Страница:
Шафер Борис Белоусов ехал на нарядной тройке хороших лошадей. Он сидел за празднично одетым ямщиком, привязанные к дуге разноцветные ленты летели по ветру и щекотали ему лицо. Борей владело грустное и мечтательное настроение. Он скакал в Бобылево словно с невидимой невестой, с той самой Мировой Душой, про которую без устали твердил этот «несусветный везунчик» Борский. Ложь и неправда совершится сегодня в полдень. Любушка-голубушка будет отдана этому чокнутому рифмоплету, юродивому, правда, популярному в некоторых петербургских кружках, может, даже знаменитому. Но ведь это – фантазии, воздушная кукуруза! Людмила Афанасьевна девушка земная, не в смысле, что доступная… Боже упаси!.. а правильная, настоящая, из плоти и крови… Как там говорил Базаров? «Проштудируй-ка анатомию глаза, откуда там взяться таинственному взгляду?» А ведь Люда Ратаева – это и есть анатомия, ах какая анатомия!
Боря вспомнил, как читал он на профессорской любимой веранде книгу по физическим явлениям давления и плотности. Люда подошла сзади, заглянула через плечо. Чем-то заинтересовавшись, она наклонилась над ним, ее маленькая, крепкая грудь коснулась его плеча и не отпрянула, не отстранилась. Белоусов и теперь чувствовал это ни с чем не сравнимое давление. Что может понимать этот Борский в таком давлении?!
«Коснись меня, Панна, заветным крылом…»
Вот и искал бы себе невесту с крыльями, жалкий фанфаронишка! Ничтожество!
Прав был профессор Ратаев, когда сказал, что не променял бы и одного лаборанта на всех символистов и акмеистов вместе взятых. Боре тогда показалось, что Афанасий Иванович намекает на него, но оказалось, что профессор использовал «лаборанта» ради красного словца.
Одиноко было вечному студенту Белоусову. Весь мир отвернулся от него, как этот ямщик, который радуется предстоящему угощению да и вообще радуется, просто так, беспричинно. Экая сволочь! Хоть бы революцию какую-нибудь ямщики и пролетарии поскорее устроили! Чтобы сгинули в водовороте событий символисты вместе с Борским. А они с профессором останутся. Любому режиму требуются позитивно мыслящие практики, отбирающие у Бога последние островки, не дающие старику укрыться ни на звездах, ни в частицах вещества.
Где ты, ветхозаветный старик? Может здесь? Боря заглянул в букет, сунулся носом в самую огромную белую астру… Как там у этих придурашливых поэтов? «Я хотел бы быть мотыльком…» Вот-вот. Боре тоже захотелось поселиться в астре, подстеречь Людмилин наклон к цветку, дотронуться до ее губ, скользнуть вместе с каплей росы по ее груди, потом ниже… Его аж подбросило!..
– Эй, куда ты так гонишь, черт сиволапый! Чуть не вытряхнул на дорогу!
– Не серчай, барин! Больно хочется поскорее таинство лицезреть. Дело-то хорошее!
– Хорошее… Тебе-то, дураку, все хорошо…
В старой, еще екатерининских времен, церкви Михаила Архангела народу уже собралось много. Ждали невесту и прятались от мелкого летнего дождика. Жених Борский был в студенческом сюртуке, очень серьезный, сосредоточенный, как на экзамене по древнегреческой грамматике.
Стали прибывать гости невесты. Они ревниво осматривали фигуру жениха, но тот был безупречен в смысле юной поэтической красоты. Родня пошепталась и осталась женихом довольна.
Когда пошел серьезный дождь, церковь быстро дополнилась людьми случайными. В открывающиеся двери проникал шум дождя. Дождь был невелик, но с крыши будто бы вода уже побежала в ведро или корыто – зазвенело. Нет, это издалека приближается звон со стороны. Бубенцы… Конечно, бубенцы невестиной тройки!
Мальчик идет впереди, несет образ. Профессор Ратаев в орденах, чистый генерал. Несколько шаферов – все сплошь символисты, только Боря Белоусов – служака точных наук.
– Гряди голубица… – затянули певчие, когда по казалась белая, воздушная невеста с дождевыми каплями на померанцевых цветах и фате. Маленькая девочка, похожая на ангела, несет за невестой длинный шлейф.
Отец Даниил, как про него говорили, человек грубый и резкий, старинный неприятель профессора Ратаева, а также всей его семьи, с доброй улыбкой умиления сейчас смотрел на молодых. Афанасий Иванович Ратаев и Софья Николаевна Борская плакали от избытка родительских чувств. Многие из присутствующих дам подносили к глазам платочки, деревенские бабы утирали слезы краешками косынок. У Бори Белоусова то чесался нос, то какая-то соринка попадала в глаз.
Волей отца Даниила обряд совершался неторопливо, и никто не выражал нетерпения. Наоборот, всем хотелось любоваться прекрасной парой бесконечно, к тому же на улице дождь уже лил, как из ведра.
По бережно сохраненному в деревенской церкви Михаила Архангела обряду венцы не держали над молодыми, а надевали прямо на головы. «Силою и славою венчай я…» Царь и царица в окружении подданных вступали во владение великой страной любви. Венчание уже кончилось, но что-то не отпускало молодых, и они еще долго, раз за разом прикладывались к образам. Подданные не смели их торопить, отец Даниил, обычно строгий и жесткий, только кивал им согласно.
Единственное, что несколько омрачило венчание – неловкость жениха, когда он надевал кольцо невесте. Кольцо скользнуло вниз, все расступились. Смотрели под ногами и не находили. Жених и невеста побледнели, у Людмилы задрожали губы. Но тут мальчик, тот самый который нес образ, заметил колечко, блестевшее в наряде невесты. Оно попало в батистовую складку, а значит, не упало. Все присутствующие облегченно вздохнули.
Алексею Борскому показалось, что все это будто бы уже было где-то. Видел ли он, читал ли об этом, он сейчас не мог припомнить. Кажется, тогда обручальное кольцо скользнуло в широкий рукав. Почему-то Борскому казалось, что это происходило где-то на Кавказе, где он никогда не был, но помнил отчетливо. Потом он выразит это неясное воспоминание, странный сон в одном из своих лирических стихотворений.
