Страница:
– Нет, йоккха– стаг, я хотел получить плату за коня, – ответил юноша, – за тебя невозможно получить выкуп. Во всей России, на всем белом свете не найдется сокровищ, чтобы заплатить за одну твою улыбку…
Она рассмеялась и подарила ему еще один из своих взглядов. Сколько их было у нее, необыкновенных, неповторимых?
– Значит, ты готов выполнить мое небольшое поручение? – спросила жена Давлет-хана.
– Да я готов… – поспешил ударить себя в грудь кулаком Аслан, но она прервала его останавливающим движением руки.
– Дело в том, что у нас пропала гувернантка-француженка, воспитательница моих сыновей. Аслан, помоги нам разыскать ее. Поможешь?
– Я сейчас же поеду на поиски и к вечеру привезу ее живой и невредимой.
– Спасибо тебе, добрый юноша, – она наклонилась над подоконником. – Ты где, дорогой?
– Я здесь, моя дорогая, – Давлет-хан вышел из-за колонны и задрал вверх голову, становясь похожим на пьющую птицу.
– Пожалуйста, заплати юноше за коня, сколько он попросит. Ради меня. Хорошо? Или я неправильно поняла возникшее между вами недоразумение? Может, ты от меня что-то скрываешь, дорогой?..
Давлет-хан даже подпрыгнул и заходил кругами под ее окном, как конь Аслана. Он был согласен на любые условия, только бы не продолжать этот почему-то очень пугавший его разговор.
Всю дорогу до усадьбы Давлет-хана и обратный путь в родной аул Дойзал-юрт Аслан удивлялся этим людям. Удивлялся этой чужеземке, которая задрожала от ужаса, когда он вошел опять в пещеру, а по дороге к своим хозяевам страстно прижалась всем телом к юноше и что-то нежно шептала ему. Удивлялся он и чеченскому князю, который, видимо, не уважал и не любил свою жену и в то же время трепетал перед ней, как жалкий раб. Но больше всего он удивлялся этой женщине. Что в ней было удивительного? Все…
Он пожимал плечами, вспоминая движение ее руки, поворот головы. А чтобы вспомнить ее глаза, он смотрел на перстень с огромным темным агатом, ее подарок за «найденную» гувернантку.
По утрам в ванной он не любил смотреть на себя в зеркало. Поэтому брился редко. А когда не брился несколько дней, то смотреть не хотелось вовсе. Это был замкнутый круг.
Ему казалось, что нет на свете ничего, что заставило бы его искренне радоваться. Или это ему именно сегодня так казалось? На него иногда накатывало. Потом отпускало. Но попадаться ему на глаза в этом настроении лучше не стоило. На его внешние реакции полагаться было делом совершенно бесполезным. Обычно он был невозмутим, как индейский вождь. Мог полчаса слушать чей-нибудь бред, а потом просто бросить что-нибудь вроде «расстрелять». Конечно, в эмоциональном смысле.
Родился он в Грозном. Такую вот шутку сыграла с ним судьба. А ведь мог, наверно, родиться где-нибудь в другом месте, где жизнь на ближайшие лет пятьдесят никаким изменениям бы не подлежала. Но судьба есть судьба.
Был он старшим сыном в семье. Успел школу закончить, пару лет поработать на нефтезаводе… И тут началась война. Родителей, людей пожилых, и братишку Зелимхана удалось переправить к родственникам в Дагестан. А самому пришлось остаться и воевать. Ему тогда только-только исполнился двадцать один год…
Он вернулся с войны после ранения. И больше не хотел туда возвращаться. А что он умел еще делать?.. Дядя Вахид взял его работать к себе. А он торговал. Всем, чем только выгодно. И поставил на передний край Аслана. После крайне опасных историй Аслан на наркотиках не работал. У него было новое занятие – контрабанда. И велась маломальская торговля в Москве. Дела шли неплохо.
Темперамент у Аслана, говорят, был. Когда-то. И кое-кто даже мог это подтвердить. Но вот только вспышки этого темперамента уже давно обросли легендами. То ли просто с годами он стал мудрее. То ли после ранения в привычку вошло беречься. Ведь целых полгода, вместо привычных резких поворотов и громких рыков, ему приходилось поворачиваться осторожненько, и отвечать тихо. Дыхания из-за простреленного легкого не хватало. Он и не ожидал, что это будет иметь такой эффект. Теперь соотечественники, в пылу эмоций машущие друг у друга перед носом руками, затихали, когда он начинал говорить тихим и чуть хрипловатым голосом. Видимо все чувствовали, что сила – это спокойствие. А быть сильным – единственное, к чему он сознательно стремился с тех самых пор, как себя помнил.
Олег Николаевич Колошко постоянно нуждался в деньгах. Собственно, все люди в них нуждаются. Но у большинства аппетит притупляется зарплатой. А у Олега Николаевича, казалось, система удовлетворения дала сбой. Или была в ней какая-то брешь. Деньги утекали. При этом голубой мечтой капитана было заработать один раз столько, чтобы потом о деньгах не думать вообще. Жить с процентов. Ему казалось, что где-то этот куш рядом. Только надо на него выйти. О том, за что такие деньги платят, он не задумывался. Потому что чувствовал в себе вполне стойкую уверенность, что может сделать все, что угодно. И надо-то – всего разок.
Колошко батрачил на судне. Возил с Волги груз. Когда-то считался госслужащим. А позже перешел на договор. Кому надо, тому и возил. Были в этом и плюсы и минусы. Регулярность госрейсов давала чувство стабильности. Хоть что случись, а зарплата медленно, как струйка из песочных часов, перетечет в карман Олега Николаевича. Но его такой темп не устраивал.
Когда же он вступил в частное пароходство, получился просто сумасшедший дом. Он старался успеть во все рейсы. Разругался с женой, ввиду тотального своего отсутствия. И, в конце концов, понял, что всех денег не заработаешь. Зато к ним можно прийти другим путем. Он ввязался в нелегальный бизнес. Переправлял какие-то таинственные контейнеры. Прятал среди серых мешков парочку коричневых. И получал по прибытии в порт назначения сразу столько, сколько за десять простых торговых рейсов. Однако этих денег все равно не хватало. Отваливать из бизнеса и жить на проценты пока что было так же нереально, как раньше.
В последнее время он постоянно работал на Аслана. Возил с Волги черную икру. Он знал, что это дело проходит на ура. Разница в цене при покупке и продаже была такой, что вам и не снилось! Ну, а вместе с икоркой провозили кое-что и покруче. Об этом Колошко в известность не ставили. Но он не сомневался ни секунды, что так оно и было.
