Вельскопф-Генрих Лизелотта. Топ и Гарри

   — Нет, — произнес Харка.
   — Жаль. Ну, тогда доброй ночи! — И Генри направился к бараку, где жил Джо.
   Харка похлопал Серого по шее, отвел его немного от лагеря, уложил на землю и рядом с ним устроил себе ложе из бизоньих шкур. Он понял, что раз отец опять принялся за «таинственную воду», его не дождаться.
   Усталый Харка проспал до рассвета. Отец так и не появился. Утром, когда вместе с другими людьми старый траппер поехал за мясом, Харка присоединился к нему. Лошади встали у первого убитого Харкой бизона, и траппер заметил, что индеец что-то хочет сказать.
   — Ну, что ты, говори!
   — Скажи, можно мне взять печень и мозги убитых мною бизонов?
   — Мозг и печень? А языки?
   — Нет, языки мне не нужны.
   — Тогда поделимся: мне — языки, а тебе — мозг и печень. Поможешь мне снимать шкуры.
   — Хорошо. А рога и шкуры я бы хотел тоже забрать. Мясо мне не нужно, я настреляю для себя и другой дичи.
   — О чем разговор, я согласен. Все равно шкуры нам ни к чему. Торговцев, которым можно бы их продать, тут нет. А что ты собираешься делать с ними?
   — Я передам их пауни, чтобы они обработали. Я хочу построить палатку для нас с отцом.
   — Подумать только! Слушай, а не передашь ли ты и две моих шкуры для обработки?
   — Если хочешь. Но одну шкуру я подарю женщине пауни за работу.
   — Но только из твоих девяти, понял?
   — Хау.
   Траппер удивленно посмотрел на юного индейца.
   — Ты замечательный парень и годишься не только для охоты, — добродушно пошутил он. — Отдай женщине одну мою шкуру. И вот что, если Джим имеет что-нибудь против тебя, можешь на меня рассчитывать.
   — Хорошо.
   Весь день до позднего вечера Харка был занят: снять шкуру бизона и очистить ее от жира и мяса — это была нелегкая работа. Закончив ее, он навьючил шкуру на двух лошадей. Мозги и печень ему не хотелось везти в лагерь. Он развел костер и стал поджаривать свои деликатесы. Подошел траппер.
   — Неужто ты все сразу съешь?
   — Да.
   — Приятного тебе аппетита. Ну и брюхо у тебя! Когда же ты следующий раз будешь обедать?
   — Послезавтра.
   Харка был в восторге от такого изысканного лакомства. В лагере приятной для него по вкусу пищи не было, и с этого дня он решил сам заботиться о своем пропитании.
   Было далеко за полночь, когда Харка вернулся в лагерь. Отца он нашел лежащим у коней. Матотаупа хотел похвалить Харку за отличную работу, но по резким движениям сына догадался о его настроении, и слова похвалы застряли в горле. Он притворился спящим и натянул одеяло на лицо. Ему было не по себе, ведь он дал сыну слово никогда больше не пить «таинственную воду»— и вот опять напился почти до потери сознания!..
   Он лежал спиной к спине со своим сыном, но чувствовал себя очень одиноким. «Видимо, в этой воде какой-то особенно злой дух», — думал он, и эта мысль вдруг так испугала его, словно увидел себя на краю бездонной пропасти.
   ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
   Прошло три года. Рельсы железной дороги дотянулись уже до лагеря строителей. К ночи ожидалось прибытие поезда с материалами. После разгрузки он должен был отправиться в обратный путь.
   Джо Браун сидел на постели в своей комнатушке. Он еще и еще раз перечитывал письмо. Его миссия на строительстве была завершена, и все дела он уже сдал прибывшему преемнику. Браун проявил себя, однако, достаточно энергичным и предприимчивым человеком. В условиях бешеной конкуренции различных компаний, осуществлявших строительство дороги, о таких качествах не забывали, и Браун получил новое выгодное положение. По случаю отъезда он давал прощальный ужин.