Перед церковью молодых встретило поделенное надвое небо – прозрачная лазурь и отступающая серая пелена – и крестьяне Праслово, Таракановки и других окрестных деревень с белыми гусями в руках. Румяная баба, подмигивая молодым, в основном, жениху, поднесла им хлеб-соль. Солнечный луч упал наискось на долину. В чистом воздухе хрустально ударили колокола, мелким звоном им ответили бубенчики тройки лошадей. Молодые поехали в Бобылево. Вслед за ними потянулись гости.
Жена профессора Ратаева Мария Дмитриевна, досадуя на непонятный ей обычай, запрещающий матери невесты присутствовать в церкви, из за которого она накануне свадьбы в который раз поругалась с отцом Даниилом, издалека высмотрела тройку и теперь сбегала вниз по скрипучим ступеням. Послышался извечный крик прислуги, исполняемый обычно неприятным, визгливым голосом – «Едут!», и бубенцы зазвенели уже в конце еловой аллеи.
Мария Дмитриева спешила всем своим непослушным, дородным телом навстречу, но ее обогнала старая няня. Молодые выходили из экипажа, а старушка осыпала их хмелем, страшно волнуясь при этом, словно исполняла главный номер сегодняшней свадебной церемонии. А в ворота въезжали уже многочисленные гости, за ними спешили деревенские бабы и мужики.
В той самой гостиной, которая в глубине старых зеркал хранила отражения Людмилы, любовавшейся своим телом, был установлен огромный стол. Гости рассаживались, бутылки и закуски привлекли к себе часть всеобщего внимания, но ненадолго. Встал слишком взволнованный, среди общего успокоения и деловой застольной суеты, Борис Белоусов. Он поднял бокал с шампанским и, видя, что рука его дрожит со все увеличивающейся амплитудой, поспешил выпалить:
– За здоровье молодых!
Со двора донеслось громкое пение. Это ярко разряженные бабы величали молодых, их родителей и гостей:
«Браки свершаются на небесах», – подумал Борский, вкладывая сейчас в эти истрепанные слова иной, как ему казалось, высший, таинственный смысл. Глаза его опять заволокло туманом, который так не любила его невеста, а теперь молодая жена.
– Кольца, кольца, круг замкнулся… – зашептал Борский.
Мила замедлила шаг и в нерешительности стала смотреть вдаль на воду. Никаких признаков жизни видно не было. Вот только высоко в небе пролетел самолет, оставляя за собой белый след. Но ему маши не маши – все равно.
Она никогда не чувствовала себя такой одинокой. Вроде бы люди есть всюду. А уж под Москвой и подавно. Но что-то не густо. Не густо.
Она решила зайти в лес. В принципе там вполне могла найтись дорога. Мила взобралась по невысокому склону, хватаясь за кусты и больно наступая на колючки. Но лес на этом не кончался. Непроходимая куща простиралась далеко в глубину. И босиком тут идти она не решалась. Змеиное какое-то место. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…
Но чем дальше она уходила от того песчаного берега, где оставила его лежать, тем, казалось, сильнее затягивалась на шее петля. Так нельзя. Это неправильно. Надо найти людей, чтобы помогли его вытащить отсюда. Надо только найти людей!
Она решила все-таки пробраться вдоль берега еще хоть чуть-чуть. Если вдруг встретится какой-нибудь пляж или бухточка, в которой можно купаться, то тропинку от нее найти будет несложно.
Но сложно оказалось продвигаться вдоль этого дикого и совершенно исхоженного берега. Песок был только в том месте, в котором они выбрались на берег. А здесь, сколько она шла, дно все время было илистое, противное. Вряд ли здесь можно было купаться. И она шла и шла. Иногда по колено в воде, обходя растущие в воде камыши. Иногда продираясь сквозь кустарник. Но ничего вокруг не менялось.
Солнце стояло высоко. Мила не понимала что ей делать дальше. Села на поваленное дерево и стала ждать. Может быть, и моторка еще проплывет… Заурчало в животе. Хотелось есть. Голова слегка кружилась от бессонной ночи и последующих потрясений.
Она сидела, забравшись на бревно с ногами. Обхватила колени. Положила на них подбородок. Надо как-то собраться с мыслями. Она никак не могла осознать, что еще вчера, да что там, еще на рассвете у нее была совершенно другая жизнь. А потом вдруг все изменилось. Что же это было? Очередной теракт? Но никакого взрыва не было. Зато был какой-то черный, с бандитской мордой. Который хочет остаться в тени… Да… Зачем тогда он меня вытащил? Но ведь он сначала хотел от меня избавиться. И лягался. А почему тогда спас? Странный для террориста поступок.
Мы так привыкли жить в своих безопасных норках, ездить по сигналу светофоров, тормозить на красный, покупать в супермаркете филе и все готовенькое к употреблению, делать прививки от всех болезней, принимать анальгин от головной боли, в любую минуту звонить по мобильному. А стоит на один шаг отступить от проложенной дороги – и все, ты ощущаешь себя муравьем. Вот нету у меня ни мобильника, ни туфель – и все. Никакой независимости и самостоятельности.
Это нам только кажется, что мы хозяева своей судьбы. А ведь каждую минуту то, что мы себе придумали, может дать сбой. Да что там – наступишь в один прекрасный день на канализационный люк, а он окажется открытым. И всем привет.
Нечто похожее произошло и с ней. Вода. Коварная вода, которую она с детства не любила, оказывается, отвечала ей взаимностью. Какой кошмар она пережила. Она уже успела попрощаться с жизнью. И не просто для красного словца. А на самом деле. В этом вся разница. Если бы не оказалось рядом этого мужика, она бы сейчас здесь не ходила. И в этом заключалась единственная непреложная на данный момент истина. Она обязана ему жизнью. Так же, как она обязана жизнью матери. А разве маму бы ей пришло в голову бросить одну в лесу, с кровавой раной?
А он там лежит. Ему плохо. Один. Разве она смеет оставлять в таком положении человека, который ее спас. И как он доплыл? Где же он так поранился?.. Можно тихонько вернуться. Благо с дороги тут не собьешься. Все – по берегу. А там уже осторожно обогнуть поверху и подкрасться с тыла.
