можно поставить к нам на хранение, причем машина могла бы быть собрана и могла бы обслуживать школу.
   Разговор происходил в присутствии Назаревского Бориса Владимировича и неизвестного мне человека в очках.
   Миллеру заявил, что специального человека у меня на вторую «американку» нет. Миллер указал на неизвестное мне (4-е) лицо, говоря, что он может печатать. На мой вопрос, на каких основаниях он ко мне поступит, так как у меня нет штатных мест, Миллер заявил, что этот человек служит у него в школе и может быть командирован в школу маскировки.
   Я сказал: для канцелярии машина не нужна, спрошу у брата, не нужна ли для научного отдела, тогда сообщу.
   Миллер торопил меня взять машину, потому что машину необходимо в скорейшем времени принять, иначе она уйдет.
   Я спросил неизвестного, каких он убеждений, состоит ли в профсоюзе (желтом или красном[352]), насколько он опытен. Он заявил, что заведовал типографией «Русское Слово»,[353] сам опытный наборщик. Тогда я ему предложил поступить на штатное место вместо тов. Тихомирова, которого намеревался устроить на другое место. Неизвестный отказался, говоря, что связан с Миллером.
   Относительно убеждений от ответа уклонился. Я указал, что вопрос существен, так как в его руках будет станок, на котором могут быть напечатаны всевозможные вещи.
   Он заявил, что всякий печатник может набрать, а затем, напечатав, рассыпать набор, так что я все равно никого не поймаю. Весь вид его показался подозрительным, так что когда я брату передал разговор, то брат решительно отклонил предложение и сказал мне, чтобы я телефонировал, что машину, которую я должен был на другой день к 11 часам утра послать за типографией, не пошлю.
   Миллеру я протелефонировал, что в машине (типографии) мы не нуждаемся и за ней мы не пришлем.
   Назаревский все время молчал, и я к нему не обращался.
   Ал. Сучков
   2/Х – 1919 года

ОЧНАЯ СТАВКА А. Н. СУЧКОВА С К.[354]

   Подъехали на мотоциклетке К. и Миллер к квартире гр. Сучковых, причем гр. Миллер позвонил из этой квартиры в кабинет А. Н. Сучкова в канцелярию.
   На квартире Сучковых какая-то женщина (не прислуга) передала К. и Миллеру две винтовки и ящик патронов, причем предварительный разговор был таков:
   Миллер: «Где они?» Женщина показала на комнату: «Здесь».
   Гр. Миллер, по-видимому, зная хорошо расположение квартиры, сам пошел, взял винтовки и патроны и передал их мотоциклисту. А. Н. Сучков при передаче винтовок и патронов не присутствовал и заявляет, что узнал об этом на допросе.
   К.: О винтовках был разговор дня за два до этой передачи, именно: Миллер говорил мне, что, кстати, в Кунцеве следует захватить винтовки и патроны, данные ему Сучковым. На мой вопрос, дадут ли Сучковы еще оружия, Миллер заявил, что винтовок пока нет, холодного оружия они обещают достаточно.
   Сучков А. Н.: Никаких разговоров о передаче холодного или огнестрельного оружия с Миллером я не вел.
   К..: Разговор с Миллером был на Театральной площади, причем Миллер поздравил с большой победой: был вчера в Кунцеве, меня познакомили с Яндоловским и Михайловым, договорились принять участие в восстании, причем просили дать посерьезнее задачу. В залог доверия Яндоловский и Михайлов обещали дать («во всякое время в вашем распоряжении») 50 винтовок и 15 000 патронов. Оружие не было передано из-за недостатка помещения для хранения.
   Сучков А. Н.: На вопрос, кто познакомил Миллера с Яндоловским, заявляю – не я. Яндоловского и Михайлова хорошо знаю. Яндоловский был инструктором школы, мною было предложено ему перейти в караульную роту. Михайлов – инструктор школы. Кроме Яндоловского, мною приглашены Стронский Ник. Мих., через Стронского, кажется, Зродловский, Лачинов и другие.
   Никаких поручительств за этих лиц не было. Яндоловский познакомился с Миллером, по его словам, на празднике дня Советской пропаганды, на школьной территории, 7 сентября.
   К.: Задолго до приобретения машины Миллер говорил однажды, даже в присутствии Подгорецкого, о том, что машину безопаснее всего поставить у двоюродного брата – коммуниста Сучкова. Я говорил, что коммуниста следует опасаться, однако Миллер уверял, что Сучковы люди свои.
   Разговор в кабинете А. Н. Сучкова. Участники: Назаревский К., А. Н. Сучков и Миллер.
   Сначала Миллер: Говорил о постановке машины, причем Сучков уклонялся от окончательного ответа. В разговор вмешался К.: вопрос о машине давно был известен А. Н. Сучкову. А. Н. говорил о деле, как о знакомом, но всячески увиливал, желая, чтобы дело шло, но самому быть в стороне, предлагал разные комбинации, например работать на машине после пяти часов, поместить типографию в избушке среди дач видных коммунистов (тт. Рязанов, Балабанова, Раковская), так как тогда «никакая МЧК не будет опасна» и т. п. К. все отклонил.
   П р и м е ч а н и е. Перед началом разговора А. Н. Сучков попросил присутствовавших двух лиц выйти из комнаты.
   Порешили взять машину на два дня – привезти машину, поставить, напечатать материалы и увезти. Миллер сказал, что представит бумагу от какого-то полка на имя А. Н. Сучкова, причем в бумаге будет указано, что машиной можно пользоваться.
   А.N. Сучков отрицает: предварительные переговоры о машине (всякой легальной и нелегальной), все о «комбинациях» (печатание после 5 часов), об избушке, о взятии машины на два дня.
   Ал. Сучков
   3/Х – 1919 года
 
   ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
   Садовое кольцо. Хлудов [ский] тупик[355] – р. Москва
 
   П р и м е ч а н и е. Позиция рассматривается от противника.
 
   Для обстрела Фурманного пер. и Доброй Слободки[356] на Садовой-Черногрязской надлежит занять дома: № 13 (6 стрелков) и № 19 (6 стрелков). Садовая-Черногрязская хорошо обстреливается из одиноко стоящего дома № 1, обращенного на нее, причем здесь необходим один пулемет и 5–6 стрелков. Покровка обстреливается из углового дома № 21-3, где необходим один пулемет и 5–6 стрелков; из этого же дома достигается фланкирование[357] вправо небольшого участка Земляного вала. Для получения перекрестного огня в Покровку желательно занять угловой дом (угол Старой Басманной и Земляного вала[358]), противолежащие дому № 21-3 (6–8 стрелков). Из этих двух одиноко стоящих домов достигается перекрестный огонь для защиты образуемых этими домами ворот при выходе с Покровки на Садовое кольцо (всего 10–12 стрелков). Из второго одиноко стоящего дома пулеметом обстреливается вправо значительный участок Земляного вала, приблизительно до Яковлевского пер.[359] Для дальнейшего фланкирования Земляного вала необходимо занять дом № 7 на углу Садового тупика: поместив здесь пулемет, можно дать огонь вплоть до Сыромятнической ул. Для анфилирования[360] М. Казенного пер.[361] необходимо приспособить к обороне 8—10 стрелками ограду церкви, находящуюся против Б. Казенного[362] пер., д. 6, занять дом № 25 (6–8 стрелков). Следующим пунктом, который важно укрепить на всякий случай, явится здание Курского вокзала, где необходимо поместить 50–60 стрелков при одном пулемете. Также следует занять дома, выходящие на площадь перед вокзалом, один из них, № 27, другой – на противоположной стороне. В каждом из этих домов, фланкирующих Земляной вал влево и вправо и обстреливающих подступы к Курскому вокзалу, должны быть помещены 20–25 стрелков (в доме № 38 помещается ЖЧК).[363] Также надо занять 8—10 стрелками дом № 37 для обстрела Воронцова Поля[364] и фланкирования подступов. Для обстрела дальним продольным огнем Земляного вала д. № 87 (2 – должно быть занято пулеметом боковое окно дома № 44), амбулатория, расположенного на противоположной стороне Земляного вала. Для дополнительного анфилирования Воронцова поля занимается 6–8 стрелками дом № 45. Для фланкирования влево Земляного вала – одним пулеметом дом № 47, поместив его на чердачное помещение, так как ближнего обстрела этот дом не дает. От Сыромятнической ул. до р. Яузы нельзя достичь фланкирования Земляного вала. Поэтому для обстрела Грузинского пер.[365] и ближайших участков Земляного вала вправо и влево необходимо занять гарнизоном в 15–20 человек дом № 53 (детская больница). Участок Земляного вала, прилегающий к реке Яузе слева, не может быть обороняем достаточным продольным огнем, а кроме того, может угрожать занятое противником большое фабричное здание на противоположной стороне Земляного вала. Для борьбы с ним необходимо занять 8—10 стрелками дом № 55. Защита пункта, где р. Яуза пересекает позицию, затрудняется отсутствием удобных анфилирующих капониров,[366] поэтому представляется необходимым в глубине позиции, позади Высоко-Яузского моста, оборудовать на обоих берегах близ воды 2 окопа (на 8—10 стрелков каждый), которые давали бы ближайший перекрестный огонь вперед. Сверх того, можно укрепить ограду моста, поместить здесь 6–8 стрелков, а также занять дома на обоих берегах р. Яузы – 57 и 59, расположив в них 25–30 стрелков. Затем должен быть занят д. № 61 (8—10 стрелков и 1 пулемет) для обстрела Земляного вала влево, вплоть до Грузинского пер. Для анфилирования Николо-Ямской (Ульяновской) ул. должен быть занят 6–8 стрелками д. № 71, в котором, судя по вывеске, помещается клуб анархистов. Из дома № 77 6–8 стрелками простреливается Тетеринский пер. Для дальнейшего фланкирования Земляного вала должно быть 8—10 стрелков, д. № 85, откуда достигается хороший обстрел подступов, вплоть до Таганской площади. Далее необходимо занять дом № 87—2, имеющий большое значение, так как пулеметом из этого дома фланкируется прострел 6–8 стрелками