   Генри вошел в комнатушку Джо Брауна. Молодой инженер был полон энергии.
   — О Джо, сегодня будет великолепно. Я приглашу скрипача, который пиликает тут по вечерам. А кроме того, я обнаружил настоящего цыгана. Ну, этот сыграет так сыграет! Все варится, жарится! А завтра — завтра мы уже будем катить по этой опостылевшей прерии! Как я рад!
   Браун даже рассмеялся.
   — Во всяком случае мы свой участок пути сделали, и премия — наша.
   — Я в этом уверен, Джо. Но извини, у меня еще куча дел. Один вопрос: кого ты хочешь видеть за нашим столом?
   — Конечно, людей достойных, которых не так уж у нас много, и, конечно, тех, с кем мы блуждали по прерии и кто знает, что нам пришлось пережить…
   — Хм… это значит… ну, словом, этот Петушиный боец — Билл не та фигура, которую хотелось бы видеть за нашим столом…
   — Ты прав. А знаешь, составь два стола. Наиболее респектабельная публика пусть усядется с нами, а этих головорезов — подальше.
   — Ага. Топ будет?
   — Топ и Гарри.
   — Гарри, пожалуй, откажется.
   — Ах, упрямец!.. Но он спас мне жизнь… Уж в последний-то день он должен быть. Скажи ему, что сегодняшний вечер — это его служба.
   Генри пошел на окраину лагеря, где стояла палатка Топа. Она была сделана из шкур, добытых Харкой на охоте.
   Генри вошел внутрь. Его приветствовал Харка, который только что улегся спать, но, услышав шаги, успел подняться. Генри шел уже двадцать пятый год, но он был почти на голову ниже рослого семнадцатилетнего индейца. До сих пор Генри как-то не приглядывался к разведчику, хотя доставал ему книги — Гарри пристрастился к чтению. В обмен на шкурки он дал Гарри хорошую карту. Вот и все. Отношения между ними были чисто служебными. Сегодня же Генри вдруг обратил внимание на лицо индейца. Это уже не было лицо мальчика. Выделялся высокий открытый лоб, нос с горбинкой. Слегка прикрытые веки придавали этому лицу независимый вид.
   — Джо Браун приглашает тебя и твоего отца на прощальный ужин. Быть на этом ужине — твоя обязанность, твоя служба. Так сказал инженер Браун, — произнес Генри.
   — Но служба не обязывает меня пить виски. Я не пью. Это может вызвать неудовольствие, если я приду и не стану пить. Но если хочет Джо Браун и если хочет отец — я приду.
   — Хорошо. Мы будем вас с отцом ждать, как только прибудет поезд. — Генри был рад покинуть палатку. И дело было не только в том, что у них с Харкой не находилось общего языка. Ему не по себе было от женщины, которая присутствовала при разговоре. Он принял ее за старуху, но о возрасте ее трудно было сказать что-то определенное. Вместо носа у нее был багровый рубец, уши отрезаны, щеки совершенно провалились, руки худы, как палки. Закутанная в черный платок, словно страшный идол, восседала она в глубине палатки.
   Харка тоже не сожалел о быстром уходе молодого инженера. Поразмыслив немного, он покинул палатку и пошел в лавку. Для этой единственной в лагере торговой точки в одном из бараков был отведен угол с окном. Все здесь стояло втридорога, но так как других лавок поблизости не было, покупатели находились. Харка дождался, пока все разошлись, и тогда попросил трубочного табаку. Он расплатился монетой, которую извлек из расшитого индейским орнаментом кошелька. Подкладка кошелька с одной стороны была зеленая, с другой — красная. Юноша демонстративно повернул зеленую сторону к торговке. Это был условный знак. Торговка — черноволосая смуглая метиска — улыбнулась во весь рот, сверкнув белыми зубами, и на языке дакота тихо сказала:
   — Старуха все слушает. Вечером она придет с внучкой за водой.
   Харка вышел. Вернувшись в палатку, он отдал табак немой индианке, выкурил трубку и улегся спать. До прощального ужина было еще далеко.