И что? Сама себе возразила. Так и будем сидеть, от людей прятаться? Надо придумать, как ему помочь. Какой смысл возвращаться? Если возвращаться, так с бинтами, обезболивающим и носилками. А так-то зачем?
Да. Задача ясна.
Мила встала, потянулась. И решила во чтобы то ни стало выйти к людям. А значит – вперед, вглубь, в лес.
Босиком по лесу ходить – удовольствие сомнительное. Вот уже который раз она шипела от боли, накалываясь на прямо таки специально заготовленные для нее острые сучки. «Если так дело пойдет, то я в конце концов не смогу идти». Лопухи, что ли, травой привязать?.. Она потянулась рукой к жирному пушистому лопуху, завернула им стопу, как портянкой, и принялась привязывать длинными сочными травинками. Но они безбожно рвались, стоило их только завязать узлом. На пятой попытке она сломалась. Так не получится. Мила стала лихорадочно шарить глазами вокруг, пока не наткнулась на свой собственный болтающийся на одном бедре обрывок платья.
Она взяла в руки подол и, уже ни о чем не жалея, оторвала длинный узкий лоскут. Его порвала надвое. Им и завязала. Получилось очень даже ничего. Мягко и уютно.
Ровно через пять шагов удобные лиственные тапочки превратились в обвисшие лохмотья. Пришлось оборвать. Она взяла веревочки, получившиеся из оторванной от платья материи и завязала ими пальцы на ногах. Хоть чуть-чуть поменьше будут чувствовать.
Пошла дальше. Пригибаясь под ветками и разводя их в стороны руками. Солнечные лучи сюда, наверно, никогда и не попадали. Здесь под ногами практически ничего не было. Негустой папоротник и влажная земля. Мешали только завалы тонких, согнутых в дугу стволов. Ей все время приходилось перешагивать через них, а через высокие перебираться. Голые ноги уже были основательно исцарапаны. Подол свой она завязала узлом, потому что он то и дело зацеплялся за колючие ветки.
Она в очередной раз занесла ногу над мешающей веткой. А когда собиралась опустить, перекинув через препятствие, ей почудилось какое-то движение. Она быстро выхватила его глазами и окаменела. Прямо из-под ее еще не поставленной на землю ноги, обмотанной почти разорвавшимся в клочья лопухом, струилась черно-серая лента змеи.
Мила завизжала так, что на какое-то время оглохла. Обеими руками она обхватила голову, визжала и пятилась.
Потом она помнила только, как хлестали по лицу ветки. Как она задыхалась от бега с препятствиями, как болели ноги, исцарапанные мерзкими непроходимыми прибрежными зарослями. Она вылетела к воде и остановилась. Зашла по колено и умылась, все еще тяжело дыша. Потом, не задерживаясь, понеслась по всему пройденному ею пути обратно. По кромке воды, туда, где она оставила беспомощного человека. А в этом мерзком лесу только ляг – и на тебя сразу наползут, ужалят, убьют.
А он там один! Дура я, дура! Обиделась, видите ли. Боже мой! Только бы он был жив! Только бы с ним все было в порядке!
Она уже, кажется, узнавала места. Здесь лес из лиственного постепенно становился суше. Там где они с ним были, стояли сосны. Это она точно помнила. Завидев оранжевые сосновые стволы, она забрала резко в глубину берега. Ей нужно было его обойти, чтобы он ее не заметил. Она сбавила скорость и тихонько, стараясь не наступать на ветки, как в любимых с детства книжках про индейцев, стала приближаться к тому месту, где его оставила.
Почти не дыша, она выглянула из-за сосны на песчаный пляж.
Но там никого не было.
А о том, что место она не перепутала, говорило темное пятно крови на белом песке.
Глава 8
Тогда он и оставил родимые места, ведь согласно древней пословице – от тоски джигита могут вылечить только хорошие враги. Русские уже не были врагами, а если и были, то плохими. Поэтому Аслан пошел к хевсурам, извечным врагам вайнахского племени.
К удивлению Аслана, не один он такой скитался по горам, покинув родной дом. В те годы много было на узких горных тропках Северного Кавказа всяких бесприютных бродяг. Быстро менялась жизнь вокруг, и многие не находили себя в ней, отправлялись искать иной жизни.
Ночевал Аслан в ингушских аулах. Смотрел на жизнь братьев-вайнахов, разговаривал, слушал ингушских стариков. Вечерами они рассказывали множество старинных историй и легенд. Одна же сказка особенно запомнилась Аслану Мидоеву. Была она про Хамчи.
В стародавние времена, когда и солнце ходило не с Востока на Запад, а наоборот, и горы были такие высокие, что звезды кочевали по их склонам, как отары овец, жили в этой стране нарты. Нарты были людьми необыкновенного роста, силы и отваги. Врагов у них других не было, кроме них самих, как не бывает врагов у реки, ветра, горы.
Жили в племени нартов старик со старухой. Детей у них никогда не было. Вот однажды старуха запеленала камень и стала его качать. Качала, пока не уснула. Проснулась от громкого плача. Посмотрела в пеленки, а там ребенок. Обрадовались старики, назвали мальчика Хамчи, Не успели порадоваться его босоногому детству, как Хамчи уже стал богатырем. Даже среди могучих нартов таких богатырей не было. Никто не мог победить Хамчи в состязаниях.
Только заскучал Хамчи. Захотел посмотреть, что находится за той горой, дошел, а там еще гора, за ней еще. Так зашел Хамчи далеко от родимых мест. Прилег отдохнуть. Только задремал, почудилось ему, что кто-то через него перепрыгнул. Посмотрел по сторонам – никого. Опять задремал, и вновь кто-то перемахнул через него. Что за чепуха? На этот раз Хамчи спящим только притворился. Слышит – кусты шуршат. Приоткрыл один глаз, видит – бородатый джигит к нему подъезжает. Но до того маленький, что вместо коня едет верхом на зайце. Подскакал к лежащему Хамчи и прыгнул через него. Хамчи зайца на лету за уши поймал одной рукой, маленького бородача схватил другой.
– Вот, кто мне спать мешает! – говорит. – Кто ты таков есть? Отвечай!
– Меня зовут Сипуни, заячий джигит, – отвечает тот. – Отпусти меня!
