-- Положитесь на меня, отец мой, страшиться вам нечего. Правда, веру не
продашь на метры, как обои, это более тонкий товар, и требует он
соответствующего подхода. Но, надеюсь, я неплохо зарекомендовал себя здесь.
Итак, отец мой, дайте руку и будем действовать вместе, я знаю, вы
принадлежите к той категории служителей бога, которые не ослеплены
религиозной рутиной, больше верят в дух, чем в букву писания, и прекрасно
понимают, что, если пастух отстанет, стадо обгонит его. Ну, а что касается
меня, то я доказал делом, что держу свои обещания. Если вы поможете мне,
через несколько месяцев мы пополним поредевшие ныне ряды верующих, превратим
их в армию благочестивых муравьев.
-- Странная у вас манера говорить о вере, сын мой... Товар! Нет, видно,
нам с вами не по пути...
-- Не следует придираться к словам, отец мой. Разве так уж важно, каким
путем ваши овечки вернутся в лоно церкви, главное, чтобы они вернулись.
Разве вы оставите на произвол судьбы желтеющие нивы? Если я брошу семена в
землю, разве вы пренебрежете урожаем? Откажетесь жать созревшие колосья?
-- Но почему... хотелось бы понять, почему вы стремитесь помочь мне,
бедному священнику?..
-- Отец мой, я хочу, чтобы люди ловили любое ваше слово. Пусть каждый
вечер, в час молитвы, все жители Тагуальпы видят и слышат вас по
телевидению. Каждый вечер вы будете напоминать им об их долге и не только по
отношению к богу, но и к кесарю. Об их религиозном и об их гражданском
долге. В плане религии это значит чтить создателя, а в гражданском --
покупать товары. Таким образом, экономика перестанет быть чем-то низменно
житейским, мы облечем ее в священные покровы. Вот чего я жду от вас, отец
мой. Кроме того, не забывайте, что когда ваша секта, -- продолжал Квота,
словно все уже было решено, -- разрастется с моей помощью, она построит
новые храмы, приобретет тысячи предметов религиозного культа, ей потребуются
кирпич, цемент, лес, черепица, стекло, медь, свечи, ладан, витражи,
требники, органы и еще многое, многое другое, -- словом все то, чем
изобретательный ум способен пополнить обряды и богослужения. Какой
богатейший рынок сбыта! Вы краснеете, отец мой, но почему этого надо
стыдиться? Какая религия стыдилась своего богатства? Разве Ватикан, разве
храмы Бенгалии не владеют неисчислимыми богатствами? Я обещаю вам богатство,
отец мой. Глядя на вашу секту, остальные религии старой, отставшей от века
церкви умрут от зависти. Скажите одно лишь слово...
-- Но вера... ведь вера не продается, как простые рубашки, и я...
-- Все продается, отец мой, все, разница лишь в методе. Мы же продаем
утомленным людям тишину, пустыню, небытие -- чудесное изобретение
присутствующей здесь сеньориты. Ну, а если нам не повезет, если мы ничего не
добьемся, что тогда? В худшем случае все вернется к прежнему. Вспомните-ка о
Паскале и рискните, святой отец. Рискните ради веры, вы же ничего не
теряете!
-- Дайте мне время поразмыслить, сын мой... -- взмолился Эспосито и,
увидев, что Квота нахмурился, добавил: -- Недельку, не больше... Ну, три
денечка... Два?
-- Нет. -- И Квота нетерпеливо мотнул головой: -- Вы должны решить
немедленно. Вы знаете отца Альтамираса?
Услышав это имя, Эспосито побледнел. Полная противоположность ему
самому, Альтамирас слыл человеком решительным, который ради достижения своих
целей не останавливался ни перед чем. Эспосито задрожал.
-- Основателя секты "Небесные профсоюзы"? -- спросил он, не в силах
скрыть беспокойства.
-- Тоже весьма прогрессивная секта, -- сказал Квота, -- и к тому же
процветающая...
-- Ну, положим, это только он так говорит! -- резко возразил священник,
побуждаемый завистью к конкуренту.
-- Нет, это правда, мне известны их доходы, -- безжалостно настаивал
Квота. -- Завтра он придет ко мне. Неужели вы дадите себя обойти?
-- Значит, надо вот так, сразу... -- пролепетал отец Эспосито.
-- Куй железо, пока горячо, -- вот в чем мудрость, отец, поверьте мне.
Ну чего вы сопротивляетесь? Все готово, дело только за вами... Одно лишь
слово над этим святым Евангелием... одно обещание...
-- Слово?
-- Даже не слово, одно движение вашей руки, -- живо сказал Квота,
подсовывая Евангелие под ладонь Эспосито. -- Браво! -- воскликнул он. --
Спасибо, поздравляю вас, отец мой, вы показали себя человеком дела! Наш союз
будет плодотворным, можете не сомневаться. Итак, во имя экономики Тагуальпы,
во имя процветания ваших "когорт", ради вящей славы господней!
Квота поднялся, широко раскинув руки, словно протягивая дарующие длани.
Эспосито робко улыбнулся и глубоко вздохнул. И вздох этот выражал боязливое
недоверие, умиротворенную, трусливую покорность перед свершившимся фактом и
первые проблески рождавшейся надежды.
-- Так с чего же мы начнем? -- спустя несколько минут нетерпеливо
спросил Эспосито. -- Я имею в виду наше общее дело. Вы уже разработали план?
-- Чуточку терпения, -- ответил Квота, подталкивая священника к выходу.
-- К чему такая спешка, времени у нас хватит, мы с вами еще повидаемся.
-- Но мне уже невмоготу ждать, -- сладострастно хихикнул священник. --
Право, я как ребенок... о мои овечки! Я горю желанием приняться за дело.
Квота помог Эспосито нацепить его антифон, микротелевизор, скребницу и
баллон с оксигенолем.
-- Ну, отец мой, до скорой встречи, -- сказал он, протягивая Эспосито
его шляпу с биноклем. -- Чуточку терпения, и все будет в порядке. Я вас
извещу...
-- Надеюсь, вы не сделаете ему ничего плохого? -- встревоженно спросила
Флоранс, когда святого отца удалось наконец выдворить. -- Было бы просто
ужасно злоупотребить таким простодушием...