   Вечером он отвязал коня и поехал к ручью, который еще не пересох, напоить коня. Дул ветер. Чуть доносились обычные запахи лагеря — запахи грязной одежды, потных человеческих тел, кухни. Едва слышались далекие голоса, бренчание котлов. На западе лежали горы, на которые уже упали фиолетовые тени. В небе заблестели звезды.
   Старуха пришла.
   Эта полная старая индианка целыми днями работала на кухне, чтобы прокормить себя и свою внучку. Она пришла сюда с ней, девочкой лет четырех, и пока ребенок плескался в воде, она говорила на языке жестов, но не с ребенком, как мог бы подумать посторонний наблюдатель, а с притаившимся Харкой, которого сразу же заметила. Она сообщила, что на кухню заходил парень из банды Джима и болтал там с белокожей девчонкой, что затевается какое-то злое дело.
   Юный индеец осмотрелся по сторонам и на языке знаков же ответил:
   — Пусть придет белая борода с нашими братьями.
   Старуха поняла ответ, позвала ребенка и ушла обратно в лагерь. Она жила вместе с негритянками рядом с кухней, куда и вернулась с девочкой. Тут она извлекла из своего мешка светлый китель, который брала в починку, и отправилась с ним в канцелярию лагеря. Человек с льняной бородой, которая делала его на вид старше, чем он был, подметал помещение. Старуха взяла у него из рук щетку, чтобы продолжить эту работу, положила зашитый китель на стол и сказала белобородому:
   — Приведи своих друзей на прощальный вечер. Гарри придет. — Молодой человек забрал китель, поблагодарил старуху и вышел. Он натянул китель на себя, посмотрел на звезды, определил, что у него еще есть время до начала празднества, и как будто без всякой цели направился к железнодорожному пути, туда, где должен был остановиться поезд. Там он встретил траппера, который нес дозор. Как будто между прочим бросил ему негромко:
   — Сегодня во время праздника мы сядем неподалеку от Гарри. — Затем в полный голос спросил: — Ну, так когда же придет поезд?
   Тут подошел Рэд Джим, и белобородый не стал продолжать разговора. Джим мог его узнать, а до сих пор белобородый избегал попадаться ему на глаза. В нем трудно было узнать того босоногого юношу, который три года назад чуть не получил пулю из револьвера Джима. Сейчас он снова вернулся в лагерь и под чужим именем нанялся на работу. Табельщик взял его себе помощником, и Мак Лину, как его звали, было известно многое, что некоторые люди хотели бы сохранить в тайне. Это Мак Лин сообщил Харке, что Рэд Джим присваивает деньги индейцев-разведчиков. Харка при отце сказал об этом Джиму, и тому пришлось отказаться от чужих заработков. Харку с этого времени Рэд Джим возненавидел еще больше.
   Около полуночи пришел поезд.
   — Ну вот, и последний день завершен точно по графику, — сказал инженер. — Значит, можно начинать. Пошли.
   В огромной палатке, которая обычно служила и столовой и магазином, были расставлены простые столы и скамейки. Посредине сооружен помост, где уже разместились музыканты. Стол для инженеров и администрации стоял поближе к буфетной стойке, недалеко от широкого прохода. Кто-то расстелил на нем скатерть и поставил цветы. Это не было предусмотрено программой Генри, но он и не подал вида, что это для него неожиданность.
   Джо Браун сел в центре, его преемник Тейлор — слева от него, начальник станции — справа. Другие инженеры, бухгалтер и кассир заняли места по соседству.
   Браун сделал заказ на весь стол.
   Вошел Матотаупа. Волосы его были аккуратно расчесаны на пробор и завязаны в две косы. Лоб стягивала повязка из змеиной кожи, сзади за нее заткнуты два орлиных пера, которые не часто украшали голову бывшего вождя. Прекрасно расшитая кожаная куртка была, однако, изделием не дакота, а пауни, о чем свидетельствовали линии узора. Впрочем, это могли понять только знатоки. Матотаупа держал себя независимо и гордо. Царственная осанка и весь праздничный наряд делали его совершенно другим человеком. Это был не индсмен, который собрался поужинать со своими товарищами по разведке, это был вождь, приготовившийся к приему знатных гостей.
