Страница:
Но она не чувствовала себя королевой. Она чувствовала себя собакой. Собакой, перегрызшей, наконец, веревку, на которую ее привязали. Сопротивление волос ослабло. На плечах у нее осталась легкая, как воздушный шарик, голова.
– Ну что? Жить стало легче? – спросил он как Данила-мастер, гордясь своей чистой работой.
– Вроде бы да, – ответила она, прислушиваясь к новым ощущениям и с каким-то неприятным чувством, глядя на лежащую на столе часть своего тела. – Ну, грамм на пятьсот точно! Ну, Костик, ты даешь! Тебе надо в службу спасения идти работать.
– Меня вообще-то зовут Саша. Это дружбана моего Костиком звать. Так мы решили клиентуру не запутывать. Номер такой-то – Костик. Ну, а раз уж мы с тобой подружились, то по секрету скажу: я – Саша. Но, в общем, рояли не играет.
– Ты подожди. Я сейчас, – сказала она и с лихорадочно горящими щеками бросилась в ванную посмотреть в зеркало.
Все-таки в жизни ее произошло неслыханное событие. Медовая ее коса, как пуповина, связывала с детством. На самом ее завивающемся кончике были еще Люськины младенческие локоны. Потому что не стригли ее в жизни никогда. Косою ниже попы гордились мама с папой. Мила же считала, что носить на голове такую тяжесть нельзя просто из страха перед юношеским остеохондрозом. Да и шея у нее была литая, как у древнегреческой Артемиды. Попробуй такой тренажер на голове поноси. Это вроде и неплохо. Да вот купаться именно из-за косы своей она и не любила. И плавать в свое время не научилась. Намочишь волосы, потом весь день носишь на спине сырое бревно. Но что теперь об этом…
Все, что ты могла, коса моя, ты уже сделала. Теперь все будет иначе. Все.
То, что получилось, показалось ей недостаточно радикальным. Она взяла ножницы и стала срезать пряди почти у самых корней. Волосы красивые – и в стрижке будут ничего. Мила не знала, что волосы ее умеют на голове только стоять. Лечь им было решительно некуда, как невозможно человеку прилечь в толпе. Слишком много их у нее было. И теперь они торчали во все стороны не особо аккуратным цветочно-животным шаром. Тут же всплыл в голове зачитанный до дыр «Демон»:
– Ну вот. Смотри! – Она вышла из ванной и повертела перед Костиком-Сашей своим шаром.
– Класс! – сказал он с одобрением. И встал. – Ну, мне пора.
И уже в дверях, прощаясь, он отдал ей в руки стодолларовую купюру, взял пакет с ее косой и сказал:
– Скальп я забираю. А вообще – мальчики по вызову круглосуточно и бесплатно. 01 и 02. Запиши. Целую!
Она закрыла за ним дверь и прислонилась к ней спиной. Первый пункт программы с треском провалился. Зато второй был осуществлен. И тут вдруг до нее дошло. Глядя на деньги зажатые в кулаке, она подумала: «Я продаю себя за деньги? Я продажная женщина? Так кто же здесь кого купил?»
Как всегда не вовремя позвонил Юра Шамис…
Глава 13
Горец лет двадцати шести – двадцати восьми, сидя среди командного состава дивизии, заметно смущался. Когда же к нему подошел старый лакей великого князя, едва не перевернул ему поднос от растерянности. Великому князю это очень понравилось. Сам он был на редкость застенчивым человеком, несмотря на происхождение и титул, краснел при разговоре, терялся в обществе. Другое дело на коне, на поле брани. В бою, мчась на белом скакуне впереди всей своей конной орды, он чувствовал себя совершенно на месте. Так проявлялась под пулями житейская слабость его характера, оборачивалась совершенно противоположной стороной.
Джигиты Дикой дивизии обожали своего командира за кавказское простодушие и удаль абрека. Разумеется, им льстило, что «их Михаиле» – брат самого государя, хотя и полуопальный. Кавказский характер вообще склонен к чинопочитанию.
Великий князь в походе останавливался обычно в небольших, но чистых домиках. Занимал две комнаты: одну использовал под спальню и кабинет, другую – под столовую. В этой последней за длинным столом, покрытой белоснежной скатертью, предметом особенной гордости старого лакея, Михаил Александрович и давал сегодня обед, если можно так выразиться про простую походную трапезу.
– Вот, господа, – сказал Михаил Александрович, краснея от внутреннего усилия произносить первую фразу, – пригласил сегодня за наш стол моего спасителя – рядового Чеченского полка Аслана…
– Аслан Мидоев, Ваше Императорское Высочество, – вскочил на ноги чеченец.
– Садись, Аслан Мидоев. Ты, конечно, получишь крест от Государя за спасение командира. Но я хотел бы отблагодарить лично от себя. Любезный, не сочти за труд…
Великий князь кивнул адъютанту. Тот вышел в соседнее помещение и вернулся, неся в руках белую бурку и шашку, богато украшенную серебром. Михаил Александрович вышел из-за стола взял подарки и подошел к Аслану, тот вскочил на ноги, испытывая первый раз в жизни такое волнение.
– Это та самая бурка, которую я вчера сбросил у реки. Думал коню помочь. Носи вот, джигит. Шашка еще отменная. Не Гурда, конечно, но хорошего, знающего мастера. Помни, Аслан, меня и вчерашний бой. Ведь сшибли бы меня австрияки, если бы не ты…
– Сколько просил, умолял Ваше Императорское Высочество не выскакивать вперед, – заговорил укоризненно начальник штаба Юзефович. – Матушке царице же в Киеве клятву давал, что не отпущу вас от себя ни на шаг. А вы опять за свое! Под пулеметы – впереди всех, на обрыв взбираться – опять же первым. Вы мне покажите еще такого командира дивизии, чтобы так не берегся! Куда только смотрел ротмистр Бичерахов? Вот уж всыплю я ему по первое число за вчерашний конвой. Ваше Императорское Высочество, как хотите, а в следующий бой я к вам еще пятерых приставлю, а будете упорствовать – и десятерых…
Михаил Александрович в этот момент обратил внимание, что его спаситель стоит растерянно с его дарами и не знает, что делать. Этикета он, конечно, не знает, устава никогда в глаза не видел. Зачем его джигитам устав? Но в этих, не видевших устава, глазах – слезы от избытка хороших чувств. Простой, чистосердечный народ! Готов за него жизнь положить! Великий князь обнял чеченца и поцеловал его троекратно по-русски.