Если бы не патологическая страсть к деньгам, все бы у Олега Николаевича было нормально. Но чтобы купить себе новый автомобиль, взял он в долг довольно крупную сумму. А отдавать надо было под большой процент. И не отдавалось. Ну, никак. То одно, то другое. Кредиторы занервничали. Показали пушку. Назначили время, чтобы деньги собрать и привезти.
И как-то так получилось, что смотрел он, смотрел на товар Аслана, который вез, и его вдруг осенило.
На Аслана Олег Николаевич продолжал смотреть честными глазами. Тот сначала скрипнул зубами, но ничего не сказал. Стал проверять у поставщиков.
Через пару рейсов Колошко с кредиторами расплатился. Перевел дух. Порадовался жизни. И честно говоря, думал, что к нему не подкопаешься. Сколько мешков получал, столько и сдавал. А взвешивать их – не взвешивали.
Правда, вместо того, чтобы замять это дело и больше не рубить сук, на котором сидит, Олег Николаевич решил, что глупо отказываться от такого источника питания. Тем более, что это никак на нем не отражалось.
Он должен был уже уходить в рейс, как подкинули заказ. Покатать выпускников по Московскому морю.. Отказываться от денег, которые сами лезут в руки, он не привык. Тем более, что один раз откажешься, больше могут и не позвать. Катать молодежь отправились три пароходика. И «Слава» в том числе. Палуба – большая. Танцевать есть где. Музыку и свет приспособить брались специалисты. Работа – простая. И потом, на танцующих девочек посмотреть на собственном, можно сказать, рабочем месте – за это удовольствие Олег Николаевич еще бы и сам приплатил.
По такому случаю был надет белый китель и фуражка. Ну капитан, так капитан! Мужик еще не старый. А то, что рожа потрепанная какая-то и шея красная, так на то он и морской волк.
Так что, когда вчерашние дети были торжествен но погружены на борт парохода «Слава», Олег Николаевич даже ощутил некоторую приподнятость настроения.
Он поднялся к себе в каюту, чтобы глотнуть коньячку для изжития комплексов советского воспитания. Беспечно мурлыкая себе под нос «Капитан, капитан, улыбнитесь…», открыл дверь и встретился лицом к лицу с Асланом, который сидел в его капитанском кресле.
Игривый настрой пропал.
А рука инстинктивно опустилась в карман, отчего взгляд стал несколько увереннее.
– Ты, Олег, знаешь, зачем я пришел. Вижу. – Пронзительные глаза Аслана показались капитану похожими на дырки, проколотые циркулем в портрете.
– Здравствуй для начала, – попытался Олег вести себя непринужденно. И даже улыбнулся. Мол, рад видеть. Но улыбка съехала на сторону. – Так о чем ты? В рейс не поехал? Так вот видишь, какое дело. Выпускники. Ночь отбарабаним, а утром двинемся. Задержка небольшая.
– Я не о том. И ты знаешь.
Такого тона Олег Николаевич у чеченцев не любил. Не понимал, что там у них на уме. С русскими мужиками договориться удавалось всегда. Свои люди. Все понятно. А этих черных он не любил. Да кто их любит?
– Я за деньгами пришел, которые ты мне задолжал. – Аслан говорил спокойно, но это было какое-то обманчивое спокойствие.
Олег чувствовал себя, как на минном поле.
– За какими деньгами, Аслан? Я вроде у тебя в долг не брал. – Он хотел усмехнуться, но вовремя остановился. Ему казалось, что у него в каюте сидит злая собака и пока только рычит, следя за каждым его движением. Но чуть что – бросится.
– За теми, которые ты у меня украл. Я поеду с тобой. И мы вместе встретимся с моими людьми в Костроме. Посмотрим, что ты им, сука, скажешь.
– Аслан, – Колошко примирительно поднял обе ладони, – давай поговорим. Я у тебя ничего не брал…
Но он не договорил, потому что пароходик дернулся, и Олег с размаху налетел на стол. Аслан сидел, а потому не сразу понял, что произошло. Что то громыхнуло. Кто то завизжал на палубе. Он только глянул в иллюминатор и удивился тому, как высоки волны. Достают аж до капитанской рубки. И только потом почувствовал, как все вокруг валится на бок.
Колошко молниеносно просек все. И понял, что шанс упускать нельзя. Придерживаясь за ручку двери, выхватил из кармана малокалиберный «бульдог» и, подавляя непрошеный страх, может быть, чуть истерично бабахнул в неприятного до дрожи чечена. Нет человека – нет проблемы. И еще, вылетая из каюты, успел подумать, как это оказывается легко. Даром, что столько лет держался.
Аслан, удивляясь всему одновременно, согнулся пополам и прижал руку к левому боку. Чиркнуло, как горящей спичкой. И он еще не понял, жив или нет. Он знал, что боль приходит потом. И эти десять секунд, которые он пережил на войне, когда его ранило в первый раз, опять показались ему сделанными из другого материала. Как заплатка на теле времени.
Больно. Да. Он отнял прижатую к рубашке руку и, морщась, взглянул на нее. Кровь. Но он вполне может идти. И даже бежать. Это он осознал уже тогда, когда выбирался на палубу. А потом боль на время отступила, оглушенная мощным всплеском холодной воды.
Она оперлась о бортик и смотрела на воду. Вокруг одна вода. И легкий туман, поднимающийся в холодное предрассветное небо. И ни одной звездочки. Музыка на палубе грохотала, в свете разноцветных прожекторов лиц было не разглядеть. Мила танцевать уже не хотела.
Инка Уфимцева подошла и обняла ее за шею. На ней уже были брюки и вязаная кофта.
– Тебе, Люська, не холодно? Я уже задрыгла тут.
У Инки был низкий приятный голос. И она это знала. Поэтому всегда говорила небрежно и с ленивой такой артикуляцией. Был в этом, какой-то порочный шарм. Как будто она лет десять простояла на панели. Бывалая, в общем. Хотя на самом деле Инка закончила школу с тремя четверками, – остальные пятерки! – собиралась на юридический и отличалась стойкими моральными принципами. С пятнадцати лет жила с одним и тем же мужиком.
Она вынула из кармана кофты пачку сигарет. Подмигнула Миле.
– Покурим? На прощание… – Она взяла зажигалку, заслонила сигаретку ладонями и закурила. Профессионально. Покрутила перед Милой пачкой. – Ну, будешь? Не будешь?
– Я, Инка, вообще-то не очень… Короче, не пробовала никогда. – А потом быстро прибавила. – Ну, ладно. Давай.
Взяла сигарету. Выпятила нижнюю челюсть, чтобы достать до огонька зажигалки. Но раскурить не получалось.
