Вересов Дмитрий. Крик ворона (Черный ворон - 3)

   - Генеральный смотр, - шепнула Лада, красуясь перед глазком.
   Упал железный крюк, стукнула щеколда, стрекотнуд один замок, булькнул другой, громыхнул третий, лязгнула цепочка. Смотр, товарищ главком, прошел без происшествий.
   Некоторых старость красит, добавляя в облик степенности, благообразия, сглаживая резкие черты и освещая светом мудрости. Ничего подобного во внешности отворившего наконец дверь дяди Роди и в помине не было. Перед Ладой стоял, опираясь на палку, лысый, сморщенный, пятнистый и скукоженный урод со слезящимися гноем глазками.
   - Значит, Лада? - прошелестел он, придирчиво ее разглядывая и загородив жалким телом проход в квартиру.
   - Да Лада это, дядя Родя, точно Лада, - извиняющимся тоном проговорила Марина, исподволь втираясь между ними.
   - Тапочки оденьте и руки вымойте, - резюмировал наконец старик. - Марина покажет. Отвернулся и зашаркал по коридору.
   - Очаровательно! - вполголоса заметила Лада. Марина предостерегающе поднесла палец к губам, сделала страшное лицо и прошептала:
   - Он слышит хорошо...
   Прихожая, ванна и кухня в жилище богатого дядюшки особого впечатления на Ладу не произвели. Тускло, обшарпанно, грязновато. А запах!
   Спальня дяди Роди, куда они зашли, разгрузив на кухне сумки с продуктами, тоже была не ахти. Внушал, правда, уважение резной, старинный и очень пыльный гардероб, да по стенам висело несколько картин. Тусклые рассветы, некрасивые дамы в оборочках, груда нахохленной битой дичи. Впрочем, времени на разглядывание не было - на кровати нетерпеливо сучил ножками дядюшка, заголив дряблую спину, поросшую редким седым волосом и испещренную пигментными пятнами. Разложили на высоком трюмо ванночку со шприцами, вату, флакончики. Поглядев, как Марина откупорила ампулу, всунула в нее иглу, в три приема закачала содержимое в шприц и с серьезным лицом направилась к кровати, Лада усмехнулась и перехватила шприц.
   - Дай-ка я.
   Ни дядюшка, ни племянница не успели и слова сказать - Лада проворно протерла ваткой со спиртом под левой лопаткой, пришлепнула по этому месту рукой, держащей шприц.
   - Ну, скоро вы там? - просипел дядюшка.
   - А все уже, Родион Кириллович, - весело отозвалась Лада. - Одевайтесь.
   Старик недоверчиво хмыкнул, пошевелил плечом, обратил брюзгливую физиономию к Марине.
   - Учись, дура. Сколько лет колешь, а все как штыком. Ну, что смотришь, за тряпку берись, пыль в гостиной протрешь, а Лада пока на кухне бутербродами займется. Только помельче делай и покрасивее чтобы - укропчиком там присыпь, лучком. И немного. - Он вновь обратился к племяннице: - Сегодня только Секретаренко будет с одним московским.
   Подмигнув Марине, удивленной дядюшкиным тоном, Лада плавно вытекла в коридор.
   Когда она, в полном соответствии с руководящими указаниями, строгала бутерброды, на кухню вылез Родион Кириллович, придирчиво понаблюдал за ее работой, но к чему прикопаться, не нашел. Пошарил на полках, стащил с блюда бутербродик, скушал, громко чавкая плохо пригнанными протезами, и прошуршал Ладе:
   - Лимон еще нарежь тоненько да на блюдечко положи. Печенье в вазочку пересыпь. И шпажки в бутерброды воткни... Ты теперь вместе с Маринкой приходи. Она прибираться и готовить будет, а ты уколы делать. Я платить буду. По рублю... по полтора.
   Лада подумала.
