сеньор директор?
-- Да, но все равно необходимо поручительство, -- сказал Бретт.
-- Ну, что ж, поручителем буду я. Надо иногда делать добро, когда это в
твоих силах, черт побери, не все же время заниматься торговлей. Где бланк
заказа? Надеюсь, вы довольны? -- спросил Квота пастора.
-- Да, но если случится... -- дрожащим голосом начал пастор, делая
последнюю попытку освободиться от своих мучителей, -- если я не смогу внести
очередной взнос... если не из чего будет заплатить...
-- Да полноте, полноте, к вам же поступают пожертвования. Итак, сеньор
директор, договорились? Значит, мы доставим сеньору пастору холодильник? И
сейчас ему не придется ничего вносить? Чудесно, отец мой, будьте мне
благодарны, я хоть и попотел, но не зря. Распишитесь вот здесь.
Пастор сам не заметил, как в руке у него оказалась ручка. Квота и Бретт
отечески обняли его, и он наклонился к столу.
-- Все же боязно, -- проговорил он, -- ну, да ладно...
Он расписался. И сразу же его охватило радостное нетерпение.
-- А когда я получу холодильник? -- Теперь голос его прозвучал
настойчиво. -- Как раз в воскресенье у меня к обеду будет каноник...
Ему, как и генералу, даже в голову не пришла мысль поинтересоваться
ценой.
Пришлось положить немало труда, чтобы отделаться от пастора. Когда это
наконец удалось, Квота вытер пот со лба, с шеи, оттянул на груди рубашку,
как после долгого бега, и вздохнул:
-- Никто так не изматывает, как эти голодранцы.
Флоранс промолчала. Но вечером, когда они остались с дядей вдвоем, она
сказала:
-- Давайте прекратим эти опыты... Мне это больше не кажется забавным.
-- Что? Что тебе не кажется забавным?
-- Например, то, как у этого агнца-пастора отобрали его жалкие
пожертвования... Это уже не торговля, а разбой.
-- Да что это ты? -- удивился Бретт. -- Если мы начнем разводить в
делах сантименты...
-- Конечно, вы правы, но... сама не знаю... в этом есть что-то
нечестное.
-- В чем -- в этом?
-- В том, как Квота заставляет людей... покупать вещи, которые они... в
которых они не...
Она не сразу нашла слово.
-- Может быть, ты вообразила, что мы -- благотворительное общество? --
насмешливо проговорил Бретт.
Флоранс не стала настаивать. К тому же она еще не разобралась до конца
в своих чувствах. Ей и самой не было ясно, что именно ее возмущает. Ночь она
провела спокойно, а на следующее утро, когда они с дядей отправились в
контору, она и думать забыла о своих переживаниях.
То был великий день. После вчерашних удачных опытов Квота решил открыть
все шесть торговых залов и все витрины. Вместе с Бреттом и Флоранс он сидел
в директорском кабинете, ожидая первых результатов. Бретт не мог подавить
волнения и бегал взад и вперед по комнате. Зазвонил телефон. Это был
Спитерос, он напомнил своему конкуренту о встрече, оба намеревались изыскать
modus vivendi [способ существования (лат.)] в период экономического упадка.
-- Дорогой мой, вы выбрали неподходящий момент, -- начал было Бретт, но
тут же осекся, заметив, что Квота делает ему какие-то знаки.
-- Примите его.
-- Спитероса? Зачем?
-- Примите, -- кратко повторил Квота.
-- Хорошо, -- сказал Бретт в трубку. -- Если хотите, сегодня в десять
утра вас устраивает?
Уже к половине десятого Бретт совершенно извелся. Он хотел было вызвать
Каписту, чтобы узнать, как идет торговля.
-- Не отрывайте его, у него есть дела поважнее, -- остановил его Квота.
-- Если уж вы так тревожитесь, пойдемте лучше со мной.
Квота привел Бретта с племянницей на угол улицы, где ее пересекает
бульвар. Отсюда было хорошо видно, как люди входят в одну дверь магазина и
выходят из другой.
Несмотря на ранний час, народу на улице было уже много. Некоторые
проходили мимо, но немало останавливалось, и большинство, дойдя до конца
витрины, с какой-то удивительной покорностью следовали в направлении,
указанном стрелкой, желая поглазеть на педальный холодильник.
Потом Квота повел Флоранс и Бретта к выходу. Там они увидели Эстебана,
который как раз в эту минуту, проводив одного из покупателей, закрыл за ним
стеклянную дверь. Лицо покупателя выражало неописуемую радость. Не прошло и
полминуты, как швейцар проводил следующего покупателя, столь же довольного,
как и предыдущий. Не успел он закрыть дверь за третьим, как ему уже надо
было встречать четвертого... -- Две сделки в минуту на шесть залов, --
сказал Квота, -- следовательно, одна сделка совершается за три минуты.
Недурно. Но надо добиться еще более высоких результатов.
У Бретта полегчало на душе, хотя он еще успокоился не окончательно.
Втроем они поднялись в кабинет. Едва они успели закрыть дверь за собой, как
из коридора до них донесся шум. Кто-то истошно вопил. Внезапно, словно под
натиском взбесившегося бизона, дверь распахнулась и в кабинет влетел
мужчина. У него было ярко-пунцовое лицо, коротко стриженные седые волосы.
Скромная элегантность, с которой он был одет, выдавала в нем богатого
дельца, но галстук, выбившийся из-под жилета, взлетал, как шарф, а шляпа
едва держалась на голове.
-- Бретт! -- орал он во весь голос. -- Где Бретт? Где этот сукин сын?..
Ах, вот вы наконец! Ну-ка, если вы мужчина, подойдите ко мне!
-- Да что с вами!
-- Что со мной? -- продолжал кричать неожиданный гость. -- А то, что вы
меня отдали на растерзание бандитской шайке. Вот что со мной!
-- Я? -- растерялся Бретт. -- Да объясните же наконец!
-- У меня силой вырвали подпись! -- выкрикнул тот, дрожа от ярости. --
Меня заставили расписаться, действуя угрозами.
Схватив Бретта за лацканы пиджака, он принялся изо всех сил трясти его.
Выражение растерянности на лице Бретта уступило место радостному изумлению.
И чем больше неистовствовал Спитерос, тем шире становилась улыбка Бретта.
-- Мой заказ! Прикажите вернуть мне мой заказ. Иначе я сотру с лица
земли вашу лавочку! -- От бешенства у Спитероса сорвался голос.
А Бретт, запинаясь -- Спитерос по-прежнему неистово тряс его за плечи,
-- даже с какой-то нежностью обратился к Квоте:
-- Дорогой мой... милый мой... Квота... разрешите мне представить
вам... нашего ста... рого и милей... шего соперника Эрнеста Спитероса, фирма
"Фриголюкс". Насколько я понял из его сбивчивых объяснений, он сейчас, если
тут нет ошибки, приобрел наш замечательный холодильник "В-12".
