Верн Жюль. Миссис Брэникен

уходу к ней вернется рассудок! Для чего наносить Джону одновременно два
столь тяжких удара, уведомляя его и о гибели ребенка, и о безумии жены, если
безумие это могло быть устранено в скором времени?
Переговорив с Леном и Джейн Боркер, Уильям Эндру решил повременить до
тех пор, пока врачи не вынесут окончательного приговора относительно
психического состояния Долли. Разве случаи острого помешательства не
оставляют надежд на излечение? Несомненно да! Потому и необходимо подождать
несколько дней, а быть может, даже и недель.
Однако все жители города испытывали чувство тяжелого горя. Посетители
не переставали справляться в доме на Флит-стрит о состоянии здоровья миссис
Брэникен. Производились вместе с тем самые тщательные поиски трупа ребенка в
бухте; однако розыски эти не увенчались успехом. Весьма вероятно, что труп
отнесен был сначала течением в сторону, а затем отливом в открытое море.
Малютке не суждено было даже быть похороненным в могиле, к которой приходила
бы его мать молиться, - если бы, конечно, она не лишилась рассудка.
На первых порах доктора смогли установить в помешательстве Долли
признаки тихой меланхолии. Не было никаких бурных проявлений психического
недуга - проявлений, которые вызывают необходимость помещать больных в
особые лечебницы. Таким образом, не было необходимости принимать меры к
тому, чтобы уберечь больную и окружающих ее от каких-либо бурных припадков.
Долли представляла собой отныне лишь материальную оболочку, покинутую душой,
рассудком, из которого изгладилось всякое воспоминание об ужасном несчастье,
обрушившемся на нее. Казалось, она ничего более не видела и не слышала.
В таком положении пребывала миссис Брэникен в продолжение первого
месяца после ужасного несчастья. Поднят был вопрос о помещении ее в
лечебницу для душевнобольных, где она могла бы пользоваться специальным
лечением. Мысль эта была высказана Уильямом Эндру и, вероятно, была бы
осуществлена, если бы новое предложение со стороны Лена Боркера не изменило
это решение.
Посетив Уильяма Эндру в его конторе, Лен Боркер сказал ему:
- Мы теперь уверены в том, что род умопомешательства Долли не
представляет той опасности, которая вызывала бы необходимость поместить ее в
лечебницу, а так как у нее нет других родственников, кроме нас, то мы и
ходатайствуем о том, чтобы она была поручена нам. Долли очень привязана была
к моей жене, и, кто знает, не окажется ли уход Джейн более полезным для нее,
чем уход посторонних лиц. Всегда будет время принять соответствующие меры в
случае наступления более бурных проявлений болезни. Каково ваше мнение на
этот счет, мистер Эндру?
На этот вопрос почтенный судовладелец отвечал несколько нерешительно,
так как Лен Боркер возбуждал в нем мало симпатий, хотя ему и ничего не было
известно о его скомпрометированном положении и он вообще не имел оснований
не доверять его порядочности. Но несомненно было, что Долли и Джейн связаны
взаимным чувством искренней дружбы, и так как миссис Боркер была
единственной ее родственницей, то отчего бы и не поручить Долли ее опеке?
Ведь всего важнее было в данном случае обеспечить несчастной женщине
заботливый и сердечный уход.
- Раз вы выражаете желание принять на себя эту заботу, - отвечал Уильям
Эндру, - то я не вижу препятствий к тому, чтобы Долли передана была под
опеку двоюродной сестры, преданность которой не подлежит никакому сомнению.
- Что касается преданности, то больная никогда не будет ощущать
недостатка в ней, - прибавил к сказанному Лен Боркер.
Слова эти он произнес, однако, не изменяя свойственного ему сухого,
лишенного всякой теплоты и довольно неприятного тона речи.
- Ваше предложение, несомненно, подходяще, - продолжал Уильям Эндру, -
но не могу, однако, воздержаться от одного вопроса: будет ли Долли в
благоприятных для ее выздоровления условиях в вашем доме на Флит-стрит, в
этом шумном и бойком торговом квартале? Ведь ей необходимы абсолютный покой
и чистый воздух.
- Совершенно верно, - отвечал Лен Боркер, - потому-то мы и намереваемся
вернуть ее обратно в Проспект-Хауз и поселиться там вместе с ней. Она
привыкла к этому дому, и постоянное присутствие тех предметов, которые она
будет узнавать, окажет благотворное влияние на ее душевное состояние.