Таганского тупика. Из дома № 91 обстреливается Б. Радищевская ул. (Швивая горка[367]), из него же фланкируется 10–15 стрелками вправо Таганский проезд до дома № 113. Для достижения дальнейшего обстрела Б. Радищевской ул. следует занять дом на углу Коммунистической и Советской ул. (продовольственный магазин внизу), должны быть помещены 8– 10 стрелков. Следующим важным пунктом является д. № 113, из которого анфилируются (18–20 стрелками) Радищевская, Гончарный пер. и фланкируются одним пулеметом вправо Краснохолмская (Народная) ул., Гончарная ул. (ул. Володарского) простреливается из дома на углу Б. Каменщики, здесь достаточно поместить 5 стрелков, т. к. выход Гончарной ул. на Садовое кольцо достаточно хорошо защищен перекрестным огнем из указанных домов № 113 и 7. По Краснохолмской ул. дальше необходимо занять дом № 7, из которого 8—10 стрелками влево достигается хороший ружейный обстрел Таганской площади, а одним пулеметом из боковых окон этого дома фланкируется влево вся Краснохолмская ул. до самой реки Москвы, для усиления обороны этого пункта может быть занят 6–8 стрелками дом № 5, огонь которого будет перекрестным с огнем из дома № 7. У дома № 11 деревянный забор может быть занят 8—10 стрелками, приспособление этого дома может быть достигнуто при помощи имеющихся здесь же, в складе, строительных материалов. Следует обратить внимание, что между 4-й Гончарной и набережной есть Краснохолмские бани, расположенные в глубоком дворе, на противоположной стороне ул.; на случай, если этот двор окажется проходным, необходимо против него занять забор склада лесных материалов (6–8 стрелков). На левом фланге этого участка должен быть занят дом № 1 по Краснохолмской ул. (двухэтажный небольшой белый дом), из которого посредством 8—10 стрелков и одного пулемета достигается обстрел подступов к мосту и фланкированию косым огнем берегов р. Москвы. С целью анфилировать Гончарную наб. необходимо надлежащим образом приспособить к обороне расположенную у моста сторожевую будку, где должны быть помещены 4–5 стрелков и 1 пулемет.
   Для запоров входов в улицы, уходящие в глубь нашего расположения: 1) должны быть устроены баррикады с перекопами в следующих улицах: Ст. Басманной (10–12 стрелков), 2) Гороховской[368] (5–6 стрелков), 3) три баррикады на Садовой, Б. Никольском и М. Никольском пер. по 5–6 стрелков в каждой (всего 15–18 стрелков), 4) Сыромятни [ческой] (5–6 стрелков), 5) Сыромятников, впереди Кривого пер. (8—10 стрелков), 6) Сиваковом пер. (5–6 стрелков), 7) Николо-Ямской (8—10 стрелков), 8) Грязный переулок[369] (5–6 стрелков), 9) Третьем Дровяном пер.[370] (5–6 стрелков), 10) четыре баррикады в улицах Б. Алексеевской (Коммунистической), Семеновской (Советской), Пустой[371] и Воронцовской (всего 20–24 стрелка), 11) Б. Каменщики (5–6 стрелков), 12) М. Каменщики (5–6 стрелков), 13) Краснохолмской наб. (8—10 стрелков). Итого 18 баррикад.
   Отдельных перекопов необходимо перерыть 17 штук в следующих пунктах: 1) Покровке, 2) М. Казенном, 3) Б. Казенном, 4) Яковлевском, 5) Воронцовом Поле, 6) Грузинском пер., 7) Серебрян[ической] наб. и напротив, по другую сторону Яузы (то есть всего 2), 8) Николо-Ямской – 2, 9) Тетеринском, 10) Таганском тупике, 11) Б. Радищевской, 12) Радищевской, 13) Володарского, 14) 4-й Гончарной, 15) Гончарной наб.
   Кроме того, для препятствия движению по фронту при наличии времени и благоприятных условий могут быть устроены перекопы по Садовому кольцу в следующих местах: 1) между Б. и М. Казенными пер., 2) между Сыромятником и Б. Сыромятником, 3) для запоров входа на площадь перед Курским вокзалом – два, 4) между мостом и Сиваковым пер., 5) у дома № 85, 6) два перекопа у входов в площадь, образуемых с выходами Коммунистической и Советской, Пустой и Воронцовской улиц, 7) у дома № 113, 8) правее дома № 7, 9) левее Краснохолмской наб. Всего 11 перекопов.
   Всего для обороны этой линии потребуется около 450–550 стрелков при 14 пулеметах (не считая прислуги при последних). По силе сопротивляемости этот участок является вполне удовлетворительным, и лишь его центр у р. Яузы требует особого внимания и дополнительного усиления.