-- Отлично, отлично, -- проговорил Квота.
Спитерос бросил убийственный взгляд на Самюэля Бретта. И вдруг как-то
сник. Он стал умолять Самюэля -- голос его звучал то униженно, то угрожающе
-- не подвергать его такому позору, да еще перед женой, и не доставлять ему
на дом -- это ему-то Спитеросу! -- проклятый холодильник "В-12", ведь все
знают, что его собственные магазины, как, впрочем, и у всех, забиты
непроданными холодильниками.
-- У меня же было назначено свидание с вами, не так ли, -- кричал он,
-- а не с этим висельником-продавцом? Мы хотели обсудить, как помочь друг
другу, вместо того чтобы вставлять палки в колеса. А этот ублюдок даже не
показал мне ваш педальный холодильник. Кстати, что это за штуковина такая?
Очередная ваша выдумка? И этот негодяй еще смеет утверждать, что никто меня
не принуждал!
Уловив момент, когда Спитерос, которого душило бешенство, тяжело
перевел дух, Бретт заговорил.
-- Дорогой мой Спитерос! -- начал он.
В его голосе, в позе, в серьезном выражении лица, чуть освещенного
улыбкой, была какая-то торжественность.
-- В этот день, в этом месте, -- продолжал он, -- началась новая эра в
истории человечества. До этих пор я еще до конца не был в этом убежден. Но
если уж одному из наших простофиль удалось всучить холодильник вам,
Спитеросу, я заявляю во всеуслышание -- этот героический акт предвещает
наступление новых времен!
Слова Бретта настолько поразили разъяренного Спитероса, что он вдруг
разом утихомирился. Повернувшись к Флоранс и Квоте, он спросил, указывая на
Бретта:
-- Этот тоже свихнулся?
-- Не думаю, -- невозмутимо ответил Квота.
Бретт поднял телефонную трубку.
-- Дорогой мой, надеюсь, сейчас мы получим подтверждение... Алло,
передайте, пожалуйста, Каписте... да... пусть зайдет ко мне... да, спасибо.
Сию минуту мы получим убедительное подтверждение эффективности метода
сеньора Квоты, которого я имею удовольствие представить вам.
Квота поклонился, Спитерос нахмурил брови.
-- Вы только что в качестве жертвы, хотя и непокорившейся жертвы,
блистательно подтвердили его метод. За сколько минут этот ублюдок, как вы
его назвали, всучил вам холодильник? За две, за три? Не будем мелочны, пусть
даже за пять! А теперь подсчитайте: каждые пять минут по холодильнику,
значит, двенадцать в час, у нас шесть торговых залов, помножим шесть на
двенадцать, получается семьдесят два, следовательно, шесть магазинов
продадут четыреста тридцать два холодильника за час, а за восемь часов --
три тысячи четыреста пятьдесят шесть. И это всего за один день. Вместо
нескольких десятков холодильников почти три с половиной тысячи! Только одна
наша фирма! Вы понимаете, что это значит?
Он был так возбужден столь блестящей перспективой, что теперь уже
Спитерос попытался его успокоить.
-- Послушайте, не кажется ли вам...
Но Бретт не дал себя прервать. И продолжал с нарастающим
воодушевлением:
-- Это значит, Спитерос, что мы отныне сможем -- и вы, и я, и другие,
-- забыв о конкуренции, увеличить наше производство в пять, в десять, в сто
раз! И это относится не только к холодильникам, но и к автомобилям, к
радиоприемникам, к стиральным машинам и даже -- ей богу! -- к
майонезовосстановителям и крошкособирателям!
Бретт воздел вверх руки и изрек, словно древний оракул:
-- Порочный круг разорван! Теперь торговля будет подгонять
производство! Мы сможем увеличить жалованье рабочим, не опасаясь за наши
прибыли! Наконец-то воцарятся счастье и всеобщее благосостояние!
Спитерос обеспокоенно шепнул Флоранс:
-- Вам не кажется... нужно бы врача?..
Но Квота спокойно остановил его:
-- Зачем? В предсказаниях нашего дорогого Бретта нет никакого
преувеличения, они даже, как всегда, слегка пессимистичны.
Послышался приближающийся топот ног, и на пороге появился крайне
возбужденный Каписта. В трясущихся руках он держал бланки заказов. Из-за его
спины выглядывали семь или восемь продавцов, у всех рот был растянут до
ушей: они, казалось, излучали какое-то лихорадочное возбуждение, горели
восторгом.
-- Патрон, патрон! -- воскликнул Каписта. -- Это неслыханно!
Бретт, видимо, все еще не был до конца уверен и с тревожной
поспешностью, как отец ребенка, которого только что оперировали, спросил:
-- Ну как, все идет хорошо?
-- Точно на параде! -- Голос Каписты прерывался от волнения. --
Потрясающе! Сеньор Квота, может быть, потом я и повешу нос на квинту, но я в
делах всегда честен и признаю свою ошибку. Это превосходит всякое
воображение. Они входят, мы помогаем им разродиться, они подписывают и
уходят. Они входят, мы... Смотрите, вот двадцать шесть заказов!
От радостного возбуждения руки у него тряслись, он выронил пачку
листков, и они рассыпались по полу. Бретт кинулся их собирать, а сам Каписта
даже не шелохнулся.
-- Да бросьте, патрон, это же мелочь... Знаете, сколько я заработал
комиссионных меньше чем за двадцать минут?
Бретт все же аккуратно собрал бланки.
-- Не увлекайтесь, не увлекайтесь, -- сказал он. -- О ваших
комиссионных мы еще поговорим. При таком обороте придется их пересмотреть,
старина.
Пожалуй, впервые в жизни замечание такого рода не вызвало у Каписты
бури гнева. В голосе его даже прозвучали нотки снисходительности:
-- Пустяки, я не жадный. Как-нибудь поладим. Разумеется, если все будет
идти в том же темпе...
И тут он снова пришел в неистовство.
-- Невиданно! -- кричал он. -- Ну и люди! Все, как один! Все одинаково!
Посмотрите на них! Просто глазам не веришь! Это уже не люди, а автоматы
какие-то!
Слова "автоматы какие-то" он проговорил с радостным восторгом. Бретт
протянул ему собранные бланки заказов, и Каписта взял их дрожащими руками. В
течение всей этой сцены Спитерос не проронил ни слова.
-- Двадцать шесть заказчиков, -- сказал ему Бретт. -- Меньше чем за
двадцать минут! В одном только магазине! Что вы на это скажете?
-- Для начала скажу: велите вернуть мне мой заказ.
Спитерос никак не мог прийти в себя от совершенной им оплошности, но
Каписта тоже не мог прийти в себя, однако по другим причинам: его пьянило
чудо, свершавшееся в магазине. Остановить его уже было невозможно.
