Страница:
– Давно не видал я чеченцев в наших горах, – сказал гость, но продолжать не стал, решив, что расспрашивать человека вот так сразу неприлично. – У меня осталась еще кукурузная лепешка. Давай, разделим ее с тобой.
– Ты не обидишься, Балия, если я сам угощу тебя? Мне на охоте повезло сегодня больше, чем тебе.
Он достал из сумки окорок и протянул его хевсуру, тактично решив, что хозяину пещеры и распоряжаться приготовлением пищи. Балия сделал неловкое движение навстречу, но что-то помешало ему протянуть руку. Аслан понял, что нога хевсура спрятана под бурку не просто так. Видимо, неудача на охоте заключалась не просто в отсутствии добычи, а в серьезном увечье.
– Ты ранен? – спросил чеченец.
– Я сорвался со скалы, когда подкрадывался к туру. Кажется, сломал ногу. Ты бы видел, Аслан, как потешался надо мною рогатый разбойник. Он посмотрел на меня сверху вниз со скалы, потряс бородой и злорадно заблеял, засмеялся. Ты никогда не видел смеющегося тура?
Аслан улыбнулся. Хевсур, видимо, был веселым и добрым человеком. Судя по всему, был он небольшого роста, не богатырь, но легкий и проворный. Травма причиняла ему сильную боль, но он не показывал виду, только бледнел, и капелька пота сбегала по его виску и высыхала на щеке.
Чеченец закопал мясо в горячие угли.
– Давно ты здесь? – спросил Аслан.
– Второй день.
– Я не такой, конечно, лекарь, как наш старик Дута, но все-таки позволь посмотреть твою ногу. Может, я чем-нибудь смогу помочь.
Балия откинул бурку, и Аслан увидел распоротую штанину и белевшую в рваной ране сломанную берцовую кость. Нога распухла и посинела.
– Тебе надо вправлять кость, – сказал чеченец. – Этого я делать не умею. У меня есть с собой немного сандаловой воды. Она снимет опухоль и облегчит твои страдания. Утром я отвезу тебя в твое селение. У вас есть хороший лекарь?..
Аслан никогда так много не говорил, как в эту ночь у костра. Он уверял себя в том, что говорит только для того, чтобы отвлечь Балию от боли, но чувствовал, что лукавит сам перед собой. Аслан словно знал этого хевсура всю жизнь, только чьей-то злой волей тот потерял память, и теперь Мидоев спешил рассказать другу все, что тот забыл. Хевсур тоже хотел говорить, но Аслан не разрешал ему тратить силы.
Рассказал он Цабаури и услышанные им недавно ингушские легенды про богатыря Хамчи и его верного друга Сипуни. Хевсур посмеялся и сказал, что это история про него, Балию, что он и есть тот самый заячий джигит, только потерявший волшебную силу бороды. Над ним до сих пор потешаются в Гудани за маленький рост.
– Но ты не подумай, Аслан, – сказал он, забавно хмурясь, – Балия Цабаури никому не прощал насмешек. Пусть я – заячий, но настоящий джигит. Спроси об этом любого в Хевсуретии, и тебе скажут, что я не лгу.
До Гудани добрались только на рассвете следующего дня. В горах была гроза с порывистым ветром, и им пришлось переждать ее. Когда на окраине большого села показался незнакомец, который вел в поводу коня с сидевшим на нем Балией, навстречу выбежала стайка чумазых и оборванных ребятишек. Они что-то закричали на своем наречии и побежали по селу.
– Что они такое говорят? – спросил Аслан.
– Они говорят, что страшный кистин привез Маленького Цабаури. Так они меня называют. Но я не сержусь на детей. Не сердись и ты, Аслан.
Они ехали по хевсурскому селению. Из всех дворов им приветливо кричали, только около одной сакли, перед тем как повернуть к родному дому Балии, они услышали низкий, грубый голос. Широкоплечий чернобородый горец, как понял без перевода Аслан, говорил что-то обидное и дерзкое его спутнику. Балия тоже ответил, что-то не менее громкое и раскатистое.
Когда они отъехали, Аслан спросил, что кричал ему этот горец и что ему ответил Балия.
– Это Чалхия Миндодаури, – пояснил Балия. – Мы с ним в ссоре. Я же говорил, что никому не позволяю смеяться надо мной, кроме женщин и маленьких детишек. Мы должны были встретиться с ним на шугли.
– Что такое шугли?
– Это такой поединок между поссорившимися мужчинами. Теперь он крикнул мне, что я специально сломал на охоте ногу, потому что испугался встретиться с ним в шугли.
– Что же ты ему ответил?
– Я сказал, что даже без рук, без ног выйду на поединок, чтобы наказать этот дрянной бурдюк, наполненный прокисшим вином.
– Хорошо ответил!
Отец и мать Балии – старики Цабаури – встретили Аслана, как самого дорогого гостя. Аслан был молод, первый раз в жизни он уходил так далеко в чужие края, первый раз он был в гостях у иноверцев, и первый раз ему так искренне радовались совершенно чужие люди. Он даже позволил себе наесться больше обычного, чтобы не обижать стариков, хотя всегда соблюдал старинную заповедь: есть за столом столько, чтобы в любой момент можно было броситься в бой, сохраняя легкость в теле.
К Балии пришел старик-костоправ. Он поставил кость на место, к удивлению Аслана, наложил на перелом свежую, еще липкую, шкуру барана внутренней частью к телу и крепко стянул повязку ремнем. Точно также поступали и чеченские лекари. Аслан сказал об этом. Старик-костоправ ответил, что в молодости ходил по всему Северному Кавказу, учился у разных народных лекарей. Бывал он и в Чечне.
– Все лечат по-разному, но кости у всех одинаковые, – сказал старик, уходя.
Вечером в саклю Цабаури зашли молодые хевсуры и сказали, что Чалхия Миндодаури ждет хвастуна Балию на шугли. Балия вскочил на ноги и тут же стал падать на руки стоявших поблизости. Ни о каком поединке не могло быть и речи.
– Нет! – кричал хевсур, чуть не плача. – Привяжите меня к дереву! Я буду драться! Я не позволю радоваться этому наглецу и грубияну! Я заставлю его уважать Цабаури!
Тогда поднялся Аслан.
– Может ли друг оскорбленного мужчины пойти на шугли? – спросил Аслан.
– Он твой друг, Балия? – спросили удивленные хевсуры.
– Аслан – мой самый большой друг, – сказал гордо Балия, смотря на Аслана снизу вверх, так как едва доставал головой ему до груди.
– Ты можешь, Аслан, участвовать в шугли, – сказали хевсуры, посовещавшись.
– Каким оружием проводится поединок? – испытывая необычайный душевный подъем, спросил Аслан. – На шашках? На кинжалах?
– Нет, – ответили хевсуры, – на сатитенях.
– На сатитенях? Никогда не слышал про такое оружие… Что это такое?