– Что же ты, Аслан? Садись, тебе говорю, угощайся. Знаю, что шашкой ты действуешь лучше, чем ножом и вилкой, только все равно положи ее там. Еда у нас простая, солдатская. Но хорошо уже, что не консервы…
– Да уж! – подключился к разговору князь Чавчавадзе, командир Черкесского полка. – Те консервы в зимних Карпатах я надолго запомню.
– А я бы рад забыть, – грустно улыбнулся Великий князь, пригубив стакан с минеральной водой, – да уже не получится. Не смотрите на меня, господа, пейте вино. Скажете, по крайней мере, каково оно в здешних местах?..
Аслан сидел за столом рядом с полковником Мерчуле, командиром ингушского полка. Тот ел молча, как и Аслан, когда же к нему обращались, отвечал односложно, хотя и с приятной улыбкой. В этом обществе, по всему чужих ему людей, Аслан сразу почувствовал в Мерчуле своего. А тут и сам полковник подмигнул чеченцу и сказал то ли в шутку, то ли всерьез:
– Слушай, джигит, переходи ко мне в ингушский полк. Пока у вас командира нового не назначили, я это быстренько устрою. Свои же братья-вайнахи! Вместе воевать будем. Пойдешь ко мне адъютантом?
– Не-е, – протянул Аслан, отчего-то печально. – Там у меня друзья. Давно вместе. Не могу обижать друзей.
– Ну, гляди, – сказал полковник и, хотя был абхазом, закончил разговор русской поговоркой. – Насильно мил не будешь.
В комнату вошел еще один адъютант Великого князя и что-то сказал ему вполголоса. Михаил Александрович сразу оживился.
– Вот и кстати! Пригласи-ка, голубчик, его сюда… Господа! Неделя уже миновала, как убили князя Радзивилла, командира чеченцев. Светлая ему память! Неделю полк был без командира. Причем все мы с вами знаем, что чеченцы давно просят себе командира из своего народа, из нохчей. Давно хотел того же, что и наши храбрые джигиты. Сейчас вам представлю их нового командира.
Великий князь вышел из-за стола навстречу новенькому. Аслан как единственный представитель чеченского полка за столом с особенным интересом посмотрел на вошедшего и чуть не вскрикнул от неожиданности. Рядом с Великим князем стоял улыбающийся Давлет-хан.
– Могу сказать про князя, – говорил между тем Михаил Александрович, – что тактик он замечательный, раз пожаловал аккурат к обеду.
За столом потеснились, усадили Давлет-хана в середине стола, наискосок от Аслана. Михаил Александрович стал представлять ему поочередно офицеров Дикой дивизии. Когда все присутствующие командиры отрекомендовались, Великий князь указал на Аслана.
– А это, князь, особый случай. Мидоев, рядовой твоего полка…
Аслан встал и, глядя мимо Давлет-хана, отрапортовал несколько развязно, в свободной манере, как это практиковалось у них в полку, и на что командиры смотрели сквозь пальцы. Но он почувствовал на себе пронзительный взгляд Давлет-хана.
– Это, так сказать, мой кровник… Нет! Что я говорю? Мой, можно сказать, кровный брат, спаситель…
Михаил Александрович стал подробно рассказывать о дерзкой, лобовой атаке Дикой дивизии на позиции австрийцев. Теперь Аслан смотрел на Давлет-хана, а тот внимательно слушал высокого рассказчика и, казалось, забыл о существовании своего старого врага. Только когда Великий князь стал рассказывать о подвиге джигита, глаза их первый раз встретились. Аслан прочитал в них обещание себе нелегкой с этого дня жизни. Давлет-хан же в глазах молодого чеченца ничего не прочитал, кроме равнодушия.
После обеда у Великого князя рядовой чеченского полка сопровождал своего нового командира в расположение части, то есть, Аслан был вынужден ехать рядом с Давлет-ханом.
– Что, Аслан, разглядываешь моего коня? – спросил, усмехаясь, Давлет-хан. – Меченого вспоминаешь? Пристрелили твоего Меченого лет пять назад. Хороший был конь, но только дерзкий, непослушный. Ногу он сломал на скачках. Чего же было его мучить? А это его сын. Тоже хороший конь, может, не такой резвый, как его отец, но характером лучше. Слушается меня, мысли мои читает…
Ничего не сказал Аслан, только вороной, как будто просмоленный конь под ним занервничал, где надо один шаг сделать – переступал, семенил.
– У тебя, я смотрю, тоже конь хороший, – продолжил Давлет-хан. – Краденый? Прошу прощения, в бою добытый? Теперь на войне все так просто. Вчера был абрек, бандит, конокрад, а сегодня – герой, спаситель брата Государя, а завтра… Завтра всякое может случиться. Война ведь. А от судьбы не уйдешь. Слышишь меня, Аслан? Понимаешь меня, Аслан?
Мидоев опять ничего не ответил. Зачем говорить пустые слова, когда Давлет-хан сам все скажет, а если не скажет, от судьбы все равно не уйдешь. Вот предложил ему полковник Мерчуле перейти в ингушский полк, так и надо было соглашаться. Судьба тут ему улыбалась, протягивала руку помощи. Мол, хватайся, джигит, за руку, удержу. Но разве знал он, что посыплются из-под ног его камни и окажется он над пропастью. Впрочем, еще ничего неизвестно. Не один он, как тогда в усадьбе Давлет-хана, не один.
– Я же искал тебя, Аслан. Долго искал. Хотелось мне с тебя должок получить. Я же никому долгов не прощаю, таково мое правило. Один только ты скакал где-то моим должником. Ты же знаешь – Давлет-хан человек очень добрый. Первый раз тебя пожалел, хотя мог собакам скормить. А ты второй раз пришел, влез тогда в мою жизнь. С женой меня на всю жизнь поссорил, деньги мои увез. Ведь жена моя, Мадина, женщина, какой не только в Чечне, но и на всем Кавказе нет…
Встрепенулся Аслан, когда речь зашла об этой женщине, увидев которую один раз, вспоминал теперь чаще всех других встреченных им людей. Хотел даже в сердцах сказать Давлет-хану: что же ты от такой женщины лез к иноверке-гувернантке? Но опять промолчал Аслан.