   - Вообще можно. Я еще альбуцид вам капать буду, чтоб глаза не слезились. И шприцов одноразовых принесу. Коробка у меня есть, а потом покупать придется. Старик удовлетворенно хрюкнул и ушел. Гостиная, куда минут через десять Лада внесла блюдо с бутербродами, была обставлена весьма своеобразно. Вся мебель, за исключением высокого встроенного стеллажа с закрытыми полками, - овальный столик на гнутых ножках, три кресла, высокая конторка, пустой мольберт, две консоли, увенчанные горшочками с каким-то вьющимся растением, - была смещена в центр, а все пространство стен, от пола до высокого лепного потолка, сплошь увешано картинами. Большими, маленькими, в рамах и без, прямоугольными, квадратными, овальными. Половина громадной гостиной была разделена на четыре ниши перегородками, тоже заполненными картинами. В одной нише жужжала пылесосом Марина. Заметив, что Лада рассматривает картины, она выключила пылесос и встала рядом.
   - Нравится?
   - Не пойму. Много слишком. В глазах рябит.
   - Ой, тут столько всего! Боровиковский, Венецианов, Федотов, передвижники... Иностранцев много. Вот, здесь, гляди, Лиотар - ну, тот самый, у которого "Шоколадница" в Дрезденской галерее. А вот эти маленькие - французы. Грез, Фрагонар, Ватто...
   - Ватто-манто! Тряпки размалеванные... Стой, а вот эту я знаю. У нас в областном такая же висела.
   - У вас копия, наверное... Хотя это же Саврасов, "Грачи прилетели". Он этих "Грачей" штук сто написал.
   - На полбанки не хватало? - язвительно спросила Лада.
   Она перешла в соседнюю нишу и затихла. Подойдя к ней, Марина увидела, что та пристально разглядывает какой-то азиатский пейзаж. Камни, желтые горы, ослепительно голубое небо, на склоне прилепилась белая мазанка.
   - Это, кажется, Верещагин. Был такой художник, до революции еще. С русской армией в походы ходил, там и рисовал...
   - Заткнись! - тихо бросила Лада, не спуская глаз с картины.
   Из оцепенения ее вывела трель кукушки и стук палки по косяку.
   - Заснула, что ли, корова?
   Лада резко обернулась. В дверям старик, переодевшийся в черный костюм, чуть ближе - Марина с опущенной головой.
   - Открывай иди! - продолжал шипеть на нее дядя. - Да только прежде посмотри, точно ли Секретаренко...
   Один из пришедших был длинный, тощий, сутулый, с воровато бегающими глазками, второй - благообразный низкорослый толстячок с аккуратными усиками. Одеты оба солидно, в недешевые импортные костюмы. С собой они принесли большой сверток, плоский и прямоугольный. Картину, скорей всего.
   - Прошу знакомиться, это Арнольд Пахомович Эфендиев, - представил толстячка сутулый. - А это, Арнольд Пахомович, тот самый Родион Кириллович, про которого...
   - Наслышан, наслышан, - прервал его Эфендиев, протягивая старику пухлую ладошку.
   После непродолжительного обмена любезностями гости и хозяин прошествовали в гостиную, а Марина была отправлена на кухню готовить чай для отказавшихся от коньяка гостей. Секретаренко и Родион Кириллович уселись в кресла, а Эфендиев заходил по комнате, цепким взглядом разглядывая картины и отпуская комментарии. Секретаренко с готовностью отвечал на его вопросы. Старик молча сосал лимон, присыпанный сахарной пудрой.
   Ладе это скоро прискучило, и она отправилась помогать Марине. Возвратившись с чашками и заварным чайником, она увидела, что на мольберте стоит принесенная картина - серые угловатые, апельсины на буром фоне, а вся троица сгрудилась возле нее, оживленно жестикулируя и обмениваясь непонятными фразами:
   - Но экспертиза самого Панова...
   - Из Щукинской коллекции, что ли? Так ведь в каталоге двадцать девятого года...
   - Панов или не Панов, а за Сезанна я это не взял бы.
   - Побойтесь Бога, Родион Кириллович! Аутентичность несомненна. Готов за двух Ге и три листа...
   Лада возвратилась на кухню, встала у окна, закурила, выпуская дым в раскрытую форточку.
   - Ну что они там?
   - Торгуются. Толстый за фрукты плесневелые хочет три листа и Ге. Ну, Ге я еще понимаю - сам тоже ге порядочное втюхивает. Но три листа?.. Тридцать тысяч, что ли?