-- Это же роботы! -- кричал он в экстазе. -- Покупательные машины! Они
все проглотят! -- заорал он еще громче. -- Мы всучим им любой товар! Любое,
что мы придумаем!
Охваченные бурей восторга, Каписта, продавцы, а за ними и Бретт
принялись, словно танцуя, имитировать "психологические рефлексы", заставляя
друг друга опускать голову, протягивать руку, подбирать зад. Они хихикали,
хлопали себя по ляжкам, и со стороны казалось, будто это роботы, вышедшие
из-под контроля своего создателя, исполняют какой-то неистовый, сумбурный
танец.
Но Бретт вдруг заметил, что Флоранс смотрит на них остановившимся
взглядом. С той минуты, как в кабинет ворвался Каписта, она не пошевелилась,
не произнесла ни слова.
-- Что с тобой? -- заволновался Бретт. -- Почему ты молчишь? Какое твое
мнение обо всем этом?
Остальные, увидев выражение лица Флоранс, тоже застыли, почувствовав
какую-то необъяснимую неловкость. Флоранс по очереди внимательно оглядела
всех их, как бы изучая, и дважды открыла рот, прежде чем смогла выдавить из
себя.
-- Мое мнение... мое мнение, -- с трудом начала она, но вдруг ее голос
окреп и последние слова она уже прокричала: -- По моему мнению, все это
просто... омерзительно!
И она выбежала из кабинета.
Тот, кто лишит их жизни,
достигших расцвета полного и
удручающего благосостояния,
окажет им благодеяние.
Дидро
С того знаменательного дня прошло два года.
Флоранс провела их в Европе -- главным образом во Франции и в Италии --
вдали от дяди, от "Фрижибокса", от Квоты, который вызывал у нее чувство
страха, вдали от его метода, к которому она испытывала отвращение.
Тогда, два года назад, она не сразу разобралась, почему первые же
"опыты" применения на практике метода Квоты вызвали у нее такое возмущение.
В конце концов, думала она, Квота не мошенник, все те, кого он, как это
может показаться со стороны, мистифицирует, действительно горят желанием
приобрести холодильник, но их удерживают некие скрытые тормоза, и в общем-то
они даже счастливы, когда от этих тормозов освобождаются, из покупателя
"извлекают желание", которое так и рвется на свободу, чтоб распуститься
пышным цветом. Так почему же тогда, почему же ее так возмущает метод,
которым Квота извлекает из них это желание?
На следующее утро она извинилась перед дядей Самюэлем и Квотой,
объяснив свою вспышку обычной неуравновешенностью женской натуры. И в этот
день она присутствовала при торговле, которая шла не только не хуже, но еще
бойчее вчерашнего и дала еще лучшие результаты, чем накануне, так как
продавцы уже понаторели и действовали теперь увереннее.
В последующие дни, как это ни странно, по мере того как возрастал успех
торговли, Флоранс чувствовала себя все более несчастной.
Однако она продержалась до отпуска. В течение первых трех месяцев в
"Фрижибоксе" царила атмосфера подъема. Квота действительно не обманул общих
ожиданий -- по сравнению с предыдущими неделями торговля настолько возросла,
что за короткое время был списан весь пассив, возмещены расходы на
переоборудование, пополнены денежные фонды и распродано более половины
холодильников, которые мертвым грузом лежали на складах. Уже через месяц
после начала торговли по новому методу стало возможным удвоить самые низкие
ставки зарплаты и соответственно увеличить остальные. Самюэль Бретт, будучи
человеком осторожным, пока еще боялся тратить много на личные нужды, но уже
подумывал о том, чтобы отремонтировать кабинеты, обновить ковры и мебель в
помещении фирмы, привести в порядок фасад здания. Ликование дяди, его
счастье радовали Флоранс, и она была благодарна Квоте от всего сердца.
Впрочем, Квота с похвальной скромностью редко показывался им на глаза: он
возился с планом расширения цехов и магазинов, а также подбирал новые
бригады продавцов. Но когда Бретту удавалось уговорить Флоранс спуститься с
ним в магазин и посмотреть, как идет торговля, это зрелище, безмерно
веселившее его, вызывало в ней глубокую грусть, стыд и даже, пожалуй,
угрызения совести. Она ничего не говорила дяде Самюэлю, но в душе терзалась.
Когда в начале июля, как и каждый год, она уезжала в Италию (иногда,
впрочем, она посещала Грецию, Испанию или Голландию), она еще не приняла
решения относительно будущего. Во всяком случае осознанного, обдуманного
заранее. Однако она так тщательно собиралась в дорогу, взяла с собой столько
теплых вещей, что окружающие, да и она сама могли без труда догадаться, что
покидает она Хаварон с какими-то подспудными мыслями, хотя и не отдает еще
себе в этом отчета.
Сойдя в Неаполе с маленького итальянского судна, на которое Флоранс
пересела с самолета в Веракрусе, она прежде всего взяла напрокат "тополино".
На следующий день на этой маленькой машине она отправилась в Пестум и
провела весь день среди развалин древних храмов, у подножия гор на берегу
моря, ласково поглаживая гладкий камень нагретых солнцем дорических колонн.
Вечером она сняла номер в маленькой гостинице, окруженной пиниями, совсем
рядом с зоной раскопок, и долго при свете луны, в тишине, нарушаемой изредка
криками совы, высунувшись из окна и вдыхая аромат полыни и сосны, любовалась
спящими руинами, над которыми мерцали мириады звезд.
Утром, когда она уже сидела в машине, собираясь уезжать, перед ней
появился какой-то мужчина, на вид явно голодный, и стал вытаскивать из всех
своих карманов небольшие пакетики из газетной бумаги. В каждом было по
какой-нибудь реликвии, перепачканной землей и вроде бы древней, но,
бесспорно, поддельной. Флоранс уже хотела было тронуться с места, но что-то
ее удержало. Может быть, слабая надежда, что одна из этих "древностей" вдруг
окажется подлинной? Ей понравилась головка женщины с отбитым носом,
опушенными веками и загадочной улыбкой, но, судя по цене, трудно было
поверить, что это не подделка. Мужчина стоял в выжидательной позе, вид у
него был жалкий. Флоранс подумала, что, будь на его месте Квота, он в одну
минуту довел бы ее желание до апогея, и из какого-то странного чувства
справедливости решила купить эту головку у несчастного голодранца, который
только и твердил: "Вери гуд, мадам, оч-ч-эн карашо", потрясенный тем, что
так быстро и даже без торговли сумел всучить ей свой товар. Флоранс
расплатилась и уехала. Головка с закрытыми глазами, которую она положила на
сиденье рядом с собой, казалось, загадочно посмеивается. Флоранс время от
времени не без раздражения поглядывала на нее.
Когда дорога пошла вдоль моря, Флоранс остановила машину, взяла
головку, поскребла ее пилкой для ногтей и обнаружила, что она из гипса.