– Постой, Аслан, – вмешался Балия. – Ты не можешь драться за меня. Это невозможно. Ты никогда не надевал сатитени. Ты не умеешь ими драться. Я не позволю тебе…
– Покажите же мне эти сатитени! – воскликнул Аслан.
Один из хевсуров протянул ему руку. На его большом пальце Аслан увидел стальное кольцо с длинными острыми шипами в два ряда.
– У тебя есть такое же? – спросил чеченец своего друга.
– У каждого хевсурского мужчины есть сатитени, – гордо ответил тот.
– Давай его сюда и покажи еще, что с ним надо делать…
На площади у родника, одетого в камень и украшенного простой горской резьбой, собрались жители селения, чтобы посмотреть шугли. Эти поединки проходили здесь достаточно часто, но впервые на шугли собралось почти все население Гудани. Ведь сегодня будет драться чужак-чеченец, который никогда не надевал на палец сатитени. Все, даже те, кто симпатизировал Балия Цабаури, болели в этот вечер за Чалхию. Да никто и не сомневался в его победе. Кто, кроме хевсуров, умел так ловко драться боевыми кольцами? Никто на всем Кавказе! Так пусть иноверец узнает, что такое хевсурские сатитени!
Балия Цабаури сидел тут же на камне, вытянув сломанную ногу и опираясь на свежевырезанный костыль. Аслан стоял рядом, немного волнуясь перед странной, незнакомой ему схваткой.
– Запомни, Аслан, – говорил ему Балия, – шугли служит для проверки боевого духа воина, приучает его не бояться крови и переносить боль. Никто не увечит и не убивает противника. Удары наносятся только в голову, выше трех лобных складок. Вот сюда! Здесь крепкая черепная кость, ранения сюда не убивают противника. Смотри – не промахнись, не то вступает в силу кровная месть. Не забудь сорвать с него шапку, как я показывал. Бей прямо, наотмашь или сбоку. Держись, Аслан! Я буду молиться за тебя…
Как маленький Балия собирался драться против здоровенного Чалхии, так и осталось для Аслана загадкой. Хевсур был одного с ним роста, но старше, шире в костях, плотнее. На пальце у него было такое же кольцо, как у Аслана, но с тремя рядами остро отточенных зубьев.
Но как же неудобно держать это самое кольцо на большом пальце. Как тут ударишь? Не кинжал и не голый кулак. Да и забыл спросить Балия – кто же побеждает в этой странной схватке?
Аслан не знал, когда надо начинать, есть ли в шугли какой-нибудь особый ритуал, приветствие противника. Поэтому он ничего не предпринял, когда к нему быстро подскочил Чалхия, сорвал рукой мохнатую шапку, и, пригнув этой же рукой его голову, ударил кольцом сверху вниз.
Он не почувствовал боли, выпрямился, схватил руку противника. Но тот успел за это время несколько раз полоснуть Аслана по голове. Сатитени хевсура попало в уже кровоточащую рану, и теперь острая боль обожгла его. Он только успел сбить шапку с Чалхии, а его собственная кровь уже текла по лбу и заливала ему глаза.
– Сражайся, Аслан! – услышал он истошный крик Балии. – Я с тобой! Бей его!
Хевсур опять подскочил к противнику и попытался схватить его за шею или воротник, но запястье его попало словно в металлические тиски. Вооруженные руки бойцов встретились, кольца порвали широкие рукава черкесок.
Что же ты, Аслан? Неужели ты еще не понял это оружие? Это та же самая боевая сталь, которая режет в виде кинжала, рубит шашкой, летит пулей. Разве ты не узнал ее смертельный холод, не почувствовал ее жаждущих чужой крови зубьев? Надо только не мешать оружию, надо только немного помочь ему, и оно само справится с податливой человеческой плотью.
Отступить и ударить сверху. Полоснуть справа – налево, еще так же. Вот и на противнике уже кровавая маска. Почувствовал, как содрогнулось его тело под очередным ударом? Слаба человеческая плоть, слаба. Ведь он уже ничего не видит и почти ничего не понимает от крови и боли. А ты наоборот все видишь, все понимаешь. Вот враг опять отшатнулся, а маленький Балия вскочил с камня и выронил из рук костыль. Какая-то девушка упала в обморок от вида крови, и ее несут к роднику. Мужчины-хевсуры следят, не отрываясь, за поединком, а старики кивают в такт ударам седыми головами. Если бы не кровь, залепляющая глаза, он бы рассмотрел и птиц в небе, и листья на деревьях, весь этот ужасный и великолепный мир окинул бы он взглядом, рассмотрев каждую ничтожную песчинку! Как прекрасна жизнь!..
В этот момент Аслан почувствовал, что бить больше некуда. Чалхия сидел на земле и держал, заслоняясь, руку с окровавленным кольцом над головой.
– Ты победил, Аслан! – закричал Балия куда-то в небо, будто его друг был там, а не стоял растерянно на земле залитый кровью. – Это мой друг и брат, хевсуры! Это великий воин Аслан! Наш друг и брат, хевсуры!..
Она могла решиться на любой подвиг, но только ей нужно было время, чтобы на него настроиться и морально подготовиться. Прошлой весной она два месяца подряд регулярно смотрела, как в парке прыгают с тарзанки смельчаки. Она приходила, вставала у дерева и смотрела. Прошло два месяца. И однажды она пришла, с ледяным спокойствием бывалого человека подписала необходимую бумагу о том, что все происходит по ее личной инициативе, поднялась на вышку и прыгнула. Инструктор был в шоке. Она в эйфории. Но если бы ее заставили прыгать в первый же день, она бы ни за что не согласилась. Страшно.
Следы на песке очень быстро терялись в траве, но если ее приятеля не сильно шатало из стороны в сторону, то направление она примерно поняла. Особых вариантов тут не возникало. Идти можно было только туда, наверх. В глубину.
Никакой примятой травы. Никаких следов крови. Это только в кино все следы вывешиваются прямо перед твоими глазами. А в жизни – их надо искать. И она искала. Возвращалась и начинала сначала. Сидела на корточках, рассматривала траву и крутила головой.
Но так ничего и не обнаружила.
Теперь она брела вглубь леса, все дальше и дальше удаляясь от берега. Лес в этом месте был посуше. И бурелома не было. Вот бы только на ноги что-нибудь – и, в общем, пережить можно. Иногда она замирала, вся внутренне подбиралась, прислушивалась.
Один раз ей показалось, что она слышит что-то. Шорох какой-то совсем рядом. Но когда она ринулась в ту сторону, из зарослей взлетели в небо две довольно крупные птицы. Мила только заморгала от неожиданности.
Солнце куда-то пропало. Она и не заметила, как небо заволокло тучами. Лес вокруг сразу утратил оптимистичность. Стал мрачным. Затаившимся.
Она остановилась и набрав побольше воздуху крикнула:
– Аууу!