– Пару раз мои нукеры выходили на твой след. Два года я им платил только за то, чтобы псы эти в затылок тебе дышали. А потом окончательно тебя потеряли. Но объявилась на Северном Кавказе банда Меченого. Лихой, говорят, абрек был. Ты не слышал про такого? Странно ведь, что зовут его, как коня. Я подумал даже, что это конь твой ожил и в человека превратился. Ждал я этого Меченого к себе в гости. Один год грабил он вокруг моей усадьбы, а ко мне так и не сунулся. Как думаешь, Аслан, боялся он меня? Или какая есть другая причина?.. Зря ты все молчишь. Надо бы тебе поговорить, выговориться надо тебе хорошенько. Ведь всякое может случиться. Война…
Но она спокойно ответила:
– Я свое слово сдержала. А теперь у меня другая жизнь. И потом, разве вам не нравится? Отец, ничего не сказав, ушел к себе.
Мама с некоторым сожалением на нее смотрела. Но потом потрепала по пушистой голове.
– А мне нравится. Теперь тебя по голове все время гладить хочется. А разве это плохо? – сказала и многозначительно Миле подмигнула.
Вечером она болтала по телефону с Уфимцевой. Спрашивала, кто как. И случайно узнала, что Юлька Шарова теперь работает секретаршей в органах. А вот этого шанса упускать было нельзя.
Юлька Шарова назначила ей встречу прямо в холле своего ведомства. Ничего проще, как сказала она, чем узнать, за что человек в розыске, и нету. Залезаешь в базу данных, распечатываешь – и все дела. Информация эта вполне доступная. Чем больше народа знает о том, кого ищут, тем лучше.
Через пять минут после назначенного времени Юлька позвонил ей на мобильный.
– Люська, подожди. Сейчас спущусь.
Мила ждала и одновременно хотела, чтобы та провалилась по дороге вместе со всем, что знает. Зачем это ей? Что за доморощенное следствие? Разве она питает какие-то иллюзии по поводу человека, который попал в ее поле зрения уже с пулевым ранением. И не первым. Или террорист, или бандит, или еще какой-нибудь кошмар.
– Торговля наркотиками. – Юля радостно улыбалась, протягивая ей распечатку с компьютера. – Тому, кто найдет – никаких материальных благ. Можно не париться.
Она взяла листок и заметила, что он сильно дрожит в ее руках. Сложила его пополам, положила в сумку.
– Спасибо, Юлечка, ты мне здорово помогла. Будем знать своих врагов в лицо…
Она улыбнулась ледяными губами и почувствовала, что, как ни готовилась, а все равно не готова. Хотелось поскорее от Юли избавиться, чтобы прочесть все, что там было написано. Но та все стояла, продолжала радоваться жизни, и тому, что могла на своем новом месте быть полезной Люсе Дробышевой, к которой в школе было не подступиться.
– Извини. Я спешу. Звони. Буду рада. – Мила прикоснулась к ее руке и быстро выбежала через турникет.
Она пробежала еще метров сто, завернула за угол. Остановилась и вынула из сумки бумагу. Прислонилась спиной к дому. И почувствовала, что просто не может себя заставить перешагнуть эту черту и прочесть все своими глазами. Худшие ее опасения подтверждались. Но что уж тут сделаешь. Из песни слова не выкинешь.
Прочла.
И крепко подумала, как бы отомстить. За то, что вешал ей на уши лапшу.
Нохчалла. Вайнах. Древнейшее государство Урарту.
А она верила и восхищалась.
Выкинуть его из своей жизни в голову не пришло. Теперь ее собственная судьба казалась связанной с его судьбой еще крепче. Ненависть в самом деле держит сильнее, чем любовь.
Вася Финн, сын известных родителей, взял себе псевдоним собственного сочинения. Тех, кто в его фамилии усматривал лишь национальную принадлежность, Вася мелко видел. Он-то намекал на Александра Сергеевича и добрую волшебную силу. И считал свой псевдоним очень актуальным ответом западному фэнтези.
Вася заканчивал Щукинское. И был насквозь актером. Что называется – Актер Актерыч. Был худ и бледен. И активно некрасив. Но такого моря живости и манерного обаяния она не видела ни у кого. Имидж был улетный. Над круглыми очками Чехова и светлой бороденкой Вася носил красную бандану головореза.
Мила знала его с детства. Однажды от скуки, пока родители беседовали о прекрасном, они вместе плевали с балкона. Было здорово. Ну, а потом оплеванные ими прохожие потянулись один за другим с ними разбираться. Инцидент сблизил их на всю жизнь. Ругали их тогда на пару. А он, как джентльмен, взял все на себя и при этом трогательно держал ее за мизинец.
Диплома Вася еще не получил, но уже пару лет, как снимался в сериалах. Всегда играл трусов и подлецов, чем очень гордился. Отрицательное обаяние на профессиональном рынке ценилось дорого. Дороже, чем тупая правильность розового героя. Голубым героя уже давно не называли. В розовом же цвете положительный персонаж получался еще тупее.
Вася Финн был безумным тусовщиком. Считал, что так он ни за что не пропустит удачу, которая обязательно придет к нему в виде американского кастинг-директора и похлопает по плечу.
Он знал все про всех. С ним-то Мила и договорилась встретиться в клубе.
К делу перешла сразу. С Васей можно было не миндальничать. Села напротив него за столик, поманила пальцем и просто сказала.
– Васька, мне нужна кислота.
– Ты чего? – Он даже откинулся. Не ожидал.
– Вася… – и мягко сказала. – Ну ты же понял…
– Скажи зачем! – Он вошел в образ, сжал бледные губы и неадекватно начал сверлить ее чеховскими круглыми очками.
– Ну ты что, у всех, что ли, спрашиваешь зачем? Ясное дело, зачем.
– Своих всегда спрашиваю.
– Ну чего ты такой вредный? Мне только разок. И потом, не для себя стараюсь…
– А чего глаза такие хитрющие? Что ты мне тут впариваешь какую-то ботву?! Чего случилось-то? Ну…
– Надо показаться кое-кому, что называется, на пике прихода.
– О, интриги! Дело! – похвалил он. – Но, радость моя, поляну лучше стричь необдолбанным.
Поверь мне, ненаглядная! Кстати, эта стрижка тебе очень к лицу, пока оно не позеленело.
Она кивнула небрежно и благодарно. Музыка пошла громкая и, как всегда, очень тематическая. Мужской голос жизнерадостно пел в приятном для организма физиологичном ритме: «Я невозможно скучаю. Я очень болен. Я почти умираю». Она уже давно заметила, что как только до ее сознания доносится какая-нибудь фраза – происходит это всегда в тему. Только вот слова эти должна была петь женщина – очень больна и почти умирала в данную минуту как раз она.