– Да ты не так! Ты в себя втягивай. Во – смотри: как будто соску сосешь. Поняла? – И с хихиканьем глядя на Милкины неудачные попытки, не выдержала: – Ладно. На мою. Я тебе прикурю.
– И че дальше? – Мила картинно отставила пальцы с изящно зажатой в них сигаретой. Ощущение было новеньким.
– Вдыхай. Набери глоточек и вдыхай. – Инка шикарным жестом показала.
– Ой, елки-палки! Ноги ватные… Предупреждать надо.
– Ну, это потому что с непривычки. А меня уже не берет.
– Да ну…. Не-е, мне не нравится. Гадость. – Они по-взрослому засмеялись. Во всяком случае так показалось обеим.
Мила решила, что сейчас пойдет вниз, спустится по противной лесенке и найдет там среди кучи сумок свой рюкзак. Пока никого нет, надо переодеться. Инка сообразила раньше. Холодно. А ей в свитере хорошо…
Ее качало от стены к стене. Колбасит не по-детски, вспомнила она анекдот. Это про меня. Какая все-таки коварная штука это шампанское. Мерзкий вкус винограда. И холод. Надо было пить водку.
Обхватив себя за плечи и растирая их после холодных порывов ветра, она подумала, что лучше сейчас все-таки было бы не на воде, а у костерка с шашлыками, чтобы разговаривать можно было и в глаза смотреть тем, с кем, судя по всему, приходится расставаться на всю оставшуюся жизнь.
А эта палуба и предрассветная сумеречная вода вокруг… И что это за мудовая традиция? И вообще, поспать бы, дома, под одеялом.
Так нет. Надо крепиться. И получать удовольствие. Запомнить на всю жизнь. Что запомнить-то? Как Барашкин неумело пытается ее очаровать, глядя по-собачьи в глаза и неприятно приближая свое юношеское, опушенное свинским волосом лицо? Леша, иди в баню! И зачем она с ним поцеловалась?.. Теперь, того и гляди, притащится, переодеться не успеешь.
Ее каблуки скользили по железной обивке ступеней. Она схватилась за поручни, чуть не свалившись. Черт-те что… Горела тусклая круглая лампа перед входом в застекленный зал. А в нем царил полный мрак.
Мила споткнулась о чьи то мешки и больно ударилась ногой чуть выше колена. Зашипела и стала усиленно тереть ушибленное место. Ну все, синяк будет.
Она стала пробираться между рядами намертво пришитых к полу стульев. Удивляясь про себя тому странному повороту головы, при котором ей лучше всего было видно окружающую обстановку. Со стороны – это зрелище. Как баран какой-то иду. Шампанское и бессонная ночь заставляли ее глаза, измученные еще за время экзаменов, упорно сходиться у переносицы. И в какой-то момент она подумала, что нет смысла их все время разгонять по углам. Им так удобнее, как кошке, которая сворачивается клубком, а не спит по стойке смирно.
Когда она нашла свой рюкзак, силы оставили ее окончательно. Она села на стул, неграциозно расставив колени, разбросав руки и уронив голову на грудь. Странно было то, что опьянело только тело. Сознание бдело. И думало – во как мы сидим красиво, видали? Но через секунду она стала отчаянно клевать носом. Ну вот, как алкоголик в метро. Жаль, соседа нет. Она уже собиралась забраться с ногами на сдвинутые в рядок кресла, подложить под голову рюкзак и укрыться своим свитером, но, посидев две минуты отчетливо поняла, что все-таки придется искать туалет. Иначе ей не заснуть. Она натянула свитер прямо поверх выпускного платья и потащилась обратно. Уж походка! Уж осанка! Ужасанка! Ей стало безумно смешно. Это они придумали с Настей, когда, погибая от смеха, волочились однажды на полусогнутых домой. С тех пор так и повелось. Ужасанка!
Туалет где то был. Это она помнила точно. Куда-то под лестницу и…Чего-то не то. Возвратимся опять. Под лестницу и… Вот это что-то похожее. Две двери напротив друг друга. Она попыталась открыть одну наугад. Ой, извините. На нее с негодованием смотрели два явно прерванных на полуслове мужика. Ухожу, ухожу. Она попятилась спиной и захлопнула дверь.
Да вот же он, родимый. И буковки такие правильные WC. Как хорошо под Москвой найти такое по-русски названное заведение. ВЦ – это, конечно, Вижу Цель. Как, черт возьми, верно подмечено.
Но видеть цель и добраться до нее – далеко не одно и то же. Уже в тот момент, когда она протянула руку, чтобы открыть дверь, неведомая сила рванула ее, и она ударилась спиной о противоположную стену коридора. Совершенно не понимая, что происходит, она почувствовала, что пол меняет положение и лезет прямо в руки. «Ну, это же надо так напиться», – пронеслось в ее совершенно трезвом сознании.
Но тут под ногами, где постоянно ощущался размеренный гул двигателя, что-то заскрежетало и треснуло, как пораженный артритом сустав. Неожиданно погасла тусклая лампочка, стало темно и как-то странно тихо. Слышен был только плеск воды. Так отчетливо. Совсем рядом. И когда она решительно сделала шаг к лесенке, чтобы выбраться наверх, оказалось, что ноги ее шлепают по воде. «Кран, что ли, прорвало?» – подумала она и почувствовала, как сердце звонко ухнуло прямо в горле. Лесенка заваливалась на левый бок, в то время как Мила уже была совершенно трезва.
Наваливаясь на перила и опираясь ногами о стенку, она на четвереньках вылезла на верхнюю палубу и увидела, что левый ее край зачерпывает волны. Она поскользнулась и съехала по доскам к самому краю, как в детстве съезжала с горки с той лишь разницей, что по дороге расцарапала себе все ногти в кровь, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться. Вода обожгла неожиданным холодом. С этой стороны палубы не было ни одной живой души. Она была одна. Откуда-то издалека слышался визг.
«Круг, – пронеслось в голове. – Я же видела. Где? Должен быть». Но его нигде не было. Палуба накренилась сильнее и вдруг стремительно стала уходить под воду. Милу накрыло с головой. Все это было похоже на страшный сон. Только холод был резкий и совершенно реальный. Страх парализовал руки и ноги.
Нет! Я не хочу! Она глотнула воды и инстинктивно стала барахтаться. Десять метров по-собачьи она бы еще могла проплыть. Если бы не захлебнулась. Нет! Так нелепо! Воздуха не хватало, она кашляла и уходила под воду опять. Она слышала только свое истеричное дыхание, периодически перебивающееся секундами полной тишины под водой. В голове мигающей красной лампочкой билась паника. Нет! Она беспорядочно молотила руками и тратила силы почем зря. Ведь где-то здесь, совсем рядом, все наши. Крикнуть. Но хлебнула она основательно и не то, чтобы крикнуть, никак не могла как следует вдохнуть. Ну кто-нибудь, Господи!
