следить за подготовительными работами, которые делались по распоряжению
Квоты и ей они тоже с каждым днем казались все бессмысленнее.
Дело в том, что для всех шести торговых залов центрального магазина,
где собирались провести первые опыты, было по проекту Квоты изготовлено
несколько странных предметов. Некоторые были еще загадочнее и нелепее, чем
Пегас-крошкособиратель или скорпион-майонезовосстановитель. Другие были
попроще, но в магазине холодильников все вместе они выглядели странно и
дико.
Так, например, пришлось заказать шесть огромных зеркал, отражающая
сторона которых была чуть золотистой и придавала лицу особенно приятный
цвет. Эти зеркала обладали еще одной особенностью: если вы смотрелись в них
с одной стороны в освещенном помещении, вы видели свое отражение, но если
смотреть с другой стороны, из темноты, то амальгама теряла свои свойства и
зеркало становилось как бы прозрачным стеклом. Флоранс была благовоспитанной
девушкой и, надо полагать, не знала об употреблении таких обманных зеркал в
домах терпимости, через которые стареющие любострастники могут незаметно
наблюдать за любовными играми ничего не подозревающей парочки. Впрочем, знай
она о применении этих зеркал, она была бы удивлена и озадачена еще больше.
Пришлось также более чем на полтора месяца забрать из цехов бригаду
квалифицированных слесарей для изготовления шести экземпляров странного
механизма с таинственными колесиками, который был величиной с карбюратор,
внешне напоминал комбайн, а сложной системой зубчатых передач --
астрономические часы. Для чего предназначался этот агрегат? На вопрос
Флоранс слесари ответили, что, с их точки зрения, он ни на что не пригоден.
И наконец, были изготовлены на специальном предприятии шесть больших
автоматов, выбрасывающих духи, румяна, пудру, шоколад, шариковые ручки и
сережки, но устроены они были так, что, если вы дергали за ручку один раз,
автомат выдавал требуемое, но во второй раз он действовать отказывался.
Ошеломлял и висевший над автоматами рекламный плакат -- пышная, весьма
откровенно выставлявшая напоказ свои прелести красавица, с улыбкой указывала
куда-то вниз, а надпись на плакате гласила: "Наша фирма предлагает вам
бесплатно" и еще более крупным шрифтом: "К вашим услугам". Но Квота в
дополнение к этим плакатам заказал еще таблички, на которых было написано:
"Не работает". Их должны были вешать на автоматы. И это казалось уже совсем
непонятным.
Когда Квоту просили объяснить смысл всех этих новшеств, он лишь
улыбался и говорил: "Увидите сами". Иногда Флоранс с ужасом задавала себе
вопрос: "А вдруг Квота один из тех гениальных сумасшедших, которые умеют
убедить самых отчаянных скептиков, а потом своими безумными выдумками
доводят их до нищеты?" Эта мысль мучила ее, и она чувствовала, хотя и не
признавалась себе в том, что разочарование нанесет ей тяжелую душевную рану.
В то же время у нее становилось спокойнее на душе, если какое-нибудь
распоряжение, отданное Квотой, которое сперва казалось абсолютно
бессмысленным, в дальнейшем вдруг оказывалось вполне разумным. Так,
например, он приказал на последних трех моделях холодильников поставить
марку "В-12"
-- Что это значит? -- спросил Бретт.
-- Ничего.
-- Но это же наша известная модель с компенсированной морозильной
установкой.
-- А вы не путаете ее с моделью с "уравновешенной компрессией"?
-- Подождите... да нет... хотя...
-- Или с "кондиционированной коммутацией"? Вот видите, сами запутались.
Что же будет с вашими покупателями? А "В-12" действительно ничего не
означает, но зато кратко и легко запомнить даже женщине или кретину.
Но когда Квота заказал две тысячи пачек сигарет и полтонны конфет
"ассорти", Флоранс вновь одолели сомнения.
Однажды, охваченная смятением, она решила разузнать о колледже Камлупи
в штате Оклахома. Она отыскала справочник университетов и колледжей
Соединенных Штатов. Такого колледжа там не оказалось. Она пошла на почту и
спросила, сколько будет стоить разговор с Камлупи. Телефонист долго рылся в
справочниках и наконец твердо заявил, что города Камлупи нет ни в Оклахоме,
ни в каком-либо другом штате Америки.
Флоранс вернулась на работу весьма озабоченная. Сообщить дяде? Но
теперь уже поздно отступать, и она только прибавит ему волнений и страхов.
Спустя несколько дней, не в силах хранить дольше про себя не дававшую ей
покоя тайну, она неожиданно спросила Квоту:
-- А где, в сущности, находится ваш Камлупи?
Во взгляде, который он бросил из полуопущенных век, мелькнуло
лукавство.
-- А-а, так вы пытались его отыскать?.. Во Франции вы бывали?
-- Да, несколько раз проводила там каникулы.
-- Вы слышали о городке под названием Фуи-лез-Уа?
-- Да, -- ответила Флоранс без улыбки. -- Он не существует.
-- Так зачем же терять время на его розыски?
Этим ответом Квота дал ей понять -- и довольно откровенно, -- что
предпочитает не раскрывать свои карты. А может, и фамилия-то его совсем не
Квота?
-- Вы мне так и не сказали, как ваше имя... -- заметила она однажды.
-- Зовите как хотите, -- ответил он.
-- То есть как это? -- возмутилась Флоранс. Он улыбнулся:
-- Не все ли вам равно, зовут меня Эзеб или Бонифас?
-- Откуда вы? -- резко спросила она. -- Ведь вы не американец по
происхождению.
-- Да, вы правы.
-- Я никак не могу понять, какой у вас акцент... То ли славянский, то
ли итальянский...
-- Неплохо, -- похвалил он.
-- А значит, вы из Восточной Европы?
-- Почему оттуда? Вовсе нет, -- удивленно протянул он.
Более точного ответа ей не удалось добиться. Но дружеская ирония, какую
он противопоставлял ее расспросам, в общем-то, ее успокоила: будь у него
сомнительное или преступное прошлое, он бы держался иначе, старался замести
следы и не стал бы признаваться в заведомой лжи, а тем более почти щеголять
этим.
Поэтому, по правде говоря, тайна, которой окружал себя Квота, скорее
раздражала Флоранс, чем беспокоила. Она даже льстила себя надеждой, что ей
понятны причины, побуждавшие его так вести себя, и в какой-то степени даже
оправдывала его: взявшись за смелый эксперимент, который в случае провала
мог окончиться скандалом, Квота мудро рассудил, что нужно оставить себе
возможность исчезнуть, так же как он появился, то есть инкогнито.
Однако подобная предосторожность явно свидетельствовала о том, что
Квота вел рискованную игру, и это поначалу поколебало доверие к нему
Флоранс. Но ненадолго: предельная откровенность, чуть ли не цинизм Квоты,
его искренность, почти граничащая с резкостью, не давали права на мелочную
подозрительность, на обидное недоверие; в конце концов грандиозная затея
стоила риска. И если уж говорить начистоту, то Флоранс не могла устоять
перед притягательной силой, заключавшейся в этой смеси таинственности и
прямоты. Он владел искусством довести любую мысль до сухой и как бы отмытой
четкости чертежа, и, хотя Флоранс сама себе в этом не признавалась, это его
свойство и смущало и покоряло ее.
Как-то он вошел к ней в кабинет и с первого слова сказал:
-- Идемте со мной.
Они шли медленно, бок о бок.
-- Я должен вас научить по-новому смотреть на толпу, -- сказал Квота.
-- Как вы ее видите?
-- Когда как, -- ответила Флоранс. -- Если не вглядываться, то передо
мной безликая масса. Но если обращать внимание на лица, то сразу замечаешь в
каждом что-то свое, все люди очень разные...
-- Плохо, -- сказал Квота, -- очень плохо. Срочно меняйте подход. Лицо
человека, каждого человека в отдельности нам бесполезно. И наоборот, наше
внимание должна привлекать толпа, которую надо уметь характеризовать.
Вернее, классифицировать.
-- Не понимаю, -- призналась Флоранс.
-- Я говорю, естественно, с точки зрения коммерции: ведь это
единственная, годная для нас точка зрения, единственная, которая должна нас
интересовать. Любой другой подход -- это уже сантименты, так как
неопределенность вредна. Запомните изречение непонятого писателя Конан
Дойля: "Отдельные индивидуумы могут оставаться неразрешимыми ребусами,
взятые в массе, они обретают определенность математических величин". Таков
первый урок.
-- Кому? Мне?
-- Любому, кто намерен серьезно заниматься серьезными вещами.
Математические величины -- вот под каким углом вы должны отныне приучить
себя видеть ваших соотечественников, и никак иначе. А что такое
математическая величина? Это уже второй урок.
Они сделали несколько шагов молча, потом Квота снова заговорил:
-- Кстати, нравы Тагуальпы значительно облегчают эту задачу. Вам
сказочно повезло, ведь у вас в стране существует десять резко разграниченных
классов. Это избавит вас от излишнего труда. Во многих государствах в этом
смысле царит мерзейший беспорядок. Я сам видел, как во Франции, в Италии и
даже в Англии богатые и бедные живут в одном и том же квартале, а иногда
даже в одном и том же доме! Это усложняет дело. У вас же все по-иному.
Возьмите, к примеру, три низших класса: неимущие, очень бедные и просто
бедные. Известно, где они живут, где их искать. И однако, просто
поразительно, что с ними делают, что делают с ними такие люди, как ваш дядя,
как Спитерос, вернее, чего они с ними не делают! И впрямь невероятно!
Последние слова Квота произнес осуждающим тоном, и в голосе его
одновременно послышались и насмешка, и презрение, и гнев.
-- О, конечно, -- продолжал он, -- знаю, знаю, что мне возразят: мол,
эта толпа неграмотных оборванцев нужна только для того, чтобы в случае
необходимости черпать в ней запуганную, послушную дешевую рабочую силу;
благодаря ей можно не повышать заработную плату, а следовательно, не
понижать прибылей. Постоянное наличие армии безработных -- лучший регулятор
биржи труда. Вполне разумно. Однако забывают при этом, что безработные еще и
лучшая армия в случае общественных беспорядков. А главное -- забывают
другое: предприниматели лишают себя огромной клиентуры, так как безработные
не имеют покупательной способности. Логика тупиц! Ваши предприниматели
отстали в своих воззрениях лет на полтораста!
Флоранс слушала Квоту с чувством огромного удовольствия. Этот человек
высказывал вслух то, о чем она часто думала про себя, но не решалась сказать
дяде, когда он в конце месяца ломал голову над тем, как свести концы с
концами. Увеличить заработную плату во время экономического кризиса! Да она,
видимо, с ума сошла? Вот что сказал бы ей дядя Самюэль.
-- Заработная плата, -- продолжал Квота, словно отвечая на ее мысли. --
А что делают предприниматели в том случае, когда они под давлением
обстоятельств вынуждены пойти на мизерное повышение заработка рабочим? Они
тут же отбирают свои деньги, подняв цены на товары. Так проходит несколько
недель, пока бедняги рабочие, чуть разбогатев, не растратят своих денег на
самое необходимое и, войдя во вкус покупок, залезут в долги. Вот тут-то их и
припирают к стенке. Нужно выплачивать взносы за взятые в кредит товары, и
они уже боятся бастовать, следовательно, ничего не требуют и хотя бы
временно вынуждены сидеть тихо. Великолепно. Придумано гениально. Но зачем
же останавливаться на этом? До чего же убогое воображение у
предпринимателей. Или им недосуг пошевелить мозгами и представить себе, что
произойдет, если надбавка к заработной плате рабочих будет даваться не
гомеопатическими дозами, а большими и неоднократно!
-- Инфляция -- вот что произойдет! -- возразила Флоранс.
-- Вы так полагаете?
-- В короткий срок деньги обесценятся.
-- Они будут стоить ровно столько, сколько можно будет на них купить.
Все дело в другом: нужно, чтобы люди покупали, нужно заставить их тратить
деньги. Деньги, лежащие в сундуке, ничего не стоят. Возьмите, к примеру,
этого оборванца...
Беседуя таким образом, они уже добрели до района бедняков. Квота указал
Флоранс на нищенски одетого индейца, который, однако, держался с чувством
собственного достоинства.
-- Вот дайте ему один песо. Кому, по-вашему, вы подадите милостыню?
Ему? Ничего подобного. Булочнику, к которому он, надо полагать, побежит.
Зачем же подавать милостыню, зачем его унижать? Оплачивайте работу этих
бедняков, оплачивайте щедро, и булочник разбогатеет. А вот этот,
взгляните-ка. -- Квота кивнул на другого бедняка, плутоватого вида, у
которого кожа была побелее. -- Что сделает он с вашей подачкой? Спрячет
деньги у себя в берлоге, которая будет сожжена после его смерти. И никто на
этом ничего не выиграет. Ни булочник, ни общество. Итак, покончим со
скупостью. Каким образом? Лишив деньги сами по себе всякой ценности, пока
они не будут обменены на товары. Сведем их к ценности железнодорожного
билета, годного в один конец. Разве кто-нибудь станет коллекционировать
просроченные билеты на поезд? Следовательно, чтобы достигнуть нашей цели, в
современном обществе есть лишь один способ: хорошо оплачивать труд людей,
чтобы они могли покупать. Все мы живем за счет ближнего и все мы можем
сказать: "Он тратит, следовательно, я существую". Держать неимущие классы в
состоянии вынужденной бережливости -- это преступление против общества. Даже
с точки зрения нынешнего строя, который нуждается в сытом и мирном
населении, в безвредных львах с полным желудком, с наманикюренными когтями.
Удовольствие, которое испытывала Флоранс в начале беседы, постепенно
угасало, увяло по мере того, как она слушала Квоту. Она уже не знала,
правильно ли понимает его, одобряет или порицает такое циничное отношение к
нужде, даже если за этим и кроется стремление уничтожить ее. Флоранс
улавливала, что слова Квоты отдают презрением, даже бесчеловечностью, хотя,
честно говоря, сама еще не до конца понимала почему.
-- Никаких иллюзий, дорогая моя, -- продолжал Квота. -- Во время чумы
остается только одно: как-то приспособиться к мору, попытаться извлечь из
этого зла добро, другими словами, проявлять милосердие, солидарность,
самопожертвование. А что такое коммерция? Не будем обольщаться, коммерция --
обман. Надо смотреть на веши трезво и постараться извлечь из обмана всю
мыслимую выгоду.
-- Почему же коммерция -- обман? -- возмутилась Флоранс.
-- Да, да, ничего не поделаешь, это так. Любая торговля состоит из цепи
обманов: уговоры, улыбки продавца, сам товар, который он предлагает. Ваши
холодильники, сеньорита, своим размером, формой, отделкой производят ложное
впечатление чего-то фундаментального, прочного, хотя, как вам известно,
сделаны из тонкой жести. И покупателю это тоже известно, он лишь делает вид,
что ему не известно... А все это бахвальство рекламы, сверхшикарная
упаковка, неоправданно многообещающие инструкции, словом всесветное
вранье... А так как силой обстоятельств в любом обществе каждый становится
то покупателем, то продавцом, все обманывают всех, отсюда и возникает
всеобщее недоверие, дело доходит до того, что мы перестаем доверять даже
самим себе и подозрительно разглядываем собственное отражение в зеркале...
Но если мы наведем порядок, если ложь в повседневной жизни открыто станет
пружиной, действующей автоматически, она перестанет быть ложью: признанная
ложь превращается в истину, возрождается взаимное доверие людей друг к
другу, а с ним и социальное единение. Вот к каким результатам, хотя, быть
может, это и не конечная цель, приведет мой метод интенсивной торговли.
Таков, сеньорита, третий урок.
Рассуждения Квоты, которые Флоранс про себя определяла как парадоксы, и
возмущали ее и забавляли, а главное, вызывали чувство какого-то радостного
нетерпения. Умозаключения этого человека были смелы, однако отсутствие у
него всяких иллюзий, вернее, стремление быть "лишенным всяких иллюзий",
слегка коробило ее, ибо она привыкла мыслить иначе, но в то же время она
обнаружила в них какое-то здоровое и дезинфицирующее начало. Он напоминал ей
хирурга, который скоблит загнивающую кость. Ей не терпелось узнать все
подробнее.
-- А скоро ли начнутся практические уроки?
-- Очень скоро. Как только все будет готово.
Между тем по просьбе Квоты были отобраны сорок два продавца для
экспериментального магазина. Это была первая партия. В дальнейшем для
торговли в шести филиалах, по утверждению Квоты, потребуется всего двести
пятьдесят два продавца.
Вдобавок к уже работающим в фирме продавцам, было приглашено по
объявлениям еще двести или триста кандидатов. Следуя методу, принятому почти
на всех предприятиях, их прежде всего подвергли письменному испытанию, чтобы
оценить их общее развитие и культурный уровень.
Но к удивлению и к величайшей тревоге Бретта, равно как и куда более
легкой тревоге Флоранс, те, чьи ответы оказались на среднем уровне или выше,
не прошли по конкурсу.
Самых малограмотных, самых ограниченных претендентов вызвали вновь, и
им были предложены тесты для того, чтобы определить, насколько они
инициативны и опытны в торговом деле.
И опять же все, кто показал неплохие результаты, были отстранены.
Оставшимся кандидатам, самым тупым, самым малоопытным, самым
безынициативным и бесхарактерным -- однако при условии, что они обладают
хорошей памятью, -- Квота дал новую серию тестов, желая отобрать сорок два
продавца, по семь на каждый торговый зал.
-- Почему именно семь, да еще обязательно дураков? -- запротестовал
Бретт. -- До сих пор два продавца среднего умственного развития нас вполне
удовлетворяли.
-- Потому, что до сих пор в ваш магазин приходило около сотни
покупателей в день, а я, как уже было вам сказано, привлеку сюда тысячу, а
может, и полторы. И если уж говорить о вашей старой системе, то вам
потребовалось бы не семь продавцов в каждом зале, а пятнадцать, не меньше.
-- Но зачем же набирать малограмотных кретинов?
-- Потому что они лучше прочих поддаются любой дрессировке, с легкостью
откажутся от своего крошечного торгового опыта, от своей жалкой
индивидуальности, и я без труда вылеплю из них словно из глины то, что мне
нужно. Легче развить условные рефлексы у собаки, чем, скажем, у Бергсона или
у Эйнштейна.
Новые тесты, составленные Квотой, были столь же необычны, как и все,
что он делал. Например, кандидату, стоявшему у грифельной доски, задавали
какой-нибудь сложный вопрос, а затем показывали коробочку с таблетками, на
которой было написано: "Таблетки для угадывания".
-- Значит, они помогают угадывать? -- ликовал простак.
-- Да, -- отвечали ему.
Он брал таблетку и тщательно разжевывал ее. Его реакцию
хронометрировали с точностью до десятой доли секунды.
-- Да это же нашатырь! -- восклицал он, отплевываясь.
-- Вы совершенно правы.
Таким образом, было установлено среднее время психологической реакции.
Квота требовал некоего минимума быстроты, объясняя так: продавцу придется
чисто автоматически следовать за подобными реакциями покупателя и в его же
темпе. Тех, кто реагировал позднее, чем через три секунды, отсеивали.
Чтобы отобрать наиболее подходящих из оставшихся кандидатов, Квота
заставил каждого пройти по коридору, посередине которого находилась
ступенька. Когда испытуемый доходил до ступеньки, его неожиданно окликали по
имени. Пригодными оказались те, кто немедленно поворачивался на зов и падал
со ступеньки. Отказали всем тем, кто, прежде чем оглянуться, осторожно
сходил со ступеньки, ибо рефлекс должен опережать мысль.
Вдобавок к этим дурачкам Квота тщательно отобрал себе шестерых
помощников, на сей раз тех, кто лучше других справился с письменной работой
и показал достаточный культурный и умственный уровень. Каждого из них
назначили руководителем группы из семи продавцов.
Однажды рано утром Квота, забрав своих помощников, а также Флоранс,
Бретта и Каписту, повел их на улицу, к витринам.
-- Я приказал открыть их часа на два, -- сказал он, -- чтобы ввести вас
в курс дела. А теперь наблюдайте внимательно.
Они встали на противоположном тротуаре, делая вид, что ждут автобус.
Число пешеходов на улице постепенно увеличивалось.
-- Считайте, сколько из них остановится у нашего магазина, -- сказал
Квота.
Оригинальные, прекрасно оформленные витрины, в самом деле, привлекали
всеобщее внимание. Женщины все, или почти все, непременно останавливались.
Лишь некоторые мужчины, да и то, судя по всему, спешившие, не замедляли
шага, однако кидали на витрины беглый взгляд.
-- Ничего, в следующий раз задержатся, они от нас не уйдут. А сегодня
следите, как поступят те семьдесят процентов пешеходов, которые остановились
поглазеть.
Действительно, все -- кто долго, кто наспех -- разглядывали различные
сценки: рыбака-эскимоса, спящего сурка, корабль Амундсена, зажатый льдами...
-- и так, переходя от одного зрелища к другому, оказывались перед экраном,
на котором улыбающаяся кинозвезда, снятая на отличной цветной пленке,
раздевалась на фоне снегов Сьерра-Хероны, подставляя ласковому солнцу свои
прелести, и почти совсем обнаженная, с головокружительной быстротой съезжала
на лыжах с горы и исчезала.
В общем, все было сделано с таким расчетом, чтобы от взгляда зевак не
ускользнул большой плакат, на котором люминесцентными буквами было написано:
Новинка!
Невиданное изобретение!
ХОЛОДОПЕДАЛЬ
Спорт и экономия!
-- Холодопедаль! Это еще что за чертовщина! -- воскликнул ошеломленный
Бретт. -- Холодильник с педалями? Мы никогда не выпускали подобной ерунды!
-- Надеюсь, -- сказал Квота. -- Да и кому он нужен?
-- Так что же это такое?
Квота улыбнулся:
-- Ну просто... холодильник с педалями...
И так как Бретт от изумления разинул рот, Квота продолжал:
-- Терпение, дорогой директор, чуточку терпения! Не пытайтесь понять
раньше времени. Лучше наблюдайте за поведением прохожих. И считайте, сколько
из них, послушавшись указующей стрелки, переступят порог магазина. Подумайте
только: один шаг -- и человек в наших руках. Он не выйдет обратно без
покупки.
Действительно, мало кто из зевак у витрин устоял перед стрелкой
("Обычно притягательную силу стрелки недооценивают", -- проговорил Квота),
направленной к ярко освещенному входу в магазин. Лишь те, кто раньше бросал
взгляд на ручные часы, вынуждены были не без сожаления отказываться от
заманчивого приглашения.
-- Сколько уходят? -- спросил Квота. -- Едва ли двое из десяти. Они
очень торопятся, но они еще вернутся. Ну, что я вам обещал? -- обратился он
к Бретту. -- Таким образом, больше восьмидесяти процентов, сами того не
подозревая, повинуются нам, отдаются в наши руки.
-- Смотрите, смотрите, они тут же выходят из магазина! -- тревожно
воскликнул Бретт.
-- В магазине висит объявление "Ремонт", -- сказал Квота. -- Для
торговли не все еще готово. Я же вас предупредил, что сегодня хочу только
ввести вас в курс дела. А теперь поступим, как они, -- предложил он, сходя с
тротуара. -- Пойдем туда, куда зовет нас стрелка.
Они пересекли улицу.
-- Разумеется, никаких дверей, -- заметил Квота. -- Открывать дверь --
это уже к чему-то обязывает, человек может заколебаться.
Они прошли небольшой тамбур, где висело объявление о ремонте, коридор и
оказались в ярко освещенном холле, куда тоже вела стрелка. Бретт поискал
глазами пресловутый холодильник с педалями. Квота, улыбаясь, похлопал его по
плечу.
-- Не ищите, -- сказал он. И снова повторил: -- Терпение, терпение!
В огромном квадратном холле, облицованном плитками, обычно выставляли
различные модели холодильников. Квота приказал их убрать. Вдоль одной из
стен пустого холла шли задники витрин, а у другой было устроено шесть
маленьких прихожих, которые вели в торговые залы. Над каждой прихожей была
стрелка, но пять из шести прихожих вместе со стрелками были темные.
-- Что случилось? -- заволновался Бретт. -- Пробки перегорели?
Только одна прихожая -- шестая -- была освещена очень ярко, a giorno
[как днем (итал.)], равно как и большая стрелка над входом в нее.
-- Нет, -- ответил Квота. -- Это нарочно. Как только мы пройдем через
освещенную прихожую, свет в ней сразу потухнет и зажжется в соседней. И
загорится соответствующая стрелка. И так все по очереди. Таким образом, два
посетителя не могут пройти сразу друг за другом в один и тот же салон,
привлеченные, как бабочки, одним и тем же ослепительным светом.
Действительно, тамбур был хорошо освещен, холл освещен еще лучше,
прихожая совсем ярко, а из открытой двери салона шло такое сияние, что вас
невольно тянуло туда, и Квота пригласил всех последовать за ним. Пропуская
своих спутников вперед, он слегка подталкивал каждого со словами:
"Осторожно, не придерживайте дверь".
Как только они все переступили порог, дверь захлопнулась за ними,
словно крышка люка.
-- И вот покупатель в ловушке, в буквальном смысле этого слова, --
проговорил Квота. -- Он не сможет открыть дверь, она защелкнулась за ним, и
он выберется из магазина лишь по прошествии известного времени. Но он не
успеет насторожиться или забеспокоиться, так как услышит через
громкоговоритель сказанную любезнейшим тоном фразу: "Вас обслужат сию
минуту".
Напротив находилась еще одна дверь, застекленная, на ней крупными
красными буквами было выведено: "Вход воспрещен". Кроме того, полная
темнота, разлитая за дверью, безусловно, отобьет охоту нарушить запрет даже
у самых бесцеремонных покупателей.
Итак, они оказались в маленькой, похожей на чулан комнате -- три метра
на три, -- очень загроможденной: там стоял один из шести автоматов, над
Квоты и ей они тоже с каждым днем казались все бессмысленнее.
Дело в том, что для всех шести торговых залов центрального магазина,
где собирались провести первые опыты, было по проекту Квоты изготовлено
несколько странных предметов. Некоторые были еще загадочнее и нелепее, чем
Пегас-крошкособиратель или скорпион-майонезовосстановитель. Другие были
попроще, но в магазине холодильников все вместе они выглядели странно и
дико.
Так, например, пришлось заказать шесть огромных зеркал, отражающая
сторона которых была чуть золотистой и придавала лицу особенно приятный
цвет. Эти зеркала обладали еще одной особенностью: если вы смотрелись в них
с одной стороны в освещенном помещении, вы видели свое отражение, но если
смотреть с другой стороны, из темноты, то амальгама теряла свои свойства и
зеркало становилось как бы прозрачным стеклом. Флоранс была благовоспитанной
девушкой и, надо полагать, не знала об употреблении таких обманных зеркал в
домах терпимости, через которые стареющие любострастники могут незаметно
наблюдать за любовными играми ничего не подозревающей парочки. Впрочем, знай
она о применении этих зеркал, она была бы удивлена и озадачена еще больше.
Пришлось также более чем на полтора месяца забрать из цехов бригаду
квалифицированных слесарей для изготовления шести экземпляров странного
механизма с таинственными колесиками, который был величиной с карбюратор,
внешне напоминал комбайн, а сложной системой зубчатых передач --
астрономические часы. Для чего предназначался этот агрегат? На вопрос
Флоранс слесари ответили, что, с их точки зрения, он ни на что не пригоден.
И наконец, были изготовлены на специальном предприятии шесть больших
автоматов, выбрасывающих духи, румяна, пудру, шоколад, шариковые ручки и
сережки, но устроены они были так, что, если вы дергали за ручку один раз,
автомат выдавал требуемое, но во второй раз он действовать отказывался.
Ошеломлял и висевший над автоматами рекламный плакат -- пышная, весьма
откровенно выставлявшая напоказ свои прелести красавица, с улыбкой указывала
куда-то вниз, а надпись на плакате гласила: "Наша фирма предлагает вам
бесплатно" и еще более крупным шрифтом: "К вашим услугам". Но Квота в
дополнение к этим плакатам заказал еще таблички, на которых было написано:
"Не работает". Их должны были вешать на автоматы. И это казалось уже совсем
непонятным.
Когда Квоту просили объяснить смысл всех этих новшеств, он лишь
улыбался и говорил: "Увидите сами". Иногда Флоранс с ужасом задавала себе
вопрос: "А вдруг Квота один из тех гениальных сумасшедших, которые умеют
убедить самых отчаянных скептиков, а потом своими безумными выдумками
доводят их до нищеты?" Эта мысль мучила ее, и она чувствовала, хотя и не
признавалась себе в том, что разочарование нанесет ей тяжелую душевную рану.
В то же время у нее становилось спокойнее на душе, если какое-нибудь
распоряжение, отданное Квотой, которое сперва казалось абсолютно
бессмысленным, в дальнейшем вдруг оказывалось вполне разумным. Так,
например, он приказал на последних трех моделях холодильников поставить
марку "В-12"
-- Что это значит? -- спросил Бретт.
-- Ничего.
-- Но это же наша известная модель с компенсированной морозильной
установкой.
-- А вы не путаете ее с моделью с "уравновешенной компрессией"?
-- Подождите... да нет... хотя...
-- Или с "кондиционированной коммутацией"? Вот видите, сами запутались.
Что же будет с вашими покупателями? А "В-12" действительно ничего не
означает, но зато кратко и легко запомнить даже женщине или кретину.
Но когда Квота заказал две тысячи пачек сигарет и полтонны конфет
"ассорти", Флоранс вновь одолели сомнения.
Однажды, охваченная смятением, она решила разузнать о колледже Камлупи
в штате Оклахома. Она отыскала справочник университетов и колледжей
Соединенных Штатов. Такого колледжа там не оказалось. Она пошла на почту и
спросила, сколько будет стоить разговор с Камлупи. Телефонист долго рылся в
справочниках и наконец твердо заявил, что города Камлупи нет ни в Оклахоме,
ни в каком-либо другом штате Америки.
Флоранс вернулась на работу весьма озабоченная. Сообщить дяде? Но
теперь уже поздно отступать, и она только прибавит ему волнений и страхов.
Спустя несколько дней, не в силах хранить дольше про себя не дававшую ей
покоя тайну, она неожиданно спросила Квоту:
-- А где, в сущности, находится ваш Камлупи?
Во взгляде, который он бросил из полуопущенных век, мелькнуло
лукавство.
-- А-а, так вы пытались его отыскать?.. Во Франции вы бывали?
-- Да, несколько раз проводила там каникулы.
-- Вы слышали о городке под названием Фуи-лез-Уа?
-- Да, -- ответила Флоранс без улыбки. -- Он не существует.
-- Так зачем же терять время на его розыски?
Этим ответом Квота дал ей понять -- и довольно откровенно, -- что
предпочитает не раскрывать свои карты. А может, и фамилия-то его совсем не
Квота?
-- Вы мне так и не сказали, как ваше имя... -- заметила она однажды.
-- Зовите как хотите, -- ответил он.
-- То есть как это? -- возмутилась Флоранс. Он улыбнулся:
-- Не все ли вам равно, зовут меня Эзеб или Бонифас?
-- Откуда вы? -- резко спросила она. -- Ведь вы не американец по
происхождению.
-- Да, вы правы.
-- Я никак не могу понять, какой у вас акцент... То ли славянский, то
ли итальянский...
-- Неплохо, -- похвалил он.
-- А значит, вы из Восточной Европы?
-- Почему оттуда? Вовсе нет, -- удивленно протянул он.
Более точного ответа ей не удалось добиться. Но дружеская ирония, какую
он противопоставлял ее расспросам, в общем-то, ее успокоила: будь у него
сомнительное или преступное прошлое, он бы держался иначе, старался замести
следы и не стал бы признаваться в заведомой лжи, а тем более почти щеголять
этим.
Поэтому, по правде говоря, тайна, которой окружал себя Квота, скорее
раздражала Флоранс, чем беспокоила. Она даже льстила себя надеждой, что ей
понятны причины, побуждавшие его так вести себя, и в какой-то степени даже
оправдывала его: взявшись за смелый эксперимент, который в случае провала
мог окончиться скандалом, Квота мудро рассудил, что нужно оставить себе
возможность исчезнуть, так же как он появился, то есть инкогнито.
Однако подобная предосторожность явно свидетельствовала о том, что
Квота вел рискованную игру, и это поначалу поколебало доверие к нему
Флоранс. Но ненадолго: предельная откровенность, чуть ли не цинизм Квоты,
его искренность, почти граничащая с резкостью, не давали права на мелочную
подозрительность, на обидное недоверие; в конце концов грандиозная затея
стоила риска. И если уж говорить начистоту, то Флоранс не могла устоять
перед притягательной силой, заключавшейся в этой смеси таинственности и
прямоты. Он владел искусством довести любую мысль до сухой и как бы отмытой
четкости чертежа, и, хотя Флоранс сама себе в этом не признавалась, это его
свойство и смущало и покоряло ее.
Как-то он вошел к ней в кабинет и с первого слова сказал:
-- Идемте со мной.
Они шли медленно, бок о бок.
-- Я должен вас научить по-новому смотреть на толпу, -- сказал Квота.
-- Как вы ее видите?
-- Когда как, -- ответила Флоранс. -- Если не вглядываться, то передо
мной безликая масса. Но если обращать внимание на лица, то сразу замечаешь в
каждом что-то свое, все люди очень разные...
-- Плохо, -- сказал Квота, -- очень плохо. Срочно меняйте подход. Лицо
человека, каждого человека в отдельности нам бесполезно. И наоборот, наше
внимание должна привлекать толпа, которую надо уметь характеризовать.
Вернее, классифицировать.
-- Не понимаю, -- призналась Флоранс.
-- Я говорю, естественно, с точки зрения коммерции: ведь это
единственная, годная для нас точка зрения, единственная, которая должна нас
интересовать. Любой другой подход -- это уже сантименты, так как
неопределенность вредна. Запомните изречение непонятого писателя Конан
Дойля: "Отдельные индивидуумы могут оставаться неразрешимыми ребусами,
взятые в массе, они обретают определенность математических величин". Таков
первый урок.
-- Кому? Мне?
-- Любому, кто намерен серьезно заниматься серьезными вещами.
Математические величины -- вот под каким углом вы должны отныне приучить
себя видеть ваших соотечественников, и никак иначе. А что такое
математическая величина? Это уже второй урок.
Они сделали несколько шагов молча, потом Квота снова заговорил:
-- Кстати, нравы Тагуальпы значительно облегчают эту задачу. Вам
сказочно повезло, ведь у вас в стране существует десять резко разграниченных
классов. Это избавит вас от излишнего труда. Во многих государствах в этом
смысле царит мерзейший беспорядок. Я сам видел, как во Франции, в Италии и
даже в Англии богатые и бедные живут в одном и том же квартале, а иногда
даже в одном и том же доме! Это усложняет дело. У вас же все по-иному.
Возьмите, к примеру, три низших класса: неимущие, очень бедные и просто
бедные. Известно, где они живут, где их искать. И однако, просто
поразительно, что с ними делают, что делают с ними такие люди, как ваш дядя,
как Спитерос, вернее, чего они с ними не делают! И впрямь невероятно!
Последние слова Квота произнес осуждающим тоном, и в голосе его
одновременно послышались и насмешка, и презрение, и гнев.
-- О, конечно, -- продолжал он, -- знаю, знаю, что мне возразят: мол,
эта толпа неграмотных оборванцев нужна только для того, чтобы в случае
необходимости черпать в ней запуганную, послушную дешевую рабочую силу;
благодаря ей можно не повышать заработную плату, а следовательно, не
понижать прибылей. Постоянное наличие армии безработных -- лучший регулятор
биржи труда. Вполне разумно. Однако забывают при этом, что безработные еще и
лучшая армия в случае общественных беспорядков. А главное -- забывают
другое: предприниматели лишают себя огромной клиентуры, так как безработные
не имеют покупательной способности. Логика тупиц! Ваши предприниматели
отстали в своих воззрениях лет на полтораста!
Флоранс слушала Квоту с чувством огромного удовольствия. Этот человек
высказывал вслух то, о чем она часто думала про себя, но не решалась сказать
дяде, когда он в конце месяца ломал голову над тем, как свести концы с
концами. Увеличить заработную плату во время экономического кризиса! Да она,
видимо, с ума сошла? Вот что сказал бы ей дядя Самюэль.
-- Заработная плата, -- продолжал Квота, словно отвечая на ее мысли. --
А что делают предприниматели в том случае, когда они под давлением
обстоятельств вынуждены пойти на мизерное повышение заработка рабочим? Они
тут же отбирают свои деньги, подняв цены на товары. Так проходит несколько
недель, пока бедняги рабочие, чуть разбогатев, не растратят своих денег на
самое необходимое и, войдя во вкус покупок, залезут в долги. Вот тут-то их и
припирают к стенке. Нужно выплачивать взносы за взятые в кредит товары, и
они уже боятся бастовать, следовательно, ничего не требуют и хотя бы
временно вынуждены сидеть тихо. Великолепно. Придумано гениально. Но зачем
же останавливаться на этом? До чего же убогое воображение у
предпринимателей. Или им недосуг пошевелить мозгами и представить себе, что
произойдет, если надбавка к заработной плате рабочих будет даваться не
гомеопатическими дозами, а большими и неоднократно!
-- Инфляция -- вот что произойдет! -- возразила Флоранс.
-- Вы так полагаете?
-- В короткий срок деньги обесценятся.
-- Они будут стоить ровно столько, сколько можно будет на них купить.
Все дело в другом: нужно, чтобы люди покупали, нужно заставить их тратить
деньги. Деньги, лежащие в сундуке, ничего не стоят. Возьмите, к примеру,
этого оборванца...
Беседуя таким образом, они уже добрели до района бедняков. Квота указал
Флоранс на нищенски одетого индейца, который, однако, держался с чувством
собственного достоинства.
-- Вот дайте ему один песо. Кому, по-вашему, вы подадите милостыню?
Ему? Ничего подобного. Булочнику, к которому он, надо полагать, побежит.
Зачем же подавать милостыню, зачем его унижать? Оплачивайте работу этих
бедняков, оплачивайте щедро, и булочник разбогатеет. А вот этот,
взгляните-ка. -- Квота кивнул на другого бедняка, плутоватого вида, у
которого кожа была побелее. -- Что сделает он с вашей подачкой? Спрячет
деньги у себя в берлоге, которая будет сожжена после его смерти. И никто на
этом ничего не выиграет. Ни булочник, ни общество. Итак, покончим со
скупостью. Каким образом? Лишив деньги сами по себе всякой ценности, пока
они не будут обменены на товары. Сведем их к ценности железнодорожного
билета, годного в один конец. Разве кто-нибудь станет коллекционировать
просроченные билеты на поезд? Следовательно, чтобы достигнуть нашей цели, в
современном обществе есть лишь один способ: хорошо оплачивать труд людей,
чтобы они могли покупать. Все мы живем за счет ближнего и все мы можем
сказать: "Он тратит, следовательно, я существую". Держать неимущие классы в
состоянии вынужденной бережливости -- это преступление против общества. Даже
с точки зрения нынешнего строя, который нуждается в сытом и мирном
населении, в безвредных львах с полным желудком, с наманикюренными когтями.
Удовольствие, которое испытывала Флоранс в начале беседы, постепенно
угасало, увяло по мере того, как она слушала Квоту. Она уже не знала,
правильно ли понимает его, одобряет или порицает такое циничное отношение к
нужде, даже если за этим и кроется стремление уничтожить ее. Флоранс
улавливала, что слова Квоты отдают презрением, даже бесчеловечностью, хотя,
честно говоря, сама еще не до конца понимала почему.
-- Никаких иллюзий, дорогая моя, -- продолжал Квота. -- Во время чумы
остается только одно: как-то приспособиться к мору, попытаться извлечь из
этого зла добро, другими словами, проявлять милосердие, солидарность,
самопожертвование. А что такое коммерция? Не будем обольщаться, коммерция --
обман. Надо смотреть на веши трезво и постараться извлечь из обмана всю
мыслимую выгоду.
-- Почему же коммерция -- обман? -- возмутилась Флоранс.
-- Да, да, ничего не поделаешь, это так. Любая торговля состоит из цепи
обманов: уговоры, улыбки продавца, сам товар, который он предлагает. Ваши
холодильники, сеньорита, своим размером, формой, отделкой производят ложное
впечатление чего-то фундаментального, прочного, хотя, как вам известно,
сделаны из тонкой жести. И покупателю это тоже известно, он лишь делает вид,
что ему не известно... А все это бахвальство рекламы, сверхшикарная
упаковка, неоправданно многообещающие инструкции, словом всесветное
вранье... А так как силой обстоятельств в любом обществе каждый становится
то покупателем, то продавцом, все обманывают всех, отсюда и возникает
всеобщее недоверие, дело доходит до того, что мы перестаем доверять даже
самим себе и подозрительно разглядываем собственное отражение в зеркале...
Но если мы наведем порядок, если ложь в повседневной жизни открыто станет
пружиной, действующей автоматически, она перестанет быть ложью: признанная
ложь превращается в истину, возрождается взаимное доверие людей друг к
другу, а с ним и социальное единение. Вот к каким результатам, хотя, быть
может, это и не конечная цель, приведет мой метод интенсивной торговли.
Таков, сеньорита, третий урок.
Рассуждения Квоты, которые Флоранс про себя определяла как парадоксы, и
возмущали ее и забавляли, а главное, вызывали чувство какого-то радостного
нетерпения. Умозаключения этого человека были смелы, однако отсутствие у
него всяких иллюзий, вернее, стремление быть "лишенным всяких иллюзий",
слегка коробило ее, ибо она привыкла мыслить иначе, но в то же время она
обнаружила в них какое-то здоровое и дезинфицирующее начало. Он напоминал ей
хирурга, который скоблит загнивающую кость. Ей не терпелось узнать все
подробнее.
-- А скоро ли начнутся практические уроки?
-- Очень скоро. Как только все будет готово.
Между тем по просьбе Квоты были отобраны сорок два продавца для
экспериментального магазина. Это была первая партия. В дальнейшем для
торговли в шести филиалах, по утверждению Квоты, потребуется всего двести
пятьдесят два продавца.
Вдобавок к уже работающим в фирме продавцам, было приглашено по
объявлениям еще двести или триста кандидатов. Следуя методу, принятому почти
на всех предприятиях, их прежде всего подвергли письменному испытанию, чтобы
оценить их общее развитие и культурный уровень.
Но к удивлению и к величайшей тревоге Бретта, равно как и куда более
легкой тревоге Флоранс, те, чьи ответы оказались на среднем уровне или выше,
не прошли по конкурсу.
Самых малограмотных, самых ограниченных претендентов вызвали вновь, и
им были предложены тесты для того, чтобы определить, насколько они
инициативны и опытны в торговом деле.
И опять же все, кто показал неплохие результаты, были отстранены.
Оставшимся кандидатам, самым тупым, самым малоопытным, самым
безынициативным и бесхарактерным -- однако при условии, что они обладают
хорошей памятью, -- Квота дал новую серию тестов, желая отобрать сорок два
продавца, по семь на каждый торговый зал.
-- Почему именно семь, да еще обязательно дураков? -- запротестовал
Бретт. -- До сих пор два продавца среднего умственного развития нас вполне
удовлетворяли.
-- Потому, что до сих пор в ваш магазин приходило около сотни
покупателей в день, а я, как уже было вам сказано, привлеку сюда тысячу, а
может, и полторы. И если уж говорить о вашей старой системе, то вам
потребовалось бы не семь продавцов в каждом зале, а пятнадцать, не меньше.
-- Но зачем же набирать малограмотных кретинов?
-- Потому что они лучше прочих поддаются любой дрессировке, с легкостью
откажутся от своего крошечного торгового опыта, от своей жалкой
индивидуальности, и я без труда вылеплю из них словно из глины то, что мне
нужно. Легче развить условные рефлексы у собаки, чем, скажем, у Бергсона или
у Эйнштейна.
Новые тесты, составленные Квотой, были столь же необычны, как и все,
что он делал. Например, кандидату, стоявшему у грифельной доски, задавали
какой-нибудь сложный вопрос, а затем показывали коробочку с таблетками, на
которой было написано: "Таблетки для угадывания".
-- Значит, они помогают угадывать? -- ликовал простак.
-- Да, -- отвечали ему.
Он брал таблетку и тщательно разжевывал ее. Его реакцию
хронометрировали с точностью до десятой доли секунды.
-- Да это же нашатырь! -- восклицал он, отплевываясь.
-- Вы совершенно правы.
Таким образом, было установлено среднее время психологической реакции.
Квота требовал некоего минимума быстроты, объясняя так: продавцу придется
чисто автоматически следовать за подобными реакциями покупателя и в его же
темпе. Тех, кто реагировал позднее, чем через три секунды, отсеивали.
Чтобы отобрать наиболее подходящих из оставшихся кандидатов, Квота
заставил каждого пройти по коридору, посередине которого находилась
ступенька. Когда испытуемый доходил до ступеньки, его неожиданно окликали по
имени. Пригодными оказались те, кто немедленно поворачивался на зов и падал
со ступеньки. Отказали всем тем, кто, прежде чем оглянуться, осторожно
сходил со ступеньки, ибо рефлекс должен опережать мысль.
Вдобавок к этим дурачкам Квота тщательно отобрал себе шестерых
помощников, на сей раз тех, кто лучше других справился с письменной работой
и показал достаточный культурный и умственный уровень. Каждого из них
назначили руководителем группы из семи продавцов.
Однажды рано утром Квота, забрав своих помощников, а также Флоранс,
Бретта и Каписту, повел их на улицу, к витринам.
-- Я приказал открыть их часа на два, -- сказал он, -- чтобы ввести вас
в курс дела. А теперь наблюдайте внимательно.
Они встали на противоположном тротуаре, делая вид, что ждут автобус.
Число пешеходов на улице постепенно увеличивалось.
-- Считайте, сколько из них остановится у нашего магазина, -- сказал
Квота.
Оригинальные, прекрасно оформленные витрины, в самом деле, привлекали
всеобщее внимание. Женщины все, или почти все, непременно останавливались.
Лишь некоторые мужчины, да и то, судя по всему, спешившие, не замедляли
шага, однако кидали на витрины беглый взгляд.
-- Ничего, в следующий раз задержатся, они от нас не уйдут. А сегодня
следите, как поступят те семьдесят процентов пешеходов, которые остановились
поглазеть.
Действительно, все -- кто долго, кто наспех -- разглядывали различные
сценки: рыбака-эскимоса, спящего сурка, корабль Амундсена, зажатый льдами...
-- и так, переходя от одного зрелища к другому, оказывались перед экраном,
на котором улыбающаяся кинозвезда, снятая на отличной цветной пленке,
раздевалась на фоне снегов Сьерра-Хероны, подставляя ласковому солнцу свои
прелести, и почти совсем обнаженная, с головокружительной быстротой съезжала
на лыжах с горы и исчезала.
В общем, все было сделано с таким расчетом, чтобы от взгляда зевак не
ускользнул большой плакат, на котором люминесцентными буквами было написано:
Новинка!
Невиданное изобретение!
ХОЛОДОПЕДАЛЬ
Спорт и экономия!
-- Холодопедаль! Это еще что за чертовщина! -- воскликнул ошеломленный
Бретт. -- Холодильник с педалями? Мы никогда не выпускали подобной ерунды!
-- Надеюсь, -- сказал Квота. -- Да и кому он нужен?
-- Так что же это такое?
Квота улыбнулся:
-- Ну просто... холодильник с педалями...
И так как Бретт от изумления разинул рот, Квота продолжал:
-- Терпение, дорогой директор, чуточку терпения! Не пытайтесь понять
раньше времени. Лучше наблюдайте за поведением прохожих. И считайте, сколько
из них, послушавшись указующей стрелки, переступят порог магазина. Подумайте
только: один шаг -- и человек в наших руках. Он не выйдет обратно без
покупки.
Действительно, мало кто из зевак у витрин устоял перед стрелкой
("Обычно притягательную силу стрелки недооценивают", -- проговорил Квота),
направленной к ярко освещенному входу в магазин. Лишь те, кто раньше бросал
взгляд на ручные часы, вынуждены были не без сожаления отказываться от
заманчивого приглашения.
-- Сколько уходят? -- спросил Квота. -- Едва ли двое из десяти. Они
очень торопятся, но они еще вернутся. Ну, что я вам обещал? -- обратился он
к Бретту. -- Таким образом, больше восьмидесяти процентов, сами того не
подозревая, повинуются нам, отдаются в наши руки.
-- Смотрите, смотрите, они тут же выходят из магазина! -- тревожно
воскликнул Бретт.
-- В магазине висит объявление "Ремонт", -- сказал Квота. -- Для
торговли не все еще готово. Я же вас предупредил, что сегодня хочу только
ввести вас в курс дела. А теперь поступим, как они, -- предложил он, сходя с
тротуара. -- Пойдем туда, куда зовет нас стрелка.
Они пересекли улицу.
-- Разумеется, никаких дверей, -- заметил Квота. -- Открывать дверь --
это уже к чему-то обязывает, человек может заколебаться.
Они прошли небольшой тамбур, где висело объявление о ремонте, коридор и
оказались в ярко освещенном холле, куда тоже вела стрелка. Бретт поискал
глазами пресловутый холодильник с педалями. Квота, улыбаясь, похлопал его по
плечу.
-- Не ищите, -- сказал он. И снова повторил: -- Терпение, терпение!
В огромном квадратном холле, облицованном плитками, обычно выставляли
различные модели холодильников. Квота приказал их убрать. Вдоль одной из
стен пустого холла шли задники витрин, а у другой было устроено шесть
маленьких прихожих, которые вели в торговые залы. Над каждой прихожей была
стрелка, но пять из шести прихожих вместе со стрелками были темные.
-- Что случилось? -- заволновался Бретт. -- Пробки перегорели?
Только одна прихожая -- шестая -- была освещена очень ярко, a giorno
[как днем (итал.)], равно как и большая стрелка над входом в нее.
-- Нет, -- ответил Квота. -- Это нарочно. Как только мы пройдем через
освещенную прихожую, свет в ней сразу потухнет и зажжется в соседней. И
загорится соответствующая стрелка. И так все по очереди. Таким образом, два
посетителя не могут пройти сразу друг за другом в один и тот же салон,
привлеченные, как бабочки, одним и тем же ослепительным светом.
Действительно, тамбур был хорошо освещен, холл освещен еще лучше,
прихожая совсем ярко, а из открытой двери салона шло такое сияние, что вас
невольно тянуло туда, и Квота пригласил всех последовать за ним. Пропуская
своих спутников вперед, он слегка подталкивал каждого со словами:
"Осторожно, не придерживайте дверь".
Как только они все переступили порог, дверь захлопнулась за ними,
словно крышка люка.
-- И вот покупатель в ловушке, в буквальном смысле этого слова, --
проговорил Квота. -- Он не сможет открыть дверь, она защелкнулась за ним, и
он выберется из магазина лишь по прошествии известного времени. Но он не
успеет насторожиться или забеспокоиться, так как услышит через
громкоговоритель сказанную любезнейшим тоном фразу: "Вас обслужат сию
минуту".
Напротив находилась еще одна дверь, застекленная, на ней крупными
красными буквами было выведено: "Вход воспрещен". Кроме того, полная
темнота, разлитая за дверью, безусловно, отобьет охоту нарушить запрет даже
у самых бесцеремонных покупателей.
Итак, они оказались в маленькой, похожей на чулан комнате -- три метра
на три, -- очень загроможденной: там стоял один из шести автоматов, над