– Если деньги некуда девать, так ты их лучше мне отдай… – Вася хорошо поставленным голосом легко перекрикивал музыку. – А я тебе в обмен – маленькую профессиональную тайну… Цитата из классиков – всего за двадцать баксов.
Он поднял указующий перст и, почему-то грассируя «р», артистично продекламировал:
– Чуть позже будет такая возможность. Владислав Фелицианович скончался в 1939 году, – скорбно ответил Финн.
Мила молча допивала через трубочку купленный Васей коктейль, подперев голову ладонью. А он вдруг нагнулся почти что к самому ее уху и сказал.
– У тебя вообще как со здоровьем? Головка не болит?
– У меня, Васька, все болит. Даже дышать тяжело.
– Хочешь повеселиться – на. – И дотронулся до нее под столом пальцами. Она встретила его руку и нащупала толстую круглую таблетку. – Можешь запить. Будет хорошо.
– Это оно самое? – спросила она одними губами, оживившись.
– Оно. Оно самое. Давай, пей. – Вася многозначительно кивнул, глядя, как она это делает. – Чистый аспирин У пса. Забирает на раз.
Она вышла из клуба. Ветер был осенний и пронзительный. Она застегнула молнию на плаще до самого подбородка. Достала из сумки перчатки. Опять впереди на сколько хватало глаз были только холода, холода, холода. И дорога против ветра.
Было одиннадцать. Время еще детское. Мама в таких случаях ее раньше часа не ждала. На противоположной стороне улицы маячил зеленый крест круглосуточной аптеки. Вот как удачно. Туда она и направилась.
А когда вышла, то позвонила Аслану на мобильный. Никто не отвечал. Как она это ненавидела. Выключал бы хоть телефон. Была бы какая-то надежда, что включит и ответит. А так – забыл он его, что ли, где-то? И что теперь? Но запал у нее сегодня был сильный. И она решила.
Поймала машину и поехала к нему. Райончик был еще тот. Окна в его квартире были темными. Она совсем обозлилась. Вошла в парадную. Добралась до его двери, раз десять позвонила, а потом даже треснула по ней кулаком. Оказалось, что это очень больно, когда делается от души. Пришлось на кулак дуть. А потом она села на лестнице, прислонила голову к разрисованной мелкими поганками стене и приготовилась ждать хоть до самого утра.
Глава 14
На центральной площади были возведены деревянные декорации, очень похоже изображавшие Кремль и собор Василия Блаженного. Откуда-то сверху из динамиков зазвучало «Боже, царя храни». Людмила в недоумении смотрела на фанерную Москву, не понимая, к чему это, зато толпа местных жителей, видимо, хорошо понимала происходящее. В этот момент с двух сторон посыпались снопы искр, затрещали петарды, огни полетели в московские святыни. Деревянный кремль загорелся, за ним – Василий. Сверху торжествующе грянул «Полет Валькирии» Рихарда Вагнера. Под аплодисменты и одобрительные крики толпы пылающий макет Москвы с грохотом рухнул на землю.
Людмиле Борской показалось, что она сходит с ума. В поисках какой-нибудь поддержки она оглянулась по сторонам. В двух шагах от нее стояла русская супружеская пара, с которыми она как-то познакомилась в парке – генерал Брусилов с женой.
– Что же это такое происходит?! – бросилась к ним Людмила.
– Разве вы не видите, милая моя Людмила Афанасьевна, – ответила ей генеральша. – Вот чего им так хочется! Они уже забыли, что русские казаки когда-то спасли их Берлин. Ведь так, Анатолий?
Генерал Брусилов смотрел туда, где догорали деревяшки и картон, уже мало напоминавший Москву.
– Еще не известно, чья возьмет, – сказал он еле слышно, но тут же спохватился: – Вот что, дорогие дамы. Дело близится к войне, это очевидно. Как старший по званию, я беру командование на себя и потому приказываю нашему прекрасному воинскому подразделению немедленно ехать в Россию. И это уже не шутки…
Так Людмила Борская была призвана на военную службу самим генералом Брусиловым, чья полководческая звезда взошла над полями сражений этой войны. Если же серьезно, то еще там, в Киссингене, в виду горящего Кремля и торжествующей толпы германцев, Людмилой овладело то чувство сопричастности к общей беде, общему делу, которое издавна заставляло русских дворянских женщин, неженок и белоручек, забыв про мамок-нянек, хлебать из общего горького ковша со всем русским народом.
В поезде она разузнала у генерала Брусилова, что единственная возможность женщине попасть на фронт – это стать сестрой милосердия. Добросовестно и аккуратно, как в гимназии, она отучилась на курсах, готовивших низший медицинский персонал.
Ученый мир оказался так тесен, и начальник офицерского госпиталя в Киеве оказался бывшим студентом ее отца, профессора Ратаева. Он готов был взять Людмилу Афанасьевну под свою опеку, но именно его она упросила перевести ее во фронтовой госпиталь.
– Людмила Афанасьевна, Людмила Афанасьевна, – качал он головой, прощаясь с ней. – Не надо бы вам туда ездить. Нет там никакой романтики, да и патриотизма там особого нет. Одна грязь и вонь. Вот вам, на всякий случай, письмо рекомендательное, что ли. Если почувствуете, что все – не можете больше, отдадите его вашему начальнику, он вас ко мне назад откомандирует. И не будет в этом ничего постыдного, если вы оттуда уедете. Запомните это. Ничего постыдного! Мужики бегут, здоровенные санитары не выдерживают. А вы ведь молоденькая девушка. Как там про вас Алексей Борский в стихах писал?..
– Ну что? Жить стало легче? – спросил он как Данила-мастер, гордясь своей чистой работой.
– Вроде бы да, – ответила она, прислушиваясь к новым ощущениям и с каким-то неприятным чувством, глядя на лежащую на столе часть своего тела. – Ну, грамм на пятьсот точно! Ну, Костик, ты даешь! Тебе надо в службу спасения идти работать.
– Меня вообще-то зовут Саша. Это дружбана моего Костиком звать. Так мы решили клиентуру не запутывать. Номер такой-то – Костик. Ну, а раз уж мы с тобой подружились, то по секрету скажу: я – Саша. Но, в общем, рояли не играет.
– Ты подожди. Я сейчас, – сказала она и с лихорадочно горящими щеками бросилась в ванную посмотреть в зеркало.