-- Полноте, отец мой... то бишь, дочь моя... то есть моя дорогая
Флоранс, еще неизвестно, кто чем злоупотребляет, -- заметил Квота. -- В
конце концов, что такое его церковь? Страховое общество для
предусмотрительных душ. Но награды святой отец прикарманивает, а все
неприятности пусть расхлебывает боженька. Делает он это, не сомневаюсь, из
самых чистых побуждений... Пусть это будет простодушием, если вам так
хочется... Ну, пошутили и хватит. Не заставляйте меня повторяться. Мне нужна
религия -- все равно какая, лишь бы она помогла воспитать в людях
нравственную дисциплину, ибо без нее кое-какие меры, необходимость в которых
давно назрела, не только не встретят у населения должного признания, но даже
вызовут сопротивление.
-- Ах так... а какие же меры?
-- Поедемте со мной на заседание кабинета министров, и вы услышите
сами.
Час спустя Квота говорил министрам:
-- Сеньоры, судя по некоторым бесспорным признакам, пока, к счастью,
еще малочисленным, но пренебрегать коими было бы неблагоразумно, у
потребителей наступило своего рода пресыщение, потеря аппетита. Наша
обязанность -- немедленно начать борьбу с этими явлениями.
Если мы тщательно изучим американскую экономику, то заметим, что
руководствуется она одной бесспорной истиной, а именно: чем скорее вещь
приходит в негодность, тем скорее нужно заменять ее новой. Тогда как, чем
выше качество товара, тем больше оттягивается его замена, что в корне
противоречит основам экспансивной экономики.
Отсюда вытекает всем известный закон: увеличение выпуска определенного
товара требует сокращения срока пользования им потребителя.
Что было сделано до сегодняшнего дня? Были изучены и установлены сроки,
которые нельзя превышать, чтобы не отвратить клиента от покупок. Казалось
бы, вполне логично. Но так ли оно на самом деле? Может быть, вместо того
чтобы идти навстречу покупателю и производить добротные вещи, нам следует
поступить как раз наоборот: воздействовав на покупателя, выпускать товары,
которые будут приходить в негодность в максимально короткий срок.
Обратимся к наиболее яркому примеру, к нейлоновым чулкам. Вначале,
когда их требовалось ввести в моду и вытеснить шелковые, их делали
практически неизносимыми. Но это, естественно, имело чисто временный
характер. Когда с шелковыми чулками было покончено, наладили выпуск таких
нейлоновых чулок, которые уже через несколько недель начинали "ползти".
Затем, постепенно они делались все менее прочными, до той поры, пока
покупатели не стали выражать свое неудовольствие. Таким образом, выяснилось,
что в случае, если срок носки чулок меньше недели, их просто перестают
покупать, что грозит затовариванием. Но было ли это доказано на практике или
это только наше предположение? Вот в чем вопрос!
Я лично, например, убежден, что вполне возможно найти способ постепенно
приучить женщин к мысли, что чулки носятся три дня, один день, полдня, а то
и один час.
Все сказанное относится не только к нейлоновым чулкам, но и к любому
товару. Возьмем хотя бы автомобильные моторы. Почему к ним не применяется
это золотое правило? Почему их изготовляют из сверхпрочной стали? Это же
нелепость, это противоречит экономике, а тем самым и государственным
интересам. Нелепо и недопустимо, чтобы двигатель работал, хотя машина прошла
уже тридцать тысяч километров. Наш долг -- запретить употребление
специальной стали для производства моторов. Наоборот, необходимо обязать
промышленников производить двигатели только из легких сплавов, затем перейти
к пластигласу, а там и к фарфору. Так, постепенно понижая качество
продукции, мы приучим автомобилистов к мысли, что первое время мотора будет
хватать на двадцать тысяч километров, потом -- на десять тысяч и, наконец,
на тысячу километров, мало-помалу все будут считать эту цифру вполне
нормальной. Вот, сеньоры, в чем первейшая задача наших конструкторских бюро.
Однако было бы неосмотрительно рассчитывать на то, что поначалу это
мероприятие не встретит сопротивления со стороны покупателей. Поэтому мы уже
сейчас должны подготовить ряд приказов, которые пресекли бы в самом зародыше
любое проявление недовольства.
Сеньоры, пусть и здесь нам примером послужит Америка. Посмотрите, что
там происходит хотя бы в области недвижимого имущества. Сначала они строили
небоскребы, рассчитанные на шестьдесят лет. Однако очень скоро поняли, что
такой долгий срок ущемляет интересы строительных компаний. И вот теперь, как
только небоскребы переходят двадцатипятилетний рубеж, их облагают такими
огромными налогами, что куда выгоднее сносить их и воздвигать новые. Это
дало замечательные результаты: строительство настолько расцвело, что недавно
конгрессу было предложено сократить срок до пятнадцати лет. Их метод,
сеньоры, указует наш долг. Наш долг -- установить для каждой вещи
ограниченный срок пользования, по истечении которого на ее владельца
налагается столь тяжелый налог, что он вынужден будет отделаться от нее.
Нужно добиться такого положения, чтобы после года работы старого автомобиля,
холодильника, телевизора их было бы дороже сохранять, чем купить новые. И
скоро, очень скоро, можете мне поверить, этот налог, равно как и элемент
непрочности, заложенный во все промышленные товары, будет считаться
совершенно обыденным явлением. Постепенно мы сможем еще сократить эти сроки.
В конце концов покупатели примирятся с тем, что нужно заменять машину каждые
три месяца, тем более если за это время она благодаря употреблению слишком
тонкого стального листа приобретет вид старой кастрюли. Наша задача --
достичь того, чтобы у владельца машины, которая отслужила полгода, появился
комплекс неполноценности и ему было бы стыдно ездить на таком драндулете.
Или же, если он не клюнет на эту удочку, мы задушим его налогами.
Сеньоры, я рассказал вам лишь о самых первейших неотложных мерах.
Впоследствии нам предстоит еще другая работа. Но всему свое время. Тем более
что нам еще нужно преодолеть кое-какие трудности -- технические, финансовые,
психологические, иначе меры, предусматриваемые нами, не принесут желаемого
эффекта. Задача всех нас -- разработать детально эти меры, а затем
проследить, чтобы они внедрялись осторожно, с умом.
Каждое министерство должно подготовить соответствующие материалы. Я
хотел бы, сеньоры, получить их в самое ближайшее время.