Флоранс с силой швырнула ее в спокойное море. И тут же Флоранс упрекнула
себя за глупую вспышку, но все же продолжала злиться, хотя и сама не знала
-- на кого.
На следующее утро Флоранс все катила по прелестной дороге Калабрии,
которая ведет от одной сарацинской башни к другой, извиваясь над морской
пучиной, то зеленого цвета, то голубого, такого густого, что он кажется
неестественным (нетерпеливые туристы избегают этого пути, не подозревая,
какой красоты они лишают себя из-за бессмысленной спешки), и в полдень
остановилась на бескрайнем пустынном пляже, который раскинулся между морем и
шоссе, чтобы позавтракать сандвичем и ломтем арбуза, купленным утром в
Сапри. Она лежала на песке, докуривая сигарету, как вдруг вдали появилось
облако пыли, потом из него вынырнул грузовик и без всякой, казалось бы,
причины замедлил ход. Машина остановилась недалеко от Флоранс, и сразу же
хлопнула дверца. Из кабины выпрыгнул широкоплечий черноглазый шофер с
воинственно закрученными усами. Ни справа, ни слева на дороге не видно было
ни одной машины, на пляже -- ни души. Флоранс стало неуютно, она вспомнила,
что Калабрия славится бандитами... Но что делать? И она решила ждать.
Мужчина неторопливо шагал к ней. Он улыбался, и его белые зубы, словно
луч света, прорезали загорелое лицо. Он спустился с дюны, подошел к ней --
она привстала -- и, сев на корточки, обхватил руками колени.
-- Иностранка? -- радостно спросил он.
Он говорил по-итальянски со странным певучим акцентом. Флоранс хорошо
понимала по-итальянски и немножко говорила. Ока ответила "да", и он снова
спросил:
-- Англичанка? Американка?
Что ему сказать? Тагуальпеканка? И она подтвердила:
-- Да, американка.
С его лица не сходила все та же радостная улыбка.
-- Впервые на этой дороге я встречаю американку. Они никогда здесь не
ездят. Садятся в Неаполе на самолет и летят в Сицилию. Или же плывут на
ночном пароходе.
-- Если бы они знали, как прекрасен этот край, они все бы сюда
приехали.
Улыбка на его лице стала еще шире, еще больше открылись сверкающие
зубы. "Великолепная разбойничья морда, -- подумала Флоранс, -- но
симпатичная". Все же она поглядывала на дорогу, но там по-прежнему не было
ни единой живой души и ни одной машины. Шофер предложил:
-- Сигарету? Я видел, вы курите.
Он протянул пачку. Флоранс взяла сигарету. Он поспешно чиркнул спичкой,
дал ей закурить и спросил:
-- А у вас тоже так красиво?
-- Нет, не так. Вернее, красиво, но по-другому,
-- А как?
-- Все вперемежку: и горы, и пропасти, и высокие скалы, и каньоны. А в
зеленых долинах финиковые пальмы и бананы. Все там растет, как в раю.
-- Сюда надо весной приезжать, когда все цветет, -- он показал на
холмы, -- и розмарин, и чабрец, и базилик... Здесь тоже как бы рай. Под
солнцем такой запах стоит, что одуреть можно. Ей-богу.
-- А что вы везете в грузовике? -- спросила Флоранс.
-- Глиняную посуду.
И, помолчав, он сказал:
-- Подождите-ка минутку...
Он вскарабкался на откос, залез в кузов машины, пошарил там, спустился
на дорогу, подошел К Флоранс и снова присел на корточки.
-- Хотите на память?
Он протянул Флоранс довольно грубо сделанную майолику, но она чем-то ее
тронула. Шофер смотрел на Флоранс, и широкая улыбка сверкала под его
воинственными усами.
Флоранс чуть было не спросила: "Сколько я вам должна?", но, к счастью,
вовремя прикусила язык, сообразив, что слова ее могут обидеть шофера. А
вдруг он все-таки рассчитывал получить деньги, ведь он явно человек
небогатый? Флоранс не знала, как быть.
-- Очаровательно... -- пробормотала она. -- Но, право, я не знаю...
очаровательно...
Угадал ли он причины ее растерянности? Но он сказал:
-- Возьмите ее с собой в Америку.
И, сунув майолику ей в руки, он поднялся с земли.
-- Тороплюсь. Мне приятно было встретить вас. В Сицилию направляетесь?
-- Собиралась, а теперь и сама не знаю.
-- Почему?
Флоранс улыбнулась:
-- Мне ваши места понравились. И захотелось здесь остаться.
-- Отличная мысль! -- воскликнул он. -- Отличнейшая! Здесь народу мало.
Ну, ладно, прощайте, развлекайтесь хорошенько. Может, еще встретимся?
-- Все возможно...
Он уже залез в кабину. Флоранс стало грустно. Эта мимолетная встреча
неизвестно почему и взволновала ее и обрадовала. Да, она поживет здесь, в
Калабрии. Флоранс села в машину и к вечеру уже сняла себе номер в маленькой
гостинице, стоявшей в центре приморской деревушки, которая вместе со своей
сарацинской башней лепилась на крутом скалистом берегу, где негромко
плескалось море.
Такую нищету она видела разве что только у тагуальпекских индейцев,
живших на юге их страны, -- у этих земледельцев, которых лишили земли и
которые доживали свой век в саманных и глинобитных хижинах. Но здесь --
может, оттого, что дома были добротные, -- нищета казалась еще более
вопиющей. Там, в Тагуальпе, женщины ходили, как и все женщины племени майя,
в простых, но чистых рубахах, мужчины носили мексиканский сарап, словом, эти
бедные поселения выглядели опрятными и даже кокетливыми среди тропической
флоры, и зрелище их не удручало, а скорее свидетельствовало о скромной
жизни, сельской простоте и даже вызывало чувство зависти. А в этой
итальянской деревне, находившейся вблизи от промышленных центров -- которые
тоже влачили жалкое существование и не могли никого обогатить, -- в этой
деревне с ее магазинами, уличными фонарями, заасфальтированной площадью, на
которой стояла мэрия с колоннами, претенциозно облицованная искусственным
мрамором, с кинотеатром (жалким) и даже отделением (величественным) Банка
Святого Духа, здесь нищета стыдливо маскировалась. Прежде всего в любой час
дня поражало количество слонявшихся по улице мужчин: добрая половина жителей
постоянно не имела работы. Они не играли в шары и не сидели в кафе. Они
стояли небольшими группками и разговаривали, словно накануне выборов, и это
придавало деревне оживленный, даже веселый вид. Однако оживление это было
прямо пропорционально количеству безработных на данное число, а
следовательно, количеству голодных семей. Тем не менее все эти люди
аккуратно посещали церковь, и там, скрестив на груди руки и подстелив на пол
газету, прежде чем преклонить колена, в любом случае жизни призывали на
помощь Мадонну и единодушно голосовали за коммунистов. Ни один из этих
-- Да, но все равно необходимо поручительство, -- сказал Бретт.