Находясь там, она будет избавлена от всяких беспокойств. Джейн будет гулять
с ней в тех окрестностях, которые ей хорошо знакомы и которые она посещала с
ребенком. Я уверен, будь Джон здесь, он одобрил бы мой план. Что почувствует
он, когда, возвратясь, узнает, что жена его в лечебнице для душевнобольных и
поручена уходу наемных слуг? Не следует ничем пренебрегать, мистер Эндру, из
того, что способно оказать хоть малейшее влияние на душевное состояние нашей
несчастной родственницы.
Несомненно, что последние слова продиктованы были добрыми побуждениями.
Отчего, однако, слова этого человека вызывали всегда невольное сомнение в их
искренности?
Как бы там ни было, его предложение в тех условиях, при которых оно
делалось, заслуживало быть принятым, а потому Уильяму Эндру оставалось лишь
выразить ему свою признательность и уверенность в том, что и капитан Джон,
несомненно, будет ему глубоко благодарен.
Двадцать седьмого апреля миссис Брэникен была переселена в
Проспект-Хауз, где в тот же вечер поселились Джейн и Лен Боркер. Решение это
было всеми одобрено.
Легко догадаться, какими побуждениями руководствовался Лен Боркер.
Вероятно, читатели помнят, что он намеревался в день катастрофы поговорить с
Долли о каком-то деле. Дело это заключалось в том, чтобы взять у Долли
взаймы известную сумму денег. Но затем произошло несчастье, изменившее
положение дел. Весьма вероятно, что на Лена Боркера возложена будет забота о
его родственнице, быть может даже, он будет назначен опекуном и в качестве
последнего снова окажется в состоянии приобрести денежные суммы, хотя бы
прибегая к недозволенным средствам. Все это совершенно ясно понимала и
Джейн, и если, с одной стороны, она рада была всецело посвятить себя уходу
за Долли, то с другой - дрожала от страха, подозревая своего мужа в темных
замыслах, которые тот намеревался осуществить под покровом участия к
ближнему.
В Проспект-Хауз Долли снова водворена была в ту самую комнату, которую
покинула, чтобы испытать самое тяжкое несчастье. Обратно вернулась уже не
мать, а живое существо, лишенное рассудка. Ни столь любимый дом, ни комната,
где висели на стенах фотографии мужа, ни сад, в котором оба пережили столько
счастливых часов, неспособны уже были более вызывать в Долли воспоминаний
прошлого. Джейн заняла соседнюю с миссис Брэникен комнату, а Лен Боркер
превратил комнату в нижнем этаже, служившую прежде кабинетом капитану Джону,
в свою спальню.
Начиная с этого дня Лен Боркер вернулся к своим обычным занятиям.
Ежедневно по утрам он спускался в город, в свою контору на Флит-стрит, где
продолжал прежние дела. Заметна была, однако, и перемена в его прежних
привычках, а именно: он неизменно, каждым вечер возвращался в Проспект-Хауз,
а вскоре затем прекратил свои частые отлучки из города.
Само собой разумеется, что мулатка последовала за своим господином в
новое помещение, где продолжала проявлять, как и ранее, те качества полной
преданности, благодаря которым Лен Боркер мог вполне на нее положиться.
Кормилица маленького Уайта была рассчитана, хотя она и предлагала посвятить
себя уходу за миссис Брэникен, Что же касается прислуги, то последняя
временно была на службе для той работы, которую мулатка не в состоянии была
сделать сама,
Впрочем, никто не мог бы заменить Джейн в тех постоянных и нежных
заботах, которые необходимы были Долли в ее положении. Ее дружба, можно
сказать, еще возросла со времени гибели ребенка - гибели, в которой она
считала себя виновной. Не подскажи она Долли мысль повидать капитана
"Баундари", ребенок был бы возле матери, утешая последнюю в горести
продолжительной разлуки! Долли же не лишилась бы рассудка...
В расчеты Лена Боркера входило, вероятно, чтобы уход Джейн за больной
признан был добросовестным со стороны всех тех, кто продолжал проявлять
интерес к положению миссис Брэникен. Уильяму Эндру пришлось признать, что
несчастная женщина находилась в наиболее соответствующей для нее жизненной
обстановке и что вряд ли возможно было бы приискать что-либо лучшее. При
своих посещениях больной он обращал главным образом внимание на то, не
проявляются ли какие-либо признаки улучшения в состоянии Долли.