Она сдавала позиции и уже понимала, что уходит под воду. Тянула подбородок вверх, и вдруг ее жадные руки нащупали опору. Она изо всех сил вцепилась в нее, пытаясь подмять под себя и вынырнуть над водой как можно выше. На секунду ей это удалось. Но уже через мгновение спасительная опора стала оказывать отчаянное сопротивление.
Отброшенная чьей-то ногой, Мила отлетела в сторону и опять окунулась с головой. Рядом с ней слышалось фырканье
– Отвали от меня! – прошипел кто-то сдавленно.
Она среагировала на звук и рубанула в этом направлении рукой. Рука вцепилась во что-то мягкое. Чье-то лицо? Рядом глухо застонали, и ее рука была отцеплена.
Но Мила не собиралась умирать от скромности и чувства такта. Воздуха не хватало. Жизнь, ее жизнь казалась мыльным пузырем, который вот-вот лопнет. Ей удалось из последних сил прокашлять «Спасите!» Последний слог она говорила уже в воду, булькая и захлебываясь. Еще пара движений руками перед собой – и отчаяние. Хвататься стало не за что. Она устала от своих беспорядочных движений. И перед глазами поплыла черная муть воды. Вот она, смерть. Так близко.
Но что-то вытащило ее на поверхность. Оказавшись на спине, она увидела над собой чуть посветлевшее небо. И чей-то локоть не давал ее подбородку опуститься в воду. Она опять затрепыхалась в надежде схватиться руками. Но хвататься было не за что.
– Не дергайся ты, дура! – услышала она над ухом задыхающийся хриплый голос. – Дыши!
И она судорожно вдохнула, закрывая глаза от брызг, которые сыпались на нее сбоку от мощных гребков спасавшего ее человека. Дышать. Дышать. Кроме этого ничего и не нужно. Носоглотку саднило от попавшей туда воды, горло было обшарпано будто наждаком. И все еще нестерпимо хотелось кашлять. Она кашляла до хрипоты. Наконец, дыхание кое-как восстановилось.
– Больше за меня не хватайся, идиотка. Поняла? – запыхавшийся от борьбы голос был для нее все равно что труба ангелов. И вдруг Мила, как в пропасть, опять рухнула в невесомость. Свистящий вдох. Успела набрать воздуха и опять погрузилась в ватную тишину. Вынырнула, услышала плеск волн и шум ветра.
– Все. Плыви, – сказали ей отрывисто. – Туда. К своим.
И рука подтолкнула в нужном направлении. Она перевернулась на живот и изо всех сил погребла по-собачьи обратно к нему, поймав под водой за ногу. Нога больно лягнулась, но Милка ее не выпустила. Только опять на секунду наступила давящая на уши тишина. А потом снова стереоэффект открытого воздуха, фырканье и отплевывание водой.
– Я не умею! Ну, помогите же! – в отчаянии проорала она.
– Твою мать! – ругательство потонуло под водой. – Учись! – услышала она, не веря, что такое вообще возможно.
– Помогите! – она опять пошла под воду.
Теперь на поверхность ее вытащили за косу. И какое-то время тащили. От этой безумной борьбы у нее перед глазами забегали белые мухи. Она была по уши в воде, поэтому ей казалось, что дистанционным управлением ей вырубили звук. Только изредка, когда волна откатывала, она успевала услышать тяжелое дыханье. Свое или чужое, она не понимала…
Ей казалось, что это никогда не кончится, что это будет длиться всю оставшуюся жизнь. Она старательно тянула голову к небу, но волны от плывшего чуть впереди человека то и дело накатывали ей на лицо. Она слышала только свои прерывистые выдохи и судорожные свистящие вдохи. Это были единицы ее времени. А фоном для них был страх. Страх того, что под ними глубина, такая же, как если смотреть вниз с ее балкона. Она отгоняла эти мысли, но прямо таки копчиком чувствовала под собой пустоту.
Да, она молила Бога о спасении. Но слов не находила. В голове, как язычок свечи на ветру, моталась из стороны в сторону одна только мысль, один мощный бессловесный призыв: Господи! Помоги! Господи! Помоги!
Повернуться и посмотреть, далеко ли берег, она боялась. Пока ее не бросили и тащат за волосы, шанс на спасение у нее оставался. Внутри все дрожало от недавно прошедшей битвы не на жизнь, а на смерть. А может быть от холода. Когда она перестала бить руками и ногами в воде, ее стал пробирать леденящий пронзительный холод. Казалось, мерзнет само сердце.
А они все плыли и плыли. Она вспомнила, что в последний раз, когда она смотрела с пароходика на берег, он был и вправду не близко, тонкой полоской вырисовываясь в дали.
– Далеко еще? – прокричала она.
– Заткнись. – Она скорее догадалась, чем услышала.
Она решила терпеть. А что еще оставалось делать? Она впала в какое-то забытье, только вдох и выдох, вдох и выдох. И серое пустое небо. Но что-то заставило ее напрячься. Прежнего неуклонного движения вперед она не ощущала. И постепенно вода стала наползать ей на лицо. Она испуганно перевернулась и, вытянув шею, начала бешено загребать под себя руками.
Первое, что ее поразило – это лежащий на воде человек. Он лежал на спине, покачивался на волнах. Глаза у него были закрыты. А в руке он сжимал ее косу.
А второе, что она увидела, был берег. Высокие деревья по пояс тонули в тумане, который поднимался от воды. До него еще было метров двести. Или сто? Не все ли равно, если ты умеешь только еле-еле держаться на воде. Но совершенно не умеешь плавать.
Она, как сумасшедшая, стала брызгаться, противно завязая ногами в прилипающей юбке. И медленно подобралась к тому, кто покачивался на воде. Потом инстинктивно ухватилась за него, как за плавающее бревно.
Он тут же ушел под воду.
А вынырнул в двух метрах от нее.
Но она этого не видела.
Потеряв опору, она опять впала в панику. Но теперь ее паника была замешана на кошмарной усталости. И она поняла, что сейчас, когда берег уже в двух шагах, она утонет, и ничего ее не спасет. Куда же он делся? Господи, ну куда же он делся? Я все ему отдам! Только спаси! Но темная вода вокруг сомкнулась над ней, и Мила безвольно пошла ко дну…
Глава 6
Она рассмеялась и подарила ему еще один из своих взглядов. Сколько их было у нее, необыкновенных, неповторимых?
– Значит, ты готов выполнить мое небольшое поручение? – спросила жена Давлет-хана.
