Вересов Дмитрий. Крик ворона (Черный ворон - 3)

   Недолговечный Савелий Дмитриевич Черновол остался в поле у железнодорожного полотна. Навстречу новой жизни ехал Павел Эмильевич Розен.
   - Зря ты его перышком не чкнул. Для подстраховки. А то вдруг оклемается, заяву сделает, и нас на первой же станции под белы рученьки да в черный воронок.
   Петров, не переставая рыться в сумке Павла, с убеждением сказал:
   - Не бзди. Этот не заявит.
   - Это ж почему? - усмехаясь, спросил Комаринцев.
   - Узнал я его. Как он меня про Таджикистан спросил, так и узнал, хоть он и масть сменил. Рожа новая, имечко новое. Никакой это не Черновол, а Чернов, геолог. Я так понимаю, что в бегах он, по тому же делу, что и я. Пусть и дальше бегает.
   - Бывает в жизни всякое... - философски заметил Комаринцев. - Есть что интересное?
   - Только в ксивнике. Чириков почти целая пачка и набор черно-белых на все случаи жизни. Везуха, брат Вобла. Решаем так - бабки тебе, ксивы мне. Согласен?
   - А барахло?
   - Оно и есть барахло. Хочешь - забирай, а нет - за борт. В Ростове разбегаемся.
   - Но ты ж вроде хотел...
   - Перехотел. Отвык я, Воблушка, по малинам хо-ваться, от ментовских бегать. Мыслю так: раз прапор Петров кончился, пусть теперь начнется Черновол вольный человечек. Сыщу тихий уголок потеплее, обживусь, присмотрюсь, где там что плохо лежит. Опять же и фотку переклеивать не надо. Волосню перекрашу, бороду отращу - самое то...
   - Всплыл! Черновол Савелий Дмитриевич, Кемский охотничий заказник. Три недели назад принят егерем. Даем команду?
   - Не торопись. Пусть там, на месте проверят, точно ли он. Переправь им фотографию Чернова, словесный портрет. Не забудь предупредить, что он сделал пластическую операцию. Если подтвердится - пусть действуют.
   Нового егеря хватились не сразу, только когда лошадь его пришла в поселок с перекушенной уздечкой и без седока. Заказник был обширен, и егеря нередко оставались на ночь, а то и на несколько, на дальних кордонах, где для этих нужд стояли вагончики или избушки. На месте одной из таких избушек, стоявшей в самой глуши, поисковая группа обнаружила черное месиво из разбухших от надолго зарядившего дождя углей и мокрой сажи и торчащий в небо почерневший обломок печной трубы. В самой середине пожарища были найдены человеческие останки, обгоревшие до неузнаваемости. Незамеченным пожар остался лишь потому, что начавшиеся дожди не дали ему распространиться на лесной массив. Никаких следов чьего-либо пребывания здесь до прихода группы следствие не нашло, только на ветке отыскался обрывок уздечки. Методом исключения следствие пришло к выводу, что погибший является егерем заказника Черноволом Савелием Дмитриевичем, а причиной гибели послужил пожар, возникший вследствие либо самовозгорания, либо неосторожного обращения с огнем. Закрытое было дело неожиданно затребовали в Петрозаводск, в республиканскую прокуратуру, где в ходе доследования было установлено, что по поддельным документам на имя Черновола в действительности проживал Чернов Павел Дмитриевич, кандидат геолого-минералогических наук, пропавший без вести в марте сего года.
   Сначала он дал себе сроку год; страсти поулягутся, шеровские ищейки перестанут вынюхивать его, о нем забудут, и тогда он вернется к Тане, обнимет Нюточку, и они будут жить долго и счастливо. Но чем больше он размышлял о будущем, тем проблематичнее представлялся такой быстрый и упрощенный вариант. К прошлому; даже к самому прекрасному, возврата уже не было.