Он все еще продолжал надеяться, что первая его телеграмма капитану
Джону, отправленная в Сингапур, не будет заключать в себе известия о двойном
тяжком испытании - гибели ребенка и духовной смерти жены...
С этим он никак не мог и не хотел примириться! Ему казалось совершенно
невозможным допустить, чтобы Долли в полном расцвете сил, с ее возвышенным
умом и энергичным характером навсегда лишилась рассудка! Не продолжала ли
его искра теплиться под кучей золы! Не могла ли эта искра когда-нибудь снова
разгореться и ярко запылать?
Однако прошло пять недель, и ни один проблеск сознания не озарил ее
души. Вынужденные признать тихое помешательство, без всяких бурных
проявлений, врачи, казалось, потеряли всякую надежду на выздоровление
больной и прекратили свои посещения. Вскоре и сам Уильям Эндру, отчаявшись в
благополучном исходе тяжелого недуга, стал реже появляться в Проспект-Хауз,
настолько тягостно было для него видеть эту несчастную, относящуюся столь
безучастно и бессознательно ко всему окружающему.
Каждый раз, когда Лену Боркеру приходилось по той или иной причине
отлучаться на сутки из дома, он строго наказывал мулатке не спускать глаз с
миссис Брэникен. Нисколько не препятствуя Джейн оказывать больной обычные
услуги, она неизменно находилась с ними и подробно передавала своему
господину результаты наблюдений над состоянием здоровья больной. Вместе с
тем она ухищрялась в изыскании способов выпроваживать тех немногих
посторонних лиц, которые появлялись еще, чтобы осведомляться о Долли.
Ссылаясь на необходимость для больной совершенного покоя ввиду ее
возбужденного состояния, она отклоняла попытки посетить Долли. Этот образ
действия получал одобрение со стороны миссис Боркер, озабоченной тем, чтобы
оградить больную от посещения любопытных. Таким образом миссис Брэникен
очутилась в полной изоляции.
"Несчастная Долли, - думала про себя Джейн, - если, не дай Бог, ее
положение ухудшится, то ее поместят в лечебницу для душевнобольных и она
будет потеряна для меня! Дай Бог, чтобы она оставалась на моем попечении!
Кто будет ухаживать за ней с такой преданностью, как я?"
Рассчитывая на благотворное действие прогулок на больную, Джейн
пожелала испытать это средство с наступлением третьей недели мая. Не
возражая против этого, Лен Боркер поставил, однако, условие, чтобы Но
обязательно сопровождала их обеих во время прогулок. Условие это не
представляло ничего странного и, казалось, вызвано было вполне естественной
осторожностью. Под влиянием ходьбы и свежего воздуха Долли, возбужденная,
могла попытаться бежать, а воспрепятствовать этому Джейн одна была бы не в
состоянии. Можно было опасаться всего от психически больной, вплоть до
попыток самоубийства. А потому нельзя было рисковать возможностью нового
несчастья.
Таким образом, миссис Брэникен отправлялась на прогулку, опираясь на
руку Джейн, послушно следуя туда, куда ее вели, совершенно безвольная и
безучастная.
Прогулки эти вначале совершались вполне благополучно.
Вскоре, однако, мулатка заметила, что под влиянием прогулок наступало
некоторое изменение в душевном состоянии Долли. Обычное спокойствие ее
сменялось заметным возбуждением, которое могло повлечь за собой печальные
последствия. Несколько раз при встрече с детьми с Долли делались
истерические припадки. Вызваны ли они были воспоминанием о том, кого она
потеряла? Не выступал ли в сознании ее образ Уайта? Во всяком случае,
допуская даже благоприятный характер подобных проявлений, нельзя было не
признавать их все же признаками возбуждения, способного лишь ухудшить ее
душевное состояние.
Как-то миссис Боркер и мулатка привели больную на холм Ноб-Гилл. Долли
присела, окинула взглядом расстилавшийся перед ней горизонт, но, казалось, в
мозгу ее не шевелилось ни одной мысли и глаза не воспринимали никакого
впечатления извне. Неожиданно, однако, лицо ее оживилось, она вздрогнула, в
глазах промелькнул луч мысли, и дрожащей, протянутой вперед рукой она
указала на какой-то предмет, который выделялся на поверхности океана.
- Там!.. Там!.. - воскликнула она.
Это был парус, ярко выделявшийся на горизонте благодаря солнечному
освещению.
- Там!.. Там!.. - продолжала повторять Долли. Голос ее, выражавший
глубокое волнение, не был, казалось, похож на голос живого человеческого
существа.
Тогда как Джейн не могла подавить в себе чувства некоторого страха при
проявлении этого неожиданного возбуждения у больной, мулатка
многозначительно покачивала головой, явно выражая свое неудовольствие.
Поспешив взять Долли за руку, она обратилась к ней с приглашением подняться
с места и следовать за ней.
Так как Долли не обратила никакого внимания на нее, Джейн, в свою
очередь, пыталась ласковыми словами заставить ее встать с места, на котором
та находилась, и, отведя в сторону, отвлечь внимание от паруса, видневшегося
на горизонте.
Долли сопротивлялась.
- Нет... нет! - кричала она.
Она оттолкнула мулатку от себя с такой силой, которую нельзя было
подозревать в ней.
Миссис Боркер и Но очень встревожились. Они испугались, как бы Долли не
вздумала убежать от них, неудержимо притягиваемая этим видением, в котором
преобладало воспоминание о Джоне, а затем, пожалуй, устремиться вниз с холма
Ноб-Гилл прямо к морю.
Возбуждение это, однако, внезапно улеглось. Солнце скрылось за тучей, и
парусов не стало видно.
Снова полная апатия овладела Долли; она продолжала неподвижно сидеть, с
опущенными руками, потухшим взглядом, не отдавая себе отчета во всем
происходящем с ней.
Рыдания, только что душившие ее, прекратились, и она пребывала в полном
оцепенении, как будто ее душа отлетела из тела. Джейн взяла ее за руку.
Долли дала увести себя без малейшего сопротивления и спокойно вернулась
обратно в Проспект-Хауз.
Но с этого дня Лен Боркер решил, что прогулки Долли должны проходить в
пределах ограды дома, и Джейн пришлось подчиниться этому решению.
В это же время Уильям Эндру признал необходимым поставить капитана
Джона в известность обо всем случившемся, так как состояние душевного
расстройства миссис Брэникен не подавало более никаких надежд на улучшение.
Исполняя это решение, он направил в Калькутту пространную телеграмму,
адресованную капитану Джону, в расчете, что тот получит ее по прибытии в
Индию, так как не надеялся, чтобы телеграфное сообщение в Сингапур могло
застать "Франклин" в этом порту.
И тем не менее, хотя Уильям Эндру и не имел более надежды на
выздоровление Долли, улучшение ее психического состояния, по мнению врачей,
было еще возможно при каком-нибудь сильном душевном потрясении, например при
возвращении мужа. Следовало помнить, что это было единственное средство, и
как бы слабы ни были надежды, Уильям Эндру все-таки признал необходимым
указать на это средство в своей телеграмме Джону Брэникену. Умоляя его не
поддаваться отчаянию, он предлагал ему передать командование "Франклином"
помощнику капитана Гарри Фельтону и поспешить обратно в Сан-Диего как можно
быстрее. Этот превосходный человек готов был на самые большие жертвы, лишь
бы иметь возможность совершить последнюю попытку вернуть разум Долли; он
заканчивал свое послание просьбой телеграфировать ему о принятом Джоном
решении.
Узнав содержание этой телеграммы до отправления ее, Лен Боркер одобрил
принятое им решение, но вместе с тем выразил сомнение в возможности столь
могучего душевного потрясения у больной вследствие возвращения Джона. Джейн
ухватилась, однако, за надежду, что появление Джона могло возвратить
рассудок Долли, и Лен Боркер обещал ей написать Джону, чтобы повлиять на
него в смысле скорейшего возвращения в Сан-Диего. По обещания этого он так и
не привел в исполнение.
В последующие недели не произошло никаких существенных перемен в
состоянии здоровья миссис Брэникен. Если, с одной стороны, все физические
отправления ее организма совершались нормально и общее состояние ее
здоровья, казалось, не оставляло желать лучшего, то, с другой стороны, на ее
лице отражались следы тяжкого недуга. Застывшие черты лица, заметно
побледневший цвет его, прежде столь яркий, - все это указывало на потухший
огонь в душе этой женщины, Впрочем, ее редко можно было видеть, разве только
в саду, когда Долли сидела на скамье или гуляла в сопровождении Джейн,
продолжавшей по-прежнему окружать ее неустанными заботами.