В месяцы, последовавшие за этим знаменательным заседанием кабинета
министров, решения постепенно и умело, как того требовал Квота, проводились
в жизнь. Флоранс в качестве руководителя лаборатории коммерческого
психоанализа имела возможность проследить этот процесс: сначала новые меры
вызвали сопротивление, затем покупатели постепенно смирились, а под конец и
совсем привыкли к новшествам Квоты, и то, что впоследствии получило название
"обязательного товарообмена" и "коэффициента непрочности", и впрямь было
внедрено без рывков и в относительно короткий срок. Правда, на черном рынке
торговали старыми прочными двигателями и бытовыми электроприборами, срок
пользования которыми уже истек для их владельцев, но эти торговые операции
проводились в весьма скромных масштабах. Проповедь, которую отец Эспосито
ежевечерне читал по телевидению между двумя матчами кетча (то есть при
наибольшем числе телезрителей), принесла свои плоды. Следуя указаниям Квоты,
святой отец без передышки твердил о том, что нет для христианина лучшего
способа почтить на нашей земле бога, как проявить себя хорошим гражданином,
хорошим отцом семейства и хорошим, то есть покорным и дисциплинированным,
покупателем, так что со временем, как и следовало ожидать, его проповеди
внесли в умы слушателей необходимую для пользы дела путаницу, и верующие в
глубине души действительно поверили, будто покупают множество вещей не по
необходимости, не по принуждению, не по личному желанию, а выполняя свой
долг гражданина и христианина. На жульнические махинации пускались лишь
немногие, да и то все их осуждали. В большинстве своем люди были довольны и
гордились тем, что каждые три месяца у них появлялась новая машина, каждый
месяц -- новый холодильник. Совесть их была чиста не только по отношению к
государству, но и к богу, а сознание того, что они выполняют волю господню,
пробудило в них желание посещать церковь, чем недавно еще они пренебрегали.
Ряды "священных когорт" пополнились, секта, как и предсказывал Квота,
вступила на путь процветания, что навеки сделало Эспосито его преданнейшим
союзником.
Вдобавок ко всему успех "обязательного товарообмена" и "коэффициента
непрочности" разрешил на время и проблему переизбытка вещей, позволил
обладателям тесных квартир, куда уже нельзя было втиснуть ни одного нового
приобретения, избавившись от всего лишнего, спокойно делать новые покупки, и
люди облегченно вздохнули. Теперь миновали их мучения, когда к концу месяца
приходилось носиться по магазинам, чтобы выполнить обязательную норму:
отныне покупатели уже не ломали себе голову над тем, что бы им приобрести
такого, чего у них еще нет. Наступила эра ликования и всеобщего
благоденствия, и Флоранс поверила, что благодаря гению Квоты наконец-то
страна обрела устойчивое равновесие, которое отныне уже не нарушится.
Не столь отрадные последствия "обязательного товарообмена" и
"коэффициента непрочности" сказались попозже. Впрочем, Квота, судя по всему,
их тоже предвидел и, чтобы помочь делу, еще задолго до того, как
всполошились жители Тагуальпы, стал постепенно проводить реконверсию
промышленности.
Вследствие все убыстрявшегося "товарообмена" производство автомобилей,
водонагревателей, холодильников и других бытовых приборов достигло небывалой
цифры, намного опередив Соединенные Штаты, хотя численность населения там в
двадцать раз больше. Пропорционально увеличению производства увеличилось и
количество негодных автомобилей, различных агрегатов и приборов, которые
считались отслужившими свой срок. За несколько месяцев вокруг городов, на
каждом свободном клочке земли, где можно было устроить свалку, выросли
кладбища автомобилей и самого разнообразного железного лома, превратив
пригороды в этакие Альпы. Люди с беспокойством взирали на эти горы листового
железа, автомобильных покрышек, кухонной утвари и прочего хлама, которые
достигали неслыханной высоты, угрожая задушить жителей городов. Как же от
них избавиться?
Однако все с облегчением вздохнули, когда сначала медленно, а потом все
убыстряющимися темпами приступили к разборке и вывозке этих огромных
отвратительных пирамид из моторов, ржавеющих под тропическими ливнями,
шасси, автомобильных каркасов, покореженных листов железа и прочих вовсе
непонятных предметов, начисто потерявших свой первоначальный вид. Один за
другим подъезжали грузовики, тоннами увозя железный лом на склады тех самых
переоборудованных заводов, где день и ночь работали гигантские прессы.
Автомобили, холодильники, пианино, телевизоры, стиральные машины
расплющивали, разрезали, снова грузили на машины и отвозили в Сьерра-Херону.
Гуськом, бесконечной вереницей, словно звенья цепи, грузовики преодолевали
сто шестьдесят поворотов горной дороги, которая вела к озеру Оросино,
скидывали в воду свой груз и, надсадно рыча на спуске, спешно возвращались
на заводы, чтобы вся эта карусель действовала бесперебойно.
Можно было предвидеть, к чему это приведет, но Квота и здесь
предусмотрел все. Он не стал дожидаться, пока уровень воды в озере
поднимется настолько, что оно выйдет из берегов, и заранее распорядился
возвести вокруг него дамбы, а ниже течения построить плотину и
электростанцию, которая, кстати, будет снабжать электроэнергией прессы. Вот
тут-то и должна была возникнуть идеальная промышленная система, при которой
процесс перевозки и уничтожения металлолома самоокупался. Но сразу же
возникла еще одна проблема -- куда девать избыток электроэнергии? С помощью
конструкторских бюро Квота разработал смелый проект снабжения городов
холодом: во всех крупных населенных пунктах под тротуарами проведут трубы,
что значительно понизит температуру, и горожане, привыкшие к тропической
жаре, вынуждены будут завести электрообогреватели, и таким образом излишки
электроэнергии будут использоваться даже летом.
В связи с этим стали подумывать о создании в ближайшее время новой,
доселе не известной в тропических странах отрасли промышленности по
производству теплой одежды. Кое-кто из промышленников, которым приближенные
президента под секретом сообщили об этих планах, стали скупать пастбища для
разведения мериносов, другие же подписали контракты с канадскими охотниками
на монопольное право приобретать у них всю пушнину. Самые предусмотрительные
торговцы заранее в огромном количестве запасались нафталином и прочими
дезинсекционными средствами.
Между тем Квота, который со свойственным ему гениальным предвидением,
казалось, все обдумал заранее, столкнулся вдруг с реакцией населения,
удивившей его своим размахом.
Все это изобилие, это богатство совершенно неожиданно утомило людей.
Нередко массовые явления носят такой вот внезапный характер. Это как пламя,
которое вспыхивает из медленно тлеющих углей, как землетрясение, которому
предшествовали еле заметные толчки. Еще накануне торговля из-под полы
старыми двигателями, сделанными из настоящей стали, старыми прочными
приборами была редким явлением, и вдруг, в один прекрасный день, она
приобрела массовый характер. Если раньше люди по религиозным соображениям,
отчасти благодаря проповедям отца Эспосито, не позволяли себе заниматься
спекуляцией, то теперь все преграды сразу вдруг рухнули, исчезли, перестали
сдерживать людей. Казалось, людям до смерти надоели их новые машины, которые
они с гордостью и с удовольствием вначале меняли каждые три месяца, надоели
все эти товарообмены, превратившиеся ныне из радостного события в монотонные
будни. Глубокая тоска по прежним добротным машинам, которые служили по
два-три года и к которым привязывались, как к доброму коню или верному
слуге, распространилась с быстротой эпидемии гриппа. Старые машины входили в
моду, впрочем, это было больше чем мода, за ними гонялись со страстью,
упорно, цены на них достигли фантастических размеров. Тяга к прочности, к
высокому качеству товаров распространилась на все бытовые приборы,
выпущенные раньше и избежавшие пресса, ими торговали на черном рынке, и эти
торговые операции ошеломляли своими масштабами.
Были изданы строгие законы, чтобы в корне пресечь эту опасную моду. Для
нарушителей устанавливалась возрастающая шкала наказания, начиная с
небольшого штрафа и кончая заключением в тюрьмах для рецидивистов, а для
упорных спекулянтов -- даже каторжные работы. Недозволенная торговля
уменьшилась, но репрессии оставили тягостный след в умах, где постепенно
зрело открытое возмущение. Сначала в столице возникло движение, которое
вернее всего было бы назвать забастовкой покупателей. Не желая платить
высоких налогов и стремясь избежать штрафов и тюрьмы, люди в положенный срок
избавлялись от своих холодильников и автомобилей, но взамен ничего не
приобретали. Демонстративно засунув руки в карманы, они не только не желали
заходить в магазины, но даже не приближались к ним. Происходили
манифестации, забастовщики несли плакаты с требованием отмены "коэффициента
непрочности", налога на старые вещи и "товарообмена". Были разгромлены
склады фабрик растворимой от дождя одежды, в школах и детских садах сожгли
летние сани, сделанные из картона. Толпа зрителей помешала гонкам грузовых
машин, введенным Квотой и ставшим национальным спортом, во время которых
каждое воскресенье разбивались тысячи машин. Постепенно движение охватило и
провинцию.
Квота и его правительство надеялись, что, проявив терпение, они сумеют
образумить этих забастовщиков нового типа. Главную ставку они делали на
женщин, считая, что те не смогут долгое время обходиться без удобств, к
которым они уже привыкли. Сперва их предположения как будто оправдались.
Прошло полтора месяца, и забастовщики пошли на попятный. Их напугало падение
чуть ли не до нуля заработной платы, вызванное тем, что они перестали
покупать. Кроме того, женщинам и впрямь надоело делать все собственными
руками, обходиться без горячей воды, холодильников, пылесосов и стиральных
машин, и они подговорили мужей капитулировать. Торговля возродилась.
Кризиса, казалось, удалось избежать.
В этот критический момент Флоранс, как истинная женщина, вдвое больше
преданная мужчине, когда его преследуют неудачи, чем когда балует судьба,
развила бешеную деятельность, показав себя неутомимой, энергичной,
осторожной, гибкой и умелой. Но когда кризис миновал, ее стали одолевать
сомнения и тревоги. Изо дня в день она принимала участие в работе
лаборатории коммерческого психоанализа, изучала результаты тестов и только
дивилась общности реакций: все жажда;.и стабильности, тянулись к долговечным
вещам, никто не хотел снова переживать лихорадку насильственных покупок,
утомительное обновление своего хозяйства, словом, желали именно того, за что
боролись забастовщики.
Пока длился мятеж, Флоранс отгоняла личные чувства. Но как только
опасность миновала, она с ужасом поняла, что вновь испытывает к Квоте и его
системе неприязненное чувство, как после возвращения из Европы. Теперь она
слишком привязалась к этому человеку, не могла сразу отречься от него и
пыталась поэтому подавить вновь вспыхнувшее в ней возмущение. Поначалу ей
показалось, будто она достигла цели. И вот как раз в это время Квота на ее
глазах самым бесстыдным образом замял скандал с трехфазеином.
Вот уже несколько недель американская, а за ней и мировая пресса
кричала о новом весьма многообещающем открытии ученых мексиканского
университета. Как и всегда, ничем не брезгающая в погоне за сенсацией желтая
пресса заранее подняла шумиху. Однако было похоже, что группа мексиканских
ученых действительно открыла новый антибиотик, намного превосходящий
пенициллин, стрептомицин и даже интерферон. Во всяком случае, если бы этот
факт подтвердился, можно было бы говорить о настоящей революции в медицине.
Препарат назвали "трехфазеином", ибо его получали, пропуская трехфазный ток
через хлоробутолонеомицинофенилдиэ-тиламиноэтанальнопроизводную соль, и
таким образом в азоте, входящем в состав воздуха, происходила постепенная
полимеризация благородных нитратов, напоминающих по своей структуре
некоторые гормоны. Новое средство через дыхательные пути проникало в кровь,
а затем распространялось по всему организму, истребляя болезнетворные
микробы, другими словами, практически излечивало все болезни. Если верить
прессе, исчезали даже камни в печени и опухоли. Кое-кто уже произнес слово
панацея. Препарат, однако, не был пущен в продажу, так как требовал еще
доработки и тщательной проверки, исключающей вредные побочные явления. Но
это, как утверждалось, дело всего нескольких месяцев, а может быть, даже
недель.
Затем произошло нечто странное: о лекарстве совершенно перестали
говорить. Прошли недели, месяцы, и ни одна газета даже не упомянула об этом
поразительном всеисцеляющем средстве. Публика, уже привыкшая к нравам
современной прессы, каждые три месяца сообщающей о новом радикальном способе
лечения рака, тоже не обратила внимания на этот заговор молчания. Однако
через осведомленных людей стало известно, что исследования по каким-то
продашь на метры, как обои, это более тонкий товар, и требует он
соответствующего подхода. Но, надеюсь, я неплохо зарекомендовал себя здесь.
Итак, отец мой, дайте руку и будем действовать вместе, я знаю, вы
принадлежите к той категории служителей бога, которые не ослеплены
религиозной рутиной, больше верят в дух, чем в букву писания, и прекрасно
понимают, что, если пастух отстанет, стадо обгонит его. Ну, а что касается
меня, то я доказал делом, что держу свои обещания. Если вы поможете мне,
через несколько месяцев мы пополним поредевшие ныне ряды верующих, превратим
их в армию благочестивых муравьев.
-- Странная у вас манера говорить о вере, сын мой... Товар! Нет, видно,
нам с вами не по пути...
-- Не следует придираться к словам, отец мой. Разве так уж важно, каким
путем ваши овечки вернутся в лоно церкви, главное, чтобы они вернулись.
Разве вы оставите на произвол судьбы желтеющие нивы? Если я брошу семена в
землю, разве вы пренебрежете урожаем? Откажетесь жать созревшие колосья?
-- Но почему... хотелось бы понять, почему вы стремитесь помочь мне,
бедному священнику?..
-- Отец мой, я хочу, чтобы люди ловили любое ваше слово. Пусть каждый
вечер, в час молитвы, все жители Тагуальпы видят и слышат вас по
телевидению. Каждый вечер вы будете напоминать им об их долге и не только по
отношению к богу, но и к кесарю. Об их религиозном и об их гражданском
долге. В плане религии это значит чтить создателя, а в гражданском --
покупать товары. Таким образом, экономика перестанет быть чем-то низменно
житейским, мы облечем ее в священные покровы. Вот чего я жду от вас, отец
мой. Кроме того, не забывайте, что когда ваша секта, -- продолжал Квота,
словно все уже было решено, -- разрастется с моей помощью, она построит
новые храмы, приобретет тысячи предметов религиозного культа, ей потребуются
кирпич, цемент, лес, черепица, стекло, медь, свечи, ладан, витражи,
требники, органы и еще многое, многое другое, -- словом все то, чем
изобретательный ум способен пополнить обряды и богослужения. Какой
богатейший рынок сбыта! Вы краснеете, отец мой, но почему этого надо
стыдиться? Какая религия стыдилась своего богатства? Разве Ватикан, разве
храмы Бенгалии не владеют неисчислимыми богатствами? Я обещаю вам богатство,
отец мой. Глядя на вашу секту, остальные религии старой, отставшей от века
церкви умрут от зависти. Скажите одно лишь слово...
-- Но вера... ведь вера не продается, как простые рубашки, и я...
-- Все продается, отец мой, все, разница лишь в методе. Мы же продаем
утомленным людям тишину, пустыню, небытие -- чудесное изобретение
присутствующей здесь сеньориты. Ну, а если нам не повезет, если мы ничего не
добьемся, что тогда? В худшем случае все вернется к прежнему. Вспомните-ка о
Паскале и рискните, святой отец. Рискните ради веры, вы же ничего не
теряете!
-- Дайте мне время поразмыслить, сын мой... -- взмолился Эспосито и,
увидев, что Квота нахмурился, добавил: -- Недельку, не больше... Ну, три
денечка... Два?
-- Нет. -- И Квота нетерпеливо мотнул головой: -- Вы должны решить
немедленно. Вы знаете отца Альтамираса?
Услышав это имя, Эспосито побледнел. Полная противоположность ему
самому, Альтамирас слыл человеком решительным, который ради достижения своих
целей не останавливался ни перед чем. Эспосито задрожал.
-- Основателя секты "Небесные профсоюзы"? -- спросил он, не в силах
скрыть беспокойства.
-- Тоже весьма прогрессивная секта, -- сказал Квота, -- и к тому же
процветающая...
-- Ну, положим, это только он так говорит! -- резко возразил священник,
побуждаемый завистью к конкуренту.
-- Нет, это правда, мне известны их доходы, -- безжалостно настаивал
Квота. -- Завтра он придет ко мне. Неужели вы дадите себя обойти?
-- Значит, надо вот так, сразу... -- пролепетал отец Эспосито.
-- Куй железо, пока горячо, -- вот в чем мудрость, отец, поверьте мне.
Ну чего вы сопротивляетесь? Все готово, дело только за вами... Одно лишь
слово над этим святым Евангелием... одно обещание...
-- Слово?
-- Даже не слово, одно движение вашей руки, -- живо сказал Квота,
подсовывая Евангелие под ладонь Эспосито. -- Браво! -- воскликнул он. --
Спасибо, поздравляю вас, отец мой, вы показали себя человеком дела! Наш союз
будет плодотворным, можете не сомневаться. Итак, во имя экономики Тагуальпы,
во имя процветания ваших "когорт", ради вящей славы господней!
Квота поднялся, широко раскинув руки, словно протягивая дарующие длани.
Эспосито робко улыбнулся и глубоко вздохнул. И вздох этот выражал боязливое
недоверие, умиротворенную, трусливую покорность перед свершившимся фактом и
первые проблески рождавшейся надежды.
-- Так с чего же мы начнем? -- спустя несколько минут нетерпеливо
спросил Эспосито. -- Я имею в виду наше общее дело. Вы уже разработали план?
-- Чуточку терпения, -- ответил Квота, подталкивая священника к выходу.
-- К чему такая спешка, времени у нас хватит, мы с вами еще повидаемся.
-- Но мне уже невмоготу ждать, -- сладострастно хихикнул священник. --
Право, я как ребенок... о мои овечки! Я горю желанием приняться за дело.
Квота помог Эспосито нацепить его антифон, микротелевизор, скребницу и
баллон с оксигенолем.
-- Ну, отец мой, до скорой встречи, -- сказал он, протягивая Эспосито
его шляпу с биноклем. -- Чуточку терпения, и все будет в порядке. Я вас
извещу...
-- Надеюсь, вы не сделаете ему ничего плохого? -- встревоженно спросила
Флоранс, когда святого отца удалось наконец выдворить. -- Было бы просто
ужасно злоупотребить таким простодушием...
-- Полноте, отец мой... то бишь, дочь моя... то есть моя дорогая
Флоранс, еще неизвестно, кто чем злоупотребляет, -- заметил Квота. -- В
конце концов, что такое его церковь? Страховое общество для
предусмотрительных душ. Но награды святой отец прикарманивает, а все
неприятности пусть расхлебывает боженька. Делает он это, не сомневаюсь, из
самых чистых побуждений... Пусть это будет простодушием, если вам так
хочется... Ну, пошутили и хватит. Не заставляйте меня повторяться. Мне нужна
религия -- все равно какая, лишь бы она помогла воспитать в людях
нравственную дисциплину, ибо без нее кое-какие меры, необходимость в которых
давно назрела, не только не встретят у населения должного признания, но даже
вызовут сопротивление.
-- Ах так... а какие же меры?
-- Поедемте со мной на заседание кабинета министров, и вы услышите
сами.
Час спустя Квота говорил министрам:
-- Сеньоры, судя по некоторым бесспорным признакам, пока, к счастью,
еще малочисленным, но пренебрегать коими было бы неблагоразумно, у
потребителей наступило своего рода пресыщение, потеря аппетита. Наша
обязанность -- немедленно начать борьбу с этими явлениями.
Если мы тщательно изучим американскую экономику, то заметим, что
руководствуется она одной бесспорной истиной, а именно: чем скорее вещь
приходит в негодность, тем скорее нужно заменять ее новой. Тогда как, чем
выше качество товара, тем больше оттягивается его замена, что в корне
противоречит основам экспансивной экономики.
Отсюда вытекает всем известный закон: увеличение выпуска определенного
товара требует сокращения срока пользования им потребителя.
Что было сделано до сегодняшнего дня? Были изучены и установлены сроки,
которые нельзя превышать, чтобы не отвратить клиента от покупок. Казалось
бы, вполне логично. Но так ли оно на самом деле? Может быть, вместо того
чтобы идти навстречу покупателю и производить добротные вещи, нам следует
поступить как раз наоборот: воздействовав на покупателя, выпускать товары,
которые будут приходить в негодность в максимально короткий срок.
Обратимся к наиболее яркому примеру, к нейлоновым чулкам. Вначале,
когда их требовалось ввести в моду и вытеснить шелковые, их делали
практически неизносимыми. Но это, естественно, имело чисто временный
характер. Когда с шелковыми чулками было покончено, наладили выпуск таких
нейлоновых чулок, которые уже через несколько недель начинали "ползти".
Затем, постепенно они делались все менее прочными, до той поры, пока
покупатели не стали выражать свое неудовольствие. Таким образом, выяснилось,
что в случае, если срок носки чулок меньше недели, их просто перестают
покупать, что грозит затовариванием. Но было ли это доказано на практике или
это только наше предположение? Вот в чем вопрос!
Я лично, например, убежден, что вполне возможно найти способ постепенно
приучить женщин к мысли, что чулки носятся три дня, один день, полдня, а то
и один час.
Все сказанное относится не только к нейлоновым чулкам, но и к любому
товару. Возьмем хотя бы автомобильные моторы. Почему к ним не применяется
это золотое правило? Почему их изготовляют из сверхпрочной стали? Это же
нелепость, это противоречит экономике, а тем самым и государственным
интересам. Нелепо и недопустимо, чтобы двигатель работал, хотя машина прошла
уже тридцать тысяч километров. Наш долг -- запретить употребление
специальной стали для производства моторов. Наоборот, необходимо обязать
промышленников производить двигатели только из легких сплавов, затем перейти
к пластигласу, а там и к фарфору. Так, постепенно понижая качество
продукции, мы приучим автомобилистов к мысли, что первое время мотора будет
хватать на двадцать тысяч километров, потом -- на десять тысяч и, наконец,
на тысячу километров, мало-помалу все будут считать эту цифру вполне
нормальной. Вот, сеньоры, в чем первейшая задача наших конструкторских бюро.
Однако было бы неосмотрительно рассчитывать на то, что поначалу это
мероприятие не встретит сопротивления со стороны покупателей. Поэтому мы уже
сейчас должны подготовить ряд приказов, которые пресекли бы в самом зародыше
любое проявление недовольства.
Сеньоры, пусть и здесь нам примером послужит Америка. Посмотрите, что
там происходит хотя бы в области недвижимого имущества. Сначала они строили
небоскребы, рассчитанные на шестьдесят лет. Однако очень скоро поняли, что
такой долгий срок ущемляет интересы строительных компаний. И вот теперь, как
только небоскребы переходят двадцатипятилетний рубеж, их облагают такими
огромными налогами, что куда выгоднее сносить их и воздвигать новые. Это
дало замечательные результаты: строительство настолько расцвело, что недавно
конгрессу было предложено сократить срок до пятнадцати лет. Их метод,
сеньоры, указует наш долг. Наш долг -- установить для каждой вещи
ограниченный срок пользования, по истечении которого на ее владельца
налагается столь тяжелый налог, что он вынужден будет отделаться от нее.
Нужно добиться такого положения, чтобы после года работы старого автомобиля,
холодильника, телевизора их было бы дороже сохранять, чем купить новые. И
скоро, очень скоро, можете мне поверить, этот налог, равно как и элемент
непрочности, заложенный во все промышленные товары, будет считаться
совершенно обыденным явлением. Постепенно мы сможем еще сократить эти сроки.
В конце концов покупатели примирятся с тем, что нужно заменять машину каждые
три месяца, тем более если за это время она благодаря употреблению слишком
тонкого стального листа приобретет вид старой кастрюли. Наша задача --
достичь того, чтобы у владельца машины, которая отслужила полгода, появился
комплекс неполноценности и ему было бы стыдно ездить на таком драндулете.
Или же, если он не клюнет на эту удочку, мы задушим его налогами.
Сеньоры, я рассказал вам лишь о самых первейших неотложных мерах.
Впоследствии нам предстоит еще другая работа. Но всему свое время. Тем более
что нам еще нужно преодолеть кое-какие трудности -- технические, финансовые,
психологические, иначе меры, предусматриваемые нами, не принесут желаемого
эффекта. Задача всех нас -- разработать детально эти меры, а затем
проследить, чтобы они внедрялись осторожно, с умом.
Каждое министерство должно подготовить соответствующие материалы. Я
хотел бы, сеньоры, получить их в самое ближайшее время.
В месяцы, последовавшие за этим знаменательным заседанием кабинета
министров, решения постепенно и умело, как того требовал Квота, проводились
в жизнь. Флоранс в качестве руководителя лаборатории коммерческого
психоанализа имела возможность проследить этот процесс: сначала новые меры
вызвали сопротивление, затем покупатели постепенно смирились, а под конец и
совсем привыкли к новшествам Квоты, и то, что впоследствии получило название
"обязательного товарообмена" и "коэффициента непрочности", и впрямь было
внедрено без рывков и в относительно короткий срок. Правда, на черном рынке
торговали старыми прочными двигателями и бытовыми электроприборами, срок
пользования которыми уже истек для их владельцев, но эти торговые операции
проводились в весьма скромных масштабах. Проповедь, которую отец Эспосито
ежевечерне читал по телевидению между двумя матчами кетча (то есть при
наибольшем числе телезрителей), принесла свои плоды. Следуя указаниям Квоты,
святой отец без передышки твердил о том, что нет для христианина лучшего
способа почтить на нашей земле бога, как проявить себя хорошим гражданином,
хорошим отцом семейства и хорошим, то есть покорным и дисциплинированным,
покупателем, так что со временем, как и следовало ожидать, его проповеди
внесли в умы слушателей необходимую для пользы дела путаницу, и верующие в
глубине души действительно поверили, будто покупают множество вещей не по
необходимости, не по принуждению, не по личному желанию, а выполняя свой
долг гражданина и христианина. На жульнические махинации пускались лишь
немногие, да и то все их осуждали. В большинстве своем люди были довольны и
гордились тем, что каждые три месяца у них появлялась новая машина, каждый
месяц -- новый холодильник. Совесть их была чиста не только по отношению к
государству, но и к богу, а сознание того, что они выполняют волю господню,
пробудило в них желание посещать церковь, чем недавно еще они пренебрегали.
Ряды "священных когорт" пополнились, секта, как и предсказывал Квота,
вступила на путь процветания, что навеки сделало Эспосито его преданнейшим
союзником.
Вдобавок ко всему успех "обязательного товарообмена" и "коэффициента
непрочности" разрешил на время и проблему переизбытка вещей, позволил
обладателям тесных квартир, куда уже нельзя было втиснуть ни одного нового
приобретения, избавившись от всего лишнего, спокойно делать новые покупки, и
люди облегченно вздохнули. Теперь миновали их мучения, когда к концу месяца
приходилось носиться по магазинам, чтобы выполнить обязательную норму:
отныне покупатели уже не ломали себе голову над тем, что бы им приобрести
такого, чего у них еще нет. Наступила эра ликования и всеобщего
благоденствия, и Флоранс поверила, что благодаря гению Квоты наконец-то
страна обрела устойчивое равновесие, которое отныне уже не нарушится.
Не столь отрадные последствия "обязательного товарообмена" и
"коэффициента непрочности" сказались попозже. Впрочем, Квота, судя по всему,
их тоже предвидел и, чтобы помочь делу, еще задолго до того, как
всполошились жители Тагуальпы, стал постепенно проводить реконверсию
промышленности.
Вследствие все убыстрявшегося "товарообмена" производство автомобилей,
водонагревателей, холодильников и других бытовых приборов достигло небывалой
цифры, намного опередив Соединенные Штаты, хотя численность населения там в
двадцать раз больше. Пропорционально увеличению производства увеличилось и
количество негодных автомобилей, различных агрегатов и приборов, которые
считались отслужившими свой срок. За несколько месяцев вокруг городов, на
каждом свободном клочке земли, где можно было устроить свалку, выросли
кладбища автомобилей и самого разнообразного железного лома, превратив
пригороды в этакие Альпы. Люди с беспокойством взирали на эти горы листового
железа, автомобильных покрышек, кухонной утвари и прочего хлама, которые
достигали неслыханной высоты, угрожая задушить жителей городов. Как же от
них избавиться?
Однако все с облегчением вздохнули, когда сначала медленно, а потом все
убыстряющимися темпами приступили к разборке и вывозке этих огромных
отвратительных пирамид из моторов, ржавеющих под тропическими ливнями,
шасси, автомобильных каркасов, покореженных листов железа и прочих вовсе
непонятных предметов, начисто потерявших свой первоначальный вид. Один за
другим подъезжали грузовики, тоннами увозя железный лом на склады тех самых
переоборудованных заводов, где день и ночь работали гигантские прессы.
Автомобили, холодильники, пианино, телевизоры, стиральные машины
расплющивали, разрезали, снова грузили на машины и отвозили в Сьерра-Херону.
Гуськом, бесконечной вереницей, словно звенья цепи, грузовики преодолевали
сто шестьдесят поворотов горной дороги, которая вела к озеру Оросино,
скидывали в воду свой груз и, надсадно рыча на спуске, спешно возвращались
на заводы, чтобы вся эта карусель действовала бесперебойно.
Можно было предвидеть, к чему это приведет, но Квота и здесь
предусмотрел все. Он не стал дожидаться, пока уровень воды в озере
поднимется настолько, что оно выйдет из берегов, и заранее распорядился
возвести вокруг него дамбы, а ниже течения построить плотину и
электростанцию, которая, кстати, будет снабжать электроэнергией прессы. Вот
тут-то и должна была возникнуть идеальная промышленная система, при которой
процесс перевозки и уничтожения металлолома самоокупался. Но сразу же
возникла еще одна проблема -- куда девать избыток электроэнергии? С помощью
конструкторских бюро Квота разработал смелый проект снабжения городов
холодом: во всех крупных населенных пунктах под тротуарами проведут трубы,
что значительно понизит температуру, и горожане, привыкшие к тропической
жаре, вынуждены будут завести электрообогреватели, и таким образом излишки
электроэнергии будут использоваться даже летом.
В связи с этим стали подумывать о создании в ближайшее время новой,
доселе не известной в тропических странах отрасли промышленности по
производству теплой одежды. Кое-кто из промышленников, которым приближенные
президента под секретом сообщили об этих планах, стали скупать пастбища для
разведения мериносов, другие же подписали контракты с канадскими охотниками
на монопольное право приобретать у них всю пушнину. Самые предусмотрительные
торговцы заранее в огромном количестве запасались нафталином и прочими
дезинсекционными средствами.
Между тем Квота, который со свойственным ему гениальным предвидением,
казалось, все обдумал заранее, столкнулся вдруг с реакцией населения,
удивившей его своим размахом.
Все это изобилие, это богатство совершенно неожиданно утомило людей.
Нередко массовые явления носят такой вот внезапный характер. Это как пламя,
которое вспыхивает из медленно тлеющих углей, как землетрясение, которому
предшествовали еле заметные толчки. Еще накануне торговля из-под полы
старыми двигателями, сделанными из настоящей стали, старыми прочными
приборами была редким явлением, и вдруг, в один прекрасный день, она
приобрела массовый характер. Если раньше люди по религиозным соображениям,
отчасти благодаря проповедям отца Эспосито, не позволяли себе заниматься
спекуляцией, то теперь все преграды сразу вдруг рухнули, исчезли, перестали
сдерживать людей. Казалось, людям до смерти надоели их новые машины, которые
они с гордостью и с удовольствием вначале меняли каждые три месяца, надоели
все эти товарообмены, превратившиеся ныне из радостного события в монотонные
будни. Глубокая тоска по прежним добротным машинам, которые служили по
два-три года и к которым привязывались, как к доброму коню или верному
слуге, распространилась с быстротой эпидемии гриппа. Старые машины входили в
моду, впрочем, это было больше чем мода, за ними гонялись со страстью,
упорно, цены на них достигли фантастических размеров. Тяга к прочности, к
высокому качеству товаров распространилась на все бытовые приборы,
выпущенные раньше и избежавшие пресса, ими торговали на черном рынке, и эти
торговые операции ошеломляли своими масштабами.
Были изданы строгие законы, чтобы в корне пресечь эту опасную моду. Для
нарушителей устанавливалась возрастающая шкала наказания, начиная с
небольшого штрафа и кончая заключением в тюрьмах для рецидивистов, а для
упорных спекулянтов -- даже каторжные работы. Недозволенная торговля
уменьшилась, но репрессии оставили тягостный след в умах, где постепенно
зрело открытое возмущение. Сначала в столице возникло движение, которое
вернее всего было бы назвать забастовкой покупателей. Не желая платить
высоких налогов и стремясь избежать штрафов и тюрьмы, люди в положенный срок
избавлялись от своих холодильников и автомобилей, но взамен ничего не
приобретали. Демонстративно засунув руки в карманы, они не только не желали
заходить в магазины, но даже не приближались к ним. Происходили
манифестации, забастовщики несли плакаты с требованием отмены "коэффициента
непрочности", налога на старые вещи и "товарообмена". Были разгромлены
склады фабрик растворимой от дождя одежды, в школах и детских садах сожгли
летние сани, сделанные из картона. Толпа зрителей помешала гонкам грузовых
машин, введенным Квотой и ставшим национальным спортом, во время которых
каждое воскресенье разбивались тысячи машин. Постепенно движение охватило и
провинцию.
Квота и его правительство надеялись, что, проявив терпение, они сумеют
образумить этих забастовщиков нового типа. Главную ставку они делали на
женщин, считая, что те не смогут долгое время обходиться без удобств, к
которым они уже привыкли. Сперва их предположения как будто оправдались.
Прошло полтора месяца, и забастовщики пошли на попятный. Их напугало падение
чуть ли не до нуля заработной платы, вызванное тем, что они перестали
покупать. Кроме того, женщинам и впрямь надоело делать все собственными
руками, обходиться без горячей воды, холодильников, пылесосов и стиральных
машин, и они подговорили мужей капитулировать. Торговля возродилась.
Кризиса, казалось, удалось избежать.
В этот критический момент Флоранс, как истинная женщина, вдвое больше
преданная мужчине, когда его преследуют неудачи, чем когда балует судьба,
развила бешеную деятельность, показав себя неутомимой, энергичной,
осторожной, гибкой и умелой. Но когда кризис миновал, ее стали одолевать
сомнения и тревоги. Изо дня в день она принимала участие в работе
лаборатории коммерческого психоанализа, изучала результаты тестов и только
дивилась общности реакций: все жажда;.и стабильности, тянулись к долговечным
вещам, никто не хотел снова переживать лихорадку насильственных покупок,
утомительное обновление своего хозяйства, словом, желали именно того, за что
боролись забастовщики.
Пока длился мятеж, Флоранс отгоняла личные чувства. Но как только
опасность миновала, она с ужасом поняла, что вновь испытывает к Квоте и его
системе неприязненное чувство, как после возвращения из Европы. Теперь она
слишком привязалась к этому человеку, не могла сразу отречься от него и
пыталась поэтому подавить вновь вспыхнувшее в ней возмущение. Поначалу ей
показалось, будто она достигла цели. И вот как раз в это время Квота на ее
глазах самым бесстыдным образом замял скандал с трехфазеином.
Вот уже несколько недель американская, а за ней и мировая пресса
кричала о новом весьма многообещающем открытии ученых мексиканского
университета. Как и всегда, ничем не брезгающая в погоне за сенсацией желтая
пресса заранее подняла шумиху. Однако было похоже, что группа мексиканских
ученых действительно открыла новый антибиотик, намного превосходящий
пенициллин, стрептомицин и даже интерферон. Во всяком случае, если бы этот
факт подтвердился, можно было бы говорить о настоящей революции в медицине.
Препарат назвали "трехфазеином", ибо его получали, пропуская трехфазный ток
через хлоробутолонеомицинофенилдиэ-тиламиноэтанальнопроизводную соль, и
таким образом в азоте, входящем в состав воздуха, происходила постепенная
полимеризация благородных нитратов, напоминающих по своей структуре
некоторые гормоны. Новое средство через дыхательные пути проникало в кровь,
а затем распространялось по всему организму, истребляя болезнетворные
микробы, другими словами, практически излечивало все болезни. Если верить
прессе, исчезали даже камни в печени и опухоли. Кое-кто уже произнес слово
панацея. Препарат, однако, не был пущен в продажу, так как требовал еще
доработки и тщательной проверки, исключающей вредные побочные явления. Но
это, как утверждалось, дело всего нескольких месяцев, а может быть, даже
недель.
Затем произошло нечто странное: о лекарстве совершенно перестали
говорить. Прошли недели, месяцы, и ни одна газета даже не упомянула об этом
поразительном всеисцеляющем средстве. Публика, уже привыкшая к нравам
современной прессы, каждые три месяца сообщающей о новом радикальном способе
лечения рака, тоже не обратила внимания на этот заговор молчания. Однако
через осведомленных людей стало известно, что исследования по каким-то