   В Клайпеде его окружила совершенно новая, непривычная жизнь. Письмо дяди Миши подействовало волшебным образом: Арцеулов, заместитель начальника порта, принял его как родного, отвез к себе на квартиру, по кавказскому обычаю угостил шашлыками, приготовленными в электромангале прямо на лоджии, и домашним вином, не отказавшись и от вина, привезенного Павлом. На другой день по его распоряжению хорошенькая секретарша провела с Павлом обстоятельную экскурсию по порту, закончившуюся обедом в чрезвычайно милом кафе на набережной. Вечером того же дня Павел уже втащил свою сумку в отдельную комнату чистенького современного общежития. А на выходные Арцеулов повез его на дачу - скромный двухэтажный особнячок с крутой черепичной крышей в немецком стиле, утопающий в зелени сосен и корабельной лиственницы. Константин Заурович с гордостью демонстрировал дорогому гостю просторные комнаты, заграничную мебель, ковры, камины, коллекцию охотничьих трофеев и холодного оружия, красавицу жену на суперсовременной кухне, пышные клумбы, фонтан в виде пухлого позолоченного младенца, пускавшего струйку оттуда, откуда и полагается по анатомии. Павел вежливо рассматривал всю эту роскошь и все больше грустнел. Арцеулов, по-своему истолковавший причину пасмурного настроения гостя, покровительственно похлопал его по плечу и сказал:
   - Ничего, Паша, будешь умным - лет через пять у тебя не хуже будет. Пошли сациви кушать.
   Павел грустно улыбнулся. Все шло по кругу. Именно нежелание быть умным по-арцеуловски, по-рафаловичевски, по-шеровски и привело его сюда, а здесь все начинается заново.
   Должно быть, умный дядя Миша все-таки написал своему другу и земляку о том, какого рода человека препоручает его заботам, потому что Арцеулов, к величайшему облегчению Павла, больше к разговорам такого рода не возвращался. После обеда, когда они, развалясь в шезлонгах, пили кофе под журчание шаловливой струйки, он вполне по-деловому стал излагать возможности трудоустройства Павла, выяснять, на какую конкретно работу тот может и хочет рассчитывать, и даже не очень сильно удивился, когда Павел не назвал ни одного из самых лакомых вариантов.
   - Как у тебя, Паша, с образованием? - спросил Арцеулов.
   Павел чуть не ляпнул про геофак Ленинградского университета, но вовремя прикусил язык.
   - Среднее экономическое. Аральский индустриальный техникум.
   - Такой город загубили! - зло сказал Арцеулов. - Убили море, а город сам умер. Без моря жить не мог.
   - Да, - лаконично согласился Павел, ни разу не бывавший на Арале. "Ай да дядя Миша, все предусмотрел. Диплом из мертвого города - кто проверять будет?"
   - Экономическое, говоришь? Баланс знаешь? Дебит-кредит знаешь?
   - Забыл все. По специальности-то не работал.
   - А что работал? - чуть настороженно спросил Арцеулов.
   - Да разное. - Павел постарался максимально приблизить свой ответ к действительности. - Лаборантом в институте. В приборах немного кумекаю оптика, электроника. Инструктором по горному туризму. В экспедиции много ездил, с геологами, с нефтяниками. Статьи технические переводил, английский у меня хороший. Математику преподавал, - вспомнил он свои занятия с Георгием. Шофером работал.
   - На грузовой? - заинтересовался Арцеулов.
   - На легковой. Председателя колхоза возил.
   - Председателя? Меня возить будешь?
   -Но у вас, наверное, есть шофер?
   - Мой Егор давно на повышение просится. На рефрижератор.
   - А это разве повышение? - удивленно спросил Павел.
   - Конечно. Рефрижератор - это ведь что? Холодильник на колесах. А в холодильнике что главное? Лед. А лед - это что? Это вода замерзшая. А на такой воде какие деньги делают, знаешь? Большие деньги делают.
   - Как?
   - А так. Рыбу сухую заморозить - один вес, с водой - совсем другой вес. Больше сдашь - больше получишь. Больше получишь - лучше жить будешь. Нравится?
   - Не очень.
   Арцеулов хмыкнул, но промолчал.
   Уже во вторник Павел сел за баранку новехонькой черной "Волги". Рабочие его дни были ненормированы и неравномерны. То Арцеулов с утра до ночи носился по объектам и мероприятиям, возил с собой разный народ, в том числе и иностранцев - в таких случрх Павел выступал еще и в роли переводчика. То наоборот, с самого утра заседал в кабинете, отпускал Павла до вечера и страшно удивлялся, что Павел в такие дни не выезжал на отхожий промысел, а сидел себе где-нибудь в уголочке, а то и прямо в машине и спокойно читал книжку.
   - Странный ты все-таки, - говорил он с легкой примесью уважения. - А еще Розен.