И долго слушала…Тишина.
Когда она увидела, что вдалеке, за темными деревьями, начинает проглядывать какой-то свет, то сил у нее сразу прибавилось. Она рванула на этот свет, только успевая отводить от лица ветки. За лесом было поле. Но заросшее высокой, по пояс, травой. И никаких признаков близкого жилища людей пока не наблюдалось. А вот идти по нему было гораздо труднее, чем по лесу. Ноги вообще не могли нащупать, куда ступить. Кругом под травой росли обжигающе занозистые колючки. Пришлось обходить поле по краю.
А когда она обогнула лесистый мыс, то чуть не закричала от радости. Прямо в уютном уголке, спиной к деревьям, окнами к полю стояла маленькая одинокая избушка.
Когда Мила подошла, то с замиранием сердца увидела, что дверь заперта на замок. Но рядом в сарайчике кто-то топтался.
Куры.
Значит, хозяин рано или поздно вернется.
Она села на ступеньки и стала ждать…
Мила сидела и думала, что получилось просто ужасно. Что человек, которому она обязана жизнью, сейчас пытается пройти через тот же лес, и что каждый его шаг отдается ужасной болью. Но у него ведь точно такая же цель, как и у нее – выйти. Не станет же он теперь жить в лесу. А значит, она его попросту бросила на произвол судьбы. Дура.
Она надеялась, что обязательно найдет его. Но даже если он шел в десяти метрах от нее и не хотел, чтобы она его видела, она бы его не увидела.
Ну куда ей за ним идти? Куда?
Небо совсем затянуло. Пошел мелкий дождик. Мила спряталась под крыльцо.
Она просидела так очень долго. Когда где-то вдалеке послышался собачий лай, она встрепенулась. Встала. И увидела, как из-за дома к ней несется небольшая рыжая дворняжка, а за ней, опираясь на палку, вышла бабка в платке и в полиэтиленовой накидке.
Мила кинулась ей навстречу. Собака прыгала вокруг, виляла хвостом и звонко лаяла. Никаких претензий у нее к Миле не было.
– Бабушка! Милая! Помогите!
И она рассказала ей все, совершенно не придавая значения тому, о чем он просил не говорить. Бабка поцокала языком, покачала головой, поахала. Постояла, подумала и сказала, что искать потерявшегося человека в лесу надо бы с Белкой.
– Ты, эта вот, быстро ходишь, молодая. Бери ее, да беги. А я следом пойду.
– Да я не быстро… У меня вон, смотрите, все ноги сбиты. Может, найдется у вас чего-нибудь. А то совсем не могу уже идти…
– Найдется.
Бабка была сухонькая, бодренькая. В тонусе. С умными серыми глазами. И какая-то несуетливая. Это успокаивало. И Мила подумала, что теперь-то они вместе все сделают как надо.
Бабка отперла замок, вытерла ноги о половичок, на котором так долго сидела Мила, и вошла в дом. Вынесла Миле резиновые галоши. Чуть велики оказались. Но в Милиной ситуации это было даже лучше. Ничто ноги не сжимало.
Бабка привязала к ошейнику веревку и сказала:
– Дойдешь до леса – веревку сними. Пусть эта вот бежит сама где хочет. Ты ей только повторяй все время: «ищи, Белка». Ой, она у меня умная такая… Если не ушел далеко – найдет. И я тож за вами потихоньку.
Мила побежала за Белкой. Веревка, оказывается, была нужна для того, чтобы тащить за собой Милу, а не Белку.
В лесу она ее отпустила. И сказала, вкладывая в приказ все свое желание найти того, кто спас ее и кого она зачем-то, как полная идиотка оставила.
– Ищи, Белка! Ищи, дорогая!
Белка, счастливая, что может помочь, умчалась.
Как поступают охотники с охотничьими собаками, Мила не знала. Что дальше – идти вперед? Но не стоять же…
Она пошла. Белка наматывала вокруг гигантские круги, все время прибегая к Миле. Вот только дождь, который недавно прошел, наверно, очень сильно Белке мешал. Никаких следов после него уже не осталось. Но Мила верила в успех. Уж больно сосредоточенно работала собака.
То, что она мокрая по пояс, ее уже не особенно беспокоило. В ней проснулся азарт. И когда Белка отчаянно залаяла где-то далеко справа, Мила знала – нашла!
Он сидел возле дерева и уговаривал Белку заткнуться. Та держалась от него на приличном расстоянии и продолжала задиристо лаять. Хвостом не махала. Чувствовала, что человек ей совсем не рад.
Затравленно обернулся в сторону Милы, и она заметила, что на лице его застыло напряженное ожидание. Судя по всему, ее увидеть он никак не ожидал. Готовился к встрече с чужими.
– Ну, как? – она кинулась рядом с ним на колени. – Плохо тебе совсем?
Он дернул уголком рта, что означало «не очень». Она посмотрела на его запачканную кровью рубашку. Края пятна были размыты. Рубашка была абсолютно мокрая. Это она скрывалась от дождя на крылечке. Он же промок до нитки, даром что сидел под деревом.
– Зачем ты опять?.. – Он бессильно мотнул головой. Проворчал: – Собаку притащила. Кого теперь ждать?
– Знаешь, я ведь за тобой пришла… А ты спасибо даже не скажешь.
Она подождала, сидя рядом на коленях. Посмотрела на него. Но он упрямо глядел на небо сквозь верхушки деревьев.
– Вставай, хватайся. Недалеко здесь… Дом. Там старушка живет. Ну, давай я тебе помогу.
– Я сам. – Хрипло так сказал. Страшно. И начал тяжело подыматься, опираясь руками о ствол дерева. Встал, но распрямиться во весь рост не мог. Так и стоял, согнувшись и опустив голову, тяжело дышал.
Мила тоже стояла. Не знала, как ему помочь. Чувствовала, что помощь ее он не примет. Уж больно упрямое выражение было на его бледном лице. Белка настороженно смотрела, склонив голову набок.
– Ну, давай же. Пойдем!
Он продолжал стоять. Потом попробовал сделать несколько шагов и опять привалился к другому дереву. Надо было что-то делать.
– Обопрись на меня, попробуй. Зря я, что ли, тут стою? Ну же!
– Не нукай мне, женщина! – он сказал это тихо, но очень мрачно.
Мила воздела глаза к небу.
– Подойди поближе, – сказал он и добавил, медленно закрыв глаза: – Пожалуйста.
Он принял ее помощь без шуток. Навалился всей тяжестью. Но она пыхтела и шла. Белка куда-то пропала. Больше к ним не возвращалась. А с неба опять посыпался мелкий противный дождь.
Они прошли немного. Но теперь она не совсем понимала, куда им идти. Пока кружили на месте, ориентацию она потеряла совершенно.
– Отдохни, – сказал он и схватился рукой за дерево. Прижался лицом к коре. – В глазах темно. Не вижу ничего.