   Харка, следовавший позади отца, не уступал ему ростом, но был по-юношески стройный. Куртки на нем не было: зимнюю, меховую, он не захотел надевать, а летнюю он так еще и не приобрел. Отцовская накидка из бизоньей шкуры, наброшенная на его плечи, была украшена изображениями подвигов военного вождя рода Медведицы. Никто не мог сказать, было ли какое-нибудь оружие под этой накидкой. Садясь за стол, молодой индеец выбрал такое место, чтобы молодчики Рэда Джима оказались перед его глазами.
   Заиграл оркестр. Скрипач подошел поближе к почетным гостям и запел под свою скрипку. Гости, поднимая бокалы, поворачивались к Джо Брауну и приветствовали его. Джо едва успевал раскланиваться. Выступать с речами он не собирался, это было не в его духе. Матотаупа подошел к Джо и что-то сказал ему. Инженер с удивлением поднял голову и энергичным жестом подозвал официантку Дези, на полной шее которой уже поблескивали капельки пота.
   — Дези! Имей, пожалуйста, в виду: за эти два стола, что перед нами, расплачивается Топ! За все.
   Девушка с сомнением посмотрела на вождя.
   — Топ! О, тебя ждет такой расчет, что ты бы смог купить целую ферму… Да сможешь ли ты заплатить столько?!
   Матотаупа усмехнулся, достал небольшой кожаный кошелек и раскрыл его, чтобы девушка могла заглянуть.
   — Топ!.. Кто бы мог подумать! — Дези даже залилась краской, а глаза ее засияли так, словно она увидела чудо.
   Матотаупа протянул ей несколько монет.
   — Это за твою работу, — сказал он.
   — Заказывайте, Топ платит за всех! — объявила Дези гостям за обоими столами, убирая монетки в карман передника.
   — Виски и виски! — весело заорали разведчики.
   Очень скоро многие захмелели, послышались глупые, грубые шутки, начались хвастливые речи, а люди все пили и пили за Матотаупу.
   Временами казалось даже, что виновник торжества Матотаупа, а не Браун. Харка спокойно ел свое жаркое и не принимал участия в разговорах, которые были неприятны и неинтересны ему. Матотаупе приходилось то и дело поднимать свой бокал, однако он еще не выпил ни одного, а когда Дези подошла, чтобы наполнить бокал еще раз, он выплеснул на землю остатки вина. И Харка заметил это.
   Рэд Джим был совершенно трезв, хотя выпил не меньше других. Матотаупа едва ли выпил полбокала.
   Харка впервые был среди пьющей компании, и отец решил показать сыну, что бывший вождь может быть щедрым и вместе с тем в состоянии не пить колдовскую воду. Он все больше и больше входил в свою роль: давно ему уже не случалось чувствовать себя в центре внимания.
   Был третий час ночи, когда Харка сказал Джо Брауну, что хочет уйти в дозор, так как предутренние часы особенно опасны. Инженер не стал возражать, и Харка молча поднялся из-за стола.
   В этот момент к нему потянулся с бокалом пьяный Майк.
   — Выпьем!
   — Пей сам, — ответил индеец и направился к проходу.
   — Выпьем, чертов парень! Ты что, отказываешься?!
   Харка не думал, что на этот крик кто-нибудь обратит внимание. Но тут у него на пути выросли четыре фигуры. Харка бросил взгляд на своих друзей и увидел, что они готовы прийти ему на помощь.
   — Я не отказываюсь, я просто не пью. Пей сам, если ты хочешь, — спокойно ответил он, ничем не выдавая своего волнения.
   — Тогда убирайся отсюда, осел, убирайся, раз не понимаешь вкуса!..