– Да я готов… – поспешил ударить себя в грудь кулаком Аслан, но она прервала его останавливающим движением руки.
– Дело в том, что у нас пропала гувернантка-француженка, воспитательница моих сыновей. Аслан, помоги нам разыскать ее. Поможешь?
– Я сейчас же поеду на поиски и к вечеру привезу ее живой и невредимой.
– Спасибо тебе, добрый юноша, – она наклонилась над подоконником. – Ты где, дорогой?
– Я здесь, моя дорогая, – Давлет-хан вышел из-за колонны и задрал вверх голову, становясь похожим на пьющую птицу.
– Пожалуйста, заплати юноше за коня, сколько он попросит. Ради меня. Хорошо? Или я неправильно поняла возникшее между вами недоразумение? Может, ты от меня что-то скрываешь, дорогой?..
Давлет-хан даже подпрыгнул и заходил кругами под ее окном, как конь Аслана. Он был согласен на любые условия, только бы не продолжать этот почему-то очень пугавший его разговор.
Всю дорогу до усадьбы Давлет-хана и обратный путь в родной аул Дойзал-юрт Аслан удивлялся этим людям. Удивлялся этой чужеземке, которая задрожала от ужаса, когда он вошел опять в пещеру, а по дороге к своим хозяевам страстно прижалась всем телом к юноше и что-то нежно шептала ему. Удивлялся он и чеченскому князю, который, видимо, не уважал и не любил свою жену и в то же время трепетал перед ней, как жалкий раб. Но больше всего он удивлялся этой женщине. Что в ней было удивительного? Все…
Он пожимал плечами, вспоминая движение ее руки, поворот головы. А чтобы вспомнить ее глаза, он смотрел на перстень с огромным темным агатом, ее подарок за «найденную» гувернантку.
2003 год. Московское море
Гражданин Аслан Гешаев был человеком мрачным. Но никто не смог бы точно сказать отчего. От умудренностью жизнью, от ноющего шрама под лопаткой или от того, что Сатурн при его рождении был в соединении с Солнцем. Он не считал себя молодым. Иногда он даже считал себя старым. И в тайне ужасался. Ему тридцать. Это конец. Или, во всяком случае, начало конца. Куда ушла жизнь? Почему все тело болит, а лицо чернее тучи?По утрам в ванной он не любил смотреть на себя в зеркало. Поэтому брился редко. А когда не брился несколько дней, то смотреть не хотелось вовсе. Это был замкнутый круг.
Ему казалось, что нет на свете ничего, что заставило бы его искренне радоваться. Или это ему именно сегодня так казалось? На него иногда накатывало. Потом отпускало. Но попадаться ему на глаза в этом настроении лучше не стоило. На его внешние реакции полагаться было делом совершенно бесполезным. Обычно он был невозмутим, как индейский вождь. Мог полчаса слушать чей-нибудь бред, а потом просто бросить что-нибудь вроде «расстрелять». Конечно, в эмоциональном смысле.
Родился он в Грозном. Такую вот шутку сыграла с ним судьба. А ведь мог, наверно, родиться где-нибудь в другом месте, где жизнь на ближайшие лет пятьдесят никаким изменениям бы не подлежала. Но судьба есть судьба.
Был он старшим сыном в семье. Успел школу закончить, пару лет поработать на нефтезаводе… И тут началась война. Родителей, людей пожилых, и братишку Зелимхана удалось переправить к родственникам в Дагестан. А самому пришлось остаться и воевать. Ему тогда только-только исполнился двадцать один год…
Он вернулся с войны после ранения. И больше не хотел туда возвращаться. А что он умел еще делать?.. Дядя Вахид взял его работать к себе. А он торговал. Всем, чем только выгодно. И поставил на передний край Аслана. После крайне опасных историй Аслан на наркотиках не работал. У него было новое занятие – контрабанда. И велась маломальская торговля в Москве. Дела шли неплохо.
Темперамент у Аслана, говорят, был. Когда-то. И кое-кто даже мог это подтвердить. Но вот только вспышки этого темперамента уже давно обросли легендами. То ли просто с годами он стал мудрее. То ли после ранения в привычку вошло беречься. Ведь целых полгода, вместо привычных резких поворотов и громких рыков, ему приходилось поворачиваться осторожненько, и отвечать тихо. Дыхания из-за простреленного легкого не хватало. Он и не ожидал, что это будет иметь такой эффект. Теперь соотечественники, в пылу эмоций машущие друг у друга перед носом руками, затихали, когда он начинал говорить тихим и чуть хрипловатым голосом. Видимо все чувствовали, что сила – это спокойствие. А быть сильным – единственное, к чему он сознательно стремился с тех самых пор, как себя помнил.
Олег Николаевич Колошко постоянно нуждался в деньгах. Собственно, все люди в них нуждаются. Но у большинства аппетит притупляется зарплатой. А у Олега Николаевича, казалось, система удовлетворения дала сбой. Или была в ней какая-то брешь. Деньги утекали. При этом голубой мечтой капитана было заработать один раз столько, чтобы потом о деньгах не думать вообще. Жить с процентов. Ему казалось, что где-то этот куш рядом. Только надо на него выйти. О том, за что такие деньги платят, он не задумывался. Потому что чувствовал в себе вполне стойкую уверенность, что может сделать все, что угодно. И надо-то – всего разок.
Колошко батрачил на судне. Возил с Волги груз. Когда-то считался госслужащим. А позже перешел на договор. Кому надо, тому и возил. Были в этом и плюсы и минусы. Регулярность госрейсов давала чувство стабильности. Хоть что случись, а зарплата медленно, как струйка из песочных часов, перетечет в карман Олега Николаевича. Но его такой темп не устраивал.
Когда же он вступил в частное пароходство, получился просто сумасшедший дом. Он старался успеть во все рейсы. Разругался с женой, ввиду тотального своего отсутствия. И, в конце концов, понял, что всех денег не заработаешь. Зато к ним можно прийти другим путем. Он ввязался в нелегальный бизнес. Переправлял какие-то таинственные контейнеры. Прятал среди серых мешков парочку коричневых. И получал по прибытии в порт назначения сразу столько, сколько за десять простых торговых рейсов. Однако этих денег все равно не хватало. Отваливать из бизнеса и жить на проценты пока что было так же нереально, как раньше.
В последнее время он постоянно работал на Аслана. Возил с Волги черную икру. Он знал, что это дело проходит на ура. Разница в цене при покупке и продаже была такой, что вам и не снилось! Ну, а вместе с икоркой провозили кое-что и покруче. Об этом Колошко в известность не ставили. Но он не сомневался ни секунды, что так оно и было.