Все-таки в жизни ее произошло неслыханное событие. Медовая ее коса, как пуповина, связывала с детством. На самом ее завивающемся кончике были еще Люськины младенческие локоны. Потому что не стригли ее в жизни никогда. Косою ниже попы гордились мама с папой. Мила же считала, что носить на голове такую тяжесть нельзя просто из страха перед юношеским остеохондрозом. Да и шея у нее была литая, как у древнегреческой Артемиды. Попробуй такой тренажер на голове поноси. Это вроде и неплохо. Да вот купаться именно из-за косы своей она и не любила. И плавать в свое время не научилась. Намочишь волосы, потом весь день носишь на спине сырое бревно. Но что теперь об этом…
Все, что ты могла, коса моя, ты уже сделала. Теперь все будет иначе. Все.
То, что получилось, показалось ей недостаточно радикальным. Она взяла ножницы и стала срезать пряди почти у самых корней. Волосы красивые – и в стрижке будут ничего. Мила не знала, что волосы ее умеют на голове только стоять. Лечь им было решительно некуда, как невозможно человеку прилечь в толпе. Слишком много их у нее было. И теперь они торчали во все стороны не особо аккуратным цветочно-животным шаром. Тут же всплыл в голове зачитанный до дыр «Демон»:
Результат был неожиданным. Но со своей долей очарования и эпатажа. А это, в конечном итоге, было именно то, к чему ее художественное чутье стремилось. Облегченная голова болталась на шейке по-новому легко, как будто ее смазали машинным маслом.
И кольца русые кудрей
Сбегали, будто покрывало,
На веки нежные очей.
– Ну вот. Смотри! – Она вышла из ванной и повертела перед Костиком-Сашей своим шаром.
– Класс! – сказал он с одобрением. И встал. – Ну, мне пора.
И уже в дверях, прощаясь, он отдал ей в руки стодолларовую купюру, взял пакет с ее косой и сказал:
– Скальп я забираю. А вообще – мальчики по вызову круглосуточно и бесплатно. 01 и 02. Запиши. Целую!
Она закрыла за ним дверь и прислонилась к ней спиной. Первый пункт программы с треском провалился. Зато второй был осуществлен. И тут вдруг до нее дошло. Глядя на деньги зажатые в кулаке, она подумала: «Я продаю себя за деньги? Я продажная женщина? Так кто же здесь кого купил?»
Как всегда не вовремя позвонил Юра Шамис…
Глава 13
…Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно красный рот
И на глаза спадающая челка.
Осип Мандельштам
1914 год. Галиция
На обеде у великого князя Михаила Александровича, командира Туземной кавказской конной дивизии или, как ее коротко называли, Дикой дивизии обычно присутствовали начальник штаба Юзефович Яков Давидович, в обязательном порядке, адъютанты, командиры бригад и полков, а также служившие здесь высокородные особы: французский и персидский принцы, польский князь, итальянские маркизы. Редко гостями были офицеры помладше. Но сегодня впервые великий князь при гласил в гости рядового.Горец лет двадцати шести – двадцати восьми, сидя среди командного состава дивизии, заметно смущался. Когда же к нему подошел старый лакей великого князя, едва не перевернул ему поднос от растерянности. Великому князю это очень понравилось. Сам он был на редкость застенчивым человеком, несмотря на происхождение и титул, краснел при разговоре, терялся в обществе. Другое дело на коне, на поле брани. В бою, мчась на белом скакуне впереди всей своей конной орды, он чувствовал себя совершенно на месте. Так проявлялась под пулями житейская слабость его характера, оборачивалась совершенно противоположной стороной.
Джигиты Дикой дивизии обожали своего командира за кавказское простодушие и удаль абрека. Разумеется, им льстило, что «их Михаиле» – брат самого государя, хотя и полуопальный. Кавказский характер вообще склонен к чинопочитанию.
Великий князь в походе останавливался обычно в небольших, но чистых домиках. Занимал две комнаты: одну использовал под спальню и кабинет, другую – под столовую. В этой последней за длинным столом, покрытой белоснежной скатертью, предметом особенной гордости старого лакея, Михаил Александрович и давал сегодня обед, если можно так выразиться про простую походную трапезу.
– Вот, господа, – сказал Михаил Александрович, краснея от внутреннего усилия произносить первую фразу, – пригласил сегодня за наш стол моего спасителя – рядового Чеченского полка Аслана…
– Аслан Мидоев, Ваше Императорское Высочество, – вскочил на ноги чеченец.
– Садись, Аслан Мидоев. Ты, конечно, получишь крест от Государя за спасение командира. Но я хотел бы отблагодарить лично от себя. Любезный, не сочти за труд…
Великий князь кивнул адъютанту. Тот вышел в соседнее помещение и вернулся, неся в руках белую бурку и шашку, богато украшенную серебром. Михаил Александрович вышел из-за стола взял подарки и подошел к Аслану, тот вскочил на ноги, испытывая первый раз в жизни такое волнение.
– Это та самая бурка, которую я вчера сбросил у реки. Думал коню помочь. Носи вот, джигит. Шашка еще отменная. Не Гурда, конечно, но хорошего, знающего мастера. Помни, Аслан, меня и вчерашний бой. Ведь сшибли бы меня австрияки, если бы не ты…
– Сколько просил, умолял Ваше Императорское Высочество не выскакивать вперед, – заговорил укоризненно начальник штаба Юзефович. – Матушке царице же в Киеве клятву давал, что не отпущу вас от себя ни на шаг. А вы опять за свое! Под пулеметы – впереди всех, на обрыв взбираться – опять же первым. Вы мне покажите еще такого командира дивизии, чтобы так не берегся! Куда только смотрел ротмистр Бичерахов? Вот уж всыплю я ему по первое число за вчерашний конвой. Ваше Императорское Высочество, как хотите, а в следующий бой я к вам еще пятерых приставлю, а будете упорствовать – и десятерых…
Михаил Александрович в этот момент обратил внимание, что его спаситель стоит растерянно с его дарами и не знает, что делать. Этикета он, конечно, не знает, устава никогда в глаза не видел. Зачем его джигитам устав? Но в этих, не видевших устава, глазах – слезы от избытка хороших чувств. Простой, чистосердечный народ! Готов за него жизнь положить! Великий князь обнял чеченца и поцеловал его троекратно по-русски.