   Харка улыбнулся. Такой поворот представлялся ему подходящим. Однако пьяный Майк, видимо действовал не так, как было нужно стоящим за ним людям. Один из них что-то шепнул ему.
   — Да, да, — заорал Майк, — убирайся к своим дакота! Это как раз то время, когда они осыпают нас зажигательными стрелами!
   Слова «дакота»и «зажигательные стрелы» будто ударили по людям. За ближайшим столом смолк шум. Все находились в палатке, а палатка стояла на месте, где не раз возникали схватки. Неужели какое-то предательство?
   Харка понял, что четверо, вставшие у него на пути, не выпустят. Он прыгнул навстречу Майку и ударил его так, что тот отлетел в сторону. Сам Харка оказался рядом с отцом и выхватил из-под накидки револьвер. Оружие он направил, однако, не на Майка, а на Джима.
   — Убери своих, — сказал он тихо, — или я стреляю.
   Рэду Джиму не осталось ничего другого, как поднять руки словно бы в жесте увещевания, — а скорее чтобы показать, что он и не помышляет об оружии, и заорать:
   — Билл! Да успокой ты этого Майка! Вечно он затевает скандалы! Вышвырни его вон!
   Билл понял, что дело приняло не тот оборот, которого они ждали. Подскочил Шарлемань, они схватили Майка, из носа у которого текла кровь, и выбросили его из палатки.
   — Убери револьвер! — приказал Матотаупа сыну.
   Харка послушался, его правая рука снова скрылась под накидкой.
   — Я пошел, — произнес он и, никем не задержанный, вышел.
   — Что это тут произошло? — спросил Тейлор.
   — Дикий Запад, — пояснил Джо Браун. — Еще одно происшествие для вашей биографии.
   — И вы считаете, что опасность миновала?
   — Надеюсь.
   — Скажи, это твой сын? — спросил Тейлор Матотаупу.
   — Хау, мой сын.
   — Мне этот парень понравился. Он не пьет, умеет выпутаться из разных историй, и, главное, у него долг службы — прежде всего. Такие люди нужны нам.
   — Мальчик слишком нервный, — заметил Джим.
   Браун и Тейлор вернулись за стол, где сидели другие инженеры.
   — Всего один разбитый нос, — произнес Генри. — Пока обходится хорошо.
   И снова принялись пить, и снова Дези наполняла бокалы, а Билл даже пошел с кем-то танцевать.
   Единственный, кто пытался как следует разобраться в происшедшем, был Матотаупа. Он допил остаток виски из бокала и отставил его в сторону.
   — Что с тобой? — спросил Джим.
   — Ничего. Иду в дозор.
   — Что вы все с ума посходили! — заворчал Билл. — Это же прощальный вечер Джо. Для дозоров нам еще дней хватит.
   Матотаупа поднялся. Он торжественно простился с Джо. Подозвал Дези, отсчитал ей требующуюся сумму и заверил, что утром расплатится за все, что еще будет выпито и съедено.
   Матотаупа пришел к себе в палатку. Оба мустанга стояли рядом на привязи. В палатке находилась только немая женщина. Очаг был прикрыт. Кожаная накидка Харки лежала на месте, — значит, он был здесь и ушел. Ружье на месте, но лука Харки не было.
   Матотаупа снял праздничный наряд. Вытащил из-за налобной повязки орлиные перья и бережно убрал их. Взяв ружье, он направился к железнодорожному пути. Там было безлюдно, все встречавшие поезд давно разошлись, кто на свою обычную ночную работу, кто на празднество, кто просто улегся спать. Все было спокойно, только из большой палатки доносились музыка, пение и крики.
   Матотаупа хотел знать правду. Для этого он должен был знать, что делает сын сегодня ночью, должен был видеть это своими глазами. Сомнения в правдивости сына у него уже были, ведь Харка не сказал ему сам о встрече с Четаном… Ах, как бы он хотел не сомневаться в сыне! Конечно, разбитый горшок можно склеить, но он остается битым…
   Матотаупа занял место на высотке. Вскоре ему удалось обнаружить Харку. Юноша выбрался из небольшого оврага и залег в траве.