   Иногда приходилось работать ночами, загружать из пакгаузов какие-то тюки, коробки, отвозить к Арцеулову на дачу, что-то забирать оттуда. В такие ночи Павел старался внушать себе, что все это происходит не с ним, но потом на душе долго оставался грязный осадок. Несколько раз он находил в машине конверты с деньгами - от ста до двухсот рублей - и всякий раз пытался возвратить их Арцеулову, но тот отнекивался и говорил, что деньги не его.
   После одной такой ночи Павел не выдержал:
   - Константин Заурович, не могу я так больше. Отпустите.
   Арцеулов прекрасно понял, о каком "так" говорит Павел, нахмурился:
   - Не пойму я тебя, Паша. Почему не хочешь жить, как все? Газет, наверное, много читаешь?
   Газет Павел как раз не читал вообще, разве что прогноз погоды и изредка программу телепередач. Бессмысленные передовицы, трескотня победных реляций с трудовых фронтов, маниакально-монотонные обличения загнивающего капитализма это все было ему нестерпимо скучно и казалось бесконечно далеким от реальной жизни. Но теперь, впервые поварившись на "народнохозяйственном объекте", он начал понимать, что вся газетная и прочая демагогия, наоборот, неотрывна от жизни, как неотрывны друг от друга две стороны медали. В ситуации тотальной лжи патетические бичевания "отдельных пережитков" и филиппики в адрес несунов, расхитителей и спекулянтов оборачивались идеологическим обеспечением тотального воровства, а тотальное воровство, существующее как бы вопреки официальным доктринам, обеспечивало этим доктринам реальную экономическую основу. А вместе они выстраивались в систему координат, в которой ему, Павлу Чернову, ныне Розену, не было места.
   В феврале он сдал казенную "Волгу" упитанному юноше с вороватыми глазками и устроился преподавать физику на курсах штурманов. А в апреле под откровенно фальшивые завывания идеологических баныпи скончался очередной генсек и последний "руководитель ленинского типа", не уважаемый даже самыми твердолобыми ортодоксами, и у всего соцлагеря объявился новый начальник, ошеломивший всех молодостью, хрущевской манерой поддерживать шляпу ушами и умением долго и складно говорить без бумажки. Некоторое время население оторопело наблюдало, как новый лидер запросто, словно гоголевский квартальный, "деспоти-рует с народом дезабилье", и вслушивалось в каждое слово, слетевшее с высочайших уст, но потом быстро смекнуло, что слова эти хоть и свиваются в законченные фразы, но смысла никакого не несут, а стало быть, можно спокойно отправляться доворовывать то, что еще не успели.
   В этот-то оторопелый промежуток Павел и начал время от времени заглядывать в газеты.
   Павел сидел в крохотном читальном зальчике и перелистывал подшивку "Ленинградской правды" - газеты в библиотеку поступали из разных точек Союза, хотя и с опозданием. Он коротал время, ожидая, пока библиотекарша, высокая сухопарая старуха с пронзительными черными глазами, наберет по его списку необходимые справочники и пособия. Через неделю начинались занятия с летними, ускоренными группами, и нужно было внести кое-какие изменения в курс.
   Глаза его скользили по полосам, выхватывая то фотографии знакомых мест, то фамилии, памятные по прошлой жизни. Исаакиевский собор в ограде лесов, Стрелка с птичьего полета, на симпозиуме выступил член-корреспондент АН СССР А. Ю. Кухаренко, Ленинградский областной комитет КПСС с глубоким прискорбием сообщает...
   На 69-м году жизни, после тяжелой, продолжительной болезни...
   Павел резко встал, опрокинув стул. Он опоздал на тридцать семь дней. Но на сорок не опоздает.