– Что же ты, Аслан? Садись, тебе говорю, угощайся. Знаю, что шашкой ты действуешь лучше, чем ножом и вилкой, только все равно положи ее там. Еда у нас простая, солдатская. Но хорошо уже, что не консервы…
– Да уж! – подключился к разговору князь Чавчавадзе, командир Черкесского полка. – Те консервы в зимних Карпатах я надолго запомню.
– А я бы рад забыть, – грустно улыбнулся Великий князь, пригубив стакан с минеральной водой, – да уже не получится. Не смотрите на меня, господа, пейте вино. Скажете, по крайней мере, каково оно в здешних местах?..
Аслан сидел за столом рядом с полковником Мерчуле, командиром ингушского полка. Тот ел молча, как и Аслан, когда же к нему обращались, отвечал односложно, хотя и с приятной улыбкой. В этом обществе, по всему чужих ему людей, Аслан сразу почувствовал в Мерчуле своего. А тут и сам полковник подмигнул чеченцу и сказал то ли в шутку, то ли всерьез:
– Слушай, джигит, переходи ко мне в ингушский полк. Пока у вас командира нового не назначили, я это быстренько устрою. Свои же братья-вайнахи! Вместе воевать будем. Пойдешь ко мне адъютантом?
– Не-е, – протянул Аслан, отчего-то печально. – Там у меня друзья. Давно вместе. Не могу обижать друзей.
– Ну, гляди, – сказал полковник и, хотя был абхазом, закончил разговор русской поговоркой. – Насильно мил не будешь.
В комнату вошел еще один адъютант Великого князя и что-то сказал ему вполголоса. Михаил Александрович сразу оживился.
– Вот и кстати! Пригласи-ка, голубчик, его сюда… Господа! Неделя уже миновала, как убили князя Радзивилла, командира чеченцев. Светлая ему память! Неделю полк был без командира. Причем все мы с вами знаем, что чеченцы давно просят себе командира из своего народа, из нохчей. Давно хотел того же, что и наши храбрые джигиты. Сейчас вам представлю их нового командира.
Великий князь вышел из-за стола навстречу новенькому. Аслан как единственный представитель чеченского полка за столом с особенным интересом посмотрел на вошедшего и чуть не вскрикнул от неожиданности. Рядом с Великим князем стоял улыбающийся Давлет-хан.
– Могу сказать про князя, – говорил между тем Михаил Александрович, – что тактик он замечательный, раз пожаловал аккурат к обеду.
За столом потеснились, усадили Давлет-хана в середине стола, наискосок от Аслана. Михаил Александрович стал представлять ему поочередно офицеров Дикой дивизии. Когда все присутствующие командиры отрекомендовались, Великий князь указал на Аслана.
– А это, князь, особый случай. Мидоев, рядовой твоего полка…
Аслан встал и, глядя мимо Давлет-хана, отрапортовал несколько развязно, в свободной манере, как это практиковалось у них в полку, и на что командиры смотрели сквозь пальцы. Но он почувствовал на себе пронзительный взгляд Давлет-хана.
– Это, так сказать, мой кровник… Нет! Что я говорю? Мой, можно сказать, кровный брат, спаситель…
Михаил Александрович стал подробно рассказывать о дерзкой, лобовой атаке Дикой дивизии на позиции австрийцев. Теперь Аслан смотрел на Давлет-хана, а тот внимательно слушал высокого рассказчика и, казалось, забыл о существовании своего старого врага. Только когда Великий князь стал рассказывать о подвиге джигита, глаза их первый раз встретились. Аслан прочитал в них обещание себе нелегкой с этого дня жизни. Давлет-хан же в глазах молодого чеченца ничего не прочитал, кроме равнодушия.
После обеда у Великого князя рядовой чеченского полка сопровождал своего нового командира в расположение части, то есть, Аслан был вынужден ехать рядом с Давлет-ханом.
– Что, Аслан, разглядываешь моего коня? – спросил, усмехаясь, Давлет-хан. – Меченого вспоминаешь? Пристрелили твоего Меченого лет пять назад. Хороший был конь, но только дерзкий, непослушный. Ногу он сломал на скачках. Чего же было его мучить? А это его сын. Тоже хороший конь, может, не такой резвый, как его отец, но характером лучше. Слушается меня, мысли мои читает…
Ничего не сказал Аслан, только вороной, как будто просмоленный конь под ним занервничал, где надо один шаг сделать – переступал, семенил.
– У тебя, я смотрю, тоже конь хороший, – продолжил Давлет-хан. – Краденый? Прошу прощения, в бою добытый? Теперь на войне все так просто. Вчера был абрек, бандит, конокрад, а сегодня – герой, спаситель брата Государя, а завтра… Завтра всякое может случиться. Война ведь. А от судьбы не уйдешь. Слышишь меня, Аслан? Понимаешь меня, Аслан?
Мидоев опять ничего не ответил. Зачем говорить пустые слова, когда Давлет-хан сам все скажет, а если не скажет, от судьбы все равно не уйдешь. Вот предложил ему полковник Мерчуле перейти в ингушский полк, так и надо было соглашаться. Судьба тут ему улыбалась, протягивала руку помощи. Мол, хватайся, джигит, за руку, удержу. Но разве знал он, что посыплются из-под ног его камни и окажется он над пропастью. Впрочем, еще ничего неизвестно. Не один он, как тогда в усадьбе Давлет-хана, не один.
– Я же искал тебя, Аслан. Долго искал. Хотелось мне с тебя должок получить. Я же никому долгов не прощаю, таково мое правило. Один только ты скакал где-то моим должником. Ты же знаешь – Давлет-хан человек очень добрый. Первый раз тебя пожалел, хотя мог собакам скормить. А ты второй раз пришел, влез тогда в мою жизнь. С женой меня на всю жизнь поссорил, деньги мои увез. Ведь жена моя, Мадина, женщина, какой не только в Чечне, но и на всем Кавказе нет…
Встрепенулся Аслан, когда речь зашла об этой женщине, увидев которую один раз, вспоминал теперь чаще всех других встреченных им людей. Хотел даже в сердцах сказать Давлет-хану: что же ты от такой женщины лез к иноверке-гувернантке? Но опять промолчал Аслан.