   - Может быть, - на всякий случай отозвалась Марина, не вполне поняв Ладины слова. - Или графики три листа.
   - М-да. - Лада замолчала, крепко затянулась и выбросила окурок в форточку. - Надолго это?
   - По-разному бывает.
   - Я пойду, пожалуй. Тоска тут. Посуду за этими, - она показала в направлении гостиной, - без меня приберешь.
   - Останься, а? Ну, я прошу тебя! Если хочешь, прямо отсюда в ресторан закатимся. А? Я угощаю - вчера получку дали.
   - Да ну на фиг. Лучше в кулинарии пару табака возьмем. А водочка найдется...
   - И как тебе? - Марина выжидательно смотрела на подругу. От водки глаза ее замаслились, щеки пылали. Да, пожалуй, с двух-то рюмашек оно вроде и не должно бы так.
   - Это ты насчет похода к Родиону твоему? Ничего, халтурку вот легкую срубила себе.
   - Что? Какую еще халтурку?
   - Уколы ставить звал. - Марина вздрогнула, и это тоже не ускользнуло от внимания Лады. - По полтора рубля обещал. Это ж в месяц сорок пять выходит. И от работы моей два шага. Я согласилась.
   Марина налила по третьей. Рука ее дрожала, и несколько капель пролилось на клеенку.
   - Уколы... - с запинкой произнесла она и решительно поднесла рюмку ко рту. Продышавшись, с остервенением спросила: - И не противно тебе будет сморчка поганого обслуживать?
   - Ты ж обслуживаешь... Хотя у тебя интерес, конечно... - Марина дернула горлом. Лада выдержала паузу и продолжила: - А мне он таким уж поганым не показался. Дедок как дедок. С прибабахом, конечно, ну да все такими будем, коли раньше не помрем.
   - Дедок как дедок, говоришь?! - взвизгнула Марина. - Да это ж гад, изверг, хуже Гитлера! Еще до войны в НКВД конфискованным имуществом занимался. В блокаду - не знаю, мародерствовал, наверное, квартиры выморочные грабил, казенным мандатом прикрываясь, или еще что, только именно в те годы и начал живопись собирать. И после войны по дешевке скупал добро - трофейное или у бедствующих, голодных. А то и вовсе даром получал. Возьмет якобы на комиссию, а продавца или арестуют очень вовремя, или бандиты зарежут. - Голос ее понемногу крепчал. Несло, как с горы на санках. - Что-то продавал с выгодой, клиентуру постоянную завел из военных, ученых, артистов - тогда тоже состоятельные люди были. А что приглянется - себе оставлял. Собиратель! Жена его первая в бомбежку погибла, так он на искусствоведше из Русского музея женился, та его уму-разуму учила.
   - Тетка твоя, что ли?
   - Нет, тетя потом была. А искусствоведша та лет через пять после свадьбы погибла. Очень как-то странно погибла - под машину попала на пустом проспекте, в три часа ночи. Много знала, наверное...
   - Это все он тебе рассказал? - с нехорошей улыбкой спросила Лада.
   - Нет, конечно. Тетя в больнице, перед самой смертью. Она ведь знаешь, отчего умерла? Рыбой отравилась. Три дня в судорогах билась без сознания, только в последний денек ненадолго в себя пришла, а тут как раз я у койки дежурила... Так вот, она точно знала, что это муж ее со свету сжил. Не ладили они в последние годы, она как-то пригрозила, что сообщит обо всех его подвигах куда надо. Ну, он тогда ее задобрил подарком дорогим, а через неделю - приступ, "скорая"... После похорон он меня первое время и знать не хотел, а как здоровье сдавать начало, вызвонил, чтобы я, значит, его обихаживала. И намекнул наследников, мол, кроме тебя не имеется, но коли недоволен твоей службой буду, государству все отпишу. Тем до сих пор и помыкает, сволочь. Сначала раз или два в неделю заходила, а теперь вот каждый день приходится. Пашешь на него, а сама думаешь - сдох бы ты поскорее!
   - Давно? - спросила Лада, подливая Марине водочки.
   - Что давно?
   - Давно мысли такие одолевают?