   У Лилии Теодоровны Рафалович день упал на минус, с самого утра. Это ж мало того, что пришлось впустую прокатиться на СТО, где эти пропойцы так и не отрегулировали задний мост, и она была вынуждена в метро трястись через весь город в ателье, а там битый час объяснять, что нечего валить на "нестандартную фигуру", если у самих руки не из того места растут. Так еще и в молочном опять не было ряженки, а в булочной ее нагло обсчитали на тридцать копеек, а когда она тактично, но твердо на это указала, так ее же еще и обхамили! А дома что если вы думаете, что лучше, так нет. В почтовом ящике очередное письмо от мамаши, якобы из Харькова, а на самом деле из Хайфы, и опять одни слезы: и жарко, и ноги болят, и Беллочкина родня ее не уважает, за приживалку держит, и картошка дороже апельсинов, и домой-то тянет, и березки в снегу снятся. А вонючий лагерный хозблок не снится? А коечка в грязном бараке, где тоже не духами пахнет, не снится? А не снится, сколько стоило ее оттуда вытащить и отфутболить на историческую родину?.. Только чуть отошла от письма, откупорила баночку пива из холодильника - так нате вам, звонит вторая мамаша, Ленькина тетя Рива, и очень интересно рассказывает про свои болячки ровно сорок три минуты по швейцарским часам. Так и это еще не все. Только повесила трубку, приходитЛеня, злой как черт, говорит приятную новости что в торге лютует ОБХСС и многих уже таскали к следователю, и от paсстройства ложится спать среди бела дня. Короче, когда снова зазвонил телефон, Лилия Теодоровна сняла трубку не в самом милом расположении духа.
   Подозрительно взволнованный голос сказал:
   - Леонида Рафаловйча, пожалуйста.
   - Он отдыхает, - резко ответила Лилия Теодоровна.
   - Это очень срочно.
   - А кто его спрашивает?
   - Это... это его друг детства. Вы только скажите ему, что... что произошла ошибка, Чернов жив, а погиб другой, и передайте...
   У Лилий Теодоровнм потемнело в глазах. Она хрипло вдохнула.
   - Нет, это вы передайте, передайте вашему пахану, чтобы перестал нас преследовать! Если вы не того угрохали, это ваши проблемы! Мы вам его честно сдали! - провизжала она в трубку, и в ее визге мешались животный страх и лютая ненависть.
   - Погодите, я...
   Но она уже припечатала рычаг кулаком.
   - Лиля! - прокричал из спальни Рафалович. - Кто звонил?
   Она ответила не сразу.
   - Какой-то пьяный идиот. Не туда попал и стал права качать.
   Павел толкнул застекленную дверь и вошел.
   - Хэлло, Пол! - Бенджи Олпорт, инспектор Иммиграционной службы, показал в улыбке все шестьдесят четыре зуба и, не вставая, протянул руку через стол. Присаживайтесь. Есть для вас новости, уж не знаю, хорошие или плохие. Еще перед Рождеством я на всякий, случай закинул вашу анкетку в Муниципальную комиссию по благоустройству. Есть ответ. Положительный. Вы им подходите. Постоянное место в...
   - В полиции нравов? - искренне изумился Павел. Олпорт расхохотался.
   - Не смущайтесь. Девяносто пять процентов американцев сделали бы ту же ошибку. Все знают, что такое "vice squad", но "lice squads"-это шуточка только для служебного пользования. "Вшивая команда", а официально выражаясь, бригада эпидемнадзора. Приличное жалование, и занятие как раз для такого романтика, как вы.
   Будете ходить в почти космическом скафандре и истреблять врагов человечества струёй из большого серебристого баллона. Как в "Звездных войнах". - Отхохотав минуты полторы, Олпорт опустился в кресло в полном изнеможе- нии. - И будьте спокойны, место надежное. Пока в городе есть кварталы, где проживают полноправные граждане, страдающие избытком меланина и недостатком серого вещества, вшивой команде безработица не грозит. Ха-ха-ха! Ну не любят наши черные братья чистоту, и все тут. Только не считайте меня расистом, некоторые из афров - мои лучшие друзья... Ха-ха-ха, хорошая шутка, верно? Ну, что, старина, с вас пиво и чипсы!
   - Спасибо, Бенджи, непременно... Я, собственно, зашел поставить вас в известность, чтогоже получил положительный ответ на резюме, которое послал в Управление Национальных Парков. Меня приглашают на собеседование в Денвер, Колорадо.
   - О-о, значит, романтике космоса вы предпочли романтику дикой природы? Суровые скалы, островерхие ели, медовые росы, форель играет в хрустальных ручьях, прекрасные альпинистки срываются в пропасть, а отважные рейнджеры их оттуда извлекают... Но если серьезно, Пол, романтика быстро приедается, а работа там довольно сволочная. Торчать в беспросветной глуши за двадцать миль отвратительной дороги до ближайшего бара с кегельбаном, патрулировать и в дождь и в снег, снимать со скалы обкурившихся тинэйджеров, лезть под дуло браконьера, развлекать досужих туристов, расчищать дорожки, как дворник, - и все это за гроши... К тому же, если вы возьмете работу в другом штате, потеряете право на пособие.