– Как бы не так, – сказал ему Хамчи. – Умеешь проказничать, умей и ответ держать. Сейчас зашвырну тебя на самое высокое дерево, всю жизнь будешь с него слезать. Или брошу тебя в пропасть самую глубокую, всю жизнь будешь лететь.
– Что же, джигит, дело твое, – вздохнул Сипуни. – Только разреши мне напоследок бороду свою причесать.
– Хорошо, причеши, заячий джигит, – согласился Хамчи. – Только недолго. Очень уж мне спать хочется.
Опустил он Сипуни на землю, а зайца не отпускает, чтобы тот не удрал. Сипуни схватился за бороду, быстро выдернул из нее волосок и бросил его на Хамчи. Не успел Хамчи и глазом моргнуть, как оказался опутанным волоском с ног до головы, как муха паутиной, даже пошевелиться не может.
– Кто ты таков? – спрашивает его Сипуни. – Отвечай!
– Меня зовут Хамчи, из племени нартов. Отпусти меня!
– Как бы не так, – говорит ему Сипуни. – Сейчас зашвырну тебя на самое маленькое дерево, оно тебя до смерти защекочет. Или брошу тебя в самую маленькую пропасть, голова твоя в ней застрянет, и ты задохнешься.
Взмолился джигит, стал Сипу ни предлагать коня, шашку и кольчугу. А заячий джигит только смеется себе в бороду.
– Ничего мне такого не надо, ведь маленький я. На коне мне не удержаться, шашку не поднять, кольчуга меня раздавит.
– А хочешь, я тебе дом построю?
Обрадовался Сипуни. Говорит, что дома у него нет и не было никогда. Под кустом он ночует, на камешке обедает. Ведь маленький дом кабан копытом раздавит, волк хвостом снесет, веткой упавшей завалит. А большой ему не построить.
– Я построю дом крепкий, большой, но для маленького человека.
Освободил его Сипуни. Построил ему дом Хамчи, как обещал. После этого подружились два джигита на всю жизнь. Много всякого с ними приключалось, но сила Хамчи и хитрость Сипуни, а главное их крепкая дружба, выручали их всегда.
Когда пришла в горы весть, что Западная царевна созывает женихов со всего света, побороться за ее руку и сердце, решил и Хамчи попытать счастья. Как ни отговаривал его Сипуни, все без толку. Поругались друзья впервые в жизни, и Хамчи поехал на Запад один.
Много женихов съехалось в Западное царство. Все они были сильны, храбры, красивы. Но никто из них не мог сравниться с Хамчи. Победил он на всех состязаниях. Оставалось последнее испытание – поединок с самой Западной царевной. Вышла против него царевна в серебряных доспехах, шлем лицо закрывает, в руках меч со щитом. Бились они так долго, что у мальчика, который подносил им напитки, выросли усы.
Наконец, стал Хамчи одолевать. Видит Западная царевна, что противник побеждает, а ни разу до этого она еще не проигрывала. Скинула она с себя доспехи и одежду, рассыпались до самой земли ее золотые волосы. Встал перед ней Хамчи остолбенело, руки у него опустились, глаза затуманились. Тут и ударила его царевна мечом и зарубила его.
Увидел Сипуни красную росу на траве, заметил он красные перья у скворца и красные маки в долине, понял, что случилось с Хамчи несчастье. Нашел он в поле мертвого друга. Когда же пришла Смерть за Хамчи, связал ее ловко волоском из своей бороды. Взмолилась Смерть, чтобы отпустил ее заячий джигит, ведь пока она связана, расселится по земле столько народа, что выпьют всю воду в реках, съедят все зверье в лесах.
– Отпущу тебя, если оставишь ты моего друга в живых, – сказал ей Сипуни.
– Будь по-твоему, – согласилась Смерть, – только дай мне кого-нибудь взамен.
– А возьми тогда Западную царевну, – ответил ей маленький джигит.
На том и порешили. Спустилась Западная царевна к реке, там ее ужалила змея, и она умерла. Ожил Хамчи, но, узнав, что погибла Западная царевна, затосковал, ведь он успел полюбить ее…
Так рассказывали Аслану древние ингушские старики. После этих историй ночные горы наполнились для него таинственными существами, которые прятались в кустах и за камнями, но взгляды которых джигит чувствовал. Он не боялся, наоборот, его это радовало. Ведь в родных горах ему везде мерещилась Мадина, жена Давлет-хана, здесь же – дивы и джинны, до которых Аслану не было никакого дела.
В одну из таких ночей с горной тропы он увидел освещенный вход в пещеру. Человек это или джинн, но он должен пригласить ночного путника к огню.
К тому же у Аслана в кожаной седельной сумке было мясо убитой этим утром лани. Не с пустыми руками следовал он к хозяину пещеры.
По теням, отбрасываемым пламенем на каменный свод, Аслан сосчитал количество людей у костра, и смело вошел внутрь. В пещере был всего один человек. Он поздно заметил постороннего, и рука, потянувшаяся к оружию, явно запоздала. Человек понял это и смело посмотрел в лицо ночному гостю.
– Ассалам алайкум! – поздоровался Аслан.
Человек у костра не ответил, только кивнул в знак приветствия и жестом пригласил путника к огню. Аслан понял, что перед ним человек чужой веры, хотя и горец.
– Я рад гостю, – сказал человек по-русски. – Присаживайся ближе к огню. Жаль, мне нечем угостить тебя. Охота моя закончилась неудачно… Меня зовут Балия Цабаури. Я – хевсур из Гудани.
– Я – Аслан Мидоев из Дойзал-юрта.
– Ты кистин?
– Нохча… чеченец.
Боря вспомнил, как читал он на профессорской любимой веранде книгу по физическим явлениям давления и плотности. Люда подошла сзади, заглянула через плечо. Чем-то заинтересовавшись, она наклонилась над ним, ее маленькая, крепкая грудь коснулась его плеча и не отпрянула, не отстранилась. Белоусов и теперь чувствовал это ни с чем не сравнимое давление. Что может понимать этот Борский в таком давлении?!
«Коснись меня, Панна, заветным крылом…»
Вот и искал бы себе невесту с крыльями, жалкий фанфаронишка! Ничтожество!
Прав был профессор Ратаев, когда сказал, что не променял бы и одного лаборанта на всех символистов и акмеистов вместе взятых. Боре тогда показалось, что Афанасий Иванович намекает на него, но оказалось, что профессор использовал «лаборанта» ради красного словца.