   Сердце Матотаупы заколотилось: не собирается ли Харка встретиться здесь с кем-нибудь из врагов? Поспешность, с которой он покинул праздник, была подозрительной. И удивительно, что воины рода Медведицы давно не беспокоили лагерь, уж не собираются ли они предпринять нападение именно теперь, когда прибыл поезд с провиантом и материалами?
   Матотаупе даже стало жарко. Глаза его блестели: выпитое вино и подозрения действовали заодно. Он заметил, что Харка пошевелился, затем пополз вниз по склону и исчез в темноте. Отец долго ждал, когда сын покажется еще раз, но до самого утра так больше и не видел его.
   С наступлением рассвета Матотаупа спустился с возвышенности. Он нашел место, где Харка лежал в траве, проследил путь его по склону. Потом следы пропадали. Харка оказался достойным учеником своего отца.
   «Нападение ночью не произошло, — размышлял он, — слова Майка не подтвердились». Это успокоило индейца, и он решил возвратиться в лагерь.
   Ветер усилился. Небо было затянуто облаками. Когда Матотаупа подошел к палатке, коней рядом не было. Видимо, Харка уже вернулся и повел их на водопой. Матотаупа откинул полог, вошел. Немая семинолка сидела в глубине палатки, на огне в котле варился мясной бульон.
   Матотаупа поставил ружье на место и вдруг замер в изумлении: на куске кожи у огня лежал его собственный револьвер. Он схватился за ремень — кобура была пуста. Стало ясно, что делал Харка, когда запутал срои следы. Это он вытащил револьвер.
   Матотаупа оставил револьвер лежать на месте. Его напряжение вдруг прошло, ему стало легче. Он рассмеялся… Это было высокое мастерство. Сын превзошел отца!..
   И снова Матотаупой овладели сомнения: хорошо, если Харка расценивает ночные похождения отца как желание помочь сыну, проверить его умение, а если он подумает, что отец не доверяет ему?..
   Харка возвратился с лошадьми. Матотаупа слышал, как Харка несколькими ударами топора забил кол, чтобы привязать мустангов на новом, невытоптанном месте. И вот юноша вошел в палатку. На глазах Харки Матотаупа наклонился, поднял свое оружие и с улыбкой, словно бы не было никаких тревог и подозрений, вложил в кобуру.
   Харка взял свое одеяло из бизоньей шкуры и, не сказав ни слова, улегся спать.
   Матотаупа еще немного помедлил, потом вышел из палатки в поднявшуюся пыльную бурю. Он побродил по лагерю, и вдруг ноги сами собой понесли его к большой палатке, откуда все еще доносилось пиликанье скрипки. На него пахнуло пивом, крепким табаком, виски. Большинство столов пустовало. Увидев индейца, скрипач-цыган заиграл какой-то бешеный танец. Матотаупа глянул на него невидящими глазами, подошел, бросил музыканту золотую монету. Оркестр подхватил одинокое выступление скрипки. Матотаупа тяжело свалился на ближайшую скамейку.
   — Виски! — заорал он.
   Кельнер бросился обслуживать гостя. Оркестр играл только для него, и Топ пил стакан за стаканом и не помнил, как свалился на землю.
   Три кельнера, пугливо озираясь, подобрались к нему.
   — Должен же он платить! — сказал один из них.
   Но тут их уже оказалось пятеро — скрипач и Билл присоединились к ним.
   Бил взял кожаный мешочек, который был подвешен к поясу Матотаупы, вывернул его и высыпал монеты
   — Разделим по честному?
   — Сначала за выпитое, — сказал кельнер и взял большую часть.
   — Теперь за музыку, — сказал скрипач и сгреб остальное.
   — Разбойники! Воровская шайка, — закричал Билл и хотел отобрать у цыгана деньги, но сверкнул нож, и Билл с проклятиями отдернул проткнутую руку.
   — Ну, отнесем индсмена в палатку, — сказал один из кельнеров. — Все оплачено.