   - Готов рискнуть, Бенджи. Что я теряю, если не подойду им и сразу же вернусь?
   - Только деньги на авиабилеты. Но это ваши деньги. Ха-ха-ха!
   - Хай, рейнджер! - приветливо сказала молодая женщина, сидящая у костра. Мы что-то нарушили?
   - Темнеет, мэм, вам пора спускаться, если не хотите ночевать на скале, сказал Павел.
   - А если мы именно этого и хотим? - с озорной улыбкой спросила женщина.
   - В таком случае, мэм, правила обязывают выписать вам счет в пятьдесят долларов за суточное пребывание на территории национального парка и зачитать вам инструкцию по правилам поведения в национальном парке в ночное время.
   - 0кэй! - Женщина вздохнула, отвернулась и крикнула куда-то за спину на почти безупречном русском языке: - Эй, Алекс, иди сюда, это интересно! Этот олух собирается читать нам инструкцию!
   Павел так и сел, раскрыв рот от изумления. Но его рот раскрылся значительно шире, когда из-за кустов показался все такой же взъерошенный и рыжий Шурка Неприятных в необъятных цветастых шортах до колен.
   - Miranda Writ? - недовольно спросил Шурка с жутким акцентом, видимо, не зная, как передать это сугубо американское понятие по-русски. - Он будет нас инструктировать о наших правах? Спроси, за что нас арестовывают?
   - За непроходимый и клинический идиотизм, - брякнул по-русски несколько пришедший в себя Павел.
   Тут уже женщина раскрыла рот, а Шурка, сразу не врубившись, что рейнджер-то заговорил на его родном языке, набычился и сжал кулаки.
   - Да кто ты такой... ой!
   - Незримый герой... ой-ой! - передразнил Павел. - А ты, Шурка, все такой же.
   И никакой Гоголь не описал бы последовавшую за этими словами немую сцену.
   Так в жизни Павла сверкнула очередная судьбоносная встреча. Причем судьбоносная применительно не только к будущему: Аланна,- так звали эту женщину, Шуркииу американскую жену, - невольно прочертила для Павла значительный кусок его прошлого.
   Ее история заслуживает отдельного рассказа, если не целого романа. Ее мать, Инга, родилась в семье инженера-горняка в украинском городе Краснодоне, жила в одном дворе с впоследствии легендарным Олегом Кошевым, училась в одном классе с Любой Шевцовой. Когда город заняли немцы, Инга бесстрашно и безрассудно включилась в подпольную борьбу, по ночам расклеивала антифашистские листовки, что-то химичила в сарае с зажигательными смесями и избежала страшной участи молодогвардейцев лишь потому, что была угнана на работы в Германию. Она попала в лагерь на востоке Франции. В октябре сорок четвертого лагерь был освобожден наступающим корпусом генерала Паттона и незамедлительно передан в ведение управления тыла. Ротой, под чьим началом оказался лагерь, командовал отпрыск семейства из "Светского Альманаха". Он был настолько импозантен в своей лейтенантской форме, сшитой на заказ у самих братьев Мосс, что больше уже ни на что не годился, и фактически ротой командовал мастер-сержант Алан Кайф, разбитной и оборотистый ирландец из Денвера, до войны служивший простым клерком в единственном городском супермаркете. Первым делом мастер-сержант Кайф распорядился помыть заключенных, переодеть в рабочие униформы со склада и накормить. Только после этого он скомандовал общее Построение и перекличку - и был сражен наповал внезапно открывшейся миру русалочьей красотой русской девушки Инги с непроизносимой фамилией Котляревская. Пока дальнейшая судьба "контингента" долго и нудно решалась в различных советских и американских инстанциях, бравый сержант сумел добиться ответного расположения Инги, и когда наспех переоборудованные товарные эшелоны увозили бывших невольников на Восток, в СССР, она одна осталась рыдать на перроне в окружении светло-серых "джи-ай". В эту минуту Инга всем сердцем рвалась туда, на далекую и милую Родину, - но не могла, поскольку была уже миссис Кайф. Она знала, что дома никто не ждет ее: земляки, попавшие в лагерь после нее, рассказали, что отца немцы расстреляли за саботаж, а мать нелепо погибла во время облавы. Но ей и в страшном сне не могло присниться, что чуть ли не все ее друзья и подруги по фашистской неволе, так радостно махавшие ей из открытых дверей вагонов шапками и платочками, из гитлеровских лагерей почти прямиком попадут в лагеря сталинские, без всякого суда и следствия. Об этом она узнала много позже и потом уже на родину не стремилась.