– Сядь. Тебе посидеть надо. Это ты крови много потерял. До головы не доходит. Сядь.
– Если я сяду, я уже не встану.
Он слабел и уже просто висел на ней. Колени у нее подгибались. Она упала, больно наткнувшись коленом на шишку. Зашипела. Тяжело дыша, с остервенением и ненавистью смотрела в траву на убегающих от дождя муравьев. Наверно, будь она умнее, можно было бы придумать что-то мудрое и полезное. Носилки там или не знаю что еще. Шалаш… Хотя на фига нам тут шалаш.
– Ну! Миленький! Ну, пожалуйста! Еще чуть-чуть! Ну не падай, хороший мой!
Она никогда в своей жизни не имела дела с человеком, которому было бы так плохо. И бледной синевы лица такой тоже не видела. Когда-то, когда она приехала в больницу к дедушке, она, проходя по коридору, видела каких-то серых больных, заросших щетиной. И тогда еще старалась не очень на них смотреть. В голове вертелось какое-то киношное: «Не жилец». Ей и к дедушке идти не хотелось. Но мама сказала, что это необходимо. Не прийти в больницу нельзя. А потом дедушка умер. И она была рада, что все-таки успела к нему прийти. Потому что он был в трезвом уме и ясной памяти. А каким он был потом, когда умирал, она не знала.
Ей казалось, что от старости умирают медленно. Может быть, даже всю жизнь.
Тому же, кто был рядом с ней, умирать было явно рановато.
Однако сознание он терял.
– Ну куда же нам теперь? – И она поднялась и стала звать. – Белка. Белка. Ко мне!
Она услышала, как шелестит трава. Как мчится счастливая Белка. А за ней очень быстро для своих лет идет бабка. Только чуть-чуть припадает на одну ногу. У бабки через плечо перекинут был плащ. Она молодец. Прихватила.
Он лежал на земле, а они подсунули под него плащ, взялись за рукава и запряглись, как две лошади. Где можно было, волокли, где нельзя – тащили. Начинало темнеть. Сил почти не осталось. Но бабка бодрилась. Не сдавалась и Миле отдыхать не давала.
Сама же Мила превратилась в какую-то живую силу и больше ни во что. Мыслей в голове не осталось. Желаний тоже. Ей даже было комфортно в этом состоянии борьбы, когда все так ясно и усилия идут прямо по назначению. Было в этом какое-то наркотическое забвение, удивительная гармония причины и следствия. Все испытания, выпавшие на ее долю, и неощутимый в эту минуту голод отодвинули ее собственное «я» куда-то далеко внутрь. И оно если и было, то сидело, словно в колодце, и видело над собой только маленький пятачок пасмурного неба.
Когда же они неожиданно оказались у самого дома, уже совсем смеркалось. И когда она осела на сухой пол рядом с ним, первый осмысленный вопрос, возникший в Милиной голове, был: «И почему он такой тяжелый?». Но об отдыхе не могло быть и речи. Теперь нужно было думать только о том, чтобы спасать раненого.
Они промокли насквозь. Вернее, они так и не высохли за весь этот день с самого утра до глубокого вечера.
Сначала решили уложить его на лежак. Мила под мышки, бабка за ноги. Потом она отошла в уголок и, порывшись у себя в сундуке, протянула Миле аккуратненько сложенные вещи.
– На, доча, переоденься. Мокрая же вся и в рванине.
– Спасибо, – сказала Мила и подумала, какая это все-таки непозволительная роскошь – крыша над головой и сухая одежда.
Дала ей бабка ситцевую юбку в выцветший мелкий цветочек и старенький коричневый трикотажный свитер. Юбку закололи на булавку, чтобы не падала. Галоши поставили сушить.
Пока она переодевалась, бабка ловко стянула с него всю мокрую одежду и накрыла одеялом. Его бил озноб.
Он лежал на спине, хрипло и тяжко дышал. Глаз не открывал. Губы почернели и запеклись. Тусклая лампочка под потолком светила так, как будто в глазах потемнело. Было в этом освещении что то предобморочное.
Бабка подошла, села рядом и развязала повязку. Мила отвернулась и отошла. Боялась смотреть на открытую рану. Под коленки побежала щекотная волна слабости. И казалось, что рана тут же перекидывается на нее. Вот и левый бок застонал, и она прижала к нему ладонь.
За окошком темнело. Показался вдруг маленький кусочек синего глубокого неба с одиноко мерцающей звездой. Верхушки елок, как кардиограмма живучего человека, тянулись от одного края до другого. Уютная белая занавесочка закрывала окошко лишь наполовину.
Она обернулась, вздрогнув от того, как он застонал. Бабка отошла к рукомойнику, висящему тут же над тазом. Сполоснула руки.
Потом подошла опять к нему. Постояла, посмотрела на него долгим скорбным взглядом, прижав край платочка ко рту. Губы поджала, старушка старушкой. Вокруг запавшего рта лучиками расходились морщины. Как печеное яблоко. Она ли это всего час назад тащила его на пару с Милой через весь лес, как бульдозер!
Перекрестилась. Пробормотала заученно, без выражения: «Господи, спаси и помилуй». Перекрестилась еще раз. Постояла. Молча, чуть прикрыв глаза. То ли думала о чем-то, то ли молилась.
Подошла к ведру с чистой водой. Налила полный ковш в кастрюлю. Поставила греться на электрическую спиральку.
– Войны-то нет уже давно. А раненых земля полна.
Странно было, что здесь электричество. Бабке оно не шло.
– Пуля там. Вынимать надо, девонька. А то отдаст богу душу парень твой. Вон скрутило-то как. Сгорит.
– Пуля? – до нее только сейчас дошло. Она расширенными глазами смотрела на бабку и понимала, что попала. И сейчас ей придется принимать какие-то вселенски важные решения. А как она это может сделать. Она? Девочка Мила? – Как вынимать? Здесь, что ли, прямо? Надо к врачу ехать! Есть же у вас тут где-нибудь больница, в конце концов!
– Нету тут никаких больниц. Придумала тоже. Лес кругом. Фельдшерица на станции живет. Так ты его на себе туда не дотащишь. Да и толку… – Бабка удрученно покачала головой. – Здесь она, пуля, прямо под ребром. Крови много утекло… – И сказала неожиданно твердо: – Ждать нельзя. Самим вынимать придется. Будешь помогать.
Мила почувствовала, как становятся ватными ноги, а внутри нарастает лихорадочный ужас. Нет, товарищи! Каждый должен заниматься своим делом. Здесь какая-то ошибка. Она, Мила, вообще здесь ни при чем. Бежать отсюда надо. Дотащили и славно. А дальше – дело врачей. Скорая помощь, обезболивающее, капельница. Не в каменном же веке живем!
– Ты не обидишься, Балия, если я сам угощу тебя? Мне на охоте повезло сегодня больше, чем тебе.
Он достал из сумки окорок и протянул его хевсуру, тактично решив, что хозяину пещеры и распоряжаться приготовлением пищи. Балия сделал неловкое движение навстречу, но что-то помешало ему протянуть руку. Аслан понял, что нога хевсура спрятана под бурку не просто так. Видимо, неудача на охоте заключалась не просто в отсутствии добычи, а в серьезном увечье.
– Ты ранен? – спросил чеченец.
– Я сорвался со скалы, когда подкрадывался к туру. Кажется, сломал ногу. Ты бы видел, Аслан, как потешался надо мною рогатый разбойник. Он посмотрел на меня сверху вниз со скалы, потряс бородой и злорадно заблеял, засмеялся. Ты никогда не видел смеющегося тура?
Аслан улыбнулся. Хевсур, видимо, был веселым и добрым человеком. Судя по всему, был он небольшого роста, не богатырь, но легкий и проворный. Травма причиняла ему сильную боль, но он не показывал виду, только бледнел, и капелька пота сбегала по его виску и высыхала на щеке.
Чеченец закопал мясо в горячие угли.
– Давно ты здесь? – спросил Аслан.
– Второй день.
– Я не такой, конечно, лекарь, как наш старик Дута, но все-таки позволь посмотреть твою ногу. Может, я чем-нибудь смогу помочь.
Балия откинул бурку, и Аслан увидел распоротую штанину и белевшую в рваной ране сломанную берцовую кость. Нога распухла и посинела.
– Тебе надо вправлять кость, – сказал чеченец. – Этого я делать не умею. У меня есть с собой немного сандаловой воды. Она снимет опухоль и облегчит твои страдания. Утром я отвезу тебя в твое селение. У вас есть хороший лекарь?..
Аслан никогда так много не говорил, как в эту ночь у костра. Он уверял себя в том, что говорит только для того, чтобы отвлечь Балию от боли, но чувствовал, что лукавит сам перед собой. Аслан словно знал этого хевсура всю жизнь, только чьей-то злой волей тот потерял память, и теперь Мидоев спешил рассказать другу все, что тот забыл. Хевсур тоже хотел говорить, но Аслан не разрешал ему тратить силы.
Рассказал он Цабаури и услышанные им недавно ингушские легенды про богатыря Хамчи и его верного друга Сипуни. Хевсур посмеялся и сказал, что это история про него, Балию, что он и есть тот самый заячий джигит, только потерявший волшебную силу бороды. Над ним до сих пор потешаются в Гудани за маленький рост.
– Но ты не подумай, Аслан, – сказал он, забавно хмурясь, – Балия Цабаури никому не прощал насмешек. Пусть я – заячий, но настоящий джигит. Спроси об этом любого в Хевсуретии, и тебе скажут, что я не лгу.
До Гудани добрались только на рассвете следующего дня. В горах была гроза с порывистым ветром, и им пришлось переждать ее. Когда на окраине большого села показался незнакомец, который вел в поводу коня с сидевшим на нем Балией, навстречу выбежала стайка чумазых и оборванных ребятишек. Они что-то закричали на своем наречии и побежали по селу.
– Что они такое говорят? – спросил Аслан.
– Они говорят, что страшный кистин привез Маленького Цабаури. Так они меня называют. Но я не сержусь на детей. Не сердись и ты, Аслан.
Они ехали по хевсурскому селению. Из всех дворов им приветливо кричали, только около одной сакли, перед тем как повернуть к родному дому Балии, они услышали низкий, грубый голос. Широкоплечий чернобородый горец, как понял без перевода Аслан, говорил что-то обидное и дерзкое его спутнику. Балия тоже ответил, что-то не менее громкое и раскатистое.
Когда они отъехали, Аслан спросил, что кричал ему этот горец и что ему ответил Балия.
– Это Чалхия Миндодаури, – пояснил Балия. – Мы с ним в ссоре. Я же говорил, что никому не позволяю смеяться надо мной, кроме женщин и маленьких детишек. Мы должны были встретиться с ним на шугли.
– Что такое шугли?
– Это такой поединок между поссорившимися мужчинами. Теперь он крикнул мне, что я специально сломал на охоте ногу, потому что испугался встретиться с ним в шугли.
– Что же ты ему ответил?
– Я сказал, что даже без рук, без ног выйду на поединок, чтобы наказать этот дрянной бурдюк, наполненный прокисшим вином.
– Хорошо ответил!
Отец и мать Балии – старики Цабаури – встретили Аслана, как самого дорогого гостя. Аслан был молод, первый раз в жизни он уходил так далеко в чужие края, первый раз он был в гостях у иноверцев, и первый раз ему так искренне радовались совершенно чужие люди. Он даже позволил себе наесться больше обычного, чтобы не обижать стариков, хотя всегда соблюдал старинную заповедь: есть за столом столько, чтобы в любой момент можно было броситься в бой, сохраняя легкость в теле.
К Балии пришел старик-костоправ. Он поставил кость на место, к удивлению Аслана, наложил на перелом свежую, еще липкую, шкуру барана внутренней частью к телу и крепко стянул повязку ремнем. Точно также поступали и чеченские лекари. Аслан сказал об этом. Старик-костоправ ответил, что в молодости ходил по всему Северному Кавказу, учился у разных народных лекарей. Бывал он и в Чечне.
– Все лечат по-разному, но кости у всех одинаковые, – сказал старик, уходя.
Вечером в саклю Цабаури зашли молодые хевсуры и сказали, что Чалхия Миндодаури ждет хвастуна Балию на шугли. Балия вскочил на ноги и тут же стал падать на руки стоявших поблизости. Ни о каком поединке не могло быть и речи.
– Нет! – кричал хевсур, чуть не плача. – Привяжите меня к дереву! Я буду драться! Я не позволю радоваться этому наглецу и грубияну! Я заставлю его уважать Цабаури!
Тогда поднялся Аслан.
– Может ли друг оскорбленного мужчины пойти на шугли? – спросил Аслан.
– Он твой друг, Балия? – спросили удивленные хевсуры.
– Аслан – мой самый большой друг, – сказал гордо Балия, смотря на Аслана снизу вверх, так как едва доставал головой ему до груди.
– Ты можешь, Аслан, участвовать в шугли, – сказали хевсуры, посовещавшись.
– Каким оружием проводится поединок? – испытывая необычайный душевный подъем, спросил Аслан. – На шашках? На кинжалах?
– Нет, – ответили хевсуры, – на сатитенях.
– На сатитенях? Никогда не слышал про такое оружие… Что это такое?
– Постой, Аслан, – вмешался Балия. – Ты не можешь драться за меня. Это невозможно. Ты никогда не надевал сатитени. Ты не умеешь ими драться. Я не позволю тебе…
– Покажите же мне эти сатитени! – воскликнул Аслан.
Один из хевсуров протянул ему руку. На его большом пальце Аслан увидел стальное кольцо с длинными острыми шипами в два ряда.