Если бы не патологическая страсть к деньгам, все бы у Олега Николаевича было нормально. Но чтобы купить себе новый автомобиль, взял он в долг довольно крупную сумму. А отдавать надо было под большой процент. И не отдавалось. Ну, никак. То одно, то другое. Кредиторы занервничали. Показали пушку. Назначили время, чтобы деньги собрать и привезти.
И как-то так получилось, что смотрел он, смотрел на товар Аслана, который вез, и его вдруг осенило.
На Аслана Олег Николаевич продолжал смотреть честными глазами. Тот сначала скрипнул зубами, но ничего не сказал. Стал проверять у поставщиков.
Через пару рейсов Колошко с кредиторами расплатился. Перевел дух. Порадовался жизни. И честно говоря, думал, что к нему не подкопаешься. Сколько мешков получал, столько и сдавал. А взвешивать их – не взвешивали.
Правда, вместо того, чтобы замять это дело и больше не рубить сук, на котором сидит, Олег Николаевич решил, что глупо отказываться от такого источника питания. Тем более, что это никак на нем не отражалось.
Он должен был уже уходить в рейс, как подкинули заказ. Покатать выпускников по Московскому морю.. Отказываться от денег, которые сами лезут в руки, он не привык. Тем более, что один раз откажешься, больше могут и не позвать. Катать молодежь отправились три пароходика. И «Слава» в том числе. Палуба – большая. Танцевать есть где. Музыку и свет приспособить брались специалисты. Работа – простая. И потом, на танцующих девочек посмотреть на собственном, можно сказать, рабочем месте – за это удовольствие Олег Николаевич еще бы и сам приплатил.
По такому случаю был надет белый китель и фуражка. Ну капитан, так капитан! Мужик еще не старый. А то, что рожа потрепанная какая-то и шея красная, так на то он и морской волк.
Так что, когда вчерашние дети были торжествен но погружены на борт парохода «Слава», Олег Николаевич даже ощутил некоторую приподнятость настроения.
Он поднялся к себе в каюту, чтобы глотнуть коньячку для изжития комплексов советского воспитания. Беспечно мурлыкая себе под нос «Капитан, капитан, улыбнитесь…», открыл дверь и встретился лицом к лицу с Асланом, который сидел в его капитанском кресле.
Игривый настрой пропал.
А рука инстинктивно опустилась в карман, отчего взгляд стал несколько увереннее.
– Ты, Олег, знаешь, зачем я пришел. Вижу. – Пронзительные глаза Аслана показались капитану похожими на дырки, проколотые циркулем в портрете.
– Здравствуй для начала, – попытался Олег вести себя непринужденно. И даже улыбнулся. Мол, рад видеть. Но улыбка съехала на сторону. – Так о чем ты? В рейс не поехал? Так вот видишь, какое дело. Выпускники. Ночь отбарабаним, а утром двинемся. Задержка небольшая.
– Я не о том. И ты знаешь.
Такого тона Олег Николаевич у чеченцев не любил. Не понимал, что там у них на уме. С русскими мужиками договориться удавалось всегда. Свои люди. Все понятно. А этих черных он не любил. Да кто их любит?
– Я за деньгами пришел, которые ты мне задолжал. – Аслан говорил спокойно, но это было какое-то обманчивое спокойствие.
Олег чувствовал себя, как на минном поле.
– За какими деньгами, Аслан? Я вроде у тебя в долг не брал. – Он хотел усмехнуться, но вовремя остановился. Ему казалось, что у него в каюте сидит злая собака и пока только рычит, следя за каждым его движением. Но чуть что – бросится.
– За теми, которые ты у меня украл. Я поеду с тобой. И мы вместе встретимся с моими людьми в Костроме. Посмотрим, что ты им, сука, скажешь.
– Аслан, – Колошко примирительно поднял обе ладони, – давай поговорим. Я у тебя ничего не брал…
Но он не договорил, потому что пароходик дернулся, и Олег с размаху налетел на стол. Аслан сидел, а потому не сразу понял, что произошло. Что то громыхнуло. Кто то завизжал на палубе. Он только глянул в иллюминатор и удивился тому, как высоки волны. Достают аж до капитанской рубки. И только потом почувствовал, как все вокруг валится на бок.
Колошко молниеносно просек все. И понял, что шанс упускать нельзя. Придерживаясь за ручку двери, выхватил из кармана малокалиберный «бульдог» и, подавляя непрошеный страх, может быть, чуть истерично бабахнул в неприятного до дрожи чечена. Нет человека – нет проблемы. И еще, вылетая из каюты, успел подумать, как это оказывается легко. Даром, что столько лет держался.
Аслан, удивляясь всему одновременно, согнулся пополам и прижал руку к левому боку. Чиркнуло, как горящей спичкой. И он еще не понял, жив или нет. Он знал, что боль приходит потом. И эти десять секунд, которые он пережил на войне, когда его ранило в первый раз, опять показались ему сделанными из другого материала. Как заплатка на теле времени.
Больно. Да. Он отнял прижатую к рубашке руку и, морщась, взглянул на нее. Кровь. Но он вполне может идти. И даже бежать. Это он осознал уже тогда, когда выбирался на палубу. А потом боль на время отступила, оглушенная мощным всплеском холодной воды.
Она оперлась о бортик и смотрела на воду. Вокруг одна вода. И легкий туман, поднимающийся в холодное предрассветное небо. И ни одной звездочки. Музыка на палубе грохотала, в свете разноцветных прожекторов лиц было не разглядеть. Мила танцевать уже не хотела.
Инка Уфимцева подошла и обняла ее за шею. На ней уже были брюки и вязаная кофта.
– Тебе, Люська, не холодно? Я уже задрыгла тут.
У Инки был низкий приятный голос. И она это знала. Поэтому всегда говорила небрежно и с ленивой такой артикуляцией. Был в этом, какой-то порочный шарм. Как будто она лет десять простояла на панели. Бывалая, в общем. Хотя на самом деле Инка закончила школу с тремя четверками, – остальные пятерки! – собиралась на юридический и отличалась стойкими моральными принципами. С пятнадцати лет жила с одним и тем же мужиком.
Она вынула из кармана кофты пачку сигарет. Подмигнула Миле.
– Покурим? На прощание… – Она взяла зажигалку, заслонила сигаретку ладонями и закурила. Профессионально. Покрутила перед Милой пачкой. – Ну, будешь? Не будешь?
– Я, Инка, вообще-то не очень… Короче, не пробовала никогда. – А потом быстро прибавила. – Ну, ладно. Давай.
Взяла сигарету. Выпятила нижнюю челюсть, чтобы достать до огонька зажигалки. Но раскурить не получалось.