-- Ну, что ж, поручителем буду я. Надо иногда делать добро, когда это в
твоих силах, черт побери, не все же время заниматься торговлей. Где бланк
заказа? Надеюсь, вы довольны? -- спросил Квота пастора.
-- Да, но если случится... -- дрожащим голосом начал пастор, делая
последнюю попытку освободиться от своих мучителей, -- если я не смогу внести
очередной взнос... если не из чего будет заплатить...
-- Да полноте, полноте, к вам же поступают пожертвования. Итак, сеньор
директор, договорились? Значит, мы доставим сеньору пастору холодильник? И
сейчас ему не придется ничего вносить? Чудесно, отец мой, будьте мне
благодарны, я хоть и попотел, но не зря. Распишитесь вот здесь.
Пастор сам не заметил, как в руке у него оказалась ручка. Квота и Бретт
отечески обняли его, и он наклонился к столу.
-- Все же боязно, -- проговорил он, -- ну, да ладно...
Он расписался. И сразу же его охватило радостное нетерпение.
-- А когда я получу холодильник? -- Теперь голос его прозвучал
настойчиво. -- Как раз в воскресенье у меня к обеду будет каноник...
Ему, как и генералу, даже в голову не пришла мысль поинтересоваться
ценой.
Пришлось положить немало труда, чтобы отделаться от пастора. Когда это
наконец удалось, Квота вытер пот со лба, с шеи, оттянул на груди рубашку,
как после долгого бега, и вздохнул:
-- Никто так не изматывает, как эти голодранцы.
Флоранс промолчала. Но вечером, когда они остались с дядей вдвоем, она
сказала:
-- Давайте прекратим эти опыты... Мне это больше не кажется забавным.
-- Что? Что тебе не кажется забавным?
-- Например, то, как у этого агнца-пастора отобрали его жалкие
пожертвования... Это уже не торговля, а разбой.
-- Да что это ты? -- удивился Бретт. -- Если мы начнем разводить в
делах сантименты...
-- Конечно, вы правы, но... сама не знаю... в этом есть что-то
нечестное.
-- В чем -- в этом?
-- В том, как Квота заставляет людей... покупать вещи, которые они... в
которых они не...
Она не сразу нашла слово.
-- Может быть, ты вообразила, что мы -- благотворительное общество? --
насмешливо проговорил Бретт.
Флоранс не стала настаивать. К тому же она еще не разобралась до конца
в своих чувствах. Ей и самой не было ясно, что именно ее возмущает. Ночь она
провела спокойно, а на следующее утро, когда они с дядей отправились в
контору, она и думать забыла о своих переживаниях.
То был великий день. После вчерашних удачных опытов Квота решил открыть
все шесть торговых залов и все витрины. Вместе с Бреттом и Флоранс он сидел
в директорском кабинете, ожидая первых результатов. Бретт не мог подавить
волнения и бегал взад и вперед по комнате. Зазвонил телефон. Это был
Спитерос, он напомнил своему конкуренту о встрече, оба намеревались изыскать
modus vivendi [способ существования (лат.)] в период экономического упадка.
-- Дорогой мой, вы выбрали неподходящий момент, -- начал было Бретт, но
тут же осекся, заметив, что Квота делает ему какие-то знаки.
-- Примите его.
-- Спитероса? Зачем?
-- Примите, -- кратко повторил Квота.
-- Хорошо, -- сказал Бретт в трубку. -- Если хотите, сегодня в десять
утра вас устраивает?
Уже к половине десятого Бретт совершенно извелся. Он хотел было вызвать
Каписту, чтобы узнать, как идет торговля.
-- Не отрывайте его, у него есть дела поважнее, -- остановил его Квота.
-- Если уж вы так тревожитесь, пойдемте лучше со мной.
Квота привел Бретта с племянницей на угол улицы, где ее пересекает
бульвар. Отсюда было хорошо видно, как люди входят в одну дверь магазина и
выходят из другой.
Несмотря на ранний час, народу на улице было уже много. Некоторые
проходили мимо, но немало останавливалось, и большинство, дойдя до конца
витрины, с какой-то удивительной покорностью следовали в направлении,
указанном стрелкой, желая поглазеть на педальный холодильник.
Потом Квота повел Флоранс и Бретта к выходу. Там они увидели Эстебана,
который как раз в эту минуту, проводив одного из покупателей, закрыл за ним
стеклянную дверь. Лицо покупателя выражало неописуемую радость. Не прошло и
полминуты, как швейцар проводил следующего покупателя, столь же довольного,
как и предыдущий. Не успел он закрыть дверь за третьим, как ему уже надо
было встречать четвертого... -- Две сделки в минуту на шесть залов, --
сказал Квота, -- следовательно, одна сделка совершается за три минуты.
Недурно. Но надо добиться еще более высоких результатов.
У Бретта полегчало на душе, хотя он еще успокоился не окончательно.
Втроем они поднялись в кабинет. Едва они успели закрыть дверь за собой, как
из коридора до них донесся шум. Кто-то истошно вопил. Внезапно, словно под
натиском взбесившегося бизона, дверь распахнулась и в кабинет влетел
мужчина. У него было ярко-пунцовое лицо, коротко стриженные седые волосы.
Скромная элегантность, с которой он был одет, выдавала в нем богатого
дельца, но галстук, выбившийся из-под жилета, взлетал, как шарф, а шляпа
едва держалась на голове.
-- Бретт! -- орал он во весь голос. -- Где Бретт? Где этот сукин сын?..
Ах, вот вы наконец! Ну-ка, если вы мужчина, подойдите ко мне!
-- Да что с вами!
-- Что со мной? -- продолжал кричать неожиданный гость. -- А то, что вы
меня отдали на растерзание бандитской шайке. Вот что со мной!
-- Я? -- растерялся Бретт. -- Да объясните же наконец!
-- У меня силой вырвали подпись! -- выкрикнул тот, дрожа от ярости. --
Меня заставили расписаться, действуя угрозами.
Схватив Бретта за лацканы пиджака, он принялся изо всех сил трясти его.
Выражение растерянности на лице Бретта уступило место радостному изумлению.
И чем больше неистовствовал Спитерос, тем шире становилась улыбка Бретта.
-- Мой заказ! Прикажите вернуть мне мой заказ. Иначе я сотру с лица
земли вашу лавочку! -- От бешенства у Спитероса сорвался голос.
А Бретт, запинаясь -- Спитерос по-прежнему неистово тряс его за плечи,
-- даже с какой-то нежностью обратился к Квоте:
-- Дорогой мой... милый мой... Квота... разрешите мне представить
вам... нашего ста... рого и милей... шего соперника Эрнеста Спитероса, фирма
"Фриголюкс". Насколько я понял из его сбивчивых объяснений, он сейчас, если
тут нет ошибки, приобрел наш замечательный холодильник "В-12".
-- Отлично, отлично, -- проговорил Квота.
Спитерос бросил убийственный взгляд на Самюэля Бретта. И вдруг как-то
сник. Он стал умолять Самюэля -- голос его звучал то униженно, то угрожающе
-- не подвергать его такому позору, да еще перед женой, и не доставлять ему
на дом -- это ему-то Спитеросу! -- проклятый холодильник "В-12", ведь все
знают, что его собственные магазины, как, впрочем, и у всех, забиты
непроданными холодильниками.
-- У меня же было назначено свидание с вами, не так ли, -- кричал он,
-- а не с этим висельником-продавцом? Мы хотели обсудить, как помочь друг
другу, вместо того чтобы вставлять палки в колеса. А этот ублюдок даже не
показал мне ваш педальный холодильник. Кстати, что это за штуковина такая?
Очередная ваша выдумка? И этот негодяй еще смеет утверждать, что никто меня
не принуждал!
Уловив момент, когда Спитерос, которого душило бешенство, тяжело
перевел дух, Бретт заговорил.
-- Дорогой мой Спитерос! -- начал он.
В его голосе, в позе, в серьезном выражении лица, чуть освещенного
улыбкой, была какая-то торжественность.
-- В этот день, в этом месте, -- продолжал он, -- началась новая эра в
истории человечества. До этих пор я еще до конца не был в этом убежден. Но
если уж одному из наших простофиль удалось всучить холодильник вам,
Спитеросу, я заявляю во всеуслышание -- этот героический акт предвещает
наступление новых времен!
Слова Бретта настолько поразили разъяренного Спитероса, что он вдруг
разом утихомирился. Повернувшись к Флоранс и Квоте, он спросил, указывая на
Бретта:
-- Этот тоже свихнулся?
-- Не думаю, -- невозмутимо ответил Квота.
Бретт поднял телефонную трубку.
-- Дорогой мой, надеюсь, сейчас мы получим подтверждение... Алло,
передайте, пожалуйста, Каписте... да... пусть зайдет ко мне... да, спасибо.
Сию минуту мы получим убедительное подтверждение эффективности метода
сеньора Квоты, которого я имею удовольствие представить вам.
Квота поклонился, Спитерос нахмурил брови.
-- Вы только что в качестве жертвы, хотя и непокорившейся жертвы,
блистательно подтвердили его метод. За сколько минут этот ублюдок, как вы
его назвали, всучил вам холодильник? За две, за три? Не будем мелочны, пусть
даже за пять! А теперь подсчитайте: каждые пять минут по холодильнику,
значит, двенадцать в час, у нас шесть торговых залов, помножим шесть на
двенадцать, получается семьдесят два, следовательно, шесть магазинов
продадут четыреста тридцать два холодильника за час, а за восемь часов --
три тысячи четыреста пятьдесят шесть. И это всего за один день. Вместо
нескольких десятков холодильников почти три с половиной тысячи! Только одна
наша фирма! Вы понимаете, что это значит?
Он был так возбужден столь блестящей перспективой, что теперь уже
Спитерос попытался его успокоить.
-- Послушайте, не кажется ли вам...
Но Бретт не дал себя прервать. И продолжал с нарастающим
воодушевлением:
-- Это значит, Спитерос, что мы отныне сможем -- и вы, и я, и другие,
-- забыв о конкуренции, увеличить наше производство в пять, в десять, в сто
раз! И это относится не только к холодильникам, но и к автомобилям, к
радиоприемникам, к стиральным машинам и даже -- ей богу! -- к
майонезовосстановителям и крошкособирателям!
Бретт воздел вверх руки и изрек, словно древний оракул:
-- Порочный круг разорван! Теперь торговля будет подгонять
производство! Мы сможем увеличить жалованье рабочим, не опасаясь за наши
прибыли! Наконец-то воцарятся счастье и всеобщее благосостояние!
Спитерос обеспокоенно шепнул Флоранс:
-- Вам не кажется... нужно бы врача?..
Но Квота спокойно остановил его:
-- Зачем? В предсказаниях нашего дорогого Бретта нет никакого
преувеличения, они даже, как всегда, слегка пессимистичны.
Послышался приближающийся топот ног, и на пороге появился крайне
возбужденный Каписта. В трясущихся руках он держал бланки заказов. Из-за его
спины выглядывали семь или восемь продавцов, у всех рот был растянут до
ушей: они, казалось, излучали какое-то лихорадочное возбуждение, горели
восторгом.
-- Патрон, патрон! -- воскликнул Каписта. -- Это неслыханно!
Бретт, видимо, все еще не был до конца уверен и с тревожной
поспешностью, как отец ребенка, которого только что оперировали, спросил:
-- Ну как, все идет хорошо?
-- Точно на параде! -- Голос Каписты прерывался от волнения. --
Потрясающе! Сеньор Квота, может быть, потом я и повешу нос на квинту, но я в
делах всегда честен и признаю свою ошибку. Это превосходит всякое
воображение. Они входят, мы помогаем им разродиться, они подписывают и
уходят. Они входят, мы... Смотрите, вот двадцать шесть заказов!
От радостного возбуждения руки у него тряслись, он выронил пачку
листков, и они рассыпались по полу. Бретт кинулся их собирать, а сам Каписта
даже не шелохнулся.
-- Да бросьте, патрон, это же мелочь... Знаете, сколько я заработал
комиссионных меньше чем за двадцать минут?
Бретт все же аккуратно собрал бланки.
-- Не увлекайтесь, не увлекайтесь, -- сказал он. -- О ваших
комиссионных мы еще поговорим. При таком обороте придется их пересмотреть,
старина.
Пожалуй, впервые в жизни замечание такого рода не вызвало у Каписты
бури гнева. В голосе его даже прозвучали нотки снисходительности:
-- Пустяки, я не жадный. Как-нибудь поладим. Разумеется, если все будет
идти в том же темпе...
И тут он снова пришел в неистовство.
-- Невиданно! -- кричал он. -- Ну и люди! Все, как один! Все одинаково!
Посмотрите на них! Просто глазам не веришь! Это уже не люди, а автоматы
какие-то!
Слова "автоматы какие-то" он проговорил с радостным восторгом. Бретт
протянул ему собранные бланки заказов, и Каписта взял их дрожащими руками. В
течение всей этой сцены Спитерос не проронил ни слова.
-- Двадцать шесть заказчиков, -- сказал ему Бретт. -- Меньше чем за
двадцать минут! В одном только магазине! Что вы на это скажете?
-- Для начала скажу: велите вернуть мне мой заказ.
Спитерос никак не мог прийти в себя от совершенной им оплошности, но
Каписта тоже не мог прийти в себя, однако по другим причинам: его пьянило
чудо, свершавшееся в магазине. Остановить его уже было невозможно.
-- Это же роботы! -- кричал он в экстазе. -- Покупательные машины! Они
все проглотят! -- заорал он еще громче. -- Мы всучим им любой товар! Любое,
что мы придумаем!
Охваченные бурей восторга, Каписта, продавцы, а за ними и Бретт
принялись, словно танцуя, имитировать "психологические рефлексы", заставляя
друг друга опускать голову, протягивать руку, подбирать зад. Они хихикали,
хлопали себя по ляжкам, и со стороны казалось, будто это роботы, вышедшие
из-под контроля своего создателя, исполняют какой-то неистовый, сумбурный
танец.
Но Бретт вдруг заметил, что Флоранс смотрит на них остановившимся
взглядом. С той минуты, как в кабинет ворвался Каписта, она не пошевелилась,
не произнесла ни слова.
-- Что с тобой? -- заволновался Бретт. -- Почему ты молчишь? Какое твое
мнение обо всем этом?
Остальные, увидев выражение лица Флоранс, тоже застыли, почувствовав
какую-то необъяснимую неловкость. Флоранс по очереди внимательно оглядела
всех их, как бы изучая, и дважды открыла рот, прежде чем смогла выдавить из
себя.
-- Мое мнение... мое мнение, -- с трудом начала она, но вдруг ее голос
окреп и последние слова она уже прокричала: -- По моему мнению, все это
просто... омерзительно!
И она выбежала из кабинета.
Тот, кто лишит их жизни,
достигших расцвета полного и
удручающего благосостояния,
окажет им благодеяние.
Дидро
С того знаменательного дня прошло два года.
Флоранс провела их в Европе -- главным образом во Франции и в Италии --
вдали от дяди, от "Фрижибокса", от Квоты, который вызывал у нее чувство
страха, вдали от его метода, к которому она испытывала отвращение.
Тогда, два года назад, она не сразу разобралась, почему первые же
"опыты" применения на практике метода Квоты вызвали у нее такое возмущение.
В конце концов, думала она, Квота не мошенник, все те, кого он, как это
может показаться со стороны, мистифицирует, действительно горят желанием
приобрести холодильник, но их удерживают некие скрытые тормоза, и в общем-то
они даже счастливы, когда от этих тормозов освобождаются, из покупателя
"извлекают желание", которое так и рвется на свободу, чтоб распуститься
пышным цветом. Так почему же тогда, почему же ее так возмущает метод,
которым Квота извлекает из них это желание?
На следующее утро она извинилась перед дядей Самюэлем и Квотой,
объяснив свою вспышку обычной неуравновешенностью женской натуры. И в этот
день она присутствовала при торговле, которая шла не только не хуже, но еще
бойчее вчерашнего и дала еще лучшие результаты, чем накануне, так как
продавцы уже понаторели и действовали теперь увереннее.
В последующие дни, как это ни странно, по мере того как возрастал успех
торговли, Флоранс чувствовала себя все более несчастной.
Однако она продержалась до отпуска. В течение первых трех месяцев в
"Фрижибоксе" царила атмосфера подъема. Квота действительно не обманул общих
ожиданий -- по сравнению с предыдущими неделями торговля настолько возросла,
что за короткое время был списан весь пассив, возмещены расходы на
переоборудование, пополнены денежные фонды и распродано более половины
холодильников, которые мертвым грузом лежали на складах. Уже через месяц
после начала торговли по новому методу стало возможным удвоить самые низкие
ставки зарплаты и соответственно увеличить остальные. Самюэль Бретт, будучи
человеком осторожным, пока еще боялся тратить много на личные нужды, но уже
подумывал о том, чтобы отремонтировать кабинеты, обновить ковры и мебель в
помещении фирмы, привести в порядок фасад здания. Ликование дяди, его
счастье радовали Флоранс, и она была благодарна Квоте от всего сердца.
Впрочем, Квота с похвальной скромностью редко показывался им на глаза: он
возился с планом расширения цехов и магазинов, а также подбирал новые
бригады продавцов. Но когда Бретту удавалось уговорить Флоранс спуститься с
ним в магазин и посмотреть, как идет торговля, это зрелище, безмерно
веселившее его, вызывало в ней глубокую грусть, стыд и даже, пожалуй,
угрызения совести. Она ничего не говорила дяде Самюэлю, но в душе терзалась.
Когда в начале июля, как и каждый год, она уезжала в Италию (иногда,
впрочем, она посещала Грецию, Испанию или Голландию), она еще не приняла
решения относительно будущего. Во всяком случае осознанного, обдуманного
заранее. Однако она так тщательно собиралась в дорогу, взяла с собой столько
теплых вещей, что окружающие, да и она сама могли без труда догадаться, что
покидает она Хаварон с какими-то подспудными мыслями, хотя и не отдает еще
себе в этом отчета.
Сойдя в Неаполе с маленького итальянского судна, на которое Флоранс
пересела с самолета в Веракрусе, она прежде всего взяла напрокат "тополино".
На следующий день на этой маленькой машине она отправилась в Пестум и
провела весь день среди развалин древних храмов, у подножия гор на берегу
моря, ласково поглаживая гладкий камень нагретых солнцем дорических колонн.
Вечером она сняла номер в маленькой гостинице, окруженной пиниями, совсем
рядом с зоной раскопок, и долго при свете луны, в тишине, нарушаемой изредка
криками совы, высунувшись из окна и вдыхая аромат полыни и сосны, любовалась
спящими руинами, над которыми мерцали мириады звезд.
Утром, когда она уже сидела в машине, собираясь уезжать, перед ней
появился какой-то мужчина, на вид явно голодный, и стал вытаскивать из всех
своих карманов небольшие пакетики из газетной бумаги. В каждом было по
какой-нибудь реликвии, перепачканной землей и вроде бы древней, но,
бесспорно, поддельной. Флоранс уже хотела было тронуться с места, но что-то
ее удержало. Может быть, слабая надежда, что одна из этих "древностей" вдруг
окажется подлинной? Ей понравилась головка женщины с отбитым носом,
опушенными веками и загадочной улыбкой, но, судя по цене, трудно было
поверить, что это не подделка. Мужчина стоял в выжидательной позе, вид у
него был жалкий. Флоранс подумала, что, будь на его месте Квота, он в одну
минуту довел бы ее желание до апогея, и из какого-то странного чувства
справедливости решила купить эту головку у несчастного голодранца, который
только и твердил: "Вери гуд, мадам, оч-ч-эн карашо", потрясенный тем, что
так быстро и даже без торговли сумел всучить ей свой товар. Флоранс
расплатилась и уехала. Головка с закрытыми глазами, которую она положила на
сиденье рядом с собой, казалось, загадочно посмеивается. Флоранс время от
времени не без раздражения поглядывала на нее.
Когда дорога пошла вдоль моря, Флоранс остановила машину, взяла
головку, поскребла ее пилкой для ногтей и обнаружила, что она из гипса.
Флоранс с силой швырнула ее в спокойное море. И тут же Флоранс упрекнула
себя за глупую вспышку, но все же продолжала злиться, хотя и сама не знала
-- на кого.
На следующее утро Флоранс все катила по прелестной дороге Калабрии,
которая ведет от одной сарацинской башни к другой, извиваясь над морской
пучиной, то зеленого цвета, то голубого, такого густого, что он кажется
неестественным (нетерпеливые туристы избегают этого пути, не подозревая,
какой красоты они лишают себя из-за бессмысленной спешки), и в полдень
остановилась на бескрайнем пустынном пляже, который раскинулся между морем и
шоссе, чтобы позавтракать сандвичем и ломтем арбуза, купленным утром в
Сапри. Она лежала на песке, докуривая сигарету, как вдруг вдали появилось
облако пыли, потом из него вынырнул грузовик и без всякой, казалось бы,
причины замедлил ход. Машина остановилась недалеко от Флоранс, и сразу же
хлопнула дверца. Из кабины выпрыгнул широкоплечий черноглазый шофер с
воинственно закрученными усами. Ни справа, ни слева на дороге не видно было
ни одной машины, на пляже -- ни души. Флоранс стало неуютно, она вспомнила,
что Калабрия славится бандитами... Но что делать? И она решила ждать.
Мужчина неторопливо шагал к ней. Он улыбался, и его белые зубы, словно
луч света, прорезали загорелое лицо. Он спустился с дюны, подошел к ней --
она привстала -- и, сев на корточки, обхватил руками колени.
-- Иностранка? -- радостно спросил он.
Он говорил по-итальянски со странным певучим акцентом. Флоранс хорошо
понимала по-итальянски и немножко говорила. Ока ответила "да", и он снова
спросил:
-- Англичанка? Американка?
Что ему сказать? Тагуальпеканка? И она подтвердила:
-- Да, американка.
С его лица не сходила все та же радостная улыбка.
-- Впервые на этой дороге я встречаю американку. Они никогда здесь не
ездят. Садятся в Неаполе на самолет и летят в Сицилию. Или же плывут на
ночном пароходе.
-- Если бы они знали, как прекрасен этот край, они все бы сюда
приехали.
Улыбка на его лице стала еще шире, еще больше открылись сверкающие
зубы. "Великолепная разбойничья морда, -- подумала Флоранс, -- но
симпатичная". Все же она поглядывала на дорогу, но там по-прежнему не было
ни единой живой души и ни одной машины. Шофер предложил:
-- Сигарету? Я видел, вы курите.
Он протянул пачку. Флоранс взяла сигарету. Он поспешно чиркнул спичкой,
дал ей закурить и спросил:
-- А у вас тоже так красиво?
-- Нет, не так. Вернее, красиво, но по-другому,
-- А как?
-- Все вперемежку: и горы, и пропасти, и высокие скалы, и каньоны. А в
зеленых долинах финиковые пальмы и бананы. Все там растет, как в раю.
-- Сюда надо весной приезжать, когда все цветет, -- он показал на
холмы, -- и розмарин, и чабрец, и базилик... Здесь тоже как бы рай. Под
солнцем такой запах стоит, что одуреть можно. Ей-богу.
-- А что вы везете в грузовике? -- спросила Флоранс.
-- Глиняную посуду.
И, помолчав, он сказал:
-- Подождите-ка минутку...
Он вскарабкался на откос, залез в кузов машины, пошарил там, спустился
на дорогу, подошел К Флоранс и снова присел на корточки.
-- Хотите на память?
Он протянул Флоранс довольно грубо сделанную майолику, но она чем-то ее
тронула. Шофер смотрел на Флоранс, и широкая улыбка сверкала под его
воинственными усами.
Флоранс чуть было не спросила: "Сколько я вам должна?", но, к счастью,
вовремя прикусила язык, сообразив, что слова ее могут обидеть шофера. А
вдруг он все-таки рассчитывал получить деньги, ведь он явно человек
небогатый? Флоранс не знала, как быть.
-- Очаровательно... -- пробормотала она. -- Но, право, я не знаю...
очаровательно...
Угадал ли он причины ее растерянности? Но он сказал:
-- Возьмите ее с собой в Америку.
И, сунув майолику ей в руки, он поднялся с земли.
-- Тороплюсь. Мне приятно было встретить вас. В Сицилию направляетесь?
-- Собиралась, а теперь и сама не знаю.
-- Почему?
Флоранс улыбнулась:
-- Мне ваши места понравились. И захотелось здесь остаться.
-- Отличная мысль! -- воскликнул он. -- Отличнейшая! Здесь народу мало.
Ну, ладно, прощайте, развлекайтесь хорошенько. Может, еще встретимся?
-- Все возможно...
Он уже залез в кабину. Флоранс стало грустно. Эта мимолетная встреча
неизвестно почему и взволновала ее и обрадовала. Да, она поживет здесь, в
Калабрии. Флоранс села в машину и к вечеру уже сняла себе номер в маленькой
гостинице, стоявшей в центре приморской деревушки, которая вместе со своей
сарацинской башней лепилась на крутом скалистом берегу, где негромко
плескалось море.
Такую нищету она видела разве что только у тагуальпекских индейцев,
живших на юге их страны, -- у этих земледельцев, которых лишили земли и
которые доживали свой век в саманных и глинобитных хижинах. Но здесь --
может, оттого, что дома были добротные, -- нищета казалась еще более
вопиющей. Там, в Тагуальпе, женщины ходили, как и все женщины племени майя,
в простых, но чистых рубахах, мужчины носили мексиканский сарап, словом, эти
бедные поселения выглядели опрятными и даже кокетливыми среди тропической
флоры, и зрелище их не удручало, а скорее свидетельствовало о скромной
жизни, сельской простоте и даже вызывало чувство зависти. А в этой
итальянской деревне, находившейся вблизи от промышленных центров -- которые
тоже влачили жалкое существование и не могли никого обогатить, -- в этой
деревне с ее магазинами, уличными фонарями, заасфальтированной площадью, на
которой стояла мэрия с колоннами, претенциозно облицованная искусственным
мрамором, с кинотеатром (жалким) и даже отделением (величественным) Банка
Святого Духа, здесь нищета стыдливо маскировалась. Прежде всего в любой час
дня поражало количество слонявшихся по улице мужчин: добрая половина жителей
постоянно не имела работы. Они не играли в шары и не сидели в кафе. Они
стояли небольшими группками и разговаривали, словно накануне выборов, и это
придавало деревне оживленный, даже веселый вид. Однако оживление это было
прямо пропорционально количеству безработных на данное число, а
следовательно, количеству голодных семей. Тем не менее все эти люди
аккуратно посещали церковь, и там, скрестив на груди руки и подстелив на пол
газету, прежде чем преклонить колена, в любом случае жизни призывали на
помощь Мадонну и единодушно голосовали за коммунистов. Ни один из этих