   - Да уж восемь лет как, с самой теткиной смерти. Я его и раньше-то не любила. Ни разу ничем не пособил, даже словом добрым, а ведь как бедствовала иногда - хоть в петлю лезь. А я ж его родная племянница, не тети Риммина. Остальная родня наша в Пермской области в колхозе век доживает. Только он в люди выбился да я вот. - Она горько усмехнулась. - Супружника питерского студенточкой по пьяному делу подцепила, врачишку, блядуна хренова, через то сама ленинградкой стала... - Марина хлебнула водки, закусывать не стала, а вместо этого попросила: - Дай-ка закурить.
   Затянулась неумело, раскашлялась, водички попила и с новой силой продолжила:
   - Знаешь, а я ведь давно уже все продумала. Ему стимуляторы сердечные прописаны. Таблетки, а раз в сутки - укол. Кокарбоксилаза и ноль-один процентный атропин... Но если резко дозу увеличить или концентрацию, сердечко-то и зайдется, лопнет. И все, никаких следов.
   - Нет человека - нет проблемы, - задумчиво произнесла Лада. - Ну, и зачем дело стало, раз никаких следов?
   - Да я уж сколько раз собиралась! Неделями не спала, все переживала, представляла себе, как я его... Ампулу нужную раздобыла, раз даже в шприц закачала. Но не могу... понимаешь, не могу своей рукой, вот так вот, хладнокровно. Сколько себя не заставляла - не могу, и все!
   Она резко повела рукой и смахнула со стола тарелку с остатками сыра. Упав на мягкий линолеум, тарелка не разбилась. Поднимать ее никто не стал.
   - Одним я теперь желанием живу, и грежу им, и брежу... Вот если бы только кто-нибудь... Я бы все отдала...
   Она замолчала и, закрыв лицо руками, расплакалась. Лада не шелохнулась. Отрыдавшись, Марина подняла голову и робко, выжидательно посмотрела на подругу. Та молчала. Пауза была мучительной. И когда Марина почувствовала, что сейчас сойдет с ума, Лада тихо, отчетливо выговаривая каждый слог, произнесла:
   - Все - это что конкретно?
   - Я бы... я бы... и тысячи не пожалела, - задыхаясь, прохрипела Марина.
   Лада поднялась, медленно подошла к Марине, придвинула табуретку и села рядом, положив ей руку на плечо. Марина закрыла глаза.
   - Тысячи? - ласково переспросила Лада. - Тысячи рублей, я правильно поняла? - Марина чуть наклонила голову. И тут Ладины железные пальчики впились ей в плечо, попав в какую-то болезненную точку. Марина вскрикнула, но хватка не ослабла. - Нет, дорогуша, тысячу ты мне за один этот разговор наш заплатишь, потому что за пустой базар отвечать надо.
   Марина закивала, как китайский болванчик. В это мгновение она готова была согласиться на все, лишь бы ушла боль. Но боль уменьшилась лишь на чуть-чуть.
   - Жду три дня. Если во вторник к вечеру вот на этом столе кусок лежать не будет, без ушей останешься. Я не шучу.
   - Да, - пролепетала Марина побелевшими губами. Беспощадные пальцы разжались еще на миллиметр, и Марина смогла глотнуть немного воздуха.
   - Больно, отпусти, - прохрипела она еле слышно. - Сколько ты хочешь?
   - Это если на твою мокруху подпишусь? - Пальцы отпустили плечо, но ладонь придавила Марину неожиданной тяжестью. - Я, конечно, не знаю, что ты там за картинки эти огребешь, в этом не сильна, но кое-что из беседы дяди твоего с гостями я усекла. Получается так - картинок у него там штук полтораста. Ну, сто двадцать. На круг каждая уйдет минимум за тысячу. Значит, сто двадцать тысяч. Половина твоя, половина моя.
   - Но...
   - Это самый маленький счет, смешной даже. Армяшка тот усатый за свои цитрусовые пятьдесят кусков просил или на два Ге соглашался. Выходит, одно Ге уже на двадцать пять тянет, прикинь. А оно там не одно такое. Если ты, родственничка схоронив, с Секретаренком тем же грамотно переговоришь, он тебе на другой же день миллиона два в зубах принесет и себе столько же наварит. А про настоящую цену я вообще не говорю... Так что лови момент, хорошая моя. Или ко вторнику тысячу добудь, а потом сиди в дерьме, не высовывайся и жди, кого раньше кондратий хватит - дядю Родю твоего или тебя.
   - Я понимаю, но... но шестьдесят тысяч сразу...
   - Можно и не сразу, но тогда больше. Через месяц после дела - семьдесят... Или постой, еще вариант имеется. Родион твой ведь не только меняется, но и покупает-продает. Стало быть, должен наличность держать, и немаленькую. Хранит, конечно, дома. В сберкассу не сдает, из рук не выпускает. Не доверяет, так?
   - Так...
   - Ну и где дома? Не в матрасе же... Думай, родная, за хорошую мысль скидку сделаю.
   Лада наконец убрала руку с Марининого плеча, отодвинулась и, словно не было никакого напряженного разговора, дружески предложила:
   - Добьем для просветления мозгов?
   И расплескала остатки водки по стаканам, в которых прежде был лимонад для запивки. Марина, резко запрокинув голову, залпом осушила свой стакан. Лада лишь пригубила, поставила на стол и прищурясь посмотрела на собеседницу.
   - Давай рожай, что ли. Чую, есть догадки.
   Марина сокрушенно вздохнула.
   - Сейф у него в стене. Как раз напротив окна. Под портретом графини какой-то на коне. Раньше на этом месте другая картина висела...
   - Найдем. Замок цифровой или какой?
   - И цифры, и ключ нужны. Мне про сейф тетя рассказала, а я потом проверила, когда его с язвой прободной в больницу увезли, прямо на стол. У меня только один вечер был: ночью, как наркоз отошел, он там на все отделение скандал закатил, меня через медсестру высвистал, чтоб срочно ему ключи от квартиры сдала. Вот так... А в сейфе, между прочим, деньги были немалые. Много пачек. Так взять хоть одну хотелось, но он бы меня убил потом...
   - И даже не пересчитала?
   - Ты что, заглянула только... Страшно!
   - Страшно... - повторила Лада, чуть заметно искривив губы. - Ну, и какая, говоришь, там комбинация? Ключик где?
   Марина метнула на нее затравленный взгляд. На закушенной губе проступила капелька крови, но Марина не заметила. Ей хотелось выть от безысходности. Ну с чего, с чего, спрашивается, ляпнула этой душегубке про сейф? Ах, как лопухнулась, как лопухнулась!
   - Ключ он под конторкой держит, там на дне ящичек плоский, специальный. Фанерку на себя потянешь, он и вывалится.
   - У-гу... А цифры?
   - Один-девять-ноль-пять. По его году рождения. Выпалив эти слова на одном дыхании, Марина опустила голову.
   - Оригинально... Даю минуту: если соврала, можешь поправиться. Наказывать не буду. А потом пеняй на себя. - Лада вновь обняла Марину за плечи. Та вздрогнула и сжалась в комок. - Ну?
   - Что ты, что ты, все точно... - залепетала Марина. - Не сомневайся...
   - Проверю, - многозначительно сказала Лада и убрала руку. - Что там найду, то мое. Если меньше шестидесяти получится, разницу взыщу. Сколько и когда - дам знать заблаговременно.
   - А... а если больше будет? - дурея от собственной смелости, прошептала Марина. Лада усмехнулась:
   - Чужого недополучить боишься, Валерьяновна? А ты не боись, тебе всяко останется. За три жизни не прохаваешь. - Ее пальцы сгребли волосы на Маринином затылке, потянули вниз. Лицо Марины невольно поднялось, повернулось к Ладе. В глазах стояли слезы. - Слушай меня, тварь, и запоминай. Я таких гнид, как дядя твой, давила и давить буду, и деньги тут ни при чем. Деньги что? Грязь... Ты моргалами-то не лупай, лучше вспомни, кто первый про них запел, кто на тыщу сраную купить меня собирался? То-то. Другой бы расклад дала, душевный - так я б тебе его безвозмездно в клочья порвала, за дружбу и за правду. А теперь у нас совсем другой шансон играет. И тут уж я на дешевку не клюну, хватит, наклевалась. За простоту свою кровью заплатила, своей и чужой, душой изувеченной, месяцами госпиталей и психушек, детьми, что не родила и не рожу уж никогда. Родину, блин, защищать рванула - туда, где этой Родины век бы не знали! И что взамен? Бесплатная аптека, клетуха эта кооперативная, на которую все наши со Славкой чеки валютные ушли, раз в месяц - пайки ветеранские, кило крупы да водяры литр. И то мразь чиновная за этот литр в говно втоптать готова - ходят, мол, тут всякие, героев из себя строят... Так что я, голуба моя, второй раз не фраернусь, так все оформлю, чтобы больше в ус не дуть и на всех класть с прибором. Просекла тему?
   Она резко выпустила Маринины волосы, и та ткнулась носом в стол. Лада поднялась и шагнула к буфету.
   - Светает уже. Вали-ка ты в койку, подельница, заспи ночку грозовую. - Она накапала в стакан воды каких-то желтых капель и поднесла Марине ко рту. Хлебни спецпродукта, в лавке не купишь. А нас отечество исправно снабжает, чтобы спали да кошмарами не маялись.
   Марина послушно выпила.
   - Теперь быстро на диван, пока не отрубилась. А я еще посижу, помозгую.
   Где-то гремел первомайский салют, но из окна Ладиной кухни его не было ни видно, ни слышно. На столе, отнюдь не праздничном, стояли две чашки, вазочка с вареньем и тарелка с баранками.
   - Завтра вечером погуляем, - пояснила Лада. - Будет повод.
   У Марины задрожала челюсть.
   - Вот-вот, правильно поняла. Мне послезавтра с ребятами в Теберду ехать. На весь сезон там останусь, вернусь только в октябре. Завтра подойдешь часам к десяти. Серега сюда заедет, у вашего дома дорога разрыта. На пикник отправитесь. А я с дядей Родей попрощаюсь - и сразу к вам. Электричкой, автобусом. Маршрут знаю. Ночку покутим у костерка, а утром я прямо оттуда на поезд, а ты - вступать в права наследия. Но аккуратно, не спеша, как учили. И чтобы роток на замок, ясно? Сереге ничего сболтнуть не вздумай. Все поняла?
   - Да, - сглотнув, пролепетала Марина. - Только на пикник зачем?
   - На всякий пожарный. Чтобы в случае чего народ подтвердил, что мы обе там оттягивались... Ну все, теперь иди домой, выспись хорошенько. Завтра ты должна быть бодрая, спокойная, веселая. А про дело вообще постарайся выкинуть из головы, оно тебя теперь не касается.
   - Тебе легко говорить...
   - Ага, легче всех! Я ж старичков каждый день на завтрак кушаю, ты не знала?.. Ладно, вали, мне собираться надо. Я вот тебе тех капелек в пузырек накапала. Дома примешь, и до утра заботы отлетят.
   - Так а ты чего? Не едешь, что ли? - растерянно спросил Серега.
   - Попозже подъеду, прямо к ужину. Мне в двенадцать инструктаж проводить со своими "чайниками". Я тебе в машину барахлишко свое покидаю, а завтра с утреца ты меня на вокзал подбросишь.
   - Ну, годится. Только ты там побыстрей с ними заканчивай.
   - Как только, так сразу... Маришка, загружайся! Серега подбросил Ладу до метро и покатил с Мариной дальше. Лада посмотрела им вслед, пробормотала: "Вот так!" - и скрылась за прозрачными дверями станции...
   А поздним вечером того же дня в спальный вагон "Красной стрелы" вошла сногсшибательная брюнетка в яркой боевой раскраске и со спортивной сумкой через плечо. Войдя в купе, она подняла полку, переложила сумку в багажный сундук, уселась сверху и раскрыла журнальчик.
   Поезд тронулся. Минут через десять, когда за окном еще не отмелькали окраины, в купе вошел пожилой отутюженный проводник и попросил билет. Брюнетка протянула сразу два.
   - А попутчик ваш покурить вышел? - вежливо спросил проводник.
   - Жених? На поезд опоздал, наверное... Так что буду горевать в одиночестве. Вы, пожалуйста, никого ко мне не подсаживайте. Все же оба места оплачены.