– Да ты не так! Ты в себя втягивай. Во – смотри: как будто соску сосешь. Поняла? – И с хихиканьем глядя на Милкины неудачные попытки, не выдержала: – Ладно. На мою. Я тебе прикурю.
– И че дальше? – Мила картинно отставила пальцы с изящно зажатой в них сигаретой. Ощущение было новеньким.
– Вдыхай. Набери глоточек и вдыхай. – Инка шикарным жестом показала.
– Ой, елки-палки! Ноги ватные… Предупреждать надо.
– Ну, это потому что с непривычки. А меня уже не берет.
– Да ну…. Не-е, мне не нравится. Гадость. – Они по-взрослому засмеялись. Во всяком случае так показалось обеим.
Мила решила, что сейчас пойдет вниз, спустится по противной лесенке и найдет там среди кучи сумок свой рюкзак. Пока никого нет, надо переодеться. Инка сообразила раньше. Холодно. А ей в свитере хорошо…
Ее качало от стены к стене. Колбасит не по-детски, вспомнила она анекдот. Это про меня. Какая все-таки коварная штука это шампанское. Мерзкий вкус винограда. И холод. Надо было пить водку.
Обхватив себя за плечи и растирая их после холодных порывов ветра, она подумала, что лучше сейчас все-таки было бы не на воде, а у костерка с шашлыками, чтобы разговаривать можно было и в глаза смотреть тем, с кем, судя по всему, приходится расставаться на всю оставшуюся жизнь.
А эта палуба и предрассветная сумеречная вода вокруг… И что это за мудовая традиция? И вообще, поспать бы, дома, под одеялом.
Так нет. Надо крепиться. И получать удовольствие. Запомнить на всю жизнь. Что запомнить-то? Как Барашкин неумело пытается ее очаровать, глядя по-собачьи в глаза и неприятно приближая свое юношеское, опушенное свинским волосом лицо? Леша, иди в баню! И зачем она с ним поцеловалась?.. Теперь, того и гляди, притащится, переодеться не успеешь.
Ее каблуки скользили по железной обивке ступеней. Она схватилась за поручни, чуть не свалившись. Черт-те что… Горела тусклая круглая лампа перед входом в застекленный зал. А в нем царил полный мрак.
Мила споткнулась о чьи то мешки и больно ударилась ногой чуть выше колена. Зашипела и стала усиленно тереть ушибленное место. Ну все, синяк будет.
Она стала пробираться между рядами намертво пришитых к полу стульев. Удивляясь про себя тому странному повороту головы, при котором ей лучше всего было видно окружающую обстановку. Со стороны – это зрелище. Как баран какой-то иду. Шампанское и бессонная ночь заставляли ее глаза, измученные еще за время экзаменов, упорно сходиться у переносицы. И в какой-то момент она подумала, что нет смысла их все время разгонять по углам. Им так удобнее, как кошке, которая сворачивается клубком, а не спит по стойке смирно.
Когда она нашла свой рюкзак, силы оставили ее окончательно. Она села на стул, неграциозно расставив колени, разбросав руки и уронив голову на грудь. Странно было то, что опьянело только тело. Сознание бдело. И думало – во как мы сидим красиво, видали? Но через секунду она стала отчаянно клевать носом. Ну вот, как алкоголик в метро. Жаль, соседа нет. Она уже собиралась забраться с ногами на сдвинутые в рядок кресла, подложить под голову рюкзак и укрыться своим свитером, но, посидев две минуты отчетливо поняла, что все-таки придется искать туалет. Иначе ей не заснуть. Она натянула свитер прямо поверх выпускного платья и потащилась обратно. Уж походка! Уж осанка! Ужасанка! Ей стало безумно смешно. Это они придумали с Настей, когда, погибая от смеха, волочились однажды на полусогнутых домой. С тех пор так и повелось. Ужасанка!
Туалет где то был. Это она помнила точно. Куда-то под лестницу и…Чего-то не то. Возвратимся опять. Под лестницу и… Вот это что-то похожее. Две двери напротив друг друга. Она попыталась открыть одну наугад. Ой, извините. На нее с негодованием смотрели два явно прерванных на полуслове мужика. Ухожу, ухожу. Она попятилась спиной и захлопнула дверь.
Да вот же он, родимый. И буковки такие правильные WC. Как хорошо под Москвой найти такое по-русски названное заведение. ВЦ – это, конечно, Вижу Цель. Как, черт возьми, верно подмечено.
Но видеть цель и добраться до нее – далеко не одно и то же. Уже в тот момент, когда она протянула руку, чтобы открыть дверь, неведомая сила рванула ее, и она ударилась спиной о противоположную стену коридора. Совершенно не понимая, что происходит, она почувствовала, что пол меняет положение и лезет прямо в руки. «Ну, это же надо так напиться», – пронеслось в ее совершенно трезвом сознании.
Но тут под ногами, где постоянно ощущался размеренный гул двигателя, что-то заскрежетало и треснуло, как пораженный артритом сустав. Неожиданно погасла тусклая лампочка, стало темно и как-то странно тихо. Слышен был только плеск воды. Так отчетливо. Совсем рядом. И когда она решительно сделала шаг к лесенке, чтобы выбраться наверх, оказалось, что ноги ее шлепают по воде. «Кран, что ли, прорвало?» – подумала она и почувствовала, как сердце звонко ухнуло прямо в горле. Лесенка заваливалась на левый бок, в то время как Мила уже была совершенно трезва.
Наваливаясь на перила и опираясь ногами о стенку, она на четвереньках вылезла на верхнюю палубу и увидела, что левый ее край зачерпывает волны. Она поскользнулась и съехала по доскам к самому краю, как в детстве съезжала с горки с той лишь разницей, что по дороге расцарапала себе все ногти в кровь, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться. Вода обожгла неожиданным холодом. С этой стороны палубы не было ни одной живой души. Она была одна. Откуда-то издалека слышался визг.
«Круг, – пронеслось в голове. – Я же видела. Где? Должен быть». Но его нигде не было. Палуба накренилась сильнее и вдруг стремительно стала уходить под воду. Милу накрыло с головой. Все это было похоже на страшный сон. Только холод был резкий и совершенно реальный. Страх парализовал руки и ноги.
Нет! Я не хочу! Она глотнула воды и инстинктивно стала барахтаться. Десять метров по-собачьи она бы еще могла проплыть. Если бы не захлебнулась. Нет! Так нелепо! Воздуха не хватало, она кашляла и уходила под воду опять. Она слышала только свое истеричное дыхание, периодически перебивающееся секундами полной тишины под водой. В голове мигающей красной лампочкой билась паника. Нет! Она беспорядочно молотила руками и тратила силы почем зря. Ведь где-то здесь, совсем рядом, все наши. Крикнуть. Но хлебнула она основательно и не то, чтобы крикнуть, никак не могла как следует вдохнуть. Ну кто-нибудь, Господи!