В начале июня минуло уже два с половиной месяца с того дня, как
"Франклин" покинул порт Сан-Диего. Со дня встречи его с "Баундари" о нем не
приходило более никаких известий. По расчету, к этому времени он должен был
подходить уже к Калькутте, если принять во внимание стоянку его в Сингапуре
и отстранить предположения о каких-либо непредвиденных случайностях. Не было
также никаких сообщений о бурях или непогодах в Северном Ледовитом, Тихом и
Индийском океанах, вследствие чего- такое быстроходное парусное судно могло
бы запоздать своим прибытием.
Уильям Эндру начал беспокоиться и удивляться по поводу отсутствия
каких-либо новых известий о судне. Ему казалось необъяснимым отсутствие
сообщения от представителя торгового дома в Сингапуре относительно прибытия
"Франклина" в этот порт. Нельзя допустить, что "Франклин" вовсе не заходил
туда, имея в виду полученные капитаном Джоном специальные распоряжения по
этому предмету. Во всяком случае, вскоре все эти недоумения должны были
рассеяться ввиду предстоящего прихода "Франклина" в Калькутту.
Прошла еще неделя. К 15 июня не было еще никаких известий. Отправлена
была телеграмма представителю торгового дома Эндру с просьбой немедленно
сообщить о Джоне Брэникене и "Франклине".
Ответ пришел через два дня.
В Калькутте ничего не было известно о "Франклине"! Это американское
трехмачтовое судно не было даже замечено в водах Бенгальского залива...
Изумление Уильяма Эндру сменилось беспокойством, и так как сохранить
телеграфную тайну невозможно, то в Сан-Диего быстро распространился слух о
том, что "Франклин" не был ни в Сингапуре, ни в Калькутте.
Неужели семейству Брэникен предстояло испытать новое горе, - горе,
которое обрушится и на семьи моряков, отправившихся в плавание на
"Франклине"?..
Лен Боркер был очень взволнован, когда эти тревожные вести дошли до
него. Расположение его к капитану Джону не выражалось никогда особенно
заметно, и вообще, ему несвойственно было принимать к сердцу горести
ближних, хотя бы это были и члены собственной его семьи. Как бы то ни было,
с того самого времени, когда опасения за "Франклина" получили фактическое
основание, в нем произошла резкая перемена: он стал гораздо более задумчив,
замкнут в себе, и перемена эта отражалась в его личных делах. Редко можно
было увидеть его на улицах и в конторе на Флит-стрит; казалось даже, он
принял решение совершенно не выходить за ограду Проспект-Хауз.
Что же касается Джейн, то, судя по бледности ее лица, красным от слез
глазам и их угнетенному выражению, можно было догадаться, что ей приходилось
снова переживать тяжелое испытание. К этому же времени относилась перемена в
составе прислуги. Без всяких видимых причин Лен Боркер уволил женщину,
которая до того времени служила в доме. Все хозяйство было передано на
попечение мулатки. Никто, кроме Джейн и мулатки, не допускался более к
миссис Брэникен. Вследствие пошатнувшегося от тяжких испытаний здоровья
Уильям Эндру вынужден был прекратить свои визиты в Проспект-Хауз. Да и,
наконец, что мог бы он предпринять ввиду почти несомненной гибели
"Франклина"? Ему известно было, однако, что с прекращением прогулок к Долли
снова вернулась прежняя апатия, не нарушаемая более никаким нервным
возбуждением. Отныне она жила, вернее, прозябала, совершенно безучастная ко
всему окружающему, и состояние ее здоровья не требовало никакого особого
врачебного надзора.
В конце июня пришла новая телеграмма из Калькутты на имя Уильяма Эндру.
Он извещался, что в морских бюллетенях не появлялось отметок "Франклина" ни
с одного из тех пунктов, мимо которых он должен был бы проследовать, то есть
с островов Филиппинских, Целебеса, Яванского моря и Индийского океана. А
потому приходилось предполагать, что он погиб со всем своим экипажем и
грузом при столкновении с другим судном или потерпел крушение до прибытия в
Сингапур...