   Аланна была у Алана и Инги третьим ребенком и, по всеобщему мнению, самым удачным. От матери она унаследовала внешность и ум, от отца - напористость и авантюрность. С отличием закончив школу, Аланна Кайф сразу же получила стипендию на физическом факультете престижного колледжа Брин-Мор, а по окончании вернулась домой и поступила в докторантуру к старому и чудаковатому профессору Джорджу Вилаи, выходцу из Венгрии, участнику пресловутого проекта "Манхэттен". Когда проект был успешно апробирован в Хиросиме и Нагасаки, профессор, тогда еще молодой, год лечился в швейцарском санатории, а вылечившись, с жаром взялся за новую тему. Он был из породы бегущих за горизонт, и его философским камнем, его вечным двигателем на долгие годы стала сверхпроводимость. Вилаи без устали экспериментировал с самыми разными материалами, терпел неудачу за неудачей, начинал снова. Правительство, признавая прошлые заслуги ученого и, видимо, ощущая перед ним некоторую вину, щедро финансировало его работы. Своим фанатическим упорством он заразил новую ученицу. Аланна неделями не вылезала из его лаборатории, а старик кричал на нее, топал ногами, драл три шкуры, но души в ней не чаял. И именно Аланна, с пеленок знавшая русский, обратила внимание профессора на краткую статью о сверхпроводимости в "Вестнике Академии Наук СССР" трехлетней давности. Автором этой во всех отношениях революционной статьи был некий П. Д. Чернов, и оставалось непонятным, почему мировому научному сообществу это имя совершенно неизвестно и почему никто не обратил внимания на однозначные практические выводы, вытекающие из этой статьи. Конечно, оставалась вероятность, что статья эта - просто надувательство, но Вилаи слабо в это верил: он привык доверять престижу советской физической школы. Профессор немедленно связался с минералогом, старым своим другом профессором Кепке, получил первые образцы, провел первые опыты, опубликовал первые, весьма обнадеживающие, результаты. Эти публикации вызвали фурор не только среди ученых, но и среди промышленников, почувствовавших феноменальные экономические перспективы открытия профессора Вилаи. Хотя сам он неоднократно ссылался на статью неведомого Чернова, никто на это не обратил внимания. Вот тогда и началась та гонка за голубыми алмазами, о которой прочел в научпоповском журнале Павел.
   И сама Аланна не преминула принять участие в одной из экспедиций в Заир, откуда еле-еле унесла ноги после серии перестрелок и погонь.
   Следующая ее экспедиция носила, на сторонний взгляд, куда более мирный характер. Аланна решила использовать свое право на "саббатикал" - годичный творческий отпуск для самостоятельной научной работы - и треть его провести в Москве, в Институте Геофизики. Ведь именно под грифом этого прославленного учреждения была когда-то опубликована статья Чернова, с которой все и началось. Алмазная тема была тогда на подъеме, имя Аланны Кайф было известно многим так или иначе причастным к ней людям, так что мгновенно нашлись влиятельные спонсоры, выразившие готовность весьма щедро оплатить Аланнину командировку. С другой стороны, Советский Союз, оказавшийся в начале восьмидесятых годов в политической изоляции из-за афганской войны, не мог себе позволить прежнюю капризность в отношении лиц, желающих посетить страну не просто в качестве туристов, и всем консульским отделам МИДа на Западе было дано негласное указание не чинить препонов иностранцам, запросившим въездную визу в СССР с деловой целью. Тем более американцам. Московские власти охотно пошли навстречу всем пожеланиям доктора Кайф. Провожая дочь, стареющая, но не утратившая привлекательности Инга перекрестила ее православным крестом, всплакнула и попросила привезти горсть родной земли и всячески оберегать себя от козней НКВД. Отец пожелал ей привезти домой огромного и волосатого русского мужа.