Одиноко было вечному студенту Белоусову. Весь мир отвернулся от него, как этот ямщик, который радуется предстоящему угощению да и вообще радуется, просто так, беспричинно. Экая сволочь! Хоть бы революцию какую-нибудь ямщики и пролетарии поскорее устроили! Чтобы сгинули в водовороте событий символисты вместе с Борским. А они с профессором останутся. Любому режиму требуются позитивно мыслящие практики, отбирающие у Бога последние островки, не дающие старику укрыться ни на звездах, ни в частицах вещества.
Где ты, ветхозаветный старик? Может здесь? Боря заглянул в букет, сунулся носом в самую огромную белую астру… Как там у этих придурашливых поэтов? «Я хотел бы быть мотыльком…» Вот-вот. Боре тоже захотелось поселиться в астре, подстеречь Людмилин наклон к цветку, дотронуться до ее губ, скользнуть вместе с каплей росы по ее груди, потом ниже… Его аж подбросило!..
– Эй, куда ты так гонишь, черт сиволапый! Чуть не вытряхнул на дорогу!
– Не серчай, барин! Больно хочется поскорее таинство лицезреть. Дело-то хорошее!
– Хорошее… Тебе-то, дураку, все хорошо…
В старой, еще екатерининских времен, церкви Михаила Архангела народу уже собралось много. Ждали невесту и прятались от мелкого летнего дождика. Жених Борский был в студенческом сюртуке, очень серьезный, сосредоточенный, как на экзамене по древнегреческой грамматике.
Стали прибывать гости невесты. Они ревниво осматривали фигуру жениха, но тот был безупречен в смысле юной поэтической красоты. Родня пошепталась и осталась женихом довольна.
Когда пошел серьезный дождь, церковь быстро дополнилась людьми случайными. В открывающиеся двери проникал шум дождя. Дождь был невелик, но с крыши будто бы вода уже побежала в ведро или корыто – зазвенело. Нет, это издалека приближается звон со стороны. Бубенцы… Конечно, бубенцы невестиной тройки!
Мальчик идет впереди, несет образ. Профессор Ратаев в орденах, чистый генерал. Несколько шаферов – все сплошь символисты, только Боря Белоусов – служака точных наук.
– Гряди голубица… – затянули певчие, когда по казалась белая, воздушная невеста с дождевыми каплями на померанцевых цветах и фате. Маленькая девочка, похожая на ангела, несет за невестой длинный шлейф.
Отец Даниил, как про него говорили, человек грубый и резкий, старинный неприятель профессора Ратаева, а также всей его семьи, с доброй улыбкой умиления сейчас смотрел на молодых. Афанасий Иванович Ратаев и Софья Николаевна Борская плакали от избытка родительских чувств. Многие из присутствующих дам подносили к глазам платочки, деревенские бабы утирали слезы краешками косынок. У Бори Белоусова то чесался нос, то какая-то соринка попадала в глаз.
Волей отца Даниила обряд совершался неторопливо, и никто не выражал нетерпения. Наоборот, всем хотелось любоваться прекрасной парой бесконечно, к тому же на улице дождь уже лил, как из ведра.
По бережно сохраненному в деревенской церкви Михаила Архангела обряду венцы не держали над молодыми, а надевали прямо на головы. «Силою и славою венчай я…» Царь и царица в окружении подданных вступали во владение великой страной любви. Венчание уже кончилось, но что-то не отпускало молодых, и они еще долго, раз за разом прикладывались к образам. Подданные не смели их торопить, отец Даниил, обычно строгий и жесткий, только кивал им согласно.
Единственное, что несколько омрачило венчание – неловкость жениха, когда он надевал кольцо невесте. Кольцо скользнуло вниз, все расступились. Смотрели под ногами и не находили. Жених и невеста побледнели, у Людмилы задрожали губы. Но тут мальчик, тот самый который нес образ, заметил колечко, блестевшее в наряде невесты. Оно попало в батистовую складку, а значит, не упало. Все присутствующие облегченно вздохнули.
Алексею Борскому показалось, что все это будто бы уже было где-то. Видел ли он, читал ли об этом, он сейчас не мог припомнить. Кажется, тогда обручальное кольцо скользнуло в широкий рукав. Почему-то Борскому казалось, что это происходило где-то на Кавказе, где он никогда не был, но помнил отчетливо. Потом он выразит это неясное воспоминание, странный сон в одном из своих лирических стихотворений.
Перед церковью молодых встретило поделенное надвое небо – прозрачная лазурь и отступающая серая пелена – и крестьяне Праслово, Таракановки и других окрестных деревень с белыми гусями в руках. Румяная баба, подмигивая молодым, в основном, жениху, поднесла им хлеб-соль. Солнечный луч упал наискось на долину. В чистом воздухе хрустально ударили колокола, мелким звоном им ответили бубенчики тройки лошадей. Молодые поехали в Бобылево. Вслед за ними потянулись гости.
Жена профессора Ратаева Мария Дмитриевна, досадуя на непонятный ей обычай, запрещающий матери невесты присутствовать в церкви, из за которого она накануне свадьбы в который раз поругалась с отцом Даниилом, издалека высмотрела тройку и теперь сбегала вниз по скрипучим ступеням. Послышался извечный крик прислуги, исполняемый обычно неприятным, визгливым голосом – «Едут!», и бубенцы зазвенели уже в конце еловой аллеи.
Мария Дмитриева спешила всем своим непослушным, дородным телом навстречу, но ее обогнала старая няня. Молодые выходили из экипажа, а старушка осыпала их хмелем, страшно волнуясь при этом, словно исполняла главный номер сегодняшней свадебной церемонии. А в ворота въезжали уже многочисленные гости, за ними спешили деревенские бабы и мужики.
В той самой гостиной, которая в глубине старых зеркал хранила отражения Людмилы, любовавшейся своим телом, был установлен огромный стол. Гости рассаживались, бутылки и закуски привлекли к себе часть всеобщего внимания, но ненадолго. Встал слишком взволнованный, среди общего успокоения и деловой застольной суеты, Борис Белоусов. Он поднял бокал с шампанским и, видя, что рука его дрожит со все увеличивающейся амплитудой, поспешил выпалить:
– За здоровье молодых!