– У тебя есть такое же? – спросил чеченец своего друга.
– У каждого хевсурского мужчины есть сатитени, – гордо ответил тот.
– Давай его сюда и покажи еще, что с ним надо делать…
На площади у родника, одетого в камень и украшенного простой горской резьбой, собрались жители селения, чтобы посмотреть шугли. Эти поединки проходили здесь достаточно часто, но впервые на шугли собралось почти все население Гудани. Ведь сегодня будет драться чужак-чеченец, который никогда не надевал на палец сатитени. Все, даже те, кто симпатизировал Балия Цабаури, болели в этот вечер за Чалхию. Да никто и не сомневался в его победе. Кто, кроме хевсуров, умел так ловко драться боевыми кольцами? Никто на всем Кавказе! Так пусть иноверец узнает, что такое хевсурские сатитени!
Балия Цабаури сидел тут же на камне, вытянув сломанную ногу и опираясь на свежевырезанный костыль. Аслан стоял рядом, немного волнуясь перед странной, незнакомой ему схваткой.
– Запомни, Аслан, – говорил ему Балия, – шугли служит для проверки боевого духа воина, приучает его не бояться крови и переносить боль. Никто не увечит и не убивает противника. Удары наносятся только в голову, выше трех лобных складок. Вот сюда! Здесь крепкая черепная кость, ранения сюда не убивают противника. Смотри – не промахнись, не то вступает в силу кровная месть. Не забудь сорвать с него шапку, как я показывал. Бей прямо, наотмашь или сбоку. Держись, Аслан! Я буду молиться за тебя…
Как маленький Балия собирался драться против здоровенного Чалхии, так и осталось для Аслана загадкой. Хевсур был одного с ним роста, но старше, шире в костях, плотнее. На пальце у него было такое же кольцо, как у Аслана, но с тремя рядами остро отточенных зубьев.
Но как же неудобно держать это самое кольцо на большом пальце. Как тут ударишь? Не кинжал и не голый кулак. Да и забыл спросить Балия – кто же побеждает в этой странной схватке?
Аслан не знал, когда надо начинать, есть ли в шугли какой-нибудь особый ритуал, приветствие противника. Поэтому он ничего не предпринял, когда к нему быстро подскочил Чалхия, сорвал рукой мохнатую шапку, и, пригнув этой же рукой его голову, ударил кольцом сверху вниз.
Он не почувствовал боли, выпрямился, схватил руку противника. Но тот успел за это время несколько раз полоснуть Аслана по голове. Сатитени хевсура попало в уже кровоточащую рану, и теперь острая боль обожгла его. Он только успел сбить шапку с Чалхии, а его собственная кровь уже текла по лбу и заливала ему глаза.
– Сражайся, Аслан! – услышал он истошный крик Балии. – Я с тобой! Бей его!
Хевсур опять подскочил к противнику и попытался схватить его за шею или воротник, но запястье его попало словно в металлические тиски. Вооруженные руки бойцов встретились, кольца порвали широкие рукава черкесок.
Что же ты, Аслан? Неужели ты еще не понял это оружие? Это та же самая боевая сталь, которая режет в виде кинжала, рубит шашкой, летит пулей. Разве ты не узнал ее смертельный холод, не почувствовал ее жаждущих чужой крови зубьев? Надо только не мешать оружию, надо только немного помочь ему, и оно само справится с податливой человеческой плотью.
Отступить и ударить сверху. Полоснуть справа – налево, еще так же. Вот и на противнике уже кровавая маска. Почувствовал, как содрогнулось его тело под очередным ударом? Слаба человеческая плоть, слаба. Ведь он уже ничего не видит и почти ничего не понимает от крови и боли. А ты наоборот все видишь, все понимаешь. Вот враг опять отшатнулся, а маленький Балия вскочил с камня и выронил из рук костыль. Какая-то девушка упала в обморок от вида крови, и ее несут к роднику. Мужчины-хевсуры следят, не отрываясь, за поединком, а старики кивают в такт ударам седыми головами. Если бы не кровь, залепляющая глаза, он бы рассмотрел и птиц в небе, и листья на деревьях, весь этот ужасный и великолепный мир окинул бы он взглядом, рассмотрев каждую ничтожную песчинку! Как прекрасна жизнь!..
В этот момент Аслан почувствовал, что бить больше некуда. Чалхия сидел на земле и держал, заслоняясь, руку с окровавленным кольцом над головой.
– Ты победил, Аслан! – закричал Балия куда-то в небо, будто его друг был там, а не стоял растерянно на земле залитый кровью. – Это мой друг и брат, хевсуры! Это великий воин Аслан! Наш друг и брат, хевсуры!..
2003 год. Московское море
Ушел… Это ведь прекрасно. Она пыталась сама себя уговорить и не расстраиваться. Но чувствовала, что готова заплакать. Прижимала обе ладони к лицу и затравленно озиралась по сторонам. Лес и так был не очень-то гостеприимным. А теперь она знала, что где-то совсем недалеко от нее этот человек. Он не мог уйти далеко. Это точно. А больше всего Мила с детства боялась внезапности. Однажды она чуть не упала в обморок, когда добрый папа, чтобы поиграть, кинулся на нее с хищным возгласом из темной кухни.Она могла решиться на любой подвиг, но только ей нужно было время, чтобы на него настроиться и морально подготовиться. Прошлой весной она два месяца подряд регулярно смотрела, как в парке прыгают с тарзанки смельчаки. Она приходила, вставала у дерева и смотрела. Прошло два месяца. И однажды она пришла, с ледяным спокойствием бывалого человека подписала необходимую бумагу о том, что все происходит по ее личной инициативе, поднялась на вышку и прыгнула. Инструктор был в шоке. Она в эйфории. Но если бы ее заставили прыгать в первый же день, она бы ни за что не согласилась. Страшно.
Следы на песке очень быстро терялись в траве, но если ее приятеля не сильно шатало из стороны в сторону, то направление она примерно поняла. Особых вариантов тут не возникало. Идти можно было только туда, наверх. В глубину.
Никакой примятой травы. Никаких следов крови. Это только в кино все следы вывешиваются прямо перед твоими глазами. А в жизни – их надо искать. И она искала. Возвращалась и начинала сначала. Сидела на корточках, рассматривала траву и крутила головой.
Но так ничего и не обнаружила.
Теперь она брела вглубь леса, все дальше и дальше удаляясь от берега. Лес в этом месте был посуше. И бурелома не было. Вот бы только на ноги что-нибудь – и, в общем, пережить можно. Иногда она замирала, вся внутренне подбиралась, прислушивалась.
Один раз ей показалось, что она слышит что-то. Шорох какой-то совсем рядом. Но когда она ринулась в ту сторону, из зарослей взлетели в небо две довольно крупные птицы. Мила только заморгала от неожиданности.
Солнце куда-то пропало. Она и не заметила, как небо заволокло тучами. Лес вокруг сразу утратил оптимистичность. Стал мрачным. Затаившимся.