^TГлава шестая - КОНЕЦ ТЯЖЕЛОГО ГОДА^U

Все эти катастрофы, жертвой которых сделалось семейство Брэникен,
создавали для Лена Боркера особое положение.
Читатели помнят, вероятно, что если материальное положение миссис
Брэникен в настоящем было весьма скромно, то она была единственной
наследницей своего дяди, богача Эдуарда Стартера. Оригинал этот, по-прежнему
пребывавший в совершенном уединении в своем огромном имении, расположенном в
самой недоступной части штата Теннесси, - запретил раз и навсегда
поддерживать какие-либо сношения с'собой, отказываясь и со своей стороны
подавать о себе вести. Так как он не достиг еще шестидесятилетнего возраста,
то наследники могли еще долго ожидать перехода к ним его состояния.
Предположение о том, что он уничтожит сделанное им в пользу миссис
Брэникен завещание, когда узнает о ее душевном расстройстве, было вполне
вероятно. Но о несчастье этом ему не было известно ввиду его добровольного
отказа от всякой корреспонденции. Конечно, Лен Боркер мог бы нарушить этот
запрет, ссылаясь на резкие перемены, последовавшие в жизни Долли; Джейн со
своей стороны указывала ему на обязанность известить об этом Эдуарда
Стартера, но он заставил ее молчать и не последовал этому совету.
Решение это обусловлено было сознанием его личной выгоды, а в подобных
случаях, когда ему приходилось выбирать между долгом и личной выгодой, - он
ни на минуту не колебался, всегда предпочитая последнее. Да к тому же с
каждым днем его личные дела настолько ухудшались, что он ни за что не
пожелал бы добровольно отказаться от этой последней возможности приобрести
состояние. На самом деле положение было весьма несложно: в случае смерти
миссис Брэникен без прямого от нее потомства унаследовать все должна была
после нее двоюродная сестра ее Джейн, единственная ближайшая родственница и
наследница. Несомненно, что Лен Боркер после смерти маленького Уайта признал
шансы своей жены, то есть свои собственные, на унаследование состояния
Эдуарда Стартера в значительной мере поднявшимися.
В самом деле, все обстоятельства складывались для него в высшей степени
благоприятно, и он мог рассчитывать завладеть этим огромным состоянием. Не
только погиб ребенок, и не только Долли помешалась, но еще по заключению
врачей одно лишь возвращение капитана Джона могло бы изменить к лучшему
психическое состояние больной. А тут как раз судьба "Франклина" вызывала
основательные тревоги. В случае дальнейшего отсутствия новостей, если в
продолжение еще нескольких недель не будет известия о встрече в море
какого-либо судна с Джоном Брэникеном, если не будет известия о том, что
принадлежавшее торговому дому Эндру судно видели в каком-либо порте, - это
должно было несомненно означать, что ни "Франклин", ни экипаж его никогда не
возвратятся обратно в Сан-Диего. И в таком случае единственным препятствием
к переходу этого состояния к нему, Боркеру, окажется одна лишь Долли,
лишенная рассудка. Но тогда, чувствуя себя в тисках отчаянного положения, на
что только не решился бы такой бессовестный человек в том случае, если Долли
сделается владелицей огромного состояния вследствие смерти Эдуарда Стартера?
Для того чтобы миссис Брэникен могла унаследовать состояние дяди, было
необходимо, чтобы она пережила его. Следовательно, Лен Боркер был
заинтересован в том, чтобы эта несчастная женщина продолжала влачить свои
дни вплоть до того времени, когда состояние Стартера перейдет к ней. Против
него были в настоящее время только два шанса: преждевременная кончина Долли
или возвращение капитана Джона в том случае, если ему удалось бы, потерпев
крушение, найти спасение на каком-нибудь неизвестном острове и способ
вернуться на родину. Последнее предположение представлялось, однако,
малоправдоподобным, и гибель "Франклина" и всего экипажа казалась
несомненной.
В таком положении находился Лен Боркер, таковы были виды его на
будущее, и это было как раз в то самое время, когда он был доведен до
крайности. Не могло быть сомнения в том, что в случае вмешательства судебных
властей ему пришлось бы нести ответственность за совершенные им в различных
случаях злоупотребления доверием. Уже давно растрачена была им часть