   - Да уж понимаю, - сказал проводник. - Чайку не желаете?
   - Будьте любезны. Один стакан, с лимоном. Попив чаю, брюнетка закрыла дверь на "собачку", разделась, подумав, сняла и положила на столик парик, искусно сделанный из натуральных волос, сложила в специальный контейнер с раствором подкрашенные контактные линзы. Оглядев себя в зеркало, прапорщик Лада Чару сова нырнула под одеяло...
   Утром из здания Ленинградского вокзала вышла все та же брюнетка - в элегантной замшевой курточке, с синей сумкой через плечо. Уверенно подошла к ожидающему выгодного пассажира таксисту.
   - На Кутузовский, шеф! - Увидев не шибко довольный фейс, она усмехнулась. - Разрешаю хоть через Измайлово. Я не спешу.
   II
   - Степь да степь круго-ом! - надрывался будильник. Таня, не открывая глаз, нажала на рычажок, и будильник захлебнулся. Она перевернулась на другой бок, надеясь урвать еще хоть чуточку сна, но не тут-то было. На полу возникло шевеление, урчание, а потом Тане в затылок ткнулось нечто мокрое и холодное.
   - Бэрримор! - укоризненно пробормотала Таня. - Отстань, а?
   Но хитрый скай-терьер умело притворился, будто не понимает человеческого языка. Это он делал всякий раз, когда выгоднее было притвориться идиотом. Ну прямо как Ленечка! Сейчас псине это было явно выгодно - ему очень хотелось на утреннюю прогулку. К тому же так ласково пригревает майское солнышко, а на весенней земле, на которой только-только начинает пробиваться травка, после зимы осталось столько всякого, с собачьей точки зрения, интересненького.
   Терьерчика Леня подарил ей совсем щеночком, еще, в конце октября, примерно тогда же, когда снял для нее эту квартирку на Светлановском, окнами на Сосновку - как можно дальше от прежних ее мест, улицы Шкапина, а главное, Купчино. Поначалу особо ретивые поклонники доставали ее и здесь. Пару раз приходилось прибегать к Лениной помощи. Один - из комиссионки на Апраксином Дворе оказался совершеннейшим пакостником. В первые же дни в ее квартире стали раздаваться весьма неприятные звонки: какая-то анонимная, но явно малолетняя шелупонь обзывала Таню "жидовской подстилкой" и обещала с ней разобраться. Участникидтой акции устрашения не учли одного: Ленечка поставил Тане аппарат с автоматическим определителем номера, которых в городе не было еще ни у кого. При первом таком звонке Таня записала номерок, высветившийся на табло под кнопочками, а при втором пожаловалась Ленечке. Вычислить шпану оказалось делом двух минут, найти и провести воспитательную беседу - делом двух часов. Пацаны-пэтэушникй раскололись моментом, выдали дяденьку-организатора. Наказание было неотвратимым - Ленины деловые партнеры, оказавшиеся к тому же прямыми начальниками неуемного Таниного почитателя, не вдаваясь в объяснения, выперли его с хлебного местечка и выдали негласный волчий паспорт. После этого ее такого рода звонками не тревожили.
   На то, чтобы вернуть Таню в кинематограф, Лениных связей не хватило - не его епархия. Зато он в два дня устроил ей годичный ангажемент в варьете ресторана гостиницы "Ленинград". Это было предприятие серьезное, щедрое, но требующее отдачи. Каждый день приходилось репетировать номера, бегать в танцкласс со всем кордебалетом, брать уроки вокала, ходить к массажисту, педикюрше... Поначалу с отвычки было трудновато, тем более что Леня, метеором ворвавшийся в ее жизнь и моментально ее перекроивший, через неделю вынужден был возвращаться к себе в Мурманск, куда он перевелся из Североморска, а приехать снова сумел только под Новый год. Так что опереться было не на кого, только на саму себя. Но овчинка явно стоила выделки: не говоря уже о материальной стороне дела, Татьяна Ларина вновь стала являть себя миру - в январе ее показали по городскому телевидению с несколькими новыми романсами, начали крутить по радио, л весной она съездила в Москву и записалась для осенней передачи "Песня-82".