Она остановилась и набрав побольше воздуху крикнула:
– Аууу!
И долго слушала…Тишина.
Когда она увидела, что вдалеке, за темными деревьями, начинает проглядывать какой-то свет, то сил у нее сразу прибавилось. Она рванула на этот свет, только успевая отводить от лица ветки. За лесом было поле. Но заросшее высокой, по пояс, травой. И никаких признаков близкого жилища людей пока не наблюдалось. А вот идти по нему было гораздо труднее, чем по лесу. Ноги вообще не могли нащупать, куда ступить. Кругом под травой росли обжигающе занозистые колючки. Пришлось обходить поле по краю.
А когда она обогнула лесистый мыс, то чуть не закричала от радости. Прямо в уютном уголке, спиной к деревьям, окнами к полю стояла маленькая одинокая избушка.
Когда Мила подошла, то с замиранием сердца увидела, что дверь заперта на замок. Но рядом в сарайчике кто-то топтался.
Куры.
Значит, хозяин рано или поздно вернется.
Она села на ступеньки и стала ждать…
Мила сидела и думала, что получилось просто ужасно. Что человек, которому она обязана жизнью, сейчас пытается пройти через тот же лес, и что каждый его шаг отдается ужасной болью. Но у него ведь точно такая же цель, как и у нее – выйти. Не станет же он теперь жить в лесу. А значит, она его попросту бросила на произвол судьбы. Дура.
Она надеялась, что обязательно найдет его. Но даже если он шел в десяти метрах от нее и не хотел, чтобы она его видела, она бы его не увидела.
Ну куда ей за ним идти? Куда?
Небо совсем затянуло. Пошел мелкий дождик. Мила спряталась под крыльцо.
Она просидела так очень долго. Когда где-то вдалеке послышался собачий лай, она встрепенулась. Встала. И увидела, как из-за дома к ней несется небольшая рыжая дворняжка, а за ней, опираясь на палку, вышла бабка в платке и в полиэтиленовой накидке.
Мила кинулась ей навстречу. Собака прыгала вокруг, виляла хвостом и звонко лаяла. Никаких претензий у нее к Миле не было.
– Бабушка! Милая! Помогите!
И она рассказала ей все, совершенно не придавая значения тому, о чем он просил не говорить. Бабка поцокала языком, покачала головой, поахала. Постояла, подумала и сказала, что искать потерявшегося человека в лесу надо бы с Белкой.
– Ты, эта вот, быстро ходишь, молодая. Бери ее, да беги. А я следом пойду.
– Да я не быстро… У меня вон, смотрите, все ноги сбиты. Может, найдется у вас чего-нибудь. А то совсем не могу уже идти…
– Найдется.
Бабка была сухонькая, бодренькая. В тонусе. С умными серыми глазами. И какая-то несуетливая. Это успокаивало. И Мила подумала, что теперь-то они вместе все сделают как надо.
Бабка отперла замок, вытерла ноги о половичок, на котором так долго сидела Мила, и вошла в дом. Вынесла Миле резиновые галоши. Чуть велики оказались. Но в Милиной ситуации это было даже лучше. Ничто ноги не сжимало.
Бабка привязала к ошейнику веревку и сказала:
– Дойдешь до леса – веревку сними. Пусть эта вот бежит сама где хочет. Ты ей только повторяй все время: «ищи, Белка». Ой, она у меня умная такая… Если не ушел далеко – найдет. И я тож за вами потихоньку.
Мила побежала за Белкой. Веревка, оказывается, была нужна для того, чтобы тащить за собой Милу, а не Белку.
В лесу она ее отпустила. И сказала, вкладывая в приказ все свое желание найти того, кто спас ее и кого она зачем-то, как полная идиотка оставила.
– Ищи, Белка! Ищи, дорогая!
Белка, счастливая, что может помочь, умчалась.
Как поступают охотники с охотничьими собаками, Мила не знала. Что дальше – идти вперед? Но не стоять же…
Она пошла. Белка наматывала вокруг гигантские круги, все время прибегая к Миле. Вот только дождь, который недавно прошел, наверно, очень сильно Белке мешал. Никаких следов после него уже не осталось. Но Мила верила в успех. Уж больно сосредоточенно работала собака.
То, что она мокрая по пояс, ее уже не особенно беспокоило. В ней проснулся азарт. И когда Белка отчаянно залаяла где-то далеко справа, Мила знала – нашла!
Он сидел возле дерева и уговаривал Белку заткнуться. Та держалась от него на приличном расстоянии и продолжала задиристо лаять. Хвостом не махала. Чувствовала, что человек ей совсем не рад.
Затравленно обернулся в сторону Милы, и она заметила, что на лице его застыло напряженное ожидание. Судя по всему, ее увидеть он никак не ожидал. Готовился к встрече с чужими.
– Ну, как? – она кинулась рядом с ним на колени. – Плохо тебе совсем?
Он дернул уголком рта, что означало «не очень». Она посмотрела на его запачканную кровью рубашку. Края пятна были размыты. Рубашка была абсолютно мокрая. Это она скрывалась от дождя на крылечке. Он же промок до нитки, даром что сидел под деревом.
– Зачем ты опять?.. – Он бессильно мотнул головой. Проворчал: – Собаку притащила. Кого теперь ждать?
– Знаешь, я ведь за тобой пришла… А ты спасибо даже не скажешь.
Она подождала, сидя рядом на коленях. Посмотрела на него. Но он упрямо глядел на небо сквозь верхушки деревьев.
– Вставай, хватайся. Недалеко здесь… Дом. Там старушка живет. Ну, давай я тебе помогу.
– Я сам. – Хрипло так сказал. Страшно. И начал тяжело подыматься, опираясь руками о ствол дерева. Встал, но распрямиться во весь рост не мог. Так и стоял, согнувшись и опустив голову, тяжело дышал.
Мила тоже стояла. Не знала, как ему помочь. Чувствовала, что помощь ее он не примет. Уж больно упрямое выражение было на его бледном лице. Белка настороженно смотрела, склонив голову набок.
– Ну, давай же. Пойдем!
Он продолжал стоять. Потом попробовал сделать несколько шагов и опять привалился к другому дереву. Надо было что-то делать.
– Обопрись на меня, попробуй. Зря я, что ли, тут стою? Ну же!
– Не нукай мне, женщина! – он сказал это тихо, но очень мрачно.
Мила воздела глаза к небу.
– Подойди поближе, – сказал он и добавил, медленно закрыв глаза: – Пожалуйста.
Он принял ее помощь без шуток. Навалился всей тяжестью. Но она пыхтела и шла. Белка куда-то пропала. Больше к ним не возвращалась. А с неба опять посыпался мелкий противный дождь.
Они прошли немного. Но теперь она не совсем понимала, куда им идти. Пока кружили на месте, ориентацию она потеряла совершенно.