– Пару раз мои нукеры выходили на твой след. Два года я им платил только за то, чтобы псы эти в затылок тебе дышали. А потом окончательно тебя потеряли. Но объявилась на Северном Кавказе банда Меченого. Лихой, говорят, абрек был. Ты не слышал про такого? Странно ведь, что зовут его, как коня. Я подумал даже, что это конь твой ожил и в человека превратился. Ждал я этого Меченого к себе в гости. Один год грабил он вокруг моей усадьбы, а ко мне так и не сунулся. Как думаешь, Аслан, боялся он меня? Или какая есть другая причина?.. Зря ты все молчишь. Надо бы тебе поговорить, выговориться надо тебе хорошенько. Ведь всякое может случиться. Война…
2003 год. Москва
Приехали родители и чуть не упали. Волосы! Зачем!Но она спокойно ответила:
– Я свое слово сдержала. А теперь у меня другая жизнь. И потом, разве вам не нравится? Отец, ничего не сказав, ушел к себе.
Мама с некоторым сожалением на нее смотрела. Но потом потрепала по пушистой голове.
– А мне нравится. Теперь тебя по голове все время гладить хочется. А разве это плохо? – сказала и многозначительно Миле подмигнула.
Вечером она болтала по телефону с Уфимцевой. Спрашивала, кто как. И случайно узнала, что Юлька Шарова теперь работает секретаршей в органах. А вот этого шанса упускать было нельзя.
Юлька Шарова назначила ей встречу прямо в холле своего ведомства. Ничего проще, как сказала она, чем узнать, за что человек в розыске, и нету. Залезаешь в базу данных, распечатываешь – и все дела. Информация эта вполне доступная. Чем больше народа знает о том, кого ищут, тем лучше.
Через пять минут после назначенного времени Юлька позвонил ей на мобильный.
– Люська, подожди. Сейчас спущусь.
Мила ждала и одновременно хотела, чтобы та провалилась по дороге вместе со всем, что знает. Зачем это ей? Что за доморощенное следствие? Разве она питает какие-то иллюзии по поводу человека, который попал в ее поле зрения уже с пулевым ранением. И не первым. Или террорист, или бандит, или еще какой-нибудь кошмар.
– Торговля наркотиками. – Юля радостно улыбалась, протягивая ей распечатку с компьютера. – Тому, кто найдет – никаких материальных благ. Можно не париться.
Она взяла листок и заметила, что он сильно дрожит в ее руках. Сложила его пополам, положила в сумку.
– Спасибо, Юлечка, ты мне здорово помогла. Будем знать своих врагов в лицо…
Она улыбнулась ледяными губами и почувствовала, что, как ни готовилась, а все равно не готова. Хотелось поскорее от Юли избавиться, чтобы прочесть все, что там было написано. Но та все стояла, продолжала радоваться жизни, и тому, что могла на своем новом месте быть полезной Люсе Дробышевой, к которой в школе было не подступиться.
– Извини. Я спешу. Звони. Буду рада. – Мила прикоснулась к ее руке и быстро выбежала через турникет.
Она пробежала еще метров сто, завернула за угол. Остановилась и вынула из сумки бумагу. Прислонилась спиной к дому. И почувствовала, что просто не может себя заставить перешагнуть эту черту и прочесть все своими глазами. Худшие ее опасения подтверждались. Но что уж тут сделаешь. Из песни слова не выкинешь.
Прочла.
И крепко подумала, как бы отомстить. За то, что вешал ей на уши лапшу.
Нохчалла. Вайнах. Древнейшее государство Урарту.
А она верила и восхищалась.
Выкинуть его из своей жизни в голову не пришло. Теперь ее собственная судьба казалась связанной с его судьбой еще крепче. Ненависть в самом деле держит сильнее, чем любовь.
Вася Финн, сын известных родителей, взял себе псевдоним собственного сочинения. Тех, кто в его фамилии усматривал лишь национальную принадлежность, Вася мелко видел. Он-то намекал на Александра Сергеевича и добрую волшебную силу. И считал свой псевдоним очень актуальным ответом западному фэнтези.
Вася заканчивал Щукинское. И был насквозь актером. Что называется – Актер Актерыч. Был худ и бледен. И активно некрасив. Но такого моря живости и манерного обаяния она не видела ни у кого. Имидж был улетный. Над круглыми очками Чехова и светлой бороденкой Вася носил красную бандану головореза.
Мила знала его с детства. Однажды от скуки, пока родители беседовали о прекрасном, они вместе плевали с балкона. Было здорово. Ну, а потом оплеванные ими прохожие потянулись один за другим с ними разбираться. Инцидент сблизил их на всю жизнь. Ругали их тогда на пару. А он, как джентльмен, взял все на себя и при этом трогательно держал ее за мизинец.
Диплома Вася еще не получил, но уже пару лет, как снимался в сериалах. Всегда играл трусов и подлецов, чем очень гордился. Отрицательное обаяние на профессиональном рынке ценилось дорого. Дороже, чем тупая правильность розового героя. Голубым героя уже давно не называли. В розовом же цвете положительный персонаж получался еще тупее.
Вася Финн был безумным тусовщиком. Считал, что так он ни за что не пропустит удачу, которая обязательно придет к нему в виде американского кастинг-директора и похлопает по плечу.
Он знал все про всех. С ним-то Мила и договорилась встретиться в клубе.
К делу перешла сразу. С Васей можно было не миндальничать. Села напротив него за столик, поманила пальцем и просто сказала.
– Васька, мне нужна кислота.
– Ты чего? – Он даже откинулся. Не ожидал.
– Вася… – и мягко сказала. – Ну ты же понял…
– Скажи зачем! – Он вошел в образ, сжал бледные губы и неадекватно начал сверлить ее чеховскими круглыми очками.
– Ну ты что, у всех, что ли, спрашиваешь зачем? Ясное дело, зачем.
– Своих всегда спрашиваю.
– Ну чего ты такой вредный? Мне только разок. И потом, не для себя стараюсь…
– А чего глаза такие хитрющие? Что ты мне тут впариваешь какую-то ботву?! Чего случилось-то? Ну…
– Надо показаться кое-кому, что называется, на пике прихода.
– О, интриги! Дело! – похвалил он. – Но, радость моя, поляну лучше стричь необдолбанным.
Поверь мне, ненаглядная! Кстати, эта стрижка тебе очень к лицу, пока оно не позеленело.
Она кивнула небрежно и благодарно. Музыка пошла громкая и, как всегда, очень тематическая. Мужской голос жизнерадостно пел в приятном для организма физиологичном ритме: «Я невозможно скучаю. Я очень болен. Я почти умираю». Она уже давно заметила, что как только до ее сознания доносится какая-нибудь фраза – происходит это всегда в тему. Только вот слова эти должна была петь женщина – очень больна и почти умирала в данную минуту как раз она.