Со двора донеслось громкое пение. Это ярко разряженные бабы величали молодых, их родителей и гостей:
Народная поэзия пробудила поэта от жениховства. Алексей Борский слушал величальную песню и думал о народной магии слова, которая стремится закрепить за величальным лицом богатства и добрые качества сказочных князей да бояр. Опять весь мир со свадебным столом и молодой женой в центре наполнился для него символами и иносказаниями, поэтические образы пришли к нему в качестве свадебных гостей.
Во палаты белокаменные, грановитые,
Не дубовые столы пошаталися,
Не берчатые скатерки зашумели,
Не пшеничные ковриги сокатилися,
Не полужены братины соплеталися,
Не серебрены подносы забренцали,
Не хрустальные стаканы защелкали.
Во первых, наша Люда снарядилася,
Она во белые белила набелилася,
Во алые румянцы нарумянилася,
Пред князьями боярами поклонилася…
«Браки свершаются на небесах», – подумал Борский, вкладывая сейчас в эти истрепанные слова иной, как ему казалось, высший, таинственный смысл. Глаза его опять заволокло туманом, который так не любила его невеста, а теперь молодая жена.
– Кольца, кольца, круг замкнулся… – зашептал Борский.
2003 год. Московское море
Мила шла по берегу босиком. Туфли свои она утопила в первые же минуты после того, как оказалась в воде. Свитер был мокрый. Разорванная юбка цеплялась за колючки и кусты, которые то и дело наползали на самую кромку воды. Дальше идти по берегу было практически невозможно. Нужно было сворачивать в лес и пробираться через него. Или искать какую-нибудь тропинку. Ведь не необитаемый же тут остров. Если идти прямо, не сворачивал, обязательно выйдешь к людям. Вот только в какую сторону идти, не сворачивая, она не знала. Судя по всему, она находилась на противоположном от причала берегу. И с одинаковым успехом можно было идти в разные стороны. Земля, как известно, круглая.Мила замедлила шаг и в нерешительности стала смотреть вдаль на воду. Никаких признаков жизни видно не было. Вот только высоко в небе пролетел самолет, оставляя за собой белый след. Но ему маши не маши – все равно.
Она никогда не чувствовала себя такой одинокой. Вроде бы люди есть всюду. А уж под Москвой и подавно. Но что-то не густо. Не густо.
Она решила зайти в лес. В принципе там вполне могла найтись дорога. Мила взобралась по невысокому склону, хватаясь за кусты и больно наступая на колючки. Но лес на этом не кончался. Непроходимая куща простиралась далеко в глубину. И босиком тут идти она не решалась. Змеиное какое-то место. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…
Но чем дальше она уходила от того песчаного берега, где оставила его лежать, тем, казалось, сильнее затягивалась на шее петля. Так нельзя. Это неправильно. Надо найти людей, чтобы помогли его вытащить отсюда. Надо только найти людей!
Она решила все-таки пробраться вдоль берега еще хоть чуть-чуть. Если вдруг встретится какой-нибудь пляж или бухточка, в которой можно купаться, то тропинку от нее найти будет несложно.
Но сложно оказалось продвигаться вдоль этого дикого и совершенно исхоженного берега. Песок был только в том месте, в котором они выбрались на берег. А здесь, сколько она шла, дно все время было илистое, противное. Вряд ли здесь можно было купаться. И она шла и шла. Иногда по колено в воде, обходя растущие в воде камыши. Иногда продираясь сквозь кустарник. Но ничего вокруг не менялось.
Солнце стояло высоко. Мила не понимала что ей делать дальше. Села на поваленное дерево и стала ждать. Может быть, и моторка еще проплывет… Заурчало в животе. Хотелось есть. Голова слегка кружилась от бессонной ночи и последующих потрясений.
Она сидела, забравшись на бревно с ногами. Обхватила колени. Положила на них подбородок. Надо как-то собраться с мыслями. Она никак не могла осознать, что еще вчера, да что там, еще на рассвете у нее была совершенно другая жизнь. А потом вдруг все изменилось. Что же это было? Очередной теракт? Но никакого взрыва не было. Зато был какой-то черный, с бандитской мордой. Который хочет остаться в тени… Да… Зачем тогда он меня вытащил? Но ведь он сначала хотел от меня избавиться. И лягался. А почему тогда спас? Странный для террориста поступок.
Мы так привыкли жить в своих безопасных норках, ездить по сигналу светофоров, тормозить на красный, покупать в супермаркете филе и все готовенькое к употреблению, делать прививки от всех болезней, принимать анальгин от головной боли, в любую минуту звонить по мобильному. А стоит на один шаг отступить от проложенной дороги – и все, ты ощущаешь себя муравьем. Вот нету у меня ни мобильника, ни туфель – и все. Никакой независимости и самостоятельности.
Это нам только кажется, что мы хозяева своей судьбы. А ведь каждую минуту то, что мы себе придумали, может дать сбой. Да что там – наступишь в один прекрасный день на канализационный люк, а он окажется открытым. И всем привет.
Нечто похожее произошло и с ней. Вода. Коварная вода, которую она с детства не любила, оказывается, отвечала ей взаимностью. Какой кошмар она пережила. Она уже успела попрощаться с жизнью. И не просто для красного словца. А на самом деле. В этом вся разница. Если бы не оказалось рядом этого мужика, она бы сейчас здесь не ходила. И в этом заключалась единственная непреложная на данный момент истина. Она обязана ему жизнью. Так же, как она обязана жизнью матери. А разве маму бы ей пришло в голову бросить одну в лесу, с кровавой раной?
А он там лежит. Ему плохо. Один. Разве она смеет оставлять в таком положении человека, который ее спас. И как он доплыл? Где же он так поранился?.. Можно тихонько вернуться. Благо с дороги тут не собьешься. Все – по берегу. А там уже осторожно обогнуть поверху и подкрасться с тыла.
И что? Сама себе возразила. Так и будем сидеть, от людей прятаться? Надо придумать, как ему помочь. Какой смысл возвращаться? Если возвращаться, так с бинтами, обезболивающим и носилками. А так-то зачем?
Да. Задача ясна.
Мила встала, потянулась. И решила во чтобы то ни стало выйти к людям. А значит – вперед, вглубь, в лес.
Босиком по лесу ходить – удовольствие сомнительное. Вот уже который раз она шипела от боли, накалываясь на прямо таки специально заготовленные для нее острые сучки. «Если так дело пойдет, то я в конце концов не смогу идти». Лопухи, что ли, травой привязать?.. Она потянулась рукой к жирному пушистому лопуху, завернула им стопу, как портянкой, и принялась привязывать длинными сочными травинками. Но они безбожно рвались, стоило их только завязать узлом. На пятой попытке она сломалась. Так не получится. Мила стала лихорадочно шарить глазами вокруг, пока не наткнулась на свой собственный болтающийся на одном бедре обрывок платья.
Она взяла в руки подол и, уже ни о чем не жалея, оторвала длинный узкий лоскут. Его порвала надвое. Им и завязала. Получилось очень даже ничего. Мягко и уютно.
Ровно через пять шагов удобные лиственные тапочки превратились в обвисшие лохмотья. Пришлось оборвать. Она взяла веревочки, получившиеся из оторванной от платья материи и завязала ими пальцы на ногах. Хоть чуть-чуть поменьше будут чувствовать.
Пошла дальше. Пригибаясь под ветками и разводя их в стороны руками. Солнечные лучи сюда, наверно, никогда и не попадали. Здесь под ногами практически ничего не было. Негустой папоротник и влажная земля. Мешали только завалы тонких, согнутых в дугу стволов. Ей все время приходилось перешагивать через них, а через высокие перебираться. Голые ноги уже были основательно исцарапаны. Подол свой она завязала узлом, потому что он то и дело зацеплялся за колючие ветки.
Она в очередной раз занесла ногу над мешающей веткой. А когда собиралась опустить, перекинув через препятствие, ей почудилось какое-то движение. Она быстро выхватила его глазами и окаменела. Прямо из-под ее еще не поставленной на землю ноги, обмотанной почти разорвавшимся в клочья лопухом, струилась черно-серая лента змеи.
Мила завизжала так, что на какое-то время оглохла. Обеими руками она обхватила голову, визжала и пятилась.
Потом она помнила только, как хлестали по лицу ветки. Как она задыхалась от бега с препятствиями, как болели ноги, исцарапанные мерзкими непроходимыми прибрежными зарослями. Она вылетела к воде и остановилась. Зашла по колено и умылась, все еще тяжело дыша. Потом, не задерживаясь, понеслась по всему пройденному ею пути обратно. По кромке воды, туда, где она оставила беспомощного человека. А в этом мерзком лесу только ляг – и на тебя сразу наползут, ужалят, убьют.
А он там один! Дура я, дура! Обиделась, видите ли. Боже мой! Только бы он был жив! Только бы с ним все было в порядке!
Она уже, кажется, узнавала места. Здесь лес из лиственного постепенно становился суше. Там где они с ним были, стояли сосны. Это она точно помнила. Завидев оранжевые сосновые стволы, она забрала резко в глубину берега. Ей нужно было его обойти, чтобы он ее не заметил. Она сбавила скорость и тихонько, стараясь не наступать на ветки, как в любимых с детства книжках про индейцев, стала приближаться к тому месту, где его оставила.
Почти не дыша, она выглянула из-за сосны на песчаный пляж.
Но там никого не было.
А о том, что место она не перепутала, говорило темное пятно крови на белом песке.
Глава 8
О, споры! Вы, что неизбежны,
Как хлеб, мы нудно вас жуем,
Солдаты! люди! будьте нежны
С незлобивым своим ружьем,
Не разрешайте спора кровью, —
Ведь спор ничем не разрешим.
Всеоправданьем, вселюбовью
Мы никогда не согрешим!
Игорь Северянин
1909 год. Северный Кавказ
Аслан Мидоев покинул свой аул и родные горы не потому, что боялся нукеров Давлет-хана, он оставил Дойзал-юрт потому, что в речке Акатай виделось ему отражение ее прекрасного лица, одинокий камень он принимал за женскую фигуру, а в крике ночной птицы слышал призывный голос этой женщины. Вообще, творилось с ним что-то неладное. На охоте он нервничал и не мог себя заставить выстрелить в олениху, ее глаза мешали ему убивать. Конокрадство и вовсе повергало его в непонятное томление. Странная сила влекла его в имение Давлет-хана, чтобы отдать коня за один только взгляд жены князя, Мадины.Тогда он и оставил родимые места, ведь согласно древней пословице – от тоски джигита могут вылечить только хорошие враги. Русские уже не были врагами, а если и были, то плохими. Поэтому Аслан пошел к хевсурам, извечным врагам вайнахского племени.
К удивлению Аслана, не один он такой скитался по горам, покинув родной дом. В те годы много было на узких горных тропках Северного Кавказа всяких бесприютных бродяг. Быстро менялась жизнь вокруг, и многие не находили себя в ней, отправлялись искать иной жизни.
Ночевал Аслан в ингушских аулах. Смотрел на жизнь братьев-вайнахов, разговаривал, слушал ингушских стариков. Вечерами они рассказывали множество старинных историй и легенд. Одна же сказка особенно запомнилась Аслану Мидоеву. Была она про Хамчи.
В стародавние времена, когда и солнце ходило не с Востока на Запад, а наоборот, и горы были такие высокие, что звезды кочевали по их склонам, как отары овец, жили в этой стране нарты. Нарты были людьми необыкновенного роста, силы и отваги. Врагов у них других не было, кроме них самих, как не бывает врагов у реки, ветра, горы.
Жили в племени нартов старик со старухой. Детей у них никогда не было. Вот однажды старуха запеленала камень и стала его качать. Качала, пока не уснула. Проснулась от громкого плача. Посмотрела в пеленки, а там ребенок. Обрадовались старики, назвали мальчика Хамчи, Не успели порадоваться его босоногому детству, как Хамчи уже стал богатырем. Даже среди могучих нартов таких богатырей не было. Никто не мог победить Хамчи в состязаниях.
Только заскучал Хамчи. Захотел посмотреть, что находится за той горой, дошел, а там еще гора, за ней еще. Так зашел Хамчи далеко от родимых мест. Прилег отдохнуть. Только задремал, почудилось ему, что кто-то через него перепрыгнул. Посмотрел по сторонам – никого. Опять задремал, и вновь кто-то перемахнул через него. Что за чепуха? На этот раз Хамчи спящим только притворился. Слышит – кусты шуршат. Приоткрыл один глаз, видит – бородатый джигит к нему подъезжает. Но до того маленький, что вместо коня едет верхом на зайце. Подскакал к лежащему Хамчи и прыгнул через него. Хамчи зайца на лету за уши поймал одной рукой, маленького бородача схватил другой.
– Вот, кто мне спать мешает! – говорит. – Кто ты таков есть? Отвечай!
– Меня зовут Сипуни, заячий джигит, – отвечает тот. – Отпусти меня!
– Как бы не так, – сказал ему Хамчи. – Умеешь проказничать, умей и ответ держать. Сейчас зашвырну тебя на самое высокое дерево, всю жизнь будешь с него слезать. Или брошу тебя в пропасть самую глубокую, всю жизнь будешь лететь.
– Что же, джигит, дело твое, – вздохнул Сипуни. – Только разреши мне напоследок бороду свою причесать.
– Хорошо, причеши, заячий джигит, – согласился Хамчи. – Только недолго. Очень уж мне спать хочется.
Опустил он Сипуни на землю, а зайца не отпускает, чтобы тот не удрал. Сипуни схватился за бороду, быстро выдернул из нее волосок и бросил его на Хамчи. Не успел Хамчи и глазом моргнуть, как оказался опутанным волоском с ног до головы, как муха паутиной, даже пошевелиться не может.
– Кто ты таков? – спрашивает его Сипуни. – Отвечай!
– Меня зовут Хамчи, из племени нартов. Отпусти меня!
– Как бы не так, – говорит ему Сипуни. – Сейчас зашвырну тебя на самое маленькое дерево, оно тебя до смерти защекочет. Или брошу тебя в самую маленькую пропасть, голова твоя в ней застрянет, и ты задохнешься.
Взмолился джигит, стал Сипу ни предлагать коня, шашку и кольчугу. А заячий джигит только смеется себе в бороду.
– Ничего мне такого не надо, ведь маленький я. На коне мне не удержаться, шашку не поднять, кольчуга меня раздавит.
– А хочешь, я тебе дом построю?
Обрадовался Сипуни. Говорит, что дома у него нет и не было никогда. Под кустом он ночует, на камешке обедает. Ведь маленький дом кабан копытом раздавит, волк хвостом снесет, веткой упавшей завалит. А большой ему не построить.
– Я построю дом крепкий, большой, но для маленького человека.
Освободил его Сипуни. Построил ему дом Хамчи, как обещал. После этого подружились два джигита на всю жизнь. Много всякого с ними приключалось, но сила Хамчи и хитрость Сипуни, а главное их крепкая дружба, выручали их всегда.
Когда пришла в горы весть, что Западная царевна созывает женихов со всего света, побороться за ее руку и сердце, решил и Хамчи попытать счастья. Как ни отговаривал его Сипуни, все без толку. Поругались друзья впервые в жизни, и Хамчи поехал на Запад один.
Много женихов съехалось в Западное царство. Все они были сильны, храбры, красивы. Но никто из них не мог сравниться с Хамчи. Победил он на всех состязаниях. Оставалось последнее испытание – поединок с самой Западной царевной. Вышла против него царевна в серебряных доспехах, шлем лицо закрывает, в руках меч со щитом. Бились они так долго, что у мальчика, который подносил им напитки, выросли усы.
Наконец, стал Хамчи одолевать. Видит Западная царевна, что противник побеждает, а ни разу до этого она еще не проигрывала. Скинула она с себя доспехи и одежду, рассыпались до самой земли ее золотые волосы. Встал перед ней Хамчи остолбенело, руки у него опустились, глаза затуманились. Тут и ударила его царевна мечом и зарубила его.
Увидел Сипуни красную росу на траве, заметил он красные перья у скворца и красные маки в долине, понял, что случилось с Хамчи несчастье. Нашел он в поле мертвого друга. Когда же пришла Смерть за Хамчи, связал ее ловко волоском из своей бороды. Взмолилась Смерть, чтобы отпустил ее заячий джигит, ведь пока она связана, расселится по земле столько народа, что выпьют всю воду в реках, съедят все зверье в лесах.
– Отпущу тебя, если оставишь ты моего друга в живых, – сказал ей Сипуни.
– Будь по-твоему, – согласилась Смерть, – только дай мне кого-нибудь взамен.
– А возьми тогда Западную царевну, – ответил ей маленький джигит.
На том и порешили. Спустилась Западная царевна к реке, там ее ужалила змея, и она умерла. Ожил Хамчи, но, узнав, что погибла Западная царевна, затосковал, ведь он успел полюбить ее…
Так рассказывали Аслану древние ингушские старики. После этих историй ночные горы наполнились для него таинственными существами, которые прятались в кустах и за камнями, но взгляды которых джигит чувствовал. Он не боялся, наоборот, его это радовало. Ведь в родных горах ему везде мерещилась Мадина, жена Давлет-хана, здесь же – дивы и джинны, до которых Аслану не было никакого дела.
В одну из таких ночей с горной тропы он увидел освещенный вход в пещеру. Человек это или джинн, но он должен пригласить ночного путника к огню.
К тому же у Аслана в кожаной седельной сумке было мясо убитой этим утром лани. Не с пустыми руками следовал он к хозяину пещеры.
По теням, отбрасываемым пламенем на каменный свод, Аслан сосчитал количество людей у костра, и смело вошел внутрь. В пещере был всего один человек. Он поздно заметил постороннего, и рука, потянувшаяся к оружию, явно запоздала. Человек понял это и смело посмотрел в лицо ночному гостю.
– Ассалам алайкум! – поздоровался Аслан.
Человек у костра не ответил, только кивнул в знак приветствия и жестом пригласил путника к огню. Аслан понял, что перед ним человек чужой веры, хотя и горец.
– Я рад гостю, – сказал человек по-русски. – Присаживайся ближе к огню. Жаль, мне нечем угостить тебя. Охота моя закончилась неудачно… Меня зовут Балия Цабаури. Я – хевсур из Гудани.
– Я – Аслан Мидоев из Дойзал-юрта.
– Ты кистин?
– Нохча… чеченец.