– Отдохни, – сказал он и схватился рукой за дерево. Прижался лицом к коре. – В глазах темно. Не вижу ничего.
– Сядь. Тебе посидеть надо. Это ты крови много потерял. До головы не доходит. Сядь.
– Если я сяду, я уже не встану.
Он слабел и уже просто висел на ней. Колени у нее подгибались. Она упала, больно наткнувшись коленом на шишку. Зашипела. Тяжело дыша, с остервенением и ненавистью смотрела в траву на убегающих от дождя муравьев. Наверно, будь она умнее, можно было бы придумать что-то мудрое и полезное. Носилки там или не знаю что еще. Шалаш… Хотя на фига нам тут шалаш.
– Ну! Миленький! Ну, пожалуйста! Еще чуть-чуть! Ну не падай, хороший мой!
Она никогда в своей жизни не имела дела с человеком, которому было бы так плохо. И бледной синевы лица такой тоже не видела. Когда-то, когда она приехала в больницу к дедушке, она, проходя по коридору, видела каких-то серых больных, заросших щетиной. И тогда еще старалась не очень на них смотреть. В голове вертелось какое-то киношное: «Не жилец». Ей и к дедушке идти не хотелось. Но мама сказала, что это необходимо. Не прийти в больницу нельзя. А потом дедушка умер. И она была рада, что все-таки успела к нему прийти. Потому что он был в трезвом уме и ясной памяти. А каким он был потом, когда умирал, она не знала.
Ей казалось, что от старости умирают медленно. Может быть, даже всю жизнь.
Тому же, кто был рядом с ней, умирать было явно рановато.
Однако сознание он терял.
– Ну куда же нам теперь? – И она поднялась и стала звать. – Белка. Белка. Ко мне!
Она услышала, как шелестит трава. Как мчится счастливая Белка. А за ней очень быстро для своих лет идет бабка. Только чуть-чуть припадает на одну ногу. У бабки через плечо перекинут был плащ. Она молодец. Прихватила.
Он лежал на земле, а они подсунули под него плащ, взялись за рукава и запряглись, как две лошади. Где можно было, волокли, где нельзя – тащили. Начинало темнеть. Сил почти не осталось. Но бабка бодрилась. Не сдавалась и Миле отдыхать не давала.
Сама же Мила превратилась в какую-то живую силу и больше ни во что. Мыслей в голове не осталось. Желаний тоже. Ей даже было комфортно в этом состоянии борьбы, когда все так ясно и усилия идут прямо по назначению. Было в этом какое-то наркотическое забвение, удивительная гармония причины и следствия. Все испытания, выпавшие на ее долю, и неощутимый в эту минуту голод отодвинули ее собственное «я» куда-то далеко внутрь. И оно если и было, то сидело, словно в колодце, и видело над собой только маленький пятачок пасмурного неба.
Когда же они неожиданно оказались у самого дома, уже совсем смеркалось. И когда она осела на сухой пол рядом с ним, первый осмысленный вопрос, возникший в Милиной голове, был: «И почему он такой тяжелый?». Но об отдыхе не могло быть и речи. Теперь нужно было думать только о том, чтобы спасать раненого.
Они промокли насквозь. Вернее, они так и не высохли за весь этот день с самого утра до глубокого вечера.
Сначала решили уложить его на лежак. Мила под мышки, бабка за ноги. Потом она отошла в уголок и, порывшись у себя в сундуке, протянула Миле аккуратненько сложенные вещи.
– На, доча, переоденься. Мокрая же вся и в рванине.
– Спасибо, – сказала Мила и подумала, какая это все-таки непозволительная роскошь – крыша над головой и сухая одежда.
Дала ей бабка ситцевую юбку в выцветший мелкий цветочек и старенький коричневый трикотажный свитер. Юбку закололи на булавку, чтобы не падала. Галоши поставили сушить.
Пока она переодевалась, бабка ловко стянула с него всю мокрую одежду и накрыла одеялом. Его бил озноб.
Он лежал на спине, хрипло и тяжко дышал. Глаз не открывал. Губы почернели и запеклись. Тусклая лампочка под потолком светила так, как будто в глазах потемнело. Было в этом освещении что то предобморочное.
Бабка подошла, села рядом и развязала повязку. Мила отвернулась и отошла. Боялась смотреть на открытую рану. Под коленки побежала щекотная волна слабости. И казалось, что рана тут же перекидывается на нее. Вот и левый бок застонал, и она прижала к нему ладонь.
За окошком темнело. Показался вдруг маленький кусочек синего глубокого неба с одиноко мерцающей звездой. Верхушки елок, как кардиограмма живучего человека, тянулись от одного края до другого. Уютная белая занавесочка закрывала окошко лишь наполовину.
Она обернулась, вздрогнув от того, как он застонал. Бабка отошла к рукомойнику, висящему тут же над тазом. Сполоснула руки.
Потом подошла опять к нему. Постояла, посмотрела на него долгим скорбным взглядом, прижав край платочка ко рту. Губы поджала, старушка старушкой. Вокруг запавшего рта лучиками расходились морщины. Как печеное яблоко. Она ли это всего час назад тащила его на пару с Милой через весь лес, как бульдозер!
Перекрестилась. Пробормотала заученно, без выражения: «Господи, спаси и помилуй». Перекрестилась еще раз. Постояла. Молча, чуть прикрыв глаза. То ли думала о чем-то, то ли молилась.
Подошла к ведру с чистой водой. Налила полный ковш в кастрюлю. Поставила греться на электрическую спиральку.
– Войны-то нет уже давно. А раненых земля полна.
Странно было, что здесь электричество. Бабке оно не шло.
– Пуля там. Вынимать надо, девонька. А то отдаст богу душу парень твой. Вон скрутило-то как. Сгорит.
– Пуля? – до нее только сейчас дошло. Она расширенными глазами смотрела на бабку и понимала, что попала. И сейчас ей придется принимать какие-то вселенски важные решения. А как она это может сделать. Она? Девочка Мила? – Как вынимать? Здесь, что ли, прямо? Надо к врачу ехать! Есть же у вас тут где-нибудь больница, в конце концов!
– Нету тут никаких больниц. Придумала тоже. Лес кругом. Фельдшерица на станции живет. Так ты его на себе туда не дотащишь. Да и толку… – Бабка удрученно покачала головой. – Здесь она, пуля, прямо под ребром. Крови много утекло… – И сказала неожиданно твердо: – Ждать нельзя. Самим вынимать придется. Будешь помогать.
Мила почувствовала, как становятся ватными ноги, а внутри нарастает лихорадочный ужас. Нет, товарищи! Каждый должен заниматься своим делом. Здесь какая-то ошибка. Она, Мила, вообще здесь ни при чем. Бежать отсюда надо. Дотащили и славно. А дальше – дело врачей. Скорая помощь, обезболивающее, капельница. Не в каменном же веке живем!