– Если деньги некуда девать, так ты их лучше мне отдай… – Вася хорошо поставленным голосом легко перекрикивал музыку. – А я тебе в обмен – маленькую профессиональную тайну… Цитата из классиков – всего за двадцать баксов.
Он поднял указующий перст и, почему-то грассируя «р», артистично продекламировал:
– Кислотный глаз, точно – сама красота! Молодец! Жму автору руку! – Сосед справа повернул могучий торс к субтильному Васе и протянул лапу.
Покрова Майи потаенной
Не приподнять моей руке,
Но чуден мир, отображенный
В твоем расширенном зрачке.
– Чуть позже будет такая возможность. Владислав Фелицианович скончался в 1939 году, – скорбно ответил Финн.
Мила молча допивала через трубочку купленный Васей коктейль, подперев голову ладонью. А он вдруг нагнулся почти что к самому ее уху и сказал.
– У тебя вообще как со здоровьем? Головка не болит?
– У меня, Васька, все болит. Даже дышать тяжело.
– Хочешь повеселиться – на. – И дотронулся до нее под столом пальцами. Она встретила его руку и нащупала толстую круглую таблетку. – Можешь запить. Будет хорошо.
– Это оно самое? – спросила она одними губами, оживившись.
– Оно. Оно самое. Давай, пей. – Вася многозначительно кивнул, глядя, как она это делает. – Чистый аспирин У пса. Забирает на раз.
Она вышла из клуба. Ветер был осенний и пронзительный. Она застегнула молнию на плаще до самого подбородка. Достала из сумки перчатки. Опять впереди на сколько хватало глаз были только холода, холода, холода. И дорога против ветра.
Было одиннадцать. Время еще детское. Мама в таких случаях ее раньше часа не ждала. На противоположной стороне улицы маячил зеленый крест круглосуточной аптеки. Вот как удачно. Туда она и направилась.
А когда вышла, то позвонила Аслану на мобильный. Никто не отвечал. Как она это ненавидела. Выключал бы хоть телефон. Была бы какая-то надежда, что включит и ответит. А так – забыл он его, что ли, где-то? И что теперь? Но запал у нее сегодня был сильный. И она решила.
Поймала машину и поехала к нему. Райончик был еще тот. Окна в его квартире были темными. Она совсем обозлилась. Вошла в парадную. Добралась до его двери, раз десять позвонила, а потом даже треснула по ней кулаком. Оказалось, что это очень больно, когда делается от души. Пришлось на кулак дуть. А потом она села на лестнице, прислонила голову к разрисованной мелкими поганками стене и приготовилась ждать хоть до самого утра.
Глава 14
Я не знаю, ты жив или умер, —
На земле тебя можно искать
Или только в вечерней думе
По усопшем светло горевать…
Мне никто сокровенней не был,
Так меня никто не томил,
Даже тот, кто на муку предал,
Даже тот, кто ласкал и забыл.
Анна Ахматова
1914 год. Галиция
Перед самой войной Людмила по совету Федора Ивановича Ушинского, семейного доктора Ратаевых, уехала на лечение в немецкий курорт Киссинген. Курс лечения водами уже подходил к концу, когда она стала свидетельницей необычного праздника, устроенного местными властями.На центральной площади были возведены деревянные декорации, очень похоже изображавшие Кремль и собор Василия Блаженного. Откуда-то сверху из динамиков зазвучало «Боже, царя храни». Людмила в недоумении смотрела на фанерную Москву, не понимая, к чему это, зато толпа местных жителей, видимо, хорошо понимала происходящее. В этот момент с двух сторон посыпались снопы искр, затрещали петарды, огни полетели в московские святыни. Деревянный кремль загорелся, за ним – Василий. Сверху торжествующе грянул «Полет Валькирии» Рихарда Вагнера. Под аплодисменты и одобрительные крики толпы пылающий макет Москвы с грохотом рухнул на землю.
Людмиле Борской показалось, что она сходит с ума. В поисках какой-нибудь поддержки она оглянулась по сторонам. В двух шагах от нее стояла русская супружеская пара, с которыми она как-то познакомилась в парке – генерал Брусилов с женой.
– Что же это такое происходит?! – бросилась к ним Людмила.
– Разве вы не видите, милая моя Людмила Афанасьевна, – ответила ей генеральша. – Вот чего им так хочется! Они уже забыли, что русские казаки когда-то спасли их Берлин. Ведь так, Анатолий?
Генерал Брусилов смотрел туда, где догорали деревяшки и картон, уже мало напоминавший Москву.
– Еще не известно, чья возьмет, – сказал он еле слышно, но тут же спохватился: – Вот что, дорогие дамы. Дело близится к войне, это очевидно. Как старший по званию, я беру командование на себя и потому приказываю нашему прекрасному воинскому подразделению немедленно ехать в Россию. И это уже не шутки…
Так Людмила Борская была призвана на военную службу самим генералом Брусиловым, чья полководческая звезда взошла над полями сражений этой войны. Если же серьезно, то еще там, в Киссингене, в виду горящего Кремля и торжествующей толпы германцев, Людмилой овладело то чувство сопричастности к общей беде, общему делу, которое издавна заставляло русских дворянских женщин, неженок и белоручек, забыв про мамок-нянек, хлебать из общего горького ковша со всем русским народом.
В поезде она разузнала у генерала Брусилова, что единственная возможность женщине попасть на фронт – это стать сестрой милосердия. Добросовестно и аккуратно, как в гимназии, она отучилась на курсах, готовивших низший медицинский персонал.
Ученый мир оказался так тесен, и начальник офицерского госпиталя в Киеве оказался бывшим студентом ее отца, профессора Ратаева. Он готов был взять Людмилу Афанасьевну под свою опеку, но именно его она упросила перевести ее во фронтовой госпиталь.
– Людмила Афанасьевна, Людмила Афанасьевна, – качал он головой, прощаясь с ней. – Не надо бы вам туда ездить. Нет там никакой романтики, да и патриотизма там особого нет. Одна грязь и вонь. Вот вам, на всякий случай, письмо рекомендательное, что ли. Если почувствуете, что все – не можете больше, отдадите его вашему начальнику, он вас ко мне назад откомандирует. И не будет в этом ничего постыдного, если вы оттуда уедете. Запомните это. Ничего постыдного! Мужики бегут, здоровенные санитары не выдерживают. А вы ведь молоденькая девушка. Как там про вас Алексей Борский в стихах писал?..