   Пока цыган и Билл сводили счеты в схватке, в которой были дозволены любые приемы, кельнеры взвалили индейца на плечи, отнесли к палатке и бросили около коней на траву. Когда они удалились, вышел Харка. Он втащил отца внутрь и уложил на одеяла.
   Харка уселся у очага и закурил. Семинолка сидела в стороне, и юноша мог видеть ее страшное лицо, слабо освещаемое огнем очага. Женщина молчала. Никто никогда не слышал, чтобы она произнесла хоть слово. Харка знал, что она из племени семинолов. После поражения ее племени во Флориде она была захвачена в рабство и только по окончании гражданской войны получила свободу. В лагере она работала посудомойкой на кухне По предложению белобородого и разрешению Джо Брауна Харка привел ее в палатку, чтобы она для него и отца делала все, что входило в круг обязанностей женщины.
   Сегодня Харка впервые заметил, как оживились глаза на ее изуродованном, застывшем, как страшная маска, лице. Она поймала взгляд Харки и больше не отпускала его.
   — Можно говорить? — с трудом, словно не владея голосом, произнесла она на чужом ей английском языке.
   Харка был погружен в свои мысли и не думал о женщине, пока она не поймала его взгляда. Произнесенные ею звуки были для него так неожиданны, как если бы вдруг заговорило дерево. И он должен был слушать и отвечать, покоряясь этому чуду
   — Кто тебя искалечил? — спросил он.
   — Белые люди и семинолы боролись…
   — Я знаю, — медленно сказал Харка, — семь лет и зим они боролись. За каждого вашего убитого воина белые расплачивались сотнями убитых…
   — Мы не были побеждены. Нашего вождя предали, и он попал в плен.
   — Ваш вождь, Оцеола, умер в плену белых людей, я слышал об этом.
   — Да, он умер. Это был отец моего отца Мои мужественные родичи живы и борются вот уже сорок три года в болотах Флориды. Они будут продолжать бороться и сегодня, и завтра…
   Женщина, а может быть молодая девушка, поднялась. Торчали худенькие плечи под ее черной матерчатой блузой. Она была высокая, как худосочный, быстро выросший ребенок или как изможденная мать, — кто знает?
   Презрение, ненависть пробились сквозь маску ее застывшего лица.
   — А ты, Харка — Твердый Как Камень, Ночной Глаз, ты защищаешь белых людей, угнетателей, убийц, кровожадных койотов!
   Харка поднялся.
   — Иди принеси воды, — сказал он.
   Когда семинолка вернулась в палатку, она не нашла Харки. Ее глаза потухли, губы вновь плотно сжались. Она долго сидела у очага, потом резко поднялась, сбросила одеяло с Матотаупы и вылила оба ведра ему на голову.
   Топ замотал головой, поднял веки и с удивлением посмотрел на семинолку. Потом вскочил и побежал к ручью выкупаться. Целиком погрузившись в воду, он попытался вспомнить, что же произошло ночью. И настолько невероятным показалось ему все, что он сам себе не мог поверить и думал: уж не приснилось ли ему все это?
   Он вернулся в палатку, надел свой праздничный наряд и пошел к станции.
   Было около полудня. В лагере царил обычный шум и оживление. Все, кто могли, спешили к поезду, чтобы еще раз проститься с Джо Брауном и Генри.
   Матотаупа ни на кого не смотрел. Он сознавал, что потерпел два тяжелых поражения: одно — в борьбе с самим собой, ведь он сказал себе, что больше не притронется к колдовской воде, второе — в глазах сына, которому дал обещание не пить. Нет, он все-таки должен перебороть себя. Должен!
   Его высокая фигура не осталась без внимания. Джо Браун, окруженный провожающими, увидел его и помахал рукой. Размеренными шагами направился индеец к инженеру, и люди расступились, давая ему дорогу. Матотаупа приветствовал Брауна торжественно, почтительно и вместе с тем сдержанно. Это ему всегда удавалось, когда он был трезвым.