Она сдавала позиции и уже понимала, что уходит под воду. Тянула подбородок вверх, и вдруг ее жадные руки нащупали опору. Она изо всех сил вцепилась в нее, пытаясь подмять под себя и вынырнуть над водой как можно выше. На секунду ей это удалось. Но уже через мгновение спасительная опора стала оказывать отчаянное сопротивление.
Отброшенная чьей-то ногой, Мила отлетела в сторону и опять окунулась с головой. Рядом с ней слышалось фырканье
– Отвали от меня! – прошипел кто-то сдавленно.
Она среагировала на звук и рубанула в этом направлении рукой. Рука вцепилась во что-то мягкое. Чье-то лицо? Рядом глухо застонали, и ее рука была отцеплена.
Но Мила не собиралась умирать от скромности и чувства такта. Воздуха не хватало. Жизнь, ее жизнь казалась мыльным пузырем, который вот-вот лопнет. Ей удалось из последних сил прокашлять «Спасите!» Последний слог она говорила уже в воду, булькая и захлебываясь. Еще пара движений руками перед собой – и отчаяние. Хвататься стало не за что. Она устала от своих беспорядочных движений. И перед глазами поплыла черная муть воды. Вот она, смерть. Так близко.
Но что-то вытащило ее на поверхность. Оказавшись на спине, она увидела над собой чуть посветлевшее небо. И чей-то локоть не давал ее подбородку опуститься в воду. Она опять затрепыхалась в надежде схватиться руками. Но хвататься было не за что.
– Не дергайся ты, дура! – услышала она над ухом задыхающийся хриплый голос. – Дыши!
И она судорожно вдохнула, закрывая глаза от брызг, которые сыпались на нее сбоку от мощных гребков спасавшего ее человека. Дышать. Дышать. Кроме этого ничего и не нужно. Носоглотку саднило от попавшей туда воды, горло было обшарпано будто наждаком. И все еще нестерпимо хотелось кашлять. Она кашляла до хрипоты. Наконец, дыхание кое-как восстановилось.
– Больше за меня не хватайся, идиотка. Поняла? – запыхавшийся от борьбы голос был для нее все равно что труба ангелов. И вдруг Мила, как в пропасть, опять рухнула в невесомость. Свистящий вдох. Успела набрать воздуха и опять погрузилась в ватную тишину. Вынырнула, услышала плеск волн и шум ветра.
– Все. Плыви, – сказали ей отрывисто. – Туда. К своим.
И рука подтолкнула в нужном направлении. Она перевернулась на живот и изо всех сил погребла по-собачьи обратно к нему, поймав под водой за ногу. Нога больно лягнулась, но Милка ее не выпустила. Только опять на секунду наступила давящая на уши тишина. А потом снова стереоэффект открытого воздуха, фырканье и отплевывание водой.
– Я не умею! Ну, помогите же! – в отчаянии проорала она.
– Твою мать! – ругательство потонуло под водой. – Учись! – услышала она, не веря, что такое вообще возможно.
– Помогите! – она опять пошла под воду.
Теперь на поверхность ее вытащили за косу. И какое-то время тащили. От этой безумной борьбы у нее перед глазами забегали белые мухи. Она была по уши в воде, поэтому ей казалось, что дистанционным управлением ей вырубили звук. Только изредка, когда волна откатывала, она успевала услышать тяжелое дыханье. Свое или чужое, она не понимала…
Ей казалось, что это никогда не кончится, что это будет длиться всю оставшуюся жизнь. Она старательно тянула голову к небу, но волны от плывшего чуть впереди человека то и дело накатывали ей на лицо. Она слышала только свои прерывистые выдохи и судорожные свистящие вдохи. Это были единицы ее времени. А фоном для них был страх. Страх того, что под ними глубина, такая же, как если смотреть вниз с ее балкона. Она отгоняла эти мысли, но прямо таки копчиком чувствовала под собой пустоту.
Да, она молила Бога о спасении. Но слов не находила. В голове, как язычок свечи на ветру, моталась из стороны в сторону одна только мысль, один мощный бессловесный призыв: Господи! Помоги! Господи! Помоги!
Повернуться и посмотреть, далеко ли берег, она боялась. Пока ее не бросили и тащат за волосы, шанс на спасение у нее оставался. Внутри все дрожало от недавно прошедшей битвы не на жизнь, а на смерть. А может быть от холода. Когда она перестала бить руками и ногами в воде, ее стал пробирать леденящий пронзительный холод. Казалось, мерзнет само сердце.
А они все плыли и плыли. Она вспомнила, что в последний раз, когда она смотрела с пароходика на берег, он был и вправду не близко, тонкой полоской вырисовываясь в дали.
– Далеко еще? – прокричала она.
– Заткнись. – Она скорее догадалась, чем услышала.
Она решила терпеть. А что еще оставалось делать? Она впала в какое-то забытье, только вдох и выдох, вдох и выдох. И серое пустое небо. Но что-то заставило ее напрячься. Прежнего неуклонного движения вперед она не ощущала. И постепенно вода стала наползать ей на лицо. Она испуганно перевернулась и, вытянув шею, начала бешено загребать под себя руками.
Первое, что ее поразило – это лежащий на воде человек. Он лежал на спине, покачивался на волнах. Глаза у него были закрыты. А в руке он сжимал ее косу.
А второе, что она увидела, был берег. Высокие деревья по пояс тонули в тумане, который поднимался от воды. До него еще было метров двести. Или сто? Не все ли равно, если ты умеешь только еле-еле держаться на воде. Но совершенно не умеешь плавать.
Она, как сумасшедшая, стала брызгаться, противно завязая ногами в прилипающей юбке. И медленно подобралась к тому, кто покачивался на воде. Потом инстинктивно ухватилась за него, как за плавающее бревно.
Он тут же ушел под воду.
А вынырнул в двух метрах от нее.
Но она этого не видела.
Потеряв опору, она опять впала в панику. Но теперь ее паника была замешана на кошмарной усталости. И она поняла, что сейчас, когда берег уже в двух шагах, она утонет, и ничего ее не спасет. Куда же он делся? Господи, ну куда же он делся? Я все ему отдам! Только спаси! Но темная вода вокруг сомкнулась над ней, и Мила безвольно пошла ко дну…
Глава 6
Мы – два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора,
Мы – два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела.
Мы – два коня, чьи держит удила
Одна рука, – одна язвит их шпора,
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыт.